Игра. Змеиный остров

ГЛАВА 15. НАГРАДА

— Ты умерла, — безнадежно проговорил Дима.

В джунглях за спиной постукивали, потрескивали раки-отшельники, идущие к морю, и этот бесконечный звук сводил с ума, не давал сосредоточиться, найти пусть к спасению. Они объели лицо Оли почти до неузнаваемости, но Дима по-прежнему мог различить ее черты. Она пришла сказать, что он убил ее. Пришла отомстить. Болото воняло соленой гнилью, и корни мангровых деревьев походили на склизкие, почерневшие пальцы мертвецов, впившиеся в землю в поисках воды. Только вода вся соленая, и ею никак не напиться…

За спиной Оли уже маячил Кирилл — нелепо-огромный, с почерневшей от свернувшейся крови щекой. В трещине на его черепе копошились крабы. А волосы Иры обвисли мокрыми прядями, и по ним стекала вода, будто девушку только что вытащили из моря, и Дима не видел, но знал, что на плече у нее — маленький, чуть припухший след укола. Они все были здесь. От них несло сладковатой вонью гнилого мяса. Они пришли за ним.

— Вы умерли, — просипел Дима и вцепился ногтями в свои щеки, оставляя кровавые полосы. — Вас не существует.

Лера качнула опухшей, посиневшей головой, прикоснулась к черному рубцу от веревки на шее.

Дима со стоном замотал головой. Он понимал, что не сможет бежать от них, но глаза все еще метались сами собой, высматривая путь для отступления.

— Зачем вы пришли? — пробормотал он, не смея поднять глаза, чтобы не увидеть новые кошмарные подробности. — Я победил, все кончено!

Это не я, я не виноват, хотел закричать он, но горло сдавило невидимой скользкой рукой. Дима захрипел, отчаянно мотая головой.

— Неправда, — вытолкнул он. Слова раздирали пересохшее, потрескавшееся горло. — Неправда. Это не я. Что вам от меня надо, что? — Он скорчился на песке, не понимая, что делает, не слыша собственного жалкого хныканья.

Дима заскулил и боком, как краб, дернулся в сторону. Каждое действие давалось с трудом, как будто он двигался в толще воды. В неизмеримой бездне, где вечная тьма и холод, где под чудовищным давлением выживают только самые сильные, самые хищные глубоководные твари…

Дима сунул руку в карман.

— Вы ничего не можете мне сделать, — сказал он и растянул треснувшие губы в безжизненной улыбке. — Ничего вы мне не сделаете.

Мертвецы зафыркали, издавая кошмарные булькающие звуки, и Дима понял, что просчитался, что кальмар больше не поможет ему, и злые духи Кох-Нага знают об этом.

Они смотрели на него, злобно ухмыляясь, и Дима был уверен, что протяни он в приступе безумной храбрости руку — и ощутит прикосновение к холодной, отвратительно влажной плоти. Проверять он не собирался. Он знал, как это будет.

— Что вам от меня надо? — снова взвизгнул он.

У него не было ответа. Он задыхался от мертвечины. Он пытался бежать, он бежал, разрывая легкие, на пределе сил, лишь бы избавиться от этого запаха, не видеть эти изуродованные смертью лица, но раз за разом приходил в себя на границе мангровых болот. Ил чмокал и булькал под ногами, испуская пузыри воняющего солью и гнилой растительностью газа, корни деревьев жадно хватали Диму за ноги, и он, поскуливая от тоскливого ужаса, с готовыми лопнуть глазами выбирался на песок. Шесть аккуратнейших могил серебрились в лунном свете, и шестеро мертвецов терпеливо дожидались Диму, не спуская с него глумливых глаз. Им некуда было спешить. «Ты убил нас. Ты убил нас. Убил», — шептали их голосами мангровые деревья и протягивали ненасытные черные пальцы.

— Хватит! — дико заорал Дима, раздирая лицо. Его волосы стояли дыбом, как наэлектризованные, а тело скользким от ледяного, как фигурка кальмара, пота. — Хватит!

Стало слышно, как тихо плещет о берег вода.

— Да, это я, — сказал Дима почти спокойно. — И что теперь?

Стоя совершенно один и глядя в пустоту Дима пожал плечами.

— Я… вы поймите, я же не… я не говорю, что не надо. — Дима прижал руки к груди. — Но сами подумайте, как выйдет: вы все здесь, а я где-то в стороне болтаюсь. Это же… некрасиво будет. Неправильно.

