Ход кротом

У кого когда дрожат руки, или революционная решимость

На том конце радиолинии холодный Анадырь. Край света, за каким-то чертом запонадобившийся Корабельщику. Ведь не всерьез же он говорил о мосту через Берингов пролив! Да и еще в возмутительной кооперации с Крымско-белогвардейскими мостостроителями.

Нет, сам-то мост чертов пришелец, вполне возможно, и выстроит. Но кому по нему ездить? Туда же тысячи и тысячи километров по тайге страшнее Транссиба! А главное: зачем такой мост американцам? Им от индустриального Чикаго до Анкориджа и Нома надо строить железку на половину земного шара. Даже Юконское золото, помнится, не сподвигло джентльменов на подобный риск. А тут ради какой выгоды устилать вечную мерзлоту миллиардами долларов?

Но людям, собравшимся в каком-то никому неизвестном подвале — вот уже три года они встречаются всякий раз в новом помещении, сегодня встреча даже и не в Москве — отсутствие Корабельщика на руку. Сегодня, получив от радиста подтверждение, что неугомонный наркоминф именно в Анадыре, люди сошлись в темном низком сводчатом подвале, где некогда купцы запирали под замок винные бочки.

На пустых бочках и расселись, подстелив от пыли у кого что нашлось.

— Итак, насколько мы продвинулись в главном?

Голос мужской, хриплый, искаженный нарочно повязанным платком. Сведения о черных зеркальцах, умеющих запомнить сказанное и потом воспроизвести, разошлись понемногу. Положим, не по всей стране. Однако, среди заинтересованных лиц информация собирается.

— Нам удалось установить лишь то, что Крот в самом деле владеет громадным запасом знаний. В частности, по биологии. Лекарства, медицинские приборы, да вот хотя бы тот же аппарат Илизарова. Мне с его помощью лечили раненую под Царицыным ногу. Оперировали здесь, в Киеве. Все срослось с первого же раза верно, и ходить я начал уже через месяц, а не через полгода, как обещали другие.

— Но испанку ему сдержать все-таки не удалось.

— Так здесь не от вакцины больше зависит, а от возможности эту вакцину вовремя и в больших объемах распространить по всей Республике. Опять же, в войну не до прививок. Вы же знаете, что при холерных бунтах именно докторов убивают в первую голову! Народ у нас пока что темный. Господь бог ничего бы не сделал, не то, что Крот. Сколько народу спасла эта его вакцина, я не могу подсчитать даже приблизительно.

— Вы как будто его защищаете, — долетела из пыльной темноты явная насмешка. — Вы не забыли, для чего мы вообще тут собираемся?

— А вы не забыли, что у нас в любом случае будет всего единственная попытка? Это вам не губернатора стрелять руками экзальтированной барышни.

— Перестаньте, товарищи. Вы правы и неправы одновременно. Всякие там вакцины и э-э… Другие вещи… Важны, конечно. Но идея социализма важнее! И потому мы не имеем права дольше тянуть. К возвращению Крота из Анадыря нам следует иметь четкую позицию. Что у нас на внешнем фронте?

— Англия обещала нам помощь.

— Надеюсь не так, чтобы мы выступили и раскрылись, а джентльмены потом тиснули в газетах три-четыре благожелательные статейки? Помните, как они помогли белым в Закавказской СФСР?

— Да уж… Помогли.

— Какой болван там додумался плюнуть на пол?!

— Виноват.

— Вот вы и проследите, чтобы все следы исчезли.

— Слушаюсь.

— К делу. Позиция Франции?

— Во Франции, с подачи джентльменов, набирают силу фашисты. Даже нацисты.

— Поясните, в чем разница?

— Нацисты превозносят лишь единственно свою нацию, и все проблемы, все нехватки чего бы то ни было, предлагают решить за счет грабежа других наций. Простое решение, очень приятное для простых людей. Все понятно, никаких заумных экономических теорий. Отнять у соседей и разделить на всех.

Кто-то хмыкнул, наверняка подумав, что и коммунисты начинали с простого: отнять у богатых и разделить на бедных; да ведь и не изменилась политика. Просто коммунисты раскулачивают богатеев, не разделяя их по нациям.

Оратор отфыркался от лезущей в рот и нос пыли, продолжил:

— Фашисты, не упирая особо на грабеж соседей, тем самым и не настраивая их против себя, провозглашают единое корпоративное государство. Хорошо начали они в Италии. Но там, если помните, на удивление вовремя произошел взрыв, убравший сразу всю верхушку, все сливки фашистской партии. Перспективной молодежи осталась дорога разве что в социалисты, в те же нацисты, или вот в Коминтерн…

Взрыв, подумал человек у самого входа. Наверняка, взрыв устроил Крот. Все так же недоказуемо, как и в случае с Троцким или Тухачевским. Какие-то «бешеные» или «непримиримые» арабы, как они там называются? «Фидайины», «абреки», как-то еще. Брошенная кем-то якобы в пространство подсказка. Затем оставленная возможность украсть взрывчатку. В портовом кабачке один-два грамотных сапера как бы случайно поделятся правилами ее закладки…

Почти год итальянцы искали на востоке связи Кемаля Ататюрка с неизвестным Гамалем. Восток — вотчина французов, а у тех с итальянцами общая граница в районе Ниццы и Савойи. Соответственно, есть и приграничные инциденты, и земельные споры. Французы не допустили итальянскую разведку — и без того не хватающую звезд с неба — в свою песочницу. Кроме того, на южном берегу Каспийского Моря так и не умерла Гилянская Советская Республика. В Гиляни вполне свободно работают как чекисты, так и зарождающаяся военная разведка, «мальчики Фрунзе». Тут не до поиска неведомо кого, тут надо спасать Персию с Ираном от потопа голубых книжечек «мужицкого князя Кропоткина».

