Жрица моря

Глава 32

К счастью для всех вышеупомянутых, завтра была суббота. Согласно традиции, Великая Богиня спустилась к нам в Ее день — пятницу, названную так по имени Фрейи — северной Венеры [Friday — англ. пятница].

Поскольку в субботу особой работы в офисе не предвиделось, я остался дома и занялся лечением своей астмы, явно воспрянувшей после того, как я вдоволь надышался морским туманом.

После тумана день, казалось, искрился от солнца, а голубевшая бухта была покрыта небольшими пляшущими волнами. Когда мы шли по песку, приглаженному отливом, я подумал, насколько чудесно было бы растить здесь детей — если они у нас, конечно, будут. Я не хотел высказывать эти мысли вслух Молли, опасаясь задеть ее чувства, — но, судя по тому, как она смотрела на море, к ней приходили те же мысли.

Я взглянул на Молли, не смотревшую в мою сторону, и в мою голову закралась крамольная мысль: ведь я, знавший ее все это время, никогда ранее не замечал в ней того, что видел сейчас; я не знал, было ли это следствием изменений во мне или в ней — возможно, что причина заключалась в нас обоих. Лунный Жрец замечательно справился ее своей задачей, так как его учение поставило нас с Молли буквально на ноги. И я подумал о том, как бы это помогло многим другим, если бы они действительно знали то, что им было ведомо изначально.

Медленно — так как я задыхался — поднялись мы на террасы виноградников; там мы сели на скамью под скальным выступом и нежились на солнце, так как в моменты обострения моей болезни ничто не помогает мне лучше солнца. Маленькие ростки винограда уже давно оставили свои зимние убежища, и их смешные, тоненькие и пушистые усики уже выстрелили первыми очаровательными, чуть желтоватыми листочками. Хотя мне казалось, что они имеют весьма бледный вид, Молли питала изрядные надежды на них; вместе с молоденькой служанкой они опекали эти ростки, будто маленьких детей.

Мы взглянули на простиравшуюся под нами пустынную болотистую равнину. Она едва возвышалась над уровнем весенних паводков и приливов, так что лишь дамбы спасали болота от затопления морем, когда дул сильный морской ветер. Однако сегодня дул лишь легкий бриз, и мы слышали, как старая, пожелтевшая трава, подобно воде, журчала от каждого дуновения. В этом месте было множество жаворонков, чьи песни доносились к нам. Я рассказал Молли, как еще мальчишкой рассматривал остатки древних причалов, открывшиеся после отлива.

С тех пор болота практически не изменились, и казалось, что в теплом дыхании воздуха и искрящихся солнечных лучах мы слышим голос продолжающейся древней жизни. Я особо глубоко понял преемственность жизни на этой земле, переходившей от отца к сыну, согласно законам патриархата, которые никогда не изменялись на самом деле. Жизнь продолжается, человеческий род продолжается, и мы — лишь часть великого целого — ведь жизнь каждой расы есть всего лишь частичка жизни Изиды.

И я подумал о тех днях, когда люди славили Ее как дарительницу жизни, как ту, что обеспечивает преемственность жизни; даже порт свой люди назвали Ее именем. Я задумался, что же мы забыли из того, что знали наши предки, к чему Морган дала ключи, предоставив дальше разбираться самим. Я был убежден, что в старых, языческих верованиях содержалось немало разумного. Викарию никогда не удалось бы провести меня и Молли по пути преодоления наших трудностей, как это сделал Лунный Жрец. Я живо представлял себе выражение лица викария, которому пришлось бы отвечать на подобные наши вопросы, — думаю, что он проломил бы крышу своей исповедальни, вылетев из нее, подобно ошпаренному коту.

Сидеть под укрытием теплой серой скалы было очень приятно. Под лучами солнца росшие на террасах специи источали свои ароматы, по запаху напоминавшие благовония. Где-то внизу маленькие волны с серебристым шепотом накатывались на гальку, а над всем этим звучала песнь жаворонка. Я снял пиджак и закатал рукава; солнце поджаривало меня, как картошку на сковороде, и я чувствовал себя благодушно и лениво. По новой дороге, пересекавшей болотистую низину, взад-вперед носились автомобили, напоминая нанизанные в ожерелье бусины. Прямо под нами виднелась крытая тростником крыша нашего дома; голубой дымок подымался из трубы, и порывы ветра доносили до нас запах пекущегося хлеба. У нас в гостиной рядом с камином была выложена старомодная печь для выпечки хлеба; ее требовалось сначала растопить торфом, а затем, когда он прогорал, пепел выгребали и ставили в раскаленную печь выделанный хлеб. Молли настояла на том, чтобы использовать эту печь, и, должен заметить, научилась выпекать просто замечательный хлеб. Как ни странно, но мы чувствовали себя частичкой жизни болот — ведь мы использовали их торфяники и накрывали крышу тростником, росшим на окружающих топях. Задолго до переселения на ферму я чувствовал себя как дома среди этих водных каналов и болотных ив. Нашими стражами были Белл Ноул и Белл Хед, следившие за сухопутными и морскими путями, что вели к нашему дому.