Дима упал на песок и затих. Мертвецы не торопили его. Они понимали, что иногда человеку нужно просто набраться сил, чтобы сделать необходимое. Время у них было. У них было много, очень много времени. Все еще поскуливая и вздрагивая, Дима подложил под щеку кулак с зажатой в нем бесполезной фигуркой и провалился в мягкую, теплую трясину беспамятства.

Солнце успело подняться довольно высоко, когда Дима очнулся. Мертвецы терпеливо ждали: Дима не видел их, но слышал, как они с хлюпаньем прогуливаются в мангровом болоте, как перешептываются, обсуждая, сможет ли он сделать то, что нужно. И, конечно, он чувствовал их взгляды. Они не спускали с него глаз. Они не собирались отворачиваться до самого конца.

Обрывок каната, на котором повесилась Лера, лежал рядом, свернутый безупречными кольцами: Дима сразу понял, что о нем позаботился кто-то из девушек. Подхватив веревку, он нога за ногу потащился к ближайшему дереву. Идти было трудно, но Дима знал, что скоро все кончится, и был почти счастлив этому. Распухшие, ободранные пальцы слушались плохо, но он все-таки сумел завязать петлю. Оставалось совсем немного.

Дима снова прислушался, надеясь понять, о чем говорят мертвецы. Довольны ли они? Не истощилось ли их терпение? Но они умолкли. Лишь шелестел легчайший прибой, да на самом краю сознания зудел, звенел, как навязчивое насекомое, какой-то страшно знакомый, совершенно невозможный звук.

Дима вскрикнул и выронил канат. Обожженные, пересохшие глаза пронзила боль, когда он попытался взглянуть на горизонт, но Дима успел заметить далекое белое пятно на стальной поверхности моря.

Скоростной катер прошуршал брюхом по песку и замер напротив лагеря. Николай выскочил на берег. Следом выбрался Пленский, а за ним, неловко задирая ноги, чтобы не промочить идеально отглаженные брюки, полицейский, удивительно неуместный, почти нелепый в своей нарядной светлой форме.

— И где они шатаются? — спросил Пленский, недовольно озираясь. — Они что, думают, за ними кто-то бегать станет?

— Как бы не пришлось, — тихо ответил Николай.

Он уже стоял у самого кострища, мрачно озирая стоянку, и на его лице явно читалась тревога. Пленский, раздраженно выпятив челюсть, подошел поближе; из его горла вырвался невнятный возглас, и он стремительно сунул руку за пазуху.

— Эт-то еще зачем?! — воскликнул Николай, когда подрагивающий ствол пистолета взглянул прямо ему в лицо. Пленский, поморщившись, направил дуло в заросли за лагерем и медленно, осторожно двинулся вокруг костра.

— Затем, что я не знаю, кто это сделал, но этот человек мне не нравится, — проговорил он, не оборачиваясь.

Николай сочувственно вздохнул. Территория стоянки выглядела совершенно дико. На песке идеальными, будто вымеренными линейкой, рядами располагалось все, что осталось от снаряжения. Скатанные в одинаковые валики гамаки. Четыре ножа и четыре фонарика. Солнечные батареи, вспучившиеся от попавшей внутрь воды, с заржавевшими до красноты разъемами, и рядом — разбитая рация. Несколько отколовшихся от передатчика кусочков черного пластика выложены в ровный прямоугольник, как элементы пазла. Десять бутылок из-под воды, этикетками строго в одну сторону. Ряд пустых, слегка обгорелых консервных банок, педантично отсортированных по размеру. Какие-то клочки грязной ткани. Несколько десятков аккуратнейших разноцветных квадратиков — подобрав один, Николай обнаружил, что это старый пластиковый пакет, сложенный с нечеловеческой тщательностью.

Томимый дурными предчувствиями, Николай подобрал ветку и ткнул одну из кучек, расположенных так же тщательно, но полностью скрывшихся под мелкими муравьями. Под засуетившимися насекомыми мелькнуло что-то бурое, что-то синевато-белое, и Николаю стало совсем нехорошо: уж больно эти ошметки походили на куски человеческой, выдранной с мясом кожи. Не может быть, оборвал он сам себя, скорее всего, шкурка от рыбы… Но предчувствие беды стало еще острее.

Николай обернулся на Пленского.

— Виктор Михайлович, уберите пистолет, ради бога, — попросил он. — Здесь никого нет.

Пленский лишь упрямо качнул головой и уставился на полицейского, который успел осмотреть часть пляжа.

Даже без перевода было понятно, о чем говорит кхмер: уж больно тревожно и настойчиво тот махал рукой на восток. Держа оружие наготове, Пленский первым двинулся вдоль борозд, оставленных протащенными по песку телами.

