Хранительница врат

12

Утро тянется долго и тихо. Слышен лишь стук копыт, прокладывающих тропу сквозь лес. Мы мчимся через деревья, нередко растущие так часто, что кажется, протиснуться негде. Я пригнулась к шее Сарджента, и ветер швыряет мне в лицо шелковистую черную гриву. Волосы у меня растрепались от скачки, несколько раз я цеплялась ими за низко нависшие ветки.

Скачка оставляет много времени на всякие мысли. А мне есть о чем подумать: о моей сестре и нашей встрече на Равнине, о страхе за Джеймса, о Соне и о возникшей между нами пропасти, о нашем путешествии в Алтус и демонических псах, что гонятся за нами.

Но чаще всего мысли мои обращаются к Луизе.

Мне отчаянно не хочется верить в догадки, однако мысленным взором я вижу одни и те же образы: лицо Луизы, замершее в непривычном, почти сердитом выражении, — такой я ее теперь вижу каждый день с тех пор, как мы уехали из Лондона. Вижу, как она входит в палатку после частых и неоправданных отлучек. Вижу, как она сидит ранним утром у реки, тайно гадая по магической чаше.

Я, конечно, знаю, что это возможно — что призрачное воинство, падшие души хотят нас разобщить и наверняка попытаются это сделать. Наверное, я просто не осознавала, что они незаметно и постепенно начнут разрывать узы, которые я привыкла считать священными, узы между Соней, Луизой и мной — узы между двумя Ключами и мной, Вратами. Да, я была слишком наивна.

Настанет время, когда придется заговорить о предательстве Луизы, пусть даже и невольном. Однако сейчас, когда мы скачем во весь опор через лес, все ближе и ближе к Алтусу, я не могу позволить себе отвлекаться ни на что. Покамест остается лишь принять за данность: то, что известно Луизе, возможно, узнает и воинство. А значит, от нее следует скрывать все, что может пригодиться для победы Самуила.

Мы останавливаемся лишь один раз, совсем ненадолго — накормить и напоить лошадей. Быть может, виной тому мое воображение, но чудится, что по воздуху разливается недоверие — физически ощутимое, живое, трепещущее. Эдмунд занимается лошадьми, Соня с Луизой садятся отдохнуть под деревьями у ручья, а я нервно расхаживаю по поляне. Пока лошади остывают, никто не разговаривает, никто не задает вопросов ни о наших сегодняшних планах, ни близко ли мы уже к океану — что означает, близко ли мы к Алтусу.

Нервы у меня натянуты точно струны, от все нарастающей тревоги, которую я начала ощущать еще во время утренней скачки. Эта тревога не имеет никакого отношения к Луизе — она напрямую связана с теми, кто гонится за нами по лесу. Я уже научилась серьезно относиться к такого рода ощущениям — что на Равнинах, что в нашем мире, — ибо они обычно внушены моими недавно обретенными талантами и способностями. В навязчивом, сосущем где-то под ложечкой чувстве я распознаю предупреждение: гончие нагоняют. В каком-то крохотном, темном закоулке души я слышу их дыхание.

Эдмунд наконец шагает к своему коню и велит нам садиться по седлам. Я поспешно подъезжаю к Эдмунду и спрашиваю, понизив голос так, чтобы мои подруги, очень занятые в эту минуту, не услышали:

— Догоняют, да?

Эдмунд с тяжелым вздохом кивает.

— Коли не найдем реку, так сегодня же и догонят.

— А мы найдем? — быстро спрашиваю я, понимая, что на разговор осталось несколько секунд: Соня с Луизой уже почти подтянулись.

Эдмунд оглядывается, проверяя, никто ли не слышит, и, понизив голос, отвечает:

— У меня есть нечто вроде карты. Старая, правда, но не думаю, что за последние пару сотен лет этот лес сильно изменился.

Я поражена. Эдмунд ни разу прежде не упоминал никакой карты.

— По ней-то вы нас и вели?

Он кивает.

— Память у меня, сами понимаете, уже не та, что прежде. А я не хотел никому говорить… — Он снова оглядывается на Соню с Луизой. — Не хотел, чтобы картой кто-нибудь завладел. Местоположение Алтуса всегда держалось в строжайшей тайне. Мало кто вообще о нем знает, а еще меньше найдется тех, кто знает, как туда добраться. Ваш отец перед смертью оставил мне карту, чтобы я вас туда отвел, коли вам понадобится безопасное пристанище. В лесу есть и другие… стражи, которые отваживают незваных гостей, но все равно мне страсть как не хотелось бы привести к порогу Алтуса врагов.

Едва ли я в том положении, чтобы корить Эдмунда за скрытность. Мало ли у меня самой тайн?

— Понятно. И что это за карта?

— Сперва я вел вас к Алтусу самым быстрым путем, но как понял, что нас преследуют гончие, двинулся кружной дорогой.

— Но… если за нами погоня, не лучше ли попасть в Алтус как можно скорее?

Эдмунд снова кивает.

