Имя ветра

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ МЕРЦАЮЩИЙ ПУТЬ

Поддерживаемый стимулирующим действием налрута, почти не ощущая боли, я отправился в архивы. Поскольку теперь я был членом арканума, мне уже никто не мог запретить исследовать хранилище — а этого я ждал всю жизнь.

Что еще лучше — пока я не стану спрашивать у хранистов, ничего не будет записано в журнал архивов. Это означало, что я могу изучать чандриан и амир сколько душе угодно, и никому, даже Лоррену, не обязательно знать о моих «мальчишеских» изысканиях.

Войдя в красноватый свет архивов, я обнаружил обоих: Амброза и Фелу — за столом при входе. Смешанное удовольствие, если вообще удовольствие.

Амброз склонился к Феле, что-то нашептывая. Она имела вид женщины, которая сознает тщетность вежливого отказа. Одна рука Амброза покоилась у Фелы на колене, а вторая обнимала спинку стула, касаясь ладонью ее шеи. Амброз предполагал, что это должно выглядеть нежно и страстно, но девушка была напряжена, будто загнанный олень. Амброз крепко держал ее — точно так же, как удерживают за шкирку собаку, не давая убежать.

Когда за мной хлопнула дверь, Фела подняла взгляд, встретилась со мной глазами, а потом опустила их, пристыженная своим неловким положением. Как будто она сама что-то натворила. Много раз я видел этот взгляд на улицах Тарбеана, и он высек во мне искры застарелой ярости.

Я подошел к столу, шумя чуть больше, чем необходимо. На дальнем его конце стола стояла чернильница с пером, а рядом лежал лист бумаги, исписанный на три четверти — сплошь приписки и зачеркивания. Похоже, Амброз пытался сочинить стишок.

Я дошел до конца стола и на секунду остановился. Фела избегала смотреть на меня и Амброза. Тот оглянулся через плечо и нахмурился.

— У тебя отвратительное чувство такта, э'лир. Зайди попозже. — Он снова отвернулся, как бы отпуская меня.

Я хмыкнул и наклонился над столом, вытянув шею, чтобы посмотреть на лежащий лист бумаги.

— У меня отвратительное чувство такта? Да у тебя здесь в строчке тринадцать слогов! — Я постучал пальцем по листку. — Это даже не ямб. Я не знаю, есть ли здесь вообще какой-то размер.

Раздраженный, он снова повернулся ко мне:

— Следи за языком, э'лир. День, когда я приду к тебе за помощью в стихосложении, будет…

— Днем, когда у тебя найдется пара часов свободного времени, — закончил я. — Два долгих часа — просто чтобы начать. «Не так ли может скромный дрозд знать свой север?» Честно говоря, я даже не знаю, откуда начать это критиковать. Тут все само над собой издевается.

— Да что ты знаешь о поэзии? — вопросил Амброз, не потрудившись даже обернуться.

— Я узнаю хромой размер, когда его слышу, — ответил я. — Но этот даже не хромает. У хромого есть ритм. А это больше похоже на то, как кто-то катится по лестнице. По неровной лестнице. С навозной кучей внизу.

— Это новый пружинящий ритм, — сказал он, его голос звучал холодно и обиженно. — Я и не ожидал, что ты сможешь такое понять.

— Пружинящий? — язвительно расхохотался я. — Думаю, если бы я увидел лошадь с такой «пружинящей» ногой, я бы убил ее из жалости. А потом сжег бы труп из опасения, что местные собаки погрызут его и передохнут.

Амброз наконец повернулся ко мне, и ему пришлось убрать руку с колена Фелы. Половина победы. Но вторая его рука пока оставалась на ее шее, удерживая на месте под видом непринужденной нежности.

— Я так и думал, что ты сегодня заглянешь, — сказал он с несколько надтреснутой радостью в голосе. — Поэтому уже проверил журнал. Тебя в списках пока нет. Тебе придется по-прежнему торчать в «книгах» или прийти позже, когда мы дополним записи.

— Без обид, но не проверишь ли еще раз? Я не уверен, что могу доверять грамотности человека, рифмующего «север» и «плевел». Неудивительно, что тебе приходится силой удерживать женщин, чтобы они это слушали.

