Гостинец из будущего

Глава 4. Разогреться тебе надо

Буханкин и Ремизова умели пить не пьянея. Нет, разумеется в краску их ударяло, и песни они орали, и сальные анекдоты рассказывали, но их при этом не развозило, язык не заплетался, они не норовили прилечь под забором, а напротив, глазки у них загорались, речь становилась оживленной, активность возрастала вдвое. Дело в том, что они были люди бизнеса, а бизнес, неизбежно связанный с многочисленными контактами и сопутствующим этому вспрыскиванием, предполагал всегда иметь трезвую голову. Так что тренировка имелась. Плюс к этому молодость — каждому было немногим за двадцать, не успели еще «впиться», перегрузить организм алкоголем.

Для них нынешнее время было самое то. Уже с Толяном имелась договоренность — тот сводит их с нужными людьми, и они с головой окунаются в финансовый шахер-махер. Господи, такие возможности, такие возможности. Провернуть «панаму», за которую в тридцать седьмом полагалась вышка, было плёвым делом. И никто концов искать не будет, потому что нет такого закона. О, счастливое, прекрасное время беззакония.

Вот поэтому Буханкин на кухне весело распевал «Чубчик», а Зина Ремизова озорно хохотала. Между прочим, кухня эта размерами и расфуфыренностью ничуть не уступала какой-нибудь кафешке.

Тем временем Толян повел Антона в свою «гардеробную» — комнату в 20 квадратных метров с голыми стенами, сплошь заставленную напольными вешалками, на которых висело всё его барахло. Половина вешалок была пуста, но и без того одежды было, что в ином частном магазине. Отдельно висели шмотки, которые Толян носил в начале своей карьеры, еще не будучи «шкафом», когда и талия у него была, и вес не превышал 90 килограмм. Шмотки были классные, практически новые, впору хоть самому носи. Увы, в них уже было не влезть, а вот поджарому Антону, который ростом был с Толяна, они могли подойти. Не ходить же по улицам и банкетам с запакованным в довоенную кожу чекистом. Не поймут-с.

Оставив Антона подбирать себе костюм, Толян ушел в соседнюю, игровую, комнату, где у него стояли компьютер и телевизор с японской приставкой. Сюда друзья-кореша, пацаны и девахи, пришедшие на «оттяг», отводили своих отпрысков, чтобы те не болтались под ногами. Если, конечно, приходили с оными. Бывало, что и приходили. Короче, на всякий случай таковая комната имелась. И сам Толян не считал зазорным иной раз поиграть здесь всласть.

Компьютер, кстати, был крутой, и игры на нём, естественно, были крутейшие. Дальше игр дело у Толяна не пошло, да и не дурак он был распоследний, чтобы чирикать на нём романы или считать дебит с кредитом.

Итак, Толян включил компьютер, потом, когда на экране установился рабочий стол Windows, вставил компакт-диск с игрой. И вот тут началась какая-то дребедень. На экране возникла многоцветная, режущая глаза рябь, монитор затрясло, затем промелькнула крупная надпись «Вход в Интернет» («Какой к свиньям Интернет? — подумал при этом Толян. — Я же не подключен»), монитор перестал дрожать, и экран его сделался ядовито-черным.

— Песец, — сказал Толян, выключив компьютер.

За что он не любил эту технику, так за капризность. Ну что вот сейчас плохого он сделал этому Пентиуму? Что — обозвался, матернулся в его присутствии? Рыгнул на клавиатуру?

Кстати, компьютер и не думал выключаться, а в центре экрана, откуда ни возьмись, возникла белая маска.

— Вот черт, и спросить некого, — пробормотал Толян и поплелся было к телефону.

За спиной раздалось кряхтение, и он обернулся. Из монитора, поглядывая на него, через экран вылезал маленький, струящийся, с пробегающими по телу искрами человек.

— Эй, Антон, подойди-ка, — позвал Толян. — Пушку прихвати.

Застегивая ширинку, вошел Антон с маузером в руке. Брюки ему были хорошо. Эти брюки Толян таскал в одиннадцатом классе, в котором два раза оставался на второй год. Где чекист их раскопал? Не иначе — залез в чулан.