Затем мы спустились и устроили ленч в саду; кроны кипарисов, разросшихся с невероятной скоростью на этих песчаных почвах, уже были достаточно большими, чтобы защитить от морского бриза, дувшего вдоль перешейка даже в самый жаркий день. Мы были рады этому, так как целый день ферма купалась в танцующих лучах солнца, пока ближе к вечеру тень от холма не накрывала нас, и солнце не погружалось в море.

Мы с Молли поехали к форту смотреть на закат, который этим вечером был особенно красив. Море было похоже на один громадный лист тускло поблескивающего сусального золота; у самой линии горизонта сгрудились невысокие пурпурные облака, напоминавшие горные цепи, за которыми виднелось розовато-фиолетовое небо. В последнее мгновение захода солнца прибрежную полосу осветили странные зеленые лучи — и в ту же секунду море стало фиолетово-пурпурным. Назад мы возвращались уже в сумерках, так что, когда мы достигли вершины холма, и все лежало перед нами как на ладони — мы заметили потрясающий повторный закат, возникший в результате отражения опустившегося в море солнца, — это напоминало рассвет на востоке. Затем мы осторожно спустились по крутому уклону прямо к нашем дому.

Хотя на дворе стоял июнь, мы разложили небольшой Костер Азраэля, — ведь на морском побережье после захода солнца всегда становится прохладно. Мы сидели у огня и счастливо болтали о всякой всячине, совершенно позабыв о том, для чего возжигают Костер Азраэля — как вдруг странное ощущение сгущавшейся в комнате силы напомнило нам об этом. Я полагал, что на ближайший месяц с нас будет достаточно таких впечатлений, но, очевидно, боги думали иначе.

Однако из этого ничего не вышло — возможно потому, что наивысшая точка прилива ожидалась в эту ночь часом позже, — так что Молли загнала меня в постель, добавив, что боги позовут нас, если им того захочется.

И мы разошлись по спальням — Молли ушла в свою, а я в свою, — ведь ни один здравомыслящий человек ни за что не согласится делить одну конуру с бульдогом, каким бы верным и преданным он ни был. Молли прекрасно знала все мои ночные проблемы.

Сверху отчетливо доносился сладковатый запах можжевельника, кедра и сандала, так что я даже мог представить себе легкую струйку голубого дыма, медленно поднимавшуюся и растекавшуюся по этажу; из этого я заключил, что в старом дымоходе есть трещины, и что Биндлинг не так уж хорошо справился со своей работой.

Моя комната находилась в ближайшей к морю части дома, так что свет заходящей луны всегда заливал мою кровать. Я никогда не закрывал ставни, хотя Молли считала, что от лунного света я буду плохо спать; я просто лежал и наблюдал, как луна медленно плывет за окном. Я думал о других лунных закатах, которые я видел в форте; и о серебристой дорожке, что вела к морским богам; и о моем путешествии в Атлантиду в обществе Лунного Жреца; и о том, что для меня значили слова, что моя жертва была принята богами; и о том, что следовало из этого. Тогда же в душе я возобновил свое Посвящение. Однако это оказалось неопределенным и малоэффективным занятием; тогда я сел на кровати, поднял руки, изображая рога полумесяца, и вновь повторил клятву Посвящения громким голосом; и тут я почувствовал появление какого-то внешнего видимого признака того, что на этот раз я услышан и что ранее сказанное про себя не достигло цели.

Теперь подымавшийся наверх ароматный дым Костра Азраэля чувствовался совершенно явственно, и я даже начал волноваться, опасаясь, как бы неисправный дымоход не привел к пожару; однако затем я вспомнил, что, уходя из гостиной, мы оставили лишь горстку тлеющих углей, так что ощущавшийся дым не имел ничего общего с земным пламенем. Тогда же я задумался над тем, что же должно произойти. Я протянул руки, надеясь почувствовать воздух: не появится ли в нем тот скользкий холод, который охватывал форт во время молитв Морган, — однако наоборот, воздух был удивительно теплым для этого часа ночи, чем-то напоминая сухой жар турецких бань; температура быстро поднималась. Я вновь было подумал: не загорелся ли, чего доброго, весь наш дом и, не зная, чего ожидать далее, собрался подняться и посмотреть.

