Игроки Господа

Шесть

Десять лет назад меня отправили в кабинет директора школы за то, что я появился на занятиях в джинсах, высоких ботинках и толстовке.

— Мистер Сибэк, — сухо начала директриса.

— Мисс Сью, моя фамилия произносится как «Зайбэк», — спокойно прервал я, стоя перед ее столом, заложив руки за спину. Возможно, мои ладони слегка вспотели. Когда я был маленьким, взрослые частенько заставляли меня понервничать.

Она моргнула.

— Значит, Зайбэк? Август, как тебя обычно называют? Гус? Оги?

— Август, — ответил я.

Она снова моргнула, однако через секунду продолжила ровным голосом:

— Откуда родом твоя семья, Август?

— Из Австралии, — сообщил я. Святые небеса. — В четвертом поколении. Мой прапрадедушка был эстонцем, — тут я ошибался, но тогда еще об этом не знал. Я сделал паузу, а когда директриса открыла рот, чтобы сказать что-то, добавил: — Со стороны отца.

Директриса закашлялась.

— Да, очевидно, мистер Зайбэк. Это проявление крайнего сексизма, однако имя родителей в нашем обществе всегда передавалось только по отцовской линии, — вообще-то, вовсе не так уж очевидно, если знать о существовании других миров с совершенно другими обычаями. Но я тогда был еще совсем ребенком и ничего о них не знал. Как и о множестве прочих вещей, о которых ничего не знала и мисс Сью. Она выпрямилась в своем кожаном кресле, наградила меня серьезным взглядом: — Тем не менее, молодой человек, я вызвала вас сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать вашу родословную. Я хочу знать, почему вы не в школьной форме.

— Мне не нравятся униформы, — ответил двенадцатилетний я. Не грубо, но твердо и без малейшего желания извиниться.

— Одна из характерных черт жизни в цивилизованном обществе заключается в том, — проинформировала меня мисс Сью, сжимая пальцами степлер, — что иногда — на самом деле, весьма часто — нам приходится делать то, что нам не нравится.

Я промолчал.

— Ты понимаешь, к чему я клоню, Август?

— Не вполне, — ответил я. — Школьная форма — отстой. Она нас инстит… инстут… — я запнулся, слово застряло у меня на языке.

Директриса выглядела изумленной.

— Институционализирует? Большое слово для… — она порылась в бумагах у себя на столе, — двенадцатилетнего мальчика. И, к счастью, неподходящее. Мы не пытаемся сломить ваш дух, мистер Зайбэк. И не хотим превратить вас в безликих роботов. Школьная политика требует, чтобы все ученики носили одинаковую одежду, в целях защиты вашей индивидуальности.

Я с недоверием уставился на директрису.

— Сам посуди, Август. Если бы все одевались так, как им захочется, школа превратилась бы в балаган. Богатые дети носили бы дорогую одежду. А менее обеспеченные испытывали бы дискомфорт.

Точно. А разве так этого не происходит? Я ничего не сказал, просто смотрел в пол, ожидая, когда она закончит и разрешит мне вернуться в класс.

Директриса еще некоторое время не унималась, и вместо класса меня отправили домой с запиской родителям, в которой их просили проследить, чтобы в будущем я надевал соответствующую форму. Вечером я обсудил сей вопрос с папой и мамой, и они согласились со мной: это мое решение. На следующий день я отправился в школу в джинсах, начищенных кожаных туфлях и выглаженной форменной рубашке. Урок вел мистер Браунинг, учитель математики; он вздрогнул и снова отправил меня в кабинет директрисы.

Як-як, бла-бла-бла, йада-йада. Мне оставалось просто выжидать. В конце концов, я пропустил три недели занятий, радостно учась дома, а мама с папой пять раз встречались со школьным комитетом. В «Advertiser» вышла статья, смутившая школьное руководство, и они замяли вопрос. С тех пор, я всегда носил то, что хотел.

Неделю спустя, Джеймс Давенпорт, наш классный клоун по кличке Даверс, явился на занятия в балетной пачке и танцевальных туфельках с розовыми помпонами, одолженных у сестры, и заявил, что вмешательство в его свободу выбора вступает в противоречие с законом о равноправии. Все смеялись, учителя чуть не лопались от злости, однако мисс Сью решила промолчать, в результате чего трое четырнадцатилетних крутых парней попытались избить Даверса, обзывая его голубым, но, к удивлению самого Даверса, весь класс встал на его сторону, и он отделался легкими ушибами. Танцевальный наряд сестры пришел в негодность. Джеймс больше ни разу не надевал юбку и не испытывал такого желания, потому что, как и я, отстоял свою позицию — а школьная жизнь потекла дальше своим чередом.

Тогда я ничего не знал о мирах с разной вероятностью. И о древе Иггдрасиль. Но я знал, что отличаюсь от других, что не похож на остальных парней, даже на безумного Даверса, у которого, вполне возможно, и правда были нелады с психикой. В последующие несколько лет, я выполнял домашние задания, ходил в школу, плавал в дебрях английского, математики, социологии, географии и прочих ужасов, много смотрел телевизор, учился играть на электрогитаре и отвратительно пел в группе «Соляной столп», которую мы создали вместе с тремя пацанами, жившими по соседству.

Потом мои родители погибли в авиакатастрофе в Таиланде, и наступила долгая, белесая пустота.

Когда моим официальным опекуном стала мамина старшая сестра, тетя Мириам, я перешел в другую школу в соседнем штате Виктория. Я впервые увидел тетку на похоронной церемонии, быть может, потому, что она жила в Мельбурне, почти в тысяче километров от Аделаиды. Тетя признавала, что они с моей матерью никогда не были особенно близки, однако считала своей обязанностью позаботиться обо мне. К счастью, она мне понравилась. Я заново пережил эпопею со школьной формой, но, полагаю, в присланных из старой школы документах осталась пометка о сей печальной истории. Рабовладелец моей новой галеры, в конце концов, пожал плечами и согласился, что выбор одежды лучше оставить на совести каждого индивидуума.

Я это полностью и целиком одобрил. Мистер Уиллер был футбольным тренером и просто хорошим парнем. Я немного поиграл в школьной команде, но по-настоящему так и не увлекся. Наверное, из-за того, что я во многом одиночка и к себе подпускаю только самых близких друзей. И это неплохо.