Увидев готового вывалиться из ящика голого радужного человечка, Антон захлопал глазами и деревянно спросил:

— Шлёпнуть?

— Нет, постой, — сказал Толян. — Это что же: если дверь стальная, а на окнах решетки — они через канализацию попрут? Или через компьютер? Или, нафиг, через телевизор?

Радужный свалился на пол, ловко вскочил на пол и тут же начал распухать и вытягиваться, одновременно покрываясь одеждой. При этом он с блуждающей улыбкой хитро поглядывал то на Толяна, то на Антона.

— Стреляй, — сказал Толян, которому не понравилась эта улыбочка.

Тотчас грохнул выстрел. В груди у виртуала образовалась дырка, которая немедленно затянулась. Зато экран монитора, в который попала пронзившая виртуала пуля, разлетелся вдребезги.

— Вы что, юзеры, спятили? — спросил виртуал с некоторым даже возмущением. — Кто так обращается с техникой?

Антон всадил в него, а заодно, как вы понимаете, и в системный блок, еще три пули, оторвавшие голову, руку и ногу виртуала. Это для искусственного существа оказалось смертельным. Лежащие на полу разрозненные члены покрылись россыпью искр. Скворча и плюясь голубыми огоньками, они исчезли.

— Этак никаких патронов не напасешься, — озабоченно произнес Антон, привыкший укладывать противника одним выстрелом.

— Шмотки подобрал? — осведомился Толян. — Тогда топаем за стволами. Заодно и патронами разживемся.

На выстрелы прибежали Ремизова с Буханкиным и уставились на расстрелянный компьютер, от которого живого места не осталось. Действительно, было чему удивляться. Ладно бы стреляли друг в друга, а то ведь расколотили красивую и наверняка дорогую, как всё в этом доме, вещь. Зачем? Это для них было странно и непонятно.

— Линяем, — сказал Толян. — Пока менты не прикатили.

После этого он вышел, совершенно упустив из вида, что раскуроченный компьютер, стоящий на деревянном столе, не выключен…

23 июня 1999 года ознаменовалось не только тем, что из мониторов на свет Божий косяком полезли виртуалы, но и тем еще, что компьютеры, поначалу те, которые были подключены к сети Интернет, а затем прочие, задействованные в других сетях, самым натуральным образом взбесились. Представьте себе, какая свистопляска началась на валютных биржах, в банках, на предприятиях со сложным производством. На одном из предприятий, например, роботы самостоятельно начали изготавливать металлопластиковых воинов с крупнокалиберным пулеметом во лбу и размещенной в брюхе, сложенной спиралью лентой с патронами. Кто-то из администрации вовремя выключил конвейер, а то часть воинов уже была на стадии завершения. Некоторые из банковских умельцев, воспользовавшись неразберихой, умудрились открыть себе по нескольку счетов и перекачать туда бюджетные деньги. Вакханалия продолжалась с полчаса, потом всё восстановилось. Правда, к этому моменту многие биржи, банки, фирмы и фирмочки успели временно закрыться.

Но это еще было полбеды. Основная беда, о которой пока мудро помалкивали военные, заключалась в том, что они фактически потеряли контроль над системами управления наземным и космическим оружием…

Людей в черном в городе становилось всё больше, и не замечать их было уже нельзя. Возможно, это была какая-то банда, возможно — члены какой-то партии с коричневым уклоном. Вместе с ними порой имели место карлики, но чаще всего карлики эти действовали сами по себе, обязательно куда-то спеша, обязательно вредя там, где было много компьютеров.

Один из информаторов лично наблюдал, правда издалека, как карлик, столкнувшись на углу с втрое выше его верзилой, произвел какую-то молниеносную манипуляцию, как бы перекрестив верзилу, а если точнее — нарисовав перед ним в воздухе букву «Z», после чего верзила исчез.

Информатор долго колебался — сообщить или не сообщить об этом в органы, но потом, вспомнив о содержащемся в подписке требовании уведомлять контролирующую службу о каждом нестандартном факте, каким бы абсурдным он ни был, сообщил.

