Господин следователь

Глава одиннадцатая Труп из колодца

Мне собираться — только мундир напялить, да в сапоги запрыгнуть. А еще — ухватить шинель и фуражку. Впопыхах едва не забыл прихватить свой главный рабочий инструмент — папку, в которой лежат листы писчей бумаги, походная чернильница с плотно закручивающейся крышкой, карандаши и две канцелярские ручки. Это хозяйство я купил сразу, как закончил с делом Шадрунова и более-менее обучился чистописанию. Осознал, что писать вначале карандашом, а потом все переписывать начисто — очень муторно. Магазин «Шулятиковъ и сынъ» как раз специализируется на канцтоварах и дела идут успешно. Еще бы — среди покупателей не только чиновники, но и около тысячи учащихся.

Мы с городовым примчались на место происшествия так быстро, как только смогли. То есть — насколько нам позволяли скорость лошади и улицы города. Прокатился, а заодно и новое слово узнал от городового —колдоебины.

Кроме нового слова, обогатившего мой лексикон, Смирнов сообщил, что покойника в колодце обнаружили люди, что пошли за водой. Точнее — Варвара Селезнева. Сказала мужу, а тот побежал в полицию. Чей труп, он не знает, потому что господин пристав, которого вытащили из дома, велел быстро запрягать и ехать к его благородию следователю.

Полицейская пролетка остановилась у небольшого дома на окраине города. Тут уже стояла коляска станового пристава и еще чья-то, мной не опознанная. Я опасался, как бы сюда не набежала толпа зевак, но здесь глазели только двое мальчишек и переминался с ноги на ногу городовой Егорушкин. Завидев меня, просветлел лицом:

— Вы, ваше благородие, мимо дома пройдите, а потом за него заверните. Колодец на задах.

— Спасибо Фрол, — кивнул я городовому, чем ввел парня в состояние ступора. Он теперь станет думать — откуда его благородие его имя знает?

Обошел дом, увидел колодец, у которого стояли двое городовых, кутающихся в шинели и глухо матерившихся. Одного я знал — Епифанов, второй незнаком. Нет, лицо-то помню, но по фамилии не знаю. Похоже, этим бедолагам и пришлось лезть в колодец, чтобы вытащить тело. Тут и мой приятель пристав, еще толстый дядька, что стоит около мокрого трупа. Неужели доктор? Откуда удалось отыскать эскулапа, да еще в неприсутственный день?

Поручкавшись с Антоном Елистратовичем, подошел к телу. Вежливо приподнял фуражку, обозначая приветствие незнакомому доктору.

— Господин следователь, знакомьтесь — это господин Федышинский Михаил Терентьевич, статский советник в отставке, частнопрактикующий доктор, — представил мне пристав доктора.

Ишь, цельный статский советник. По нашим провинциям чин серьезный.

— Судебный следователь Чернавский, — представился я доктору.

Тот, продолжая что-то высматривать на теле, только кивнул. Потом присел на корточки и начал осматривать труп, а заодно и ощупывать. А я терпеливо стоял рядышком, смотрел на тело и мысленно делал будущую запись в Судебно-медицинском акте. Итак, покойный — старик, выглядевший лет на восемьдесят, а то и все девяносто — значит, лет ему семьдесят- семьдесят пять, в одном лишь нательном белье. Белье грязное — но не от того, что побывало в колодце и к нему прилипла какая-нибудь грязь, а засаленное и окровавленное. Но что-то еще рассмотреть не удалось, потому что труп прикрыл собой доктор.

— Опять у нас с вами покойник, да еще снова мокрый, — невесело усмехнулся пристав, а потом поинтересовался. — Как вам первое впечатление?

— А что тут сказать? — пожал я плечами. — Старик, скорее всего одинокий, а если и есть жена, то такая же немощная. Убили его либо ночью, либо под утро. Но точнее нам господин доктор скажет.

— Точнее не скажу, — поднял голову доктор, услышавший наш разговор. — Труп лежал в колодце, а в колодце он мог и два дня пролежать, а мог и неделю. Я его в покойницкой еще подробнее осмотрю, но пока могу только предположить, что смерть наступила в результате колотого ранения в область сердца. Но тоже — надо зондировать, окончательно убедиться. Поверхностный осмотр показал, что переломов нет. И шея, — ухватил Федышинский мертвого старика за голову и за шею, потряс, — не переломана.

Я покивал. Ну, я же кино-то смотрю, верно? Привык, когда патологоанатом говорит время смерти с точностью до получаса. Как там высчитывают-то? Берут за основу среднюю температуру тела, а потом вычисляют, с какой скоростью тело остывает. Но даже в наше время специалисты могут ошибаться — уж слишком много факторов влияет. А у меня иные расчеты. Если бы убили вчера, то соседи бы наткнулись на тело раньше. И днем в нательном белье редко расхаживают. Хотя и такое бывает. А то, что жил один — так если бы был за стариком присмотр, то белье менял бы почаще.