Тетя Мириам влюбилась в скрипача, вторую скрипку Национального оркестра, когда мне исполнилось шестнадцать и я заканчивал школу. Он жил на другом краю города, в Саус-Ярре, и я полгода провел с ними в его милой, хотя и тесной квартирке, каждый день трясясь на поезде в школу и обратно. Но никому из нас это в глубине души не нравилось. Думаю, я им мешал, хотя и проводил большую часть времени в спортзале, на репетициях, в библиотеке или в собственной комнате. Когда Ицхаку представилась возможность поехать на год в Тель-Авив, тетя Мириам, конечно же, собралась ехать с ним. Они долго и мучительно решали, не взять ли с собой и меня, но пришли к выводу, что я и так пережил достаточно психологических травм за последние годы. Меня же устраивал любой вариант развития событий.

Вот так я и оказался на попечении внучатой тетушки Тэнзи, престарелой тетки моего отца, жившей в обветшалом старом доме на холме Торнбэри, в пригороде, соседствующим с тем, в котором мы сначала жили с Мириам. Это означало, что мне не придется снова менять школу — на самом деле, от Тэнзи ездить оказалось даже ближе. Я остался с ней и тогда, когда поступил на медицинский факультет Мельбурнского университета.

Сказать, что я отдался ее заботам, было бы неправдой — скорее уж она отдалась моим. Она не страдала старческим маразмом, вовсе нет. Просто вокруг нее творились странные вещи, еще до того, как по субботам в ванной начали появляться покойники.

Теперь я, конечно же, знаю, в чем причина. Но тогда я этого не знал, и, должен признаться, чувствовал себя не в своей тарелке. Она зарабатывала на жизнь, проводя с другими пожилыми леди «психические сеансы», постепенно превратившиеся в процветающую телефонную индустрию, раннюю, очень чинную версию платных психологических горячих линий. Тратя всего полчаса в день, тетушка получала достаточно, чтобы содержать нас обоих. Иногда я удивлялся, почему бы ей не потрудиться в эфирных высях на пару часов подольше. Это вовсе не выглядело утомительным — тетушка сидела с чашкой чая в руках и говорила доброжелательно и заинтересованно, периодически впадая в легкий транс, сообщала собеседникам всякую паранормальную чушь, терпеливо выжидала, пока они кричали или плакали, после чего выдавала прощальное благословение и вешала трубку до следующего звонка.

Тэнзи, однако, утверждала, что ее силы быстро истощаются. Очевидно, она могла исполнять свои магические трюки духовного прозрения и успокоения очень недолго. Самое забавное заключалось в том, что временные рамки таких возможностей постоянно отодвигались назад, и если в один понедельник она наставляла своих жертв — то есть, клиентов — с 6:37 до 7:07, несмотря на то, что ей приходилось пропускать начало программы новостей, то в следующий понедельник она работала с 6:09 до 6:39. Промежуток выбирался со странной точностью, «в соответствии со звездами». Как-то раз, доведенный до безумия подозрением, что такое поведение следует некому жуткому расписанию, я начал вести записи. Тэнзи каждый день начинала работу на четыре минуты раньше, чем в предыдущий. Я про себя улыбнулся и покачал головой. Это напоминало жизнь с сумасшедшей дамой-мешочницей, только без мешков, и не было лишено своего провинциального очарования.

Потом несколько месяцев на небе сияли зловещие созвездия, и тетушка отказывалась работать вообще. Правда-правда. Мои собственные занятия казались страшно утомительными, но, так или иначе, нам удавалось наскрести достаточно денег, чтобы не голодать (Тэнзи потрясающе готовила), и мне не приходилось штопать одежду или отказывать себе в новых кроссовках. Почему-то тетушкины психические способности ни разу не помогли ей выиграть в лотерею.

По истечении года в Тель-Авиве Ицхаку предложили место первой скрипки в Чикаго, и они с Мириам сняли большой дом по соседству с деловым центром города. Скрючившись в салоне эконом-класса, я пересек Тихий океан, чтобы провести у них каникулы — и пробыл там целый год, успев закончить школу. В том году президентом выбрали Кеннеди — я имею в виду Джона, сына прославленного героя войны Джека, а не его дядю Роберта — и он приветствовал возвращение астронавтов с «Аполлона», хотя лунный проект являлся детищем опозоренного мстителя Ричарда Никсона. Республиканцы возмущенно бормотали, что «один родственничек протащил другого в Белый дом». Я же, со свойственной мне аполитичностью, сохранял невозмутимую индифферентность. С меня хватало проблем в школе: никто не верил, когда я рассказывал, что австралийский президент был когда-то победителем телевикторин. Тем не менее, достопочтимый Барри Джонс казался мне достойным кандидатом в главы государства: он чертовски много знал о науке и технологиях, не говоря уже о кино, искусстве, истории и всем прочем, по сравнению с большинством законников и политиков, рвавшихся к удилам власти и в моей собственной стране, и в США.

Будучи первым оззи, которого большинство моих новых одноклассники увидели в своей жизни, я приобрел статус диковинки и особое внимание, каковое обычно выпадает рок-звездам или спортсменам-чемпионам. Жизнь знаменитости имеет свои преимущества. Я радостно распрощался с невинностью на заднем сиденье красного «мустанга» Тэмми Нельсон, а ведь дома мне это никак не удавалось. Каким-то образом, разрываемый между вечеринками и зубрежкой правил американского футбола, я умудрился закончить школу с отличием и отправился обратно за океан, чтобы убить время перед поступлением в Мельбурнский университет. Внучатая тетушка Тэнзи раскрыла мне свои объятия и поселила в моей старой комнате. А три года спустя я обнаружил двух странных женщин в ванной наверху, производящих зловещие манипуляции с покойником.

Я открыл глаза, голова кружилась. В сознании. Где-то. И что-то идет чертовски неправильно. Я попытался поднять руку, разлепил глаза, посмотрел вниз, на онемевшую ладонь.

Вокруг нее обернулась медуза. Я рванул руку на себя — но она не сдвинулась с места, намертво приклеенная скользкой прозрачной тварью, которая слегка пульсировала. Мои ноги закоченели. Я с трудом сел, опираясь на левый локоть. И в зеленоватом свете обнаружил, что кто-то избавил меня от ботинок, и носков, и, вообше-то говоря, ото всей остальной одежды, заменив джинсы и футболку бесформенным грубым серым балахоном. Кроме того, я больше не чувствовал себя мокрым. Прикоснулся к волосам: абсолютно сухие, череп цел.

Женщина по имени Аврил, рядом с которой на низком столике стоял алхимический аппарат — то ли астролябия, то ли еще какая-то хрень — поднялась со своего плетеного трона и окинула меня взглядом поверх медленно текущей воды. Ах, да. Я лежал на твердом, слегка податливом веществе, на своеобразном мраморном острове посреди пруда. Я шлепнул по воде. Она булькнула. Я настороженно посмотрел на хозяйку и предложил:

— В осьминожий сад, вместе с вами.

