Год мертвой змеи

Узел 8.2 5 марта 1953 года. Последние часы дня

Генерал-лейтенант Разуваев молчал уже не первый час. Единственным человеком, с которым он за это время обменялся хотя бы несколькими словами, был прикрепленный к нему офицер правительственной связи. Еще одно слово он сказал собственному адъютанту, когда тот принес помеченную «молнией» шифровку из ПВМБ на восточном побережье. Оттуда, куда должен был вернуться тот минзаг, который пришлось выпустить к вражеским берегам под командованием советского офицера: иначе сорвалось бы все, что готовилось так долго. Это было слово «спасибо», но оно не значило в устах генерала ничего: результаты операции по захвату какого-то особенного американца – головокружительной по замыслу, так и не доведенной до него в деталях, и в любом случае малополезной, уложились в одну страницу убористого текста.

Понятно, что шифрованной радиосвязью больше не скажешь, а ЗАС, засекречивающей аппаратуры связи, в Йонгдьжине нет, – но и так все в основном было ясно. Генерал полагал, что эта операция слишком сложна и масштабна, чтобы оказаться настоящей – слишком много было задействовано разнообразных сил ради того, чтобы все это окупилось подобным результатом. Скорее всего, она служила для отвлечением внимания отчего-то другого: его внимания, внимания разведки КНА, разведки НОАК, а может, и контрразведок армии Южной Кореи и США. Хотя… Следовало признать, что результат у этой операции, при всей ее ненормальности, все же был. Неделю назад главный военный советник СССР при КНА прыгал бы от радости, тихонько, чтобы никто не услышал, орал бы от восторга, писал бы один наградной лист за другим: на погибших, на живых… Сейчас – нет. Это было важно, но… поздно. Сегодня, 5 марта, судьба этой войны, судьба мира запнулась в ожидании. Что будет дальше, не знал никто.

На столе у главвоенсоветника и посла стоял мощный ламповый приемник, из его затянутых выцветшим атласом динамиков лилась суровая, страшная музыка. Последний бюллетень был почти час назад, но, как и раньше, десятки минут между сообщениями, с их информацией, ожидаемой с тоской и ужасом, были заполнены пустотой: музыкой, ничего не значащими словами и снова молчанием, шорохом и музыкой.

В Москве было почти два часа дня, и он надеялся, что очередное сообщение будет передано уже скоро. Несколько часов назад в утреннем московском бюллетене впервые с начала болезни товарища Сталина прозвучали слова о том, что у него началась рвота кровью, было отмечено снижение пульса и кровяного давления. Немедленно после этого Разуваев вызвал к себе посольского врача, чтобы тот был рядом и мог дать объяснения, если потребуется, но пока это не было нужно. Передаваемые за подписью десятка профессоров и академиков, включая министра здравоохранения СССР Третьякова и шапочно знакомого Разуваеву начальника Лечсанупра Кремля Куперина, бюллетени были вполне понятны.

– Разрешите?

Капитан осторожно стукнул в дверь костяшками пальцев и, увидев разрешение в мрачном взгляде генерал-лейтенанта, подошел, протягивая очередные листки. Это был, наверное, десятый раз за день, и это было единственным, что хоть как-то напоминало обычную работу. Один из листков был не первой уже вариацией вчерашнего: «Немедленно привести все силы в состояние полной боевой готовности… Не поддаваться на провокации… Быть готовым отразить любые попытки враждебных сил… Не допустить случаев растерянности и паники…»

Москва начала слать такие документы по округам и диппредставительствам с той минуты, когда состояние товарища Сталина впервые ухудшилось до такого, что уже нельзя было не думать о том, чем это может закончиться. Последнюю ночь в их посольстве не спал почти никто. Людям все равно незачем было куда-то уходить, потому что семьи дипломатов и военных были отправлены из Пхеньяна на Родину после первых же серьезных бомбежек начала июля 1950-го.

