Господин следователь

Глава четырнадцатая Посылка от батюшки

Явившись на службу, хотел отправиться к Председателю суда, поинтересоваться — не положен ли мне отгул? Худо-бедно, один из своих законных выходных потратил на служебные обязанности. А если по интенсивности, то мог бы рассчитывать и на два. Но к чему мне отгулы? Уверен, что и слова-то такого нет. Чем я стану заниматься сидючи дома? Пытаться читать книжки, лежавшие на книжной полке покойного коллежского асессора? Так там ничего интересного. Учебники — покойный служил по ведомству министерства образования, да русская классика первой половины девятнадцатого века. Но Пушкин, Лермонтова с Гоголем, я читал еще будучи школьником и перечитывать не было никакого желания. Так что — лучше на службу и заниматься чем-нибудь соответствующим должности. Например — искать убийцу старика. Правда, не знаю, за что хвататься.

Внизу, в вестибюле, рядом со служителем, которого я принимал за швейцара, сидел на табурете мужчина в форме чиновника почтового ведомства, в запыленной шинели, выглядевший усталым, с каким-то небольшим пакетом на коленях.

— Вот, господин курьер — его благородие Чернавский явился, — сообщил служитель.

— Господин Чернавский? — уточнил курьер, вставая со своего места.

— Именно так, — кивнул я, слегка удивившись. Что за курьер такой?

— Коллежский регистратор Милашкин, — представился чиновник. — Чиновник для особых поручений канцелярии Его Высокопревосходительства Новгородского губернатора. Я уполномочен передать вам послание из канцелярии небольшую посылку. Будьте добры — распишитесь в квитанции.

Продолжая удивляться, я оставил автограф в отпечатанном типографским способом листочке, куда были внесены мое имя, фамилия и должность, забрал пакет с сургучной печатью и посылку — тоже с печатью.

Курьер вскинул руку к фуражке и вышел, а я принялся рассматривать пакет. Действительно, указано, что получатель — коллежский секретарь г-н Чернавский Иван Александрович, а отправитель — канцелярия Его Высокопревосходительства губернатора. Странно. Не помню, чтобы корреспонденцию доставляли со специальным курьером. Не по чину мне такие письма получать. И не помню, чтобы в окружной суд что-то доставлялась курьерами. Имеется государственная почтовая служба, вся корреспонденция поступает в Череповецкую почтовую контору, а уже потом почтальон приносит в канцелярию. У нас-то вообще интересно. Официальные бумаги, что идут к нам из Санкт-Петербурга, из судебной палаты, делают изрядный крюк — сначала отправляются в Новгород, а уже оттуда приходят к нам.

А частные письма — и отца, и матери, приходят по моему домашнему адресу — г-ну Чернавскому, город Череповец, улица Благовещенская, дом вдовы коллежской асессорши Селивановой.

Спросить что ли швейцара — то есть, служителя? Он-то здесь все про все знает? Но отчего-то постеснялся задавать вопросы э-э обслуживающему персоналу.

Поэтому, просто прошел в свой кабинет и вскрыл казенный конверт. А в нем оказалось письмо отца.

'Мой дорогой сын Иван. В связи с отсутствием непосредственного начальника губернии, я уже месяц исполняю обязанности губернатора. Две недели назад на мой стол легло прошение череповецкого исправника, в котором он испрашивает награду для судебного следователя Череповецкого Окружного суда коллежского советника Чернавского Ивана Александровича. Позволю себе процитировать: 'Повинуясь внутреннему чувству долга и уважения к законодательству Российской империи, судебный следователь проявил истинную храбрость и отвагу при задержании опасного преступника, признанного в ходе расследования убийцей — Шадругова Николая, крестьянского сословия, убившего из ревностных побуждений своего соперника.

При этом, господин Чернавский спас жизнь городового Фрола Егорушкина, голова которого вошла в опасную близость с поленом, коим был вооружен вышеозначенный преступник.

Покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство возбудить ходатайство перед Министерством юстиции, в ведении которого состоит Череповецкий суд, о награждении судебного следователя И. А. Чернавского соответствующей наградой'.

