Гори, ведьма, гори! [Дьявольские куклы мадам Мэндилип]

Глава 8 Дневник сестры Уолтерс

Я взял с собой Мак Канна, когда пошел к Рикори. Очная ставка с начальником была лучшей проверкой его искренности. Я чувствовал, что все странные явления, о которых я рассказывал, могли быть частью хитро задуманного плана, в котором мог частично участвовать и Канн. Отсечение головы куклы могло быть драматическим жестом, предназначенным для того, чтобы воздействовать на меня. Именно он привлек мое внимание к страшному значению веревочки с узлами. Он нашел иглу. Его притягивание отрезанной головой могло быть наигранным. И то, что он бросил горящую спичку, могло быть действием, рассчитанным на то, чтобы уничтожить улики. Я не чувствовал, что могу доверять своим ощущениям.

И всё-таки трудно было себе представить, чтобы Мак Канн был таким выдающимся актером и таким тонким заговорщиком. Но он мог выполнять инструкции другого человека, способного на такие вещи. Мне хотелось верить ему. Я надеялся, что он с честью выдержит очную ставку. Мне хотелось этого от всей души.

Но ничего не вышло. Рикори был в полном сознании, он не спал, его мозг был таким же живым и здоровым, как всегда. Но тело его не было свободным. Паралич продолжался, не давая ему возможности шевельнуть ни одним мускулом. Он не мог говорить. Глаза смотрели на меня — блестящие и умные, но лицо было неподвижно… Таким же взглядом смотрел он на Мак Канна.

Мак Канн прошептал:

— Может ли он слышать?

— Думаю, что да, но он не может сообщить нам об этом.

Мак Канн опустился около кровати на колени, взял его руки в свои и сказал четко:

— Всё в порядке, босс. Мы все работаем.

Это не было поведение виноватого человека, но ведь Рикори не мог говорить! Я сказал Рикори:

— Вы прекрасно поправляетесь. У вас был тяжелый шок, и я знаю причину. Я думаю, что через день-два вы сможете двигаться. У меня есть основания надеяться на это. Не расстраивайтесь, не волнуйтесь, старайтесь не думать ни о чем неприятном. Старайтесь успокоиться. Я вам дам успокоительного. Не старайтесь бороться с его действием. Спите!

Я дал ему снотворное и с удовольствием отметил его быстрое действие. Это убедило меня в том, что он меня слышал.

Я вернулся в свой кабинет вместе с Мак Канном, сел и глубоко задумался. Никто не знал, сколько времени Рикори будет парализованным. Он мог пролежать в таком состоянии от часа до нескольких месяцев. За это время мне нужно было добиться нескольких вещей.

Во-первых, установить внимательное наблюдение за местом, в котором Рикори достал куклу, во-вторых, узнать всё возможное о двух женщинах, о которых рассказывал Мак Канн, в-третьих, выяснить, что заставило Рикори отправиться в это место. Я решил временно поверить тому, что рассказал Мак Канн о кукольной лавке. В то же время я не хотел показать ему этого.

— Мак Канн, — начал я. — Установил ли ты слежку за лавкой, как мы вчера договорились?

— А то как же? Муха не вылетит из нее незамеченной!

— Было ли что-нибудь интересное?

— Ребята окружили весь квартал до полуночи. Окно было темное. Позади лавки есть помещение. Там тоже окно с тяжелыми ставнями, из-под которых видна полоска света. Около двух часов ночи явилась бледная девушка, и ее впустили, затем свет погас. Утром девица открыла лавку. Через некоторое время в лавке появилась и баба-яга. Наблюдение за ними продолжается.

— А что вы о них узнали?

— Ведьму зовут мадам Мэндилип. Девица — ее племянница. Или она так говорит. Они въехали сюда около восьми месяцев назад. Никто не знает, откуда они приехали. По счетам платят аккуратно. Денег полно. Племянница ходит на рынок. Старуха никогда не выходит из дома. Держатся особняком. Не имеют ничего общего с соседями. У ведьмы имеется ряд покупателей. Большая часть их — богатые люди. Они делают два вида кукол: обычные (и всё, что нужно для них) и особые, по которым специалистка — старуха. Соседям они не нравятся. Некоторые считают, что она торгует наркотиками. Это пока всё.