Были и другие факты, говорящие о том, что в городе происходят какие-то странные события, но в целом, если применить статистику, все эти события укладывались в тот процент, который был отведен под разряд аномальных происшествий.

Вот, скажем, исчезновение девяти карт из лабораторного сейфа. Тех самых карт, уже прошедших предварительный анализ и ожидающих анализа более детального, на предмет наличия каких-нибудь голографических матриц или еще чего-нибудь подобного — люди-то видели, что там не цветной узор, а схема с красным крестом против первого подъезда дома номер 66. Исчезновение из закрытого на ключ сейфа. Аномалия? Аномалия.

Карлики, громящие магазины по продаже компьютеров. Одновременно в ряде городских районов. Аномалия? Еще бы.

Ночная драка в «Крайслере». Что может быть аномальнее? Участники операции, разумеется, утром же, добровольно, прошли тестирование у психоаналитика, не выявившее никаких отклонений. То есть, получалось, что пятеро психически здоровых, абсолютно вменяемых офицеров службы безопасности во время операции затеяли между собой драку. Грязно ругаясь при этом. Нонсенс? Нонсенс.

Теперь еще этот карлик, этот Зорро со своей буквой «Z», уничтоживший верзилу.

Было от чего голове пойти кругом.

Маша Кибиткина положила карандаш на лист бумаги, на котором только что начертала все эти воляпюки, сладко, со стоном, потянулась и зевнула.

В ту же секунду в её кабинет вошел подполковник Ларин, который, во-первых, в её кабинет никогда ранее не входил и, во-вторых, как известно, сидел у себя с Нелюбиным.

Сделав вид, что не заметил, как Кибиткина зевает на рабочем месте, он сказал:

— Есть дело.

Одетая в легкий сарафан с затрапезной хозяйственной сумкой, в которой лежали колготки, кофточка, кошелек и бутылка вина «Улыбка», Маша сошла на автобусной остановке. Лыково находилось в стороне от трассы, но, как объяснили в автобусе, от остановки до него было рукой подать — лужком-лужком, через речку, и вот оно, родимое. Места расчудесные, соловьиные.

И впрямь, места были одно загляденье. И воздух здесь был совсем не такой, как в городе — легкий, напоенный медовым запахом разнотравья, разогретого под солнцем сена (кто-то уже накосил для скотины), близкой зацветшей воды. Без всей этой бензиновой вони и неуловимого привкуса гари, так надоевших в чудовищно огромном городе.

Было удивительно тихо, лишь ветерок порой шелестил листву стоящих вдоль реки ив и высокого кустарника, да рычали моторами проносящиеся по трассе, находящиеся где-то в другом измерении автомобили.

Между кустами, пощипывая траву, ходили коровы, мекали привязанные к кольям козы. Благодать. Правда, нужно было посматривать под ноги, порой на тропинке попадались смачные коровьи лепешки…

Тропинка вывела на середину длинной-предлинной улицы, кстати асфальтированной и с полагающимися дорожными знаками.

Маша постучала в ближайший дом. В глубине его завозились, заперхали, вслед за чем дверь открыл совершенно пропитой мужичонка, уже на бровях.

Увидев на пороге красивую статную девицу, он поморгал и открыл было пасть, чтобы задать наводящий вопрос, но Маша его опередила. С пьяным разговаривать — то же, что воду в ступе толочь, однако сейчас пьяный, у которого всё на языке, был лучше трезвого. Трезвый, особенно если имелся предварительный сговор, мог и не расколоться, где находится дом Поповых. Между прочим, в таких случаях беглые своему жилью предпочитали жилье тех, кому доверяли. Это был твердо установленный факт. Конечно, Попова могла остановить свой выбор не на Лыково, но опять же практика подсказывала, что как правило бегут в места хорошо знакомые, где к твоей физиономии хорошо пригляделись и ты не смотришься белой вороной. Так что Лыково, находящееся достаточно далеко от города, было самое то.

Итак, Маша опередила выпивоху, сказав ему томным низким голосом следующее:

— Мужчина. Я здесь впервые. Не подскажете, где мне найти Светлану Попову?

