Год мертвой змеи

Узел 7.1 4 марта 1953 года, утро

Вторая эскадрилья 913-го ИАПа, известная среди своих как «Поповская», по имени бывшего комэска, поднялась в воздух за десять минут до рассвета. Взлет подсветили пущенным вдоль ВПП прожекторным лучом, но все равно он был настолько рискованным, что управление взлетом отняло у штаба полка с десяток лет жизни, если считать на всех вместе. Многие истребители имели опыт ночных полетов, но перерыв после последнего такого опыта был слишком большим, в сочетании с особенностями пилотирования утяжеленного «МиГа», все равно продолжавшего чувствоваться как «чужой», это вызывало у большинства ощущения, приближавшиеся к тем, что описываются словом «мандраж».

Все восемь «МиГ-15Сбис» 2-й эскадрильи несли полностью заполненные 600-литровые подвесные баки – единственный способ добраться до цели с запасом топлива, достаточным и для выполнения задачи, и для возвращения. Вопреки распространенному мнению, «МиГ-15» уступал своим противникам в дальности полета очень незначительно. Проблема была в особенностях театра военных действий, заставлявших «МиГи» набирать высоту сразу же над своими аэродромами, чтобы не подвергнуться атаке висящих над Западно-Корейским заливом «Сейбров». Однако сегодня случай был особый. Командир полка предположил, что потерявшие вчера сразу несколько штурмовиков американцы не успокоятся и нанесут по военно-морской базе повторный удар примерно в то же самое время, поэтому набор высоты осуществлялся «по маршруту». Для дневных перехватчиков при этом было точно так же рано, как для самих советских истребителей. Ночных же, во-первых, существовало значительно меньше, а во-вторых, до широты Гензана эскадрилью сопровождала часть «ночников» из 1-й АЭ 535-го полка, самолеты которой взлетели двадцатью минутами ранее и уже набрали нужную высоту.

Припомнив какие-то старые инструктажи по военно-морской тактике, Олег заметил, что наткнувшимся вчера на «МиГи» американцам теперь безопаснее было бы произвести обстрел с моря – и с этим нельзя было не согласиться. Американские и британские артиллерийские корабли стреляли по всему мало-мальски ценному в пределах досягаемости своих главных калибров, если с берега не оказывалось огневого противодействия (а временами оно оказывалось будь здоров). В итоге за последний год они сконцентрировали усилия флота в основном на прибрежных городах КНДР, методично превращая их в безлюдные пепелища, не представляющие для населения никакой ценности, кроме сентиментальной.

В целом бой 3 марта был расценен как почти удачный: если каждая советская эскадрилья будет сбивать по одному вражескому самолету в день, то такого американцы долго выдержать не смогут. Конечно, если за это не придется платить своими… С последним все, в итоге, сложилось отлично, потерь не было. Но тяжелый и безрезультатный двухминутный бой с истребителями прикрытия настолько вымотал летчиков, что вылет оказался единственным: когда в четырех десятках километров от берега расчетом «П-3А», работающей в метровом диапазоне радиолокационной станцией обнаружения и наведения, была обнаружена идущая в сторону ВМБ Йонгдьжин одиночная, высотная и малоразмерная цель, на перехват было поднято звено уже 3-й эскадрильи. Второе звено поднялось в воздух для прикрытия через пять минут, но боя не случилось. Вражеский радар, вероятно, обнаружил подходящие «МиГи» издалека, и разведчик ушел, так и не показавшись вблизи берега. Опасались ловушки – вроде той, в которой 21 февраля были потеряны летчик и машина, но все обошлось.

Но с другой стороны, поднявшись вчера в воздух, когда американцы были еще на своих палубах, но все равно опоздав с вылетом на пять–десять минут, эскадрилья потеряла даже теоретическую возможность перехватить вражеские штурмовики до удара по прикрываемой ими базе. Хотя все закончилось более или менее благополучно, это послужило командиру полка неплохим уроком и сегодня он не собирался повторять ошибки вчерашнего дня. Собственно, это тоже много о нем говорило.

– «Полсотни второй», – коротко произнес Олег, с напряжением глядя на уплывающую под плоскости и вниз серо-черную землю. – Ближе, ближе. Еще.

Владлен то ли нервничал, то ли слишком устал вчера, то ли просто никак не мог справиться с управлением тяжело нагруженным «МиГ-15Сбис», склонным слишком легко отзываться на работу ручкой. Его машина «плавала», то отставая метров на пятьдесят, то подбираясь почти к самому оперению Олегова «МиГа». Парня здорово потряхивало до самого вечера, но, поглядев на него утром, полковой военврач ничего не сказал. И это при том, что одного из летчиков 3-й эскадрильи он к полету не допустил – на предполетном осмотре кровяное давление лейтенанта с позывным «68» едва не выплеснуло ртуть из столбика, зажатого эбонитово-черным пеналом Рива-Роччи[94]. Нервы.