Специальные куклы? Богатые люди? Как, например, девица Бейли или банкир Маршалл? Обычные куклы для людей, как акробат или каменщик… Но и эти куклы могли быть специальными, только Мак Канн не узнал этого.

— Позади лавки, — продолжал он, — две или три комнаты. На втором этаже большая комната вроде склада. Они снимают всё помещение. Старуха и девица живут в комнатах позади лавки.

— Хорошая информация! — похвалил я. — Мак Канн, кукла напомнила тебе кого-нибудь?

Он посмотрел на меня прищурившись.

— Скажите сначала вы мне, — произнес он сухо.

— Ну, хорошо. Мне показалось, что она похожа на Питерса.

— Показалось! взорвался он. — К черту — показалось! Это была его точная копия.

— И всё же ты ничего мне об этом не сказал. Почему? — спросил я подозрительно.

— Будь я проклят! — начал он и сдержался. — Я знал, вы заметили это. Но вы были так заняты уличением меня, что я просто не имел возможности…

— Кто делал эту куклу, должен был хорошо знать Питерса. Питерс должен был позировать, как позируют художнику или скульптору. Почему он это сделал? Почему кому-нибудь может захотеться иметь свою копию в виде куклы?

— Разрешите мне повозиться с ведьмой часик — и я вам всё скажу, — ответил он мрачно.

— Нет, — я покачал головой. — Ничего в таком духе, пока Рикори не сможет говорить. Но, может быть, мы сумеем выяснить что-нибудь другим путем. У Рикори была какая-то причина пойти в эту лавку. Я знаю, какая. Но я не знаю, что привлекло его внимание к этой лавке. Мне кажется, что он получил какие-то сведения от сестры Питерса. Достаточно ли хорошо вы ее знаете? Достаточно ли хорошо для того, чтобы поехать к ней и узнать, что она сказала Рикори? Между прочим, тактично, не говоря о болезни Рикори.

Он сказал:

— Если вы расскажете мне больше. Молли не глупа.

— Хорошо. Не знаю, сказал ли вам Рикори, что мисс Дорнили умерла. Мы думаем, что имеется связь, между ее смертью и смертью Питерса. Мы думаем, что всё это имеет отношение к любви их обоих к ребенку Молли. Дорнили умерла так же, как Питерс…

— Вы хотите сказать, что… с такими же особенностями? — прошептал он.

— Да. Мы имели основание думать, что оба они заразились в одном месте. Рикори решил, что Молли может знать это место. Место, где они оба бывали, не обязательно в одно и то же время, и где могли заразиться. Может быть, были заражены нарочно… Ясно, что Молли направила его к Мэндилип. Тут есть одна неловкость — я не знаю, сказал ли ей Рикори о смерти брата. Если он ничего ей не сказал, ты тоже не должен говорить.

— А вы много кое-чего знаете, док.

Он встал, собираясь уходить.

— Да, — ответил я откровенно, — но я сказал тебе достаточно.

— Да? Ну что ж, может быть, — он посмотрел на меня мрачным взглядом. — Так или иначе, но я скоро узнаю, сказал ли он об этом Молли. Если да, наша беседа будет вполне естественной. Если нет… ну, ладно, я позвоню вам. До свидания.

Он ушел. Я подошел к остаткам куклы на столе. Душистая лужица затвердела и грубо приняла форму человеческого тела. При этом у нее был исключительно неприятный вид, с миниатюрными ребрами и просвечивающим проволочным позвоночником.

Преодолевая отвращение, я собирал вещество для анализа, когда пришел Брэйл. Я был так обрадован улучшением состояния Рикори, что не сразу заметил его бледность и задумчивость, я прервал свой рассказ о владевших мной сомнениях, чтобы спросить его, в чем дело.

— Сегодня утром я проснулся с мыслью о Гарриет, — сказал он. — Я знал, что цифры 4, 9, 1, если они означали буквы, не были началом слова «Диана». Эта мысль преследовала меня. Я вдруг сообразил, что это значит — «Дневник». В свободный час я побежал к Роббинс. Мы обыскали квартиру и нашли дневник Гарриет. Вот он.

Он протянул мне маленькую красную тетрадку и сказал:

— Я уже прочел его.

Я раскрыл тетрадь и переписал оттуда строки, имеющие отношение к описываемому событию.

3 ноября.

