Имя ветра

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ КУСОЧКИ ГОЛОВОЛОМКИ

Ближе к концу лета я случайно услышал разговор, который вытряхнул меня из состояния блаженного неведения. Будучи детьми, мы редко задумываемся о будущем, и это позволяет нам радоваться жизни так, как умеют не многие взрослые. В день, когда мы начинаем беспокоиться о будущем, детство наше остается позади.

Наступил вечер, и труппа встала лагерем у дороги. Абенти дал мне для практики новый симпатический трюк, называвшийся «максима преобразования переменного тепла в постоянное движение» — или как-то столь же претенциозно.

Трюк был нелегким, но упал точно на нужное место, словно кусочек головоломки, сложившийся с остальными. У меня получилось через пятнадцать минут, а по тону Абенти я понял, что он дает мне на это не меньше трех-четырех часов.

Так что я отправился его искать. Частично для того, чтобы получить новое задание, а частично — немного похвастаться.

Я выследил его у родительского фургона. Услышал их, всех троих, прежде чем увидел. Их голоса звучали, как гул или жужжание, — отдаленная музыка, которую создает разговор, когда слова еще неразличимы. Но, подойдя поближе, одно слово я разобрал четко: «чандрианы».

Услышав это, я остановился как вкопанный. Все в труппе знали, что мой отец работает над песней. Он выспрашивал у горожан старые легенды и стишки уже больше года, где бы мы ни останавливались для выступления.

В первое время это были истории о Ланре. Потом он начал собирать старые истории о фейри, сказки о домовых, привидениях и шаркунах. И в конце концов перешел на вопросы о чандрианах.

Это случилось несколько месяцев назад. За последние полгода он больше выспрашивал о чандрианах и меньше о Ланре, Лире и прочих. Почти все песни, написанные прежде, отец заканчивал за сезон, а работа над этой тянулась уже второй год.

Вам также следует знать, что отец не позволял ни словечку — ни даже шепотку — из песни достигнуть чужих ушей прежде, чем он оканчивал ее. Только моя мать была посвящена в эту тайну, поскольку прикладывала руку к каждой песне, созданной отцом. Музыкальные красоты принадлежали ему, но лучшие стихи выходили у нее.

Когда ждешь несколько оборотов или даже месяц, чтобы услышать законченную песню, предвкушение подогревает интерес. Но через год он начинает бродить и бурлить, а к тому моменту прошло полтора года, и люди уже с ума сходили от любопытства. Если кого-нибудь заставали бродящим слишком близко к нашему фургону, в то время как мои родители работали над песней, это обычно приводило к ругани и ссорам.

Так что я придвинулся поближе к родительскому костру, стараясь ступать как можно тише. Подслушивание — прискорбная привычка, но с тех пор я приобрел множество куда худших.

— …много о них, — услышал я слова Бена. — Но готов.

— Рад поговорить на эту тему с образованным человеком. — Глубокий баритон отца контрастировал с тенорком Бена. — Я устал от этих суеверных деревенщин, и…

Кто-то подложил дров в огонь, и в треске пламени я не расслышал последних слов. Так быстро, как только осмеливался, я перебрался под длинную тень родительского фургона.

— …что я гоняюсь за призраками с этой песней. Что пытаться сложить эту легенду воедино — дурацкая затея. Лучше бы я никогда ее и не начинал.

— Ерунда, — сказала моя мать. — Это будет твоя лучшая работа, сам знаешь.

— Так ты думаешь, существует исходная история, из которой растут все остальные? — спросил Бен. — Историческая основа легенд о Ланре?

— Все знаки указывают на то, — сказал отец. — Посмотри на дюжину внуков, и если увидишь, что у десяти из них голубые глаза, то поймешь, что и у бабушки глаза были голубые. Я уже делал так раньше и здорово навострился. Таким же образом я написал «Под стенами». Но… — Отец тяжело вздохнул.

— Тогда в чем проблема?

— Эта легенда старше, — объяснила мать. — Тут словно смотришь на прапраправнуков.

