Художник из 50х

Глава 10

Утром Гоги проснулся и медленно обвёл взглядом свою комнату. Железная кровать с продавленным матрасом, шаткий стол на трёх ногах, единственный стул — тот самый, что сделал недавно. Мольберт, сундук с вещами. И всё. Пустота, которую не заполнял даже утренний свет из окна.

Десять квадратных метров жизненного пространства, а чувство — словно живёт в сарае. Казённая обстановка, никакого уюта, ничего личного, кроме красок да самодельных резных фигурок на подоконнике.

Он встал, прошёлся по комнате. Пять шагов в одну сторону, четыре в другую. Под ногами скрипели доски пола, где-то сквозило из щелей в стенах. А ведь это — дом. Место, где он должен отдыхать, творить, думать.

— Что за жизнь, — пробормотал он, глядя на облупившиеся обои.

Вчерашние хокку научили видеть красоту в простых вещах. Но красота и убогость — разные понятия. Можно принимать скромность быта, но зачем мириться с его безликостью?

Гоги подошёл к окну, посмотрел во двор. Марья Кузьминишна развешивала бельё, напевая что-то под нос. Василий Иванович чинил забор. Обычная жизнь простых людей, которые умеют находить радость в малом.

А что мешает ему сделать своё жилище красивым? Деньги есть — вчера Щусев заплатил хорошо. Руки умелые, инструменты имеются. Материал можно достать. Дело только за желанием.

Он сел на кровать, достал блокнот. Начал набрасывать план. Что нужно для полноценной жизни? Шкаф для одежды — пока вещи лежат в сундуке. Книжная полка — альбомы и сборники стихов требуют достойного места. Комод с ящиками для мелочей. Может быть, кресло у окна — для чтения и размышлений.

Мебель должна быть не просто функциональной, но и красивой. Резьба, инкрустация, благородные пропорции. Каждая вещь — произведение прикладного искусства.

Стиль? Что-то среднее между русской традицией и восточной эстетикой. Простота линий, но богатство деталей. Функциональность, но с поэтической душой.

Гоги оделся и пошёл искать материал. На лесопилке за околицей торговали досками, брусом, фанерой. Хозяин — крепкий мужик с добрыми глазами — помог выбрать хорошую древесину.

— На мебель берёшь? — спросил он, глядя на отобранные доски.

— На мебель. Сам делать буду.

— Правильно. Своими руками лучше выходит. Душу вкладываешь.

Дуб для каркасов, сосну для полок, берёзу для мелких деталей. Всё сухое, без сучков, хорошо обработанное. Материал стоил прилично, но качество того стоило.

Дома Гоги разложил доски на полу, начал планировать. Сначала шкаф — самая сложная вещь. Нужны точные размеры, правильные соединения, надёжная конструкция.

Чертил долго, перемеряя каждую деталь. Шкаф должен был вписаться в угол между окном и дверью, не загромождая и без того тесное пространство. Высокий, но неширокий. С резными дверцами и изящными ручками.

К вечеру проект был готов. Гоги убрал доски в угол, сложил инструменты. Завтра начнёт воплощать задуманное.

— Мастеришь? — спросил Пётр Семёнович, заглянув в комнату.

— Мебель буду делать. Обстановку менять.

— Сам? А не проще купить готовую?

— Готовая — безликая. А я хочу, чтобы каждая вещь характер имела.

Пётр Семёнович покачал головой, но ничего не сказал. Уходя, бросил:

— Художники — народ странный. Им всё не как у людей подавай.

А Гоги сидел у окна и представлял, какой станет комната через месяц-другой. Шкаф с резными дверцами, полки с книгами, удобное кресло у окна. Уют, созданный собственными руками.

Не роскошь — просто красота в повседневности. Среда, которая будет настраивать на творчество, помогать думать и мечтать.

Дом должен быть не просто укрытием, а продолжением души. Местом, где хочется жить, а не выживать.

И он сделает такой дом. Обязательно сделает.

Утром Гоги начал работу над шкафом. Разметил доски, проверил размеры по чертежу. Пила входила в дуб тяжело — твёрдая древесина требовала терпения. Но каждый распил получался ровным, без сколов.

Первым делом — каркас. Боковые стенки, дно, верх, задняя стенка. Соединения делал шипами — надёжно, без единого гвоздя. Древние плотницкие традиции, когда мебель служила веками.

