Игры титанов: Вознесение на Небеса

Я останавливаю её, сдвигаю её руку и отделяю ещё шесть — всего двенадцать. Хейвен смотрит вопросительно.

— Мне не хватает шести месяцев, — объясняю. — Я хочу, чтобы ты накормила меня двенадцатью зёрнами. Я хочу быть твоим навсегда.

Я устраиваюсь сидя, так, чтобы она стояла на коленях чуть выше меня и могла легко скользить зерном к моим губам.

Я поднимаю лицо, глотаю воздух. Хейвен нависает надо мной, белая кожа в полутьме. Инстинктивно кладу ладони ей на горячие бёдра.

— Taḯste me, Persefóni mou. Накорми меня, моя Персефона.

Замираю, губы приоткрыты маленьким «о», жду. Она не сводит с меня глаз и тем временем собирает двенадцать зёрен граната с блюдца.

Первое зерно скользит в мой рот, и когда я раздавливаю его зубами, терпкий вкус пробегает по шее мурашками. И всё же мне нравится.

На втором я выжидаю момент. В ту же секунду, как кончик её пальцев толкает зерно к моим губам, я перехватываю указательный и втягиваю его, будто на коже остался сок. В комнате звучит тихий стон — это Хейвен. Я отпускаю палец со звонким щелчком, и она замирает, ошарашенная.

Сердце колотится — я опьянён тем, какую власть имею над такой невероятной женщиной.

— Остальные десять, Persefóni mou?

Она кивает и даёт третье. Я проглатываю, не добавляя ни слова, но после четвёртого и пятого говорит она:

— Он совершенно невкусный, да?

— Можешь попробовать и узнать.

Она наклоняет голову, внезапно лукавая:

— С твоих губ? Не думаю, что вкус задержался у тебя на языке.

Я подтягиваю её ближе, её грудь скользит по моей, тянусь и целую ключицы, заранее оттягивая вырез свитера, который, к несчастью, её скрывает:

— Я не говорил, что пробовать нужно с моих губ.

— Тогда…

Моя ладонь соскальзывает по её спине, опускается на бедро; Хейвен осекается. Средним пальцем нащупываю кожу и дохожу до входа.

— Эпта. Семь. Ещё семь зёрен, Хейвен. Клади их мне в рот.

Она выдыхает рывком, ей трудно. Знаю, рано или поздно мне за это прилетит, и страдать буду как последний придурок.

— Идут.

Я высовываю язык, и после короткой паузы она кладёт зерно на кончик.

— Эпта, — повторяет безукоризненно.

В качестве приза расстёгиваю её брюки и одним движением стягиваю их до колен.

Хейвен вздрагивает:

— Хайдес…

Я барабаню пальцем по её боку и смещаюсь к краю трусиков, заправляя палец под ткань. Хейвен чуть разводит ноги, умоляя не останавливаться. Я вхожу в неё наполовину. Не двигаюсь, и её бёдра дёргаются сами.

Когда она даёт восьмое, я перехватываю её запястье и подношу кисть к губам. С ещё кислым соком на языке целую ей кончики пальцев, обдавая их тёплым воздухом. Свободной рукой погружаю пальцы в её тело. Двигаю средним — и Хейвен сдаётся: отползает только затем, чтобы стянуть брюки полностью и двигаться свободно.

Опускаясь чуть ниже, она усаживается верхом на мою ногу. Как только её пах касается моего бедра, я вынимаю палец и позволяю ей самой решать, как принимать удовольствие.

— Это было восьмое. Октó. Восемь. Теперь девятое. Эннэа. Девять.

Её рука чуть дрожит. Она вкладывает девятое зерно. Затем десятое — я шепчу, что по-гречески десять — дэ́ка. На одиннадцатом её таз едва заметно трётся о мою ногу, а моя рука играет с её клитором круговыми движениями.

— Э́нтека. Одиннадцатое, — говорю, сжимая зерно зубами.

С двенадцатым в пальцах Хейвен уже сбита дыханием, всё её тело мелко дрожит, сосредоточенное на новой вершине. Это не порыв, не яростная спешка. Это медленный танец, полный любви. Я скольжу ладонью между её теплом и своим бедром и позволяю ей вести. Смотрю, как она двигается, загипнотизированный линиями её тела, подсвеченными небесным лунным сиянием. Луна по-прежнему её любимица.

— Додэ́ка, — шепчет она, вкладывая последнее и удивляя меня. — Двенадцать. Двенадцатое.

Может, мне чудится от близости, но двенадцатое зерно слаще остальных. Сок разливается по рту и скатывается в горло, накрывая волной удовольствия, которое мне дарила только Хейвен. И она в тот же миг кончает на моей руке.

С запрокинутой к потолку головой она издаёт хриплый стон — он прожигает мою кожу и ослепляет желанием. Она валится мне на плечо, прячет лицо в ямке у шеи. Я обнимаю и прижимаю её к себе, вкус граната ещё щекочет кончик языка.

— Хочешь тоже попробовать? — тихо предлагаю спустя пару минут.

— Как?

— Возьми ещё шесть — те, что я не дал тебе в октябре, — бормочу. — К чёрту миф: Персефона полюбила Аида за то, что он помог ей понять — она хочет не только весну. Ей нужна сама жизнь весны. Но ей нужны и холод зимы, и сухость осени. Нужны тьма и риск, как и сила. И тебе — тоже.

Теперь Хейвен смотрит на меня ровно. Я откидываю прядь с её лица.

— Ты — солнечный луч, Хейвен Коэн, но ты и капли дождя. Ты — голубизна летнего неба на тёплом утре, и ты — яростный шторм, сметающий всё, что мешает. Ты показала мне свет, что во мне прятался, а я — тьму, что была в тебе.

Она молчит. Боюсь, сейчас она решит, что я рехнулся, и каждое слово — сплошная чушь. Но она доказывает обратное: берёт ещё шесть зёрен, раскрывает ладонь — так, чтобы я мог поднести их к её губам.

— Ты — моя самая глубокая вера, Хейвен, — шепчу и вкладываю первое.

Она морщится от терпкости. Я целую — словно это может подсластить. Даю все по одному, считая вполголоса. Её голос вторит, безупречно ловя греческое звучание числительных.

— Я не хочу принадлежать никому, кроме себя, — шепчет мне в лицо.

Я медленно киваю:

— Когда я говорю «ты моя, а я твой», Хейвен, я имею в виду: у тебя моё сердце и моя полная верность. Ничего больше. Я не хочу тебя как вещь. Я хочу твоё «я люблю», твои поцелуи, твои ласки — и твоё голое тело в моей постели каждое утро.

Она улыбается, удовлетворённая объяснением. Тянется ко мне и целует долго и глубоко, её язык гонится за моим с такой страстью, что у меня нет шанса ответить. Она захлопывает меня в своём чувстве, и я рассыпаюсь на части — готовые быть собранными её руками.

Я не успеваю ничего. Её горячие ладони хватают край моего гольфа и одним решительным движением стягивают — я остаюсь по пояс голый. Глотаю сухо и позволяю ей делать всё, что захочет.

Хейвен раздевает меня до нитки, пальцы дрожат от возбуждения. Когда я тянусь сделать то же с ней, она перехватывает меня за запястья и качает головой. Лёгким толчком укладывает меня на спину. Встаёт; я упираюсь локтями в матрас, чтобы видеть лучше. Она медленно раздевается напротив — до мучительной неторопливости. Ей нужно свести меня с ума — и я позволяю, потому что люблю касаться её так же, как люблю просто смотреть.

Я киваю на ящик тумбочки; она достаёт презерватив.

И на этот раз, когда я тянусь взять его и надеть сам, она останавливает. Я усмехаюсь:

— Всё сама, да?

Хейвен не отвечает. Усаживается верхом, с упором на колени, зависая надо мной. Её разнцветные глаза прибивают меня к месту, и дыхание перехватывает.

Ещё секунда в таком положении — и я стану первым идиотом, умершим от того, что слишком хотел трахнуть свою девушку.

Её длинные пальцы проходят по моему члену и надевают презерватив размеренными движениями. Под её ладонью я теряю рассудок.

— Хейвен, чёрт, — шиплю.

Взгляд впивается в мой.

Кончик её языка выглядывает между губ и скользит по верхней — почти будто нечаянно.

Я хватаю её за затылок, переплетая пальцы в волосах, притягиваю — и встречаюсь с ней в поцелуе. Мой язык едва пробивается внутрь, как Хейвен опускается одним движением — и я вхожу в неё одним толчком.

Удар такой внезапный и грубый, что поцелуй рвётся на моём собственном стоне. Он поднимается из горла и разлетается по комнате — пьяный от наслаждения.

Хейвен обвивает меня руками за шею и соприкасается лбом, пока её бёдра поднимаются и опускаются в медленном ритме. Я иду ей навстречу, ввинчиваясь в неё. Я слышу только свой убыстрённый пульс, своё хриплое дыхание и её кожу, хлопающую о мою.

Она не дозволяет большего. Не даёт сменить позу или задать темп. И я с радостью отдаю ей всю власть и контроль.

— Моё сердце и моя верность принадлежат тебе, — клянусь едва слышно, пропитывая каждое слово правдой, возвращаясь к прерванной теме.

Кажется, она понимает — касается моих губ лёгким поцелуем.

Я веду указательный от своей груди:

— I kardiá mou kai i písti mou aníkoun se esás, — и перекладываю палец на её. (Моё сердце и моя верность принадлежат тебе — по-гречески.)

Хейвен прикусывает мой нижний, глухо мычит. Я хватаю её за ягодицы и прижимаю сильнее, жадный к каждому сантиметру её кожи.

Когда она отрывается от поцелуя, на лице вспыхивает хитрая улыбка:

— И что теперь, когда я съела двенадцать зёрен?

Она проверяет меня на прочность, но я помню наш разговор в Хеллоуин:

— Двенадцать зёрен — и ты моя навсегда, Персефона.

Глава 47. РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Ты всё равно остаёшься лучшим, что со мной случалось, даже если нашу историю рассказывают иначе. Когда все говорили, что мне уготована судьба забытой богини, способной лишь заставлять землю цвести, ты увидел, как кровь в моих жилах жаждет трона.

Ты показал мне, что наша любовь способна превратить самое тёмное и холодное царство в самый счастливый дом.

Свет прикроватной лампы выхватывает только уголок стола, где у меня раскрыта книга. Я уже минут пять сижу на одном и том же абзаце. Чем больше перечитываю, тем меньше смысла. Тру глаза и запрокидываю голову, тяжело выдыхая.

Взгляд скользит по столу. Книга отходит на второй план, когда я цепляюсь за «набор выживания для учёбы», который Хайдес подарил мне всего пару часов назад. Чёрная коробочка, внутри — две протеиновые батончики, пакет персикового чая в тетрапаке, таблетка от головной боли и записка. Я читала её уже бесчисленное количество раз, но читаю снова.

«Не перенапрягай свою умную головку. Когда устанешь — закрывай книги и приходи ко мне в кровать. Если я уже усну, подожду тебя во сне».

Я улыбаюсь и закрываю коробочку. С радостью шмыгнула бы к нему под одеяло, но у меня ещё пятнадцать глав. Да и кофеина во мне слишком много, чтобы спать.

Мне нужны эти часы: утром я снова была в участке — давала показания по отцу. Агентам не удаётся его найти, розыск расширили на соседние штаты.

Поворачиваю кресло, чтобы взглянуть назад. Хайдес уселся читать, пока я раскладывала конспекты. Я уже открываю рот, чтобы что-то ему сказать, но замечаю: тело у него неподвижно, плечи поднимаются и опускаются ровно.

Он уснул, полусидя, с книгой на голой груди. Одеяло сползло как раз чуть ниже бёдер, так что я волей-неволей любуюсь его прессом. Голова лежит на подушке и свешивается влево — в мою сторону.

Я двигаюсь ещё до того, как успеваю это осознать. На цыпочках подхожу, опускаюсь на колени у кровати, на уровне его лица. Дрожащей рукой откидываю пару упрямых прядей с глаз. Рыжий выцветает. Если он не подкрасится, Арес разойдётся с шутками про розовые волосы.

Я улыбаюсь, будто он видит. Подушечками пальцев касаюсь мягкой кожи на щеке, провожу по полным приоткрытым губам. Чувствую тёплый выдох.

Он мычит, и я замираю.

Осторожно снимаю с него книгу. Не знала, что он читает. «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира. И, похоже, не в первый раз: у обложки потёртые углы, корешок сломан, страницы пожелтели. Но сильнее всего поражает, что всё испещрено пометками: загнутые уголки, карандашные подчёркивания, жёлтые стикеры торчат со всех сторон.

Я и не думала, что он так любит эту пьесу, — и начинаю читать выделенное.

«Люби, люби безумно, люби сколько можешь, и если тебе скажут, что это грех, — полюби свой грех, и ты будешь невинен». На полях — «Х.».

«Научи меня забывать думать». И тут карандашная помета: «Х.». Я не настолько самоуверенна, чтобы сразу решать, что это «Хейвен», но… какие ещё варианты?

«Когда ты перестанешь быть частью меня, я вырежу из твоего воспоминания множество маленьких звёзд, и тогда небо станет таким прекрасным, что весь мир полюбит ночь». И над первой строкой — буква: «А.». Афродита? Кому ещё. В глазах предательски щиплет.

Одна фраза подчёркнута так жирно, будто он давил карандашом до дыр: «Шрамы высмеивает тот, кто раны не знал».

Я уже переворачиваю страницу, когда за спиной раздаётся голос:

— Можно узнать, почему Кинг-Конг всё время спит в нашей комнате? У него своя есть. Ему что, не нравится? — спрашивает Арес слишком громко.

Он стоит в дверях, в пижаме; вытирает полотенцем мокрую голову — хотя там и так бритый ноль, — и смотрит на Хайдеса с раздражением.

— Потише, а то разбудишь. Мы были у него, но мои книги здесь, а мне нужно учиться, — шикнула я шёпотом.

Арес кривит рот и подходит к своей кровати напротив моей — той самой, где сейчас устроился Хайдес:

— Да ладно. Пока ты была там, я сунул ему палец в нос — и ноль реакции.

Я даже не начинаю разбираться, как вообще ему пришла в голову идея засунуть палец Хайдесу в ноздрю.

Закрываю книгу и кладу на тумбочку. Подправляю одеяло, чтобы оно прикрывало хотя бы чуть выше пупка.

— Только представь, как было бы возбуждающе заняться сексом в моей постели, — Арес постукивает по покрывалу, — пока Хайдес спит вон в той, прямо напротив.

Со вздохом возвращаюсь к столу.

Я уже собираюсь ему ответить, как меня опережают:

— Я не сплю, придурок. По крайней мере уже нет. Думаю, как весело будет встать и повесить тебя на стену.

Хайдес не открывает ни одного глаза, поворачивается на бок и отворачивается от Ареса. Между ним и стеной остаётся полоска места — догадываюсь, это молчаливое приглашение для меня лечь рядом.

— Кто-то тут всё ещё боится, что я уведу у него девушку, — бурчит Арес.

— Этого не случится, сам знаешь, Арес, — обрываю я.

Он бросает на меня разочарованный взгляд:

— Подыграй. Я хочу его позлить.

— Не верю, что ты всё ещё бегаешь за Хейвен, — вмешивается Хайдес, не меняя позы. — И так видно, что твоё внимание занято соседкой, которая прилепляет записки к двери жвачкой.