Сбитый вчера «Скайрейдер» записали на Льва Малеевского, ведомого четвертой пары, – крайнего в линейке машин эскадрильи летчика в звании старшего лейтенанта, ничем особенным до этого момента себя не проявлявшего. Обломки растерзанного попаданиями штурмовика рухнули в воду, но успех атаки старшего лейтенанта видели несколько других летчиков. Этого, разумеется, было мало для подтверждения, но комполка, счастливый, что бой завершился без потерь, сумел связаться с Ионгдьжином и найти там какого-то моряка, говорящего по-русски. Причем выяснилось, что моряк видел падение вражеской машины собственными глазами. Победу, таким образом, засчитали парню официально, и, «размочив» свой счет, он теперь рвался в бой, будучи уверен, что догнать Пепеляева или хотя бы соседа по Аньдунскому аэродрому Карелина[95] для него только вопрос времени. Его не разубеждали.

– «Полсотни второй», да что с тобой?

Владлен прижался к истребителю Олега настолько близко, что тому пришлось дать вверх, легчайшим движением ладони уведя пронизывающий небо «МиГ» от столкновения. По телу подполковника пробежала дрожь. Погибнуть в столкновении с собственным ведомым, пережив все то, что пришлось на его долю, начиная от 1942-го и заканчивая вчерашней каруселью, – это было страшнее, чем просто сгореть, сбитым особенно везучей «Пантерой», вроде вчерашних же.

– Влад!.. Возьми себя в руки!

Не отвлекаясь больше ни на какие мысли, подполковник продолжал внимательно наблюдать за ведомым. Машину Владлена качнуло еще пару раз, после чего он, видимо, справился с собой.

– «Тридцать пятый», у вас… Все нормально? – позвали с земли секунд через десять. Голос диспетчера был напряжен: произошедший обмен репликами там явно не понравился.

– Нормально.

Ответить Олег постарайся спокойным голосом, при этом он, не переставая, оглядывался через плечо – на месте ли гордость Советского Узбекистана, боевой летчик и верный товарищ, внезапно показавший, что то ли и он сделан не из железа, то ли не столь умелый пилот, как Олег считал раньше. К сожалению, это произошло не вовремя. Если командир и начштаба полка не перемудрили с интуицией, сегодня у них будет шанс подраться со штурмовиками, когда те будут нагружены до предела.

«МиГи» продолжали набирать высоту. Как обычно, даже несмотря на подвешенные под ними огромные баки, этот процесс сопровождался совершенно восхитительным ощущением того, что твой собственный желудок уменьшается в размерах до некрупного яблока. Ничего сходного с этим истребителем в отношении скороподъемности Олег до сих пор не встречал. Если они столкнутся с палубниками американцев второй день подряд, те будут к этому уже готовы – а ведь возможно, что только эта неготовность врага им вчера и помогла.

Забавно, как повторяется и перекручивается история. В 1944-м молодой и злой старший лейтенант Лисицын дрался с авианосными «Хеллкетами» над ледяной Атлантикой, отчаянно и навсегда удивляя их именно горизонтальной маневренностью своего выкрашенного в темно-серый и синий «Яка-третьего». Сейчас, спустя восемь с половиной лет, он, возможно, дерется с теми же самыми бойцами, тоже постаревшими и заматеревшими, пересевшими с «Адских кошек»[96] на «Пантеры». Но на этот раз он способен удивить их маневренностью вертикальной – и с достаточно заметным успехом это делает.

Несколько успокоенный, он отвернулся от машины Владлена, сконцентрировавшись на аэронавигации: на такой скорости несколько градусов погрешности за минуты уведут их из нужного «коридора», а учитывая расход топлива, это недопустимо. На земле рассвет только собирался наступать, но с высоты казалось, будто они летят прямо в расплавленный, сплюснутый сверху шар солнца. Свет контрастно выделил вершины наиболее высоких сопок, и они казались сейчас ярко-белыми островами в море туманно-серого полумрака с проплешинами и вкраплениями черного и бурого – в основном лесов и пожарищ. «Остров» по-корейски – «сиом», как остров сам по себе. Но если у него есть название, то это уже не «сиом», а «до» – таких составляющих Олег, как штурман, насмотрелся на картах больше, чем необходимо. Забавно, что «море» по-корейски – «баба». Чуть ли не единственная корейская «баба», которую они здесь увидели, причем тоже впервые с момента прибытия. Ну, теперь пойдет. И море, и все остальное. Сбивший палубный «Скайрейдер» во вчерашнем бою молодой старший лейтенант будет представлен к ордену – такие на этой войне правила, так командование пытается поощрить агрессивность своих летчиков. Но если командующий корпусом пошел на то, чтобы разрешить их полку пересечь береговую черту и даже драться с кем-то именно над морем – это значит очень много. В частности, катапультироваться из подбитых машин они в такой ситуации тоже не имеют права – потому как подобравшим спасшегося летчика почти со стопроцентной вероятностью окажется американский геликоптер или гидросамолет, а не какой-нибудь корейский сампан, желанная цель для любого вражеского воздушного патруля или сторожевика.

Значит… Значит, проигрывать нельзя. Да только когда это было можно?

В 7 часов 40 минут утра 4 марта 1953 года с аэродрома Аньдун был произведен групповой взлет четырнадцати истребителей «МиГ-15Сбис» из состава 1-й эскадрильи и звена управления 913-го ИАПа. Это было не больше, чем решили поднимать на удар позавчера. В ходе обсуждения итогов дня, когда были измусолены последняя разведсводка и ставшие известными задачи корейской авиации, эту деталь плана было решено оставить прежней.