Рубанок снимал стружку длинными лентами. Дуб становился гладким, шелковистым. Приятно было чувствовать, как грубая доска превращается в благородную деталь мебели.

— Что строишь? — поинтересовался Николай Петрович, заглянув в окно.

— Шкаф. Для одежды.

— Сам делаешь? Дело хорошее. Мой дед тоже столяром был, всю мебель в доме сам мастерил.

К полудню каркас был готов. Гоги собрал его насухую, проверил геометрию. Всё сошлось идеально — ни зазоров, ни перекосов. Можно было клеить.

Столярный клей варил на примусе. Варево пахло рыбой, но держало крепко. Промазал соединения, собрал каркас, стянул струбцинами. Теперь нужно было ждать — сутки на высыхание.

На следующий день принялся за дверцы. Рамочно-филёнчатые, в старинном стиле. Тонкие рамки из дуба, филёнки из сосны. Сложная работа, требующая точности.

Филёнки хотелось украсить резьбой. Но какой? Советские символы здесь неуместны. Цветы и листья банальны. Нужно что-то нейтральное, но поэтичное.

Вспомнил японские мотивы. Ветви сакуры? Слишком экзотично. Бамбук? Тоже не наше. А вот берёзовые ветви — самое то. Русское дерево, но в восточной стилистике.

Набросал эскиз. Тонкие ветви изгибаются по диагонали филёнки. Листья редкие, стилизованные. Пара птичек на ветках — не детально, а намёком.

Резьба шла легко. Тонкий нож входил в сосну как в масло. Ветви получались живыми, естественными. Листья — каждый со своим характером. Птички — едва намеченные силуэты.

— Красиво! — восхитилась Нина, заглянув к нему. — Как настоящие ветки.

— Спасибо. Хочется, чтобы мебель была не просто функциональной.

— А можно помочь? Я умею шкурить.

Гоги дал ей наждачную бумагу. Нина старательно обрабатывала детали, убирая малейшие неровности. Работали молча, но рядом друг с другом. Приятно было чувствовать участие.

К концу недели шкаф был готов. Гоги покрыл его морилкой — тёмно-коричневой, подчёркивающей текстуру дуба. Потом воском, отполировал до блеска.

Резьба заиграла на солнце. Берёзовые ветви словно шевелились на ветру. Птички готовы были вспорхнуть. Простой растительный орнамент, но какой живой!

— Произведение искусства, — сказал Василий Иванович, оценив работу. — У моего деда такая мебель была. Ещё до революции делали.

— А петли где возьмёшь? — спросил Пётр Семёнович практично.

— Куплю в скобяной лавке. Латунные, красивые.

Установка заняла целый день. Нужно было точно подогнать петли, врезать замки, отрегулировать дверцы. Но результат стоил усилий.

Шкаф встал в углу как влитой. Не громоздкий, но вместительный. Резные дверцы притягивали взгляд, но не утомляли. Благородная мебель, сделанная с душой.

Гоги повесил в него свою одежду. Костюм, рубашки, пальто — всё аккуратно разложил по полкам. Теперь вещи имели достойный дом.

— Совсем другое дело, — сказал он, любуясь результатом.

Комната сразу изменилась. Появился центр композиции, благородная доминанта. Не мебель, а произведение прикладного искусства.

Соседи приходили посмотреть. Хвалили работу, удивлялись мастерству. Кто-то даже заказы предлагал — сделать что-то и для них.

— Подумаю, — отвечал Гоги. — Сначала себе обстановку закончу.

Но внутренне уже планировал следующие проекты. Комод с ящиками, книжные полки, кресло у окна. Каждая вещь — с характером, с душой.

Мебель своими руками — это не просто экономия. Это способ создать вокруг себя мир красоты. Среду, которая радует глаз и вдохновляет на творчество.

А резные берёзовые ветви будут каждый день напоминать — в жизни должна быть поэзия. Даже в самых простых, бытовых вещах.

В воскресенье утром к Гоги постучали. За дверью стоял Щусев — усталый, с папкой чертежей под мышкой. Обычная интеллигентская уверенность куда-то исчезла.

— Алексей Дмитриевич! Проходите, проходите. Чай будете?

