Хладная рать

Глава 38. Клятвы

Ратмир сидел в светлице отцовской избы и стирал мокрой тканью кровь с лица. С негодованием он вспоминал недавнее и ничего не понимал. Не понимал, что творится в городе с самого утра и почему вдруг ормарры решили напасть. Как и остальная гридь, он слышал только приказы старшей дружины, но никто ничего не объяснял. Ясно было по общему настроению, что случилось что-то нехорошее.

Волнение охватило всех, ещё когда отец ворвался утром в гридницу со сломанной рукой и приказал дружине немедленно готовиться к бою. Ратмир ожидал увидеть сторонников Земовита, жаждущих мести, или кого-то из соседних князей. Но никак не ожидал, что сражаться придется с послами земель Орм.

В полнейшем смятении Ратмир последовал за отцом на стену. Вопросов он не задавал, потому что пока он всего лишь гридин, спрашивать — не его дело. Его дело выполнять приказы.

Но когда Возгарь приказал лучникам стрелять в спину тем, кто совсем недавно сражался вместо них против Земовита, покорно принять это он не смог. Убийство без чести и без объяснения причин противоречило тому, чему учил его покойный князь Велимир, который с раннего детства был примером для подражания.

Саднил разбитый нос и скула, да и рёбрам досталось, но хуже всего было ощущение горечи внутри, вины. Слишком поздно он вмешался. Слишком долго соображал.

Дверь светлицы скрипнула и с неумолимым грохотом захлопнулась за спиной отца. Булат выглядел рассерженным. На лбу собрались глубокие морщины, а взгляд из-под сдвинутых хмуро бровей не предвещал ничего хорошего. С едва сдерживаемым гневом он процедил:

— Объяснись, что ты устроил там, на стене? Зачем помешал лучникам? Из-за тебя ормарры скрылись! Забыл, на чьей ты стороне?

Ратмир бросил тряпку в ушат и вскочил:

— Какие ещё стороны, отец? Где Мера? И что вообще происходит?

— Происходит то, что и ожидалось: колдунья убила наших людей и скрылась, а ормарры с ней за компанию. Мы не должны были оставлять их в живых. Был бы ты простым гридином, тебя немедленно обвинили бы в сговоре с чужаками и скинули со стены прямо там!

Несколько мгновений Ратмир пытался понять, о ком говорит отец. Так непривычно было слышать это зловещее слово “колдунья” в отношении Меры, девушки, которую знал с детства, но с которой боялся заговорить, и к которой успел привыкнуть за последние седмицы.

— Ты говоришь о Мере, нашей княгине! — с волнением возразил гридин. — Она не могла никого убить!

Булат недовольно скривился, словно попробовал что-то кислое.

— Ой ли! Сам видел, как ее упыри порвали на части тысячу ратников за одну ночь, а говоришь, не может!

Конечно, Ратмир помнил. Он внутренне содрогнулся, когда кровавое поле вновь встало перед глазами, а крики пожираемых заживо людей зазвенели в ушах. Даже сейчас он словно бы чувствовал тот тошнотворный густой запах крови и гнили, к которому пока не успел привыкнуть за время сражений на границе. И помнил Меру с ее холодной улыбкой, нечеловеческую силу, которая внушала страх.

Уже не так уверенно он заметил:

— То были враги.

— Для колдунов разницы нет, — мрачно отрезал Булат. — Нечисть, что сидит внутри, болью питается, горем людским и кровью. Вспомни-ка, было ли хоть что-то хорошее после того, как Мера княжить стала?

— В этом нет ее вины, сам знаешь.

— Уверен? Не допускаешь даже малейшего шанса, что это не она нечисть призвала, когда те на посад нападать стали? Что не заморочила тебе голову, как и всем нам? Что не подстроила все сама? Почему, думаешь, Велимир вдруг титул свой пожелал дочери передать, а не одному из нас, у кого больше опыта и народного уважения? Теперь-то все встало на свои места!

С такой уверенностью говорил отец, словно давно у него не осталось сомнений. Но Ратмир почему-то не мог с лёгкостью поверить, что Мера хоть кому-то желает зла.

— Все это могло быть и случайностью.

— Защищаешь? — Булат скрипнул зубами от досады. — Не говорил бы ты так, если бы видел, как она сегодня голыми руками шею парню свернула, как смеялась потом… И глаза эти жёлтые, как у нечисти… — Такая боль слышалась в голосе отца, что Ратмир уже готов был ему поверить, но тот, помолчав, добавил: — Если бы осталась в ней хоть капля преданности нам, она не противилась бы, когда от колдовской силы избавить ее пытались.