— Которые разбежались по всем четырем сторонам, — проворчал отец. — Да к тому же когда я нахожу одного, у него оказывается пять глаз: два зеленых, голубой, карий и зелено-желтый. А у следующего глаз один, зато меняет цвет. Как мне из этого делать выводы?

Бен откашлялся.

— Неприятная аналогия, — заметил он. — Но я готов предоставить тебе свои знания о чандрианах. За долгие годы я слышал множество историй.

— Во-первых, мне нужно знать, сколько их на самом деле, — ответил отец. — Большинство легенд говорит, что семеро, но даже это ставится под сомнение. Одни говорят — трое, другие — пятеро, а в «Падении Фелиора» их вообще тринадцать: по одному на каждый понтифет в Атуре да еще один на столицу.

— На этот вопрос я могу ответить, — сказал Беи. — Семеро. Можешь не сомневаться. Собственно, это уже есть в их имени. «Чаэн» значит «семь». «Чаэн-диан» означает «их семеро» — «чандриан».

— Я не знал… — сказал отец. — «Чаэн»… Что это за язык? Иллийский?

— Похоже на темью, — сказала мать.

— У тебя хороший слух, — заметил Бен. — Это действительно темийский. Предок темью, лет на тысячу постарше.

— Что ж, тогда все проще, — облегченно вздохнул отец. — Надо было спросить тебя месяц назад. Может быть, ты еще знаешь, что заставляет их делать то, что они делают? — По его тону было понятно, что ответа он не ожидает.

— Истинная тайна? — хмыкнул Бен. — Думаю, именно благодаря этому они становятся более пугающими, чем прочие призраки и страшилки, о которых болтают сказки. Привидение жаждет мщения, демону нужна твоя душа, шаркуну голодно и холодно. Потому-то они и не так страшны. То, что нам понятно, мы можем контролировать. Но чандрианы приходят, будто молния среди ясного неба. Просто разрушение — ни причины, ни смысла.

— В моей песне будет и то и другое, — уверенно заявил отец. — Думаю, теперь я докопался-таки до причин. Я вытягивал их по кусочкам, по осколочкам историй. Но что больше всего раздражает: самая трудная часть работы проделана, а какие-то мелочи мешают закончить картину.

— Знаешь, в чем дело? — с любопытством спросил Бен. — Какова твоя теория?

Отец хмыкнул:

— О нет, Бен, тебе придется подождать вместе с другими. Я не затем столько потел над этой песней, чтобы выдать самое ее сердце, прежде чем она будет завершена.

— Похоже, это только хитрая уловка, чтобы заставить меня и дальше ехать с вами. — В голосе Бена почувствовалось разочарование. — Я не смогу уйти, пока не услышу эту проклятую вещь.

— Тогда помоги нам закончить ее, — сказала мать. — Знаки чандриан — вот еще один важный кусочек, который мы не можем выловить. Все соглашаются, что есть знаки, говорящие об их присутствии, но нет никакого согласия в том, какие они.

— Дайте подумать… — сказал Бен. — В первую очередь, конечно, синее пламя. Но сомневаюсь, что оно сопутствует только чандрианам. В некоторых легендах это знак демонов. В других — фейе или любой магии.

— Этот знак также показывает дурной воздух в шахтах, — указала мать.

— Правда? — спросил отец.

Она кивнула:

— Когда лампа горит мутным синим пламенем, в воздухе гремучий газ.

— О господи, гремучий газ в угольной шахте! — поразился отец. — Задувай свою лампу и блуждай в темноте, а не то тебя разнесет на кусочки. Это страшней любого демона.

— Признаюсь честно, некоторые арканисты используют иногда особые свечи или факелы, чтобы произвести впечатление на легковерных простаков, — самодовольно откашлявшись, заявил Бен.

Моя мать рассмеялась.

— Вспомни, с кем ты разговариваешь, Бен. Мы никогда не будем ставить человеку в вину маленькое позерство. На самом деле синие свечи пришлись бы весьма кстати, когда мы будем в следующий раз играть «Даэонику». Если, конечно, у тебя где-нибудь завалялась парочка.