Сегодня со мной случилось странное событие. Зашла в парк Беттери посмотреть на новых рыбок в аквариуме. Имела свободный часок после этого и пошла побродить по улицам, заглядывая в лавочки, чтобы купить что-нибудь для Дианы. Наткнулась на очень странную лавочку. На окне стояли прелестнейшие куклы и лежали самые чудесные кукольные платья, какие я когда-либо видела. Я стояла, глядя на них через окно. В лавке была девушка. Она стояла спиной ко мне. Она меня поразила. Лицо ее было совсем бледно, без окраски, а глаза большие и испуганные. У нее была масса волос пепельного цвета, собранных на макушке. Странная девушка! Мы смотрели друг на друга не менее минуты. Затем она быстро покачала головой и сделала знак рукой, как бы предлагая мне уйти… Я была так удивлена, что едва поверила своим глазам. Я уже хотела зайти и спросить, в чем дело, но тут взглянула на часы и увидела, что опаздываю в госпиталь. Я снова посмотрела на лавку и заметила, что дверь, которая вела во внутренние помещения, медленно открывается, девушка сделала жест отчаяния. Что-то было такое во всём этом, что мне захотелось вдруг убежать. Но я не убежала, хотя всё-таки повернулась и ушла. Весь день я об этом думала. Мне было любопытно, и я немного сердилась. Куклы и их платья были прелестны. Почему мне нельзя было войти и купить? Вот я выясню это.

5 ноября.

Сегодня я опять вернулась в лавку. Тайна стала еще глубже. Только я не думаю, чтобы тут была какая-нибудь тайна. Просто, вероятно, бедняжка немного ненормальная… Я не остановилась у окна, а зашла прямиком в лавку. Когда она увидела меня, ее глаза стали еще более испуганными, и она задрожала. Я подошла ближе к ней, и она прошептала:

— О! Я же сказала вам, чтобы вы ушли. Зачем вы вернулись?

Я засмеялась и возразила:

— Вы странная продавщица. Разве вы не заинтересованы в продаже своих кукол?

Она ответила тихо и быстро:

— Теперь поздно. Вы не можете теперь уйти. Но не она будет выдавать вам. — И затем обычным голосом она сказала громко: — Что вам показать? У нас есть всё для кукол. — Переход был так резок, что я поразилась. И тут я увидела, что дверь открылась, та же дверь, что открывалась позавчера, и на ее пороге появилась женщина. Она смотрела на меня. Я глядела на нее, не знаю сколько времени. Она была особенная. В ней было не меньше 180 сантиметров роста, она была огромная, с громадной грудью, но не жирна. Мощна. Лицо у нее было длинное, и кожа на нем коричневая. Над губой росли усы, волосы густые, серебристо-серые. Но ее глаза просто приковывали ее к месту. Они были огромны, черны и полны жизни. Она, видимо, была ужасно жизнеспособна. Или, может быть, казалась такой рядом с безжизненной девушкой. Нет, конечно, она была полна необычной энергии. У меня по спине пробегала дрожь, когда я смотрела на нее. Я подумала глупо: «Какие у тебя большие глаза, бабушка!» — «Чтобы лучше видеть тебя, дорогая!» — «Какие большие зубы у тебя, бабушка!» — «Чтобы быстрее тебя съесть, дорогая!» А у нее действительно были большие зубы, сильные и желтые. Я сказала совсем глупо: «Как поживаете?» Она улыбнулась и дотронулась до моей руки, и я почувствовала странную дрожь от ее прикосновения. Руки у нее были удивительно красивы. Так красивы, что даже жутко! Длинные с заостренными концами, пальцы белые… Как руки Эль Греко или Ботичелли. Я думаю, что именно это и поразило меня. Казалось, что именно они не принадлежат ее огромному, грубому телу. И глаза тоже. Глаза и руки. Она улыбнулась и сказала: «Вы любите красивые вещи?» Голос ее был такой же, как глаза и руки. Глубокое, богатое контральто. Я почувствовала, что он входит в меня, как аккорд органа. Я кивнула. Она сказала: «Тогда я покажу их вам, дорогая. Войдите». Она не обращала никакого внимания на девушку. Она пошла к двери, и я за ней. Когда я переступила порог, то обернулась. Девушка стояла перепуганная, и я словно услышала, как она шепнула: «Помните!»