— Светку-то? — уточнил мужичок. — А ты ей хто?

— Подруга, — сказала Кибиткина и улыбнулась. Она знала цену своей улыбки.

— Вроде не велено говорить-то, пробормотал мужичок с сомнением и спросил для верности: — Точно подруга?

— Ух ты, — сказала Маша. — А почему не велено говорить?

Сыграла она достаточно убедительно, мужичок растаял, но еще не до конца, еще держал запрет.

— На бутылку дашь — скажу, — произнес мужичок, подмигнув.

Эта дежурная формула обычно отпугивала. Каждый думал: какого ляха я за так отдам бутылку? Лучше сам выпью. И тайна вклада, так сказать, соблюдена. Если же раскошелится, то еще лучше — пузыри на дороге не валяются. И тайна, между прочим, невелика. Не я, так другой за бутылку-то скажет.

Маша полезла в сумку, и мужичок почувствовал азарт охотника. Неужели обломится? На халяву-то.

— Только полсотни, — сказала Маша, вынув деньги. — Сдача есть?

— Да какая сдача? — заныл мужичок. — Пенсия с хренову душу, да и ту не плотят. А заплотят, так долги раздашь — и снова на нулях.

— На, — Маша сунула ему бумажку.

— У Евдокии она. От моего дома пятнадцатый двор.

Мужичок показал пальцем, в какую сторону идти, и, издав плотоядный звук, захлопнул дверь.

— Иуда, — прошептала Маша, впрочем без всякой злобы…

— Я к Свете насчет Игоря, — сказала она открывшей дверь бабке Евдокии.

— Какого Игоря? — спросила Евдокия, соблюдая полнейшую конспирацию. Уговор есть уговор. — К какой Свете? Извини, милая, ошиблась адресом.

Но Света, услышав имя мужа, уже вышла в коридор. И увидела Кибиткину.

— Пусть войдет, — сказала Света. — От судьбы не спрячешься.

Она узнала эту женщину…

Странно, но Света не испытывала к этой чекистке антипатии, хотя было за что — именно она вместе с сослуживцами увезла ночью Игоря, и именно от них, от чекистов, они с Колькой вынуждены были сейчас скрываться.

— Игорю удалось уйти, — сказала Маша.

— Здесь его тоже нет, — ответила Света.

Поначалу девчата сидели в прохладной горнице, где пахло чем-то старушачьим, потом бабка Евдокия позвала их на кухню, где окно было распахнуто настежь, но тоже было прохладно, потому что окно это загораживала от солнца целая чаща вишневых деревьев и высоченной малины.

Время для ужина было вроде бы раннее — всего-то шестнадцать часов, но с другой стороны гостя, каким бы он ни был, следовало встречать хлебом-солью, а не выпроваживать пинками.

Вот бабка Евдокия и приготовила легкий перекусончик — напекла блинов, пожарила яичницу, нарезала сала, соленых огурцов, выложила на тарелку только что отваренную картошку в мундире, поставила рядышком бутыль с самогоном, потом, поколебавшись, убрала её, вслед за чем позвала к столу.

Кольки дома не было, играл где-то с такой же, как он, мелкотнёй.

Маша тут же выставила на стол вино, и Евдокия, подумав, водрузила сюда же бутыль с самогоном. Девчата возражать не стали. Евдокия смотрела на них, отменно красивых, и думала, что вот ведь судьба-злодейка. Им бы дружить, а они видишь чего удумали — одна прячется, другая ищет. Но, похоже, льда между ними нету. Похоже, начинают нравиться друг другу, хотя разговор у них поначалу был серьезный. Бабка Евдокия, возясь на кухне, прекрасно всё слышала…

Говорила в основном Маша, Светлана больше помалкивала, изредка вставляя реплики.