— Поищу, конечно, — довольно сказал Бен. — Другие знаки… Кажется, один из них — это козлиные глаза, или черные, или вообще никаких глаз. Я слышал такое довольно часто. Слышал также, что, когда чандрианы где-то рядом, гибнут растения. Дерево гниет, металл ржавеет, кирпич крошится… — Он помолчал. — Хотя не знаю, разные это знаки или один.

— Ты начинаешь понимать, в чем мои трудности, — мрачно заметил отец. — Но все равно еще остаются вопросы. У всех ли чандриан одинаковые знаки или у каждого пара своих?

— Я тебе говорила, — раздраженно сказала мать. — Один знак на каждого. В этом больше смысла.

— Любимая теория моей леди жены, — пояснил отец. — Но она не подходит. В некоторых легендах единственный знак — это синее пламя. В других есть только животные, сходящие с ума, но никакого пламени. В третьих — и человек с черными глазами, и сбесившиеся животные, и синее пламя.

— Я уже подсказывала тебе, как придать всему этому смысл, — перебила мать, ее раздраженный тон показывал, что эту тему они обсуждали раньше. — Чандрианам не надо все время ходить вместе. Они могут ходить втроем или вчетвером. Если один из них делает огонь тусклым, то это выглядит как если бы все они делали так же. Этим можно объяснить различия в легендах. Разнообразие знаков зависит от того, в каком количестве чандрианы приходят.

Отец что-то пробурчал.

— Тебе досталась умная жена, Арл, — встрял Бен, разрушив напряжение. — За сколько продашь?

— К сожалению, она нужна мне для работы. Но если тебя интересует краткосрочный наем, уверен, мы смогли бы назначить при… — Послышался звучный удар, а потом слегка болезненный смешок отца. — Еще какие-нибудь знаки есть?

— Говорят, на ощупь они холодные. Хотя каким образом смог кто-то об этом узнать, выше моего разумения. Также я слышал, что вокруг них не горит огонь. Но это противоречит синему пламени. Может быть…

Поднявшийся ветер встревожил деревья. Шелест листьев поглотил следующие слова Бена. Я воспользовался шумом и подобрался еще ближе.

— …быть «впряженными в тень», что бы это ни значило, — услышал я отцовский голос, когда ветер улегся.

Бен крякнул.

— Я тоже не представляю. Я слышал историю, где их вычислили по тому, что их тени падали не в ту сторону, к свету. А в другой истории один из них назывался «захомутанным тенью». «Что-то там, захомутанное тенью». Будь я проклят, если вспомню имя, хотя…

— Кстати об именах, с этим у меня тоже сложности, — признался отец. — Я собрал пару десятков и был бы рад услышать твое мнение. Самые…

— На самом деле, Арл, — перебил Бен, — я был бы рад, если бы ты не произносил их вслух. Именно имена людей. Можешь нацарапать их на земле, если хочешь, или я могу сходить за доской, но будет спокойнее, если ты не станешь произносить ни одно из них. Лучше безопасность, чем неприятность, как говорится.

Наступила глубокая тишина. Я остановился на полушаге, на одной ноге, опасаясь, что они услышат меня.

— Да перестаньте вы оба так на меня смотреть, — раздраженно буркнул Бен.

— Мы просто удивлены, Бен, — прозвучал мягкий голос моей матери. — Ты не выглядишь суеверным типом.

— Я не суеверен, — сказал Бен, — а осторожен. Это большая разница.

— Разумеется, — сказал отец. — Я бы никогда…

— Оставь свои фокусы для зевак с деньгами, Арл, — отрезал Бен, в его голосе явственно звучало раздражение. — Ты слишком хороший актер, но я-то прекрасно знаю, когда меня считают сумасшедшим.

