Господин следователь

Глава шестнадцатая Французский роман

Сегодня со службы пришел позже обычного. Городовые поймали на базаре воришку, отбили его от мужиков, пожелавших намять тому бока и доставили в арестантскую. Если бы не полиция, в горячке и убить могли. Говорят, бывали прецеденты. А мне, соответственно, пришлось снимать показания с потерпевших — их двое, а потом и допрашивать самого злоумышленника — парня лет двадцати пяти, с синяком под глазом.

Можно бы все это дело назавтра отложить, посидел бы воришка в камере, никуда не делся, но я уж решил все сделать, как здесь говорят «за один скрип». Да и спешить мне, в общем-то некуда. Буду опять сидеть дома, перелистывать старые книги, изучать родословную Дома Романовых, чтобы не перепутать великого князя с простым князем. Тоска. А тут появилась возможность показать свое трудолюбие. Никто не оценит, но это я как-нибудь переживу.

Украл злодей не много, в общей сложности два рубля с копейками и большой срок ему не грозил. Как по мне — то лучше бы таких не в Окружную тюрьму сажать, а отправлять улицы убирать. Слышал на днях, что дворники не успевают сметать с проезжей части конские яблоки.

Злоумышленник назвался Вострютиным Сидором, двадцати трех лет от роду; не стал скрывать, что ранее дважды привлекался за кражи и даже успел отсидеть целый год в Окружной тюрьме. Говорил, что полицейский задержал его по ошибке, что ничего он не крал. А то, что раньше было, не в счет. Как там у ментов говорят — пошел в отказ?

Сидор, убедительно шмыгнул носом, потер кулаком сухие глаза, с надрывом в голосе сказал, что воровал исключительно из бедности, да от голода, потому что вырос он сиротой, мамы-папы не знает, к труду не приучен, потому что не оказалось рядом с ним доброго человека, который бы наставил его на путь истинный. Собирался он на лесопилку податься, чтобы хоть чернорабочим туда устроиться, зашел на базар купить семечек, а тут шум да гам. Кто-то украл, а он лишь рядышком оказался.

— Ты ври, да не завирайся, — буркнул городовой Смирнов, стоящий неподалеку. — Ты у Васенина серебряной мелочи из кармана стырил на два рубля, он тебя за руку поймал. Папу он своего не знает⁈ Да батька твой баржи строил, некоторые до сих пор на плаву.

— Не ловили меня за руку! — вскинулся Вострютин. — А батька, он все равно мне был, как неродной.

— Ах ты шельма! — возмутился городовой, делая шаг к задержанному и поднимая руку.

— Не надо, — остановил я Смирнова. В принципе, я не возражал, чтобы воришке дали в репу разок-другой, но не в моем присутствии. Посмотрев на задержанного, вздохнул: — Так говоришь, голодно живешь?

— Не то слово, ваше благородие, — обрадовался воришка. — Сирый я и убогий, сухою корочкою питаюсь. Как же не голодать-то? На работу никуда не берут. Говорят — в тюрьме отсидел, веры тебе нет. А ведь заповедано — надо прощать ближнего своего. Вы, человек благородный и образованный, сразу видно. Приказали бы меня отпустить, а? Сирота я, христом-богом клянусь.

И вообще, он такой несчастненький, что мне даже стало его жалко.

— А давай ты еще пару краж на себя возьмешь? — предложил я. Повернувшись к городовому, спросил: — Смирнов, есть у вас что-то такое, чтобы рублей на двести тянуло, а то и на триста?

Смирнов вначале не понял — что такое «тянуло», но догадавшись, бодро ответил:

— Так точно, ваше благородие. У коллежского асессора Сиромахова из Луковца намедни часы дорогие украли, а еще бумажник, в котором двести рублей было.

— Вострютин, сознаешься, что в Луковце у чиновника бумажник украл и часы? — поинтересовался я.

— А на кой-мне в этом сознаваться? — вытаращился Вострютин.

— Так сам посуди — ты такой несчастный, с голоду пухнешь, — пояснил я. — Что такое два рубля? Ерунда. Плюнуть и растереть. Пойдешь ты к мировому судье, он тебе пару месяцев вкатит, вот и все. А за часы и бумажник из кармана коллежского асессора — это уже окружной суд станет разбирать. И светит тебе за это год. Смекаешь?

— Не-а, ваше благородие, не смекаю, — затряс нечесаной башкой Востротин.