Маша говорила о том, что умер какой-то Скоробогатов, что происходят необъяснимые вещи, что Игорь вляпался в какую-то передрягу и что лучше бы его найти — может, он чего-то знает. Тут подала голос Света, спросив что-то, и Маша ответила ей, что это стечение обстоятельств. Взрыв в подвале, карты, доллары в кошельке у Игоря, вот и подумали, что он подкупленный террорист. «Доллары?» — сказала Света, и Маша подтвердила, что да — доллары. Много. Нелюбин лично видел. Конечно, когда брали Игоря, позволили себе лишнего. Не надо было бы этого делать, такое не красит. За что в итоге и поплатились. В общем, так. Сейчас всё изменилось. Надо бы Игоря найти, наверняка он что-то знает. Тут творятся такие вещи, что и у подготовленного опера крыша может поехать. Одним словом, лучше бы Игорю объявиться — и себе бы помог, и другим. Не до обид. На это Света сказала, что не знает, где Игорь. Маша начала говорить тише, а спустя какое-то время бабка Евдокия позвала их к столу…

Застолье было веселым, хотя вина осилили всего-то треть бутылки, а к самогонке так и вообще никто не притронулся. Девчонки хорошо и мило дурачились, бабка Евдокия смеялась от души. Особенно ей понравилось, как Кузьмич выцыганил у Маши полсотни. Конечно, стервецом он себя показал изрядным, выдал беглецов с потрохами, но Маша так подала этот эпизод, что Евдокия, хохоча, чуть с табуретки не упала.

Как-то вдруг оказалось, что уже восемь вечера. Девчонки пошли искать Кольку, а бабка Евдокия принялась убирать посуду. Убирала и хихикала, вспоминая что-нибудь смешное, сказанное за столом.

Разумеется, Маша осталась ночевать у бабки Евдокии. Электрички в это время ходили редко и могли запросто проскочить мимо станции.

В 17.40 лежащий на каталке под простыней Валерий Михайлович Скоробогатов вдруг резко открыл глаза. Сбросив с себя простыню, он встал на кафельный пол. Тело слушалось плохо, и он двигался судорожными рывками.

В огромной морозильной камере, где кроме его каталки имелись еще пять с голыми восковыми телами (этим по рангу простыня не полагалась), было холодно, но холода он не ощущал.

— Молодец, — сказали рядом, и он повернул голову на голос. Застывшая шея ворочалась с трудом.

Голос принадлежал некоему похожему на длинную черную палку существу, которое, как в ту же секунду стало известно «Скоробогатову», носило имя Марьяж. Покойник ни-сколько не задумался над тем, откуда это стало ему известно. Стало, и всё тут. И вообще — думать теперь было не его задачей. Его задачей было ходить по улицам, искать хроноизолированные полости и ничем не отличаться от живых.

— Скажи коллаборационист, — потребовал Марьяж.

— Колла-бора-цио-нист, — двигая непослушным языком, как сквозь кашу проговорил «Скоробогатов».

— Разогреться тебе надо, — озабоченно сказал Марьяж. — Ничего, на улице быстро разогреешься.

Он исчез и вскоре появился, держа в выросшей из тела-палки «руке» надетые на вешалку белую рубашку и черный костюм — всё самого траурного вида.

— Надевай рубашку и брюки, пиджак не трогай, — приказал Марьяж, вновь исчезая и появляясь с парой черных туфель, из которых выглядывали черные носки.

Одеться у «Скоробогатова» никак не получалось. Марьяж захлопотал, помогая, и в 17.55 вывел одетого покойника из здания через служебный выход, который был в пяти метрах от входа в морозильную камеру. Замок послушно открылся, а затем закрылся за ними.

На улице, где было жарко, от «Скоробогатова» пошло испарение, правда это было совсем незаметно. Марьяж перешел в энергетическое состояние, но «Скоробогатов» его по-прежнему видел и слышал. Он и разговаривать с ним мог, не раскрывая рта, так что непонятно — зачем нужно было говорить слово «коллаборационист». Впрочем, кто-нибудь из прохожих мог бы что-нибудь спросить, а «Скоробогатов» должен был что-нибудь ответить. Ушлый Марьяж и это учел.