Колдунья Аврил некоторое время созерцала меня, потом улыбнулась:

— «The Troggs». Рик Старки.

— Что?

— «The Sir Beatles», — я озадаченно улыбнулся в ответ. — А это — сэр Ринго Старки, — минуточку, разве его звали не Ричард? До того, как он стал битлом, и их всех произвели в рыцари. Мой отец слушал этих парней в минуты ностальгии.

Она, усмехнувшись, покачала головой:

— А, значит, ты из одного из тех вариантов. Как зовут твою мать, Август?

— Мою мать звали Ангелина. Она погибла в авиакатастрофе.

— Прости, я не была с ней знакома. Но вот твой отец… Полагаю, это Эмбер. Вы с ним потрясающе похожи, — Аврил нахмурилась, подстраивая свой аппарат. — Только по этой причине я вожусь с тобой, когда по правилам должна была бы вытащить за ухо на улицу и предоставить самому себе.

Я крепко зажмурился и молча лег обратно. Я вспомнил, что, когда провалился в то безоконное окно, она перепутала меня с этим Эмбером. А теперь решила, что он мой отец. На сколько лет вообще выглядит этот ублюдок? Быть может, умопомрачительная продолжительность жизни входит в дополнительные бонусы, предоставляемые серебряными иероглифами на ноге? Или тайна кроется в достижениях лучших пластических хирургов? Дерьмо. Она сняла с меня ботинки и носки, значит, не могла не увидеть «метку зверя». Я вновь открыл глаза и приподнялся на локтях. К моей правой руке, по крайней мере, отчасти, возвращалась чувствительность, однако я по-прежнему не испытывал боли от кошмарной травмы, полученной мной в пруду.

— Мой отец тоже погиб — сообщил я. — Его звали Дрэмен Зайбэк.

Секунда — и женщина вскочила на ноги, одеяния живописно развевались у нее за плечами.

— Не лги мне, ты, маленький подонок! Откуда ты знаешь моего отца? Как ты осмеливаешься врываться сюда, в мое святилище, и говорить, что он…

Всхлипывая, Аврил замолчала, закрыла лицо руками, развернулась и выбежала из грота, оставив свой диковинный аппарат и меня, бессильно хлопающего глазами и дергающего приклеенной рукой. Наверное, это было не слишком умно, ведь Аврил явно взяла на себя заботу вытереть меня, нарядить в чистую, хотя и специфическую одежду и — самое главное — вылечить ужасную рану. А может, это сделал робот, если дама обладала той же практичностью, что и Рут. Правда, я в этом сомневался — маленькое водянистое убежище не слишком подходило для машин скорой помощи. Очевидно, единственным разумным поступком являлось лечь обратно и постараться немного отдохнуть, пока нетрадиционный метод лечения закончит свою работу. Я чувствовал слабость, и решил, что это неплохая идея. Однако, начал неуклюже раскачиваться из стороны в сторону в поисках острого предмета, дабы освободиться. Затем отрывисто усмехнулся. Всего в нескольких метрах, на дне пруда, меня, несомненно, поджидал избыток острых вещиц. Нет уж, благодарю.

Я вцепился в медузу пальцами, в результате чего они начали зудеть. Через прозрачное существо, холодное и пульсирующее, словно слизистое сердце, я отчетливо видел закрывшуюся изогнутую прорезь, тянувшуюся от основания большого пальца до указательного. Мой желудок сжался, и рука тоже захотела сжаться, но осталась лежать на месте, пассивно, безболезненно и бесшовно исцеляясь. Чертово чудо, только без черта.

Я лег обратно и попытался обдумать путь к спасению. Слишком много вероятностей, вот в чем проблема. Может, я застрял в какой-то версии воображаемой широкоэкранной «Матрицы»? И то, что я всегда принимал за реальность, на самом деле есть не более чем коллективная иллюзия, закачиваемая злобным искусственным интеллектом через кабель в моей шее, в то время как сам я лежу без сознания в контейнере? Сомнительно. Эта идея всегда казалась мне высосанной из пальца. Зачем искусственным умам возиться с такой безвкусной иллюзией? Для чего она им нужна?

Нет, все это реально. «Варианты», — сказала Аврил. Значит, множественные миры. Различные временные линии, так, что ли? Я читал достаточно популярной физики и знал, что космологи предпочитают сумасшедшую теорию «Множества миров», в которой каждый возможный на квантовом уровне выбор действительно реализуется, каждый шаг влево или вправо, в некоей высшей математической реальности, происходит одновременно и влево, и вправо, плюс еще один вперед, а еще вы можете никуда не идти и остаться на месте, а еще может прийти динозавр и откусить вам голову.

Ну что ж, наверное, квантовая теория рассказывает несколько иную историю, однако в исполнении «Discovery Channel» это звучит именно так. Возможно ли такое на самом деле? Непохоже. Слишком много опций. Ничего очевидного, и совершенно непонятно, как можно перемещаться по этим мирам с помощью зеркал и окон в воздухе. Я же уловил в происходящем некий порядок, определенные условия. Вздрогнув, вспомнил странного маленького человечка, которого Лун назвала мусорщиком. И как, черт побери, во все это вписывается бригада космических уборщиков? Может, я был прав с самого начала, и их Состязание представляет собой захудалую помойную драму, мультимерную сагу, разыгрывающуюся в соседней Вселенной, а заодно и во всех остальных галактиках поблизости?

Лун. Мое сердце застучало сильнее. Прекрасная и загадочная Лун. Я всегда был Крутым парнем — и все-таки влюбился в нее, отчаянно и с первого взгляда. Я должен найти ее. И эту тяжеловесную сучку Мэйбиллин, если без нее никак. Очевидно, они входили в ту же пространную семью, что и Аврил, и Рут, и, быть может, преподобный Джулс — огромную семью загадочных космических Зай-бэков. Ох, черт. Оскалившись, я заскрипел зубами. А что, если Лун — моя сестра?

Я раздраженно дернул приклеенной рукой. Издав неожиданный чмокающий звук, медуза оторвалась, и моя рука оказалась на свободе. Студенистый шарик упал рядом; прежде чем я успел схватить его для внимательного осмотра, он отряхнулся, словно мокрая собака, скользнул к краю и исчез в воде, словно слившись с ней. К тому времени я уже потерял интерес к медузе, пристально изучая поврежденную руку. Сжал пальцы, разжал. Ни следа пореза. Я не верил собственным глазам. Хлопнул в ладоши, сперва осторожно, затем сильнее. Ни боли. Ни слабости. Я лизнул ладонь, она оказалась слегка соленой на вкус. Дайте мне патент на этих склизких тварей, или хотя бы лицензию на импорт — и я сколочу целое состояние в биомедицинской индустрии.