Амброз одеревенел, и его рука соскользнула со спинки стула и повисла. Его слова так и сочились ядом:

— Когда ты подрастешь, э'лир, то узнаешь, чем мужчина и женщина могут заниматься…

— Как? В уединении вестибюля архивов? — Я показал рукой вокруг себя. — Господне тело, это же не бордель. И если ты еще не заметил, перед тобой студентка, а не проститутка, которой ты заплатил за случку. Если собираешься изнасиловать женщину, соблюди приличия, делай это в переулке. По крайней мере, там она сможет закричать.

Лицо Амброза гневно вспыхнуло, и он долго не мог собраться со словами.

— Ты ничего не знаешь о женщинах.

— По крайней мере, в этом мы с тобой схожи, — беспечно ответил я. — Признаться, именно поэтому я и пришел сюда сегодня. Я хотел провести небольшое исследование — найти книжку-другую по этому вопросу. — Я постучал двумя пальцами по журналу. — Так что найди мое имя и впусти меня.

Амброз с грохотом открыл книгу, нашел нужную страницу и повернул книгу ко мне.

— Вот. Если ты найдешь свое имя на этой странице, добро пожаловать изучать хранилище, когда тебе удобно. — Он напряженно улыбнулся. — В противном случае можешь приходить где-то через оборот-другой. К тому времени мы как раз обновим списки.

— У меня есть записка от магистров, просто на всякий случай — если будут какие-нибудь недоразумения насчет моего приема в арканум, — сказал я и задрал рубашку так, чтобы он мог видеть широкую полосу повязок, покрывающих мою спину. — Прочитаешь отсюда или подойти ближе?

Амброз подчеркнуто промолчал, так что я опустил рубашку и обратился к Феле, совершенно его игнорируя.

— Моя леди-хранист, — сказал я с небольшим поклоном. Очень маленьким поклоном, поскольку спина не позволяла большего. — Не будете ли вы так добры и не поможете ли найти книжку о женщинах? Я получил указания от старшего товарища подковаться по этому тонкому вопросу.

Фела чуть улыбнулась и немного расслабилась. Она продолжала сидеть в напряженной позе даже после того, как Амброз убрал руку. Я предположил, что она достаточно знает нрав Амброза и понимает, что если сбежит и поставит его в неловкое положение, то он ей потом отплатит.

— Не знаю, есть ли у нас что-нибудь в этом роде…

— Я бы начал с азов, — с улыбкой сказал я. — Я слышал от людей, достойных доверия, что не знаю о женщинах вообще ничего, так что все послужит углублению знаний.

— Что-нибудь с картинками? — выплюнул Амброз.

— Если наше исследование опустится до этого, я непременно обращусь к тебе, — парировал я, не глядя в его сторону, и улыбнулся Феле. — Может быть, бестиарий… — мягко предположил я. — Я слышал, они особенные создания, совсем другие, чем мужчины.

Фела расцвела улыбкой и прыснула:

— Полагаю, мы можем поискать.

Амброз посмотрел на нее волком.

Она сделала в его сторону успокаивающий жест.

— Да все знают, что он в аркануме, Амброз, — сказала она. — Что за беда, если мы впустим его просто так?

Амброз злобно зыркнул на нее.

— Почему же ты не торопишься в «книги» и не изображаешь из себя хорошую девочку на побегушках? — холодно спросил он. — Здесь я могу и один управиться.

Фела, словно истукан, поднялась из-за стола и, забрав фолиант, который пыталась читать, направилась в «книги». Открывая дверь, она, как мне хотелось думать, бросила на меня взгляд, полный признательности и облегчения. Но возможно, это было только мое воображение.

Когда дверь за ней закрылась, комната словно потускнела. А отбрасывая поэтическое сравнение: свет действительно потускнел. Я посмотрел на симпатические лампы, развешанные по стенам, недоумевая, что происходит.

Но мгновением позже, почувствовав, как по спине поползло медленное жжение, догадался: действие налрута заканчивалось.

У большинства сильных болеутоляющих есть серьезные побочные эффекты. Тенназип иногда вызывает бред или обмороки. Лациллиум ядовит. Офалум дает быстрое привыкание. Мхенка, пожалуй, действеннее всех, но есть причины называть ее «дьявольским корнем».

Налрут слабее любого из этих средств, но намного безопаснее. Он немного обезболивает, стимулирует и сужает сосуды — вот почему я не истекал кровью, как резаная свинья, когда меня выпороли. И что самое лучшее, у него практически нет побочных эффектов. Тем не менее за все надо платить. Когда действие налрута заканчивается, он оставляет тебя истощенным физически и духовно.