— Сам же сказал — сирота ты, к ремеслу не приучен, на работу не берут. А в тюрьме тебя целый год поить и кормить станут за счет казны. Ни работать не надо, ни воровать. Тебе еще и одежду казенную выдадут — полушубок с подштанниками. Чем плохо?

Городовой сочно заржал, а Вострютин перепугался:

— Ты, ваше благородие, не шути так. Уж так и быть, в краже на базаре признаюсь, но часы с бумажником — не было такого.

— А ты одолжение-то не делай, — строго посмотрел я в нахальные очи задержанного. Демонстративно фыркнул: — Ишь, видите ли — так и быть, сознаюсь. Признаешься — хорошо. Мог бы и не признаваться, тебя же с поличным поймали, для мирового суда хватит, но признание — завсегда лучше. И тебе лишний месяц не добавят за запирательство.

Хотел добавить что-то такое, этакое, увиденное в сериалах про ментов из моей жизни, но не стал. Мы люди законопослушные, дела не шьем и на подследственных не давим.

А я завтра с утра передам материалы открытого мною дела помощнику прокурора, тот пусть их в суд отправляет.

По дороге домой хотел было сделать крюк и зайти в Городскую управу, посмотреть — как там продвигаются изыскания у Михаила Артемовича. Неделю уже от него ни слуху, ни духу. Может, закупил он свечей на весь рубль и теперь, пользуясь случаем, изучает архивные документы со времен Екатерины Великой? Но это вряд ли. Обещанная премия в полтора рубля — хороший стимул.

Передумал и к архивариусу не пошел. Поздно уже. Скорее всего, канцелярист уже дома или на службе.

Пожалуй, мне тоже нужно в церковь сходить.

Поставив одну свечу за здравие своих родных, еще одну, перед иконой Николая Угодника.

Отошел и чуть не столкнулся с какой-то девушкой. Обошлось, но фуражечку уронил.

— Пардон, — смутилась барышня, пытаясь поднять мой головной убор, но я успел чуточку раньше.

— Мадмуазель, это моя вина, — галантно склонился я.

Высокая тоненькая девушка, в пальто, расстегнутом из-за жары, под которым коричневое форменное платье и черный фартук гимназистки седьмого класса. Очень миленькое личико, шапочка и толстая коса, спускающаяся на грудь. И карие, очень добрые глаза. Чем-то мою Ленку напоминает. У той, правда, стрижка короткая, но это неважно.

Чуть было не ляпнул: «Девушка, а не дадите ли телефончик?», еле сдержался. Да и маленькая она еще. Сколько ей, лет шестнадцать-семнадцать? А я уже здоровый лоб, под тридцать.

Потом поймал себя на мысли — какие тридцать? Мне же еще и двадцати одного года нет.

Девушка только улыбнулась и скрылась среди молящихся. Не бежать же за ней. Несолидно, если начну расталкивать народ.

Я вышел из храма сразу после окончания службы, постоял у входа в намерении посмотреть — что за девушка, с кем пришла? Но незнакомки уже не было. Что ж, придется мне ее поискать.

К моему удивлению меня никто не встречал. Обычно Наталья Никифоровна, услышав стук входной двери и скрип шагов, стояла в прихожей, принимая у меня шинель, да еще норовила помочь стянуть сапоги Муж ее так приучил, что ли? Для снимания сапог в прихожей специальная «машинка» есть

Квартирная хозяйка вышла, когда я засунул ноги в домашние тапочки.

— Простите, Иван Александрович, зачиталась, — повинилась хозяйка.

Зачиталась? А отчего глаза красные?

— Наталья Никифоровна, вас никто не обидел?

— Нет-нет, что вы. Кто меня может обидеть? — махнула рукой хозяйка.

Сегодня среда, постный день. На завтрак мне была уготована гречневая каша с постным маслом, на обед хлебал грибной супчик (забелить сметанкой хозяйка категорически отказалась), ел тушеную капусту (к ней бы еще жареную сосиску), но все равно — вкусно. На ужин мне подали жареную картошку с жареной рыбкой, а еще соленые огурчики.

В принципе, с таким ужином, можно и попоститься. Особенно вкусными оказались огурчики — с укропчиком и хреном. И хрустели хорошо. В последнее время я осознал, что воротнички у рубашек стали мне тесноваты. И форменные брюки тоже. Так пойдет, то либо придется заказывать новый мундир и все прочее, либо заниматься гимнастикой.