Сколько времени прошло с тех пор, как я отправился на поиски бедной Тэнзи? Я рефлекторно посмотрел на левое запястье, но часы остались на прикроватном столике. Я не имел ни малейшего понятия, как долго пролежал без сознания. Минуты, часы, дни? Правда, есть мне не хотелось.

Тут рядом со мной зазвонил телефон.

Я бездумно потянулся к ремню, на котором обычно болтался мой мобильник. Ни мобильника, ни ремня. «Дзинь-дзинь-дзинь. Дзинь-дзинь-дзинь». Раньше я не слышал такого звонка. В Австралии телефон звонит так: «Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь». В Чикаго, только приехав к Мириам и Ицхаку, я поначалу пугался яростного «бррррг — долгая пауза — бррррг». Этот же звонок был другим, он странным образом нервировал. Очередное доказательство того, что я уже не в Канзасе. Я повернулся и увидел…

Двух юных девушек в прозрачных одеждах. Как они попали на остров? Одна стояла, раскрыв рот. Я моргнул, и тут она издала чистое, мелодичное, телефонное:

— Дзинь-дзинь-дзинь.

Замолчала, поймав мой взгляд. Потом без малейшего смущения, не выказывая признаков психического расстройства, добавила:

— Дзинь-дзинь-дзинь.

— Что? Алло? — тупо сказал я.

Другая девушка, спокойно созерцавшая меня, не механически, но с пугающей отрешенностью, произнесла:

— Я не могу терять время на эти глупости, — ее интонации удивительным образом напоминали Аврил, только на октаву выше и, черт побери, мягче. Без сомнения, говорила эта психопатка. — Не знаю, шутник ты или приманка, но даю тебе две минуты, чтобы покинуть этот мир. Древние…

Я почти потерял терпение. Подошел к телефонной девушке, посмотрел ей прямо в глаза, позволив гневу проступить на моем лице:

— Вряд ли попадание сюда можно считать моей идеей, мадам. Кроме того, у вас моя одежда.

— Тебе ее вернут. Переоденься и уходи.

Из зеленоватой мглы появилась третья девушка, она словно шла по воде, неся мои сложенные джинсы и футболку. Носки, трусы и ботинки аккуратно лежали сверху, будто дар жрицы, каковым они и могли являться на самом деле. Ботинки высушили и начистили. Отрывисто кивнув, я принял сверток, сбросил одолженную рубаху. Телефонная дева наклонилась и подняла ее, с неподдельным интересом созерцая мою наготу. Девица была очень симпатичной (для гермафродита) и хранила молчание. Может, она умела только звонить. Не обращая на девушек внимания, я быстро оделся и продолжил разговор:

— Послушай, Аврил, я имею не больше представления о том, как выбраться из этого проклятого места, чем о том, как сюда попал. Однако, хочу узнать одну чертову вещь перед тем, как ты испустишь на меня свою ярость. Где внучатая тетушка Тэнзи? Что вы, лунатики, с ней сделали?

Рассеянный свет тускнел, и грот все сильнее напоминал мультики Диснея. Мне казалось, что вот-вот появится танцующий на цыпочках розовый бегемот. После долгой паузы телефонная девушка сказала человеческим голосом:

— Никогда о ней не слышала. Август, как бы там тебя ни звали на самом деле, весь этот шум — пустая трата времени, которого у меня сейчас нет, ведь один квадрант до сих пор не заполнен. Осталась минута. Если по ее истечении ты не исчезнешь, я затоплю это место, — девица слегка скривила рот, будто съела что-то кислое, и закатила глаза. Она этого не придумывала и не одобряла. Я начинал испытывать к ней симпатию. Совершенно другим голосом она добавила: — Спроси про каменный меч, — и, больше не сказав ни слова, девушки развернулись и скрылись в изумрудном полумраке. Я открыл рот, чтобы крикнуть, но тут погас свет.

Черт. Вода, повсюду вода, и ни капли… «Раз ты сюда попал, — сообщил я себе, стараясь сохранять спокойствие, — значит, можешь отсюда и выбраться». Конечно я сюда не попадал, меня забросили. Что там говорила Рут, чтобы открыть беззеркальное зеркало, или окно, или проход, или чертов портал? Как она это делала? В том великолепном дворце для роботов зеркал не наблюдалось, однако явно присутствовала какая-то восприимчивая операционная система. Она нашла и достала преподобного в церкви Святого Бартоломью в Вестгарте — сонном, добродушном городке — но вызов был отклонен сюда, в болотное царство Аврил. «Море и устрицы!» — подумал я и потряс головой в темноте. Потом глубоко вздохнул и громко произнес:

— Достань мне эту сволочь Джулса.

Конечно же, ничего не произошло.

Поеживаясь, я присел на корточки. Аврил выключила центральный обогрев. Бурлящий в пруду источник стал холодным и неприятным. Я уселся на податливую поверхность, на которой проснулся, еще раз стянул левый ботинок и носок, выставил ногу подошвой вперед.

— Открыть… — что там было за слово? Немецкое, вроде бы. Как по-немецки дверь? Ты. Нет, оно было… оно было мокрее. Как плеск волн в океане, как шевеление воды. — Открыть «schvelluh», — твердо произнес я, отчаянно надеясь.

В темноте вспыхнул крошечный огонек, в метре над моей головой. Я напялил на себя носок с ботинком, встал, подался вперед. Светлячок остался на месте, хотя я ожидал, что он обманчиво ускользнет, поманит меня за собой, и я свалюсь в воду. Очень осторожно я прижался к огоньку глазом, словно к замочной скважине в запертой двери.

Мутный свет. Возможно, что-то вроде защитного экрана. Куда я хочу отправиться? Кого призвать? Дьявол, ясно кого.

— Достань мне Лун. Ничего не произошло.

Я начал дрожать. Температура быстро падала. Еще немного — и пруд замерзнет, а я вместе с ним. Уму непостижимо. Почему эта безумная колдунья так со мной обошлась? Я вспомнил слова мусорщика, комического персонажа из ночного кошмара, бывшего, как я теперь слишком хорошо убедился, реальностью: «Это ведь не конец света, когда один из них оказывается втянут в Состязание». Тогда он обихаживал труп, поэтому я не счел сию фразу ободряющей. С другой стороны, метка зверя на моей ноге свидетельствовала о том, что я отнюдь не обычный человек. Может, не человек вовсе. Может, родственник всех этих чокнутых, ведь Аврил, по крайней мере, кажется, поверила, что у нас общие родители.