Внезапно дверь беззвучно открылась и вошла Молли. Обычно она никогда не входила в мою комнату по собственной инициативе (кроме случаев, когда она слышала, что я ворочаюсь, мучаясь от жажды) и мне подумалось: не пришла ли она сообщить мне, что в доме пожар. Однако она продолжала молчать, хотя видела, что я не сплю и сижу на кровати, залитый лунным светом. Затем она остановилась на расстоянии одного фута от моей кровати; за ее спиной осталось окно, сквозь которое в комнату рвался лунный свет. Молли всегда надевала расшитые ночные рубашки из полупрозрачной легкой ткани, которые шила сама и которые весьма шли ей; но сейчас ее рубашка не оправдывала свое назначение, ибо луна освещала сзади всю фигуру Молли. Она напоминала маленькую античную статую — этакую миниатюрную Венеру — и когда она протянула ко мне свои руки, сразу напомнив мне причудливые позы древних богов — например, Хатор в обличьи ястреба, — я увидел, что ее шею и запястья украшали сапфиры Морган.

И тут она начала петь. Ее мелодия напоминала мелодию песни Морган, хотя я никогда не слышал именно этой песни ранее.

Я — Звезда, встающая из закатного моря,

Все приливы и отливы — мои.

Ответьте мне,

Приливы и отливы моих душ, и снов и судеб,

О Изида под вуалью, и Эа, Вина, Гея.

Я получила дары Твои, мне принесенные,

— Жизнь и еще жизнь — в наиполнейшем экстазе!

Я — ожидающая Земля, ждущая Тебя.

Приди ко мне, Великий Пан, приди ко мне!

Очертания приземистой комнаты как бы растворились от магии ее голоса, раскрывшись до размеров широкой, залитой лунным светом равнины из голого черного базальта вулканического происхождения, и я подумал об Атлантиде, погибшей после ужасного катаклизма, и о лунных горах. В центре равнины находился лунный храм, образованный простыми черными колоннами, поставленными кольцеобразно наподобие изящных и приятных глазу дорических столпов Стоунхенджа. На фоне этой картины проступали дорогие моему сердцу черты Молли, своими воздушными одеждами напоминавшей статуэтку из Танагры; я знал, что сейчас она осуществляет свое древнейшее право, призывая меня к соитию с' ней во имя Луны, что по природе своей было более честным, чем любые договоренности, связанные с выполнением долга и скромностью. Теперь я знал, почему Морган говорила о том, что во внутренних планах женщина обладает положительной энергией и должна брать инициативу на себя — ведь Астральный План управлялся Луною, чьей жрицей в свою очередь была женщина; так что, когда женщина приступала к использованию своего древнего права, представляя Луну, в нее вливалась лунная энергия, и тогда она могла оплодотворить мужчину, пробудив к жизни магнетические силы.

В ответ где-то глубоко в себе я почувствовал зарождение такой же энергии; она рождалась гораздо глубже, чем тот избыток желания, что возникает вследствие физического возбуждения; ведь она побудила к действию мои резервы жизненной силы, заставив их работать. Эти резервы сохраняются законами природы для мгновений великих потрясений, когда человек борется за свою жизнь, — одновременно именно они наделяют страшной силой сумасшедшего и вызывают творческую лихорадку у поэта. Мы не можем сказать о себе, что соединились с нашими возлюбленными самой своей сущностью, если эти резервы на заработают, подчиняясь зову наших любимых. Они продолжают дремать, когда мужчина ухаживает за женщиной, потому что он не чувствует в этом необходимости; но они тут же пробуждаются, лишь только женщина приходит к мужчине в образе Великой Изиды, приглашая его молиться Богине вместе с ней и внутри ее.

Темная равнина со стоявшим на ней храмом виднелась все четче и четче, как будто я наблюдал это во время восхода луны; приземистая комната нашего домика исчезла, над головой было высокое безоблачное небо — лишь Молли продолжала стоять серебряной фигуркой в потоках серебряного света луны; это была сама Изида, Открывшая Лик Свой, сошедшая с небес ко мне, ибо Молли уже стала с Нею одним целым.