— С одной стороны, оно, конечно, так. Но как мы ни спеши, всегда остается вероятность, что нас нагонят. Зато на карте… на карте обозначена какая-то большая река — довольно широкая. Быть может, достаточно широкая, чтобы окончательно стряхнуть преследователей с нашего следа. Это недалеко от океана, где нас будет ждать ладья с Алтуса. Если мы оторвемся от гончих у реки, а оттуда прямиком двинемся к океану, то, пожалуй, больше никакие опасности не повстречаем. По крайней мере, со стороны гончих.

— А река глубокая?

Эдмунд вздыхает и, развернув коня, глядит на меня через плечо.

— Это мы узнаем, только добравшись туда. Но по карте похоже, что глубина порядочная.

Он командует трогаться в путь. Я занимаю свое привычное место в ряду, изо всех сил стараясь не думать об услышанном. Новости — час от часу не легче. Неизвестно, удастся ли нам обогнать гончих. Неизвестно, достаточно ли глубока река. Неизвестно, что за всадник преследует нас по лесам. Ничего не известно. Так что лучше уж приберечь силы — и духовные, и физические — на конкретные задачи.

Пока я могу лишь скакать.

Ах, как хотелось бы думать, что мы все же оторвались от наших врагов, что гончие далеко позади и едва ли настигнут нас. Но это неправда. Я знаю: они все ближе и ближе, хотя мы мчимся очень быстро. Я и представить себе не могу, что наши преследователи способны бежать еще быстрее.

Эдмунд тоже это чувствует. Вскоре после того как мы покинули поляну, где делали привал, он начинает понукать коня. Я слышу, как он кричит на несчастного скакуна, и сама припадаю к шее Сарджента, молча умоляя его скакать быстрее — хотя по тяжелому, хриплому дыханию скакуна понимаю, что и так уже почти загнала его.

На Эдмундову карту я не успела даже краешком глаза взглянуть. Не успела спросить, далеко ли мы от спасительной реки. Однако чем дольше мы скачем через чащу, чем темнее становится небо в преддверии наступающего вечера, тем лихорадочнее я надеюсь, что недалеко, тем судорожнее бормочу бессвязные мольбы о помощи, обращенные к любому, кто услышит меня, — Богу, Совету Григори, Сестрам.

И все же этого мало. Буквально через несколько секунд, всего лишь через несколько секунд после моих торопливых молитв я слышу, как погоня мчится по лесу сзади, чуть справа от нас. И те, что бегут меж дерев, не обычные звери. Я слышу зловещий вой — и понимаю: даже самый лютый волк, самый страшный пес были бы благословением небес по сравнению с нашими преследователями. Рык, что раскатывается под кронами — не обычный звериный вой. Нет, гораздо ужаснее.

«Потусторонний, — только и думаю я. — Иного слова не подобрать».

А затем слышится треск. Звери, преследующие нас, не похожи на легконогих обитателей леса. Они проламываются, продираются сквозь завесу листвы воплощением грубой силы. Сухой треск ломающихся ветвей так громок, что кажется, будто само небо раскалывается надвое.

Луиза и Соня не оглядываются, а продолжают подгонять коней с упорством одержимых. Глядя им в спины, я перебираю в уме до боли короткий список возможностей для спасения, как вдруг слышу безошибочно узнаваемый звук текущей воды. Тропа впереди светлеет — сперва совсем чуть-чуть, а потом резко. Река близко!

— Только не останавливайся! Пожалуйста, не останавливайся! — шепчу я на ухо Сардженту. Перед такой рекой, как описывал Эдмунд, любой конь замрет, а мы сейчас не можем позволить себе промедления.

Мы вырываемся на прогалину, и я вижу — словно зеленые самоцветы сверкают в лучах догорающего солнца. В ту самую минуту, как мы устремляемся к воде, гончие почти настигают нас, они уже так близко, что я чую их запах, странную смесь шерсти, пота и гниения.

Скакун Эдмунда вбегает в реку, даже не замедлив шаг. Следом за ним — и конь Луизы. Однако Сонина лошадь скачет все медленнее и вот уже останавливается в нескольких шагах от края реки. Соня понукает ее, умоляет, точно та в силах понять ее слова, но толку нет — серая кобылка словно вросла в землю.

У меня есть одно лишь мгновение — мгновение, в котором все вокруг происходит и слишком медленно, и слишком быстро, — на то, чтобы принять решение. Сделать это легко, хотя бы потому, что у меня практически не осталось выбора.

Остановив коня, я разворачиваюсь навстречу гончим.

Сперва на опушке передо мной никого нет, но я слышу, как погоня близится, и успеваю снять со спины лук и выхватить из заплечного мешка стрелу. Наложить ее на тетиву и приготовиться к выстрелу для меня — что вторая натура, хотя никакие тренировки в Уитни-Гроув не могли бы подготовить меня к виду зверя, первым выскакивающего из-за деревьев.