Вторая эскадрилья, уходившая прикрывать корейских моряков, давно растаяла в небе, когда из «кармана ожидания» вырулили машины Марченко и его ведомого. В небе повисла еще одна зеленая ракета, в шлемофонах рявкнуло голосом Разоренова, сегодняшнего руководителя полетов, взвыли двигатели, и в течение следующих минут каждые десять–пятнадцать секунд в небо поднималась очередная пара. Сначала взлетели шесть самолетов ударной группы, за ней – два четырехсамолетных звена группы прикрытия. Эскадрилья Семёнова, назначенная прикрывать последних, осталась на земле в «готовности № 1» – ждать.

Вырабатывая топливо из подвесных баков и продолжая набирать высоту, «МиГи» шли на максимальном режиме двигателей. Полет с 600-литровыми баками не имел ограничений по скорости, она была за 800 километров в час, и вместе с разгоном весь путь до последнего крупного ориентира перед целью, обозначающего начало снижения, занял полчаса. В 8 часов 11 минут утра «МиГи» 1-й эскадрильи сбросили подвесные баки – те, кувыркаясь, сгинули в скользящем внизу тумане. До подхода к линии фронта оставались уже минуты. Разорвав строй из четырнадцати стремительных машин, способных оставить на экранах вражеских радиолокаторов один слитный след, прикрывающая группа снова начала набирать высоту.

Было еще не полностью светло, и видимость затруднялась отдельными полупрозрачными облаками, опустившимися до высоты почти полутора тысяч метров, а также достаточно густым туманом, обычным для этих мест. Туман скапливался в виде отдельных пятен и полос, также затрудняя навигацию, но все же совершенно не делая ее невозможной. С земли эскадрилью и «штабную» пару, лидирующую ее третье звено, вели непрерывно, удерживая на двух разделившихся по вертикали группах самолетов внимание сразу нескольких радарных станций с опытными операторами.

– Отработали ребята, отработали, уходят… – отчетливо прозвучало в наушниках шлемофонов. – Зенитный огонь ожидается слабый. По крайней мере одна автоматическая пушечная установка в две пятьсот–три к юго-западу от точки. «Тринадцатый», осторожнее на выходе, осторожнее…

И через минуту: «Авиации противника в воздухе не наблюдается…» Этого командир идущего в острие строя своей группы и ждал. В 08:13 он увидел далеко впереди и справа мерцающее пятно пожара. Примерно через 20 секунд такое же пятно мелькнуло и впереди-слева, но тут же исчезло. Выход на цель судя по всему был осуществлен абсолютно верно и отличался от запланированного времени лишь на несколько минут. Любой другой исход столь прямолинейного в целях экономии топлива маршрута был бы позорищем и для него, и для штурмана полка, готовившего маршрут, и для летчиков. Поэтому здесь не было даже повода испытать удовлетворение – в отличие от осознания факта, что ранее ночные бомбардировщики из смешанной авиадивизии ВВС КНДР, нанесшие удар десятью минутами раньше, сработали абсолютно точно.

Немедленно после этого все до единой мысли исчезли у майора Марченко из головы – остались одни рефлексы.

– Я «Тринадцатый», начинаем! – выкрикнул он в ларингофон, бросив несколько коротких, напряженных взглядов по сторонам. Радары радарами, но собственным глазам любой из пилотов того поколения всегда доверял как минимум не меньше, и майор исключением до сих пор не был.

– Цель вижу! «Девяносто третий»?

– Я «Девяносто третий», цель вижу!

– «Семьдесят первый», цель вижу!

Это были капитаны Федорец и Хойцев. Больше ничего ждать не было нужно.

– Работаем! – выдул он сквозь зубы, уже переводя свою машину в пикирование с углом тангажа 30 градусов. Курс упирался прямо в цель – темное пятно, располагающееся ровно посередине условной прямой линии, если провести ее между двумя очагами пожаров. За сколько-то там минут до их выхода на цель корейские «По-2», никогда не имевшие проблем с точностью бомбометания, уложили по нескольку мелких зажигательных бомб в свои собственные цели, давая истребителям нужный ориентир. «Целью», насколько было известно, являлось предположительное расположение штаба лисынмановского батальона. После некоторого обсуждения было решено, что даже просто попытка ударить по нему, вне зависимости от того, убьют они кого-то или нет, принесет гораздо больше пользы, чем прочесывание пушечным огнем какого-нибудь большого отрезка траншей. Опять же, если даже забыть о том, что простое появление «МиГов» над линией фронта должно было стать шоком для противника.

Штурмовка в подобных условиях была совершенно необычной задачей для советских реактивных истребителей в Корее. Но это – если забыть об их с Лисицыным предположении о том, что полк, возможно, должен сыграть роль приманки в чем-то, что имеет большее значение, нежели все их возможные потери. Это давало некоторую свободу действий и было если не приятно, то остро. Так, как бывало раньше.

Снизу гроздьями взлетели сигнальные ракеты – сразу с нескольких сторон. Предупрежденные свои войска указывали на цель склонением их пологих дуг, а лисыимановцы, вероятно, пытались обозначить себя, так и не поверив, что стремительно приближающийся строй ревущих реактивных машин – это не свои.