И все равно я пришел сюда, чтобы увидеть книгохранилище. Теперь я стал членом арканума и не собирался уходить, не побывав в самом сердце архивов. Я снова повернулся к столу с решимостью на лице.

Амброз бросил на меня долгий взгляд и вздохнул.

— Прекрасно, — сказал он. — Как насчет сделки? Ты молчишь о том, что видел здесь сегодня, а я поступлюсь правилами и впущу тебя, хотя официально ты еще не записан в книгу. — Он вроде бы слегка нервничал. — Идет?

Пока он говорил, я чувствовал, как слабеет стимулирующий эффект налрута. Тело налилось тяжестью и усталостью, мысли стали вялыми, вязкими. Я поднял руку к лицу и поморщился — движение резкой болью отозвалось в швах на спине.

— Было бы хорошо, — хрипло сказал я.

Амброз открыл один из журналов и вздохнул, перевернув страницы.

— Поскольку ты первый раз в архивах, тебе придется заплатить хранилищный сбор.

Во рту у меня появился лимонный привкус. Об этом побочном эффекте Бен не упоминал. Это отвлекло меня, и через секунду я заметил, что Амброз смотрит с нетерпением.

— Что? — переспросил я.

Он бросил на меня странный взгляд:

— Хранилищный сбор.

— Но раньше никакой платы не было, в «книгах».

Амброз посмотрел на меня как на идиота.

— Потому что это хранилищный сбор. — Он снова перевел взгляд на журнал. — Обычно ты платишь его вместе с платой за первую четверть в аркануме. Но поскольку ты подскочил в ранге, тебе придется заплатить его сейчас.

— А сколько? — спросил я, ища кошелек.

— Один талант, — ответил он. — И тебе придется заплатить его, прежде чем ты сможешь войти. Правила есть правила.

После оплаты места в гнездах талант составлял почти все мои оставшиеся деньги. Я прекрасно понимал, что мне надо напрячь все ресурсы, чтобы собрать деньги за следующую четверть. Если я не смогу заплатить, мне придется покинуть Университет.

Тем не менее это была небольшая плата за то, о чем я мечтал большую часть жизни. Я вытащил из кошелька талант и отдал его Амброзу.

— Мне нужно где-нибудь расписаться?

— Никаких таких формальностей, — сказал Амброз, открывая ящик и вытаскивая оттуда маленький металлический диск. Отупевший от побочных эффектов налрута, я не сразу понял, что это. Оказалось, ручная симпатическая лампа.

— Хранилище не освещено, — буднично сообщил Амброз. — Там слишком большие пространства, да и книгам постоянный свет может повредить. Ручные лампы стоят полтора таланта.

Я заколебался.

Амброз кивнул и принял задумчивый вид.

— Многие оказываются без гроша во время первой четверти. — Он залез в нижний ящик и довольно долго там рылся. — Ручные лампы стоят полтора таланта, и с этим ничего не поделаешь. — Он вытащил десятисантиметровую восковую свечу. — Но свечи всего по полпенни.

Полпенни за свечу было весьма хорошей сделкой. Я вытащил пенни:

— Я возьму две.

— Это последняя, — быстро сказал Амброз. Он нервно огляделся, прежде чем впихнуть ее мне в руку. — Вот что: можешь взять ее бесплатно. — Он улыбнулся. — Только никому не рассказывай. Это будет наш маленький секрет.

Я взял свечу, немало удивляясь. Очевидно, я напугал его своими пустыми угрозами. Или этот наглый напыщенный дворянчик был и вполовину не таким гадом, каким я его считал.

Амброз так поспешно завел меня в хранилище, что у меня не было времени зажечь свечу. Когда дверь за мной закрылась, вокруг оказалось темно, как в мешке, единственный отблеск красноватого симпатического света пробивался сквозь щель двери за моей спиной.

Поскольку спичек у меня с собой не было, мне пришлось прибегнуть к симпатии. Обычно я делал это так же быстро, как моргал, но мой утомленный налрутом разум едва смог достичь нужной концентрации. Я стиснул зубы, зафиксировал в уме алар и через несколько секунд, почувствовав, как в мои мышцы вливается холод, вытянул из своего тела достаточно жара, чтобы на фитиле свечи ожил огонек.