Кропоткина, кстати, все тот же Крот в позапрошлом году вылечил от воспаления легких. Не своими руками, понятно: докторам порошков отсыпал. Так что великий теоретик анархизма жив, хоть и не настолько здоров, чтобы кататься по Парижам. Зато в Приазовской Махновской Республике, как ее теперь все называют, пользуется авторитетом неимоверным.

Так вот, взрыв — мысль неплохая. Но как его устроить? Самое главное: сколько надо взрывчатки на обычного человека, известно. Достаточно небольшой тротиловой или даже динамитовой шашки. А сколько нужно взрывчатки на инопланетного пришельца, кто может сказать?

Отспорив о разнице между нацистами, фашистами, обычными буржуазными демократами, собравшиеся вернулись к теме:

— … Я лично посещал Швейцарию. Большая удача для нас, что господин Эйнштейн так и не принял предложения англичан. Впрочем, в Германскую Республику он тоже не переехал.

— И что же?

— Изучив привезенные мною документы, физик ответил, что современной науке они не противоречат ни в чем. То есть, неизвестно, можно ли доказать межпланетное путешествие Крота. Но его совершенно точно невозможно опровергнуть. Более того, Эйнштейн отметил: некоторые моменты, рассказанные Кротом нашим физикам, не могут быть выдуманы. Из чистой теории такое не выводится. Описанные эффекты наводят на мысль если не о практическом применении «Теории относительности» господина Эйнштейна, то, по крайней мере, о большой серии натурных экспериментов на межзвездных расстояниях.

— Даже так!

— Именно, товарищи. Вот почему я все эти годы не тороплю события. Кто знает, что мы разбудим своей попыткой, и какие из сего проистекут последствия. Царизм и белая интервенция угрожали нам всего лишь пулей и саблей, пушкой и блокадой.

— А что с группой наблюдения за самим Кротом? Удалось ли подвести к нему… Кого-нибудь?

— Увы. Увы. Близко не подошел никто. Но группа наблюдения отметила странный и пугающий эффект. В присутствии Крота изменяется сама реальность.

— Простите?

Довольно долго в подвале слышалось только сопение ответственного за наблюдение человека и осторожное шоркание подошв, когда собравшиеся переменяли позы. Наконец, зазвучал неровный, сбивающийся голос:

— Понимаете… Обычно наши люди живут и вполне успешно действуют по собственному выбору. А когда им приходится пересекаться с Кротом… Реалистичность событий как бы «плывет». Мои агенты описывают это, как попадание в сказку. Где строят мост за одну ночь, да не из политического расчета либо военной необходимости, а, якобы, по желанию девушки. Где может существовать вакцина от испанки, и даже успешно применяться. Хотя бы в тех областях, куда вакцину смогли доставить, и где люди не отстреливались от прививок. Выжить в присутствии Крота можно, лишь если самому относиться ко всему, именно как к сказке.

— Иначе?

— Иначе неизбежно помрачнение в уме. Всего страшнее выходить из сказки, возвращаться в наш мир, выглядящий вдвойне противнее. Скажу не хвастаясь, мои люди отобраны как положено, крови не боятся. Но даже среди них произошло два показательных случая. Один агент ушел в монастырь.

— В «Красный»?

— Нет. В обыкновенный.

— Причины?

— Я не смог с ним поговорить. Схимой себе он избрал молчание.

Закряхтев и завозившись, поднявши пыльную волну, пробасил некто из середины:

— Вот этого я тоже не понимаю. Объединяться надо. Прежде всего, идеологически. А вера не запрещена. Коммунисты детей крестят — это что вообще такое? Это как вообще?

— Подождите пыхтеть. Что со вторым агентом?

— Поджег свой Волков, на обгорелый столб посреди пожарища приколотил вполне красивую акварель «Голубые города» и пустил себе пулю в голову. А ведь не барышня-институтка, красный командир. Думенко хвалил его, Буденный лично наган вручал. Тот самый, из которого мой человек застрелился.

— Отравился мечтой?

— Пожалуй что так.

— Этак чертов Крот нам всех людей перетравит. Может, гипноз какой? В питье что-то подмешивает, в пищу?

— Не похоже. Поймите… — говоривший тяжело выдохнул, снова прогнав по сводчатому подвалу влажную волну:

— Крот страшен именно тем, что не чужак. Окажись он трехногим шестиглазым…

— Пятихреном! Кстати, женщину?

— Не сработало.

— Хм. А мальчика?

— Не сработало, — по шороху одежды все догадались, что докладчик разводит руками.

— … Девушки из его наркомата говорят, что на столе Крота всегда стоит чей-то портрет или фотокарточка, в той самой черной зеркальной рамке. Такие же фотокарточки у множества людей, потерявших семьи в годы войны. И верность потере неудивительна, она тоже встречается часто. Но, как ни заглядывай, посторонний человек видит одни только блики. Редко-редко вроде бы чей-то силуэт или лицо. Причем кто-то видел на портрете белые волосы и красные глаза, а кто-то, напротив, черные волосы и глаза синие. Кто-то говорил, что там женщины в диковинных нарядах, а кто-то видел мужчину перед футуристичным самолетом или танком… Подавляющее большинство видело свое отражение.

— Понятно, что ничего не понятно. А что… Театрал?

— Товарищ Немирович был нами подведен к Кроту в съемочную группу, под маркой работы по фильму «Два ордена». Кстати, товарищи, как там что, а фильм, пожалуй что, удался. Цветная пленка, тысячные массовки… Очень рекомендую, я бой на Кагамлыке, как живой, вспомнил. А на панораме Херсона, где распятые «самостийники» по крестам, и ледяной ветер казацкие чубы шевелит… В зале даже мужчины плакали.

— Не отвлекайтесь. Что сказал Немирович?