Пляж просматривался во всю длину и был абсолютно пуст, но чем ближе они подходили к его восточной оконечности, ограниченной гигантскими валунами базальта, тем сильнее становилось ощущение тяжелого, давящего взгляда. Добравшись до камней, они в неуверенности остановились: следы здесь обрывались, но было трудно поверить, что кто-то мог протащить тяжелое тело через этот каменный лабиринт. Внезапно полицейский вскрикнул и быстро заговорил.

— Плохо дело, — пробормотал Николай.

Присмотревшись, Пленский тоже увидел кровавые ошметки на покрытых ракушками камнях.

— Совсем они сдурели, что ли? — буркнул он.

Николай только пожал плечами: после того, что он увидел в лагере, сомнений, что кто-то здесь сошел с ума, не оставалось. Ощущение, что за ними наблюдают, никак не проходило, и Николай был уверен, что тот, кто навел на стоянке такой безупречный в своем безумии порядок, и тот, кто подсматривает за ними сейчас, — один и тот же человек. Однако надо было найти остальных. Страшные следы на пляже заставляли торопиться: вдруг кому-то еще можно помочь? Стараясь не задевать кровавые полосы, едва заметные под кишевшими на них насекомыми и морской мелочью, он забрался на первый валун и, ловко балансируя, двинулся дальше.

— Стой! — крикнул вдруг Пленский. Нервно облизнув губы, он прошептал: — Я что-то видел. Какое-то животное, что ли. Вот там за камнями мелькнуло.

— Крупное? — насторожился Николай.

— Крупное, — подтвердил Пленский. Пистолет дрожал в его руке. — Чуть ли не с человека ростом. Облезлое такое. Вроде как лысое.

Дима, посмеиваясь, смотрел из-за камней, как испуганно озирается Пленский. Ярость больше не застилала ему глаза, и теперь Дима был абсолютно спокоен. Голова работала четко и ясно, как никогда раньше. Можно придумать что-нибудь поумнее, чем с воем вцепляться зубами в жирную глотку босса. Первый порыв — всегда глупость, но Дима оказался достаточно умен и хладнокровен, чтобы не поддаться ему, и теперь Пленский был полностью в его власти. Дима мог сделать с ним все, что угодно, и вовсе незачем спешить. Пусть помучается. Пусть осознает, что натворил. Дима даже не чувствовал ненависти — только желание восстановить справедливость. Пленский не мог не знать, во что выльется игра, и теперь должен был за это ответить.

Мертвецы толпились у Димы за спиной, и он чувствовал их одобрительные улыбки.

Трое приезжих уже стояли у могил, и Дима почувствовал короткий укол гордости: они не могут не оценить аккуратность работы. Кресты связаны виток к витку. Холмики выровнены и идеально симметричны. Ни намека на небрежность.

— Хорошо, а где седьмой? — спросил Пленский.

Дима тихо хихикнул. Седьмой — это он. Победитель. У него — право решить, как наказать Пленского.

— Все должны узнать, какой он на самом деле, — тихо пробормотал Дима. — Никаких несчастных случаев, все должны узнать, что это он виноват. Он во всем виноват, он, не я. Это… всё свалят на нас, скажут, мы сами. Скажут, мы могли выбирать. Его оправдают. Всё свалят на меня, а я не виноват, это все он, вы знаете, что это всё он, не мы! Не я…

Дима схватился за голову и замер, будто провалившись в небытие.

— Дима…

— Ну что еще? — заорал он, задыхаясь от гнева, но, подняв глаза, осекся.

Перед ним стоял Николай, и в его добрых глазах Дима увидел тревогу. Тревогу и заботу.

Николай с ужасом смотрел, как парень, который выглядел самым разумным и сдержанным во всей группе, скорчился среди скал. Его одежда превратилась в грязные, пропахшие падалью лохмотья. Безобразно грязный и заросший, он двигался, ссутулившись, едва ли не на четвереньках, как примитивное животное. Он то и дело пускался в бурный диалог с пустотой, о чем спорил, что-то доказывал невидимым собеседникам, иступленно размахивая руками. Его умное, чуть замкнутое лицо превратилось в отвратительную физиономию дегенерата, и в глазах, прежде добродушных и слегка рассеянных, светилась хитрая, злобная радость.

— Дима, — снова окликнул Николай, и взгляд безумца наконец сфокусировался на нем. — Дима, ты узнаешь меня?

— Вы Николай, герпетолог, — хрипло ответил тот. — Вы… вы крутой, — и он залился сиплым, визгливым смехом.

— Где остальные? — вмешался Пленский.