— Так вы что, с железом и серебром к ней ворвались?! Мера ведь этой самой силой всем нам жизни спасла!

Булат вдруг приблизился к сыну, навис над ним, хоть и были они одного роста. С тихой яростью проговорил:

— Уж лучше б сдались на милость Земовита, чем такое кощунство над мертвыми допускать! Земовит, может, и неприятным мужиком был, но все же он не зло. Обычный человек, как и мы с тобой. Но сегодня колдунья показала свою истинную суть. Вот где настоящее зло, из самых глубин Нави! — Потом прищурился недобро, сжал плечо сына здоровой рукой. — А знаешь, сходи, посмотри на трупы своих друзей. И подумай хорошенько, на чьей ты стороне.

Тела убитых гридинов выставили во дворе, пока на вечевой площади спешно готовили погребальные костры. Единственным их покрывалом служил тонкий, полупрозрачный слой снега. И всякий, кто проходил мимо, мог в подробностях разглядеть до черноты напитанные кровью кафтаны, до боли знакомые лица, на которых застыли сейчас совсем незнакомые выражения, и подернутые пеленой смерти глаза. Все до одного воины, княжьи холопы и просто проходящие мимо люди видели неестественно свёрнутую шею, голову, смотрящую вбок, которую никто даже не подумал уложить правильно.

Ратмир подозревал, что это сделали специально: выставили напоказ доказательство злой воли Меры, ее единственный промах, чтобы у людей отпали последние сомнения в правильности решений старшей дружины. Большинство воинов оказались солидарны с боярами с самого начала, и, чтобы начать проклинать бывшую княгиню, им не требовались никакие доказательства.

Не все за это короткое время смогли привыкнуть к ней. Не все пытались заглянуть глубже чужих суждений и глупых слухов, что давно бродили на княжьем дворе. Воины просто делали свое дело, выполняли приказы, как и год назад, как и всегда. Возможно, в какой-то момент они смогли бы даже отдать жизни за княгиню, которую не знали и не пытались узнать, просто потому, что таков долг. Но преданы они были не Мере, а лишь фигуре, олицетворяющей власть.

Теперь Ратмир жалел, что не смог оставаться на расстоянии, как прочие. Что захотел узнать поближе девушку, так сильно отличающуюся от своего брата, но тем не менее очень на него похожую. Жалел, ведь после всего этого не мог начать считать ее врагом. Даже когда увидел мертвых ребят в ее покоях, друзей, с кем сражались бок о бок не первый год. Даже когда из каждого дома полетели проклятия и обвинения.

Но как бы ни было горько оттого, что не удалось поговорить с Мерой и выяснить все лично у нее, как бы ни грызли сожаления о нарушенной клятве, сделать он ничего не мог. Только подчиниться старшей дружине, которая сейчас представляла высшую власть. Ведь он простой гридин. Искать мотивы чужих поступков, думать о том, что правильно, а что нет, и спорить со старшей дружиной — не его дело. Его дело молча выполнять приказы.

Лично для него приказов пока не было. Отец решил дать ему немного времени поразмыслить и прийти в себя. Так что Ратмир слонялся без дела по двору, слушал чужие разговоры и наблюдал.

Старшая дружина удивительно быстро взяла все под контроль. Советники с самого утра засели в княжьих хоромах и теперь гоняли холопов по поручениям, будто это были их холопы, раздавали приказы дружине и даже отправили нескольких гонцов. Куда — Ратмир не знал, но подумывал, что первым делом бояре захотят уведомить обо всем Далибора, а, может, и запросить у того поддержку. Многие боялись, что Мера захочет вернуть власть силой, а противостоять ей некому.

Из-за тех же опасений по всей крепостной стене начали размещать бочки со смолой и маслом, факелы и стрелы, которые можно будет поджечь. Совсем скоро поползли слухи, что Калинов Яр готовится отражать нападение нежити. Все были напуганы и растеряны, ведь только вчера праздновали победу над одним врагом, а сегодня уже объявился новый.

Хмурый, наполненный тревогами пасмурный день близился к такому же пасмурному вечеру — плохое время для тризны. Но ждать подходящего, солнечного дня никто не желал. Хотели как можно скорее сжечь тела покойных, чтобы колдунья не смогла обратить их упырями.

Старшая дружина все не расходилась, отца тревожить вопросами не хотелось, и Ратмир сам решил подготовить питье и еду от их семьи для стравы, в знак уважения к мертвым.