— Я совсем не о том, Бен, — извиняющимся тоном сказал отец. — Ты образованный человек, а я так устал от людей, хватающихся за железо и стучащих по кружке с пивом, как только я заведу речь о чандрианах. Я просто восстанавливаю легенду, а вовсе не вожусь с темными силами.

— Тогда послушай. Вы оба мне слишком нравитесь, чтобы я позволил вам считать меня старым дураком, — сказал Бен. — Кроме того, мне есть о чем поговорить с вами позже, и нужно, чтобы вы воспринимали меня серьезно.

Ветер продолжал усиливаться, и я использовал шум, чтобы преодолеть последние несколько шагов. Я прополз за угол родительского фургона и стал смотреть и слушать сквозь завесу листвы. Они втроем сидели около костра: Бен на пеньке, завернувшись в свой обтрепанный бурый плащ, родители напротив него. Мать прислонилась к отцу, и оба они закутались в одно одеяло.

Бен налил что-то из глиняного кувшина в кожаную кружку и передал ее моей матери. От его дыхания шел пар.

— Как относятся к демонам в Атуре? — спросил он.

— Боятся. — Отец постучал себя по виску. — Все эти религии размягчают мозги.

— А как в Винтасе? — спросил Бен. — Большая часть жителей там тейлинцы. Они тоже боятся демонов?

Мать покачала головой:

— Нет, они считают, что все это глупости. Им нравится представлять демонов в виде метафоры.

— Чего же в Винтасе боятся по ночам?

— Фейе, — ответила мать.

Отец одновременно сказал:

— Драугар.

— Вы оба правы, в зависимости от того, в какой части страны находиться, — сказал Бен. — А здесь, в Содружестве, люди посмеиваются украдкой над обоими страхами. — Он указал на окружающие деревья. — Но они становятся осторожны, когда приходит осень, потому что боятся привлечь внимание шаркунов.

— Известное дело, — сказал отец. — Половина успеха наших выступлений зависит от того, во что верят зрители.

— Вы все еще думаете, что у меня крыша съехала, — хмыкнул Бен. — Слушайте, если завтра мы приедем в Бирен и кто-нибудь скажет, что в лесах бродят шаркуны, вы им поверите?

Отец покачал головой.

— А если об этом расскажут двое?

Он снова покачал головой.

Бен наклонился вперед на своем пеньке:

— А если десяток людей скажут вам на полном серьезе, что в полях видели шаркунов, пожирающих…

— Все равно я им не поверю, — раздраженно перебил отец. — Это же смешно.

— Разумеется, смешно, — согласился Бен, назидательно подняв палец. — Но вопрос вот в чем: пойдете ли вы после этого в лес?

Отец замолчал и задумался.

Бен удовлетворенно кивнул:

— Вы будете дураками, если проигнорируете предупреждения половины городка, даже если не верите в то, во что верят они. Но если не шаркунов, то чего вы боитесь?

— Медведей.

— Разбойников.

— Вполне понятные страхи для бродячего артиста, — сказал Бен. — Страхи, которых горожанин просто не поймет. В каждом местечке есть свои маленькие суеверия, и все смеются над тем, чего боятся соседи за рекой. — Он серьезно посмотрел на них. — Но слышал ли кто-нибудь из вас смешную песню или историю про чандриан? Ставлю пенни, что нет.

Мать, подумав минутку, покачала головой. Отец сделан длинный глоток и присоединился к ней.

— Так вот, я не говорю, что чандрианы где-то поблизости и вот-вот ударят. Но везде все люди их боятся. Для такого страха должна быть причина.

Бен ухмыльнулся и перевернул свою глиняную кружку, выплеснув последние капли пива на землю.

— А имена — штука странная. Опасная. — Он многозначительно посмотрел на родителей. — Уж я-то знаю точно, потому как я человек образованный. И если я еще чуточку суеверен… — Он пожал плечами. — Ну, это мой выбор. Я стар. Придется вам меня простить.

Отец задумчиво покивал.

— Странно, я никогда не замечал, что к чандрианам все относятся одинаково. Я должен был это увидеть. — Он потряс головой, прочищая ее. — Полагаю, к именам мы еще вернемся. О чем ты хотел поговорить?