— Немирович сказал: все плохо. Крот закрыт абсолютно. Его жесты, выражение лица, движения пальцев совершенно не соответствуют как друг дружке, так, зачастую, даже и словам. Голос абсолютно спокоен, а все лицо искажено яростью. Потом — за неуловимое мгновение — лицо разглаживается, на нем покой и мир. Но плечи напряжены, кулаки сжаты, ноги полусогнуты, как перед прыжком или ударом. И так весь день, без малейшей синхронности с вполне четкой, ясной речью, с разумными советами, шутками. Совершенно невозможно читать его.

— Да, женщина бы разгадала его.

— Если мы принимаем, что Крот избегает женщин не просто так, а именно опасаясь раскрытия, то у нас есть первый пункт.

— Какой же?

— Крот имеет, что скрывать.

— Хм. Хм. Товарищи, но это… Глупость. Корабельщик…

— Крот!

— Это детская конспирация. Любому идиоту ясно, о ком идет речь.

— Отнюдь! Кличка «Крот» может принадлежать кому хочешь. Тогда как партийное имя Корабельщика известно теперь даже в Англии. Приказываю вам придерживаться правил конспирации. Как там Крот, а у вас-то женщин хватает. Еще проговоритесь во сне.

— Какое отношение мои личные дела…

— Молчать! Стыдно! Коммунисты, а превратили совещание в балаган. Кто там прыгает на бочке? Что за шорохи?

— Черт знает. Возможно, крысы. Посветить?

— Ни в коем случае. Продолжайте.

— Слушаюсь. Итак, хм, Крот сам заявлял, что-де тело его сконструировано по нашему образу и подобию. Подозреваю, что даже оказавшись наедине с ним, женщина, хм… Не увидит ничего нового.

— Но в таком случае и… Акция наша не встретит сопротивления. Человеческое тело штука хрупкая.

— Я все же настаиваю на осторожности. Вспомните, что Крот легко поднимает непосильные обычному человеку тяжести. Экипажи цеппелинов говорят, что Крот легко переносит кислородное голодание. Наконец, крымские сотрудники подсчитали, что в ночь построения того самого «сказочного моста», Крот провел на ногах в общей сложности шестьдесят часов без отдыха, но усталости в нем никто не заметил! Представим себе, что наша пуля отрикошетила. Что дальше?

— Пожалуй… Резон есть. Кто был у Эйнштейна?

— Слушаю.

— Поднимали вы вопрос о мерах… Воздействия?

После напряженной тишины, к запаху пыли со штукатуркой примешался уже явственный запах пота.

— Ответ был, что любое физическое тело можно разрушить. При достаточном количестве энергии.

— А как это выполнить практически?

Снова напряженное молчание; наконец, хриплый выдох:

— Галифакс.

— Однако, товарищи… — разочарованно протянул некто. — Не чересчур ли?

— Да и как вы предполагаете доставить нужное количество… Материала, скажем так, на место акции?

— Разве что спросить у самого Крота способ производства… Материала… Прямо из воздуха.

Человек у двери прикрыл веки. Все они неучи. Не нужно ничего никуда доставлять и ничего производить. Все нужное найдется на месте. Человек вдохнул запах пыли, улыбнулся — только себе, более никому — и произнес решительно:

— Либо мы начинаем сегодня, либо завтра я всех выдам. Крот вернется из Анадыря цеппелином уже послезавтра в полночь, а у нас еще ничего не готово. Листовки для крестьян?

— Текст написан, типография подобрана.

— Что мы им обещаем?

— Трактор в каждую семью, а не как сейчас, по две штуки на колхоз или артель. Земли по сто десятин каждому, навечно в полное владение. Свободная продажа топлива без нормировки. Свободная продажа земли.

— Да где мы наберемся земли столько?

— Наркомзем Билимович говорил, что в Казахстане целинные степи распахивать можно.

— Казахи возмутятся.

— И прекрасно! Всех недовольных призвать в армию — и на казахов. Завоюйте сами себе землю! Победят — отлично, земли прибавится. Проиграют — еще лучше, смутьянов убавится.

— Есть еще Манчжурия.

— Ага, и Барабинская степь.

— Заволжье одно, на сто лет хватит!

— Военным чины, ордена, заводам военный заказ…

— Штафирок прижать. Умников рассадить по «Красным монастырям». Да они первые почуют, куда ветер дует, сами побегут.

— Пожалуй, может сработать. А что чекистам?

— А чекистам пулю. Хватит им стоять у нас за плечами. Пусть сами попробуют своей стряпни.

— Верно, — раздался до сей поры молчавший густой бас. — Пора заканчивать сказку.

— Кх, гм, — пробормотал первый докладчик. — Я все же полагаю, что сегодня выступать опасно. Если в сказку добавить дерьма и крови, она не перестанет быть сказкой и не сделается достовернее. Она просто станет кроваво-дерьмовой сказкой.

В тишине прошелестело короткое движение, сдавленный хрип; затем чей-то голос доложил:

— Готов. Я проверил.

— Как именно?

— За ухо.

— Годится. Тело засуньте в бочку, здесь бочек много. Итак, товарищи, по местам. Помните все: мы не для того совершали революцию и выиграли гражданскую войну, чтобы сегодня отдать все плоды победы жирным политиканам, как Чернов и Ленин. Или вовсе черт знает какой сволочи невесть откуда, как этот… Корабельщик.

— Крот.

— К черту конспирацию! Теперь-то уж обратного хода нет.

Темнота отозвалась коротким смешком:

— Теперь осталось дождаться разве что ответного хода… Хода кротом.

Ход кротом — обгон по обочине. Наглое подсуживание своим. Искривление реальности в нужную сторону.

А все почему?

А все потому, что в исходной истории Гражданская война, потери тринадцать миллионов. Это полностью население, к примеру, Швеции двадцать первого века.

И потом в двадцать первом году голод в Поволжье. Пять миллионов.