— Спасибо, не откажусь. — Щусев сел на единственный стул, положил папку на стол. — У меня к вам дело, Георгий Валерьевич. Деликатное.

Гоги поставил чайник на примус, достал лучшую посуду.

— Слушаю.

— Видите ли, я работал над проектом. Дворец культуры в новом районе. Два года чертил, считал, согласовывал. — Щусев открыл папку, показал листы. — А вчера комиссия отклонила. Сказали — слишком… изысканно.

Гоги посмотрел на чертежи. Действительно красивое здание — классические пропорции, благородная архитектура. Колонны, фронтоны, изящные детали. Дворец в полном смысле слова.

— И что теперь?

— А теперь строить будут типовой проект. Коробку бетонную с прямоугольными окнами. — Щусев горько усмехнулся. — Дёшево и сердито.

Чайник закипел. Гоги заварил чай, разлил по стаканам.

— А я при чём?

— Хочу сохранить проект. Не на бумаге — на холсте. Чтобы люди увидели, каким мог быть этот дворец. — Щусев внимательно посмотрел на него. — Вы умеете делать гравюры?

— Пробовал. Получается.

— Тогда вот моя просьба. Сделайте гравюру по моим чертежам. Не техническую, а художественную. Чтобы здание жило, дышало.

Интересная задача. Превратить архитектурные планы в произведение искусства. Показать красоту несуществующего здания.

— А сколько заплатите?

— Сто рублей. И ещё пятьдесят, если получится хорошо.

Полторы сотни за гравюру — очень достойно. Гоги кивнул.

— Договорились. Когда нужно?

— Через неделю. У меня будет встреча с… влиятельными людьми. Может, удастся переубедить.

Щусев развернул главный чертёж — фасад здания. Гоги изучал пропорции, детали, общую композицию. Красивая архитектура, но как передать её на бумаге?

— А в каком стиле делать? Классическая гравюра или что-то современное?

— На ваше усмотрение. Главное — чтобы впечатляло.

После ухода Щусева Гоги ещё долго рассматривал чертежи. Дворец культуры получался величественным — достойный храм искусств. Жаль, что такие проекты считают слишком роскошными.

Он достал медную пластину, инструменты для гравировки. Техника сложная, но результат того стоит. Линии получаются чёткими, детали проработанными.

Начал с общих контуров. Здание вписал в композицию так, чтобы подчеркнуть его монументальность. Перспектива снизу, небо с облаками, деревья для масштаба.

Работал по вечерам, при свете керосиновой лампы. Резец снимал тонкие завитки металла, прорезая линии разной глубины. От тонких штрихов для неба до глубоких борозд для теней.

Колонны вырезал особенно тщательно. Каждая с капителью, каждая со своим характером. Фронтон украсил барельефом — аллегорическими фигурами, символизирующими искусства.

— Что делаешь? — спросила Нина, заглянув к нему.

— Гравюру. Дворец культуры, который не построят.

— Почему не построят?

— Слишком красивый. Сказали — изысканно.

Нина посмотрела на чертежи, потом на начатую гравюру.

— А мне нравится. Как в сказке. Жаль, что такие дворцы только на бумаге остаются.

Через неделю работа была готова. Гоги сделал пробный оттиск — аккуратно нанёс краску на пластину, приложил бумагу, прокатал под прессом.

Результат превзошёл ожидания. Дворец получился живым, объёмным. Игра света и тени придавала архитектуре торжественность. Здание словно готово было принять первых посетителей.

Щусев пришёл точно в срок. Увидел гравюру и ахнул.

— Господи, да это же… это лучше, чем я задумывал! Вы оживили мой проект.

— Вам нравится?

— Восхищаюсь! — Щусев не мог оторваться от оттиска. — Вот что значит настоящий художник. Смотреть умеете.

Он расплатился полностью — полторы сотни, как обещал.

— А можно ещё один оттиск? Для архива.

— Конечно.

Гоги сделал второй экземпляр. Щусев аккуратно упаковал гравюры в папку.

— Будем надеяться, что красота победит, — сказал он на прощание.

Но через месяц в газетах появилась заметка о начале строительства нового дворца культуры. Фотография показывала бетонную коробку без единого украшения. Типовой проект, дёшево и быстро.

А гравюра лежала в папке у Щусева — памятник несбывшейся мечте об архитектуре, где красота важнее экономии.