Я приготовился уползти, прежде чем меня поймают, но то, что сказал Бен, пригвоздило меня к месту, прежде чем я успел сделать хотя бы шаг.

— Возможно, вам как родителям трудно это заметить и все такое. Но ваш юный Квоут весьма одарен. — Бен снова наполнил чашку и передал кувшин отцу, но тот отказался. — На самом деле слово «одарен» не говорит и половины.

Мать посмотрела на Бена поверх кружки.

— Любой, кто проведет с мальчиком немного времени, может заметить это, Бен. Не понимаю только, почему все считают это таким важным. Особенно ты.

— Сомневаюсь, что вы верно оцениваете ситуацию, — сказал Бен, протянув ногу чуть ли не в костер. — Насколько легко он научился играть на лютне?

Отец, казалось, был слегка удивлен переменой темы.

— Очень легко, а что?

— Сколько ему было лет?

Отец задумчиво потеребил бороду. В тишине голос моей матери прозвучал подобно флейте:

— Восемь.

— Вспомни, как ты учился играть. Сколько лет тебе тогда было? Можешь припомнить, какие у тебя были трудности?

Отец продолжал теребить бороду, но его лицо стало еще более задумчивым, а взгляд уплыл куда-то вдаль.

Абенти продолжал:

— Я могу поспорить, что он запоминал все аккорды, каждую постановку пальцев с первого раза, без запинок и жалоб. А если делал ошибку, то не больше одного раза.

Отец казался слегка обеспокоенным.

— В основном да, но у него были трудности, такие же, как у всех. Аккорд Е. У него была куча проблем с увеличенным и уменьшенным Е.

Мать мягко вмешалась:

— Я это тоже помню, дорогой, но думаю, что все дело в маленьких руках. Он ведь был совсем мал…

— Ручаюсь, это ненадолго его задержало, — тихо сказал Бен. — У него чудесные руки; моя мать сказала бы: «пальцы волшебника».

Отец улыбнулся:

— Он получил их от своей матери: тонкие, но сильные. Лучше не придумаешь, чтоб вычищать горшки, а, женщина?

Мать шлепнула его, затем поймала руку мужа и показала ее Бену.

— Руки у него от отца: изящные и нежные. Лучше не придумаешь для соблазнения дворянских дочек. — Отец запротестовал, но она не обратила внимания. — С его глазами и руками ни одна женщина в мире не будет чувствовать себя в безопасности, когда он начнет охотиться за дамами.

— Ухаживать, дорогая, — мягко поправил ее отец.

— Суть одна, — пожала она плечами. — Все лишь охота, и когда закончена она, достойна скорби дева та, что бегством спасена. — Она снова привалилась к моему отцу, не выпуская его руки, и чуть наклонила голову — он понял намек, наклонился и поцеловал ее в уголок рта.

— Аминь, — сказал Бен, салютуя кружкой.

Отец обнял мать второй рукой и прижал ее.

— Все еще не понимаю, к чему ты клонишь, Бен.

— Он все делает так: быстро, как хлыст, и почти не делая ошибок. Могу поспорить, он знает все песни, которые вы ему когда-либо пели. Он больше меня знает о том, что есть в моем фургоне.

Бен взял кувшин и вытащил пробку.

— И это не просто запоминание. Он понимает. Половину того, что я собирался ему показать, он угадал сам.

Бен наполнил кружку моей матери.

— Ему одиннадцать. Вы когда-нибудь встречали мальчика его возраста, который бы говорил так, как он? В основном это, конечно, из-за жизни в такой просвещенной атмосфере. — Бен обвел рукой фургоны. — Но большинство одиннадцатилетних мальчишек способны думать только о пускании блинчиков по воде да о том, как раскрутить кота за хвост.

Мать рассмеялась, словно колокольчики зазвенели, но лицо Абенти осталось серьезным.