Еще через десять лет голод — не только на Украине, но в те же года и в Казахстане, и в Западной Сибири. Подумаешь, два миллиона трупов. И помнят люди лишь тех, кто своих детей съел и за то расстрелян. Кто чужих съел, тех не помнят. Чего их помнить, это же не потери.

Ну и в конце заплыва нас ждет Вторая Мировая Война: двадцать миллионов.

Что из этого удалось исключить?

На сегодня удалось понизить урон от Гражданской Войны и связанной с ней эпидемией «испанки». Не погрузись я так основным разумом в квантовую механику, я бы еще потерзался моральным выбором. Ну, в смысле: я сейчас наноробота сгенерирую, настроенного на штамм H1N1, а врачи-то здешние подобному не научатся еще лет сто. По-хорошему, надо не волшебную пилюлю произвести, пригодную для частного случая, но поднимать науку и медицинскую промышленность, чтобы подобные вещи они могли делать и после моего ухода.

Аватар же моральными проблемами не терзался вовсе. Можно спасти хоть на два человека больше? Отлично, давай сюда свой нанокомплекс!

Собственно, получилась не просто вакцина, которая предъявляет организму образец вируса, чтобы организм насобачился вырабатывать под него антитела: как бы раздает полицейским фоторобот преступника. Вакцину колоть приходится сильно заранее, хотя бы за месяц, иначе лейкоциты не успеют узнать, кого им ловить, а кого не трогать.

Наноробот, настроенный на определенный вирус, выжигает H1N1 даже у заболевших, которых вакцинировать поздно. Типа, полицейский спецназ, проводящий глобальную зачистку. Понятно, что наноробот абсолютно бесполезен против H2N1 или там H1N2, он же не рецепторы блокирует, отсекая сразу группу вирусов или там ядов. Наноробот просто разбирает на составляющие частицы строго конкретного вируса, и больше, во избежание проблем, не делает в организме вовсе ничего.

Великие доктора… Или, хотя бы, обученные нормально, по полному циклу, а не нахватавшиеся по верхушкам, как я… Могли бы придумать наноробота, который режет все вирусы вообще. Не только грипп, а и столбняк, дифтерит, корь, что там еще бывает. Лично для меня загадка, как эти самые вирусы отличать от живущих в крови антител, собственно лейкоцитов и прочего. Так что в сложности я предпочел не вдаваться.

И так, в общем-то, неплохо получилось. Нарком здравоохранения, Николай Александрович Семашко, вовремя подсуетился, обменял некоторое количество доз на необходимую медтехнику. Так у нас появились хорошие образцы рентгеновских аппаратов, скальпелей, шприцев, поворотных кроватей для осмотра и ухода за лежачими больными; да много еще чего появилось. Дзержинский заикнулся было про секретность, но падла-аватар, положа руку на «Капитал», поклялся: лекарство никто на Земле повторить, к сожалению, не способен. Как ни жаль планету, а больше ста тысяч доз чудо-вакцины Советская Россия дать не может: у самих миллионы заболевших.

Так вот, Гражданскую Войну, потери от эмиграции, от болезней, удалось уменьшить, по самым грубым оценкам, примерно на четверть.

Может, и на половину, да с учетом имелась огромная проблема.

Сплошь и рядом человек встречал довоенного знакомого, а тот старого приятеля не узнавал. Ссылался на пережитый тиф, контузию, раны, просто ужас войны. Иногда все устраивалось хорошо: старый друг помогал новому все вспомнить, семья узнавала потеряшку по родинке в нужной точке, и тому подобное. Благо, раздел «Ищу человека» во всех газетах мой наркомат размещал уже больше года. Люди распробовали, анкеты заполнять худо-бедно научились. И даже отпечатки пальцев сдавали охотно, без малейшего принуждения: вдруг тебя, контуженного-беспамятного, семья ищет? Вдруг найдет как раз по капиллярным узорам на подушечках? К осени девятнадцатого процесс воссоединения разметанных войной семей шел уже во всю ширь.

Ну, а заполняющаяся анкетами картотека для чекистов — это так, побочный эффект.

В эту картотеку и обращался удивленный «старый друг» во втором, плохом, случае. И старательные девочки в форме простым сравнением карточек внезапно выясняли, что забывчивый «новый друг», не желающий признавать брата Колю, например, из белогвардейцев. Или вовсе в банальном розыске за разбой-грабеж. А документы взял с убитого. С красноармейца или просто подходящего фигурой и лицом человека.

Правда, выявлялись таких случаев считанные единицы. Не выявленных было, наверняка, сотни тысяч.

Поэтому оценить урон от Гражданской не получалось без общегосударственной переписи, а для этого надо хотя бы общее государство. Союз-то пока еще только яростно, до хрипа, обсуждали на заседаниях Совнаркома.

Голод в Поволжье нас миновал. Да, неурожай случился. Но в данной истории махновское Приазовье не занималось фигурной резней по кому попало, а сеяло и запасало хлеб. И красные армии не рвались за всеми зайцами сразу, и рабочие с большинства заводов не усеяли костьми заволжские степи. Так что за приазовский хлеб можно было культурно заплатить керосином и ситцами, а не свинцом и нагайками продотрядов.

Наконец, заводы пищевого порошка расползлись уже широко между Брестом и Волгой и появлялись местами даже за Уралом. Санитарные врачи проверяли их, как обычные мельницы или там пирожковые. Процедура не составляла проблем из-за крайней простоты производства.

Обычный заводик состоял из распиленной вдоль железнодорожной цистерны. Два полученных больших корыта, отмытые и луженые оловом, помещались в отапливаемом сарае, где накрывались от мусора простенькими рамами, остекленными в одно стекло. Дальше в корыта наливалась чистая вода, запускалась хлорелла, где и удваивала собственную массу каждые сорок восемь часов.