Он спустился в подклет отцовской избы, где хранились припасы. Здесь было темно — тусклого света, что проникал сквозь волоковые окна у самой земли, едва хватало, чтобы различить очертания многочисленных одинаковых сундуков, плетеных корзин, бочонков и туесов. Пол в подклете был земляной, плотно утоптанный, а потолок нависал низко, что приходилось сгибаться несмотря на то, что Ратмир, как и его отец, не отличался внушительным ростом.

Сам он уже долгое время жил в гриднице вместе с остальными, потому пришлось повозиться, выясняя содержимое неподписанных бочек. Из одной он выловил соленые грибы, из другой квашеную капусту, из третьей моченые яблоки. Но лучше всего на пиру по умершим расходится мед. Пока Ратмир искал нужную бочку, наверху раздался скрип двери, а следом — тяжёлые шаги нескольких пар ног. С потолка посыпалась труха, когда неизвестные прошли в трапезную, расположенную над подклетом.

Кого это отец привел в избу? Подозрительность заставила Ратмира насторожиться. Он затих и прислушался, испытывая одновременно и стыд, что поступает вот так, и болезненное желание узнать, что происходит.

Тихий стук посуды по дереву и скрипы лавок возвестили о том, что наверху двое расселись за столом. Затем раздался голос отца, не слишком громкий, и приходилось напрягать слух, чтобы разобрать речь:

— Сегодня уже весь город ненавидит Меру. Как ты это делаешь?

— В таком маленьком городке очень быстро разлетаются слухи, стоит лишь немного их подтолкнуть.

Второй голос также оказался знакомым: сухой, иногда скрипучий, властный. Он принадлежал боярину Возгарю.

Сердце Ратмира тревожно забилось чаще, а в голову закрались первые подозрения, которым он не желал пока верить.

Снова донесся голос Булата:

— Ну, как бы то ни было, своими поступками она сыграла нам на руку. Если бы ещё не вмешался ормарр так не вовремя… Но я даже предположить не мог, что Мера затащит его в постель.

Последние слова удивили Ратмира едва ли не больше, чем осознание, что отец замешан в чем-то нехорошем, но думать об этом времени не было. Ведь каждая новая услышанная фраза заставляла засевшую внутри тревогу разрастаться все больше и больше.

— Оба они сильно подпортили наши планы, и для всех было бы лучше увидеть их мертвыми, — буднично произнес Возгарь, будто говорил не о жизни своей княгини, а о плохой погоде. — Да и твой сын, честно говоря, не лучшим образом показал себя.

— Я ведь говорил уже, это потому, что они со Светозаром были хорошими друзьями, а как его не стало, вздумал беречь хотя бы его сестру. Но тут и часть моей вины есть. Ведь это я попросил его наладить отношения с Мерой. Не знал же, что так все обернется.

Ратмир помнил тот разговор. Тогда ему показалось, что отца искренне заботит оставшаяся в одиночестве Мера, с которой некому было поговорить, у которой не водилось подруг, и которую все вокруг побаивались. Но теперь… Он уже не знал, что думать. Гадкое чувство принесло осознание, что отец всего лишь использовал его в своих интересах.

— Ну, полно переживать о том, чего уже не исправить. Надо думать, как быть дальше, — заявил боярин, от самоуверенного тона которого возникло желание врезать тому по роже. Ратмир лишь бессильно скрипнул зубами и обратился в слух. — Через несколько дней созовем вече, а до того нужно позаботиться, чтобы все голоса знали, чего от них требуется. У тебя как у ближайшего соратника Велимира и так хорошая поддержка среди местных, да и остальные советники наверняка поддержат тебя, но все же я поговорю кое с кем, напомню, как важно оставаться едиными в такое неспокойное время.

— Не все советники согласны с тем, что происходит сейчас. И среди прочей дружины, наверно, найдутся сомневающиеся, как мой сын. Внешне-то он выразил покорность, но кто знает, что он ещё выкинет.

Кулаки сжались сами собой. Ратмир до последнего не желал верить. Пока оставалась вероятность, что он их неправильно понял, он надеялся на нее всеми силами, хоть и понимал уже, как это глупо. Но теперь не осталось больше вероятности, никакого недопонимания.

Они говорили о предательстве.

— Молодежь мыслит по-иному, не как мы с тобой, — продолжал тем временем Возгарь. — Он может и не понять, ради чего мы все это делаем. Так что пусть остаётся между нами. А остальные быстро встанут на твою сторону, когда мы объявим о том, что удалось уговорить великого князя не повышать сборы и не посылать воинов в следующий раз. Это ведь обещал тебе Далибор, когда просил сменить Велимира?