Тело Ареса едва вздрагивает, потом каменеет — поймали. Он пытается изобразить безразличие, но я уже умею читать его язык тела.

— Я? И Хелл? Ты шутишь? Ни за что.

Голова Хайдеса чуть поворачивается, и он бросает на меня лукавый взгляд; я отвечаю тем же.

— Эй! — возмущается Арес, вытягиваясь вперёд с раскинутыми руками. — Что за заговорческие взгляды? Прекратите.

Хайдес устраивается удобнее, одеяло сползает ещё ниже талии. Он лежит на правом боку, левый — весь на виду. Взгляд Ареса снова и снова скользит по линии шрама.

— Я видел, как ты пялился на неё в кафетерии, — говорит Хайдес спокойно и низко: разговор для него завершён, он хочет спать. — Нет ничего плохого в том, чтобы признать: у тебя тоже есть сердце и чувства, которые выходят за рамки чистого сексуального аппетита.

Арес с приоткрытым ртом ищет, что возразить. Тупит настолько забавно, что я почти готова его прикрыть. Поднимает палец, собирается говорить — и передумывает. В итоге только качает головой.

— И раз уж ты шатаешься по моей комнате, — хотя бы прикройся. Мне не нравится вид твоих накачанных титек.

Тело Хайдеса вздрагивает — похоже, он смеётся. Я тоже хихикаю про себя и тянусь за первой батончиком из набора.

— А теперь, если вы не против, я бы поспал. — В тот же миг у него на тумбочке начинает звонить телефон. — Чёрт побери, — шипит Хайдес.

Пока он тянется к смартфону, мой тоже показывает входящий вызов. Следом — и у Ареса.

Хайдес уже сидит на краю кровати, опустив ноги на пол. Мы переглядываемся.

— Мне звонит Гермес, — говорит Хайдес.

Я гляжу на экран:

— Лиам.

— Поси, — добавляет Арес.

Хайдес закатывает глаза:

— Прекрасно. Троица идиотов.

Как бы мне ни хотелось их защитить, меня тоже тревожит, что все трое звонят одновременно. Я решаю отработать карму и ответить за всех.

— Алло, Лиам? — включаю громкую связь.

— Хейвен? Привет, это Лиам.

Хайдес фыркает, Арес хватается за голову.

— Да, я уже догадалась, — успокаиваю его. — Что случилось?

Фоном долетает голос Гермеса, за ним — смешок Посейдона:

— Через десять минут максимум подтягивайтесь к воротам Йеля. Мы тут все вас ждём… — он обрывается. — Эй, вашему братцу десяти минут хватит, чтобы уложить волосы? — спрашивает, кажется, кого-то рядом.

Шорох и чей-то стон. — «Маленький рай» на связи! — Гермес перехватывает телефон. — В городе луна-парк, всего в пятнадцати минутах. Закрывается через три часа. Погнали!

— Герм, почти полночь. С какого чёрта нам тащиться в долбаный луна-парк? — огрызается Хайдес.

— Чтобы не думать про приглашение Кро… — влезает голос Лиама, но его явно кто-то затыкает.

Каждый мой мускул каменеет:

— Приглашение от Кроноса? О чём это Лиам?

— Лиам, мы же договорились говорить им только потом! — одёргивает Афина, и, кажется, Зевс поддерживает её тем же тоном.

Хайдес обхватывает мой телефон ладонью и подносит ближе:

— Пара минут — и мы на месте. — Он сбрасывает вызов, не оставляя никому времени возразить.

Мы втроём срываемся одновременно. Арес начинает снимать пижаму прямо при нас — Хайдес его останавливает и кивает на дверь:

— Ты. В ванную.

— С чего бы? Это моя комната. — Руки у него уже на резинке штанов.

— Ты не будешь раздеваться перед моей девушкой. И она — перед тобой. Иди.

Я не трачу ни секунды на волосы и усталое лицо. Накидываем первое попавшееся и выходим.

Арес уже в коридоре, дверь распахнута, ключи в замке.

— Не забудь связку бананов — перекусить в дороге. А то вдруг проголодаешься…

Я дёргаю ручку и захлопываю дверь со звуком, никак не подходящим для этой ночи. Плевать. Я бы и бомбу взорвала, лишь бы не слушать их пикировки. Жду только момента, когда они оба поймут, что настолько похожи, что рискуют стать лучшими друзьями.

Я всё ещё поворачиваю ключ, когда слышу восклицание Ареса:

— Ты что творишь? Прекрати!

Хайдес стучит к нашей соседке — той самой Хелл, как её называет Арес. Он пытается его удержать, но ниже ростом и слабее.

В итоге дверь открывает сама Хелл. Короткие волосы смешно растрёпаны, на ней пижама с Ариэль. Увидев Хайдеса, а потом Ареса, она таращит глаза, щёки тут же розовеют:

— Чем могу помочь?

— Ничем, спи спокойно, спокойной ночи! — выпаливает Арес.

Я подхожу и встаю перед Хайдесом:

— В городе открыт луна-парк, мы туда. Идёшь с нами? Нам было бы очень приятно. Правда, Арес?

— Что? Нет, мне было бы неприят… Она раздражающая. — Он осекается, понимая, что перегнул. — В смысле, мне всё равно. Хочешь — собирайся, мы подождём. Только, ну, жизнь мне это не изменит.

Хайдес поворачивается к нему и шепчет:

— Но хотя бы минимально сотрудничай.

— Я не умею, не знаю, что говорить, — бурчит Арес.

— Вот именно: твоё сотрудничество — помолчать.

Хелл слышит всё, как и я, и опускает голову. Не понимаю, смеётся она или обиделась и не уловила, что Арес хочет её с нами куда больше, чем показывает.

— Дайте мне две минуты, и я готова. Я обожаю луна-парки.

Голова Ареса дёргается так резко, что я боюсь — он сломал шею:

— Я тоже. Однажды одна девушка мне…

Хайдес ладонью закрывает ему рот и оттаскивает. Я пытаюсь перехватить внимание Хелл, выдав нелепый смешок:

— Мы подождём. Можешь даже все пять минут взять, спокойно.

Хелл явно в замешательстве, но не спрашивает и не добавляет ничего. Я прислоняюсь к стене и смотрю на Хайдеса с Аресом. Потешная парочка — настолько невероятная, что от этого самая естественная на свете.

— Арес, — Хайдес берёт его за подбородок и встряхивает, — у большинства людей есть фильтр между ртом и мозгом. Он отделяет то, что мы думаем и можно сказать, от того, что мы думаем и нельзя произносить ни при каких обстоятельствах. Похоже, у тебя такого нет. Мы пытаемся помочь, окей?

Арес вырывается и отступает на шаг:

— Мне не нужна помощь. И ваши свиданки с этой занозой Хелл мне не нужны. Займитесь своими делами.

Хайдес скрещивает руки на груди — вид у него тот самый, победный:

— Ах да? Тогда помочь Посейдону?

Арес отворачивается к концу коридора, готов двинуть к выходу:

— Помогайте. Если хотите обречь её на скучный секс, всегда «миссионерскую». Плюс, хорошая новость — терпеть это всего секунд десять.

Я ладонью прикрываю рот, чтобы не рассмеяться в голос, и у Хайдеса в глазах тот же блеск, который я с трудом сдерживаю. Мы переглядываемся: решено — не толкать Хелл к Посейдону. Мы оба болеем за Ареса.

— С сегодняшнего дня они — наш маленький проект, — шепчу я, когда подбираюсь ближе к Хайдесу.

Он подносит мою руку к губам и целует тыльную сторону.

Мы размыкаем пальцы только чтобы дать друг другу звонкую «пятюню».

Арес это, конечно, замечает, разворачивается и сверлит нас взглядом:

— И что вы там шушукаете, а?

Но новую перепалку обрывает Хелл. Возвращается к нам: на ней спортивный костюм и джинсовка поверх худи, за спиной чёрный рюкзачок, волосы в двух высоких хвостах, слишком короткие пряди падают на шею.

— Готова, — объявляет. Мы явно смущаем её, и мне неловко.

Поэтому я беру её под руку и увожу вперёд, обгоняя Хайдеса и Ареса — они идут следом. Йель окутан тишиной, но Хелл её нарушает уже через пару секунд:

— Ну что, сосед, как ты? Давно не вижу ответов на мои оскорбления.

— Нормально, — отвечает Арес монотонно.

— «Нормально, и…» — шепчет Хайдес, подсказывая добавить «а ты?».

— Нормально, спасибо, — поправляется Арес.

Дальше — тишина. Как Аполлон и Хайдес тренировали меня в драке, так и нам придётся «качать» Ареса — чтобы он свободнее говорил с людьми. Только мы, «семья», понимаем корни его поведенческих штук и не шарахаемся. Любой другой примет его неловкость за отторжение. И — сдастся. Как он привык. Хотя сам он этого не хочет.

Все удивляются, когда видят нас с Хелл. Мы сразу знакомим её с каждым из «семейства Яблока». Лиам протягивает руку:

— Привет, я…

— Я тебя помню, — перебивает она, но руку пожимает. — Лиам.

Глаза Лиама вываливаются, уши мгновенно краснеют. Он юркает ко мне и шепчет в самое ухо:

— Как думаешь, это знак, что…

— Нет, ты ей не нравишься. Она тебя помнит, потому что ты странный, Лиам. Хватит.

— Ладно, — хлопает в ладоши Гермес, — быстро сорвём пластырь? Поговорим о приглашении от папочки-Титана?

Я уже выставляю ногу вперёд, готовая встать перед ним, чтобы не пропустить ни слова. Хайдес опережает, раздражённо:

— У нас гостья. — Кивает на Хелл, застывшую столбиком и чуть скованную. — Обсудим после потрясающего вечера в луна-парке.

Я фыркаю. Афина улыбается моей нетерпеливости и пожимает плечами:

— Тогда поехали.

Лиам уже липнет к Хелл. Взгляд невинный, но я знаю его достаточно, чтобы понимать: намерения так себе. Гермес и Зевс вмешиваются синхронно — идеальная командная работа: первый приобнимает Хелл за плечи и уводит, второй хватает Лиама за ухо и тянет в противоположную сторону.

— Сиди смирно, плейбой, — одёргивает он, хотя в голосе слышна явная улыбка.

— Простите, господин Зевс.

Я жду, пока все двинутся, затем беру Хайдеса за запястье и киваю — держимся на пару шагов позади.

Он смотрит прямо перед собой. Сегодня полная луна, и её небесный свет словно тянется к Хайдесу. Если у неё есть любимчики среди смертных, она влюблена в моего парня. Он переводит на меня взгляд — вопросительный: он уже знает, что сейчас будет вопрос.

Я обнимаю его за талию, он перекидывает руку мне на плечи и прижимает к себе ровно в тот момент, когда нас продувает холодным порывом ветра.

— Я не знала, что ты так любишь «Ромео и Джульетту», — говорю через минуту.

— Я читал эту пьесу бесчисленное количество раз. Могу наизусть цитировать целые куски.

— Я подглядела некоторые фразы, которые ты подчёркивал. Там ещё были буквы. Зачем?

Хайдес откашливается:

— Когда я читаю, у меня само собой выходит приписывать самые любимые строки самым любимым людям.

Я целую его в щёку, и он, молниеносно, отвечает тем же — мне в щёку.

— Когда в книге попадаются слова о любви, я подписываю рядом твоё имя, Хейвен. Я не умею говорить «люблю» витиевато, поэтому позволяю делать это за меня поэтам и писателям, которые прожили целую жизнь, описывая любовь.

Глава 48. МИР С ВЫСОТЫ

Арес жил в храме, который охраняли амазонки, и сходил в бой в бронзовых доспехах с копьём в руках. Его нередко сопровождали устрашающие сущности — демон шумной сечи и дух битвы и убийства. Другими спутниками были Ужас (Деймос), Страх (Фобос) и Раздор (Эрида); порой рядом появлялись и Полемос (по-гречески «война»), и его дочь Алала — воплощение боевого клича.

Арес

Девчонка передо мной пару минут как улыбнулась. Кажется, впервые. Хотя могу и ошибаться: я, если честно, больше пялился на её сиськи, выпрыгивающие из выреза свитерка. Интересно, ей не холодно при такой погоде?

Громкий хохот вырывает меня из разглядывания — я резко оборачиваюсь. Хелл ржёт во весь голос, ладонью прикрывая рот, — над чем-то, что только что ляпнул Посейдон. Они так уже довольно долго: болтают, и Хелл смеётся каждой его фразе.

И что там, блин, смешного? У Посейдона чувство юмора так себе. В голове — котёл тупых шуточек и бессмысленных реплик, он выливает это на людей без стыда. Но каким-то чудом всё равно всем заходит.

— Арес, что-то не так? — Хейвен возникает передо мной с сахарной ватой. Бр-р.

Как будто мало этого, подваливает и Хайдес:

— Ты всё косишься на Хелл и Посейдона как на занозу.

Чёрт. Не думал, что кто-то заметит. Я же, наоборот, старался — отвлекался на вырез незнакомки.

— Вам показалось. И вообще, перестаньте носиться, будто вы…

Меня обрывает Коэн: отрывает кусок ваты и пихает мне в рот.

Я размалываю липкую дрянь и злобно жуём:

— Хотел бы, чтобы Поси… Пофейдон перестал заставлять её смеяться, — бубню с набитым ртом.

— Ревнуешь? — не отстаёт Коэн. — Хочешь, чтобы смеялась над твоими шутками?

Глотаю и морщусь. Сладкое не моё — я по солёному и кислому.

— Нет! Нет. Нет. И нет, — тороплюсь выпалить, пока эти двое не начали меня троллить.

Пробую свалить из этой пытки, но Хейвен ловко обнимает меня за плечи и притягивает, пока моя голова не падает ей на макушку — и я сдаюсь.

— Сфокусируйтесь лучше на другой парочке, — предлагаю, внезапно осенённый отличной мыслью. — На той, о которой вы даже не догадываетесь, но шансы у неё куда выше, чем у меня и Хелл.

Так легко переключить Коэн — и уже улыбаюсь, настроение подросло. Она таращится, горит любопытством.

— Лиам и господин Зевс, — шепчу.

Хейвен с Хайдесом уставляются на меня молча, будто я сейчас расхохочусь и скажу «шутка». Не дождётесь. Жду, пока дойдёт, что я серьёзен, и пока они это переварят.

— Нереально, — первым приходит в себя Хайдес.

Хейвен кивает:

— Согласна. И вообще, Зевс… не выглядит заинтересованным.

Когда Коэн пытается убрать руку, я перехватываю её ладонь и оставляю её руку на своих плечах. Переплетаю пальцы и краем глаза слежу за реакцией Хайдеса. Не ревнует. Я должен бы радоваться, но его взрослость в мой адрес бесит. Наверное, потому что сам так не умею.

— Зевс — бисексуал, — сообщаю.

— Выдавать людей без их… — начинает Хейвен.

Я режу:

— Это не «выдавать». Не переживай. Он спокойно говорит об ориентации, просто не размахивает ей как визиткой — и правильно.

— И ты думаешь, что… — Хайдес замирает, физиономия у него такая забавная, что Хейвен прыскает. — Думаешь, Зевсу может понравиться Лиам?

— Вполне. Зевс такой собранный и серьёзный, что я вообще не удивлюсь, если его потянет на клинический случай по имени Лиам Бейкер. Другое дело, если Лиам на сто процентов уверен, что он гетеро, — тут мы бессильны.