Мы вошли в комнату… я не могу описать ее. Она была такой, как ее глаза, руки, голос. Когда я вошла в нее, у меня появилось странное ощущение, будто я не в Нью-Йорке. Даже не в Америке. Нигде на земле. У меня было ощущение, что единственное место, где можно существовать, — эта комната. Я испугалась. Комната была больше, чем казалось возможным, судя по размерам лавки. Вероятно, такое впечатление создавал свет. Мягкий, приятный, сумеречный свет. Панели изысканные, потолок обшит материей. Одна стена была пустой, только старые темные панели покрывали ее.

В камине горел огонь. В комнате было так приятно — тепло. Стоял слабый, приятный запах, может быть, от горящих поленьев… Мебель была также старинная и изысканная, необычная. На стенах висели старинные ковры. Странно, но мне трудно вспомнить, что еще было в этой комнате. Ясно помню ощущение необыкновенной красоты. Огромный стол, и огромное зеркало, и почему-то воспоминание об этом зеркале мне неприятно.

Я вдруг начала рассказывать ей всё о себе, о Диане и как она любит красивые вещи. Она выслушала и сказала своим приятным голосом: «У вас будет красивая вещь, моя дорогая!» Она подошла к шкафчику и вернулась с самой прекрасной куклой из всех, какие я когда-либо видела. Я пришла в восторг от мысли, как обрадуется ей Диана. Маленькая бэби, и так изысканно одета, так сделана, как живая.

— «Понравится ли ей?» — спросила женщина. Я ответила: — «Но я не могу купить такое сокровище. Я бедна». Она засмеялась и сказала: «Но я не бедна. Она будет вашей, когда я окончу одежду!» Это было невежливо, но я не могла не сказать ей: «Вы должны быть очень, очень богатой. У вас такие чудесные вещи. Удивляюсь, почему вы держите кукольную лавку?» А она рассмеялась и сказала: «Чтобы встречаться с такими милыми людьми, как вы, моя дорогая!» И вот тут начались странные вещи с зеркалом. Оно было круглое, как я уже упоминала, и я смотрела и смотрела на него, потому что оно было похоже на половину огромного шара с чистейшей водой. Оно было в раме из резного коричневого дерева, и время от времени резьба отражалась в нем и, казалось, шевелилась, как растительность на берегу лесного озера, когда дует ветерок. Мне хотелось заглянуть в него, и вдруг это желание стало непреодолимым. Я подошла к зеркалу. Я видела, как комната отражается в нем. Совсем так, как будто я смотрела в окно на другую такую же комнату. И вдруг словно волны пошли по зеркалу, и отражение стало туманным, а мое отражение, наоборот, очень ясным. Я видела себя, но становилась всё меньше и меньше, пока не стала величиной с большую куклу. Я приблизила к зеркалу свое лицо, и маленькое личико тоже приблизилось к моему лицу. Я покачала головой и улыбнулась, то же сделало мое отражение, но такое маленькое! И вдруг я почувствовала страх и крепко закрыла глаза. А когда их открыла — всё было по-прежнему. Я взглянула на часы и удивилась тому, как долго здесь пробыла. Я встала, чтобы уйти — всё еще с паническим страхом в душе. Она сказала: «Зайдите ко мне завтра, дорогая. Я приготовлю для вас куклу». Я поблагодарила и обещала зайти. Она проводила меня до дверей лавки. Девушка не глядела на меня, когда я проходила мимо нее. Ее имя — мадам Мэндилип. Я не пойду к ней ни сегодня, ни завтра, никогда вообще. Она очаровывает меня, но я боюсь. Мне не нравится чувство, которое я испытала перед зеркалом. А когда я увидела в нем всю комнату, почему там не было ее отражения? Его не было! И комната была освещена, хотя в ней не было ни окон, ни ламп. А эта девушка! И всё-таки Ди так понравилась бы кукла!

7 ноября.