Книги.

Окна для прохода солнечного света отсутствовали, и хранилище освещалось только мягким сиянием моей свечи. Полки за полками уходили в темноту. Больше книг, чем я мог увидеть за целый день. Больше книг, чем я мог прочитать за всю жизнь.

Воздух был сухим и холодным. Он пах старой кожей, пергаментом и позабытыми тайнами. Я рассеянно подумал, как удается поддерживать воздух таким свежим без окон.

Прикрывая свечу рукой, я прокладывал свой мерцающий путь между полками, наслаждаясь моментом, впитывая все вокруг. Тени бешено плясали по потолку, когда пламя свечи колебалось.

Налрут уже перестал действовать. Спину дергало, а мысли казались свинцовыми, словно у меня был жар или я крепко приложился затылком. Я знал, что сегодня читать долго не получится, но не мог себя заставить уйти так быстро — после всего, через что я прошел на пути сюда.

Так, осматриваясь, я бесцельно блуждал около четверти часа. Потом обнаружил несколько маленьких каменных комнаток с тяжелыми деревянными дверями и столами внутри. Они, очевидно, предназначались для того, чтобы небольшие группы могли встречаться и беседовать, не нарушая полную тишину архивов.

Я нашел лестницы, ведущие как вниз, так и вверх. Архивы были высотой в шесть этажей, но я не знал, что под землей они тоже продолжаются. Насколько глубоко они уходят? Сколько десятков тысяч книг лежат в ожидании под моими ногами?

Я вряд ли смогу описать, насколько уютно мне было в холодной молчаливой темноте. Я был совершенно счастлив, затерявшись среди бесконечных книг. Знание, что ответы на все мои вопросы где-то здесь и ждут меня, давало мне ощущение безопасности.

Исключительно по воле случая нашел я дверь с четырьмя табличками.

Она была сделана из одного куска серого камня, того же цвета, что и окружающие стены. Косяк толщиной двадцать сантиметров тоже оказался серым и бесшовным камнем. Дверь и косяк так плотно прилегали друг к другу, что в щель не пролезла бы и булавка.

На двери не было петель. И ручки. И окошка или сдвижной панели. Ее выделяли только четыре строгие медные таблички, вделанные в косяк, который составлял одно целое с окружающей его стеной. Можно было провести рукой от одной стороны двери до другой и едва нащупать их очертания.

Несмотря на это, участок серого камня, несомненно, был дверью. Просто был. В центре каждой медной таблички виднелось отверстие — замочная скважина непривычной формы. Дверь стояла неколебимая, как скала, спокойная и равнодушная, как море в безветренный день. Это была дверь не для открывания, а для того, чтобы оставаться закрытой.

В центре ее, между потускневшими медными табличками, в камень глубоко врезалось слово: «ВАЛАРИТАС».

В Университете были и другие запертые двери: места, где хранились опасные предметы и где спали старые позабытые секреты — молчаливо и тайно. Двери, открывать которые было запрещено. Двери, чьего порога никто не переступал, чьи ключи были уничтожены или утеряны, а может быть, эти двери запирались сами для пущей надежности.

Но все они бледнели перед дверью с четырьмя табличками. Я положил ладонь на холодную гладкую поверхность двери и толкнул, вопреки здравому смыслу надеясь, что она откроется от моего прикосновения. Но дверь осталась твердой и неподвижной, как серовик. Я попытался заглянуть в скважины на медных дощечках, но при свете единственной свечи не смог ничего разглядеть.

Я так хотел попасть внутрь, что чувствовал вкус своего желания. Возможно, это демонстрирует извращенную сторону моей личности: хотя я уже наконец был в архивах, окруженный бесчисленными тайнами, меня тянуло к единственной запертой двери, попавшейся мне. Возможно, такова человеческая природа: искать сокрытое и стремиться к недоступному.

Внезапно я заметил ровный красный свет симпатической лампы, приближающийся ко мне среди полок. Это был первый признак, что в архивах есть еще студенты. Я сделал шаг назад и стал ждать, собираясь спросить того, кто идет, что за этой дверью. Что значит «Валаритас».