Мы уже все втроём смотрим на них. Они на лавке, оживлённо перетирают что-то. Слов из-за визга Гермеса и мерзкого смеха Хелл не разобрать.

Вы их не знаете, как знаю я. Мой старшой. У него были отношения и с парнями, и с девушками, но никого нам не приводил. Закрытый, аккуратный — он редко вообще целуется на людях. Это не делает его холодным. Наоборот: его способ любви — слова и взгляды.

И я вижу, как у него блестят глаза, пока Лиам вешает ему очередную чушь. Кажется, его цепляет, как Лиам переваривает мир вокруг. А Лиам, возможно, даже не замечает, сколько времени проводит рядом с Зевсом и что именно к нему сядет каждый раз.

Возвращаюсь взглядом к Коэн — и жалею, что заговорил про Зевса и Лиама. Её разноглазые смотрят не на них, а на другого человека. Иногда я забываю, что она не тупая — ей нужно совсем чуть-чуть, чтобы стянуть с тебя любой секрет.

— О боже, — шепчет она, тут же отворачиваясь и пряча лицо.

Хайдес ничего не понял:

— Что случилось? Всё нормально?

Он зовёт её снова, и я, вздохнув, отвечаю за неё:

— Только что догадалась, кому принадлежит одна из конфессий на Игре Зевса. Кто «влюблён в члена семьи».

Хайдес таращит глаза, а Хейвен выпрямляется — уже спокойнее:

— С чего ты взял, что я поняла?

— О ком подумала?

— О Гере, — шепчет, настороженно. — Гера что-то чувствует к Зевсу?

— Ага. Попала.

У Хейвен отвисает челюсть. Хайдес держит лицо — наверное, думает, что мы прикалываемся. Но это правда: она только намекнула однажды ночью, а потом я стал замечать, как она его бережёт, как вечно ищет его взгляд…

— Но он же её брат, — бормочет Хайдес. — Это как если бы я…

— Нет, — режу. — Вы росли как родные. У нас — не так. Гиперион с Тейей усыновили нас, чтобы дать лучшую жизнь, но никогда не заставляли считать друг друга кровными. Да и мы ими не являемся.

Ответа нет.

— Почему ты рассказал это мне? — наконец спрашивает Хейвен уже только у меня. — Это серьёзный секрет твоей сестры.

Чувствую себя неуютно: честный ответ — это открыть ей ещё кусок сердца, а мне такое вредно. Мне вообще вредно с кем угодно. Лучше бы это пряталось.

Начинаю ненавидеть Хайдеса сильнее. Он уходит к Афине, поворачивается спиной, оставляя нас вдвоём. Запускает руку в её длинные каштановые волосы, пытается растрепать — она бьёт его кулаком в плечо. Хайдес не реагирует, а просто сигает на неё и запирает в удушающих объятиях, из которых она «выкручивается».

— Потому что ты единственная моя подруга, Коэн, — выдыхаю. — Носить это всё в себе и никому не рассказывать — выматывает.

— Мне можно доверять. И Хайдесу тоже, ты знаешь, — она кладёт голову мне на плечо.

Я обнимаю и, с лёгкой болью внутри, целую её в волосы. При этом взгляд сам рвётся к Хелл. Она смотрит на нас, без выражения; поймав мой взгляд, нервно улыбается и поворачивается к Посейдону, снова ко мне спиной.

— Ребят, пойдём на автодром? — подпрыгивает Лиам так резко, что Зевс вздрагивает.

— А я бы на колесо обозрения, — говорит Коэн. — Давайте разделимся?

Мимо визжа, пробегает стайка девиц, и у меня срывается рык. Ненавижу луна-парки. Вообще ненавижу места, где от тебя ждут веселья — давит.

Зато я обожаю высоту. Люблю быть над всем этим, хоть на пару минут — и чувствовать себя больше мира. Так что колесо — единственная карусель, которую я терплю.

Я догоняю Коэн и Хайдеса; с нами идут Хелл, Афина и Гера. Посейдон, Лиам, Зевс и Гермес сворачивают к бамперным машинкам.

Иду позади, поэтому не пропускаю, как Хелл бросает взгляд на киоск с картошкой и сэндвичами. Делает так уже не раз за вечер, и мне хочется спросить, голодна ли она, и почему так. Не могу — поймёт, что я не могу от неё отлипнуть.

Но любопытство гложет.

Встаём в очередь за билетами. Афина с Герой трещат без остановки — подружились будто сто лет знакомы. Хейвен из кожи лезет, чтобы разговорить Хелл, но та как будто растеряла прежний запал.

До нас остаётся всего трое, и тут Хелл делает шаг в сторону и выходит из очереди:

— Простите, не могу. — Всем её телом читается дискомфорт.

— Что-то не так? — спрашивает Гера.

Хелл запрокидывает голову и смотрит на колесо обозрения во всю его высоту.

— Я… — вздыхает. Опускает взгляд, но волосы стянуты в два хвостика, и лицо, как она надеялась, они не прикрывают. — Я не люблю колёса обозрения. Всегда боюсь, что какая-нибудь деталь отвалится — и меня размажет об асфальт.

Хайдес хмурится:

— Ну да, спасибо за подбадривание.

Хелл выдавливает виноватую улыбку:

— Простите. Я подожду вас на той скамейке, — сообщает и уходит.

Тем временем подходит наша очередь. Тётка в возрасте жуёт жвачку с открытым ртом и уставится на меня.

— Пять билетов, — говорю. Достаю кошелёк и плачу за всех.

Раздавая билеты, я невольно смотрю поверх плеча Афины. Хелл сидит на скамейке — нога на ногу, руки в карманах куртки.

Иди на колесо обозрения. Единственное, что сделает эту ночь хоть как-то сносной.

И вместо этого я прячу свой билет в карман джинсов и ухожу в противоположную сторону. Гера окликает — я машу: мол, отстаньте.

Но к Хелл я не иду. Обхожу по большому кругу, чтобы она меня не заметила, и останавливаюсь у фастфуда. Очереди нет, заказываю сразу коробочку картошки. Соус — майонез. Не знаю, любит ли она майонез, но обязана любить. Майонез вообще должен быть любимым соусом к картошке у всех, всё остальное — вкусовая порча.

Она меня не замечает, пока я не сажусь рядом, с картошкой в руках. Внутри торчат два шпажки — чтобы не испачкаться.

— Что ты делаешь?

— Не захотелось на колесо.

— Не любишь высоту?

Отвожу взгляд от её гипнотических глаз:

— Я обожаю высоту, — шепчу.

Хелл искренне удивляется:

— Серьёзно? А если рухнешь?

Киваю в сторону кабин. Люди рассаживаются. Какие-то рассчитаны на четверых, какие-то на двоих, есть и на троих.

— Вообще-то ты не совсем не права. Надо было позвать Аполлона. Его шевелюра всех бы поймала, если что.

Она хмурится.

Точно.

— Аполлон. Ну, знаешь? Брат Лайвли, который не стрижётся со времён Второй мировой.

К моему удивлению, Хелл запрокидывает голову и хохочет. Я смотрю, разинув рот. Это не тот смех, что был у неё с Посейдоном. Не знаю, хорошо это или плохо.

— Картошку? — пододвигаю коробочку.

Хелл дёргается, будто я наставил на неё пистолет:

— О, нет, спасибо. Не хочется.

Беру пальцами одну, макаю в майонез, отправляю в рот.

— Не хочется? Точно?

Она качает головой. Ненавижу себя за то, что загоняю её в неловкость, и ещё больше — за то, что не собираюсь отступать.

Надо открыть карты.

— Странно. Ты весь вечер косишься на ларьки с едой. Денег с собой не взяла?

— Именно, — выпаливает. Врёт. Я сам подкинул ей отговорку, о которой она не подумала. — Не люблю, когда за меня платят. Чувствую себя должной и… нет, вообще нет. — Неловко улыбается.

Я улыбаюсь в ответ, ни капли не поверив:

— Отдашь, когда вернёмся в Йель. — Снова пододвигаю коробочку.

Хелл смотрит на картошку, как на смертельного врага и одновременно на то, чего хочет больше всего. Уже тянется шпажкой, как вдруг замирает и впивается в меня взглядом:

— Подожди. Ты сказал, что любишь высоту. Почему тогда не пошёл?

— Тщеславие Хайдеса Лайвли само по себе может обрушить эту чёртову конструкцию. Не надо испытывать судьбу.

Хелл опять смеётся. Либо она смеётся над всем, либо я смешнее, чем думал. Никто другой бы не рассмеялся. Может, ей просто хочется быть вежливой.

Краем глаза гляжу на автодром. Гермес с Лиамом взялись парой против Посейдона и Зевса, но заезд почти окончен.

Иногда хочется быть как они. Просто получать удовольствие и не выглядеть вечным чужаком. Чёрной овцой, которой лучше в одиночку, потому что она не умеет общаться. Хочется, чтобы тело расслабилось. Чтобы мозг перестал меня саботировать. Хочется… говорить с Хелл нормально.

— Спасибо, что остался, — нарушает тишину Хелл. На уголке её губ — капля майонеза. — И за картошку.

— Не за что.

— И снизу мир не такой уж плохой, да? — она толкает меня плечом шутливо.

Отвечаю тем же:

— Когда-нибудь я подниму тебя смотреть на него сверху — и тебе понравится, вот увидишь.

Сказал слишком серьёзно. В её взгляде исчезает лёгкость, и я мысленно крою себя на всех языках.

Момент рушат Лиам и Гермес. Оба запыхавшиеся, раскрасневшиеся.

— Где остальные? — спрашивает Гермес.

Зевс с Посейдоном идут позади. Я инстинктивно подаюсь вперёд, чтобы перекрыть Хелл линию зрения с моим братом. Не хочу, чтобы он снова украл у меня сцену.

— Наверное, Коэн и Малакай трахаются в одной из кабин, — бросаю как шутку.

Гермес хихикает и утаскивает из коробки одну картошину. Хелл сразу соображает и сдаёт остатки ему и Лиаму — те накидываются, как два стервятника, дерущиеся за последний ошмёток.

— Мы же сейчас валим отсюда, да? — Зевс кивает. — Тогда… просветите, что там с Саркофагом? — спрашиваю тише, чтобы Хелл не слышала.

Лиам выручает: садится рядом с ней и начинает рассказывать, как учился в автошколе и сколько машин успел разбить.

Гермес придвигается ко мне ближе и опирается плечом:

— Наш батя позвал нас в Грецию на «последний ужин»… перед лабиринтом. Что бы он ни задумал — ничего хорошего. И у нас всего шесть дней, чтобы подготовить Хейвен.

Глава 49. БОЖЕСТВЕННЫЙ ОБМАНЩИК

Гермес, помимо того, что он вестник богов, ещё и плут, бог торговли и воров. С младенчества — ранний гений: в первый же день жизни он изобрёл лиру и украл у Аполлона стадо.

Хайдес

Утром я ненавижу разные типы людей. Во-первых, всех.

Отдельная номинация — тем, кто шумит, и тем, кто без умолку треплется. Гермес — из породы тех, у кого рот не закрывается: как он спал, что ему снилось, вставал ли ночью поссать — отчёт по пунктам.

По Аполлону скучаю ровно за одно: идеальный сосед по комнате. Скажет «доброе утро» — и молчит, пока сам к нему не обратишься. Стоит, потягивает кофе и никому мозг не выедает.

Хуже всех — Арес. Делить с ним первые минуты дня — ад.

Он торчит в ванной уже минут сорок пять, музыка на полную. Не знаю, что за плейлист, но Toxic Бритни Спирс начинает заново по кругу.

Тянусь, чтобы выключить будильник заранее. Хейвен, когда меня зверски разбудил Арес, в кровати со мной не было.

Щёлкает дверь, следом — дверь комнаты. Вспыхивает свет, я щурюсь, тихо матерюсь.

Пару секунд — и фокус ловит силуэт Ареса. Он стоит на пороге, ладонь всё ещё на выключателе, абсолютно голый. И ухмыляется.

— Вопросов много, но начнём с главного: почему ты голый?

Он пожимает плечами:

— Я в душ. Ты что, моешься одетым?

— Нет. Но и голяком не дефилирую.

Улыбка шире, рука на бедро — пародия на модельную позу:

— Хотел убедиться, что тебя разбудила музыка.

С той же скоростью исчезает в ванной. Не запирается. Мелькает мысль ворваться и подстроить гадость.

Вместо этого лежу, уставившись в потолок, руки под голову. Прошло четыре дня с тех пор, как батя позвал нас в Грецию — «на прощальный ужин» перед лабиринтом.

Печатаю Хейвен: где пропала? — и в этот момент люстра сама гаснет. Вскакиваю, щёлкаю выключателем — ноль. Думаю, было на лампочку, как из ванной доносится крик Ареса.

Хмурюсь:

— Арес, выбило пробки! Ты в порядке?

Ответа нет. Слышно только, как хлещет вода. Прикладываю ухо к деревянной стенке — что-то грохнулось о стекло душевого бокса, следом — тяжёлое, сбивчивое дыхание.

— По-мо… — будто слышу.

— Арес? — рука уже на ручке.

— …могите! — срывается он. — Помогите! Помогите! Выпустите меня! Нет! Помогите! — слова бегут в одну кашу, вода забивает ему рот.

Распахиваю дверь и лечу в ванную. Окна нет — кромешная тьма. Только из коридора тянет аварийным светом. Зато я знаю, где душ.

— Арес, я здесь! — повторяю трижды и ударяю по створке. — Убери руки, иначе не открою! Отойди!

— Выпустите… — всхлипы режут последнее слово. Он плачет. — Помогите, пожалуйста. Я тону. Ничего не вижу.

Тяну влево изо всех сил — Арес разжимает пальцы. Он оседает по стене. Подхватываю под мышки, взваливаю на себя. Он не помогает ни грамма — чистый «мертвый» вес, и тащить его то ещё удовольствие. Добрасываю до дивана, швыряю без церемоний.

Возвращаюсь за его халатом.

— Арес, встань. Иначе не укрою.

Молчание. Лица не различить — хоть бы не отключился. Остаётся накрыть сверху, как пледом. Стоит это сделать — он глухо стонет.

Опускаюсь рядом на колени, не зная, с чего начать. Кладу ладонь ему на ногу. Он дрожит.

— Арес, ты на диване. Далеко от воды, — говорю, надеясь, что попаду в цель. — Здесь сухо.

Чувствую себя идиотом. Говорю наугад — я его не знаю.

— Всё хорошо. Свет скоро включат. Всё будет хорошо, — продолжаю.

Неожиданно он цепляется за мою руку — мёртвая хватка. Больно, но я не дёргаюсь, сжимаю в ответ.

— Я ничего больше не видел, — шепчет. — Только как вода лупит сверху, лезет в рот. А руки не работают. Не работают. Не мог открыть дверь душа. И вода всё прибывала. Я не мог её перекрыть, не видел, где кран. Ноги скользят, и темно, я себя не видел… Я…

Свет возвращается. Сначала в ванной. Пока комната набирает формы и цвета, его хватка слабнет. Но он не отпускает. Моргает часто, наводит на мне резкость.

Ни разу к нему тепла не чувствовал. А сейчас сердце трещит.

Лицо мокрое не от душа — от слёз. Кожа пошла пятнами, рот приоткрыт, нижняя губа мелко дрожит. Дыхание ещё сбивается.

