Имя Кати

Песня Лёвы

Катя торопилась на рабочее место. Когда она летела по коридору, ей встретился посыльный робот, который вежливым жестом остановил её и сунул стаканчик кофе, на котором было написано: «Для Кати».

— Задание исполнено «как обычно», — рапортовал робот.

Не спрашивай, кому робот несёт кофе, — он несёт его тебе.

Катя смутилась и отвела взгляд от робота, хотя и понимала, что тому всё равно. «Опять Лёва, — подумала она. — Неужели всерьёз влюбился?»

Наверное, так. Раз не боится и не гнушается воровать для неё кофе, хотя явно это осуждал. О господи, что же делать? Он, конечно, ничего, но… что Катя о нём знает?

Вроде бы не ведёт себя как полный идиот, что уже большая редкость. Таких парней Катя встречала трижды. Из них один не обращал на Катю внимания, другой вроде бы отвечал взаимностью, но тянул резину, а как только Катя попыталась поцеловать его — резко ушёл со свидания, не сказав ни слова, отчего Катина самооценка раскисла, как бумажный стаканчик. Третий заинтересовался Катей. Он был высокий, носил белые рубашки, имел квадратную челюсть, за что был прозван Ящиком. На прозвище он не обижался, но всякий раз терпеливо поправлял говорящего, в свою очередь обращаясь к тому подчёркнуто по полному имени. Несколько занудно, думала Катя, но разумно и по-взрослому, совсем не как остальные.

Ящик, как и Катя, стал подрабатывать в старших классах. Всё бы ничего, но он нанялся в рекламное агентство. Всё бы ничего, но он участвовал в рекламной компании для местечковой стоматологической клиники. Всё бы ничего, но её слоган был «Нам важен каждый зуб». Всё бы ничего, но Ящик сам придумал этот слоган и — что ужаснее всего — не видел в нём ничего плохого.

Катя решила, что её первый парень должен говорить словами, хотя бы отдалённо похожими на строчки Дэвида Боуи. Что-то вроде «ничто не могло подготовить меня к твоей улыбке». Ну или по крайней мере суметь отличить тексты Боуи от инструкции к аспирину.

Ящик не мог.

Катя бросила его, сказав, что они не подходят друг другу. Тот удивился и переспросил:

— Ты хотела сказать, мы несовместимы?

Ровно таким тоном, которым поправлял людей, называвших его Ящиком.

— Наверное, — ответила Катя.

Ящик пожал плечами и кивнул. Они продолжали видеть друг друга в школьных коридорах и приветствовали друг друга с дежурной вежливостью банковских служащих.

«Окажись не таким, Лёва, — подумала Катя. — И у тебя будет сто двадцать один шанс завоевать моё потрёпанное глупыми школьниками сердце. Вообрази: я здесь одна, никто меня не понимает».

Катя вызвала лифт и отпила из стаканчика: кофе был ещё горячим.

Катя представила себе лицо Лёвы: бледное, довольно худое, обрамлённое всклокоченными волосами. Что это за человек? Способен ли он понять ужас слогана «Нам важен каждый зуб»? Или ничто не дёрнется в его лице, когда он услышит фразу, которую породила беспомощность, когда споткнулась о безвкусицу, упала в обрыв бессмысленности, но зацепилась за последнюю надежду — штамп, сваренный из железных прутьев повседневности и трусости? Беспомощность висела, цепляясь одной рукой за штамп, а другой шарила в поисках опоры. Но местность была поганая: обрыв бессмысленности окружают болота идиотизма: «Мы работаем до последнего зуба!», «Вам всё по зубам!» и «Добро пожаловать на планету здоровых зубов!».

Беспомощность попыталась прыгнуть на кочку святой простоты со слоганом «Мы любим ваши зубы!», но струсила и уцепилась свободной рукой за штамп. А ведь можно было взлететь на крыльях воображения, хотя «крылья воображения», пожалуй, тоже штамп. Так, Лёва? Чувствуешь, Лёва?

Катя вышла из лифта и поспешила на своё место. Проходя мимо Лидочки, она увидела краем глаза её монитор. На мониторе появился, словно выскочил из Катиной головы, Лёва. Он играл на гитаре и пел. Лидочка прижимала к уху наушник.

— Что? — спросила Катя. — Это он?!