Удивительно, как трудно выдержать решение не идти к мадам Мэндилип! Я так взволнована. Ночью мне снились ужасные сны. Мне снилось, что я снова в этой комнате. Я ясно ее видела. И вдруг оказалось, что она вне меня, снаружи, а я нахожусь внутри зеркала. И я была маленькая. Как кукла. Я испугалась и стала биться о стекло, как бабочка. Затем я увидела две красивые белые руки, которые протягивались ко мне. Они открыли зеркало и поймали меня, а я боролась и билась, и старалась вырваться. Я проснулась с бьющимся сердцем. Ди сказала, что я плакала и кричала: «Нет! Нет! Не хочу! Я не хочу!» несколько раз. Она бросила в меня подушку и разбудила меня. Сегодня я ушла из госпиталя в четыре, собираясь идти прямо домой. Не знаю, о чем я думала, но вдруг оказалось, что я нахожусь в метро и дожидаюсь поезда в Баулинг-Гран. То есть еду в Беттери. По рассеянности я направлялась к мадам Мэндилип. Это меня так напугало, что я бегом выбежала на улицу. Мне кажется, я поступаю очень глупо. А я всегда гордилась своим здравым смыслом. Думаю, что мне надо посоветоваться с мистером Брэйлом и проверить нервы. Нет никакой причины, почему бы я не могла поехать к мадам Мэндилип. Она очень интересна, и я ей явно понравилась. С ее стороны было так любезно предложить мне эту прелестную куклу. Она должна думать, что я груба и неблагодарна. А кукла так понравилась бы Ди! Когда я вспоминаю свои ощущения перед зеркалом, я чувствую себя таким же ребенком, как Алиса в стране чудес или, вернее, в Зазеркалье. Зеркала и другие отражающие поверхности иногда заставляют вас видеть в них странные вещи. Возможно, что жара и запах привели меня к легкому головокружению и галлюцинации. На самом деле я не была уверена в том, что мадам Мэндилип не отражалась в зеркале. Я слишком внимательно рассматривала себя. Смешно убегать и прятаться, как ребенку от бабы-яги. А это как раз то, что я делаю. Если б не эта девушка… Она действительно какая-то истеричка. Мне хочется пойти, и я не вижу, почему я не должна этого делать?!

10 ноября.

Ну, я даже рада, что пошла. Мадам Мэндилип просто удивительна. Конечно, тут есть что-то странное, чего я не понимаю, но это потому, что она так сильно отличается от всех известных мне людей, и когда входишь в ее комнату, жизнь кажется совсем другой, когда я ухожу, мне кажется, будто я оставляю заколдованный дворец и попадаю в прозаический неинтересный мир. Вчера я решила пойти к ней прямо из госпиталя. Как только я это решила, мне показалось, какой-то груз свалился с моих плеч. Я почувствовала себя веселей и счастливей, чем раньше. Но когда я вошла в лавку, белая девушка — ее имя Лиона — посмотрела на меня так, как будто собиралась плакать.

Она сказала мне странным приглушенным голосом: «Помните, что я старалась спасти вас». Мне это показалось до того смешным, что я расхохоталась и никак не могла остановиться. Тут мадам Мэндилип открыла дверь, и когда я взглянула в ее глаза и услышала ее голос, я поняла, почему у меня так легко на сердце — будто я вернулась домой после того, как ужасно истосковалась по этому дому. Чудесная комната как будто приветствовала меня. У меня было странное ощущение, что она живая, часть самой Мэндилип, как ее руки, глаза, голос. Она не спросила меня, почему я так долго не приходила. Она принесла куклу. Кукла была еще красивей, чем раньше, но у мадам Мэндилип оставалась еще часть работы, поэтому мы сидели и разговаривали, пока она доделывала. Она сказала: «Мне хотелось бы сделать куклу из вас, дорогая!» Это были ее собственные слова, и на секунду я вдруг испугалась, вспомнив свой сон. Но потом я подумала, что это ее манера выражаться и что подразумевала она просто желание сделать куклу, похожую на меня. Поэтому я засмеялась и сказала: «Конечно вы можете сделать из меня куклу, мадам Мэндилип. Интересно, какой она национальности?»