Отвечу сразу — я мог бы своей властью отправить ходатайство в Министерство юстиции, минуя товарища министра внутренних дел, в чьих полномочиях является передача документов из нашего ведомства в иные и прочие, но я не хочу сам принимать такое решение, чтобы у окружающих не сложилось впечатления, что я каким-то образом влияю на карьеру своего сына. Поэтому, сообщаю, что ходатайство череповецкого исправника будет лежать и дожидаться возвращения Его Высокопревосходительства г-на Мосолова. Решение должен принять Александр Николаевич.

Надеюсь, ты все правильно поймешь и не обидишься на меня.

Не скрою — когда я читал ходатайство, меня охватила гордость за своего сына. Но, разумеется, как отец, я очень переживаю за тебя. Прошу прощения, но я, по своим каналам, навел дополнительные справки по делу о задержании Шадрунова.

Очень тебя прошу, дорогой мой сын:

Во-первых, не соваться туда, где должны обойтись иными силами. Задержание уголовных преступников должно осуществляться полицейскими, в крайнем случае — жандармами или солдатами. Каждый должен выполнять то дело, к которому он приставлен.

Во-вторых, если уж ты бросаешься на вооруженного преступника, не хватай полено, даже если оружием самого преступника является точно такой же предмет, а используй оружие, сообразно своего положения. В той посылочке, что прилагается к письму, ты найдешь именно то, что тебе нужно. Но лучше, если эта вещь тебе бы никогда не понадобилась.

В-третьих, я очень тебя прошу не сообщать Ольге Николаевне о том инциденте с поленом и задержанием преступника. Надеюсь, что никто из наших череповецких знакомых не поставит твою матушку в известность.

Засим прощаюсь. Твой любящий отец.

p.s.

Ты уже стал взрослым, к тому же — ты нынче чиновник, и я не могу попросту снять с тебя штаны и как следует выпороть. А жаль.

Еще раз — я тебя очень люблю.

Отец.

p.p.s.

Прежде чем пользоваться моим подарком, настоятельно рекомендую вначале посоветоваться со знающим человеком'.

Распаковав сверток, обнаружил в нем бумажную коробку, а в ней — деревянную шкатулку, запертую на замочек. И ключик рядышком. Повернув ключик, поднял крышку.

Красота! В специальном отделении небольшой револьвер, восемь толстеньких патронов, шомпол. Вот так вот — отец, высокопоставленный чиновник Российской империи запросто посылает с курьером револьвер своему сыну. Читал, конечно, что до революции оружие можно было покупать в магазине без регистрации, но относился к этому с сомнением. Оказывается правда.

Револьвер удобно лег в мою руку. Это у нас что за модель? Какой-нибудь «браунинг» или «наган»? Не знаток я оружия. Разберусь, конечно, машинка не сложная, но пусть толковый человек все разъяснит. Вот, пойду нынче к Ухтомскому, чтобы узнать — не выяснили чего городовые, его и расспрошу. Должен Антон Евлампиевич в оружии разбираться.

Я засунул револьвер в карман форменного сюртука. Оттопыривается. Не поленился, подошел к стене и примерил оружие к карману шинели. Уже лучше.

Раздался стук в дверь.

— Да-да, войдите, — разрешил я, торопливо отступая к столу и убирая револьвер в ящик.

В кабинет вошел доктор. Я в прошлый раз только отметил, что эскулап мужчина достаточно полный. Но статский советник Федышинский был таков, что когда он прошел внутрь, в кабинете сразу же стало меньше места.

— Доброе утречко, господин следователь, — поздоровался доктор, усаживаясь на стул для посетителей. Стул жалобно заскрипел, а доктор, не обращая внимания на стон мебели, сообщил: — Я тут неподалеку по делам был, решил, что сам к вам зайду, занесу акт осмотра. Чего вам курьеров слать или самому ноги топтать?

Наш нештатный судмедэксперт протянул мне листочек. Бегло почитал. Ну да, все именно так, как мне и представлялось. Удар нанесен точно в сердце, лезвие его не просто пробило, а вышло насквозь, с другой стороны тела. Спину-то я не видел, но доктор все осмотрел. Ширина и глубина раневого канала совпадают с параметрами орудия преступления, которое я нашел в избе старика. Угол — около пятнадцати градусов. То есть — удар нанесен сверху вниз. Значит покойный Долгушинов в этот момент сидел.