– Ат-така! – взвыл майор, вжимая затянутой в тонкую кожу перчатки левой рукой сначала кнопку «передачи», а затем, уже правой, – располагающиеся на ручке управления тугие кнопки управления огнем авиапушек. «МиГ» отчетливо вздрогнул в воздухе, когда заработали 23-миллиметровки, и буквально ахнул, когда 37-миллиметровка выплюнула свой первый 765-граммовый снаряд.

Угол пикирования был небольшим, поэтому целиться оказалось почти комфортно, однако видимость все еще была не слишком хорошей, а приличной цели так не появилось. После пары коротких, на три–четыре снаряда, очередей из обеих «HP» и нескольких выстрелов из «Н-37Д» (майору вполне хватало опыта, чтобы не увлекаться), ему показалось, что в верхнем углу прицела что-то мелькнуло. Высота по его подсчетам была уже метров 350, поэтому он начал вывод и одновременно открыл огонь из всего оружия, в первой с начала атаки длинной очереди выпустив сразу около двух десятков снарядов. В ту долю секунды, когда неясное пятно ушло под центр светящейся на отражателе сетки, прицел осветился яркой, будто магниевой вспышкой – во что-то он все-таки попал. Дальше майор Марченко ничего не увидел.

Вжавшись в спинку катапультного сиденья, он выводил «МиГ», чувствуя, как послушный его воле двигатель продирает стонущую от напряжения металла машину сквозь дымный воздух, наполненный кисло-сладким запахом пороха.

Земля, закрытая брюхом его истребителя, снова ушла вниз, потом извернулась вбок, когда он заложил вираж, крутя головой – все ли на месте. Справа-сзади, чуть ближе, чем это могло понравиться, висел ведомый: мандраж заставил майора взять себе в качестве «щита» одного из лучших – помощника по тактике воздушного боя и воздушной стрельбе. Вторая пара была еще правее и дальше. Третью пару ударной группы, ведомую капитаном Хойцевым, майор сразу не заметил; он увидел ее только когда выровнял машину, положив ее на такой курс, чтобы помешать обнаруженной корейцами автоматической зенитной установке дать по выходящим из атаки «МиГам» пару прицельных очередей с действенной дистанции. Что эта установка спаренная, можно было догадаться самому – других у американцев здесь вроде бы не было. А при некоторой доле везения такая может сбить кого угодно.

Тройка корейских штурмовиков, насколько он знал, должна была практически одновременно с ними наносить удар на несколько километров глубже линии фронта, что позволяло задействовать на ее дальнее прикрытие продолжающую набирать высоту восьмерку капитана Бабича. Но корейцев майор не увидел – слишком далеко. Несколькими короткими резкими командами он снова собрал эскадрилью в сравнительно компактный строй, именуемый «змейка пар», все так же продолжая подниматься и постепенно плавно доворачивая к северу. В первом заходе он истратил более трети боезапаса к 23-миллиметровкам и, может быть, четверть к 37-миллиметровой пушке. И все это ради чего-то там вспыхнувшего… Возможно, это был полевой сортир штаба батальона – и таким образом боевому духу лисынмановских марионеток нанесен невосполнимый урон, то есть задача выполнена с блеском. Это могло быть и что-то другое, столь же значительное, но в любом случае второй заход бесполезен. В итоге он оказался прав, пойдя лишь на частичный компромисс в отношении того, что ему предлагали с самого начала: удара полной эскадрильей. Шестерки было достаточно. А теперь пора уходить.

– «Первый», я «Тринадцатый», задание выполнено. Как воздушная обстановка? – запросил майор «землю», снова начав напряженно оглядываться. Они уже пересекли линию фронта и сейчас отходили на север, но то, насколько легко все прошло, ему не очень нравилось. Возможно, то, что прикрывающая восьмерка 1-й эскадрильи пошла вместе с ними, было ошибкой. Топлива она потратила меньше, поскольку до сих пор, наверное, вырабатывает его из подвесных баков, но лишние 15 минут в воздухе – это не такая уж большая разница, учитывая радиус действия новых «Сейбров», которые могут уже ждать их над Корейским заливом. Как и то, насколько близко к берегу базируется 913-й ИАП.

– «Тринадцатый», ВПУ вас наблюдает, – отозвались снизу голосом, в котором без труда читалось облегчение. Над линией фронта нижняя граница радиолокационного поля составляла от 4000 до 6000 метров. Все, что ниже – не видно, но они уже были выше. И в то же время облегчение в голосе Разоренова майору не понравилось. Вылет еще далеко не кончился, а рассказов о сбитых при возвращении домой, сбитых уже на посадке он слышал столько, что хватило бы на толстый том.

– Продолжайте полет прежним курсом.

– А я что делаю?.. – буркнул майор про себя. Машинально он понизил голос, хотя стесняться здесь было некогда, – во-первых, если не трогать рацию лишний раз, она работала только на «прием», а во-вторых, в радиусе ближайшей сотни километров он был старшим по званию среди всех советских военнослужащих.

Полет продолжался совершенно обычно, но напряжение не уходило. Внимательно наблюдая за воздухом, время от времени корректируя положение ведомых в строю короткими указаниями и каждые пять минут обмениваясь с «Первым» несколькими словами, он, тем не менее, испытывал неприятное ощущение, что что-то не так. Поскольку в кабине «МиГа» был только он один, выражение на лице майора не могло никого удивить. Лоб, рассеченный глубокой вертикальной морщиной, оскаленные зубы, выглядывающие из-под сведенных гримасой губ, – изображать бесстрастного, всегда уверенного в себе «Рекса» ему здесь было не перед кем.