Она засмеялась вместе со мной, глаза ее стали еще больше и сильно блестели. Она принесла немного воска и стала лепить мою голову. Ее красивые пальцы работали очень быстро, как будто каждый из них был артистом. Я следила за ними очарованная. Мне захотелось спать всё больше и больше. Она сказала: «Милочка, мне хотелось бы, чтобы вы разделись, и я могла бы слепить ваше тело. Не стесняйтесь, я ведь старуха!» Мне было всё равно, и я ответила в полусне: «Конечно!» Я встала на маленький стул и наблюдала, как воск принимал новые формы под ее белыми пальцами и превращался в маленькую мою копию. Я знала, что она вполне точна, хотя и была настолько сонной, что едва видела ее. Я была такой сонной, что мадам Мэндилип должна была помочь мне одеться, и затем я, видимо, крепко уснула, а когда проснулась, увидела, что она сидит рядом и гладит мою руку. «Мне жаль, что я так утомила вас, дитя мое. Полежите, пока не отдохнете. Но если вам нужно уходить, то поспешите: становится поздно». Я взглянула на часы. Мне всё еще хотелось спать. Я еще не увидела циферблат, но уже знала, что ужасно поздно. Вдруг мадам Мэндилип прижала свои пальцы к моим глазам, и вся сонливость сразу исчезла. Она сказала: «Приходите завтра и возьмите куклу». Я ответила: «Я должна заплатить вам, хотя бы столько, сколько смогу». Она возразила: «Вы мне полностью отплатили тем, что позволили сделать из себя куклу». После этого мы обе засмеялись, и я поспешила уйти. Белая девушка была занята чем-то в лавке. Я сказала ей: «До свидания!», но она, видимо, не слышала, так как ничего не ответила.

11 ноября.

Я получила куклу, и Диана в восторге от нее. Как я рада тому, что не поддалась этим глупым ощущениям. У Ди никогда не было ничего, что бы доставляло ей столько радости. Она обожает куклу! Позировала опять для мадам Мэндилип, чтобы она могла закончить мою куклу до обеда. Она — просто гений! Удивляюсь больше, чем раньше, почему она держит лавочку. Она могла бы быть величайшим скульптором. Кукла — моя точная копия! Она попросила прядь моих волос, и я, конечно, дала ей их. Она сказала мне: это не та, которую она действительно сделает из меня. Та будет много больше. Это — просто модель, по которой она будет работать. Я сказала ей, что это совершенство, но она ответила, что большая будет из более прочного материала. Может быть, она отдаст мне эту, когда кончит работать с ней. Мне так хотелось скорей отнести куклу бэби Ди, что я оставалась у нее недолго. Выходя, я улыбнулась Лионе и заговорила с ней, а она кивнула мне, но без симпатии. Не знаю, может быть, она ревнует меня к мадам?!

13 ноября.

Впервые сажусь писать после смерти мистера Питерса утром 10-го. Я только что кончила писать о кукле Ди, когда меня вызвали на ночное дежурство в госпиталь. О как я жалею, что не отказалась! Никогда не забуду эту кошмарную ночь. Никогда! Не хочу ни писать, ни думать об этом! Когда я пришла домой рано утром, я не могла заснуть и мучалась, мучалась, стараясь выкинуть из памяти его лицо. Я думала, что достаточно тренирована, чтобы не испытывать волнения от поведения пациентов. Но тут было что-то… Затем я подумала, что только мадам Мэндилип может мне помочь забыть всё это. Поэтому я пошла к ней около двух часов дня. Мадам была в лавке с Лионой и, казалось, была удивлена, увидев меня так рано. И не так приветлива, как обычно, хотя, может быть, мне только показалось это. Как только я вошла в ее чудесную комнату, я всё забыла. Мадам что-то делала из проволоки, сидя за столом, но я не рассмотрела что, так как она усадила меня подальше на небольшом удобном стуле. «Дитя мое, вы выглядите усталой. Посидите и отдохните, пока я кончу. Перед вами лежит интересная старая книга». Она указала мне на странную старую книгу, длинную и узкую. Она, видимо, была старинная и походила на средневековую, написанную от руки старыми монахами. На рисунках были сады и деревья, причем очень странные. Людей видно не было, но при этом вас не покидало ощущение, что они скрываются за деревьями и следят за вами оттуда.