— Это чистая правда, леди. У меня были ученики постарше, которые могли только мечтать сделать хотя бы половину того, что может он. — Бен усмехнулся. — Если бы у меня были его руки и хоть четверть его смекалки, я бы круглый год ел с серебряной тарелки.

Наступило молчание, потом мягко заговорила моя мать:

— Я помню, когда Квоут был совсем малышом, еле ковылял, он всегда и за всем наблюдал. Такими ясными чистыми глазами, словно хотел вобрать в себя весь мир. — Голос матери чуть дрогнул.

Отец обнял ее, и она спрятала лицо у него на груди.

Теперь тишина длилась дольше. Я уже собирался уползать прочь, кода отец нарушил ее.

— Так что, ты считаешь, нам надо делать? — В его голосе мешались легкое беспокойство и отцовская гордость.

Бен мягко улыбнулся:

— Ничего особенного — только подумать, что вы сможете предложить ему, когда придет время. Он оставит свой след в мире как один из лучших.

— Лучших в чем? — проворчал отец.

— В том, что выберет. Я не сомневаюсь, что если он останется здесь, то станет новым Иллиеном.

Отец улыбнулся. Иллиен — герой бродячих артистов. Единственный по-настоящему известный эдема руэ во всей истории. Все наши старейшие, лучшие песни — его песни.

И кроме того, если верить легендам, Иллиен заново изобрел лютню. Прекрасный мастер-лютнист, Иллиен преобразил хрупкий и громоздкий придворный инструмент в чудную практичную семиструнную лютню бродячего артиста, которой мы пользуемся по сей день. Те же самые легенды говорят, что на лютне Иллиена было восемь струн.

— Иллиен. Мне нравится эта мысль, — заметила мать. — Короли будут приезжать за сотни километров, чтобы послушать, как играет мой маленький Квоут.

— Его музыка будет усмирять ссоры и прекращать войны, — улыбнулся Бен.

— Дикие женщины, сидя у него на коленях, — с энтузиазмом продолжил отец, — будут возлагать груди ему на голову.

Наступила ошеломленная тишина. Затем моя мать медленно и с нажимом произнесла:

— Думаю, ты имел в виду, «дикие звери будут возлагать головы ему на колени».

— Разве?

Бен кашлянул и продолжил:

— Если он решит стать арканистом, я ручаюсь, что к двадцати четырем годам он получит королевское назначение. Если он захочет стать торговцем, то к концу жизни наверняка будет владеть половиной мира.

Брови моего отца недовольно сошлись. Бен улыбнулся:

— О последнем можно не волноваться. Для торговца он слишком любопытен.

Бен помолчал, словно очень тщательно подбирал следующие слова.

— Знаете, ему стоит поступить в Университет. Не сейчас, конечно, и не в ближайшие годы. Семнадцать лет — нижний предел для приема, но я не сомневаюсь, что…

Остальные слова Бена я пропустил. Университет! Я думал об Университете так же, как большинство детей думают о дворе Фейе — как о некоем мифическом месте, созданном специально для мечтаний о нем. Школа размером с небольшой город. Десять раз по десять тысяч книг. Люди, которые знают ответ на любой вопрос…

Когда я снова смог сосредоточиться на разговоре, стояла тишина.

Отец смотрел на мать в гнездышке его руки.

— Что скажешь, женщина? Не случилось ли тебе дюжину лет назад делить постель с каким-нибудь бродячим богом? Это могло бы пролить свет на нашу загадку.

Она пихнула его в бок и приняла задумчивый вид.

— Дай-ка припомнить… Была такая ночь около двенадцати лет назад, когда ко мне пришел мужчина. Он связал меня поцелуями и песней струн. Он похитил мою добродетель и саму меня украл. — Она сделала паузу. — Но у него были не рыжие волосы. Точно не он.

Она шаловливо улыбнулась слегка смутившемуся отцу и поцеловала его. А он поцеловал ее в ответ.

Такими я и вспоминаю их сейчас. Я уполз прочь; в голове моей плясали мысли об Университете.