— Ага, — ответила Лидочка. — Хочешь послушать?

И протянула Кате другой наушник. Катя взяла наушник, поколебалась, опасаясь услышать что-то ужасное, но всё же вложила зёрнышко в ухо. Лида перемотала на начало, Катя услышала голос — Лёва уверенно попадал в ноты тревожной мелодии:

Арктика и Океания

Пресные воды, моря

Зимние тайные знания,

Зимние льды и признания

Видимо, тают не зря

Мы доберёмся посуху

До колдовских берегов

Рухнем усталым посохом

Крикнем солёным воздухом

«Я ко всему готов!»

— Хм, — сказала Катя.

— Ну что скажешь? — спросила Лидочка.

— Я сказала «Хм».

— А что это значит? Как тебе Лёва? То есть, в смысле, как тебе песня?

— Песня впечатляюще… — Катя запнулась, — небезнадёжная.

Лидочка посмотрела на Катю.

— То есть, тебе понравилось? — уточнила она.

— Песня искренняя, — сказала Катя.

— А-а-а, — сказала Лидочка. — Понятно.

«А мне — нет», — подумала Катя.

Когда Катя вошла в столовую, Лёва уже занял стратегически выгодное место за столиком на двоих, который был хорошо заметен от кассы. Катя расплатилась, и он убрал лишний поднос, который прежде загромождал стол, чтобы к Лёве никто не подсел.

— Не думай, что впечатлил меня, — сказала Катя, ставя свой поднос. — Воровать кофе «как обычно» много ума не нужно. Иначе бы мы назвали конфиг-файл не «как обычно», а «с куражом». И вообще, тебе придётся как следует постараться: я не прыгаю в постель после пары стаканчиков кофе.

— Я… принял к сведению, — сказал Лёва. Он был чуть удивлён, но не обескуражен.

— Зато я могу отдавать тебе сок взамен кофе. Эти сволочи из столовой не продают комплексный обед без сока, несмотря на мои письма. И куда девать эту сладкую гадость, кроме как выливать?

— А разве он слишком сладкий?

— Попробуй, — велела Катя и протянула стакан с оранжевой жидкостью.

Лёва отпил.

— Не сказал бы, — ответил он не очень уверенно и почесал шею. Катя заметила, что у него на шее цепочка с каким-то кулоном, а под кофтой надета мятая майка с ярким рисунком в индийском духе. Майка сидела на нём, как шерсть на коте, и мятой она была ровно настолько, чтобы оставаться в рамках приличий, но в то же время чтобы соответствовать причёске. Катя подумала, что молодой человек, пожалуй, симпатичный, но решила не подавать виду.

Ещё она заметила, что он носит механические часы — такие, у которых есть стрелки, показывающие часы, минуты и секунды. Катя не умела читать такие циферблаты, и ей казалось странным, что стрелки возвращаются в одно и то же место. Как будто для человека, который носит такие часы, время идёт по кругу.

— Так я и думала, — сказала Катя.

— Что?

— Ты не чувствуешь слащавость. Пишешь песни и не замечаешь, что они слащавые.

— Я их не пишу.

— То есть? Это не твои песни?

— Мои. Я хотел сказать, что они сами пишутся.

— И гитара сама играется? И видео само записывается, а потом рассылается девушкам?

— Лидочка просила ей показать.

— То есть ты как бы ни при чём?

— Да. Песни приходят сами. Люди приходят сами. Сами просят, сами дают.

— Но играть-то ты сам учился?

— Пришёл друг с гитарой, показал аккорды. А потом как-то стало получаться.

Лёва пожал плечами и добавил:

— Так и должно быть, разве нет?

— Почему должно? — удивилась Катя.

— То, что получилось само собой, — это настоящее, — Лёва заговорил с уверенностью и энергией, которых Катя ещё от него не слышала. — А если вымучивать песню — искать ноты, подбирать аккорды, шарить в словарях рифм, — то получится ерунда. Искусственная, механическая, предсказуемая.

Произнося последние слова, Лёва трижды тыкнул в мясо бледной синтетической рыбы, как будто это она была во всём виновата.

— Ты уверен? «Крикнем солёным воздухом» — это неплохо. Прямо Дэвид Боуи. А вот «зимние тайные знания» — это как-то… — Катя поводила вилкой в воздухе, раздумывая. — Можно было бы и поискать получше.