Рабочие поддерживали в сарае тепло где углем, где дровами. Вычерпывали прибыток обычными лопатами, сушили на обычных ситах и мололи в муку на привычных же мельницах, без грамма хай-тека. Мукой сперва кормили скот, а в неурожайные годы кто-то попробовал замесить на ней хлеб — и не умер. И даже сказал, что лепешки пресные, но можно, например, с уксусом. На халяву-то и уксус, как известно, сладкий. В голодный год и вовсе не до кулинарии.

Большие заводы пищевого порошка строились уже со стационарными бетонными ваннами, с большими сушилками. На каждый большой завод назначался куратор-биолог — пока что от Наркомата Информатики. По мере подготовки кадров планировались передать все это в Наркомпищепром, но пока что за качеством следил студент-возвращенец, а на головных опытных предприятиях даже профессор. Так что в больших заводах уже рисковали разводить криль и выпускали рыбную муку.

Заниматься пищевым порошком начали еще в восемнадцатом году, имея в виду именно вот смягчить последствия неурожая двадцатых. Неудивительно, что готовившаяся три года индустрия вывезла. Сукин кот аватар меня даже в известность поставил мимоходом, без подробностей: выкрутились и выкрутились.

Вообще, как-то дико звучит: «я меня в известность не поставил».

Что со мной происходит?

Где я настоящий?

Хрен теперь поймешь. И линкор, плывущий в теплых бирюзовых водах Адриатики — я. И революционный матрос-анархист Корабельщик, по которому напрасно вздыхают барышни Наркомата Информатики — тоже я. И сотни миллионов нанороботов, собирающих сведения в Москве, приводящие их в удобопонятную форму — снова я.

Значит, голод в Поволжье минус. Легко получилось? В общем, да: всего-то прокомпостировал Махно за дисциплину, вот Батька и организовал анархическую республику. Я же только убедил Совнарком не давить всех инакомыслящих под ноль. Фигня вопрос, на моем месте любой бы справился. Суперлинкор я, или где?

Правда, Троцкого и Тухачевского больше нет с нами, но где же вы видели приготовленный омлет без молодецкого удара по яйцам?

Наука более-менее движется тоже. Начав изучать вопрос эмиграции, я поразился, помнится, двум вещам.

Во-первых, инженеров уехало не так уж много. Философов, художников и писателей намного больше.

Во-вторых, даже уехавшие рубили концы далеко не сразу и вовсе не потому, что имели какие-то идеологические расхождения с новой властью. В конце-то концов, бетон и в Африке бетон. Один квадратный сантиметр кирпича выдержит одиннадцать килограммов что при царе, что при Керенском; и точно так же один квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов. А сварной шов со всеми ослабляющими коэффициентами — всего лишь тысячу пятьсот тридцать, и никакой трудовой энтузиазм тут не помощник.

Подавляющее большинство уехало из-за того, что разрушенная начисто страна просто не могла предложить нормально оплаченную работу на заводах: две войны снесли промышленность в ноль. Построить же новые заводы снова оказалось не на что.

В эталонной истории деньги получили сплошной коллективизацией, прошедшей по стране как небольшая война: минус два миллиона. На этом-то переломе застрелился Маяковский. В эти-то годы великий химик Ипатьев, сагитировавший много коллег помогать Ленину, не вернулся из Берлина: Ипатьеву там на конгрессе шепнули, что-де им заинтересовалось НКВД. В эти-то годы сел Туполев, а за ним почти все авиаконструкторы того времени.

Тогда полностью сменилась вся система власти, все люди в ней. Союз двадцать седьмого года и союз тридцать седьмого — небо и земля.

На данной ветке истории страна пока что двухголовая. Нет монополии у коммунистов-большевиков, левые эсеры вполне достойно уравновешивают их как в Совнаркоме, так и в местных советах. Буржуйские карикатуристы рисуют новым гербом двухголового орла с лицами Ленина и Чернова. Газетчики поумнее рисуют Змея-Горыныча о двенадцати головах, добавляя туда Махно, Капсукаса от литовско-белоруссов, Колесова от Туркестана, и вообще всех председателей многочисленных советских республик.

Наконец, самые умные рисуют еще и крымского Верховного, того самого князя-флотоводца, как часть многоглавой «гидры социализма».

Правда, с редакциями самых умных происходит всякая ерунда. То подерутся мальчишки-рассыльные, да и рассыплют подготовленный к завтрашней печати набор, в смысле: стальные рамки со вставленными в строгом порядке буквицами. То парижский клошар или чистенький английский бомж-офицер, ненужный отход прогремевшей Войны, с тоски заночует на пороге редакции. Прольет спьяну виски, подожжет его неловко раскуриваемой трубкой или там сигаретой… То просто припрутся из рабочих кварталов коммунисты с «инсталляцией звездюлей», перформансом по всем правилам нового искусства. «Почему у вас такая странная шпага, синьор? — Это арматура, прекрасный сэр!»

Пока что никто не уловил связи между числом голов «гидры социализма» и статистикой неудач; ну, конечно, это стоит мне определенных усилий. Так я же суперлинкор. Как сильны мои мощные лапы, вот.

Нет в Союзе монополии на власть — коммунисты шевелятся. Местные советы в самом деле конкурируют за людей и в самом деле решают их проблемы, а не просто передают вниз указания Москвы. Плюс, еще никуда не делся Махно на юге. Будешь крестьян прессовать, окончательно к нему сбегут. Вот задачка: Приазовье и надо бы ввести в создаваемый СССР, и хотелось бы его сохранить несколько на отшибе. Чтобы, так сказать, карась не дремал.

Двадцать второй год — год образования СССР. Лапы там или не лапы, а я суперлинкор «Советский союз». Чем ближе эталонная дата тридцатое декабря, тем чаще я вспоминаю: не будет СССР — и мое существование так или иначе схлопнется. Поэтому соблюдение канона в данном конкретном вопросе для меня дело шкурное. По словам Сун-Цзы, «путь существования и гибели».

Жить хочется.