Он щёлкает губами — сухо, резко. Я подскакиваю:

— Воды?

Не отвечает. Но тело понемногу возвращается. Дрожь все реже.

— Отвлеки, — просит. — Говори что-нибудь. О чём угодно. Отвлеки.

Заставляет врасплох:

— Например?

— Ну… опиши на ощупь сиськи Коэн.

Ну всё. Идёт на поправку. Рука так и чешется влепить по затылку.

— Прекрасные. Жаль, тебе их не доведётся потрогать.

— Да не вечный ты будешь, — фыркает. — Уверен, умрёшь раньше неё. Тогда вхожу в игру я. Надеюсь, загробный мир существует — посмотришь сверху, как я её…

Замирает — видит моё лицо.

— Я только что вытащил тебя, голого и мокрого, до дивана. Минимум два дня обязан со мной быть лапочкой. Минимум.

— Потяну часа два.

Я уже набираю воздух для ответа, как из ванной снова орёт Toxic — на оглушительной громкости. Сердце проваливается, Арес даже таращит глаза. Придётся мне вырубать колонку.

На полпути — бешеный стук в дверь, судя по звуку, обеими кулаками:

— Арес, ради всего святого! Потише!

Это Хелл.

Дальше всё происходит слишком быстро. Предупредить Ареса не успеваю. Он вскакивает, халат с него соскальзывает и валится на пол. Он не замечает. Подходит к двери и распахивает.

Подхожу тоже — посмотреть на лицо Хелл. Она сначала разъярена, готова к нападению, но взгляд скользит вдоль Ареса — и у неё вспыхивают щёки, рот раскрывается.

— Проглотила язык, Сатана? — поддевает он.

— А ты трусы потерял, Идиот? — отрезает она.

До него доходит не сразу. Опускает взгляд — осознаёт масштаб явления. Вместо того чтобы прикрыться, опирается предплечьем о косяк, принимает скучающе-наглую позу:

— Нравится то, что видишь?

— Арес, не лучший способ знакомства… — начинаю я.

— Тут особенно и смотреть не на что, — парирует Хелл.

— Забираю слова назад, она и без нас справится, — бормочу довольный.

Мне уже неловко за Ареса. То ли схватить его за плечи и утащить, то ли заткнуть его халатом, то ли вообще заняться своей жизнью и не думать о годах одинокого целибата, что ему светят, если он не научится общаться с женщинами хотя бы на уровне детского сада.

За спиной Хелл появляется рыжая макушка Хейвен. Завидев Ареса, она округляет глаза и ищет взглядом меня. Я пожимаю плечами: мол, я ни при чём и, вообще-то, пытался это прекратить.

— Доброе утро, Коэнсоседка.

Хейвен кивает Хелл и протискивается мимо Ареса, следя, чтобы случайно его даже краешком не задеть.

— Жаль только, что Герма нет, — вздыхает. — Он бы оценил это шоу. Ему бы очень зашло.

Я и не замечаю, что Хейвен ушла в ванную, пока Хелл не вскидывает голову и не выдыхает с облегчением: музыка стихла. Хейвен возвращается к нам с колонкой Ареса в руках — наконец-то выключенной.

— Хелл, всё ок?

К тарараму присоединяется ещё одна фигура — миниатюрная девушка с очень светлыми волосами и чёлкой. Волосы собраны в две высокие хвостики, открывая лицо с розовой кожей. Пара синих, как море, глаз неспешно оглядывает Ареса сверху донизу. Она пунцовеет, прикрывается ладонью и неловко хихикает.

— Привет, — здоровается Арес и почти машинально прикрывает рукой пах.

Хелл теребит рукав белого свитера, потом вздыхает:

— Да, всё нормально. Пойдём отсюда. — Хватает явно свою подругу и тянет прочь.

Арес тянет к ним руку:

— Постой. Ты нас не представишь?

— Нет, — огрызается Хелл.

Новенькая не согласна. Протягивает Аресу ладонь:

— Я Харрикейн, приятно познакомиться.

— Арес Лайвли. Очень приятно, — бережно сжимает её руку — будто касается тонкого цветка. И продолжает держать. Несколько длинных секунд Харрикейн то смотрит на их переплетённые пальцы, то ищет взгляд Ареса — которого я, к сожалению, не вижу.

Хейвен придвигается ближе:

— Сделай что-нибудь, это рукопожатие длится уже вечность.

— Что именно? — С моего ракурса видна полоска мыла между ягодиц Ареса — и одного этого достаточно, чтобы меня не тянуло вмешиваться.

— Не знаю. Покашляй. Похлопай. Завизжи.

Я выбираю другое: считаю до трёх и изображаю мощнейшее чихание. Все трое оборачиваются, я натягиваю улыбку:

— Места в библиотеке заканчиваются.

Хейвен щипает меня в спину. Теперь я точно улыбаюсь по-настоящему: тянусь назад, чтобы поймать её руку и прекратить экзекуцию. Жду не дождусь, когда все разойдутся, и останемся одни.

Но стоит мне схватить её ладонь, как Хейвен вздрагивает и коротко ойкает от боли. Я тут же отпускаю, не понимая, чем мог причинить ей боль. Она прячет руку за спину, а я пытаюсь разглядеть, что случилось.

— Я тогда пойду занимать места в библиотеке, — объявляет Харрикейн Хелл. — Увидимся позже. — Мельком глядит на Ареса и чуть краснеет. — До скорого.

Он наклоняется вперёд и машет той рукой, которая не прикрывает его наготу:

— До скорого, надеюсь.

Харрикейн исчезает из поля зрения, но Арес вытягивается следом взглядом. Хелл закатывает глаза:

— Перестань пялиться ей в зад. Это мерзко.

— Я не туда смотрю! — защищается он, отступая на шаг. — Я изучал её кроссовки.

— Да ну? И какого они цвета?

— Круглые, красивые.

Хелл уже разворачивается, но Арес хватает её за плечо:

— Кто это была? Твоя подруга?

— Прекрати превращать общежитие в ночной клуб. Спасибо. Пока. — Она резко выскальзывает из хватки, бросает нам с Хейвен наскоро-вежливое «пока» и исчезает.

Арес закрывает дверь нарочито медленно, рот приоткрыт, всё тело снова на полном обзоре. Доходит до середины комнаты, упирает ладони в бока, склоняет голову и делается подозрительно задумчивым.

Я громко выдыхаю, но он явно в своём мире. Хватаю халат и швыряю ему. Ткань набрасывается точно на голову и висит столбом, скрывая фигуру почти до середины голени.

Улыбаюсь, довольный:

— Так-то лучше.

А Хейвен уже сворачивает к выходу, но я перехватываю её за запястье:

— Пойдём. Нам надо поговорить.

Я почти слышу, как в её голове завывает сирена. Она неловко вырывается и пятится:

— Я сначала хотела…

Она уже поворачивается ко мне спиной.

— Э-э, нет, — одёргиваю. — Сейчас ты делаешь неправильно.

Обвиваю её талию и завожу в комнату.

Она упрямо избегает моего взгляда. Я кончиком носа касаюсь её носа:

— Смотри на меня, Хейвен.

Послушно поднимает глаза, и я, не отводя взгляда, беру её руку и поднимаю на уровень наших лиц. Вглядываюсь. Костяшки исцарапаны, на запястье синяк.

Волна злости накрывает раньше, чем успеваю включить логику:

— Это что? — шиплю.

Хейвен мотает головой и пытается опустить руку. Я не поддаюсь. Касаюсь губами тыльной стороны ладони, аккуратно обходя синяк.

Она откидывает голову к стене и закрывает глаза:

— Сегодня была эта катавасия с Аресом, но обычно я возвращаюсь, когда ты ещё спишь. Каждое утро в пять я в зале, тренируюсь. Потом обратно, душ — и жду, пока ты проснёшься, чтобы сделать вид, будто только что встала.

Я не сразу нахожу, что сказать. Это смешение растерянности… и странного восхищения.

— Тренируешься? С грушей? Одна?

Она пожимает плечами:

— Вы же меня уже всему научили…

— Постой, постой… Зачем? Почему ты продолжаешь?

Хейвен медлит:

— Я не знаю, что будет в лабиринте, но, судя по вашим спутанным воспоминаниям, точно ничего хорошего. Я не хочу встретить это без подготовки. Особенно если это единственный шанс убить твоего отца.

В этих словах столько характера, которого, кажется, не было у меня за все двадцать два года, — и я сразу понимаю.

— Тебе страшно? — шёпотом.

— Мне не страшна игра. Мне страшно проиграть. Если я проиграю, всё дерьмо, через которое мы прошли, окажется впустую. А мой отец и Ньют останутся с тем же долгом.

Боюсь проиграть. Это не про «проиграть раунд». Это про «умереть». Часть её уже понимает, что можно не выйти живой — и впервые это доходит и до меня. Я раньше не допускал мысль, что Хейвен может… Не…

Воздух перехватывает. Меня накрывает первобытный ужас.

— Если ты проиграешь… — я запинаюсь, как идиот, не умея отгородить чувства и говорить разумно. — Такой опции не существует. Ты не проиграешь.

— Она существует, — спокойно отвечает она, — и, если мы не начнём её учитывать, будет только больнее. — Видит, что я собираюсь спорить: — Хайдес.

Я хлопаю ртом. Она непреклонна. И не понимает, как больно мне уже сейчас от такого разговора.

Бесполезно дальше упираться и тянуть одеяло логики.

— Тогда сыграем в игру, — говорю. Её взгляд сразу вспыхивает любопытством. — Ты когда-нибудь думала о бакет-листе? Списке того, что нужно успеть до смерти. Опытов, которые обязательно пережить хотя бы раз до ухода.

Она поджимает губы ровной линией и качает головой.

— Начнём сегодня. Как только придёт в голову — говори. Будем исполнять. Идёт?

— Посмотреть северное сияние, — выдаёт не раздумывая.

Я мнусь:

— Я бы тоже хотел. Но вряд ли у нас есть время смотаться в Северную Европу. Есть, конечно, Канада, но…

Хейвен тихо смеётся и щёлкает меня по щеке:

— Прокатиться на мотоцикле, как ты давно обещал.

Улыбаюсь:

— Это легко.

— Увидеть Лиама с девушкой, — добавляет.

— Что-нибудь реалистичнее?

Хейвен закатывает глаза и шутливо толкает меня, будто отталкивая, но я, наоборот, крепче прижимаюсь и целую её в макушку:

— А ещё?

Ответа нет. Я слишком увлёкся — поглаживаю её бока, просовываю пальцы под чёрную толстовку, чувствуя тёплую, мягкую кожу — и слишком поздно замечаю, как её взгляд утекает к окну.

— Хочу сделать снежного ангела, — шепчет она. Потом показывает жестом.

Я прослеживаю направление. За стеклом крупные хлопья валят с неба и ложатся на асфальт. Мы молча смотрим: с каждой секундой узор становится плотнее, снег идёт всё чаще и гуще.

— Почему бы тебе не принять обжигающе горячий душ, а потом спустимся в сад? — предлагаю. — Через час лужайку уже накроет слой, и сможешь наделать ангелов сколько душа пожелает.

Она прикусывает губу, взвешивая идею, и наконец кивает. Я сжимаю её талию — знаю, что щекотно, — она подпрыгивает от щекотки. Смотрю ей вслед и пользуюсь моментом, чтобы одеться. Выходжу в маленькую гостиную — и с ужасом обнаруживаю гостей.

Лиам, Гермес и Посейдон втиснулись на двухместный диван. Настолько плотно, что Лиам половиной корпуса сидит у Поззи на коленях, другой — у Гермеса.

— Вот и три идиота. И что вам теперь нужно?

— Тебе тоже доброе утро, Дива, — тянет Гермес. Жует жвачку единственно доступным ему способом — раздражающе. — Хотя мы предпочитаем название «ТреМенды».

Лиам тут же поддакивает:

— О да. У нас даже чат так называется. Мы там в основном стебём тебя и Аполлона.

Делаю вид, что не услышал, иначе подвешу их всех троих к стене.

— Повторяю вопрос: зачем вы здесь?

Гермес зевает и потягивается:

— Снег пошёл. Вы с Маленьким Раем собираетесь играть в снегу?

— Нет.

Он прищуривается:

— Ты говоришь «нет», потому что не хочешь, чтобы мы пошли с вами.

— Да.

— Значит, идёте?

— Да.

— Это приглашение? — он показывает на себя, потом на двух других идиотов. Лиам и Посейдон синхронно улыбаются.

— Абсолютно нет.

Гермес глядит на телефон:

— Прекрасно. Мы будем.

Глава 50. ВСЁ, ЧТО СЛУЧАЕТСЯ ДО ТРЁХ НОЧИ

Артемида, богиня света, покровительствовала путникам и странникам и считалась их проводницей — особенно в ночных лесах. А раз ночью в лесах полно зверья, она была ещё и богиней охоты: в сопровождении нимф и стай гончих она шла тропами в коротком хитоне, с луком и колчаном в руках.

— Как вы думаете, будет бестактно, если я совершу ещё один вояж на Санторини? — спрашивает Лиам, спрыгивая с катера, который высаживает нас на берегу острова Лайвли.

Хайдес кидает ему сумку. От тяжести Лиама качает, корпус опасно заваливается назад. Зевс поддерживает его за плечи.

— О, спасибо, мистер Зевс.

— Каждый раз, когда слышу от него это «мистер Зевс», хочется отвесить ему пощёчину, — шипит Афина, проходя мимо меня.

— Каждый раз, когда вспоминаю, что мы притащили с собой ещё и Лиама, хочется отлупить уже каждого из вас, — добавляет Хайдес. — Можно узнать, зачем вы его взяли?

Гермес тащит чемодан ядовито-жёлтого цвета. Лёгкий холодный ветер шевелит светлые кудри.

— Он нам нужен, чтобы разряжать чрезмерно драматичные моменты. Ну там, если кто-то вдруг умрёт, Лиам и его зебровые штаны на похоронах ненадолго отвлекут нас от боли.

Лиам встраивается рядом, на лице у него комичная гримаса:

— Вообще-то я на днях купил чёрный, классический костюм. Не хотел приезжать неподготовленным.

— Держите меня, а то врежу, — синхронно огрызаются Афина и Хайдес.

Общий настрой — так себе. Поздно ночью мы вылетели из Йеля и добрались до аэропорта Туид Нью-Хейвен, где нас, к нашему изумлению, ждал и Дионис.

На самолёте Хайдес и Афина сели рядом и весь полёт что-то шептали друг другу.

— Дай сюда, — Гермес вытаскивает меня из мыслей. Его лицо возникает в поле зрения; он наклоняется, чтобы перехватить мой баул с вещами и закинуть его себе на плечо.

— Я сама донесу, — отбираю.

Герм быстрее:

— Вид у тебя, Маленький рай, так себе. Не обижайся.

Мы идём по песку молча. Даже Лиам с Аресом не выдают ни одной не к месту реплики. Я шагаю рядом с Гермесом, но взгляд держу на спине Хайдеса — он несёт свои сумки и половину Афининых.

И тут я вижу Кроноса на балконе второго этажа. На нём белый парадный костюм с витиеватыми золотыми линиями и трость с круглой — наверняка золотой — рукоятью. Рядом Рея — в платье того же цвета, с распущенными светлыми волосами, которые падают на грудь и притягивают взгляд к сердцевидному вырезу.