Двигаюсь мало, а от сидячей работы, как известно, полнеют. И так уж стараюсь побольше ходить, но это вызывает удивление у окружающих.

Но огурчик хрустит аппетитно.

— Сами солили? — поинтересовался я у хозяйки, что по обыкновению сидела рядом, но ужинать со мной отказывалась.

— Конечно сама, — слегка обиделась Наталья Никифоровна. — Кто за меня солить станет? А на базаре огурцы покупать — неизвестно, какие попадутся. Да и стыдно, когда собственный огород имеешь, на базаре покупать.

Я напрочь не помнил, когда хозяйка занималась солениями. Вроде, огурцы в июле солят или в августе? Не попадалась Наталья Никифоровна мне на глаза ни с солениями, ни с варениями. На огород тоже внимания не обращал. Ну да, растет что-то, но меня не припахивают — так и слава богу.

— Очень вкусные огурчики, — похвалил я женщину. Та, слегка зарделась, потом спросила: — Вы рюмочку не желаете? Мой-то, царствие ему Небесное, всегда под огурчики рюмочку опрокидывал.

Может, я бы и выпил рюмочку, но пить одному?

— А вы мне составите компанию?

Разумеется, хозяйка сразу же отказалась, а я остался верен принципам — не пить одному. А еще лучше вообще не пить.

Любопытно, что сегодня хозяйка нарушила собственное правило — не говорить с постояльцем, пока тот не закончит ужин и задала вопрос, который раньше не задавала:

— Иван Александрович, а у вас в Петербурге была девушка?

— Была, — кивнул я.

— И что? Она не согласилась стать вашей невестой?

— Почему не согласилась? Откуда такие выводы?

— Если бы у вас была невеста, вы бы ей письма писали, — рассудительно сказала Наталья Никитична. — А вы письма только матушке отправляете, в Новгород.

Вот они, глазастые женщины. Все-то увидят! Может, она уже почувствовала, что постояльцу приглянулась девушка в храме? А коллежская асессорша не унималась:

— А почему девушка невестой не стала? Или у нее родители небогатые да неродовиты?

Что бы такое соврать-то замысловатое? Что-то там Ленка вещала про свои польские корни и про то, что она из шляхты? Вполне возможно. У поляков самое большое количество дворян на душу население.

— Не знаю, богатая она или бедная. Все дело в том, что она была католичкой.

— Так могла бы и православие принять. Вон, наш аптекарь Соломон Зейфман не так давно святое крещение принял, православным стал. А уж католикам-то совсем просто. Им только покаяние принести за отступление от христианства. Девушке даже креститься не нужно было.

— Матушка у нее хотела, чтобы зять ревностным католиком был. Поэтому — не срослось.

Что-то я совсем бочку накатил на Оксану Борисовну. Верно, ей там, в покинутом мире икается.

Когда пришла пора пить чай, я вспомнил заплаканные глаза хозяйки и спросил:

— Наталья Никифоровна, а что вы сейчас такое читали, чтобы поплакать?

— Француза одного, очень душевно пишет, — неопределенно ответила Наталья Никифоровна, не называя автора. Потом вдруг спросила: — А вам нравятся французские романы?

— Конечно, — кивнул я. — Бальзака с удовольствием читаю, и Александра Дюма люблю.

— А вам который из Дюма больше нравится? — оживилась хозяйка.

— Дюма-отец, разумеется, — сообщил я.

— И что вы у него читали?

Ну вот, начинается допрос. Но я терпеливо начал перечислять, вспомнив не только книги о мушкетерах, Монте-Кристо и королеве Марго, но и те, о которых мало кто вспоминает — «Сильвандир» и «Женщину с бархаткой на шее». Вспомнил все, что уместилось в красненькое издание сочинений в двенадцати томах. Отец умудрился когда-то купить.

— Вот это да! — пришла в восхищения квартирная хозяйка.

— А все-таки, что вы читали? — не унимался я.

— Ле Жиль Блас, — словно бы нехотя сказала Наталья Никифоровна.

Женщина ответила так, как ответил бы человек, хорошо владеющий французским языком. Если отбросить ле, то получится — Жиль Блаз или Жиль Блас. Слышал где-то.

— Кажется, это герой какого-то романа? — спросил я.

— Да, это из романа мосье Лесажа, — кивнула хозяйка. — Жиль Блас — герой его романа. Плутовского, нам с сестрами маменька его запрещала читать.

Мосье Лесаж? А это не тот ли, что «Хромого беса» написал? Про беса читал, правда — очень-очень давно, еще в школе, а вот плутовской роман — нет.