Черт. Пришлось в попаданцы уйти, чтобы жить захотелось?

Интересно. Надо потом из себя вернуться и обдумать.

Покамест мне удалось вычеркнуть почти половину от бывших в реальной истории человеческих потерь. И есть надежда, что Второй Мировой здесь не случится. Но надежда, если честно, слабенькая. Да, Германия пока что в одном с нами блоке, Венгрия тоже. Японии не до нас, завязла в своих проблемах. Китай в судоргах рождает Коммунистическую Республику.

Зато американцы, французы и разные прочие шведы с ужасом вертят пущенный в продажу «Красный глобус».

Дело же не в том, что у коммунистов жены общие. Вон, у полинезийцев то же самое. А дело все в том, что ни полинезийцы, ни коммунисты не входят в мировую систему торговли, не опутаны кредитами Рокфеллеров, Вандербильдов, Морганов, Шиффов и прочих бойцов невидимого фронта. Полинезийцы по бедности, а коммунисты идейно. Каждая красная клякса на глобусе — упущенный рынок емкостью ровно столько долларов, сколько там населения. Один-то доллар наскребет всякий.

А в стране ковбоев… Кстати, Маяковский туда собрался туристом, надо не забыть расспросить по возвращении… Так вот, в стране ковбоев любой мальчишка с коротких штанишек знает: «Всякий доллар в чужом кармане суть оскорбление».

Поэтому Второй Мировой войне, скорее всего, быть. И, рубль за сто, начнут после моего отлета. Во избежание новых букв «Z» на других местах планеты.

Люди вокруг СССР остались прежними. Противоречия между странами и блоками сохранились, а некоторые так даже и выросли. Например, в эталонной истории Германию обложили репарациями по самые уши. А здесь Советская Россия четко сказала: «руки прочь!» И никакой «старый тролль Клемансо», никакой стоящий за троном полковник Хаус, не смогли проигнорировать двадцать семь красных обложек, поднятых в Зеркальной Галерее Версаля. Хрен вам, а не платежи с Германии! Это наша корова, и мы ее доим!

Буржуи переглянулись и, понятное дело, затаили. Рано или поздно нарыв лопнет; следовательно — надо думать, строить модели, сравнивать варианты…

За сравнением вариантов и застал меня вызов Пианиста.

Пианист впервые воспользовался вживленной меткой!

Разумеется, я-Корабельщик сразу отложил все дела, подключился к метке и глазами заместителя прочитал доклад. Затем прошел в ходовую рубку и выдал командиру корабля новое полетное задание. Цеппелин возвращался из Анадыря, попутно проведав золотоносный район Колымы и алмазносный Вилюй. До Москвы оставались добрые сутки лету, но полученные новости заставили сменить курс на Киев.

На Киев по всем фронтам наступала красивая золотая осень. Прелые листья тоненько пахли сидром, синее небо радовало глаз. После занятий ученики школы-коммуны номер двадцать семь выходили в город, ежась от звонкой октябрьской свежести. Мерзнуть в нетопленных спальнях никто не хотел, так что пацаны совали нос буквально везде и всюду. Называлось это красиво и хищно: «Свободная охота», как у прославленных красвоенлетов в фильме «Два ордена». По сути же мальчишки высматривали плохо лежащие дрова. Или целые кирпичи, а еще металлолом. Такие находки госпункты приема меняли все на те же дрова.

В подвал Васька заглянул без особенной охоты: не слишком-то он любил ступеньки. А особенно такие вот крутые, узкие и скользкие, по которым и здоровыми ногами особо не поскачешь. Чай, не сайгак. Но в подвале нашлись целые на вид бочки, да сколько! Тут, пожалуй, выходило рублей на двадцать золотом. Коммуна платила добытчику десятую долю, а на два рубля золотом ух много может купить мальчишка в Киеве! В самом большом игрушечном магазине Васька давно приценивался к набору для сборки планера: рубль серебром. А за два рубля, пожалуй что, можно и модель самолета купить. С маленьким настоящим моторчиком, пускай даже резиновым. Если принести модель, так на совете коммуны можно уже авиакружок всерьез…

Тут Васька от манящей перспективы даже присел на бочку, вытянул гудящие ноги, ослабил ремешки протезов и принялся отдыхать перед подъемом.

Железная дверь загремела: в подвал спускались люди. Видать, бочки чьи-то. Эх, плакали его два рубля… Да еще и по шее получить можно. Васька живо подтянул ремни, нырнул в дальний темный угол. Авось уйдут, не заметят. Бочки, конечно, теперь брать нельзя: коммунары не воруют. А вот не закрыли бы за собой дверь на задвижку, это может выйти лихо…

Насколько лихо, Васька понял далеко не сразу. Когда тело несогласного впихнули в соседнюю с ним бочку, пацан едва не обмочился. Долго ждал ухода уборщиков. Потом еще долго-долго, бесконечно долго считал до пяти тысяч, опасаясь шевельнуться.

Наконец, захолодевшими пальцами подтянул ремни протезов, набрался духа и пошел штурмовать крутую лестницу с погаными узкими ступенями.

Какие уж тут рубли! Республика в опасности!

— Республика в опасности, товарищи! Сам факт раскрытия заговора, хоть и показывает наших чекистов с хорошей стороны, свидетельствует: не все наши товарищи понимают, за что мы воевали. Не все понимают, что достигнутое положение Республики весьма шаткое! Мы сейчас находимся как бы на плацдарме под огнем противника. Любая новая революция, тем паче — гражданская война среди нас — приведет лишь к тому, что мобилизовавшийся капитализм опрокинет нас обратно в подполье, отменит все наши завоевания и отбросит самое дело коммунизма на десятки лет в прошлое!

Нарком внутренних дел Дзержинский, назначенный взамен Петровского, вытер лоб и опустился на место.