— Kalós írthate píso ston Ólympo! — кричит он, раскидывая руки к небу. Улыбка во всю физиономию — и оттого вдвойне жуткая.

— «Добро пожаловать обратно на Олимп», — переводит Зевс.

Уловив молчание, Рея выгибает бровь:

— Значит, наши дети и племянники позабыли хорошие манеры? Больше не здороваются?

Братья и кузены нехотя отвечают приветствием по-гречески. Все, кроме Хайдеса и Ареса.

Кронос замечает это. Я вижу, потому что не свожу с него глаз, а он — с Хайдеса. У меня нехорошее предчувствие. Он слишком расслаблен, слишком спокоен — и я убеждаю себя, что эта тишь только маска. Спокойствие человека, который уже уверен в своей победе.

— Поднимайтесь к себе и переоденьтесь, — наконец распоряжается Кронос. — Наденьте что-нибудь парадное. Ждём вас в столовой через полчаса — поужинаем все вместе.

Никто не возражает. Никто не возмущается. Я сжимаю кулаки и прикусываю язык, чтобы не послать его к чёрту. Через двое суток мне в его долбанный лабиринт — последние сорок восемь часов я бы с радостью провела подальше от него.

Кронос уже разворачивается. Рея касается его локтя, кивает в чью-то сторону среди нас и что-то шепчет ему на ухо. Кронос прищуривается и шумно выдыхает:

— Позже обсудим ещё и то, зачем вы притащили Лиама.

Он исчезает в доме. Трость отмеряет шаги. Он хромает. Он хромает. Правая нога травмирована. Но когда? И как? И главное — значит ли это, что у меня будет преимущество в лабиринте?

— Вы тоже заметили? — шепчу, всё ещё глядя на балкон.

— Да. Кронос помнит моё имя. Невероятно, — откликается Лиам.

Арес фыркает:

— Саркофаг прихрамывает. Ранен в ногу. Жаль только, что это сделал не я.

Афина складывает пазл быстрее всех:

— Арес… ты знаешь, кто это был?

— Когда мы были здесь на похоронах Афродиты… ночью, возвращаясь пьянющий из одного клуба Олимпа, я слышал, как они с Реей грызлись. Я их подслушал. Рея была в ярости и винила его в смерти дочери. Выстрелила ему в ногу — наказать.

У Гермеса, Хайдеса и Афины одинаковое выражение. Не пойму — они потрясены или не верят.

Время поджимает, нам не терпится узнать, ради чего собрал Кронос. Мы входим в дом и поднимаемся. Кузены и Лиам остаются на этаже гостевых, мы поднимаемся ещё на один. Моя комната — как прежде, последняя в конце коридора, напротив Хайдесовой.

Он давно в своей не живёт — обосновывается у меня.

И стоит моему баулу оказаться на полу, меня прошивает новая мысль: у меня нет ничего достаточно нарядного.

— Хейвен, что тебя тревожит?

Я вскидываю голову. Хайдес сидит на кровати, скрестив руки, и приподнял бровь.

— В чем идти — нет. — Киваю на чемодан а рука зависает в воздухе.

— Надень то, что есть. Не обязаны подпевать папашиным спектаклям. — Он встаёт и расстёгивает молнию на своём чемодане.

В дверь что-то стукается — я подпрыгиваю.

— Любимки, вы там траха… занимаетесь важным? Мне только доставку сделать — и я ушёл. Могу сам открыть и держать глаза закрытыми, — вещает из коридора Гермес.

Хайдес тяжело выдыхает:

— И что ему ещё надо, — бормочет. — Входи!

Гермес входит, прикрыв ладонью глаза, двигается осторожно, будто по смертельной полосе препятствий. В другой руке — чехол с платьем.

— Привет, — здоровается, всё ещё прикрываясь. — Принёс тебе, Маленький рай. Для сегодняшнего ужина.

— Герм… — начинаю, собираясь заверить, что мы одеты и вовсе не заняты.

— Надеюсь, не повторится история с тем, что я подарил тебе на Зимний бал в начале декабря, — добавляет он с укором. — Совсем не обязательно было рвать его, чтобы её раздеть, Хайдес. Молния там открывалась легко.

***

Столовая — та же, где мы ужинали пару месяцев назад.

Вся семья стоит вокруг стола. Нет только Диониса. Но я уже поняла: его талант — появляться и исчезать, когда вздумается. Да и на таком «семейном» ужине ему радости бы не было.

Все в белом, кроме Хайдеса — он в чёрном, — и меня — я в золоте.

Кронос смотрит именно на нас двоих. Его янтарные глаза задерживаются на мне. Он оглядывает меня, и улыбка на его губах расползается всё шире:

— Ну, ну, — протягивает он, довольный. — Вполне логично. Ты — наше золотое яблоко, яблоко раздора.

Никто не отвечает.

— Прошу, садитесь, — прерывает молчание Рея. — племянники — слева, дети — и Хейвен вместе с ними — справа.

Ну да, ещё раз подчеркнуть, где моё «место» — святое дело.

— Простите, а я? — осматривается Лиам.

Арес закатывает глаза, хватает его за рукав и волочёт на свою сторону. Сажает между собой и Посейдоном — место рядом с Зевсом уже заняла Гера.

Когда все рассаживаются, в зал вкатывают два сервировочных столика. На них — подносы. Их ставят к нам поближе и раскрывают. Красное и белое мясо, овощи на любой вкус и фруктовый салат.

— Приятного аппетита, — желает Кронос и перекладывает себе на тарелку свиную корейку и салат из помидорчиков, феты и салата-латука.

— И вам… — отзывается Лиам.

Хайдес обрывает:

— Давайте пропустим часть, где мы делаем вид, что мы — счастливая семья за ужином, и перейдём к тому, зачем мы вам нужны.

Кронос не поднимает глаз, ковыряется вилкой и ножом:

— Во-первых, никогда больше не смей вот так со мной разговаривать. Во-вторых, я всего лишь хочу, чтобы вы что-нибудь поели. Так что, γιε μου, сделай одолжение — займи рот чем-нибудь, что не действует мне на нервы.

Я замечаю, как Афина кладёт ладонь на бедро Хайдесу — мол, сделай, как говорит отец, и не устраивай цирк.

Хайдес берёт вилку и тянется за ломтиками баклажана. В последний момент меняет траекторию. С идеальной меткостью запускает прибор в сторону Кроноса. Тот не шелохнётся — настолько безумен, что готов рискнуть лицом. Но Хайдес и не целил в лицо. Вилка свистит в сантиметрах от него и врезается в стену за его спиной.

— Гермес, — произносит Рея ровно.

Гермес подаётся вперёд и сгребает у Хайдеса все приборы.

Хайдес уже готов встать; Афина хватает его за руку и усаживает обратно. Я держу ладони под столом, надёжно спрятанные скатертью. Сжимаю их в кулаки так сильно, что костяшки белеют.

— Зачем мы здесь? — спрашиваю, едва нахожу в себе достаточно спокойствия, чтобы не сорваться на крик.

Кронос выглядит утомлённым нашими вопросами — и ещё больше нашим нежеланием составлять ему компанию. Он окончательно отодвигает тарелку и откидывается на спинку стула — больше похожего на трон.

— Хочу дать Артемиде последний шанс, — говорит он. — Последнюю возможность обойтись без игры лабиринта.

Теперь он полностью завладел моим вниманием.

— Что это значит? Как?

Ему по вкусу моя жадность до ответов, и я тут же жалею, что выдала её так явно.

— Бал в три, — произносит он. — Сегодня ночью, в три, ждём вас в бальном зале на последний танец и… последнюю игру.

Падает тишина. Я слышу, как сердце разгоняется всё сильнее.

— Что за игра? — выдыхаю.

— Сюрпризы не портят, Артемида, — мягко одёргивает он. Снова берёт вилку. — Но ничего слишком опасного.

— Ты хочешь дать ей последний шанс… — начинает Зевс, прочищает горло. — Или ты просто боишься: ведь вместе с Хейвен туда идёшь и ты, а не уверен, что выйдешь первым и победишь?

Вдруг встревает Лиам:

— Если подумать, лучше попробовать эту последнюю игру до лабиринта. Лабиринт-то Кроноса, верно? Для него победа железная.

Спасибо, Лиам, прям бальзам на душу.

— Игры лабиринта придумал не Кронос, — спокойно говорит Рея. Она ест чинно, мелкими кусочками. — Их придумали его родители: Уран и Гея. Только они знают их точно.

У меня отвисает челюсть.

Она говорит о них в настоящем времени. Они… живы? Должны быть.

Взгляд Кроноса скользит по лицам, от племянников к детям:

— Мы с Гиперионом тоже были в лабиринте. И наши воспоминания испорчены не меньше ваших. Мы сверялись когда-то, но так и не поняли, что именно там происходит. Единственное, что я могу контролировать, — расположение живых стен, но и его я не в силах удержать в памяти — место слишком велико. Таковы правила.

По лицам Хайдеса, Афины и Гермеса понимаю: для них это тоже новость.

— Так что нет, — продолжает Кронос, дав нам секунду переварить информацию. — У меня нет преимущества в лабиринте. Но я настолько хочу сделать Хейвен одной из нас, что вошёл бы туда и играл бы с ней. Миллион раз. — Он заканчивает, прибивая меня взглядом к месту. В янтарных глазах — решимость и нечто похожее на нежность.

— Кто-нибудь вообще задумывался, почему этому человеку так нужна Коэн в дочерях? — морщит лоб Арес. — Я вот живу с ней в одном блоке, мне с лихвой хватает. Ты уверен, что она тебе нужна в приёмных дочерях?

Кронос допивает вино и несколько секунд смотрит в пустой бокал. Камердинер уже рядом, доливает.

— Благодарю.

Мы все ждём ответа, который вроде бы и не предвидится. И всё же что-то в его позе даёт надежду, что он нас удовлетворит.

— Знаете, у каждой травы и у каждого дерева — свой срок цветения, — произносит Титан.

— И это сейчас-то при чём? — бурчит Арес.

— Всё в жизни требует времени.

Тишина густеет.

— «Вы узнаете, но не сейчас» было бы короче, — презрительно бросает Хайдес.

Кронос не реагирует, но я не упускаю вспышку раздражения, полоснувшую его лицо. Внутренний голос шепчет: это куда больше — отвращение, злоба. Если не чистая ненависть. От этой мысли становится страшно, я отвожу взгляд. Я боюсь того, что он замышляет. Боюсь, что он хочет навредить Хайдесу.

Мы все думали, что в опасности я — ведь в лабиринт иду я. Но нет. Это Хайдес.

Кронос никогда не хотел Хайдеса и, думаю, не захочет. Убить его для него проще, чем осушить этот бокал.

— Итак, я так понимаю, есть желающие не продолжать трапезу, — прерывает молчание Кронос. Его приветливый тон зудит у меня в ладонях — до боли хочется врезать. — Тогда жду вас в три, в бальном зале. Будет много гостей; некоторых вы уже знаете — возможно, вам будет приятно повидаться.

Первое имя, что вспыхивает в голове, — «Аполлон». Сердце спотыкается — молчаливый зов: приходи на бал и увидь брата, который спасает всем жизнь, и никто из заинтересованных об этом не знает.

— В зависимости от того, как пройдёт игра этой ночью, если Артемида захочет играть, будет два варианта, — продолжает он. — Либо вы уезжаете, и я проигрываю, либо мы переходим к лабиринту. Я оставлю Артемиде сутки на подготовку. — Он глубоко вдыхает. — Это всё. Можете идти. — Он косится на часы на запястье.

Я инстинктивно тоже смотрю на время. Одиннадцать. У нас сутки на решение. Или, точнее, у меня — четыре часа. Как будто я не знаю, что сделаю. Я приму ещё одну, последнюю, игру Кроноса Лайвли.

Мы почти одновременно встаём из-за стола.

Отходя, я автоматически оказываюсь за спиной Хайдеса. Инстинкт — прикрыть его.

Одно ясно: лабиринта я больше не боюсь. Я боюсь, что Кронос сделает что-то с Хайдесом.

Глава 51. ВСЁ, ЧТО СЛУЧАЕТСЯ ПОСЛЕ ТРЁХ НОЧИ

«Афродита, — взмолилась я к луне, воткнувшейся в ночное небо. —

Объясни, почему нам твердят, что любовь должна исцелять, если в итоге она разрушает тех, кто решает любить».

Где-то, по ту сторону облаков, я услышала смех богини.

И поняла ответ.

До трёх остаётся всего пятнадцать минут. Коридор к бальному залу широкий, по стенам — статуи героев греческих мифов. Дверь в зал — до самого потолка, заперта, но даже с нескольких метров доносятся ноты и гул голосов.

У входа дежурят два мужчины в строгих костюмах, лица каменные. Завидев нас, они выпрямляются и переглядываются.

В двух шагах от дверей появляется новая фигура — женщина лет пятидесяти с абсолютно белыми волосами, заплетёнными в косу. Зеленые глаза глядят на нас с энтузиазмом и лёгкой сумасбинкой.

— Сюда не входить. Сначала — со мной. По одному, — даже не здоровается и не представляется.

Её рука вытягивается прямо в мою сторону: первой пойду я.

Хайдес и Арес тут же встают, между нами. Арес, как всегда, не в силах держать язык за зубами:

— Почему, чёрт возьми, первой должна идти она, старуха?

Хайдес теряет запал и оборачивается, чтобы осадить его:

— Веди себя приличнее, ради всего святого.

Незнакомка хватает их обоих за руки — и разводит в стороны с такой силой, что мы все застываем. Арес пискляво вскрикивает и растирает места, куда вцепились её пальцы.

— Я не собираюсь ей вредить, глупые мальчишки, — шипит она. И улыбается мне. — Я должна подготовить вас к балу. В таком виде не пускают. И главное — вы не войдёте вместе: часть игры — узнать друг друга на танцполе.

Я одновременно настораживаюсь и… любопытствую.

Я успокаиваю и Ареса, и Хайдеса; последний колеблется ещё миг — и всё-таки выпускает меня вперёд.

Женщина сворачивает налево, открывает маленькую дверь и остаётся на пороге. Я глотаю слюну, собираюсь с духом и делаю вид, что куда отважнее, чем чувствую себя на самом деле.

Я попадаю в тёмную каморку. Ничего не вижу. Прислушиваюсь — ни инструкций, ни объяснений. Зову женщину. Тишина. Дверь захлопывается — сердце ухает. Сцепляю пальцы, чтобы унять дрожь. Кронос не хочет моей смерти.

Дверь снова приоткрывается, слышны далёкие голоса. Я вытягиваю руки — стены совсем близко. Это не одна комнатка, а… кабинки. Как в примерочной. И кто-то только что зашёл в соседнюю.

Из темноты выплывают две руки и шёпот:

— Не пугайся. Я не причиню тебе зла.

Голос женский, спокойный — странным образом успокаивает.

Я замираю.

— Расправь руки.

Я подчиняюсь — и на меня легко накидывают… тунику? Накидку? Похоже, делают всё быстро, чтобы мы не успели привыкнуть к темноте.

— Сейчас надену маску. Её нужно закрепить за ушами, так что помоги. Потом можешь идти.

К лицу прикасается холодная ткань — я инстинктивно отступаю. Девушка мягко одёргивает меня, я нащупываю завязки и цепляю их за уши. Убеждаюсь, что маска сидит крепко.

— Готово.

