Главред: назад в СССР 3

Глава 8

Номер сдавали в бешеном темпе. И это с учетом того, что у нас почти все было готово еще вчера! Однако меня словно накрыло самоедством — я без конца лакировал тексты, чтобы не ударить в грязь лицом, и с той же целью несколько раз менял фотографии. Замучил и корректуру, и верстку, но в итоге сдал почти идеальную газету. Почти — потому что нет предела совершенству.

Параллельно с этим я бегал к нашим фотографам — Андрею и Лене — проверял качество проявки почти рассыпающейся пленки. Вчера нам с Сеславинским и Поликарповым удалось спасти остатки архива Тюлькина, и парни весь день занимались тем, что бережно тиражировали старинные фотокарточки. Увы, некоторые кадры безвозвратно погибли. Слишком долго архив пролежал под снегом.

И все равно — то, что удалось проявить, пусть и с огрехами, было настоящим сокровищем. На нас смотрели дятьковские крестьяне, позирующие для деревенского фотографа. Надевшие, как водится, все лучшее, словно на праздник. Были у Тюлькина и пейзажи, которые уже давно канули в Лету, подобно разрушенной деревне. Но в основном он снимал людей. Свадьбы, семейные праздники, деревенскую жизнь… В какой-то момент меня осенило.

Я собрал внеочередную, даже можно сказать экстренную планерку, причем не у себя в кабинете, а в ленинской комнате. Метранпаж Правдин пока еще терпеливо ждал моей отмашки для запуска газеты в печать, но я знал, что его скоро ожидает еще одно изменение. Небольшое, но очень важное.

— Коллеги, — обратился я к журналистам. — Наша с вами редакция запускает особый проект…

— Евгений Семенович, когда вы все это успеваете придумывать? — захлопала ресницами Люда, тут же ойкнув и извинившись за то, что перебила меня.

— Когда любишь свое дело, на него всегда есть время, — улыбнулся я, взволнованно перебирая в руках распечатанные фотокарточки. — Для начала поднимите руки, кто слышал о фотографе Тюлькине.

Я, конечно, не ожидал единодушия, но результат меня, откровенно говоря, расстроил. Руки подняли только старики — Шикин, Горина и Метелина. Даже мой друг Бульбаш, к сожалению, не знал о талантливом самородке из уничтоженной деревни Дятьково.

Впрочем, теперь я зато понимаю, почему в будущем этого человека почти забудут, и лишь в начале две тысячи двадцатых запоздало начнут собирать по крупицам уцелевший архив. А сколько ведь таких Тюлькиных жило и творило в первой половине гремучего двадцатого века! Их снимки будут массово лежать на помойках вместе со старыми семейными альбомами людей, не помнящих своего родства и не ценящих прошлое. А многое просто сгниет и рассыпется пылью в заброшенных деревенских домах. Корни подобного отношения растут отсюда, из противоречивой истории нашей страны… Страны, как сказано в грустной шутке, с непредсказуемым прошлым. После семнадцатого мы боролись с пережитками царской власти, и старая Россия с хрустом французской булки превратилась в Атлантиду. А очень скоро в такой же затерянный континент превратится и Советский Союз. Если, конечно, сидеть сложа руки и ничего не делать!

— Посмотрите на эти снимки, коллеги, — я передал несколько фотографий в аудиторию, и портреты людей прошлого пошли по рукам.

— Ого, это же мой прадедушка! — неожиданно воскликнул Никита Добрынин и тут же запнулся, с осторожностью взглянув на меня.

А я понял, что произошло, и примерно догадывался, какой ураган бушует сейчас в душе парня. Кирилл Голянтов, он же Амвросий, репрессированный любгородский священник, предок андроповского комсомольца. Именно он, как выяснилось, смотрел с одного из снимков.

— Отлично, — кивнул я. — Лучшей иллюстрации моим словам и не придумаешь. На этих кадрах, как вы понимаете, чьи-то родители, бабушки с дедушками. И наш новый проект поможет найти своих родственников. А возможно, и получше узнать историю своей семьи.