Ожидать действительно можно было всякого – в этом Москва была совершенно права. Именно поэтому Разуваев и отдал соответствующий приказ. От него здесь не зависело ничего: даже охрану здания и территории советского посольства осуществляли люди, для которых это было профессией – как для него когда-то было профессией управлять войсками. Теперь ему оставалось только ждать и надеяться – но и надежды становилось все меньше. Даже при том, что за все сутки 4 марта содержащаяся в бюллетенях информация была достаточно однообразной, она в то же время оставалась плохой. Теперь же она стала еще хуже. Сталину было слишком много лет, и он слишком плохо выглядел в их последнюю встречу… Этой болезни он не переживет…

Что будет со всеми ними, что будет со страной, с Советским Союзом? С Кореей? С миром? Сталин – не имеющий ни жалости, ни слабостей механизм. Он прошел по судьбам миллионов людей как людоед из средневековых кошмаров, залив кровью и свою собственную страну, и ее врагов. В эту страшную эпоху у государства не было и не могло быть иного выбора, кроме Иосифа Джугашвили, ставшего известным миру под заменившим ему фамилию революционным псевдонимом «Сталин». Иначе бывшую Российскую империю сожрали бы соседи, давясь, чавкая от жадности и боязни не успеть, рыча друг на друга. Сваленный болезнью, умирающий Сталин оставлял за собой пустоту, которую мало кто сможет заполнить. Берия? Опальный Жуков, взявший на себя руководство каким-нибудь «советом маршалов», по греческому образцу? Ничем до сих пор не проявивший себя Председатель Совета министров Маленков? Кто?

Также не открывая рта, генерал мрачно и грязно выругался и только теперь поднял со стола второй листок. Краткое сообщение, подписанное начальником штаба 32-й ИАД, достаточно формально извещающее о событиях утра сегодняшнего дня. Это был не настоящий рапорт – настоящий должен был быть еще позже вечером: за полночь, а то и дальше. Этот – был просто символом того, что и этот аспект спецоперации тоже находится на «особом контроле» главвоенсоветника.

«Всё?» – спросил себя генерал. Кажется, да. Задача полком выполнена не была, но причину можно назвать объективной: их атаковали на взлете, еще не разогнавшихся. Значит, в очередной раз не постеснявшиеся войти в воздушное пространство Китая американцы своего не упустили. Случается по-всякому, но в этот раз им повезло. Фамилию Скребо генерал тоже, кажется, уже слышал раньше, и если летчики решили не искушать судьбу… Сегодня можно было подумать о том, что это, пожалуй, было верным. И, в конце концов, уже не имело почти никакого значения. В получении информации о происходящем Пхеньян сейчас отставал от Москвы на многие часы – даже при том, что разница установочного времени была в его пользу. Наверняка ни по радио, ни по правительственной связи им не передавали всего, что знали там, а значит, на самом-то деле они отставали еще больше. И почти наверняка о происходящем в Москве почти ничего не знали ни в штабе ИАК, ни, тем более, в полках. Хотя это, может быть, и к лучшему.

Да, вот еще: «На момент подписания данного рапорта (17 часов 25минут), Герой Советского Союза п/п-к Лисицын находится в госпитале 64-го ИАК…» Герой Советского Союза… Это плохой знак. Таких людей надо было беречь, но это редко удавалось: у многих имелись свои причины идти в бой – еще с той, прошлой войны. Некоторые не закрыли свой счет до сих пор. И здесь тоже ничего нельзя было сделать…

Радио зашипело, прервав тягучую музыку шорохом несущей волны и сипом помех. Генерал покосился на ручку настройки, но трогать ее не стал. Москва находится за многие тысячи километров от них: либо по КВЖД, либо через Свердловск и Уссурийск, через станцию Гродеково на границе СССР и КНР, а потом по китайской территории до Мукдена и Чэн-Дэ эшелоны с людьми и военными материалами идут неделями. Связь ВЧ позволяет связаться почти мгновенно, но в сегодняшней обстановке она все равно полезна лишь настолько, насколько откровенны друг с другом те, кто разговаривает по ней.