Красный свет разрастался, и я увидел двух хранистов, выворачивающих из-за угла. Они остановились, затем один из них бросился ко мне и выхватил мою свечу, пролив горячий воск мне на руку. Его лицо не могло быть более испуганным, чем если бы он обнаружил у меня в руках свежеотрубленную голову.

— Что ты здесь делаешь с открытым огнем? — вопросил он самым громким шепотом, который я когда-либо слышал. Он понизил голос и помахал передо мной отобранной свечой. — Обгорелое Господне тело, что тебе в голову взбрело?

Я вытер горячий воск с тыльной стороны руки, стараясь мыслить ясно сквозь боль и усталость.

«Конечно, — подумал я, вспоминая улыбку Амброза и то, как он всунул мне свечу и поспешно провел в дверь. — Наш маленький секрет. Конечно. Мне следовало догадаться».

Один из хранистов вывел меня из хранилища, а второй побежал за магистром Лорреном. Когда мы появились в вестибюле, Амброзу удалось изобразить смущенный и шокированный вид. Он переигрывал, но для храниста, сопровождавшего меня, это выглядело вполне убедительно.

— Что он здесь делает?

— Мы нашли его бродящим внутри, — объяснил хранист. — Со свечой.

— Что? — Лицо Амброза выражало ошеломление. — Ну, я-то его не записывал, — сказал он, открывая один из журналов. — Сам посмотри.

Никто не успел сказать что-либо еще — в вестибюль ворвался магистр Лоррен. Его обычно бесстрастное лицо было гневным и суровым. Меня прошиб холодный пот, и я подумал о том, что Теккам писал в своей «Теофании»: «Трех стихий страшится мудрый: моря в шторм, ночи без луны и гнева спокойного человека».

Лоррен возвышался над столом.

— Рассказывай, — потребовал он у ближайшего храниста. Его голос был плотным сгустком гнева.

— Мы с Микой увидели мерцающий свет в хранилище и пошли посмотреть: вдруг у кого-то проблемы с лампой. Мы нашли его около юго-восточной лестницы вот с этим.

Хранист показал свечу. Его рука слегка дрожала под взглядом Лоррена.

Лоррен повернулся к столу, где сидел Амброз.

— Как это случилось, ре'лар?

Амброз беспомощно развел руками.

— Он пришел раньше, и я не мог впустить его, поскольку он не записан в книге. Мы некоторое время пререкались, здесь еще сидела Фела. — Он посмотрел на меня. — Наконец я сказал, что ему придется уйти. Наверное, он проскользнул внутрь, когда я отошел в заднюю комнату за чернилами. — Амброз пожал плечами. — А может, пролез за столом в «книгах».

Я стоял совершенно огорошенный. Та маленькая часть моего разума, которая не была перегружена усталостью, сосредоточилась на вопящей боли в спине.

— Это… неправда. — Я посмотрел на Лоррена. — Он впустил меня. Он отослал Фелу, а потом впустил меня.

— Что? — уставился на меня Амброз, на мгновение потеряв дар речи. Хотя он мне не нравился, я отдал должное его мастерскому исполнению. — Зачем, во имя Господне, я бы стал это делать?

— Потому что я выставил тебя дураком перед Фелой, — ответил я. — Он и свечу мне продал. — Я потряс головой, пытаясь прочистить ее. — Нет, он отдал мне ее так.

Лицо Амброза было изумленным.

— Посмотрите на него! — Он расхохотался. — Маленький петушок чего-то напился.

— Меня только что выпороли! — запротестовал я. Мой голос звучал визгливо даже в моих ушах.

— Довольно! — рявкнул Лоррен, нависая над нами, как столп гнева. Хранисты побледнели от его крика.

Лоррен отвернулся от меня и сделал короткий презрительный жест в сторону стола.

— Ре'лар Амброз официально отчислен со службы за небрежность в исполнении обязанностей.

— Что? — Негодование Амброза на этот раз было совершенно искренним.

Лоррен хмуро взглянул на него, и Амброз закрыл рот. Повернувшись ко мне, Лоррен сказал:

— Э'лир Квоут изгоняется из архивов, — и сделал выметающий жест ребром ладони.

Я попытался придумать, что бы сказать в свою защиту.

— Магистр, я не собирался…

Лоррен развернулся ко мне. Его лицо, всегда столь спокойное, было полно такой холодной и ужасной ярости, что я невольно отступил на шаг.