Он совсем не такой, как я думала, какими рисовала себе адских гончих. Не черное чудовище с красными глазами, отнюдь — уши пылают красным огнем, зато шерсть мерцает белизной. Зловещий контраст: жуткий зверь — а это и в самом деле жуткий зверь, ростом почти с Сарджента, — с девственно-белым мехом. Наверное, я бы рискнула, поборов страх, погладить этот мерцающий мех — когда бы не изумрудные глаза пса. Глаза, так похожие на мои. На глаза моей матери и моей сестры. Они взывают ко мне жутким напоминанием о том, что, хотя мы и находимся на разных сторонах, но безжалостно связаны пророчеством, объединяющим нас всех.

Сзади из чащи доносится вой остальных гончих. Не знаю, сколько их там еще, но все, что остается — уничтожить как можно больше, хотя бы попробовать, и надеяться, что это даст моим друзьям время переправиться через реку.

Прицелиться как следует нелегко. Гончие быстрее любого зверя, их почти прозрачный мех словно растворяется в туманной дымке. Лишь благодаря сверканию ушей и мерцанию магнетических глаз я не теряю их в тумане.

Тщательно прицелившись туда, где, по моим представлениям, находится грудь зверя, я стараюсь приноровиться к его скорости, туго натягиваю лук и выпускаю стрелу. Она мчится по воздуху, описывает над прогалиной изящную дугу и попадает прямо в пса — да так внезапно, что я искренне изумляюсь, увидев, как он падает.

Я снова натягиваю лук для следующего выстрела, и краем глаза замечаю какое-то движение. Из-за деревьев справа от меня с треском вылетает второй белоснежный зверь. Он разворачивается ко мне, и мысль моя работает со скоростью света. Собравшись, я сосредотачиваюсь на псе, что сейчас стоит предо мной. Его-то я уж точно уложу, пока он до меня не добрался, — но тут слева на поляну проламывается еще одно чудище.

И много, много других воют в лесах за ними.

У меня начинают трястись руки. Застыв с луком в руках, я лихорадочно думаю, думаю… Пытаюсь решить, что делать. Внезапно сзади и чуть слева от меня раздается громкий треск, и пес, выбежавший на прогалину вторым, падает замертво. Воздух наполняет запах пороховой гари, и я, не оборачиваясь, знаю: Эдмунд прикрывает меня огнем из ружья.

— Лия! Нет времени! К реке! Быстро!

Голос Эдмунда разбивает мою хрупкую решимость. Я разворачиваю Сарджента к реке и гоню его в воду со всей скоростью, не выпуская лука из рук. Эдмунд проносится мимо меня, глубже в реку, но Сонина кобылка так и не трогается с места. Соня отчаянно пытается уговорить, заставить ее — но тщетно. Лошадь пляшет на каменистой отмели и в ответ на все Сонины приказы лишь отворачивается.

Времени на размышления нет. Совсем нет. Скача к кромке воды мимо Сони, я протягиваю руку и со всей силы хлопаю ее лошадь по крупу.

Я даже не знаю, получилось ли у меня — потому что Сарджент галопом проносится мимо нее и влетает в реку. Копыта его с плеском стучат по воде. Впрочем, я скорее ощущаю, чем слышу это, — в ушах стоит вой гончих, так близко, что чудится, дыхание их уже обдает жаром мне спину. Я гоню Сарджента вперед, молясь, чтобы он не остановился и не развернулся обратно к берегу.

Однако не этого стоит мне бояться на самом деле. Мой скакун бесстрашно готов двигаться дальше, на тот берег. Нет, главный мой враг сейчас — это страх, что внезапно захлестывает меня всю, без остатка. Он поднимается с ног, уже погрузившихся в воду, ползет вверх, затопляет грудь, в которой бешено колотится сердце — так сильно, что я уже и гончих не слышу. Дыхание становится быстрым и неглубоким, но порыва бежать спасаться не возникает. Напротив, я туго натягиваю поводья, заставив Сарджента остановиться так резко, что он едва не теряет равновесия.

Соня галопом проносится мимо нас.

Я застыла на Сардженте, а Сарджент, повинуясь мне, застыл в нескольких шагах от берега. От страха я впадаю в полнейшее оцепенение — сейчас я скорее умру от зубов гончих, чем рискну бросить вызов реке.

— Пора!

Я поворачиваюсь на голос. Рядом со мной Эдмунд. Меня одолевают противоречивые чувства: я и огорчена тем, что он не переправился через реку, и благодарна за то, что он пришел мне на выручку.

Глаза наши встречаются — на секунду, не дольше. Внимание мое отвлекает какой-то звук на берегу. Это не гончие — кто-то другой. Позади псов возникает черный конь со всадником, завернутым в плащ с накинутым на голову капюшоном. Неизвестный невозмутим, как будто гончие — всего лишь свора охотничьих псов.

Это удивительно само по себе. Всадник откидывает с лица капюшон, и я окончательно утрачиваю способность хоть как-то понимать происходящее. В голове у меня лишь вопросы.