Но пока это лишь мои умственные заключения, а их следует подкреплять фактами.

— Антон Евлампиевич, распорядитесь, чтобы соседей, которые тело нашли, ваши люди где-нибудь попридержали. И опознание провести бы, — попросил я. — Еще понятые нужны, дом старика осматривать станем.

— Соседи уже опознали. Семейная пара вон в том доме живет — Андрей и Варвара Селезневы. Деток у них двое. Сосед, говорят ихний — Антип Двойнишников. Отчества не знают, звали его кто дядя Антип, а кто и дед Антип. Вот в этом доме и жил. А колодец один, на два дома, вот соседи сюда и ходят. Но старик разрешал воду только на питье брать и на баню. Чтобы летом на поливку — ни-ни. Варвара Селезнева после заутрени на колодец пошла, глянула –оттуда ноги торчат. К мужу кинулась, тот до участка добежал.

Антон Евлампиевич с досадой махнул рукой и пошел давать указания подчиненным. Понимаю, что и у него имелись какие-то планы на сегодняшний день, но все полетело коту под хвост. Эх, надо было приставу сказать, чтобы тот еще о каком-нибудь дополнительном освещении озаботился. День, но на дворе пасмурно, а если в доме старика нет свечей, что-то разглядеть будет трудно.

Пока ждал понятых, пристроился и принялся составлять Судебно-медицинский акт. Указал, что тело находилось в колодце, но на момент составления документа его уже оттуда достали. Описал старика — примерный возраст и рост. Сколько он? Метр шестьдесят или около того. Тьфу ты, ладно, что спохватился. Иначе бы так и написал. А в аршинах-то это сколько? Аршин — это семьдесят сантиметров. Не ровно, там еще сколько-то сантиметров, все равно не упомню. А метр шестьдесят? Напишу — два с четвертью аршина, сойдет. А вес вообще нужно указывать? Вроде бы нет. Все равно не определю, сколько он весит в пудах.

Так, описал, что волосы черные, с проседью, с залысиной на макушке. Теперь об одежде. Нижнее белье — старое и грязное, залито кровью. Или лучше писать — красно-багрового цвета? Напротив сердца нательная рубаха порвана, словно проткнута колющим предметом.Как правильно написать? Дыра? Разрез?

— Господин доктор, а каких размеров рана? Хотя бы приблизительно? — спросил я у врача.

— А мы не приблизительно, мы сейчас точно померяем, — отозвался Федышинский.

Я уж думал, что доктор сейчас вытащит откуда-нибудь линейку (мне, кстати, нужно ею обзавестись и сунуть в папочку), но наш эскулап развел пальцы и приложил их к телу убитого:

— У меня точнехонько! Размер самой раны, если в длину — вершок.

Прелестно! Коли доктор так сказал, мы так и запишем. Вершок. Сколько в сантиметрах-то? «Этот, хоть и сам с вершок, спорит с грозной птицей» Да, сантиметра четыре с чем-то.

Японский городовой! Да что это меня клинит? Зачем записал в акт — «четыре сантиметра с половиной»? Чует мое сердце, придется акт переписывать. И зачем было чернильницу брать? Ладно, будем считать, что провожу тренировку в походных условиях.

Нет, я помню, что до 1918 года существовали другие меры длины и веса, но где упомнить, сколько и что? А как я делал описание тела Тимки Савельева? Так я вообще не стал писать ни о его росте, ни о чем-то другом. Размеры синяков на шее доктор указал, так и ладно. Когда же появится судебная фотография-то у нас? Вызвал бы фотографа, сделали снимки. В Череповце имеется аж два салона, где горожане могут сделать себе на память фотографические снимки. Вот нам бы фотографа. Но пока этого нет ни в Новгороде, ни даже в Петербурге[1].

Может, проявить инициативу и предложить использовать городского фотографа в интересах юстиции? Нет, смысла я не вижу и начальство не поддержит. Не так и много у нас происшествий и преступлений.

Ох, грехи наши тяжкие. Еще ладно, что меня закинуло в девятнадцатый век, а не куда-нибудь в Древнюю Русь. Там бы вообще спятил.

А вот и понятые. Городовой привел двоих мужиков. Один вполне нормальный — чуть-чуть выпивший, а второй уже изрядно «датенький». Так праздник сегодня. Еще хорошо, что такие остались, остальные гораздо хуже. Строго кашлянул, предупредил:

— Господа, мы сейчас с вами станем учинять обыск в доме покойного. Стоять на месте, смотреть. Если понадобится, я скажу — обратить внимание! Все поняли? Ваша задача следить, чтобы я не подкинул в дом какие-нибудь улики или наоборот — чего-нибудь не стащил втихаря. Трогать ничего нельзя, усвоили?