— Так здесь же. — Дима испуганно оглянулся через плечо, и мелькнувшая было тревога исчезла из глаз. Он с облегчением улыбнулся. — Вот же они все, — он широко повел рукой. — Мертвые, но все здесь. Я проследил, чтоб все было нормально. Я понимаю, что отвечаю за подчиненных, вы не думайте, все на месте, хоть и мертвые. Я все сделал. Я придумал, что делать.

— Поздравляю вас с новым сотрудником, Виктор Михайлович, — не выдержав, желчно произнес Николай. — Отличный заместитель у вас будет, сообразительный, энергичный, а главное — совершенно здоровый психически…

Николай перевел слова Димы полицейскому, и тот вдруг разразился взволнованной тирадой. Его темные глаза вдруг забегали, рука нервно потянулась к кобуре.

— Чего он там лопочет? — подозрительно спросил Пленский.

— Говорит, это дело злых духов, — неохотно перевел Николай.

— Он что, тоже псих? — взорвался Пленский. — Нам что, одного мало?

Николай молча пожал плечами и повернулся к сумасшедшему.

— Дима, мы сейчас поедем на материк. Ты попьешь, поешь, повидаешься с врачом. Все будет хорошо. Пойдем с нами к катеру.

— Нет уж, — внезапно уперся Пленский. — Я хочу знать, что здесь произошло.

Дима растянул губы в улыбке. Именно так, именно здесь, чтобы остальные тоже могли посмотреть, чем все закончится. Не удержавшись, он оглянулся на мертвецов и весело, хитро подмигнул.

Второй раз за последние два дня он принялся рассказывать о том, что на самом деле случилось на Кох-Наге, — но теперь намного спокойнее и с небольшими, совсем крошечными поправками. Какое-то время Дима опасался, что Лера, не до конца поняв, в чем его план, вмешается и выдаст тайну кальмара, но девушка вовремя сообразила, что к чему, и не вмешивалась. Она стояла за Диминым плечом, строго глядя на Пленского, и прикрывала ладонью рубец на шее. Подожди, мысленно шепнул ей Дима, скоро он получит свое, вот увидишь.

И Дима продолжал говорить, с удовольствием наблюдая, как багровеет, наливается дурной кровью физиономия Пленского, как на ней проступают отвращение и гнев. Притворяясь, что его захлестывают эмоции, Дима жестикулировал и переминался с ноги на ногу, постепенно смещаясь ближе к болоту. Об это нужно было помнить: что бы ни случилось, Пленский не должен знать о кальмаре. «И тогда я заставил Леру воткнуть острогу ему в спину», — монотонно говорил Дима. Не важно как. Пусть думают, что он гениальный манипулятор, способный уговорить людей на что угодно. Или не думают вообще, ему все равно. Он делал все новые и новые крошечные шажки. Кальмар должен вернуться туда, откуда взялся. Все должно быть аккуратно, все — на своем месте. Еще шажок. Дима все брал на себя: и свои грехи, и чужие, и общие, это было не важно. Главное, чтобы Пленский не усомнился в его уродстве. Чтобы сказал об этом вслух. Дима не был уверен, что сможет произнести нужные слова за него. Еще шажок. Он на месте, можно заканчивать рассказ. Упоминать мертвецов Дима не собирался — сами видят, зачем упоминать очевидное.

— …а сам пошел прибираться, а потом приехали вы, — закончил он. И старательно улыбнулся Пленскому, который стал уже пурпурным.

— Ты… — просипел босс, — ты…

Он разразился длиннейшей матерной тирадой. Дима продолжал улыбаться, тщательно следя за положением губ.

— Погодите-ка, — перебил Николай, — вы же видите, бедняга не в себе. Это же явный бред.

На секунду Дима испугался: вдруг Пленский согласится с тем, что он — несчастная жертва, и испортит ему всю игру. Но босс не подвел. Давясь руганью, он только отмахнулся от Николая. Пистолет плясал в руке, и дуло целило Диме то в голову, то в живот. Это хорошо. Пусть свидетели — полицейский и уважаемый, знающий язык и обычаи, глубоко вросший в местную жизнь иностранец — слушают повнимательней.

— Он урод, — просипел Пленский, брызгая слюной. — Даже если он все это выдумал, это ж надо вообще до такого додуматься, это каким надо козлом быть… Я с самого начала знал, что он извращенец, но такое… Убивать таких надо, я б таких…

О такой удаче Дима даже не мечтал. Чтобы у свидетелей не осталось сомнений, он произнесет еще пару слов голосом босса, его злым языком, но основное Пленский сказал за него сам. Мертвецы за спиной оживленно подались вперед. Дима слышал их шепот, но не нуждался в нем. Он сам знал, что настал нужный момент. Снова расплывшись в улыбке, со стороны больше похожей на безрадостный оскал, он крепко сжал фигурку кальмара и вошел в Пленского.