Меня выводят снова — но не к парадным дверям. Резкий свет режет глаза, но через пару секунд меня уже подталкивают к другой двери. Узнаю её — через неё я входила на Зимний бал.

Приподнимая подол — белоснежный, как выясняется, — я осторожно спускаюсь по ступенькам. На мне уже чьи-то взгляды. Хорошо хоть под маской — неузнаваема.

Я позволяю себе оглядеть зал. Человек пятьдесят, не меньше. Все в одинаковых белых одеждах. И — маски. У каждого — белая маска с золотыми и чёрными прожилками, одновременно как трещины и как изысканный узор. Уверена, у меня — такая же.

Никого не распознать.

Все двигаются в такт — белая ткань шумит вокруг оркестра в дальнем левом углу.

Лишь двоих можно угадывать по тронам, на которых они сидят: Кронос и Рея. Их наряды такие же, как у нас, но маски иные. У него — львиная морда, целиком золотая. У Реи — чёрная матовая лисица с ушами, отделанными красными блёстками.

Страшновато.

Ненавижу звериные маски. В них есть что-то нездоровое, от чего у меня бегут мурашки.

Не успеваю оглянуться, как меня подхватывает толпа — и я теряю направление, то и дело сталкиваясь с чьими-то плечами. Единственный плюс: Кронос не знает, кто я. По крайней мере, очень на это надеюсь.

Хочу только одно — найти Хайдеса. Или любого из Лайвли, кому можно доверять.

Стоит подумать, как чья-то ладонь ложится мне на плечо. Я вздрагиваю и замираю. Медленно оборачиваюсь — очередная маска с чёрно-золотыми прожилками.

Рука незнакомца соскальзывает, поднимается — пригласительный жест. Он просит у меня танец. Пары секунд достаточно, чтобы понять: это мужчина.

Я вглядываюсь в узкие, вытянутые прорези для глаз и делаю два шага ближе. Он будто хочет отступить, но я хватаю его за запястье и подтягиваю к себе. Радужка — зелёная. Зрачок достаточно мал, чтобы я различила цвет по краю.

— Аполлон? — шепчу. Даже если он не услышал — не важно. Я знаю, что это он.

Он берёт меня за руку и уводит в глубь танцпола, туда, где нас не видят Кронос и Рея. Словно это имеет значение — всё равно мы одинаковые. Но я вдруг чувствую себя чуть-чуть защищённой.

— Нужно танцевать, — говорит он. Хрипловатый тембр не оставляет сомнений: это Аполлон. — Слиться с толпой. Этого он и хочет.

Аполлон кладёт ладонь мне на талию, моей рукой — как я туплю — ведёт на своё плечо. Наши пальцы сцепляются, и мы начинаем двигаться, подстраиваясь под шаги прочих гостей.

Я быстро сдаюсь и первой нарушаю молчание:

— Где ты был?

— Были дела.

— Да пошел ты, Аполлон, — вырывается слишком горячо.

Почти вижу, как за маской у него округляются глаза.

— Это ещё за что? Не думаю, что заслужил.

— Какие такие «дела»? Мы нуждались в тебе. Хайдес, Гермес и Афина уверены, что их брат — чёртов предатель, который играет на Кроноса.

Он пожимает плечами и смотрит поверх моего плеча, куда-то за спину:

— Пусть думают, что хотят. Раз они уверены, что я предатель, значит, Хайдес жив, и я делаю всё правильно.

Я запинаюсь. Не понимаю этого парня вовсе.

— Аполлон, ты хочешь, чтобы я вышла из лабиринта живой и первой?

— Больше, чем чего бы то ни было на свете, Хейвен.

То, как он произносит моё имя, трогает до дрожи. Я понимаю, как соскучилась. Понимаю, что люблю его по-своему — и хочу, чтобы он не был втянут в этот кошмар. Понимаю, что хочу видеть его в объятиях братьев.

— Те дела… — Я тяжело сглатываю: мысль, захватившая голову, не отпускает. — Они про лабиринт? Про Кроноса? Про игры сегодняшней ночи?

Он не отвечает. Разворачивает меня в пируэте.

— Да. Но поклянись мне об одном, Хейвен, — слышу едва-едва.

— О чём?

— Что бы ни случилось после трёх, с этой минуты — ни на секунду не сомневайся во мне. Даже когда покажется, что всё кончено. Даже когда покажется, что я против тебя. Доверься мне.

Страх взбирается по ногам, затягивается в живот и обвивается вокруг горла, перекрывая воздух.

— Аполлон, ты меня пугаешь. Зачем ты это говоришь? Что сейчас будет?

Прядь длинных каштановых волос выскальзывает у него из-под капюшона.

— Ты возненавидишь меня после трёх, Хейвен. Могу гарантировать.

Мы уже не танцуем, но его руки по-прежнему лежат на мне. В этом прикосновении — отчаяние.

— Тебе не стоило соглашаться на эту игру, — одёргивает он, и в голосе смешаны злость и горе.

— Аполлон… — Мой страх превращается в ужас, а затем — в ярость. Почему он должен быть таким загадочным? Это не похоже на предупреждение — скорее на попытку запугать.

— Последнее, — шепчет он.

Я ловлю каждое слово, жадно, как воздух: вдруг ещё хоть одна фраза поможет что-то понять.

— Что?

— Постарайся простить меня, прошу.

Он отступает на два шага. Я бы кинулась за ним, если бы в тот же миг вокруг не переменилась сама реальность. Музыка смолкает. Все в зале перестают танцевать. Люди снимают маски — открываются лица, которые я никогда раньше не видела. Наверное, приятели Кроноса, те самые, кто с таким восторгом смотрел на мой бой с Хайдесом.

Рой белых плащей раздвигается, выстраиваясь по краям зала. На середине остаёмся я, Аполлон и ещё несколько человек. Вижу Гермеса и всю семью.

Но стоит пересчитать — и я понимаю, что кого-то не хватает. Не хватает одного.

Первым срывает маску Зевс:

— Какого чёрта происходит?

Я следую его примеру — и остальные тоже. Сканирую лица. По второму кругу. Гермес. Афина. Гера. Посейдон. Зевс. Арес. Лиам. Гермес. Афина. Гера. Посейдон. Зевс. Арес. Лиам.

Не может быть. У меня подгибаются колени, я почти оседаю на пол:

— Где Хайдес?! — срываюсь на крик, будто они и правда могут знать.

Мой вопрос, кажется, только сейчас заставляет их заметить, что его с нами нет.

Я снова оборачиваюсь — Аполлон исчез. Точнее, он уже у трона, рядом с Кроносом и Реей.

Кронос поднимается, раскидывает руки:

— Разве не чудесен белый? Это тот самый цвет, на котором кровь заметнее всего.

Аполлон достаёт из-под туники пистолет.

Кронос проводит по нему пальцем вдоль ствола и, клянусь, смотрит прямо на меня:

— Добро пожаловать в одну из моих любимых игр: «Голова или сердце».

Глава 52. ГОЛОВА ИЛИ СЕРДЦЕ

Как только он вырос, Зевс объявил отцу войну: заставил его выпить зелье, приготовленное Метидой, и тот изрыгнул детей, проглоченных до Зевса. Вместе с ними в течение десяти лет он сражался против отца, союзника титанов.

— «Голова…» — повторяет Кронос, постукивая подушечками пальцев по подбородку с нарочито задумчивым видом. — «…сердце. Что важнее? Голова рациональна, не позволяет сердцу собой командовать. Сердце нелогично, безумно, оно не считает риски. Сердце — больно, а чувства — болезнь. Безрассудные поступки — симптомы. Самые большие ошибки, которые мы совершаем, следуя ему… наша смерть».

Арес рывком выходит вперёд и встаёт рядом со мной, злой, как черт.

— Ладно, Шекспир, хорош нести философскую чушь.

Он вытягивает руку, заслоняя меня, — будто готов отдёрнуть назад, если что-то пойдёт не так.

Кронос поднимает руку и делает короткий жест пальцами. За его спиной распахивается дверь, так умело замаскированная под стену, что я её никогда не замечала. Двое мужчин в строгих костюмах выводят двух фигур в капюшонах. На них те же белые одежды, что и на нас, и маски. Но маски другие: у левого — чёрная с красными прожилками, у правого — красная с чёрными.

Их ставят рядом, между Кроносом и мной. Арес толкает меня, заставляя сделать пару шагов назад.

— Спокойно, — шепчу. — Он не причинит мне вреда.

Арес смотрит на меня как на сумасшедшую. А я верю Кроносу, когда он говорит, что я — последняя, кому он навредит. К несчастью, верю. И его одержимость мной пугает всё сильнее.

— «Голова или сердце», Артемида? — подталкивает Кронос, и его голос разносится под пышными сводами зала.

Ещё одно движение рукой.

Охранники сдёргивают с них капюшоны и снимают маски.

Красная маска закрывала лицо Хайдеса.

Чёрная — лицо моего отца.

Меня накрывает волна противоречивых чувств. Облегчение — я вижу Хайдеса. Ужас — видеть его здесь, вот так. Радость — наконец-то найти отца. И отвращение — от осознания, что он тоже стал фигурой в играх Кроноса.

Кронос подходит к ним, и мои ноги сами делают шаг, отчаянно желая закрыть и отца, и моего парня. Арес не даёт. Я бы с удовольствием заехала ему локтем и заорала, но понимаю зачем он это делает. Молчу и замираю: сейчас я совсем не в том состоянии, чтобы решать.

— Кори Коэн, голова, — произносит Кронос имя моего отца. Его голубые глаза смотрят на меня расширенно и влажно. Тёмные волосы взъерошены, прядь падает на лоб. — Хайдес Малакай Лайвли — сердце.

Хайдес не выдаёт ни единой эмоции. Мне не нравится, как он на меня смотрит — в этом взгляде решимость человека, который ждёт, что сейчас с ним случится что-то страшное.

— Палач — Аполлон, — продолжает Кронос.

Аполлон снимает предохранитель с пистолета.

— Он убьёт одного из них, — поясняет Кронос, и на слове «убьёт» его губы трогает тонкая улыбка. — Но послушает волю Хейвен. Выбирать, кто умрёт, будет Хейвен.

Никто из присутствующих не издаёт ни звука. И кто все эти люди, которым в кайф стоять и смотреть на такое — и не возражать?

— Если умрёт твой отец, долгов больше не будет. Тебе и Ньюту останется отказаться от наследства — и вы свободны навсегда. Тогда в лабиринт идти смысла нет, а заодно ты сможешь быть с Хайдесом, раз уж без него никак, — он закатывает глаза. — Интересно, что такого ты в нём нашла, чтобы стоило всей этой борьбы?

Я сжимаю кулаки.

— Тут я согласен, но только тут, — бурчит Арес абсолютно серьёзно, хотя это вроде как шутка.

— Ты не стоишь и четверти того, кем является Хайдес, — выпаливаю. Хайдес едва заметно качает головой — мол, не провоцируй его.

Кронос встаёт рядом с сыном, запускает пальцы в его волосы и резко откидывает ему голову, подставляя лицо под свет хрустальных люстр. Пристально разглядывает — и по мере того, как взгляд скользит по каждому сантиметру, на его гармоничном лице проступает кислый гримасливый ужас.

— Если это вообще можно назвать мужчиной… — насмешливо бросает он и отпускает.

Я почти слышу, как сейчас работает голова Хайдеса. Он бы с радостью вцепился ему в горло. Я бы присоединилась, не раздумывая.

— Выбрать Хайдеса — значит банально спасти жизнь твоему отцу. Тому, кто подарил тебе жизнь, кто многое отдал, чтобы дать хоть что-то. Да, долги останутся, но что мешает тебе стать одной из нас и закрыть их моими деньгами? — он улыбается заманчиво.

Я сжимаю зубы так, что боюсь их сломать.

— Самоуважение. И презрение к тебе.

Слова бьют его по лицу как пощёчина. Этот человек, похоже, и правда любит меня — и единственное, чем я могу его ранить, — это отказ. До дрожи страшно.

— Если бы ты только знала, Хейвен… Если бы только знала… — качает головой. — Хватит любезностей.

Я стою, парализованная, и чувствую на себе взгляд Кроноса в ожидании. И Реи — она всё ещё сидит на своём троне, нога на ногу, с тем же холодным видом.

До меня доходит: он ждёт, что я назову имя. Отца или Хайдеса. Он всерьёз думает, что я сыграю?

Я пятюсь. Арес тенью следует за мной. И Хайдес будто выдыхает с облегчением. Похоже, оба не считают меня в полной безопасности.

— Я не назову ни одного имени, — говорю я, не веря, что это вообще нужно проговаривать. — Я не убью ни одного из них. Это не «голова или сердце». Для меня это оба — сердце. Оба — часть моей жизни. Я не останусь без отца и не оставлю брата без последнего родителя. Но и без Хайдеса — не останусь. Он — любовь всей моей жизни. Я не выберу. Лучше умру сама.

Последняя фраза срабатывает как спусковой крючок. Арес отталкивает меня за свою спину, будто выстрелить могут из воздуха.

— Нет! — выдыхает Хайдес.

— Даже не шути так, — отрезает Кронос.

— Я не играю, — повторяю. Выкручиваюсь из-под руки Ареса. — И перестань всё время закрывать меня собой. Ты не будешь получать раны вместо меня. Я этого не позволю.

Он криво усмехается:

— Трогательно, Коэн, а теперь хватит. За меня. — Кивает назад.

С другого бока ко мне становится ещё одна фигура — почти ростом с Хайдеса, с гривой золотых кудрей. Гермес.

Кронос хмыкает:

— Правда прелесть, Рея? Наши дети и племянники любят её так, будто она уже из семьи. Так почему бы не упростить и не оформить всё официально, Артемида?

— Я, — чеканю, — не играю. Не. Играю. И не выбираю.

Кронос вздыхает, но, кажется, именно этого и ждал. Потому и не удивляет злой блеск у него в глазах.

— Если не выбираешь ты — выберет Аполлон. Так тебе больше нравится, Артемида? Передать решение ему?

Аполлон не двигается, не возражает, не подаёт ни малейшего сигнала, что пойдёт против правил Кроноса. У меня дрожит рука. Я сдерживаю её второй — поздно. Похоже, это заметили все, у кого есть глаза.

— А если не выберет и Аполлон? — цепляюсь за тончайшую надежду.

Ответ у него был и на это:

— Тогда выберу я. И ты знаешь, что тебе это не выгодно, верно?

— Хейвен, прошу, — теперь говорит Аполлон. От его голоса во мне взрывается ярость, нечеловеческая. — Сделай выбор.

— Ты тоже можешь сделать выбор, Аполлон. Развернись и высади пулю в голову своему отцу. Но это слишком умный выбор для такого идиота, как ты.

Он приподнимает бровь:

— Я тебя тоже люблю. — Вздыхает. — Хейвен, мы окружены. Стоит мне только повернуться, чтобы прицелиться, меня скрутят. Или пристрелят.

Я вспоминаю то короткое, что он сказал, пока мы танцевали. «Поверь мне. Прости. Ты захочешь меня убить». Теперь ясно. Но как мне верить? У него план? Почему не предупредил? Почему бросил меня в это неподготовленной?

— Хейвен, тебе нужно выбрать, — напоминает Аполлон, будто я могу забыть. — Если ты не сделаешь этого, я не смогу пощадить твоего отца. Ты знаешь — я спасу брата.

Лицо отца искажается.