Через минуту ожидания шипение исчезло… Снова началась музыка. Стараясь отвлечься, генерал пролистал остальные бумаги – те, которые отложил в сторону раньше, едва их просмотрев. Обстрел вражескими боевыми кораблями позиций артиллерийских батарей КНА в районе гавани Гензана. Помимо эсминцев в обстреле участвовал американский линейный корабль типа «Айова», предположительно «Миссури». Учитывая его 16-дюймовый главный калибр, от корейцев потребовалось, наверное, немалое мужество, для того чтобы вести ответный огонь. Береговыми батареями были якобы накрыты и линкор, и один из эсминцев, но о попаданиях не сообщается… Очередной авианалет на ГЭС «Чо-сен-1»: удар наносился значительным количеством палубных штурмовиков. Налет оказался на редкость тяжелым: в документе сообщалось о количестве убитых и раненых, о полученных попаданиях и повреждениях, в том числе и машинного зала.

Обычные детали войны, такими был наполнен каждый день. Бои местного значения по всему фронту, атаки и контратаки в районе к северо-востоку от «чертова дота», силами до полка с подразделениями усиления с каждой стороны. Сегодня накал боев особенно силен, поскольку была задействована даже бронетехника. Там, в том районе, и выходили, кажется, разведчики. Корейцы перемудрили со своим планом выманить силы врага на импровизированный для тех встречный бой, и положение, вопреки плану, не удалось восстановить до сих пор. Все же из состоявшегося телефонного разговора главвоенсоветник заключил: командующий уверен, что к ночи все нормализуется. Бойцы КНА понемногу отжимали вклинившуюся пехоту врага к прежним позициям. По показаниям пленного им противостояли подразделения 3-й дивизии РК. Впрочем, это было известно и раньше – Чуть позже, когда дышать уже становилось тяжело от замешанного на напряжении ожидания, по радио все же начали передавать очередной бюллетень: с теми же фамилиями в конце, с такими же призывами теснее сомкнуть ряды и сплотиться вокруг ЦК и Советского Правительства. Узнаваемый голос диктора сообщил, что врачами делается все возможное для спасения жизни Вождя.

Слушая, Разуваев неотрывно смотрел на установленный в углу комнаты аппарат, но правительственная связь молчала. «Нарушение кровообращения в венечных сосудах сердца с образованием очаговых поражений сердечной мышцы…» – было сказано в бюллетене. Эту фразу генерал не понял, и ему пришлось все-таки разговаривать с людьми: кто-то должен был объяснить ему, что означает «венечных». Посольский врач немногословно, боясь вызвать вспышку его раздражения, объяснил и тут же снова исчез где-то за стеной: на первом этаже офицеры охраны слушали свой собственный приемник.

Генерал-лейтенант снова взял в руки те два документа, которые несколькими днями ранее счел бы важнейшими: сообщение о гибели минного заградителя в ходе обеспечения спецоперации, и с ним – сумбурное, написанное под диктовку тяжелораненого капитан-лейтенанта сообщение о гибели всех корейских разведчиков и большей части экипажа корабля. И о гибели пленного, ради которого Москвой столько всего было накручено… Ерунда это все было – как он и говорил «старшему лейтенанту» с редкой для русского человека фамилией Зая. Если пленного такой важности удалось взять, его надо было как следует допросить на месте, сразу же, чтобы сообщенные им сведения не сводились к такому…

«Войны не будет», – прочитал он выделенное. Да, пожалуй одна эта фраза все же стоила всех жертв вчерашнего дня, по всей длине линии фронта и по обе стороны от нее: с людьми, гибнущими под ударами вражеских самолетов и под обстрелом «Миссури», с умирающими от ран в госпиталях… Со всеми ими вместе. И даже с ним самим – если бы так распорядилась судьба. Жалко, что добытая столькими смертями информация устарела так быстро. Какая-то надежда еще, наверное, была, но если товарищ Сталин не… не переживет… этот долгий день или день за ним, мир пойдет по другому, неизвестному еще пути.

Вашингтон, Лондон – люди во враждебных Советскому Союзу правительствах могут попытаться рискнуть способным переломить ход войны атомным ударом по Пхеньяну, реваншем в Европе, но генерал-лейтенанту хотелось верить, что этого не произойдет, что разум все-таки победит, позволив удержать завоеванное такой огромной кровью равновесие. На этой войне не заканчивается жизнь. И даже со смертью Сталина жизнь не может закончиться.

Немолодой уже человек, глядящий в прошлое с высоты прожитого и увиденного, он мог позволить себе верить, что жизнь вообще никогда не заканчивается. Она продолжается всегда.