— А теперь наверстываете? — усмехнулся я.

— Нет, Лесажа я еще в Устюжне прочла. Как только матушка в деревню уехала, так я и прочла. А это Жиль Блас — это журнал такой, в Париже выходит.

Вишь ты, журналы она из Парижа получает. Да еще и на французском читает.

— А из Парижа — не дорого журналы выписывать? — поинтересовался я.

— Еще как дорого, — вздохнула хозяйка. — Один номер пять рублей стоит, да пересылка рубль.

Я ошалело посмотрел на Наталью Никифоровну. Верно, во мне проснулся математик, потому что я быстренько все умножил и получил семьдесят два рубля.

— Я не сама покупаю, — поспешно пояснила квартирная хозяйка. — Сестра, что в Устюжне, с двумя подругами вскладчину берут, а когда сами прочтут, то мне отправляют. У сестрицы моей муж купец первой гильдии, ему лестно, что на дворянке родовитой женат, вот он и позволяет ей разные капризы.

— Так все-таки, что вы такого в журнале прочитали, что заплакали? — продолжал я приставать к бедной женщины.

— Так вы, человек еще молодой, неженатый…

Вот оно как? Это у меня хозяйка — поборник морали? А там, скорее всего, что-то неприличное для «молодых и неженатых»? Попробую догадаться. Кто там у нас в это время романы писал, якобы, непристойные?

— Уж не Мопассана ли вы читаете? — выпалил я наугад и судя по выражению лица — угадал. — И что там печатают? «Милого друга»?

— Милого друга? — переспросила хозяйка. — А что это?

Кажется, попал я впросак[1]. Помню, что Мопассан участвовал во франко-прусской войне и умер рано, лет в сорок, но что и когда он написал — не помню.

— Где-то читал, что господин де Мопассан такой роман собирается писать. О молодом человеке, что делает карьеру благодаря женщинам.

— Вот как? — заинтересовалась хозяйка. — Надо будет сестре написать — не слышала ли чего-то о новом романе? — Подумав, хозяйка махнула рукой. — Роман господина Мопассана называется «Une vie».

— А если по-русски? — попросил я. Стыдно признаваться в своем незнании французского языка, но изображать знание перед женщиной, читающей Мопассана в подлиннике, еще глупее. Решил соврать. — Я в гимназии английский учил, и немного немецкий.

— В гимназии не учили французского?

Наверное, если бы я признался в том, что не верю в бога, удивление хозяйки было бы куда меньше. Атеизм нынче входит в моду, наслышан от коллег, но чтобы выпускник гимназии не знал французского языка, в ее понимание не укладывалось.

Я сделал виноватое лицо, развел руками — мол, так уж вышло. А та девчонка, что в храме, наверняка по-французски говорит. И мне в голову пришла замечательная идея.

— Наталья Никифоровна, а вы не можете меня научить французскому? Вечера у меня свободные. И за работу я вам платить стану.

— Да какая же из меня учительница? — захлопала глазами квартирная хозяйка. — Меня с сестрицей французскому языку пленный француз учил — ему уж, почитай, лет сто было. Если не сто, то восемьдесят, уж точно. Целых четыре года мосье Жерар нас учил, пока не помер. Он в восемьсот двенадцатом году в плен попал. Неподалеку от Устюжны сосновая аллея есть, которую пленные французы сажали. Его сотоварищи вернулись, а этот остался. Женился, в Устюжне теперь дети живут, внуки. Фамилию им дали — Французовы.

Пока Наталья Никифоровна рассказывала о своем домашнем учителе, я «вычислил», что за роман был опубликован в журнале. Коль скоро это не «Милый друг», а название «Монт-Ориоль» я бы понял без перевода, то остается только один. У французского писателя было написано лишь три романа, а остальное, либо рассказы, либо повести. Наверное, если бы Мопассан не умер в расцвете лет, то написал бы больше.

Подождав, пока хозяйка сделает паузу, я торжественно заявил:

— Я понял, что за роман вы читали. «Жизнь». Только не понял — что в нем такого, неприличного? Девушка выходит замуж, узнает, что муж изменяет…

— Эх, все мужчины одинаковые. — вздохнула хозяйка, вытаскивая носовой платок.

Нет, ну чего это она? Читал я этот роман, ни разу плакать не захотелось.

— Так что, возьметесь за мое обучение?

[1] Попал. Роман выйдет только через два года.