Я попытался просунуть указательные пальцы в светящееся отверстие и умудрился расширить его до величины спичечного коробка. Дальше оно не шло. Ну и ладно. Если до Лун так просто не добраться, попробуем пойти другим путем. Я прижался губами к светящейся дыре и произнес:

— Достань мне Мэйбиллин.

Пятно света раскрылось, словно ирисовая диафрагма. Я прижимался к нему, поэтому едва не упал внутрь. Поколебавшись, все-таки решился. В конце концов, я ведь пытался убраться отсюда подальше. Поэтому шагнул в проход, споткнулся и свалился в пурпурные листья под блеклым осенним или зимним небом слегка красноватого оттенка.

Мэйбиллин обнаружилась в объятиях какого-то овоща, тошнотворно белесого, с фиолетово-голубыми полосками. Судя по всему, она ничего не имела против. Это ведь не было педерастией или чем-то таким особенным. Просто Мэйбиллин питала слабость к овощам. «Оно» пыхтело и извивалось под ней. Должно быть, эта тварь умела передвигаться; может, в этом мире жили триффиды. В воздухе пахло потом — или мощными феромонами, тестостероном, и мне тут же захотелось с кем-нибудь подраться, побежать сломя голову — но на Мэйбиллин запах явно действовал, будто кошачья мята. Я зажмурился, сделал шаг назад и врезался во что-то. Ударился той самой рукой, которую только что исцелила медуза. Вскрикнул от боли.

Озадаченные любовники судорожно дернулись в последний раз, после чего уставились на меня со смущением и, полагаю, с досадой, однако я не собирался вникать в нюансы эмоциональной реакции Мэйбиллин на мое появление. Подхватив ушибленную руку, я обернулся, чтобы посмотреть на препятствие — и внезапно начал хохотать, точно идиот.

Я врезался в летающую тарелку.

Хрустальная полусфера, знававшая лучшие дни, едва различимая под тусклым металлом корпуса, а надо всем этим — индустриальная кабина 50-х, напоминающая творение новичка-жестянщика, с полупрозрачными иллюминаторами, антеннами на макушке и маленьким куполом, увенчанным пульсирующим пыльно-красным фонарем. Летающая тарелка Джорджа Адамски1. Вы бы тоже расхохотались.

Мэйбиллин отсоединилась от овоща с весьма неприятным чмокающим звуком. Совершенно голая, она кинулась ко мне и схватила меня за уши. Я слишком ослабел от смеха, чтобы защищаться.

— Ты, маленький шпион! — завопила она. — Мерзкий маленький извращенец! Как ты проник в мой личный мир? И кто ты, черт возьми, вообще такой!

Через ее плечо и мельтешащие руки я видел, как овощ со скромной надменностью приводит себя в порядок, если только овощам вообще свойственны такие социальные эмоции. Множество влажных выступов белого, бледно- и темно-синего цветов скрылись под чешуйчатым наружным панцирем, или листьями, или что оно там носило. Определенно не серебристый обтягивающий комбинезон венерианца. Да, оно явно не принадлежало к числу святых арийских блондинов, которых, как клялся Джордж Адамски [13], он встречал в пустынях Калифорнии в те дни, когда термины «похищение инопланетянами» и «анальный имплантат» еще не появлялись на страницах «National Enquirer». Сражаясь за каждый вдох, пытаясь поймать увесистые кулаки Мэйбиллин — они действительно больно лупили меня по голове и плечам — я пришел к выводу, что слухи об этих имплантатах могли быть вовсе не так уж преувеличены. Овощ равнодушно обогнул нас, проследовал к летающей тарелке, и я услышал тяжелый металлический лязг. О-о! Лучевые пушки! Или что похуже. Сейчас меня обдадут клубами радиации, когда блюдце взлетит и устремится в облака! Они это любят, я прочел достаточно выпусков «Обозревателя НЛО», чтобы ознакомиться со множеством очаровательно-идиотских мифов. Их злобные эмиссии сжигают обнаженную плоть сильнее, чем день на палящем солнце без «SPF15+»! А глаза вскипают и превращаются в вареные яйца! Однако тарелка осталась на месте, и я, вырвавшись от Мэйбиллин, отскочил на пару метров в сторону, прекратив-таки смеяться.

— Эй! Извини! Я не хотел мешать…

— Ты тот мальчишка, — она словно не верила своим глазам.

— Точно. Зеленый луч не сработал.

— Это невозможно, — возразила Мэйбиллин. Устало подобрала свою помятую и на редкость безобразную одежду с ковра пурпурных листьев и сунула под мышку. Ни ложной скромности, ни ослабления внимания, чтобы одеться — ведь я мог кинуться на нее. Вообще-то я не собирался на нее кидаться; она не причинила мне никакого вреда и определенно была не в моем вкусе. Кроме того, я уже однажды видел ее весьма скудно одетой. Тем не менее, я отвел глаза, изучая местность: рощица из некоего подобия деревьев с одной стороны, парочка животных, чем-то напоминающих кенгуру, лениво ощипывающая нижние ветки. Никаких строений.

— Я ищу Лун, — сообщил я. — И мою тетушку.

— Ты… Август, так тебя зовут?

На меня произвело впечатление, что она запомнила мое имя. С ее точки зрения, я был не более чем мимолетным препятствием. В то же время, мое сердце упало: очевидно, Лун не воспользовалась шансом с девичьим возбуждением поведать о моих серебряных иероглифах. Интересно, почему?

— Ну да. Ты должна знать внучатую тетушку Тэнзи, ведь вы целый месяц таскали трупы в ее ванную. Каждую субботнюю ночь. Припоминаешь?

Справа и позади от меня летающая тарелка выпустила зловонное облако болотного газа и сверкнула кровавыми огнями. Я отшатнулся, но она уже поднялась над макушками и набирала скорость. Мэйбиллин с яростью уставилась ей вслед.

— Это ты виноват! — крикнула она мне. — Ты, назойливая тварь, напугал Флогкаалик, и теперь она на шесть месяцев уйдет в насиживание, и я не увижу ее до самого вылупления!

Я покачал головой, пожал плечами:

— Послушайте, леди, я просто хочу попасть домой. Домой в Норскот, в мой собственный мир. Я не хочу больше натыкаться на трупы в ванной, хочу, чтобы тетушка Тэнзи была в целости и сохранности, и пекла на кухне плюшки с джемом, и — особенно! — хочу видеть Лун! — к концу фразы я почти кричал. Я редко кричу, но на этот раз меня довели. — Где она, ты, ты… Флогкаалик-манша?