Николай давно понял, что пора вмешаться, убрать несчастного сумасшедшего с глаз, чтобы Пленский хоть немного остыл, но тот размахивал пистолетом так, что страшно было сунуться: как бы не угодить под пулю. Пленский был вне себя от ярости. Николай уже начал подумывать, как бы незаметно дать сигнал полицейскому, чтобы вдвоем утихомирить взбесившегося бизнесмена, но тут Пленский резко успокоился. Он уже не размахивал стволом, его руки не дрожали, и Николай не сразу понял, что дуло смотрело точно в лоб парня. Лицо Димы вдруг стало сонным, расслабленным, он как будто даже слегка осел, и только правый кулак был сжат так, что побелели ободранные костяшки пальцев.

— Мне такие сотрудники не нужны, — размеренно произнес Пленский. Голос его слегка плыл, будто его звук вызывал у него удивление. — Таких уродов не награждать, таких уродов убивать надо.

Николай осознал, что происходит, долей секунды позднее, чем было нужно. Он прыгнул, оглушенный выстрелом, задыхаясь от резкой пороховой гари, видя краем глаза, как медленно валится в болото Дима. Что-то серебристое выпало из его разжавшегося кулака и с громким бульканьем ушло в ил.

Николай вышиб пистолет из руки Пленского ровно в тот момент, когда Дима с громким, отвратительным чавканьем рухнул в болото, почти заглушив удар оружия о камень.

— Это злые духи, — проговорил в тишине шокированный полицейский, побледневший так, что его смуглое лицо пошло серыми пятнами. — Это они.

Пленский моргнул.

— …таких козлов надо в отдельных заведениях держать, чтоб… — по инерции проорал он и осекся, глядя на медленно погружающееся в ил тело. Во лбу Димы неспешно набухала черной влагой крошечная дырочка и вот — расплылась, пролилась густой, извилистой темно-красной струйкой.

— Да, мы поняли, что вы им очень недовольны, — проговорил Николай, поднимаясь с песка и отряхивая колени. — Вы совсем не понимаете, что вам — не все позволено? Убийство этих ребят, — он кивнул на могилы, — еще можно списать на несчастный случай, но…

— Это ж надо, до чего довел, урод, — пробормотал Пленский, нервно кривясь и с отвращением поглядывая на уходящий в болото труп. — Это каким козлом надо быть, чтоб довести нормального человека до стрельбы. Это ж никакие нервы не выдержат…

— При чем здесь нервы, — брезгливо поморщился Николай. — Никакие нервы такое не оправдывают.

Пленский завороженно посмотрел на кровавую дырку во лбу, сплюнул и отвернулся.

— И что, никого не осталось? — тупо спросил он, явно не понимая, что несет.

— Вряд ли эти могилы пустые, — сквозь зубы ответил Николай. — Отличные вы правила придумали, Виктор Михайлович. Это ж нарочно не додумаешься, а тут — семерых одним махом. Доигрались.

Пленский неопределенно повел плечом, нахмурился, явно думая о чем-то своем.

— Не знаешь, та девчонка, которую я в первый же день, еще на Гвозде вытурил, еще не уехала? — спросил вдруг он.

— Не интересовался как-то, — бросил Николай, удивленный такой резкой переменой, — а что?

— Везучая девка, будто в рубашке родилась, — ответил Пленский. — Такую можно и нанять.

Николай коротко, нервно хохотнул.

— Все еще надеетесь кого-то нанимать? — с иронией спросил он.

— Вот не надо этого, — напрягся Пленский. — Сам покажешь, что я в аффекте был.

— Какой аффект? — сухо возразил Николай. — И не рассчитывайте, что я стану вас покрывать. Вы — опасный психопат. Жаль, что я не понял этого раньше.

— Но я не помню, как… — начал заводиться Пленский, но Николай холодно оборвал его:

— В суде расскажете, я переведу.

Он посторонился, пропуская к Пленскому маленького, насупленного полицейского. Тот уже оправился от шока; если он и думал сейчас о злых духах — то делиться своими соображениями явно не собирался. На ходу снимая с пояса наручники, полицейский быстро заговорил, поворачиваясь то к Пленскому, то к Николаю, и тот, вздохнув, принялся переводить:

— Вы имеет право хранить молчание…

Дима медленно погружался в болото, и на его спокойном, умиротворенном лице, уже наполовину скрывшемся в воде, играла легкая, искренняя улыбка. Улыбка победителя.