Еще бы к этим данным да подозреваемого. Может, эскулап что-то подскажет?

— Михаил Терентьевич, — обратился я к доктору, вспомнив его имя и отчество. — Ежели удар точно в сердце, может быть убийцей профессионал? Мясник там, или какой отставной военный?

— Вы еще скажите — хирург, — фыркнул доктор. — Хирургу таких ударов наносить нет надобности. И мясник, сударь вы мой, по- другому скотину колет. Либо по башке обухом бьет, а потом горло режет, либо по сердцу тычет. Но у человека и у скотины строение разное. Мы-то, как известно, прямоходящие, а животина она в горизонтальном положении ходит. А военные… Я, перед тем, как на статскую службу податься, военным врачом двадцать лет отслужил, до главного врача дивизии дослужился. Так вот — так точно никто ударить не может. Вот, если на тренировке по штыковому бою, случайно — это возможно.

— Значит — случайность? — решил уточнить я.

— Наверняка, — авторитетно подтвердил доктор. — Случайность, сударь вы мой, она завсегда таится — везде и всюду. Вон, как сейчас помню — два года назад, мальчишки-реалисты решили ворон погонять — много их у училища развелось. Сделали лук, наподобие индейского, а один другому стрелой в глаз и попал. И что? Глаз-то вытек, и окривел паренек на один глаз. А обидчик ревет — мол, не хотел я в него стрелять, выше головы метил.

— Так то, мальчишки, — неуверенно сказал я.

— А что, у взрослых так не бывает? — хохотнул доктор. — Вон, в шестьдесят четвертом году, я тогда полковым врачом служил, стояли мы на Валдае. Тамошний почтмейстер — смазливый, надо сказать, стервец, жену полкового командира осчастливил. Не знаю, на что и позарился-то? В возрасте уже, ни кожи, ни рожи, да и раньше, кто только ее не осчастливливал? Правда, там, в основном, молодые офицерики были, до баб жадные. А тут, полковник свою супругу прямо с почтмейстером застал. Тумаков наглецу навешал, да из окна выкинул. Тому бы утереться да помалкивать. Так нет, он скандал потом закатил в дворянском собрании, пощечину полковнику дал и на дуэль вызвал. Если бы у командира оружие при себе было — пришиб бы, мерзавца, да и все. Не хотел наш полковник со штатским драться, да и не дело, чтобы полковые командиры на дуэлях стрелялись, да еще и со штатским, но тут пришлось. Нашли где-то дуэльные пистолеты — им уж сто лет в обед, с двадцати шагов бились. Полковник-то то ли промазал, то ли вообще в белый свет стрелял, а почтмейстер, скотина такая, прямо в лоб пулю засадил. Кричал — мол, не хотел убивать! Вот, подумайте-ка — у полковника тридцать с лишним лет службы. Крест святого Владимира, медали. Он и Польшу прошел, и на Кавказе сражался, и в Крыму был. А тут — пуля от какого-то мальчишки смазливого? Тот ведь и стрелять не умел.

— Так может, почтмейстер просто прикидывался? — предположил я. — Научился стрелять, а потом врал, что не умеет.

— Куда там, — отмахнулся Федышенский. — Чтобы из тех пистолетов стрелять — навык нужен и тренировка. Но и умелец с двадцати шагов пулю в лоб не засадит. Да и почтмейстер совсем не герой. Его бы на каторгу следовало отправить, но он с перепугу с ума сошел. Два года в тюремном замке продержали, потом в психиатрическую лечебницу перевели. И секундантов разжаловали. Хорошо, что не я в этот день на дуэль ходил, а мой помощник, иначе бы без чина остался. Умные люди потом говорили — надо было полковнику этого ловеласа не бить, а попросту застрелить. Ну, посидел бы пару месяцев под арестом, потом бы оправдали — мол, пребывал в сильном душевном расстройстве. Из армии бы пришлось уйти — но ушел бы и с мундиром, и с пенсией, так ему все равно уходить в отставку. Но все умники задним умом крепки.