— Слово имеет прокурор уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР, профессор Московского Государственного Университета по кафедре уголовного процесса, товарищ Вышинский.

— Товарищи! Вся наша страна, от малого до старого, ждёт и требует одного: изменников и шпионов, продавших врагу нашу Родину, расстрелять как поганых псов! Пройдёт время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа. А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождём и учителем — великим Лениным! — вперёд и вперёд к коммунизму!

— С заговорщиками понятно, — Ленин чуть раздраженно двинул рукой. — Как быть с известным вам гражданином? С одной стороны, он сам выдал сообщников, показания свидетеля только подтверждают его слова. С другой стороны, он все же примкнул к заговору по собственной воле, никем не вынуждаемый… Прошу вас, товарищ Сталин.

Поднявшийся Сталин вытянул руку с трубкой, словно пистолет:

— Вы хотите крови нашего товарища? Мы не дадим ее вам! Есть у вас еще другая, тоже неправильная, ходячая точка зрения. Часто говорят, что такой-то голосовал за Троцкого. Тоже неправильно. Человек мог быть молодым, просто не разобрался, был задира. Вот, здесь присутствующий товарищ Дзержинский тоже голосовал за Троцкого, не просто голосовал, а открыто Троцкого поддерживал в вопросе трудовых армий, в вопросе продразверстки. Он сам не даст мне соврать: он был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. И что же?

Рука с трубкой описала круг; черенок трубки громко стукнул в столешницу:

— Самое лучшее — судить о людях по их делам, по их работе. Были люди, которые колебались, потом отошли, отошли открыто, честно и в одних рядах с нами очень хорошо дерутся с врагами. Дрался очень хорошо Дзержинский. И наш оступившийся товарищ тоже дрался очень хорошо! И в рядах Буденного, и под Царицыном. Что же теперь, мы на весь мир объявим, что в нашем высшем органе пролетарской власти раскол и шпионство?

— Ваше предложение?

— Отстранить от всех должностей до завершения разбирательства, — сказал Сталин, возвращаясь на место. — Разбрасываться кадрами много ума не надо. А вообще, товарищи, я считаю, что в чем-то наш оступившийся товарищ прав.

— Поясните, — поднял голову Чернов, а за ним и весь Совнарком.

— Если мы примем построение Союза Советских Социалистических Республик из суверенных республик с правом выхода… Кстати, обдумывал кто-нибудь, что произойдет, если из СССР захочет выйти, скажем, Советская Россия?

Переждав невеселые смешки, товарищ Сталин усмехнулся и сам:

— Организуясь на основе национальности, рабочие замыкаются в национальные скорлупы, отгораживаясь друг от друга организационными перегородками. Подчеркивается не общее между рабочими, а то, чем они друг от друга отличаются. Здесь рабочий прежде всего — член своей нации: еврей, поляк и так далее. Неудивительно, что национальный федерализм организации воспитывает в рабочих дух национальной обособленности. Считаю, что национальный тип организации является школой узости и закоснения.

Сталин решительно двинул трубку горизонтально:

— Считаю, что построение Союза должно вести в конечном итоге к объединению всех его участников. Через семь-десять лет республики должны быть преобразованы в автономные области, чтобы страна понемногу становилась единой. В противном случае произойдет именно то, о чем не устает нас предупреждать присутствующий здесь товарищ Корабельщик. Вспышка местечковых амбиций и развал.

— Кто о чем, а Сталин о Союзе… — недовольно буркнул Чернов. — Сепаратизм, безусловно, имеет место. Но хозяйственные связи в рамках бывшей российской империи главенствуют над амбициями местных советов. К тому же, мы успешно проводим единую школьную программу, за что от имени села особая благодарность Наркомпросу, — эсер кивнул и улыбнулся Луначарскому, на что тот ответил благодарным кивком. Чернов продолжил:

— С учетом вышесказанного, я считаю, что нет разницы, как юридически будет оформлен Союз. Может быть, чтобы не дразнить соседние державы, нам следует сохранять видимость независимости сочленов Союза. Экономически мы никуда не денемся друг от друга, как бы ни надували щеки на трибунах «самостийники» всех мастей. Неужели же Советы республик не понимают, что вне нашего союза, вне защиты социалистического мира, они нужны буржуазным демократиям лишь как источник дешевой рабочей силы?

Ленин ударил молоточком в медную тарелочку:

— К порядку заседания, товарищи. Как нам поступить с единственным переметнувшимся заговорщиком? Есть еще предложения?

— Расстрелять! — решительно рубанул воздух Орджоникидзе. — В нашем деле друг наполовину всегда наполовину враг. Разве мне напоминать вам, какую судьбу заговорщики уготовили нам с вами?

— Отстранить и передать в распоряжение секретариата, — не согласился Сталин. — Наказав человека за переход в наш лагерь, мы напрочь оттолкнем всех прочих. А занятие оступившемуся товарищу мы найдем такое, где он уже не сможет вредить республике.

— Товарищ Корабельщик, ваш прогноз для каждого варианта развития событий?

И вот смотрит на меня полный состав Совнаркома. И медик Семашко, и главный учитель Луначарский, и страшный Железный Феликс, и главный юрист Курский, и та самая Коллонтай, отозванная по случаю важнейшего процесса из Норвегии, где она пребывала в ранге полномочного представителя… Здешние от Коллонтай сами не свои, а мне как-то все равно. Не мой тип.

Кровавый тиран Сталин почему-то упорно не голосует за расстрел. Нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе, напротив, уверен: единожды предавшему верить уже нельзя.

С другой стороны, на Гражданской войне — а это именно продолжение Гражданской Войны, сомнения нет — сколько раз люди меняли стороны?

Вот сколько раз мы там, у себя, в теплом неголодном будущем, руками размахивали: зачем расстреливали тысячи? Разве нельзя было обойтись меньшей кровью? И я руками махал, и я кричал: Хрущев, солнышко, просил квоты на расстрел увеличить? В топку лысого кукурузера!