— Найдётся само. Или не найдётся.

— А тогда что?

— Ничего. Ждать.

— Хм… ладно. Может, с песнями так и надо.

— Не только с песнями.

— То есть? — Катя перестала жевать.

— Надо учиться у деревьев. В Москве их почти нет. Да и в остальном мире не густо.

Лёва посмотрел на ГМО-горошек на Катиной тарелке. Горошек, наверное, не был виноват в исчезновении деревьев: он мирно вырос на плантации и никого не трогал. Но другие растения действительно когда-то расползлись с ферм и пошли завоёвывать города своими спорами, начисто вытеснив привычную флору за пару десятков лет. Ползучие побеги обвивались вокруг фонарных столбов и наползали на стены, растягивались по асфальтовым дорожкам, так что пешеходы спотыкались о них; зелёные плети накручивались на колёса припаркованных машин, давая газетчикам повод кричать о «гербопокалипсисе», а политикам — поднять на знамя возвращение деревьев в города. Впрочем, ни крики, ни заявления с трибун не помогли: деревья, окутанные травой, почти все погибли от нехватки света.

Лёва вздохнул:

— Когда-то обычных деревьев было много. Одних названий красивых сколько: тополь, ясень, берёза, клён… К-лё-ё-ён. Красивое слово. Как выглядел клён? Неважно… деревьев было много. Люди смотрели на них, учились.

— Чему учились? — спросила Катя с набитым ртом.

— Жизни. Ты стоишь, растёшь, никуда не спешишь. Приходит дождь, питает тебя. Всё, что надо, — под твоими ногами, осталось пустить корни.

— Но… стой. Ты не можешь быть как дерево. Это как-то даже… тупо. Да просто не получится.

— У меня получается.

— В смысле? У тебя тоже корни?

— Практически. Я живу всю жизнь тут недалеко. Ходил в детский садик, потом в школу — тут, в соседнем квартале. Потом мой детский сад снесли, а на его месте построили вот это.

— Офис?

— Ну да. И я стал ходить в офис. Видишь, само всё появилось. Встретил тебя. Что ты делаешь сегодня вечером?

Катя подумала, что, пожалуй, для него время действительно идёт по кругу: здания меняются, а маршрут — нет. Так всё и зациклено: день превращается в ночь, а потом снова в день, вдох — в выдох и снова во вдох, времена года сменяют друг друга по кругу, люди рождаются, умирают и снова рождаются. Интересно, что сказал бы Лёва, если бы узнал, что у неё в раздевалке лежит огромный рюкзак, набитый одеждой, который она сегодня потащит в Приют.

— Не так быстро, молодой человек, — сказала Катя. — Вы ждёте дождя, вот и ждите. Не делайте поспешных движений.

— Тогда в следующий раз? Завтра?

— Посмотрим.

— Послезавтра?

— Увидим.

— На следующей неделе?

— Как получится. Я ещё посомневаюсь, стоит ли мне общаться с парнем, который не может написать про меня песню.

— А я не могу?

— Не знаю. Вдруг песня «не придёт»? А сам он и пальцем не пошевелит, чтобы целенаправленно постараться.

— Может, если девушка даст шанс, то молодой человек будет окрылён и песня напишется? Он возьмёт гитару, пальцы лягут на струны, образовав, скажем, си минор, потому что Катя похожа на си минор, потом ля мажор, потому что её берет похож на ля мажор, и парень запоёт: «Ка-а-атя…».

— Нет!

— Постой… Да, не так. Лучше так: «Каа-а-а…тя-а-а-а».

— Я сейчас тебя вилкой ткну.

— Почему?

— Терпеть не могу это имя. Только брат меня так зовёт. Мама называла меня Катёнком, коллеги зовут Катериной или Екатериной, айтишники на конференциях — Кейти. И ни один из вариантов мне не нравится. Я тебе как представилась?

— Э-э-э-м-м-м…

— Что-то ты мычишь на ноте «фа». Её нет ни в одном из этих аккордов.

— Э-э-э… верно. Нет. Но как к тебе обращаться? И что в песне петь?

— Не знаю, — Катя сложила руки на груди. — Ещё не выбрала. Жду, пока имя само найдётся. Найдётся ведь?