— Вот дерьмо, — Мэйбиллин отвернулась, осознав наконец, что я не представляю для нее опасности, натянула шерстяные штаны, фуфайку и оранжевый комбинезон, а также резиновые сапоги. Я увидел блеск серебряной метки зверя на ее левой пятке. — Откуда мне знать? Она приходит и уходит, когда захочет.

— Тэнзи? Чушь собачья! Она — домоседка. Мэйбиллин смерила меня долгим взглядом:

— Я понятия не имею, где твоя проклятая родственница. Я никогда ее не встречала и, надеюсь, не встречу. Я говорю о сучке Лун.

— Не называй ее сучкой, ты, сука! — пламенно парировал я. Затем, секунду спустя, добавил: — Насколько я понимаю, ты сама принадлежишь к числу моих проклятых родственников.

— Теперь чушь порешь ты, — отрезала она. — Иди сюда, дай мне на тебя взглянуть.

Что-то холодное упало мне на плечо, потом на шею. Я посмотрел вверх. Начался дождь. Облака источали огромные капли, и в мгновение ока я промок до нитки. Полагаю, всему виной была плохая оргомная энергия [14].

— Твою мать! — раздраженно скривилась Мэйбиллин. — Тебе лучше пойти со мной. Дай Хаймат.

Я вопросительно наклонил голову под струями ливня, но она обращалась не ко мне. В воздухе открылся Schwelle, и Мэйбиллин шагнула в него, ее мокрые волосы облепили череп.

— Идем, не то простудишься и умрешь.

Что-то маленькое, яблочно-красное и любопытное, с подрагивающими усами, высунуло мордочку из листьев и попыталось пересечь порог. Однако врезалось носом в воздух, словно в очень чистое, прозрачное стекло. Оскорбившись, существо развернулось и убежало. Я хотел последовать его примеру, но насквозь промок, а за порогом мерцал теплый, золотистый свет, и уютно пахло горящими в камине дровами. И правда, почему нет? Мокрый как мышь, я шагнул вперед, и портал тут же исчез, будто мыльный пузырь.

— Да, ты похож на Эмбера.

— Все так говорят. Кто такой этот Эмбер?

— Раздевайся, — Мэйбиллин в мгновение ока вернулась из соседней комнаты с огромным мягким полотенцем, украшенным кремовыми уточками на фоне бледно-голубого неба. Я снова промок — и меня снова собирались высушить. На этот раз я хотя бы остался в сознании. И не находился в ванной, и поблизости не наблюдалось ни одного покойника, разве что сия участь ожидала меня в ближайшем будущем. Мое бездыханное тело. Я про себя улыбнулся, энергично вытирая голову и плечи.

— Эмбер — это один из моих братьев, — сообщила мне Мэйбиллин. — Я начинаю подозревать, что ты — очередной его внебрачный ребенок из того богами проклятого мира, где мы проводим небольшую чистку.

— Не-а, — она забрала мои вещи в соседнюю комнату и, судя по звукам, засунула их в сушилку. Я слышал, как она вращается. — Мои отец с матерью мертвы. Дрэмен и Анжелина Зайбэк, — Мэйбиллин вернулась в комнату с раскрытым ртом. — Перед тем, как у тебя случится припадок, хочу сообщить, что хотя, знаю, ты считаешь эти новости невероятными, отвратительными, невыносимыми, жестокими и необычными, такое случается. Мама с папой погибли в авиакатастрофе четыре года назад. Им было всего… Отцу не исполнилось и сорока. И если ты говоришь правду, значит, ты моя сестра, что тоже крайне неправдоподобно, потому что у меня в жизни не было чертовой старшей сестры. Не только тебя — ни Рут, ни психованной Аврил, ни Тельмы с Луизой. Я всего лишь надеюсь, что Лун не является членом нашей счастливой дружной семейки.

В процессе своего монолога я рассматривал комнату, но краем глаза видел, что Мэйбиллин пришла от моих предположений в ужас. Чем, в свою очередь, шокировала меня: я не предполагал, что ее можно напугать. Наверное, трахнуть овощ из летающей тарелки — меньший грех, нежели совершить инцест.

— Определенно нет! — фыркнула Мэйбиллин. — Лун — из совершенно другой части Соглашения. Ты уже закончил с этим полотенцем?

Вообще-то нет, но я перекинул его ей. В одних трусах прошелся по персидскому ковру с великолепными оленями и царственными львами и уселся в старомодное удобное плюшевое кресло у огня. Мэйбиллин села напротив, стянула свои резиновые сапоги, чтобы погреть ноги, помешала дрова кочергой. Полетели искры. Из другой, темной комнаты вальяжно появился несуразный пятнистый кот, половину правого уха которого давным-давно кто-то откусил, окинул меня пренебрежительным взглядом, уселся у камина и начал умываться.

Вы должны понять, что мне приходилось бороться с всеобъемлющим отрицанием действительности. Индустриальным отрицанием истерического познавательного диссонанса. Мои внутренние часы говорили, что еще нет и полудня, то есть все это безумие вместилось в неполные двенадцать часов, прошедшие с тех пор, как я поднялся наверх, чтобы узнать, что вызвало у бедной внучатой тетушки Тэнзи ночные приступы альцгеймерских галлюцинаций. На самом деле, считанные часы минули с того момента, как я вперед ногами свалился сквозь зеркало в Страну чудес. По всем правилам, я должен был скрючиться, повизгивая, в углу. Должен был кричать и огрызаться на команду психиатров, запеленутый в смирительную рубашку, ожидая, когда же меня наконец накачают «ларгактилом». Или стукнут каменным мечом, что бы это ни значило. Я же уселся в удобное кресло, протянул руку к коту и испытал большое удовольствие и удовлетворение, когда этот запаршивевший старикан по-королевски наклонил голову и позволил мне почесать его седеющую макушку.

— Это Когтяра, — сказала Мэйбиллин.

По странному совпадению, именно в этот момент животное отпрянуло и, выпустив из правой лапы зловещие когти, принялось изящно чистить их с едва слышным скрежетом.

— Более формально — Коготь, — добавила женщина.

— Ага. Потрясающе. А теперь не уделишь ли ты минутку и не ответишь ли на парочку моих чертовых…

Высокий, но прокуренный, буквально источающий пары виски голосок, какой мог бы принадлежать престарелому гному, произнес:

— Абсолютно никаких манер, Мэй, — тут котяра с неодобрением покачал головой, — принеси-ка мне вкусный обед.