Ему было страшно. Он слишком давно, более трех недель, не ходил в настоящие боевые вылеты и еще дольше не вступал в воздушный бой, не ждал каждую секунду, что на него спикирует из неба ощетинившийся сполохами ведущих огонь скорострельных авиапулеметов «Сейбр». Но он был слишком горд, чтобы признаться в этом кому-либо, кроме себя самого. Более того, пока майор был моложе, он отлично умел заставлять себя делать то, что было нужно. Великая Отечественная, в которой, не щадя себя, воевали все, кто имел право называть себя мужчинами, а с ними значительная доля женщин, научила его многому. В частности, тому, что твой собственный страх не имеет никакого значения, если ты понимаешь, что делаешь и ради чего борешься с собой.

Майор искренне завидовал бесстрашным людям, понятия не имеющим, что они ощущают. А таких вокруг него было много и тогда, и теперь. Достаточно успешно копируя их поведение, бесстрашию он на самом деле завидовал даже больше, чем собственно летному таланту. Но даже осознавая, что ему никогда не записать в свою летную книжку ту впечатляющую цепочку побед, которая имелась у Лисицына из его собственного полка, Михина из 518-го, Уткина из 535-го[97], самого старого из всех них, – даже понимая это, майор продолжал делать то, что позволяло ему жить в относительном ладу с собственной совестью. Изредка подниматься в небо и вести за собой полк тогда, когда это было особенно нужно, отдавая себе отчет в том, что с каждым разом это становится все тяжелее.

В 8 часов 52 минуты шестерка ударной группы совершила посадку. Два звена группы прикрытия, подойдя к аэродрому с некоторым отставанием, продолжали кружить над Аньдуном еще около десяти минут, после чего также благополучно приземлились. К этому времени севшие первыми машины были уже рассредоточены по капонирам. Когда последняя машина 1-й эскадрильи чиркнула колесами шасси по шероховатой бетонке взлетно-посадочной полосы, техники и вооруженны из состава экипажей и «эскадрильских групп» вовсю работали над уже севшими. Дозаправка топливом, пополнение боекомплектов к пушкам – все необходимое, чтобы истребители могли подняться в воздух снова.

Командир полка каждые десять–двадцать секунд поглядывал на часы и одновременно носком ботинка рисовал на земле схему захода на цель для находящихся «у машин» пилотов 3-й эскадрильи, еще не поднимавшихся сегодня в воздух. Он понимал, что нервничает, но не мог с собой ничего поделать. Подбежал с докладом начальник штаба: машины полка ушли в заслон на восток к Йончхону и к Додуну-Чон-годону, но обещанное непосредственное прикрытие Аньдуна в виде китайских «МиГов» не появилось.

Что это могло означать, комполка пока не знал. Лишь после того, как сначала последняя автоцистерна покинула край аэродромного поля, где находились капониры с вернувшимися истребителями, ему немного полегчало.

– Тихо! – скомандовал он, и переговаривающаяся между собой молодежь замолчала. С секунду комполка прислушивался, потом помотал головой.

– Показалось, – объяснил он глядящим на него летчикам. – Будто рокочет далеко на юге или юго-востоке, как артиллерия. Но просто показалось: все-таки слишком далеко.

– Это триста километров… Думаете, корейцы перешли в наступление? – неуверенно спросил кто-то.

– Вряд ли, – отмахнулся майор. Из того, что сказал ему инженер–старший лейтенант, как он выразился; «обеспечивающий операцию разведгруппы», можно было сделать не так много далеко идущих выводов. Но на действительно крупное наступление, артподготовку к которому можно услышать из располагающегося за 350–400 километров от линии фронта Аньдуна, это не походило. Да и то… Услышать отголоски взрыва атомной бомбы – еще куда ни шло. Скорее всего, корейцы действительно производили какой-то особо важный разведпоиск, и если еще раз «скорее всего», то им действительно требовалось не прикрытие, а отвлечение внимания на себя. Конечно, исключая морскую составляющую этого сумасшедшего плана… Если американцы будут знать, что где-то здесь крутятся «МиГи», то они уже не смогут с такой безнаказанностью утюжить все то, что поднимает голову на линии фронта. Тем не менее, задействование авиаполка таким извращенным образом было весьма необычным. Оставалось лишь гадать, что за задача стоит перед разведгруппой, если для ее выполнения совершается перегон десятков боевых самолетов, причем такого типа, который достаточно редко встречается в Союзе[98] и до последней недели ни разу не появлялся в Китае и Корее. И вдобавок – переброшенные к Мукдену дополнительные зенитки вместе с многочисленными обеспечивающими их службами, от автотранспорта до медиков.

Наверху загудело, затем завыло и через десяток секунд небо наискосок перечеркнуло ракетой, пущенной от домика, из которого управляли полетами – сигнал зенитчикам, что подходят свои. По времени было пора: 2-я эскадрилья, даже с подвесными баками, имела не такой уж большой резерв топлива. И вот сейчас она возвращалась от Йонгдьжина. Командир полка опять с неудовольствием подумал, что вылет полной эскадрильи, пусть даже из восьми машин, – это слишком много для таких хлипких результатов. А ведь это всего лишь утро. Если так будет продолжаться, то к середине дня они не только сожгут пол-эшелона топлива, но и устанут, как ездовые собаки.