— Усвоили? — продублировал мое последнее слово пристав, выразительно посмотрев на мужиков.

— Усвоили Антон Евлампиевич, — отозвался тот, что был потрезвее.

Теперь можно отпустить доктора и отправить тело в морг. Хотя, пусть доктор пока здесь побудет. Кто знает, не отыщется ли в доме еще один труп?

От колодца к входной двери ведет тоненькая цепочка — капельки крови.

Как чувствовал, что понадобится освещение. Темнотень, хотя есть пара окон, но свет через мутное стекло почти не пробивается.

У запасливого пристава в бричке отыскалось пара свечей.Уже хорошо.

Изнутри дом напоминал все остальные. И дом Ленкиной бабушки, оставшийся в двадцать первом веке, и иные деревенские дома, где приходилось бывать и даже тот, где я нынче квартировал. Сени, а войдешь в саму избу — то натыкаешься на русскую печь посередине. Слева комната, расположенная буквой Г, справа — где устье печки, — там кухня, а чуть подальше — еще одна комната размером с чулан.

От свечей света не так и много, не электрическая лампочка, но лучше, чем ничего. Набор мебели самый простой. Стол, вдоль стены пара сундуков, кровать. О, тут еще и комод стоит. Зажиточный дядька. В крестьянских избах вдоль стен идет лавка, но здесь изба городская — лавки не нужны.

А теперь станем рассматривать внимательно. И что мы видим? В красном углу образа, как и положено. Слева обеденный стол, на котором грязная посуда, включая два граненых стакана и пустая бутылка. Как ее — полуштоф, если не ошибаюсь? Чуть больше нашей поллитры[2]. Две старые тарелки, половина соленого огурца, кусок хлеба.

Ну и где же мой эксперт-криминалист, который станет изымать следы пальцев рук, а потом упакует стаканы и бутылку в специальный контейнер или хотя бы в пакетик? Угу, до экспертов еще дожить надо. Я даже не уверен — появилась ли дактилоскопия в России?

Поэтому, изымать посуду и пустую бутылку я не стану, смысла в этом нет, но подробненько занесу это в протокол осмотра помещения.

А хлама-то тут сколько! Какие-то старые тряпки, обрывки газет, солома. Солома-то откуда взялась?

Что там дальше? Около стола — стул и табурет. Стул опрокинут и рядом с ним большое пятно, кажущееся черным. Видимо, кровь стекла вниз, через трещины в половице. Ну, запишу в акте — багровое пятно. Про то, что это кровь мне указывать не положено, я не эксперт, но судья и так догадается, что это кровь. Еще кровавый слег тянется от пятна к двери.Понятно, что на одежде убийцы кровь должна остаться.

— Там вот у дядьки Антипа шандал бронзовый стоял на три свечки. А сейчас не стоит, — подал голос один из понятых.

Пристав уже собирался рыкнуть на мужика, но я благожелательно спросил:

— Откуда знаешь?

— Так это сосед покойного, Андрюха Селезнев, — пояснил пристав, ая спросил:

— Андрей, ты часто у соседа бывал?

— Не часто, но доводилось, — ответил мужик. — Варька — супруга моя, почаще была. Забегала, чтобы помочь чем, иной раз уборку старику делала. Без нее он бы тут грязью зарос. В лавку пару раз бегала, когда дядька Антип заболевал. Он, хоть и чужой, но все равно жалко, живой человек. И ребятишки наши для него бегали. Он, порой, четушку просил купить и пряников, а как они приносили, так половину пряников им и отдавал. Они очень любили в лавку бегать. Дядька Антип все ворчал — дескать, помнит те времена, когда ведро водки семьдесят пять копеек стоило, а четушка-то только полторы.

Датенький понятой, услышав про цены, тихонечко вякнул:

— Если бы сейчас ведро семьдесят пять копеек стоило, я бы из кабака не вылезал.

— Цыц, — рявкнул на него пристав. — Ты, Федор, и так все деньги на кабак спускаешь. А коли бы ведро за семьдесят копеек — ты бы уже от водки сгорел.

Я строго посмотрел на полицейского чина и тот сконфуженно притих.

— Молодцы, что старика в беде не бросили, — похвалил я соседа. — Если еще чего-то не хватает — говори.

— Так лучше Варьку спросить. Она у меня баба дотошная, лучше меня знает.

— Спросим и Варьку, — согласился я. — Но одна память хорошо, а две лучше. Ты на что-то внимание не обратил — супруга твоя заметила. И наоборот. Верно?