Отставной статский советник собрался уходить, а я вспомнил о подарке батюшки и его совете — проконсультироваться со сведущим человеком. Я-то собирался с приставом проконсультироваться, но доктор тоже сойдет. И мне не придется таскать при себе железяку. Вес — не ахти, но карман оттянет.

— Михаил Терентьевич, вы ведь в оружии разбираетесь? — поинтересовался я, а когда тот кивнул, вытащил из стола револьвер и положил его на стол.

— О, знакомая штука. У нас его воблой звали. А иной раз — бульдогом.

Так это и есть «бульдог»? Излюбленное оружие террористов? Не знал. Точнее — знал, но в руках не держал и в глаза не видел.

— Мне тут подарок прислали, не поможете разобраться?

— Так тут и разбираться не нужно. «Бульдог» — штука простая до изжоги.

Наверное, я бы и сам разобрался, но пусть толковый человек поможет.

Федышинский, умело орудуя толстенькими пальцами, показал как снаряжать барабан, как извлекать стреляную гильзу с помощью шомпола.

В барабан заряжалось только пять патронов, а я думал, что во всех револьверах их семь. Ладно, буду знать. Под руководством Федышинского и я потренировался заряжать и разряжать револьвер.

— Ну вот и все, — вскинул отставной военврач револьвер, прицелившись в стену. — В парк сходите, потренируйтесь. Только подальше куда-нибудь, а лучше за город, чтобы реалисты или «александровцы» не увидали, да за вами не увязались. Любопытные, спасу нет! И-за любопытства своего могут под пулю сунуться. Но с пяти шагов вы и без тренировки попадете, а больше, с вашей-то профессией, и не нужно.

Здесь я согласен. Вряд ли мне придется вступать в перестрелку с гангстерами. И в засаду на конокрадов не собираюсь идти. Наслышан про них, но этим пусть мои коллеги из сел занимаются. Я вообще не собирался таскать при себе револьвер. К чему это? И кобуру батюшка не прислал, а таскать в кармане несолидно. Запру в столе, пусть лежит. Вряд ли он мне понадобится, но как говорят — пусть будет.

Михаил Терентьевич поинтересовался сурово:

— Помните, что без нужды оружие на человека нельзя нацеливать?

— Помню. Говорят, что один раз в год и палка стреляет.

— Вот-вот, — кивнул доктор. — Но вы, как я слышал, с поленом хорошо управляетесь. Так что, если опасность какая — так вы поленом. Но на человека полено не нацеливайте, вдруг стрельнет.

Я только головой покрутил. Кажется, это полено — и не полено, вообще-то, а чурочка, станет теперь преследовать меня всю жизнь. Или не всю жизнь, но очень долго.

Доктор закряхтел, ставая со стула. Направляясь к двери, сказал:

— Вот, вы про случайность заговорили. А я нынче на вызов к Карандышеву ходил. Знаете такого? Нет? Ну и не надо. Так вот — вроде, и не пьет человек, а брякнулся, голову ушиб.

— Сильно ушиб? — заволновался я.

— Так ничего страшного, — отмахнулся Федышинский. — Легкое сотрясение мозга. Правда — он что-то не договаривает, на подбородке-то у него синяк, словно кто-то в рыло приголубил. Пытать не стал, его дело, где ему в морду дали. Полежит с недельку, как синева под глазами сойдет, может и на службу идти.

Федышинский ушел, а я вздохнул с облегчением. Карандышев жив, сравнительно здоров, а самое главное — не дал на меня показаний, не написал на меня жалобы. Потом подумал, что я, все-таки, до сих пор живу старыми представлениями. Вот, что бы сказал титулярный советник, если к нему бы явился с проверкой травмы городовой? Мол — ударил его господин Чернавский за то, что хотел подложить ему свою жену в обмен за протекцию? Да и непохоже, чтобы здесь полиция реагировала на травмы.

Но что мне делать с делом Долгушинова? Тавтология, простите. Судя по всему, назревает глухарь. Стыдно. Но ухватиться не за что, как ни крути.