— По старым фотографиям? — удивилась Катя.

— Именно, — улыбнулся я. — Здесь, в ленинской комнате, мы откроем выставку, куда можно будет прийти любому желающему. Печатать снимки в газете было бы слишком сложно и затратно, а тут у нас огромное помещение…

— Но в газете ведь можно не сразу все публиковать, — возразил Аркадий Былинкин. — Например, в каждом номере по одному портрету…

— Все равно долго и неудобно, — я покачал головой. — Да и без каких-либо вводных это не так интересно… Как доска объявлений получится. А вот если к снимку будет прилагаться история, то это уже совсем другое дело. Понимаете, о чем я?

— Люди будут искать своих предков, узнавать их на фотографиях и рассказывать какие-нибудь семейные предания? — первой догадалась Соня Кантор.

— Именно, София Адамовна, — подтвердил я. — И лучшие семейные истории мы будем публиковать. Что-то в вечерке, что-то в основной газете. Ведь представьте: кто-то из этих людей, возможно, был героем первой мировой. Или революционером. Кто-то вернулся из Берлина с Победой… Да это же фактически бездонный кладезь!

— Как назовем рубрику? — Зоя Шабанова подняла руку.

— Семейный альбом, — тут же ответил я.

Это простое название пришло мне в голову только сейчас. А до этого мысли крутились вокруг всяких невыразительных сложностей вроде «Народного хронометра» или «Фотохроники».

— А теперь, коллеги, пока досдается номер, я попрошу вас помочь оформить выставочный зал, — улыбнулся я. — Иван, а вы подготовьте виньетку для вставки анонса в газету. Нужно успеть в течение двух часов. Завтра выйдет свежий номер, и жители города сразу узнают о выставке. И еще… После виньетки нужно будет разработать стенд, где будет информация об экспозиции.

— Сделаем, — кивнул художник.

Бывший муж Аглаи по-настоящему прижился в коллективе и даже, как я заметил, начал ухаживать за одной из подружек-хохотушек — Катей. Вот что значит занят человек делом, а не страдает от ушедшей любви. Работать он, кстати, гораздо лучше стал. Думаю, здесь не только отсутствие ограничений играет роль, а именно востребованность, нужность.

— Коллеги, кто не занят сегодня в патруле народной дружины, помогите, пожалуйста, Ивану с оформлением.

Первой отозвалась Катя — предсказуемо. Вместе с ней развешивать фотографии согласилась Люда, что тоже не стало неожиданностью. А потом уже и остальные подтянулись, так что я завершил планерку. Правдин сейчас тяжело вздохнет, когда я ему сообщу, что одну из полос придется переделать, но такова жизнь.

Уходя из ленинской комнаты, я задержал взгляд на Никите — тот отложил фотографию прадеда и сейчас с любопытством рассматривал портрет какой-то совсем молодой девчонки в белой косынке. Каким-то седьмым чувством он понял, что я на него смотрю, вздрогнул и принялся помогать Люде, оставив снимки на стуле.

Подписав номер у Громыхиной, я отправил его в печать, и метранпаж Правдин не сумел скрыть своей радости. Видимо, я сильно его сегодня замучил. Поблагодарив весь отдел верстки, я помчался собираться — время уже поджимало, и мне не хотелось опаздывать на первую встречу дискуссионного клуба «Вече». Именно так я решил его назвать, вспомнив аналог из истории. Разумеется, собрание городских активистов — это еще не народный сход, как в Новгороде и Твери. Но если идея получит развитие, мы наш кружок до настоящего вече и расширим. А то и до новой газеты — официально независимой, но фактически подконтрольной…

Схватив со стола листок с правилами, я оделся и, попрощавшись с Валечкой, поспешил вниз. Водитель Сева подбросит меня до РДК, а домой я потом на автобусе доберусь.