– Молодцы, – с чувством сказали за спиной майора, когда последний «МиГ» сел. – Все дома.

Не выдержав, он обернулся. Это был Скребо, ВСС их дивизии. Майор происходил из той же «весовой» и даже возрастной категории, что и сам комполка, и только это удержало Марченко и не дало ему сорваться. Потом он вспомнил, как два дня назад майор сам ругался на его оговорку, и решил не сдерживаться.

– Неплохо, Владимир Андреевич, – признал Скребо, когда Марченко замолчал, ощутив заметное облегчение.

– Лучше не скажешь. Но все равно молодцы. Ну и что, что даром, зато моряков никто не тронул. Прикрытие есть прикрытие – задача считается выполненной. Нам в ПВО за сколько-то десятков таких «безрезультатных» вылетов ордена давали. Пойдем встречать?

Еще раз поглядев на часы, комполка кивнул, обвел суровым взглядом тех, кто мог решиться пойти за ними, и зашагал вслед за майором. Ему опять показалось, что воздух на юге шевелится, отражая рокот работающей артиллерии, но и в этот раз, остановившись на секунду и прислушиваясь изо всех сил, он решил, что ему почудилось. Уши после посадки восьмерки «МиГов» в паре сотен метров от него еще не «отложило», и ничего странного в том не было, но он просто не любил быть настолько неуверенным в мелочах.

Идти пришлось минут десять, и это доставило командиру полка неожиданное удовольствие. Ветер унес удививший его утром туман, теперь воздух был чистым и почти хрустящим от прозрачности. Скрип снега под ногами создавал смутное впечатление чего-то приятного: то ли оставшееся с детства, то ли уже с тридцатых годов, когда командование его училища вдруг полюбило устраивать курсантам многокилометровые, на три–четыре часа бега, лыжные марш-броски со ждущей на финише горячей едой и несложными призами для показавших лучший результат рот. В итоге к отведенной 2-й эскадрилье зоне рассредоточения майор подошел с настроением, радикально отличавшимся от того, какое у пего было час назад.

– Товарищ командир полка…

– Ладно-ладно, Олег, – отмахнулся он от жеста нового комэска, едва дав подполковнику показать намерение отдать приветствие. – Что боя не было, я знаю. Как вообще?

– Вообще – ничего, – пожал плечам Лисицын. – Поначалу мне Владлен не понравился, нервничал, водило его здорово. Лишние шестьсот литров под брюхом – строгий самолет в управлении стал, ручкой мя-ягенько так работать приходилось… Но потом ничего, справился с собой и шел без нареканий. Барражирование без событий, единственная польза – что получше освоились с районом. Я бы предложил первую или третью эскадрилью в тот район отправить на следующую тревогу или в плановый вылет на шестнадцать часов. Лучше первую, она там не была еще… Но это вам решать, товарищ командир. Как вы сходили?

– Хорошо, – с удовольствием сказал майор то, что думал. – Сожгли командный сортир или что-то другое, столь же ценное. Облили огнем окопы, может, и попали в кого.

Корейцы сработали на редкость качественно – обозначили цель хорошо, как требовалось. И точно по времени. Насколько такое бывает часто, можешь догадаться сам. Более того, даже их штурмовики отработали без проблем – вот это меня окончательно сразило. Штаб ОВА сработал как часы, единственная «ложка дегтя» – это так и не подошедшее прикрытие китайцев на посадку нашей собственной «группы прикрытия». Так мы его и не дождались, и ничего вразумительного по этому поводу не услышали. Но идеально ведь никогда не бывает, и обошлось все же. А корейские ребята – молодцы, всегда бы так.

Они помолчали, а потом почти одновременно расправили плечи и развели локти в упражнениях, разминающих затекшие мышцы спины. Это совпадение насмешило всех троих.

– Вообще у меня такое ощущение, – сказал Марченко, когда все отсмеялись, – что мы воевать научились. Я имею в виду, «мы», коммунисты.

– Научили, – пожал плечами майор Скребо. – Если человека так бить, как нас били в сороковых, то или научишься, или тебе конец. И всей стране вместе с тобой. Естественный отбор – слышали про такое?

– И слышали, и видели, – буркнул Олег. Скребо, не задумавшись ни на мгновение, кивнул – настолько точно это было сказано. Он тоже видел подобное больше, чем хотелось бы.

– Товарищ командир полка, – решил попросить он, воспользовавшись удачным вроде бы моментом. – Я снова ходил разговаривать в штаб дивизии, и мне было сказано, что боевые вылеты в составе 913-го – на ваше усмотрение. Разрешите в следующий вылет вместе с подполковником Лисицыным?

– Хм…

Комполка посмотрел на него, прищурившись: с демонстративным превосходством, смешанным с изрядной долей юмора. В 1920-е годы было такое выражение: «смотреть, как царь на еврея». Получилось похоже.

– Тебе так понравилось драться с ним рядом? – полюбопытствовал он, глядя поверх головы майора Скребо и с интересом ожидая ответа.