Андрей кивнул, а потом опять подал голос:

— Вот тут вот, у дверей, сапоги дядькины стояли. Хорошие сапоги, пусть и не новые. Такие сапоги нынче шесть рублей стоят, не меньше.

— Шесть рублей? — удивился пристав. — Они что, из золота, что ли? Вон, мои стоят три рубля.

— Так ваше благородие, ваши-то сапоги яловые, а у Антипа хромовые были. И не просто хром — а из хромового опойка. И каблук наборный.Дядька говорил, что он за них семь лет назад десять рублев платил. Но он их почти и не носил, яловые таскал. Яловые-то вон они — как стояли, так и стоят. А за хромачами своими он ухаживал — кремом немецким натирал. У двери сапоги стояли, верно, чтобы похвастаться. Только, к нему никто не ходил, кроме нас, перед кем хвастаться-то?

Хромовые сапоги или яловые? Так кой-хрен разница? По мне так — кожаные и кожаные. А тут — богатство, блин.

Но на отдельном листе список пропавших вещей составлю. Шандал — тут все понятно. И сапоги? А как правильно-то? Хромовые из опойка или опоека?

— Ты еще смотри, вспоминай, а я дальше осмотр проводить стану, — сказал я, переставляя свечу на более удобное место.

Ха! Будь это в фильме — следователи-опера бы уже плясали. Недалеко валяется нож — работа грубая, словно бы из обломка косы делали, рукоять деревянная. Орудие убийства. Вот их преступники моего времени старались либо унести или спрятать.

Осторожно подняв нож, показал народу:

— Видали у хозяина такой?

— О, так это мой нож, — заявил Селезнев.

— Твой⁈ — сказали мы в один голос с приставом.

Андрей, поняв, что сморозил что-то не то, торопливо заговорил:

— Я хотел сказать, что нож-то этот я по просьбе дядьки Антипа делал. Ему как раз такой нужен был — лучинку настрогать, щепок нарезать, да мало ли что. У него в хозяйстве только маленький нож был, для хлеба. Он-то в последнее время глазами маялся, да и руки уже плохо слушались. Вот, говорит, Андрюшка, я тебе кусок от горбуши дам, а ты мне нож сделай. Я говорю — чего бы не сделать, только у меня ничего нет — ни напильников никаких, ни пилок, а он мне — я тебе дам, а за работу десять копеек еще накину. Сделал я ему нож, старался, а он мне вместо десяти только пять копеек дал. Сказал — мол, в руки бы тебе насрать за такую работу.

Работа и на самом деле грубая. Но мне бы и так не сделать.

— А он что, знаток металла? — поинтересовался я. — Говоришь — напильник у него есть, пилки.

— Так у него когда-то своя мастерская была. Потом не то разорился, не то продал.

— Вспомнил я этого старика, — сказал вдруг Антон Евлампиевич. — Была у него своя мастерская на старой пристани. Он там и замки ремонтировал, и ключи делал. И всякие такие железноскобяные работы, что на лодках нужны. Я, как в стражу устроился — лет пятнадцать назад это было, палаш свой уронил, так у меня эфес покорежился. Дрянь, а не металл. Так я к Двойнишникову ходил, он все в лучшем виде сделал.

— Мастерской владел? — призадумался я. Может, это какой-то след? Старые счеты? Неоплаченные долги?

— Так мастерская-то закрылась давным-давно. Раньше на ту пристань лодки причаливали, барки, у Двойнишникова всегда заказчики были. А потом новую пристань сделали, на две версты вдоль берега дальше. Там уже другие слесаря, помоложе.

Ну вот, лопнула ниточка. И гипотеза оборвалась.

Ладно, померяем сам клинок. Ну, спасибо доктору — мой измерительный инструмент с собой, пишем, что длина пядь. Вру, чуть поменьше. Но до сердца такое достанет, точно. Ширина — вершок, что соответствует ране на теле. Но про соответствие я писать не имею права, потому что это уже выводы. Описываю, что лезвие в бурых пятнах, липкое. Орудие убийства я с места преступления изымаю — это уже вещдок. Заворачивать придется в один из моих же листов бумаги. Нет бы газетку с собой взять!

Бр-р… Теперь еще руки придется мыть.

— Андрей, а на стене не часы ли висели? — спросил я, показывая на выцветшее пятно, выделявшееся на старых обоях канареечного цвета.

— Точно, часы, — хлопнул себя по лбу Селезнев. — Ходики висели, немецкие. Дядька Антип говорил, что он за них когда-то двадцать рублев отдал! Ох.ть! Какой дурак такие деньги за часы плотит?

[1] Первая судебная фотолаборатория появится в 1891 году при Санкт-Петербургском окружном суде.

[2] Примерно 600 гр.