В 18.00 в морозильную камеру вошел прозектор Скрипкин и, разумеется, тут же увидел, что одного, самого главного, тела нету…

Вскоре задубелое тело разогрелось и стало послушным. К «Скоробогатову» даже вернулось некое подобие памяти, но не человеческой, а скорее животной, помогающей должным образом ощущать себя в пространстве и передвигаться в нём. Носителем «человеческой» памяти был Марьяж, который подсказывал самое необходимое: как правильно, пользуясь подземным переходом, перейти дорогу, как идти по тротуару и не сшибать своей немалой массой идущих навстречу прохожих, что отвечать, если кто-то о чем-то спросит, и прочее, и прочее.

Людей на улицах было полно. От размеренно шагающего «Скоробогатова» шарахались. Мало того, что он был неестественно бледен и от него несло формалином, — начали подтекать небрежно наложенные швы на животе и черепе. На рубашке уже имелось узкое прерывистое желто-красное пятно, из-под волос на лоб и шею потянулись тонкие полосы сукровицы.

Марьяж вовремя это заметил и увел покойника на огороженный высоким забором пустырь. Что он с ним там делал, лучше не рассказывать, но когда «Скоробогатов» вновь вышел на публику, он имел бронзовый глянцевый загар, на нем была бордовая водолазка с охватывающим шею воротом, от него пахло крепким одеколоном и шагал он много легче, чем раньше, ибо оставил на пустыре зарытые в землю проформалиненные внутренности. Кстати, одеколон, крем, имитирующий загар, и водолазку Марьяж позаимствовал в ближайших магазинах.

«Скоробогатов» теперь не так привлекал внимание, но всё равно тех, кто начинал присматриваться к нему внимательнее, передергивало от отвращения. Этот остановившийся взгляд, бронзовые глянцевые, ничем не выделяющиеся на лице губы, общее ощущение омертвелости, застылости, будто человек этот вообще не дышал — бр-р.

Хроноизолированные полости попадались не часто, но попадались. «Скоробогатов» чувствовал их за пятьдесят метров, дальше не получалось. В некоторых кто-нибудь да находился, хотя нужно было приложить много старания, чтобы угодить в данную полость. Однако же вот угождали. Не умея выбраться наружу, люди эти умирали от жажды и голода. Время в полости тянулось по своим законам, страшно медленно. Физиологические процессы в организме соотвественно замедлялись в сотни раз. Три дня в полости растягивались на несколько земных лет, но для несчастного всё равно это было тремя бесконечными днями. Особенно убивало, если в полости уже имелся труп или трупы. Так что в пропаже землян не всегда бывали виноваты инопланетяне.

В двух ловушках наряду с трупами находились живые люди. Пока еще живые. Игоря Попова среди них не было. Заходя в полость, «Скоробогатов» разумеется исчезал, выходя из оной — естественно появлялся. Те из прохожих, кто это замечал, были в шоке. Люди в ловушках, у которых с появлением «Скоробогатова» возникала вдруг надежда на спасение, после его ухода начинали плакать, умолять о помощи. Никто, увы, их не слышал, а «Скоробогатову», который мог бы им помочь, стенания их были глубоко безразличны.

Поведение странного, похожего на оживший манекен человека, привлекло внимание мальчишек. Они шли стайкой за «Скоробогатовым», поддевая его репликами типа: «Что, мужик, лом проглотил?» или «Что, мужик, в штаны навалял?», — затем они начали кидать в него, ничего не чувствующего, а потому на это никак не реагирующего, камешки, застывшую жвачку, жестяные бутылочные пробки, которые очень удобно было запускать в полет, выщелкивая указательным или средним пальцем, но тут в дело вмешался Марьяж. Получив по энергетическому подзатыльнику, от которого все мозги в котелке перемешались, и по строгому, произнесенному свистящим шепотом внушению: «Убью, паскудёныш», — пацаны мгновенно отстали.

Но вот, наконец, случилось то, что и должно было когда-нибудь случиться: «Скоробогатов» нос к носу столкнулся с человеком, который его знал. И не просто знал, а служил в его подчинении. Это был капитан Гуляев, еще утром помогавший выносить тяжеленного полковника из кабинета и прекрасно знающий, что уже было произведено патологоанатомическое вскрытие тела. То есть, ошибка напрочь исключалась.