Андроповск по-прежнему заметало снегом, и у дворца культуры работала уборочная машина. Площадь перед зданием расчищали широченными лопатами дворники. Разумно, отметил я. Если все оставить на утро, сложностей будет гораздо больше, потому как за ночь такие сугробы навалит… Да уж, и куда потом подобная предусмотрительность денется? Почему зима в средней полосе России станет неожиданностью для чиновников и коммунальщиков?

Размышляя о подходе к ЖКХ в Союзе и в постсоветских странах, я буквально ворвался в ДК и увидел мирную картину. Директор Сеславинский беседовал с бородатым мужчиной в рясе, а главный городской возмутитель спокойствия Алексей Котенок с любопытством разглядывал детскую стенгазету.

— Евгений Семенович! — Сеславинский и на этот раз первым увидел меня, сразу же поспешив поздороваться. — Я как раз ожидал вас!

— Здравствуйте, — поприветствовал я сразу всех троих.

Котенок обернулся и осклабился, священник вежливо кивнул, и только директор ДК с жаром потряс мою руку.

— Я бы хотел попросить вас… — начал Сеславинский, и поп сразу же перебил его.

— Не унижайтесь так, Константин Филиппович, — сказал он густым басом. — Насколько я понял, мы не на партийное заседание собираемся, вход желающим не воспрещен. Так ведь, уважаемый Кашеваров?

— Евгений Семенович, — я вежливо склонил голову. — А вас как лучше называть? Варсонофий или Вадим?

— Правильней — отец Варсонофий, — поправил меня священник. — Но если вам удобно, можно и Вадим.

— Может, пройдемте? — предложил я. — И да, Константин Филиппович, вам тоже можно поучаствовать.

Пока Сеславинский рассыпался в благодарностях, в фойе вкатилась со своей неизменной тележкой Аэлита Ивановна по кличке Кандибобер и, покрутив длинным острым носом, уверенно направилась к нам.

— Доброго вечера, господа-товарищи! — высоким скрипучим голосом сказала она. — Я не опоздала?

— Вы вовремя, — кивнул я. — Идемте.

Первыми шли мы с Сеславинским, остальные в напряженном молчании следовали в паре шагов позади. Не доверяют и не понимают еще, действительно ли стоит овчинка выделки. И наверняка подозревают какую-нибудь провокацию со стороны КГБ. Если честно, я и сам этого опасаюсь. Поликарпов, конечно, на моей стороне. Вроде как. Но с чекистами нужно в любом случае держать ухо востро.

— Располагайтесь, — я пропустил городскую оппозицию в комнату и зашел следом.

Интересно получается — рядом сели только директор ДК со священником, а Котенок с Кандибобер демонстративно отдалились сразу ото всех. В том числе друг от друга. Вот поэтому большевики в свое время и победили, подумал я. Пока остальные перетягивали одеяло друг на друга, те выступили с понятной большинству программой. Эти, видимо, тоже на старые грабли хотят наступить, воюя со всеми и не желая объединяться ни с кем.

А что будет, когда и остальные инакомыслящие подтянутся? Ладно, не будем забегать вперед, может, еще все и обойдется. Правила я составил простые, мои собеседники люди неглупые, сразу должны понять, что к чему.

Я вспомнил, что нас откровенно прослушивают, и внутри все упало. Понимаю, что без этого не обойтись, но все равно как-то… не по себе. А вдруг они сейчас, по закону вселенской подлости, возьмут и все испортят? Достаточно ведь одной провокации, единственной свары…

— Ну что, Котенок? — сварливо обратилась к моему сопредседателю Кандибобер. — Расскажешь, наконец, во что ты нас втягиваешь? Что нам тут будут рассказывать? О том, что советская промышленность — самая чистая в мире, и угарный газ в атмосферу не выбрасывает?

— Вы бы, Аэлита Ивановна, помолчали для начала, — тот едва не испепелил ее взглядом. — А то приглашение ваше можно и отменить…

Кажется, свара все-таки намечается. Может, правы Кислицын с Жеребкиным, и с этими господами впрямь каши не сваришь?