Не знаю, сколько времени я рассматривала эти картинки, всё стараясь увидеть прячущихся людей, но, наконец, мадам позвала меня. Я подошла к столу, всё еще держа книгу в руках. Она сказала: «Это кукла, которую я делаю из вас. Возьмите и посмотрите, как искусно это сделано». И она показала на что-то проволочное на столе. Я подошла и вдруг увидела, что это скелет. Небольшой, как у ребенка, и вдруг лицо Питерса сразу явилось предо мной, я вскрикнула в панике и протянула вперед руки. Книга выпала из моих рук и упала на проволочный скелет, раздался резкий звук, и скелет подпрыгнул. Я пришла в себя и увидела, что конец проволоки высвободился и, проткнув оболочку книги, торчит оттуда. Мадам Мэндилип ужасно рассердилась. Она схватила меня за руку и сжала до боли, глаза ее метали молнии, она сказала странным голосом: «Почему вы это сделали? Отвечайте! Почему?!» И тряхнула мою руку. Я не осуждаю ее теперь, но тогда она испугала меня, видимо, она подумала, что я сделала это нарочно. Потом она увидела, что я вся дрожу, и ее глаза и голос стали ласковыми. «Что-то волнует вас, дорогая. Скажите мне, может быть, я смогу вам помочь». Она уложила меня на диван, села рядом и стала гладить мои волосы и лоб, и я вдруг рассказала ей всю историю Питерса, хотя раньше никогда и никому не рассказывала о пациентах госпиталя. Она спросила, кто его привез в госпиталь, и я сказала «Рикори», и, что, кажется, он был знаменитым гангстером. Ее руки успокаивали меня, мне хотелось спать, и я рассказала ей о докторе Лоуэлле, о том, какой он великий доктор, и как ужасно я влюблена в доктора Б. Я очень сожалею, что рассказала ей об этом. Никогда ни с кем я не была так откровенна, но я была так потрясена, и как только начала рассказывать, уже не могла остановиться. Всё в моих мозгах перепуталось; когда я подняла голову и взглянула на нее, мне показалось, что она упивается моим рассказом. Я была не в себе. Когда я кончила, она приказала мне поспать и сказала, что разбудит, когда захочу. Я ответила, что должна уйти в четыре. Сразу уснула и проснулась успокоенной и отдохнувшей. Когда я встала, маленький скелет и книга всё еще лежали на столе. Я извинилась, Она сказала: «Лучше книга, чем рука, дорогая. Проволока могла сильно поранить вас». Она попросила меня привезти мою форменную одежду, чтобы сделать такую же кукле.

14 ноября.

Я бы хотела никогда не видеть мадам Мэндилип. Моя нога не была бы повреждена. Но не только поэтому. Я не могу выразить это словами. Но мне не хотелось бы ее больше встретить. Я отнесла к ней мою одежду сегодня рано утром. Она быстро сделала одежду для куклы, была весела и спела несколько очень оригинальных песенок. Она засмеялась, когда я спросила, на каком языке она поет, и сказала: «Это язык народа, который смотрел на вас с картинок моей книги, дорогая!» Это так странно, откуда она знает, что я думала о людях, спрятанных в лесах? Мне хотелось бы не знать ее и этого места. Она вскипятила чайник и налила две чашки. И когда протягивала мне чашку, зацепила локтем чайник и опрокинула его на мою правую ногу. Боль была ужасная. Она сняла мою туфлю и чулок и смазала ожог мазью, сказав, что боль сейчас пройдет и всё заживет. Боль прекратилась, а когда я пришла домой, то не смогла поверить глазам. Джоб просто не поверила, что здесь был ожог. Мадам Мэндилип была ужасно огорчена происшедшим или делала вид. Она не проводила меня до двери, как обычно, и осталась в комнате. Бледная девушка Лиона стояла у двери, когда я вышла в лавку. Она поглядела на повязку на моей ноге, и я сказала ей, что это ожог и что мадам Мэндилип перевязала мне ногу. Она даже не сказала, что ей жаль. Уходя, я сказала ей немного сердито: «Прощайте!» Глаза ее наполнились слезами, она покачала головой и ответила: «До свидания!» Закрывая за собой дверь, я видела, что слезы бегут у нее по щекам. Почему?

Мне хотелось бы никогда не встречаться с мадам Мэндилип…

15 ноября.

Нога зажила. У меня нет ни малейшего желания вернуться к мадам Мэндилип. Я никогда не пойду туда больше. Мне хочется уничтожить куклу, которую она мне дала для Ди. Но это разобьет сердце ребенка!

20 ноября.

Всё еще не имею желания видеть ее. Постепенно я ее забываю. Я вспоминаю о ней только тогда, когда вижу куклу Ди. Я так рада! Так рада, что мне хочется плясать и петь. Боже мой, как бы мне хотелось никогда в жизни не видеть ее. И всё-таки я не понимаю, почему…

Это были последние слова в дневнике сестры Уолтерс. Она умерла 25 ноября утром…