— Собирался? — произнес он. — Мне нет дела до твоих намерений, э'лир Квоут, а также заблуждений и всего прочего. Все, что имеет значение, это реальность твоих поступков. Твоя рука держала огонь — вот твоя вина. Урок, который должны выучить все взрослые люди.

Я посмотрел себе на ноги, отчаянно пытаясь придумать, что сказать, какое доказательство привести… Мои свинцовые мысли все еще ползли, когда магистр Лоррен вышел из вестибюля.

— Не понимаю, почему я должен быть наказан за его глупость, — пожаловался Амброз другим хранистам, пока я тупо шел к двери. Я сделал ошибку — обернулся к нему. Его лицо было серьезным, полностью контролируемым.

Но в глазах плясала насмешка.

— Честно говоря, мальчик, — сказал он мне, — я не представляю, о чем ты думал. У члена арканума могло бы быть и побольше ума.

Я направился в столовую, колеса моих мыслей вращались медленно и печально. Неловко плюхнув посуду на тусклый жестяной поднос, я взял порцию горячего пудинга, сосиску и немного традиционных бобов. Потом уныло оглядел зал, пока не заметил Симмона и Манета на обычном месте в северо-восточном углу.

По пути к столу я привлекал изрядное внимание. Вполне понятно: едва ли два часа прошло с тех пор, как я стоял у столба наказаний и получал публичную порку. Я услышал чей-то шепоток: «…не шла кровь, когда его пороли. Я там был. Ни единой капли».

Это, конечно, сработал налрут. Он спас меня от кровотечения. В тот момент это казалось такой хорошей идеей, но теперь она выглядела мелкой и дурацкой. Амброзу ни за что не удалось бы так легко меня одурачить, если бы мою природную подозрительность не притупил дурман. Уверен, я бы нашел способ все объяснить Лоррену, если бы мой разум был при мне.

Проходя в дальний угол зала, я осознал всю правду: я обменял доступ в архивы на сомнительную известность. Однако мне не оставалось ничего, как попытаться извлечь из этого всю возможную пользу. Если репутация — единственное, что я могу противопоставить своей беде, мне следует держаться за нее. Расправив плечи, я прошел через весь зал к Симмону и Манету и поставил еду на стол.

— Ведь нет никакого хранилищного сбора? — тихо спросил я, проскользнув на скамью и стараясь не морщиться от боли в спине.

Сим непонимающе посмотрел на меня:

— Хранилищного сбора?

Манет фыркнул в миску с бобами:

— Прошло несколько лет с тех пор, как я слышал об этом. Раньше, когда я работал хранистом, мы разыгрывали первочетвертников на пенни за пользование архивами. Называли это хранилищным сбором.

Сим неодобрительно посмотрел на него:

— Это ужасно.

Манет, защищаясь, поднял руки перед лицом:

— Просто безобидный розыгрыш. — Он оглядел меня. — У тебя поэтому такое длинное лицо? Кто-то развел тебя на медяк?

Я покачал головой. Я не собирался рассказывать, что Амброз одурачил меня на целый талант.

— Угадай, кого только что изгнали из архивов?

Они тупо посмотрели на меня. Через минуту Симмон высказал очевидную догадку:

— Мм… тебя?

Я кивнул и начал ковыряться ложкой в бобах. На самом деле я не был голоден, но надеялся, что немного еды в желудке поможет стряхнуть налрутную вялость. Кроме того, моя натура не могла упустить возможность поесть.

— Тебя отстранили в первый же день? — спросил Симмон. — Это здорово затруднит изучение твоих чандриан.

Я вздохнул:

— Можно сказать и так.

— А на сколько тебя отстранили?

— Он сказал «изгоняется», — ответил я. — О времени не говорил.

— Изгоняется? — Манет поднял взгляд на меня. — Он не изгонял никого уже десяток лет. Что ты сделал? Помочился на книжку?

— Двое хранистов нашли меня внутри со свечой.

— Тейлу милосердный! — Манет положил вилку, его лицо впервые стало серьезным. — Старый Лори, наверное, был в ярости.

— Ярость — самое точное слово, — согласился я.

— Как тебе в голову взбрело идти туда с открытым огнем? — спросил Симмон.

— Я не мог себе позволить ручную лампу, — сказал я. — Поэтому хранист за столом дал мне свечу.

— Не может быть, — запротестовал Симмон.