— Валерий Михайлович, — пролепетал Гуляев, обшаривая глазами бронзовое лицо «Скоробогатова». — Как же так?

Он увидел неприметный, тщательно заретушированный шрам под корнями волос, родинку на правой щеке, бородавку на переносице, из которой торчал длинный тонкий волос, и понял окончательно — это восставший после вскрытия Скоробогатов.

— Ошиблись, милейший, — деревянно сказал «Скоробогатов», повторяя неслышную подсказку Марьяжа.

— Да, да, — пробормотал Гуляев, почувствовав вдруг, что происходит что-то ужасное. — Извините.

Он опустил глаза, отступил в сторону и пошел себе, не оглядываясь. Впрочем, он не был бы комитетчиком, если бы оставил это дело без внимания, поэтому, пройдя несколько шагов, он остановился у ларька, якобы изучая товар, а сам краем глаза принялся следить за «Скоробогатовым». Не мешало бы, конечно, позвонить Ларину, но времени на это не было — «Скоробогатов» мог уйти.

«Скоробогатов» шел ровно, размеренно, с прямой, как доска, спиной. Гуляев не торопился пристроиться в хвост. «Полковник» мог обернуться, мог внезапно пойти назад, мог, наконец, быть не один.

Впрочем, о каком полковнике могла идти речь? Этот муляж, этот манекен вовсе не был полковником Скоробогатовым. Это был каким-то образом воскрешенный труп, который почему-то разгуливал по улицам, хотя самому последнему дураку было бы понятно, что в целях конспирации, раз уж без покойника никак нельзя, нужно было бы загримировать его получше, прицепить бороду, надеть парик, изменить форму носа, да и мало ли существовало других простых способов переиначить внешность? Нет, фланирует по оживленным улицам, где в любую секунду его может увидеть кто-нибудь из знакомых.

Всё, пора. Гуляев посмотрел налево-направо, не обнаружил «хвоста» и пошел вслед за «Скоробогатовым».

Вот тот, идущий в тридцати шагах впереди, свернул направо в переулок. Спустя какое-то время, готовый к любой неожиданности, Гуляев свернул туда же. «Полковник» по-прежнему мерно вышагивал впереди. Людей здесь было значительно меньше, человечков, может, пять-шесть. «Скоробогатов» пошел тише, совсем остановился, обернулся.

— Подойдите, — сказал он Гуляеву механическим голосом.

Ах, как хотелось задать дёру, но Гуляев пересилил себя. Стоял и смотрел на бывшего своего начальника, думая о том, что влетел совершенно глупо, как пионер.

— Подойдите, не бойтесь, — произнес «Скоробогатов». — Я должен вам кое-что объяснить. Или мне к вам подойти?

Он говорил совсем как Брежнев в последние годы своей жизни, у которого елозила и хлюпала во рту вставная челюсть.

— Хорошо, — решившись, сказал Гуляев. Действительно, это глупо, если полковник пойдет навстречу капитану.

Гуляев, подспудно чувствуя опасность, на негнущихся ногах зашагал вперед, намереваясь остановиться в десяти шагах от «Скоробогатова». Не нравились ему, ох, не нравились глаза «полковника». Неподвижные и совершенно мертвые.

— Надо бы вернуться, Валерий Михайлович, — подбадривая себя, заговорил Гуляев. — Нехорошо в вашем положении, э-э, разгуливать. Вам бы желательно лежать.

— Да, — сказал «Скоробогатов» и кивнул утвердительно. — Вы пра…

Окончания Гуляев не услышал, так как кто-то, не жалея сил, ударил его сзади по голове чем-то тяжелым. Он начал падать, а этот кто-то — он же невидимый Марьяж — придержал его за волосы, поджидая, пока подойдет «Скоробогатов».

— Я открою, а ты пихай, — сказал «полковник», после чего раздвинул продольные «валики», закрывающие вход в хроноизолированную полость.

Рассчитали, стервецы, всё до миллиметра.

Марьяж пихнул безвольное тело в щель, «Скоробогатов» помог ему.