— Хейвен… — зовёт он. Я так давно не слышала его голос, что глаза мгновенно наполняются. — Пожалуйста.

Я колеблюсь. Как выбрать между отцом и тем, кого любишь? Как позволить умереть человеку, который тебя растил? Как потом объяснить это Ньюту? Но как позволить умереть Хайдесу? Я не могу выбрать. И не могу отдать выбор Аполлону.

Я втыкаюсь взглядом в зелёные глаза Аполлона. Он подошёл ближе, держит пистолет крепко, лицо сосредоточено. Слишком сосредоточено. Как будто… как будто он пытается говорить со мной без слов.

— Тебе нужно выбрать, Хейвен, — повторяет он уже вслух. Кронос за его спиной улыбается самодовольно: доволен спектаклем, который поставил.

И вдруг Аполлон беззвучно шевелит губами. Я едва считываю. Делаю короткий шаг вперёд — Арес пытается остановить.

— Дай подойти, — шепчу. — Поверь.

Интонация убеждает его — хватка слабеет, он разрешает мне сделать крошечный шаг.

Аполлон снова складывает губы, на этот раз медленнее, отчётливее. Я понимаю каждое слово. Все — от первого до последнего. Он сказал:

— «Позволь выбрать мне.»

Не знаю, почему я вдруг верю ему. Но если смотреть на него достаточно долго, лицо накладывается на лицо мальчика из приюта, что был со мной тогда.

— Уильям, — шепчу.

Мир замирает. Даже Кронос не скрывает растерянности. Маска ужаса на лице Хайдеса трескается.

А Аполлон на миг — на тысячную долю — отвлекается. Потом едва улыбается:

— Ты вспомнила моё имя. То, под которым мы познакомились в приюте. Уильям.

Я вспомнила. Просто так. Вдруг. Из ниоткуда. И это даёт мне надежду, что однажды так же всплывут и мои воспоминания с Хайдесом.

— Можно без соплей? — взрывается Зевс.

Я не злюсь — он прав. Я хочу, чтобы всё это закончилось как можно скорее, и если Аполлон намекает, что мне делать, значит, у него есть план. Я должна довериться. Он просил. Он был искренен, когда мы танцевали. Он всегда был искренним.

Я сглатываю.

— Я передаю выбор Аполлону, — наконец решаю. И, боясь, что не все расслышали: — Я не выбираю. Решает Аполлон.

Кронос разочарован, но не спорит. Вяло машет рукой:

— Итак, Аполлон, кого хочешь убить? Я с тем же удовольствием посмотрел бы на Корри трупом, как и на твоего братца — позор семьи.

— Пошёл ты, урод, — цедит Хайдес.

Кронос оказывается рядом в считанные секунды. Вжимает ладони ему в плечи, вынуждая встать на колени. Хайдес сопротивляется и не даёт себя завалить. Кронос злится всё больше и бьёт его звучной пощёчиной. Хайдес теряет равновесие, но опускается ровно на колени — именно туда, куда отец и метил с самого начала.

Кронос хватается за его лицо и заставляет смотреть на себя:

— Запомни, где твоё место. Клянусь собственной жизнью: ещё раз заговоришь со мной в таком тоне — вышибу тебе мозги и на этом весь спектакль закончится.

— Только попробуй поднять на него пистолет! — огрызаюсь. Я рвусь вперёд, но чьи-то руки перехватывают меня на полдороги. Гермес. Он поднимает меня, как ребёнка, и, несмотря на мои удары ногами, уносит назад. Я извиваюсь, повторяя, что ненавижу его, ненавижу, что он делает с Хайдесом, и хочу видеть, как он страдает.

Гермес пытается меня унять; держит крепко, слишком крепко, и всё равно шепчет в ухо:

— Тише, тише, тише. Так ты ничего не решишь. Он заплатит. Обещаю. Только не совершай глупостей.

— Выберу я, — вмешивается Аполлон. Этих двух слов хватает, чтобы я окаменела. — И я…

— Убей меня. Я не хочу, чтобы она потеряла отца.

Я рывком поворачиваю голову к Хайдесу. Не верю, что он это сказал. Но он сказал. И повторяет:

— Убей меня, Аполлон. Не забирай у неё отца. — И ни разу не смотрит на меня.

Братья долго смотрят друг на друга, а у меня от ужаса сохнет горло и бросает в холодный пот.

— Он спятил? — шепчет Арес. — Аполлон, — зовёт. — Не слушай его. Крышку — отцу.

Аполлон будто не слышит. Или решил не слышать. Я не вижу его лица — и мне страшно: вдруг он и правда колеблется в сторону просьбы Хайдеса.

Я бросаюсь вперёд. На этот раз меня не удерживают. Но я не знаю, что сказать. Что тут скажешь? Просить Аполлона не слушать Хайдеса — значит просить убить моего отца. Я не могу. И не хочу вмешиваться. И выбор уже не мой. И я не хочу его обратно.

— Доченька, — у отца глаза полны слёз, которые он из последних сил сдерживает. Он понимает, что Аполлон убьёт его. Знает, что Аполлон не причинит зла брату.

— Папа… — слово тонет в горле. Я не готова прощаться. Он не может умереть. Это не может быть план Аполлона. Нет.

— Прости, что твоя и Ньюта жизнь была трудной, — продолжает он. По щеке катится слеза. — Прости, если вам чего-то не хватало. И прости, что ты оказалась в этом аду только потому, что хотел помочь мне с долгами. Не надо было. Прости. Прости, прости… — его сотрясает всхлип, не дающий договорить.

Я почти падаю на колени от боли. Всё плывёт; я смахиваю слёзы. Плакать нельзя. У меня ещё остаётся крошечная вера в Аполлона.

— Жалко, — бросает Кронос, закатывая глаза. Лишь секунду спустя понимаю: он про речь моего отца. Он подходит ближе — одним движением извлекает пистолет из внутреннего кармана и ставит ствол ему к виску. — Ты настолько жалок и раздражающ, что я бы с удовольствием вышиб тебе мозги сейчас же. В каждую часть тела — по пуле, а смертельные оставлю напоследок.

Отец не боится — его передёргивает отвращение.

— Так ты и хочешь всё закончить? Убив своего брата?

Он слишком поздно осознаёт, что сказал. Он не хотел. Вздрагивает на глазах и сжимает губы в прямую линию.

Я забываю дышать.

Хайдес резко дёргает головой.

Толпа вокруг загудела. Проколола нашу тишину — и гул нарастает.

— Он что сказал? — выдыхает Арес. Я никогда не видела его таким.

Я ищу глазами Аполлона. Он уже знал. Знал. Единственный из нас, кто не выдал вообще ничего. На такое новости не реагируют никак. Он знал. И не сказал мне. Давно ли он это скрывает?

И почему, чёрт возьми, Аполлон знает всё?

Кронос смотрит на меня. Улыбается:

— Ну вот, догадалась. Титаны: Кронос, Океан, Гиперион, Койос, Япет и Криос. — Он указывает на себя и на моего отца. — Нас здесь всего трое: Кронос, Гиперион и Криос. Уран и Гея нас усыновили, а потом устроили… игру, чтобы решить, кому передать управление Олимпом и игровыми залами. У каждого была задача — усыновлять самых многообещающих детей из тех приютов, которые мы содержали. Тот из нас, кто первым найдёт всех тринадцать Олимпийцев и соберёт их на острове, чтобы продолжить дело Лайвли, — тот и получит власть.

Кори. Кори. Крио. «Кори» — анаграмма «Крио».

Мне нужно за что-то уцепиться. Рука судорожно ищет опору — и находит Аполлона. Он уже рядом и поддерживает меня. Пистолет опасно близко к моему телу, но у меня не хватает головы, чтобы об этом думать.

— Гипериона размягчила Тейя, — продолжает Кронос с презрением. — Он не только сбежал с деньгами нашего отца, но и увёл у меня и у семьи Зевса, Герy, Диониса и Посейдона. А Криос сделал куда хуже. Он…

— Она не должна была узнать так, — перебивает отец. — Хейвен… Прошу, я объясню…

— Успеешь? Мне кажется, ты сейчас умрёшь, — радостно парирует Кронос.

— Он не умрёт. Аполлон… — вновь пытается Хайдес.

Аполлон отталкивает меня чуть назад и, без предупреждения, обнимает. Гул стихает. Хайдес перестаёт умолять убить его вместо моего отца. Даже Арес молчит.

Аполлон прижимает меня так крепко, что перехватывает дыхание. Возможно, это самое красивое объятие в моей жизни. Всё его братское чувство ко мне — я слышу его кожей. Он держит меня так, будто я и правда ему сестра. Потому что помнит девочку из приюта и никогда меня не забывал, потому что его память не тронута. Вечно молчаливый Лайвли — и вцепился в меня, как утопающий.

— Ты была единственной девочкой, которая заставляла меня говорить, — шепчет он. — Ты была моей первой подругой. И мне жаль.

Я морщу лоб:

— Жаль?

— Вот этого.

Но я не успеваю понять, к чему он клонит.

Его левая рука проникает, между нами, всё ещё обнимающимися, и ныряет под мою тунику. Прежде чем я успеваю спросить, что на него нашло, он засовывает что-то во внутренний карман.

— Аполлон? — зову. Мне становится страшно.

А потом я чувствую. Холодный край пистолета упирается мне в живот. Это не мерещится. Жёсткий металл вдавливается в плоть.

Он собирается убить меня. Аполлон сейчас выстрелит в меня.

Я бы хотела закричать, отстраниться, разозлиться. Но если подумать — в этом есть логика. Это я источник всех проблем. Кронос, который хочет меня. Хайдес, который меня любит. Отец, который любит меня. А с одной дочерью меньше отцу останется больше сил на Ньюта.

Совершенно логично, что умирать должна я.

— Делай, — выдыхая, сама не знаю откуда беру смелость.

— Я бы так хотел этого не делать, Артемида, — шепчет Аполлон, раздираемый болью. — Ты — моя луна, а я — твоё солнце.

Я киваю. Может, не случайно именно он первым из Лайвли притянул моё внимание. Мне казалось, у меня глупая влюблённость в Аполлона, но нет. Никогда не было. Это подсознание толкало меня вспомнить мальчика из приюта.

За его спиной Кронос настораживается:

— Аполлон?

— Всё хорошо, — успокаиваю. Ему надо торопиться. — Ночь обойдётся и без луны, а вот дню нужно своё солнце. — Я не незаменима.

Я закрываю глаза. Улыбаюсь. По щеке катится слеза. Последнее, что слышу, — ответ Аполлона:

— Ошибаешься. Ты — всё небо.

Движение — такое быстрое, что я его не улавливаю. Он нажимает на спуск.

Выстрел взрывает мне уши, мир глохнет. Звуки становятся ватными.

Мне не больно. Ничего не больно. Я и не думала, что это так — быстро и легко. Не думала, что пуля в грудь может не причинить боли.

Тело Аполлона валится к моим ногам. Я ощущаю, как он выскальзывает из моих рук и падает.

Я распахиваю глаза. Ужас бросает в головокружение. Сердце грохочет в ушах, как барабаны. Ускоряется так, что я думаю — это инфаркт.

Я ничего не поняла. В последний миг Аполлон развернул ствол на себя. Красное пятно расползается по белой ткани его одежды. Аполлон безвольно лежит на полу, глаза закрыты, пистолет всё ещё в руке.

Аполлон только что убил себя.

Аполлон мёртв.

Если мой отец — голова, а Хайдес — сердце, то Аполлон был душой. Душой всего, всей семьи.

Я перестаю видеть. Всё чернеет. Лишь на несколько секунд — потом меня вытаскивает назад шум.

Крики.

Вокруг — хаос. Если бы у меня были силы, я бы тоже закричала.

Вместо этого я падаю на пол и подползаю к Аполлону. Поднимаю его на руки, неуклюже. Жму к себе, осыпаю лоб и душистые волосы поцелуями. Прижимаю ладонь к груди, пачкая пальцы его кровью.

— Почему… — шепчу сквозь слёзы. — Почему, Аполлон…

Я в шоке. Мысли не складываются. Я не могу отнять ладонь от раны, кровь размазывается по коже, и я смотрю на неё с ужасом.

Кронос на коленях. Он орёт громче всех. Кричит, как безумный, кричит имя Аполлона, кричит: «Мой сын». Кричит по-гречески. Но его уязвимость только делает его сильнее. Он похож на бога, готового обрушить конец света.

Перед глазами возникает Рея. Слёзы заливают её прекрасное лицо, но она молчит. Осторожно — и всё же настойчиво — забирает Аполлона у меня. Держит, как новорождённого, укачивая, будто укладывает спать.

— Моё сокровище… — напевает она. Я впервые вижу, как она чувствует. — Мой милый и прекрасный сын. Мой милый… прекрасный… сын… — её сотрясает рыдание. Она целует Аполлона в лоб, плачет, уткнувшись в его кожу.

Боль накрывает резко. Я отшатываюсь. Ладони скользят по полу. Чьи-то руки подхватывают меня, но слишком поздно. Я пытаюсь позвать Хайдеса, произношу его имя снова и снова, но, возможно, делаю это неправильно. Никто не отвечает. Я хочу знать, где он. Как он. Мне нужен Хайдес.

— Уильям…

Сил больше нет. Я проваливаюсь в темноту.

Глава 53. НАРИСОВАТЬ ДОМ

О судьбе Кроноса ходит множество легенд:

по одним — он стал царём мира по ту сторону обитаемых земель,

по другим — его увезли на Туле и погрузили в волшебный сон.

Есть и те, где он заключён в недрах Земли.

Я почти уверена, что у меня открыты глаза, но мир всё ещё расплывается. Цвета сначала тусклые, потом насыщаются; размытые контуры наконец-то складываются в очертания.

Лицо. Оно смотрит на меня.

Две серые радужки и губы, которые я помню на ощупь. Облегчение такое, что я даже не даю себе прийти в себя. Рывком тянусь вперёд и обвиваю Хайдеса руками за шею. Он прижимает меня к себе. Мы замираем — две раненые жизни, пытающиеся дать друг другу хоть крошку утешения. И этого мало.

— Хайдес… — шепчу. — Прости меня. Боже, прости… Прости, прости… — Я повторяю это сколько-то раз; сглатываю слова — то ли от сонной одури, то ли ещё от шока.

Мы держим друг друга бесконечно долго. Хайдес не произносит ни звука, я даже дыхания его не слышу. Он окаменел в некой видимости спокойствия — и это пугает больше, чем его слёзы, когда умерла Афродита.

— Нас осталось трое, — шепчет он мне в ухо голосом ребёнка, который увидел слишком много ужаса. — Только трое. Мы потеряли ещё одного. Я потерял ещё одну свою часть. Хейвен, как мне? Как мне теперь?

Я бы сжала его ещё сильнее. Я бы сказала правильные слова. Я бы утешила. Ничего из этого я сделать не могу.

Ему так больно, что он даже не плачет. И моё сердце, уже разбитое, крошится дальше; осколки вонзаются в меня изнутри, распарывая всё. Кажется, я могу прямо сейчас вытошнить всю кровь.

Вид его в таком состоянии рождает ещё одну мысль:

— Где Герм и Афина? Как они? Что произошло? Сколько я была без сознания?

Хайдес ослабляет объятие. Лицо пустое, волосы растрёпаны, кожа бледнее обычного.