– Понравилось, – признался тот. – Не нужно было симулировать плохую радиослышимость, чтобы претендующего на команды бреда не слышать, – а бывает, между прочим.

– Бывает… – протянул командир полка. – Ишь ты… Ты майор, значит, «команды» – это тебе или подполковник, или полковник отдает. Или даже генерал-майор. Хм, кто это у нас из старшего командного состава в родимой 32-й ИАД способен выдавать такой, как ты выразился, «командноподобный» или «претендующий на команды» бред, а? Ну ладно, не обижайся, – добавил он, увидав, что майор нахмурился. – Я тебя на слове не ловлю. Но с Олегом…

Он повернулся к и.о. комэска и смерил его взглядом.

– Что скажешь, ас? Ты вроде бы говорил, твой узбекский герой что-то нервничает, так? После вчерашнего – это неудивительно, разумеется, но я бы предложил взять Николая Ильича, если он вызывается.

– Не ведомым, – быстро отозвался Олег. – Иметь ведомым майора, тем более такого летуна, как Ильич, – это как если водкой цветы поливать: эстетично, но вредно. Владлен не подведет, я в нем уверен. Просто машина у него новая, да и ночью взлетели опять же. Мне и самому не стыдно признаться, знаете ли: после такого перерыва это здорово давит на нервы. Мне так было страшновато. Владлен уже давно не пионер, а усталость не с бухты-барахты накопилась, который бой парень проводит. Когда мы в последний раз Улумбейский «Дом отдыха» организовывали?

– Давно, – признался комполка. – Да только ты сам все знаешь, так что не надо на меня… А-а-а… – он махнул рукой. – Делай, как считаешь нужным, ты офицер и комэска. «Не пущать», когда боевой летчик в бой рвется, – это опозориться на весь корпус. Так что считайте, что я с признательностью согласился.

– Тогда пусть берет третье звено. У него командир послабее.

– Муковкина, что ли? Старшего лейтенанта? Да. Давайте, в общем. Сколько сейчас времени? И какого черта мне все время кажется, что с юга как будто вспухает что-то? Это артиллерия, или я недоспал сегодня?

Все трое прислушались, глядя куда-то в горизонт.

– Кажется, нет… – неуверенно произнес Олег после нескольких секунд молчания. – Не похоже. Да и далековато, чтобы услышать, будь это даже действительно артиллерия.

– Артподготовка, – предположил Скребо. – Сто семь и сто двадцать два миллиметра. Или американские стопятидесятимиллиметровки. Когда много, их и у нас, пожалуй, слышно должно быть. Или…

Командир полка и его штурман одновременно уставились майору в лицо, настолько неожиданно он осекся.

– Или это морские пушки, – и не с юга, а с юго-востока. С моря. Тяжелый крейсер бывает слышно километров за двадцать точно, а то и больше…

– Похоже на то, – настороженно признал Олег. – Я такие пушки слышал «вживую», и больше, чем один раз, – была у меня такая возможность.

Он нехорошо, мрачно усмехнулся и сплюнул себе под ноги.

– В Ленинграде, я слышал, когда линкорную пушку испытывали, так тогда даже объявления в газетах давали, что бы выкидышей не было от неожиданности, такой был звук.

А там тоже были десятки километров. Наших кораблей в Корейском заливе нет, – значит… Но сейчас тихо, верно? Снова тихо? Показалось? Да?

Полк снова был готов к бою уже в 10 утра, но самолеты оставались на земле: радиолокационные посты и выносные посты наблюдения, стянутые линиями проводной и радиосвязи в один узел, завязанный на аэродром Аньдун, молчали. Не было никаких указаний и «сверху», хотя управление дивизии держало своего офицера в полку непрерывно, до самого вечера. Все это время находящиеся в полной готовности летчики ждали команды на взлет. Но она так и не пришла.

О том же, что ни Марченко, ни остальным все же ничего не показалось, стало известно лишь тогда, когда Гроховецкий и его начштаба обсуждали с командиром 913-го ИАПа результаты вылетов и задачи на следующий день. Более полная информация о произошедшем появилась, когда сведения об «инциденте Тынготтон» дошли до Москвы, прошли весь путь, требовавшийся для того, чтобы попасть на вторую полосу «Правды», и вернулись обратно в Китай и Корею – с очередным транспортным самолетом из Иркутска.

О многом не было сказано и там – или было погребено под слоями словесного мусора и обвинений в «целенаправленной провокации». Обстрел американскими крейсерами корейских городков Тынготтон и Юксондон, находящихся в 30 километрах от границы с КНР, обычное уже событие. Таких обстрелов проводилось по нескольку в месяц, и если они не сопровождались попытками артиллерии береговой обороны КНА ответить, о них обычно упоминали только в контексте «обстрелам подвергались столько-то населенных пунктов», с приблизительным (хотя и редко завышенным) числом жертв среди гражданского населения.