Судьба услышала и дала мне простую задачу: не тысячи, не сотни, не десятки. Вынеси приговор одному-единственному человеку. Он заговорщик, предавший уже дважды. Сперва нас, а потом и товарищей по заговору. Он тебя самого замышлял убить; мало ли, что передумал. Завтра в обратную сторону передумает.

А что, кстати, сам прогноз говорит?

Прогноз говорит четко: мочить его надо, крысу. И чего тут менжеваться, вовсе непонятно. Англию обстреливал — не дрожал. Крымский Зимний Поход помогал уничтожать, чехословацкий корпус резал, конницу Махно по видеопланшету наводил на гайдамаков — даже на миг не задумался, не колебался.

Эх, как там у Гендальфа? «Не торопись никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть все.» Или вот еще Ода Нобунага: «Если я начну убивать не для дела, а от страха, то моя жизнь, может быть, станет длиннее, а может и нет. Но вот моей она точно быть перестанет».

Впрочем! Чего я дурью маюсь? Это здешние проследить не смогут. А я личную метку ему шлепну, как Пианисту. И все, никакой больше контрреволюции. Я же суперлинкор Тумана, мне палачествовать из страха перед будущим предательством совсем не обязательно!

Я поднял глаза от синего экрана и заговорил тщательно спроектированным «справочным» голосом.

— … Итак, с учетом особого мнения товарища Сталина, из уважения к его коммунистической солидарности с товарищами, наркомат информатики предлагает вам следующий вариант. Указанного гражданина передать в распоряжение Наркомата Информатики и средствами Наркомата обеспечить его абсолютную лояльность. У нас большой опыт в обеспечении лояльности «бывших» всех размеров и сортов. Пока что срывов не случалось. Таким образом Совнарком поощрит самого этого гражданина, сохранив ему жизнь. Таким образом Совнарком учтет мнение товарища Сталина, который совершенно верно заметил, что кадрами не разбрасываются. Наконец, таким образом, Совнарком застрахуется от предательства упомянутого гражданина без выноса сора из избы, не давая повода зарубежным врагам увидеть в нас раскол и слабость.

— Прошу голосовать! — Ленин поднял молоточек. — За предложение товарища Орджоникидзе, расстрел… Один. За предложение товарища Сталина… Один. За предложение товарища Корабельщика… Восемь, двенадцать… Принято!

Ленин кивнул секретарям. Поднял руку наркомвоенмор Фрунзе.

— Товарищ Фрунзе, слушаю вас.

— Выношу на обсуждение просьбу подростка, Василия Ивановича Баклакова. В награду за проявленную революционную сознательность он хотел бы допуска к экзаменам в летное училище.

— А что, у него плохие оценки? Или слаб здоровьем?

— Второе. — Фрунзе помялся. — Честно говоря, полагаю, что на экзаменах его зарубят. А мне бы этого не хотелось. Мы, в конце-то концов, для чего воевали? Чтобы такие вот Васьки с хутора близ Диканьки могли в люди выйти.

Корабельщик прошелестел «справочным» голосом:

— Товарищ Фрунзе, в данном вопросе протекция и послабления недопустимы. Пилот рискует не только собственной жизнью, но и жизнью пассажиров.

— А если самолет одноместный?

— Страна под крыльями многоместная, — вздохнул Корабельщик. — Даже одноместный истребитель, упавший, скажем, на нефтебазу…

— К порядку, не отвлекайтесь, — проворчал недовольный внезапной задержкой Ленин. — Подавайте предложения.

— К экзаменам допустить, послаблений не давать, — легко и спокойно сказал Корабельщик, и все разом подняли красные книжечки-мандаты, чтобы председателю не перетрудиться с подсчетом.

— Единогласно. Благодарю, товарищи. Получите у секретарей повестку на завтра и можете быть свободны!

Люди и Корабельщик поднялись, потянулись, разминая затекшие за долгое заседание руки-ноги. Затем понемногу вышли в коридор.

Выходя в коридор, Сталин подал оговоренный знак — и свет отключили. Только далеко впереди светился прямоугольник выхода, да на фоне белом резкая черная фигура матроса.

Подойдя поближе, Сталин вытянул руку и стволом пистолета нащупал Корабельщика; судя по росту, ствол пришелся ему в почку. Оттянув затвор, товарищ Сталин ласковым голосом поинтересовался:

— Ты чего меня стебешь постоянно, конь педальный?

Корабельщик, не поворачивая головы, ответил:

— У нас, попаданцев, с этим делом все строго. Не учил жизни товарища Сталина — еще не мужик. Учил, попался кровавому палачу Берии — уже не мужик. Учил, никому не попался — только тогда поздравляем, настоящий мужик.

— Что за Берия еще?

— У вас вместо него Дзержинский.

Товарищ Сталин перемолчал несколько секунд, но дыхание Корабельщика оставалось все таким же ровным, невзирая на отчетливо упертый под микитки ствол.

— А на самом деле?

— На самом деле, — Корабельщик заговорил глуше, — я всегда был слабым. Ведь отчего я к вам-то подался? Сильный и дома хорошо устраивается. Вот я и отправился… Авторитет зарабатывать. А слабому трудно научиться вести себя как сильный. У вас же пословица есть: «Не дай бог свинье рогов, а холопу барства».

Товарищ Сталин снова умолк. Последние слова Корабельщика звучали правдиво, но черт его знает, инопланетника: вдруг снова прикидывается.

Ничего не надумав, товарищ Сталин убрал ствол и проворчал, просто чтобы оставить за собой последнее слово:

— Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы.

— Я не человек, — усмехнулся Корабельщик. — Так что да, нет проблемы.

— Не жди упавшего патрона, — сказал тогда Сталин, — у меня в деле руки не дрожат.

Отступил назад и подал знак включить в коридоре свет.