— Не знаю. Как только ты упала, я тебя подхватил и сразу сюда. Доктор Куспиэль тебя осмотрел и сказал, что это обморок на нервной почве. Я сидел с тобой, кажется, час — пока ты не очнулась. Внизу, в бальном зале, был бедлам. Игру прервали. Твой отец жив.

В горле сухо. Тянусь ладонью к яремной впадине — Хайдес тут же считывает жест. Тянется к тумбочке, берёт стакан воды. Вкладывает в мои пальцы — он полный до краёв. Я осушаю его в три глотка.

— Кронос был не в себе, — продолжает он. — Никогда его таким не видел… — он дёргается. — Орал без остановки, а Рея укачивала Аполлона, как младенца. Когда приехали медики, она их чуть не прикончила — хотела удержать тело сына у себя. В итоге вмешались наши кузены и помогли её увести.

Меня пронзает нелепая мысль: если Рея выстрелила Кроносу в ногу, когда умерла Афродита, то что она сделает сейчас?

Снаружи грохочет — мы оба вздрагиваем на кровати. Я косо смотрю на стеклянные двери балкона. Надвигается гроза. Небо — тяжёлая серая масса, кроны деревьев выворачивает порывами, будто ветви вот-вот оторвёт.

И посреди этого хаоса я его вижу. Гермес. Он стоит, повернувшись к распахнутым дверям спиной, сгорбившись, задрав голову кверху. Неподвижен — как мраморная статуя.

Я слетаю с постели. Ноги не слушаются: подкашиваются, как только ступни касаются пола. Чьи-то руки подхватывают меня раньше, чем я падаю. Хайдес. Удерживает за талию, прижимает к себе.

Слёзы уже подпирают. Я твержу себе — не плакать. Мне нужно к Гермесу и держаться для него. Мне нужно перестать цепляться за Хайдеса — у него похороны ещё одного брата. Жертва тут не я. Я должна взять их боль и не бросать на них свою.

— Осторожно, любовь, — шепчет Хайдес.

Он отпускает только когда я киваю: равновесие вернулось. Но всё равно берёт меня за руку и ведёт — готов перехватить, если я снова потеряю опору.

Ручку нажимаю я. Гермес не двигается. Ни малейшего признака, что он нас услышал — хотя наверняка слышал. Даже когда я встаю перед ним и кладу ладони ему на плечи — не смотрит.

Его голубые глаза уткнуты в дальнюю точку. Он не плачет — как и Хайдес.

— Маленький Герми? — зову тихо.

Он вздрагивает так резко, что я пугаюсь и отступаю. Осознав, кто перед ним, хватает меня за руки и втягивает к себе.

— Прости, прости, не уходи, я не хотел тебя напугать.

Я улыбаюсь чуть-чуть.

— Я никуда не уйду, не бойся.

Гермес ищет глазами Хайдеса. Тот — за моей спиной, я отхожу: им нужен их момент. Братья обнимаются. Вцепляются друг в друга отчаянно.

— Любовь, — зовёт меня Хайдес.

— Да? — торопливо проглатываю слёзы. К счастью, они делают вид, что ничего не заметили.

— Что ты там стоишь одна? Иди сюда, — подхватывает Гермес.

Они расходятся, оставляя мне между собой место. Я мнуся.

Лица их на миг теплеют, и боль будто уходит на второй план.

— Ты член семьи. Тебе не нужно отходить в сторону, — уверяет Герм.

Я не успеваю услышать окончание — уже двигаюсь и ныряю к нему в объятия. Утыкаюсь лицом ему в грудь, обнимаю за талию. Его ладони гладят мне спину — сверху вниз; он закапывает лицо в мои распущенные теперь волосы.

— Мне жаль, — повторяю и ему. — Так жаль. Я никогда не думала, что он задумал такое. Никогда.

— Никто из нас не мог предвидеть, — отвечает Герм — серьёзный, как я его ещё не видела. — Этот псих всё провернул один. Ничего у нас не спросил. Не выходил на связь. Сначала едва не повесил нас понарошку и заставил поверить, что он предатель, а потом просто исчез — пошёл готовить собственную смерть. Сраный идиот… — его прерывает рыдание. Злиться до конца он не может.

— Где Тена? — спрашивает Хайдес. — Надо пойти проверить.

Гермес хватает его за запястье:

— Нет. Она у себя. Я видел, как она швыряла всё, что попадалось под руку. Попробовал подойти — зарычала. Она в ярости, Хайдес. Никого не хочет видеть.

— Её нельзя оставлять одну, — упирается Хайдес, сжав челюсть. За его спиной небо будто подыгрывает настроению: вспышка молнии вычерчивает его профиль.

— Не все проживают боль одинаково, — отсекает Герм.

На этом спор иссякает.

Гермес отлипает от меня, но вместо того, чтобы разомкнуть контакт, цепляет мизинец за мой.

Тянет к низкой стенке, садится. Я — рядом. Он молчит. Снова где-то уходит в себя.

Хайдес мягко стукает пальцем по его плечу:

— Герм, тебе бы лечь и попросить у Куспиэля капли для сна. Нам всем они нужны. Уже почти шесть утра.

И, к моему удивлению, тот кивает:

— Надо бы. Надо бы поспать. Я так устал… — вздыхает. — Но хочу остаться с вами. Не хочу быть один.

Мы с Хайдесом переглядываемся — понимаем друг друга без слов. Я и говорю:

— Тогда иди в мою кровать. Она достаточно большая для троих. Мы сейчас придём. Поспим вместе.

Гермес вскидывает голову:

— Серьёзно? Я не помешаю?

— Ты всегда мешаешь, — подначивает Хайдес, тщетно пытаясь его развеселить.

Гермес тянется ко мне и чмокает в щёку — едва-едва.

— Спасибо, Маленький рай. — И Хайдесу: — Тебе тоже чмок?

— В постель, ради всех богов, — указывает Хайдес на распахнутые двери.

Чем дальше он отходит, тем тяжелее становятся его шаги — будто жизнь понемногу покидает тело.

Хайдес опускается рядом со мной. Вытягивает длинные ноги, запрокидывает голову. Начинается дождь. Его лицо — за линией навеса, на кожу падают капли. Некоторые садятся на губы, и он слизывает их кончиком языка.

— Как ты рисовала дома в детстве? — внезапно спрашивает. — Я чертил три стороны квадрата, а потом соединял две наклонные линии — это крыша.

Я теряюсь на секунду:

— Да, и я так. Детские простые рисунки — без деталей.

— Дом, когда мы дети, состоит из пяти линий. Вот так. И всё. Мой дом всегда был из пяти штрихов: я, Афродита, Гермес, Афина и Аполлон. Мы построили простой дом и сделали его семейным. А теперь нас трое… это уже не дом. В рисунке не хватает линий. Понимаешь? Его больше нет. — Он говорит спокойно, идеально логично, без эмоций. — У нас его отняли.

Мы молчим.

— Не могу поверить, что он умер, — говорит Хайдес.

— Не могу поверить, что он нашёл в себе смелость забрать свою жизнь, лишь бы не отнимать у меня отца или у тебя… — добавляю. — Я бы никогда не хотела…

— Я тоже. Я был готов умереть, лишь бы вы все остались живы.

— И я.

Наши взгляды встречаются.

— Это потому, что мы два идиота, Хейвен.

Пожимаю плечами. Я бы нас так не назвала.

— Я бы сказала, мы просто слишком любим — и точка.

Он переплетает свои пальцы с моими.

— Я старший брат. Я должен быть сильным для них. И, честно, кажется, я ещё не понял, что Аполлон умер. Не укладывается в голове. Думаю, у меня всё ещё шок.

Я опускаю голову ему на плечо и закрываю глаза. Хотела бы и сама быть в шоке. Потому что Аполлон выстрелил, пока обнимал меня. Он умер у меня на руках. Соскользнул безжизненным — и я ничего не смогла сделать. Только смотреть. Только испачкать руки его кровью. Руки сейчас чистые, но в худших кошмарах я буду видеть их красными.

Я снова и снова прокручиваю сцену в голове. Раз, два, три, четыре, пять. Я снова слышу выстрел и вижу, как Аполлон оседает. Сердце лупит быстрее, воздух режет — хотя ветер треплет мне волосы и гонит по коже мурашки.

Я это переживаю заново.

Столько раз, что возвращаюсь назад во времени. За пару секунд до того, как он нажал на спуск. Аполлон просунул руку в мою тунику. Там был карман. Похоже, у каждой туники был.

Я вскидываюсь. Этого мало — я вскакиваю на ноги от внезапного озарения. На мне уже не туника, а шерстяной свитер и спортивные штаны, кажется, из вещей Хайдеса.

— Хейвен? Что случилось? — встревоженно спрашивает он.

— Где белое одеяние, в котором я была на балу? Где оно? Хайдес, где? — слова путаются, но он понимает.

Он указывает на спальню:

— Сложено и лежит на раковине в ванной. Зачем?

Я срываюсь с места, не отвечая. Гермес уже в кровати, под одеялом, спиной к нам. Если и слышит меня, повернуться не успевает. Я распахиваю дверь ванной и щёлкаю первой попавшейся лампой.

Белая ткань там, где сказал Хайдес. Даже сложенную её выдают кровавые капли. Кронос был прав: на этом полотне кровь светится особенно ярко. Меня передёргивает, к горлу подкатывает.

Его хриплый голос, просивший прощения. Его глубоко-зелёные, добрые глаза. Его жертва.

— Любимая, что там? — шепчет за спиной Хайдес, не прикасаясь — боится меня спугнуть.

— Аполлон что-то положил в карман туники. — Я не могу сглотнуть.

Просить Хайдеса порыться в этом я не могу. Не смогу так с ним поступить. Я глубоко дышу и подхожу. Касаюсь испачканной ткани, будто от сильного нажима она может рассыпаться в пыль, и запускаю пальцы в внутренний карман. Сразу нащупываю что-то. Бумага.

Вытаскиваю запечатанный конверт. Когда показываю его Хайдесу, лицо у него нечитаемое. Кадык судорожно дёргается.

Открываю, дрожащими руками. Письмо, чёрные чернила на ослепительно белой бумаге. Я тяну его к Хайдесу — он отходит, качает головой:

— Это для тебя. Сначала прочитай сама — потом решишь, можно ли и мне.

Я не теряю ни секунды.

Дорогая Хейвен,

если ты читаешь это письмо, значит, меня больше нет. Первое, что ты должна знать: меня это устраивает — значит, ты жива.

Второе — я тебя люблю.

Ты поселилась в моём сердце пятнадцать лет назад и так оттуда и не вышла. Я никогда о тебе не забывал — ни на миг. И потому, что я знал: те напитки, что нам давали в детдоме, коверкали наши воспоминания и восприятие. Я пил их — а потом, вернувшись в комнату, вырывал. Хотел рассказать вам, но мне казалось, что так лучше: чтобы ты, Хайдес и остальные дети забыли тесты и их жестокость. Иногда мне до сих пор снятся те подземные часы. Иногда думаю, что стоило выпить настой из цветов лотоса и позволить, чтобы всё стёрлось.

Я не мог убить брата. Это самый любимый мной человек на свете. И я не мог убить твоего отца, потому что ты — второй самый любимый.

Отвлечь Кроноса от игры, убив себя, — был единственный выход. В каждом деле есть лазейка. Всегда. Если мы её не находим — значит, пока не готовы принять. Я смирился. С той самой минуты, как Кронос сказал, что хочет устроить.

Прости меня — за всё. Если начать перечислять, за что именно я должен просить прощения, это письмо не кончится никогда.

Если во мне осталась крупица твоего доверия, потрать её на эти слова: я никогда не был Минотавром — и тебе нужно доверять ему. Не дай себя обмануть.

Ты выйдешь из лабиринта живой. Выйдешь первой. Я уверен. Ты будешь упряма, импульсивна и безрассудна — но ты сильная. Сильнее меня, сильнее Кроноса. Ты потрясающая женщина, и я не дождусь, когда твоя подлинная жизнь начнётся по-настоящему. Пусть счастье найдёт тебя, прижмётся и больше никогда не отпустит.

Больше всего — я хочу, чтобы вы с Хайдесом были счастливы вместе.

Прошу только о двух вещах, Хейвен: позаботься о моих братьях. Будь тем самым лучшим другом для Гермеса, которым ты уже была. Будь той подругой, в которой Афина не признаётся, что нуждается. Будь тем бесстрашным, чистым любовным светом, которым ты всегда была для Хайдеса. И хорошенько пни Кроноса под зад.

Желаю тебе стакан воды, полный до краёв, аж чтоб переливался через край. Возьми его и утолись. Береги себя.

С бесконечной любовью,

Аполлон.

P.S. Я написал, что не могу перечислять, за что прошу прощения, но вот это стоит отметить.

Прости, что мне пришлось инсценировать свою смерть. Мне нужно, чтобы Кронос думал, будто я мёртв. Только так мы с Гиперионом и Тейей сможем помочь тебе в лабиринте и убить его.

Не делись этим ни с кем, пожалуйста. (Ну, разве что с Хайдесом. Я знаю, ты от него ничего бы не утаила.)

Скоро увидимся.

Письмо выпадает у меня из рук. Глаза застилают слёзы — его слова разом подняли всё. Я уже не понимаю, что чувствую. Мне всё ещё больно — будто он умер. Я злюсь. Я счастлива. Я ошеломлена любым планом, который он затеял. Я…

— Читай, — велю Хайдесу. Он должен знать. Аполлон дал разрешение. Я должна подарить ему то облегчение, что чувствую сама, даже если вслед за ним у него поднимется ярость куда сильнее моей.

Я возвращаюсь в спальню — будто рассчитываю увидеть там его: живого, на ногах, смеющегося над нами.

Но там только Гермес. Кажется, он уснул: грудь ровно поднимается и опускается. Я зову шёпотом — не отвечает.

Я оглядываюсь. В иной раз я бы рванула под ливень и молнии — искать Аполлона в каждом уголке острова.

И тут взгляд цепляется за пустяк, ещё миг назад — незначительный.

Стакан на тумбочке. Я осушила его в три глотка.

Сейчас он снова полон до краёв. И это точно не Гермес. Кто-то заходил в комнату, пока мы сидели на террасе?

Тихий голос в голове шепчет мне ответ. Это был Аполлон. Я готова ручаться.

Глава 54. ОТ ЛУНЫ И ОБРАТНО, ДВАЖДЫ

Дочь Гипериона и Тейи, Селена, богиня луны, была сестрой солнца и зари. Её изображали прекрасной женщиной с бледной кожей, в длинных белых или серебряных одеждах, с факелом в руках и тонким месяцем над головой.

Иногда — правящей колесницей, запряжённой быками, или бигой, следующей вслед за колесницей солнца.

Солнце уже часами как зашло, когда мы с Хайдесом сворачиваем на дорожку к частному пляжу, держась за руки. Полная луна отражается на поверхности воды, подсвечивая тёмный простор моря.

Этот день пролетел. Буквально: я его проспала. Проснулась под вечер. Хайдес ждал меня, сидя на кровати с книгой. В углу стояла сервировочная тележка с едой — завтрак, обед и ужин. Я поклевала понемногу всего и выпила пол-литра воды.

Прошлая ночь была… жёсткой — после письма Аполлона. Хайдес зацепился руками за листы так, что мне пришлось вытаскивать их и уводить его в кровать. Он был в шоке. Я смотрела на Хайдеса, пока веки уже не могли держаться открытыми. Заснула, а он всё ещё лежал с распахнутыми глазами, уставившись в потолок.