— Рано или поздно, — кивнул Лёва.

— Может, Джинни?

— Похоже на велосипедный звонок.

Катя рассмеялась. Она огляделась, не подслушивает ли кто. Но нет: обеденный перерыв подходил к концу, и столовая постепенно пустела. За теми столиками, которые ещё были заняты, шли свои разговоры: люди звенели вилками о тарелки и перекрикивали звон; а те, кто сидел поодиночке, не отрывались от планшетов, как будто поглощали одновременно и обед, и новости.

«Интересно, — подумала Катя, — если я стану известной актрисой, наверняка кто-то будет читать новости обо мне за обедом, в такой же вот столовой с искусственным светом и зелёными треугольниками на стенах, которые принято считать современным успокаивающим дизайном. Моя фотография будет смотреть на склонившегося над ней менеджера, который не глядя цепляет вилкой рис и кидает в рот. Того гляди — случайно подцепит тебя вместо риса. Надо, надо сменить имя. Пусть это будет какая-нибудь Джинни. Я, но не я».

Она прищурилась и оглядела Лёву.

— Как-то дерзко отвечаешь для влюблённого.

— Но как я могу врать девушке, в которую влюблён?

— Хорошо. Может, Кенди? — предложила Катя.

— Ты же не любишь сладкое. Потом… это еда…

— Я знаю парня по имени Сыр.

— Да? Я, кажется, тоже. Ты его откуда знаешь?

— От верблюда. Может, Лама или Лана?

— Лана… это неплохо. Кстати, обрати внимание, что «Катя» и «Лана» мы произносим почему-то по-разному. В обоих словах две ноты, но в одном имени разница в тон, а в другом — полтона.

— Может, мне сразу выбрать имя, которое уже есть в куче хороших песен? А то вдруг ты — лентяй — так и не напишешь. И как я буду жить без песни про себя? Впрочем, найдутся другие, напишут.

— Другие? — Лёва искренне растерялся.

— Да, такие, которые не ждут у моря погоды, а активно добиваются чего-то в жизни.

— Кстати, слушай, а как ты раздобыла тот пиджак в офисе класса А?

— А, ну это было совсем просто. Я схватила первого попавшегося молодого человека, затащила его в раздевалку и стала целовать. Он начал раздеваться, я схватила его пиджак и убежала.

Лицо Лёвы вытянулось.

— Шучу, шучу. Я просто зашла в раздевалку и там нашла пиджак.

— И украла?

— Что значит «украла»? На нём не было написано «Чужое! Не брать». Я взяла.

Лёва неодобрительно помотал головой, но ничего не сказал.

— Кстати, ты знал, что я собираюсь стать известной актрисой? — спросила Катя.

— Я мало что про тебя знаю, но много чувствую. И давно.

— Аж целых два дня? Это давно.

— Нет. Мы в первый раз встретились год назад в магазине. Ты держала в руках губную помаду, наверное, только что купленную, разглядывала её и врезалась в меня. Испачкала мне плечо помадой. Выругалась — тихо, под нос. Не извинилась, но стёрла помаду ладонью.

— Да? А-а-а… Это был ты?

— Да. И когда я почувствовал твои пальцы… это мягкое прикосновение… я всё понял.

— Что именно? Мы тогда с тобой даже словом не обменялись.

— Что ещё тебя встречу. Что приглашу на свидание. Что ты придёшь. Что мы сядем в углу в кафе «Эльза» и твой берёт будет хорошо смотреться рядом с репродукцией Кунинга. Так и вышло. Мы уже встретились, я тебя пригласил…

— Держите себя в руках, Лев. Я ещё не согласилась… Погоди. «Эльза»? Это же дорогое место.

— Я копил всё это время.

— Специально копил? На ресторан? Ради меня?

Лёва кивнул.

— Ну знаешь… мне пора, — Катя поднялась. — Извини, что испачкала помадой и заставила переживать. Но вообще не надо стоять как столб на проходе. Точнее, как дерево.

Лёва посмотрел на неё спокойно и улыбнулся. И это была не смущённая улыбка человека, которого только что поддели. Это была спокойная улыбка человека, знающего, что всё идёт своим чередом, и ты тоже в этом участвуешь, и этот человек тебе рад.

Катю это немного напугало. Она не подала виду и ушла не прощаясь.