Я пулей вылетел из кресла, вцепившись в его твердую спинку, словно ища поддержки, нагнулся, сгреб свои ботинки и несколькими прыжками добрался до сушилки в кладовке, бормоча при этом:

— Да пропади оно пропадом!

Когда я рванул на себя дверцу, сушилка выключилась, обдав меня волной теплого, ароматного воздуха. Я натянул горячую, немного влажную одежду и заметался в поисках выхода. В гостиной раздался звук рвущегося холста. Из кладовки можно было попасть только в лишенную окон ванную. Я услышал грубый, нечувственный голос Мэйбиллин:

— Рут, что все это, черт побери, означает? У меня тут этот молодой увалень, он называет себя Августом Зай-бэком, а мы обе знаем, что он им быть не может. Заткнись, Когтяра, поешь на кухне, как всегда, из своей миски, — другой женский голос произнес что-то, чего я не смог разобрать, и Мэйбиллин завопила в ответ: — Прошлой ночью он ошивался в одном из сборных нексусов! Я дежурила вместе с Лун, — тут Рут вставила что-то насчет зеленого луча, и Мэйбиллин яростно взорвалась: — Конечно, идиотка, ты что, принимаешь мусорщика за…

Я осторожно высунул голову из кладовки и увидел оранжевую спину Мэйбиллин, а лицом к нам обоим стояла Рут, в своем домашнем окружении из странных маленьких машин и пыли. Она явно попала в самый эпицентр взрыва. Я завязал шнурки на ботинках и в панике принялся искать выход. Ничего. Конечно, если умеешь открывать окна в пространстве-времени, можно позволить себе обойтись без дверей.

Когтяра взглянул на меня:

— Ты в полном дерьме, малыш. Будь я на твоем месте, я бы постарался подлизаться. Или загрызть насмерть.

Мне стало стыдно. Я позволил этим лунатикам вертеть мной туда-сюда только из-за того, что они разбирались в происходящем, а я нет. Не самый лучший повод разрешать им командовать. Да и вообще, судя по их словам, сейчас они блуждали точно в таких же потемках, как и я. Сделав глубоких вдох, я пересек комнату и твердо заявил:

— Я хочу кое-что сказать.

Они меня проигнорировали. Рут отрывисто говорила:

— … Полагаю, этот кретин Джулс разыгрывает в своем мире какую-то теорию Судного дня. Я понятия не имею, зачем он отправил к тебе мальчика.

— Он не отправляв. — я повысил голос. Когтяра заинтересованно посмотрел на меня — единственный из всех присутствующих.

— Ты послала его к Аврил, что это за глупости, Рут?

— Ну ладно, ладно! Я должна была что-то сделать. Он чуть не сломал мне шею, — она обиженно потерла плечи длинными тонкими пальцами, и я вспомнил, что совсем недавно действительно использовал ее в качестве взлетной площадки для полета, как я надеялся, домой. После чего — плеск воды, пруд, порезанная рука, темнота. Рут снизошла до того, чтобы признать мое присутствие, удостоив меня раздраженным взглядом через плечо Мэйбиллин: — Я была очень сердита. И подумала, что Аврил разберется с этим негодником лучше, чем Джулс. Тот бы наверняка лопнул со смеха.

Я очень громко сказал:

— С какой стати Аврил знать об этом? Ее не было в ванной. А Мэйбиллин была. Вместе с Лун — все с крайним изумлением воззрились на меня, включая кота. Мне наконец-то удалось самоутвердиться!

— Что ж, у нее есть связи с Интеллектом Древних, — отозвалась Рут, стоя посреди пылающих в камине бревен. Конечно, не в прямом смысле слова, как какой-нибудь Салем — обычная иллюзия, вызванная перекрыванием ее Schwelle и нашей реальности. — Да и кому разбираться с тобой, как не ей, ты, безрассудный озорник?

— Меня зовут Август, — заявил я. — Почему вам это кажется таким ужасным? Август, хорошо? Сын Дрэмена Зайбэка — и вряд ли ваш родственник, потому что моей матери было меньше, чем тебе, Рут, когда она погибла.

— Я не разрешала обращаться ко мне так фамильярно, Август. Мисс Зайбэк.

— Ой, хватит вонять, Руги! — Мэйбиллин поманила меня одним пальцем. — Иди сюда и садись. Нам есть, что обсудить, — прищурившись, она смерила меня свирепым взглядом, — но это не означает, что мы будем обсуждать все. По существу, мальчик. Главное и необходимое.

Глядя на ее приземистую мускулистую фигуру и гладкое лицо, можно было поклясться, что она всего на пару лет старше меня. Внезапно я начал в этом сомневаться. Несомненным оставалось одно: Мэй не хотела, чтобы я распространялся о том, как застал ее на месте преступления с фиолетовым овощем. Я про себя улыбнулся.

— Постараюсь.

— Отлично. Дай мне Джулса и Аврил.

— А мне дай Септимуса, — тут же добавила Рут. Мэйбиллин вскинулась, но Рут непоколебимым тоном заявила:

— Уверена, без кворума нам не обойтись.

— Очень хорошо.

Я сел — а почему бы, черт побери, и нет? К моему удивлению, Когтяра запрыгнул ко мне на колени и начал легонько скрести своими кошмарными когтями по моим джинсам. Сразу с трех сторон раздался отвратительный рвущийся звук, напомнивший мне стереоэффекты домашних кинотеатров, и в воздухе открылись три окна, точно три крутых плазменных экрана. Я понимал, что это не так, потому что в комнату резко ворвались потоки тепла, и холода, и невообразимая мешанина запахов: соленой воды, церковного ладана, старой одежды и чего-то нового — пепла и смерти, будто разверзлась могила (к счастью, я не знаю, как при этом пахнет на самом деле) или случайно вскрыли канализационную трубу во время дорожных работ. Когтяра заворчал и резко вонзил когти мне в ногу.

Высокий могучий человек с гривой седых волос, одетый в черное и коричневое, посмотрел на нас с триптиха. За его спиной грязный дым поднимался от разрушенных зданий, сливаясь с небом цвета запекшегося кровоподтека. К моему горлу подступила тошнота. Это был край смерти и кошмарных руин. Издалека доносились стенания отчаявшихся женщин, болезненный крик ребенка. Завернувшись в свой плащ, Септимус шагнул за порог, и ужасная картина исчезла.

— Что вы, две ведьмы, хотите от меня? — он говорил глубоким, отрывистым, странно надломленным голосом. — У меня хватает дел и без ваших вызовов каждые…

— Десять лет или около того, — язвительно докончила Рут. — Мы все знаем о твоей острой агонии, Септимус. И совершенно не настаиваем на ней. Тебя ведь не Прометей зовут.