От неожиданности Ратмир позабыл обо всем, вскинул голову и ударился макушкой о доски. Голоса наверху резко затихли, и спустя несколько напряжённых мгновений послышалось приглушённое:

— Мы что, не одни?

— Это из кладовой. Наверно, сын. Я поговорю с ним.

Раздались звуки какой-то возни, шорох одежд и скрип. Так тихо, что приходилось угадывать смысл, Возгарь бросил напоследок:

— Уж будь любезен. Новые проблемы нам ни к чему. И так на волоске держимся.

Потом послышалось, как он идёт к выходу и как хлопает дверь. Не было смысла и дальше прятаться в подклете, так что Ратмир взлетел по ступеням наверх и ворвался в трапезную, не скрывая негодования. Дверь с глухим ударом и звоном железного засова захлопнулась за спиной.

Как всегда здесь пахло старым деревом и пылью, кислой брагой, остатками еды и топленым салом от свечей. Булат сидел за столом, тяжело навалившись на него локтями, а дрожащие огоньки свечей рисовали глубокие тени под его глазами.

— Что это все значит, отец? — выпалил Ратмир, наплевав на приличия.

Он ожидал, что Булат разозлится, накричит на него, а то и заслуженно ударит плетью, ведь сын не должен говорить в таком тоне с родителем, а простой гридин — с воеводой. Но отец лишь наградил его хмурым взглядом и потянулся к кувшину с брагой. Подозрительно спокойно проговорил:

— Давно ли у нас в подполе крысы завелись?

Ратмир сдаваться не собирался. Приблизился, вперив в отца яростный взгляд, будто они вдруг поменялись местами. Внутри все бушевало и кипело. Он боялся услышать подтверждение самых худших своих предположений, но должен был, потому что не мог иначе.

— Про Велимира, про Меру — я все слышал. Как ты мог?

— Слышал, да, видно, мало что понял.

— Не держи за дурака.

Булат, по-прежнему сохраняя пугающее хладнокровие, сделал несколько шумных глотков из кружки, утер рукавом бороду и указал на скамью:

— Сядь, не мельтеши перед глазами. — Когда сын с неохотой повиновался, продолжил: — Не хотел тебе говорить, потому что не поймёшь. Слишком ты ещё мало пожил, мало повидал. И дорожить тебе особо нечем. — Он снова плеснул кислой браги из кувшина, на этот раз и во вторую кружку, которую поставил перед сыном. — Когда-то и я был юным и глупым, держался за идеалы и собственные клятвы. Думал, что нет ничего важнее чести и ничего почетнее, чем смерть в бою.

Ратмир сжал кулаки и едва удержался, чтобы не стукнуть ими по столу. Ядовито процедил:

— Мы сейчас твою жизнь обсуждать будем? И когда же, интересно, настал момент, что из друга и соратника ты превратился в предателя?

Следом и Булат повысил голос, не стерпев такого неуважения:

— Не кидайся громкими словами, когда не знаешь их значений! И не перебивай, а то не стану объясняться. И так сверх меры лезешь в чужие дела. Раз уж ты так сблизился с колдуньей, что защищаешь ее, наверняка знаешь, что она думала про Далибора.

— Не так уж часто мы говорили… — проворчал Ратмир. Хоть он злился на отца, негодовал, и сложно было оставаться сдержанным, однако заставил себя сидеть спокойно и слушать.

Булат тяжело вздохнул и будто помрачнел ещё больше, хотя и до того сидел хмурый, что черная грозовая туча. Ему этот разговор нравился ничуть не больше, чем Ратмиру.

— Она своего недовольства высшей властью не скрывала, — продолжал витязь, отпив браги. — Но и отец ее был таким же, только не обсуждал всего с нами, а сразу Далибору высказывал. Сначала он, как и все, охотно отправлял людей на границу. Безоговорочно подчинялся великому князю, соглашался с его решениями, потому что видел в них выгоду и для себя тоже. Вся эта война… — Он помолчал немного, подбирая слова. — Одни говорят, она была затеяна, чтобы получить выход к морю и возможность возводить собственный морской флот, другие — чтобы заполучить богатый янтарем край. Но кто мы такие, чтобы обсуждать и уж тем более осуждать мотивы великого князя! Однако Велимир посмел высказать осуждение Далибору в лицо. Когда война затянулась, он стал сомневаться. Сказал, что не отправит больше людей, пока им не дадут, что причитается.