Ещё один мир, который остался только на бумаге.

После ухода Щусева Гоги почувствовал потребность в простой, успокаивающей работе. Гравюра далась нелегко — слишком много мелких деталей, слишком высокая ответственность. Хотелось взяться за что-то знакомое, не требующее напряжения.

Из сундука достал заготовку из липы — кусок размером с ладонь, уже обструганный и отшлифованный. Сел к окну, взял самый удобный нож. За окном накрапывал дождик, но в комнате было тепло и уютно.

Что вырезать? Что-то советское, патриотичное. Красноармейца времён Гражданской войны — в будёновке, с винтовкой, в шинели. Классический образ, который не вызовет подозрений.

Первые надрезы — общий силуэт. Фигура в полный рост, в динамической позе. Не парадное по стойке «смирно», а живое движение. Солдат идёт в атаку или на марше — живой человек, а не застывший памятник самому себе.

Нож входил в липу легко и мягко. Стружка падала тонкими завитками, обнажая светлую древесину. Приятная, медитативная работа — руки заняты, но мысли свободны.

Постепенно из заготовки проступала фигура бойца. Гоги работал от общего к частному — сначала основные массы, потом детали. Голова в будёновке, туловище в гимнастёрке, ноги в портянках.

Особое внимание уделил винтовке. Трёхлинейка Мосина — легендарное оружие, которое помнил ещё по фронту. Длинный ствол, деревянное ложе, характерный затвор. Вырезал аккуратно, соблюдая пропорции.

— Что делаешь? — спросил Пётр Семёнович, заглянув в комнату.

— Красноармейца. Времён Гражданской войны.

— А, понятно. Хорошее дело.

Пётр Семёнович посмотрел на работу, одобрительно кивнул и ушёл. А Гоги продолжал резать. Лицо под будёновкой — молодое, решительное. Не портрет конкретного человека, а собирательный образ защитника революции.

Шинель развевается на ветру — несколько точных линий передавали движение ткани. На груди — красноармейская звезда, на ремне — штык-нож. Всё как полагается историческому красноармейцу.

К вечеру основная резьба была закончена. Гоги отшлифовал фигурку тонкой наждачкой, убрал все неровности. Красноармеец получился динамичным, выразительным.

Теперь роспись. Достал краски, кисти, начал с гимнастёрки. Цвет защитный — серо-зелёный, выцветший. Не парадная форма, а фронтовая, потёртая.

Шинель — серая, тяжёлая. Обмотки на ногах — грязно-белые. Сапоги — чёрные, стоптанные. Всё как было на самом деле — война не место для чистоты и лоска.

Винтовку красил особенно тщательно. Металлические части — тёмно-серые, с отблесками. Деревянное ложе — коричневое, потёртое от долгого использования. Ремень — кожаный, почерневший от времени.

Лицо — главное в любой фигурке. Гоги рисовал тонкой кистью — розоватая кожа, карие глаза, русые усы. Выражение серьёзное, но не суровое. Человек, который знает, за что воюет.

Будёновка — красная, со звездой. Символ Красной Армии, знак новой эпохи. Раскрашивал аккуратно, помня о символическом значении.

— Какой красивый! — восхитилась Нина, заглянув к нему. — Как живой.

— Спасибо. Хотелось передать дух того времени.

— Ах да, ты же воевал…

— Да. Но Гражданская была до моего рождения.

— Но всё равно передал правильно. Видно, что понимаешь.

Последние штрихи — блики на глазах, тени на складках одежды, потёртости на снаряжении. Фигурка ожила, стала объёмной.

Гоги поставил красноармейца на подоконник рядом с другими работами. Теперь там стояли птичка, мудрый старик и боец революции. Разные эпохи, разные судьбы, но все — частицы большой истории.

Работа над фигуркой успокоила, привела мысли в порядок. Простое ремесло лечило лучше любых лекарств. Руки помнили правильные движения, глаз безошибочно определял пропорции.

За окном стемнело. Гоги убрал краски, вымыл кисти. Рабочий день закончен, можно отдохнуть. А красноармеец будет стоять на окне, напоминая о героическом прошлом страны.

Даже в мелочах можно служить искусству. Даже простая резная игрушка может нести в себе историческую память.

И это тоже важно.