Он холодно посмотрел на нее, потом пронзительно взглянул на меня. Я прочистил горло и встал, уронив Когтяру на пол. Животное прошествовало в сторону, хлеща себя хвостом по бокам. Святые небеса, все были на взводе.

— Этого я не знаю, — бросил Септимус.

— Этого мальчугана зовут Август, — сказал преподобный Джулс, вступая в комнату. — Мой маленький семейный сюрприз.

Из зеленого сверкающего пруда в своем окне ведьма Аврил резко бросила:

— Оставьте меня в покое, ради Любви Древних! Я вылечила это создание и отправила обратно на его путь. Мне еще предстоит закончить один жизненный квадрант, и я не собираюсь тратить время на нудное семейное собрание. Разбирайтесь сами. Пришлете мне отчет, — ее портал захлопнулся.

— Что вы сделали с Тэнзи? — спросил я у Джулса, с ледяным лицом приближаясь к нему. Беспокойство разрывало меня изнутри. Этим лунатикам-полубогам нельзя было верить ни на секунду. В какую бы игру я ни впутался, ясным оставалось одно: заслужить их уважение удастся лишь прямотой, вызовом и оскорблениями. Я схватил преподобного Джулса за его драгоценную преподобную черную руку и выплюнул сквозь стиснутые зубы: — Если ты что-то с ней сделал, ты, ублюдок, то я что-то сделаю с тобой! А если ты держишь ее в заложниках, то отпусти, и я выполню все, что пожелаешь.

Большие сильные пальцы сомкнулись на моем бицепсе и оторвали меня от Джулса. Септимус оказался очень силен; я попытался оттолкнуть его, применив навыки, приобретенные за пять лет старательных посещений боевых искусств, но он крепко держал меня и развернул к себе лицом, будто набедокурившего ребенка. Обе женщины, побледнев, наблюдали за нами.

— Ты из этого клана, юноша, — произнес Септимус, и его голос загудел в грудной клетке тяжелым колоколом. — Я чувствую это в тебе, словно бегущее по проводам электричество. Мы причиним тебе вред, только если ты причинишь вред нам. Причинил ли ты печаль или увечье нашему брату Джулсу?

Святые небеса. Это что, Национальный праздник «Застрели гонца»? Я попытался хладнокровно встретить его взгляд:

— Ваш брат похитил добрую старую леди, которая долгие годы присматривала за мной. Он заманил ее в церковь.

Джулс Зайбэк разразился громогласным, веселым и чрезвычайно неуместным смехом. Он не воспринял меня всерьез, а когда я резко обернулся, намереваясь продолжить свою обличительную речь, преподобный упал на стул и примирительно замахал рукой:

— Вовсе нет, Август! Твоя тетушка Тэнзи, без сомнения, сидит дома и пьет чай с булочками вместе с миссис Эбботт, еще одной благочестивой женщиной, моей новой прихожанкой.

— Значит, ты с ними знаком? — потрясенно спросила Рут, в то время как Септимус взревел:

— Он из Зайбэков?

— Да — и да.

Септимус ослабил хватку и выпустил меня. Я был вне себя. Передо мной лежали ответы на сотни загадок, но я не мог ждать. Тэнзи! Лгал ли Джулс? Или, может, хотя и маловероятно, она действительно в безопасности? Есть обязанности, которые перевешивают даже самое отчаянное любопытство.

Должно быть, кот уловил мои колебания. Своим высоким прокуренным голоском он произнес:

— На твоем месте я бы спасался бегством.

— Заткни пасть, ты, невыносимое животное! — крикнула Мэйбиллин и запустила в него вышитой салфеткой. Кот с легкостью увернулся и без предупреждения прыгнул ко мне на руки. Он был тяжелый, а изо рта у него пахло мясными белками.

— Они меня убьют? — в мою кровь хлынул адреналин.

— Конечно же, нет. Здесь ведь не дом Атрея [15], — Когтяра поднял мордочку и медленно, понимающе подмигнул мне мохнатым веком. — Но если бы я знал эту компанию — а я хорошо ее знаю — то решил бы, что на ближайшие триста лет они засадят тебя чистить картошку, — оттолкнувшись от моей груди, он со стуком приземлился на ковер и принялся нахально умываться.

В ту же секунду, я повернулся, на всех парах бросился в кладовку, оттуда в ванную и запер дверь. У меня по коже бегали мурашки. Отголоски сказок братьев Гримм неожиданно показались весьма уместными. Я попал в кошмарную, жестокую историю. Ручка двери задрожала. Я безумно усмехнулся.

— Мальчик-с-пальчик!

Ничего не произошло. О’кей, попробуем еще раз. Я громко произнес:

— Дай мне Тэнзи.

Тяжелое плечо врезалось в дверь. Что, существовало какое-то минимальное требование к пространству, которое мешало им телепортироваться в туалет? О господи, в таком случае, то же самое ограничение не даст мне телепортироваться отсюда. Нет, предположим, что имя Тэнзи — не ключ. Может, она не входит в состав этой семейки.

Ба-бах, трах-тарарах. Приглушенные вопли. Отличная крепкая дверь, уважаю.

Мэйбиллин использовала какой-то технический термин, описывая место складирования трупов. Хорошо, ладно, посмотрим, обладает ли система памятью и интеллектом хотя бы одного из роботов Рут:

— Дай мне… эээ… сборный нексус прошлой ночи. Рвущийся холст. Свет льется в окна на керамическую

плитку. Дом Тэнзи, ванная наверху. Вид из старого зеркала. Я бросился через порог, и в этот момент дверь в туалет распахнулась. Я мельком уловил налитое кровью лицо Септимуса, его толстую протянутую руку — и оказался на другой стороне.

— Закрыть Schwelle! — заорал я, стоя одной ногой в раковине, и спрыгнул на пол, понятия не имея, сработает ли это. Может, и сработало. По крайней мере, что-то произошло, потому что зеркало было на месте, гладкое, прохладное, отражающее мою спину. Тяжело дыша, я выждал несколько секунд и пробормотал:

— Господи!

Дом казался каким-то пустым и зловещим. Я сбежал вниз по лестнице, рванулся к кухне — и, не успев войти, услышал тихие голоса.

Тетушка Тэнзи разливала чай в свой лучший сервиз. В центре стола красовались тарелка с булочками, и блюдечко с желтым маслом, и кувшинчик с молоком, и серебряная сахарница. Тетушка беседовала не с миссис Эбботт. Когда я ворвался в кухню, мусорщик повернулся в своем кресле и дружески мне кивнул.