— Погоди-ка, — сказал Манет. — Это был темноволосый такой парень? Хорошо одетый? С суровыми бровями? — Он гротескно нахмурился.

Я устало кивнул:

— Амброз. Мы еще вчера познакомились. И сразу неудачно.

— Его трудно пропустить, — осторожно сказал Манет, бросая многозначительный взгляд на людей вокруг. Я заметил, что далеко не одна пара ушей прислушивается к нашей беседе. — Кому-то следовало предупредить тебя держаться от него подальше, — добавил он еще тише.

— Матерь божья, — сказал Симмон. — Из всех людей тебе надо было поссориться с…

— Ну, что сделано, то сделано, — сказал я. Я уже начинал приходить в себя — голова стала не такой ватной и усталость прошла. Или побочные эффекты налрута кончались, или злость во мне выжигала туман утомления. — Он еще узнает, что я могу мочиться рядом с лучшими из них. Он пожалеет даже, что встретил меня, не то что помешал моим делам.

Симмон встревожился.

— Тебе не следует угрожать другим студентам, — сказал он с маленьким смешком, словно пытаясь перевести мои слова в шутку. Чуть тише он добавил: — Ты не понимаешь. Амброз — наследник баронства там, у себя, в Винтасе. — Он поколебался, глядя на Манета. — Господи, ну с чего хоть начать?

Манет наклонился вперед и заговорил в еще более конфиденциальном тоне:

— Он не один из тех дворянчиков, что крутятся здесь четверть-другую, а потом уезжают. Он здесь несколько лет и честно отработал свой путь до ре'лара. Кроме того, он не какой-нибудь седьмой сын, а перворожденный наследник. А его отец — один из двенадцати влиятельнейших людей во всем Винтасе.

— На самом деле он шестнадцатый по знатности, — прозаично сообщил Сим. — Королевская семья, принцы-регенты, мэр Алверон, герцогиня Самиста, Акулеус и Мелуан Лэклесс… — Он умолк под взглядом Манета.

— У него есть деньги, — просто сказал Манет. — И друзья, которых покупают за деньги.

— И люди, которые хотят выслужиться перед его отцом, — добавил Симмон.

— Дело в том, — серьезно сказал Манет, — что с ним просто не хотят связываться. В первый год здесь один из алхимиков поссорился с Амброзом. Амброз выкупил его долг у ростовщика в Имре. Когда парень не смог заплатить, его бросили в долговую тюрьму. — Манет разломил пополам кусок хлеба и намазал маслом. — К тому времени, как семья вызволила беднягу, у того уже развилась чахотка. Парень стал развалиной. И так и не смог вернуться к своим исследованиям.

— И магистры просто позволили этому случиться? — спросил я, не веря своим ушам.

— Все абсолютно законно, — сказал Манет все тем же тихим голосом. — И Амброз притом не был так глуп, чтобы выкупать долг самому. — Манет сделал презрительный жест. — За него работал кто-то другой, но он сделал так, чтобы все знали, что он за это в ответе.

— А еще была Табета, — мрачно сказал Сим. — Она подняла такой шум из-за того, что Амброз обещал жениться на ней. Потом она просто исчезла.

Теперь понятно, почему Фела так не хотела его обижать. Я махнул рукой в сторону Симмона.

— Я никому не угрожаю, — невинно заметил я, повысив голос, чтобы любой желающий мог легко меня расслышать. — Просто цитирую одно из моих любимых литературных произведений. Это из четвертого акта «Даэоники», где Тарсус говорит:

Повисла потрясенная тишина. Она распространилась по столовой чуть дальше, чем я ожидал, — очевидно, я недооценивал количество любопытствующих. Я снова вернулся к еде и решил пока помолчать. Мне нездоровилось, и я не желал сегодня еще каких-нибудь неприятностей.

— Некоторое время тебе это не понадобится, — спокойно сказал Манет после долгого молчания. — Но что касается изгнания из архивов и всего такого, я все же полагаю, тебе лучше знать… — Он неловко откашлялся. — Не надо покупать ручную лампу. Ты просто расписываешься за нее у входа и отдаешь, когда закончишь.

Он посмотрел на меня, словно волнуясь, какую реакцию может вызвать эта информация.

Я устало кивнул. Я был прав с самого начала: Амброз оказался не вполовину меньшим гадом, чем я думал, а в десять раз большим.