Обстрел велся с большой дистанции – глубины в Западно-Корейском заливе не позволяли крупным кораблям подходить к берегу слишком близко. Немногочисленные батареи корейцев молчали – для них подобная дистанция была недостижима, но огонь крейсеров все равно велся не слишком прицельно: корректировать его с воздуха не рискнули. А потом интервенты вдруг оказались не одни…

«Вдруг» – слишком сильное слово, советскую эскадру в любом случае ни на секунду не выпускали из визиров «приписанные» к ней корабли 95-го оперативного соединения. Но сначала линейный крейсер с эскортом появился на экранах радаров завесы эсминцев, прикрывающих крейсера от возможных катерных атак и обнаруживших его еще за десятки миль. А затем подходящую «Москву» опознали и экипажи висящих в воздухе самолетов противолодочной обороны, и пилоты заслона истребителей. Для этого, наверное, все и делалось – обстрел не имеющего никакого военного значения городка в нескольких минутах подлетного времени от маньчжурских аэродромов напрашивался хотя бы на попытку проявления активности, за чем последовала бы схватка истребительных эскадрилий. Это было смело, у одного только 64-го истребительного авиакорпуса имелось около 300 «МиГов». Но корпус не имел права атаковать корабли в море, и даже единственному его полку, имевшему разрешение пересекать береговую черту, было строго определено: где и с какой целью это можно делать. Да и не могли «МиГи» ничего сделать крейсерам…

На аэродроме Далянь бежали к взлетной полосе экипажи поднятого по тревоге полка «Ил-28» – первого боеготового во всех ВВС НOAK; глубоко в тылу войск ООН лихорадочно стучал ключом радист, известный нескольким десяткам советских офицеров как «Первый четырехпалый»; на аэродроме Поханг спешно заправляли топливом скоростные авиаразведчики «F2H-2H Бэньши» Корпуса морской пехоты США, выглядевшие совершенно так же, как выглядят «F2H-2B», способные нести атомные заряды под правым крылом… Это было испытание нервов. Как в штыковом бою, когда люди бегут друг на друга, заранее выбирая – кого. В такой момент, кто первый сочтет себя уже проигравшим, представит себя пробитым вражеским штыком – тот и…

Подошедшая на десяток миль «Москва» развернула на противника башни, и точно так же поступили оба «26-бис», выстроившиеся за ней в короткий кильватер. Дивизион эсминцев 95-го ОС лег на параллельный курс, но крейсера американцев продолжали неторопливо вести огонь по окутавшемуся дымом пожаров городку, двигаясь короткими галсами в узости между песчаными банками. Можно было только представить, как было страшно людям на их мостиках… Два «Флетчера» и три «Гиринга» просчитывали торпедные треугольники, упирающиеся своими вершинами в курсы советских кораблей; тем же самым, но «с противоположным знаком», если так можно выразиться, занимались советские «Встречный», «Верткий», «Вспыльчивый» и «Видный». Москаленко мог приказать дать залп прогревающими зарядами – выжечь орудийную смазку в стволах, но и вспышки холостого выстрела хватило бы, чтобы у кого-то могли не выдержать нервы.

Минуты шли медленно и болезненно, пока «Москва» сокращала дистанцию до такой, когда решающим фактором первых минут возможного боя, до подхода выпущенных торпед, могли стать уже не ее 305-миллиметровые пушки, как было бы на 120–140 кабельтовых, а 180-миллиметровки «Калинина» и «Лазаря Кагановича» – по 9 орудий на каждом. В воздух с развернувшихся за горизонтом авианосцев уже поднялись прикрываемые «Пантерами» «Скайрейдеры», вооруженные бронебойными бомбами, но все могло решиться еще до того, как они доберутся до сцены возможного боя. Первого в разрастающейся, как лесной пожар, цепи схваток за право владеть Дальним Востоком, а за ним – и всем миром. Схваток уже прямых, без посредников в лице Китая и обеих Корей, но с ними вместе, да и со всеми остальными тоже. В стороне от такого пожара не остался бы никто.

Именно это остановило готовые сорваться команды. Так и не развернув орудийные башни в сторону советских кораблей, так и не увеличив хода, два американских крейсера прекратили стрельбу, развернулись и неторопливо двинулись прочь. Пилоты кружащихся в 30 тысячах футов над ними «Сейбров» и подошедших палубных машин, обмирая от напряжения, провожали разошедшиеся с ними контркурсами советские корабли выжидающими взглядами. 1944-й был хорошим уроком: со Сталиным, с русскими нельзя было играть в игры слишком резко – они могли не понять тонкостей.

Долгое время этот эпизод оставался неизвестным, заслоненный последующими событиями. Но похоже, что случившееся было как раз тем моментом, когда мир впервые после 1951 года встал на грань прямого военного столкновения между Советским Союзом и США. Сбиваемые над Курилами и Балтикой «Сверхкрепости», «Нептуны» и «МиГи» – это было другое. В небе, кто сильнее в данную секунду, тот и прав, а дипломаты будут разбираться позже, и то не всегда. Но международное морское право гораздо старше, и оно определяет слишком многое, чтобы потом удалось отделаться извинениями либо встречными обвинениями. То, что выстрелы «Москвы» так и не прозвучали, сыграло немалую роль в том, что мир, каким мы его знаем, не рухнул в пропасть в этот ничем не отличавшийся от других день.

Словосочетание «едва не…» было повторено в «Правде» более десяти раз. И в других газетах, по всему миру – еще сотни раз. «Almost», «Nearly», «Beinahe», «Bijna», «Nassten»…

Потом человечество забыло и об этом тоже.