Слышалось неодобрение в тоне отца, недовольство. Ратмир не понимал причин этого, ведь сам горячо поддерживал Велимира и поступил бы в подобной ситуации точно как он. Тем страннее было осознавать, насколько, оказывается, взгляды его отца не совпадали со взглядами князя.

Булат продолжал:

— Но с Далибором так нельзя. Он человек жёсткий и всегда предпочтет устранить угрозу своей власти до того, как она разовьётся. Так что он вызвал к себе меня. Предложил выбор: если я сумею сместить Велимира по-тихому, без бунтов и кровопролитий, и стану служить великому князю так, как он того требует, то он не станет собирать войско и брать княжество силой. Сохранит жизнь тебе, мне и всем, кто просто пытается делать свое дело. Как думаешь, долго ли я размышлял, прежде чем дать ответ?

Отец глядел в глаза сына прямо и твердо, и во взгляде этом не чувствовалось ни капли сожаления. Он был уверен в своей правоте, как и всегда, когда требовалось принять непростое решение. Обычно это качество — несгибаемая уверенность и отсутствие лишних сожалений — восхищало Ратмира. Но сейчас отец предстал в совершенно ином свете.

С дрожью в голосе, заранее зная, каким будет ответ, Ратмир спросил:

— И что ты сделал?

— Всего лишь подождал удобного случая, и судьба все сделала за меня. В последнем сражении Велимир действительно погиб от руки врага. Мне оставалось лишь сделать так, чтобы и его наследник не вернулся живым.

На мрачном, застывшем лице Булата промелькнула на миг боль — значит, все же чувствовал вину. Но Ратмир не собирался жалеть его. Ненависть кипела внутри, и собственная боль, и негодование, и какое-то слепое отрицание, хотя нечего уже было отрицать.

Он вцепился пальцами в края столешницы, потому что вдруг закружилась голова и кишки скрутились в узел. Севшим от волнения голосом прохрипел:

— Ты… ты что, убил Светозара?! Как ты мог?

Спокойно, с глубокой, безжалостной убежденностью Булат ответил:

— Ни один отец не предпочтет жизнь чужого сына жизни своего. Я сделал то, что должен был, ради нас всех.

— Ну а Мера, ты и ее убить пытался?

— Избрание ее княгиней стало для всех нас неожиданностью. Признаюсь, что поначалу я надеялся, что девчонку проще будет контролировать. У нас даже был план предложить ей тебя в качестве мужа. — Невеселая усмешка на миг прорезалась на его лице, но тут же пропала. — Если бы князем стал ты, мы все равно получили бы расположение Далибора. Но чем больше я узнавал ее, тем яснее становилось, что она не из тех, кто позволит помыкать собой. Так что да, проще было избавиться от нее, потому что в конце концов она повела нас по тому же пути, что и ее отец.

Жгучая злоба захлестнула разум. Злость на отца и Возгаря, на весь их лицемерный совет. И на себя, что был так слеп и наивен прежде, веря, что уж они-то, самые близкие, самые доверенные люди князя будут стоять за него до конца. Верил, что все они на одной стороне, вместе противостоят бедам и испытаниям, что посылает судьба. Но оказалось, каждый сражается лишь за себя.

— Ты клялся ей в верности, отец! — с болью и гневом воскликнул Ратмир. — На вече, как и все остальные! Неужели, клятвы так мало значат для вас? Мера воспринимала свою куда серьезнее.

— Клятвы существуют, пока в них веришь. Думаешь, колдунья вспомнит о своей, когда с армией нежити подступит к стенам города?

— И она будет права! Ты забрал все, что у нее было! Ты сделал ее такой!

Булат ответил на яростные обвинения сына усталой полуулыбкой. Вздохнул тяжело, покачал головой.

— Как я и думал: ты ничего не понял. Ну, поживешь с мое, обзаведёшься семьёй — и поймёшь, что самая главная, нерушимая клятва, это та, что ты даёшь самому себе и своему сыну, когда впервые берешь его на руки. Когда понимаешь, что сделаешь все, чтобы защитить его. Ты станешь княжить после меня. И княжить не над развалинами и разоренными землями. Своим решением я спас тысячи жизней. Разве это не стоит пары смертей и пары нарушенных клятв?

Ратмир долго молчал, глядя на отца. Пытался смириться с этим новым, совершенно незнакомым человеком, и теми поступками, что он совершил. Молчал, пока в душе медленно тлела горечь.