Мы перешли в другое измерение — измерение ментального плана — и происходившее между нами приобрело уже не личное значение, но значительность для самой жизни — Жизни, продолжавшейся в процессе бесконечного становления. Молли не была для меня женщиной — она была кем-то, символизирующим Женщину вообще. Жизнь крутилась в диком водовороте, играя нами, как листьями на ветру, поскольку я видел не Молли, но то, что стояло за нею. Все барьеры личности исчезли, теперь мы стали одним целым с космической жизнью — но не друг с другом, ибо, думаю, такое невозможно, так как в поисках поворотной точки мы проносимся мимо нее; мы стали едиными со всеобщим целым, так что, подобно тому, как два предмета, которые подобны третьему, подобны и между собою, — мы, теряя каждый себя в гораздо более высокой жизни, находим друг друга. Объяснить это трудно, ибо это вопрос опыта. Я же пояснил это настолько четко, насколько смог, хотя и сам не претендую на полное понимание этого. В браке должно быть нечто большее, чем товарищество; нечто, что не может дать личность любимого человека; именно это магнетическое нечто начинает связывать нас, когда, не ограничиваясь личностью женщины, мы добираемся до сути ее женственности. Мне кажется, что именно это есть квинтэссенция, жизненный принцип, посредством которого функция приводит к созданию формы, — именно это древние воплотили в облике Великой Богини Изиды, на небесах прячущей свой лик за покрывалом и открывающей его в любви.

И когда сквозь экстаз переживаемого события, подобно оркестру, приглушенно аккомпанирующему пению великого исполнителя, прорвался чистый, как колокольчик, голос, я знал — это Лунный Жрец руководил отправлением культа, подобно тому, как это происходило в древней Атлантиде, когда Дев Солнца приводили в великий храм. Этот ритуал, соответствовавший процессам внутри самой Великой Природы, был подготовлен заранее.

— Познайте же сейчас тайну приливов и отливов. Изида Природы ожидает прихода властителя своего — Солнца-Господина. И призывает она его. И выводит она его из страны мертвых, из Царства Аменти, где все забывается. И приплывет он к ней на корабле, название которому Миллионы Лет, и покроется земля зелеными всходами проросшего зерна, ибо желание Озириса да пребудет в согласии с зовом Изиды. И да пребудет это вечно в сердцах людских, ибо таким создали человека боги. Отрицающего это да отринут боги.

Но высоко в небесах пребывает наша Властительница Изида — Луна, и лунные силы подвластны ей. И служит она жрицей серебряной звезды, поднимающейся из мерцающего моря. Ей подвластны магнетические лунные приливы, управляющие сердцами людей. И подвластно ей все, находящееся внутри. И правит она царствами сна. Все невидимое создается ею и правит она всем, что должно родиться. Подобно тому, как зеленеют посевы, послушные власти близкого ей Озириса, точно так же и разум человеческий понесет мысль от ее власти. В этом — тайна внутренней природы Богини, ибо это — движение.

Прислушиваясь к звуку голоса, мне казалось, что я нахожусь в центре круга, образованного узкими черными колоннами, из которых состоял храм Луны, стоявший посреди сожженной и пустынной равнины; и казалось мне, что именно на храме сосредоточился лунный свет, оставляя во тьме все, лежащее вне храма. И на мгновение воцарилась тишина, и услышал я звуки великих небесных приливов, которые приближались и удалялись, и доносился до меня ритм музыки цвета. Каждый из них имел свой ритм, свою ноту и свою периодичность. И все они звучали, подобно органу, напоминая приближающиеся столбы света. Их можно было принять за силы либо вообразить их в виде ангелов, наблюдая, как Великие Формы проносятся мимо, взмахивая сильными крылами и исполняя гимны; и лишь едва различимы были их Лики.

Теперь мы с Молли были одни; мы находились в открытом храме на пустой равнине — лишь Луна была над нами, да Земля вращалась внизу — ибо все таинства завершаются в тишине. Даже Лунный Жрец исчез, оставив нас наедине с Луною, Землею и Космосом.

И тут мы услышали вдалеке звук начинавшегося прилива, мягкий, серебристый шум волн, накатывавших на гальку; и знали мы, что окончится эра, и воды покроют земную твердь. И пока море все приближалось, послышался вновь голос Лунного Жреца:

— Свершилось, Познавшие Прикосновение Изиды заслужили открыть врата внутренней жизни. Для них будут лунные приливы и отливы, которые никогда не прекратятся, следуя своему космическому ритму.

Тут лунный храм и широкая равнина потускнели, а через открытое окно мы услышали шум земного отлива, волны которого перекатывали мелкие камешки в лучах заходившей луны.

Мы вновь очутились в приземистой комнатке фермы, но все еще звучал для нас голос Лунного Жреца:

— Великое солнце, путешествуя по небесным домам, оставило Дом Рыб и перешло в Дом Водолея. Грядет век, когда человечество будет свято, и найдем мы в совершенном человеке человеческое. Пусть мужество войдет в разум Божий, и пусть разум Божий снизойдет к мужеству; и в тот день Бог пребудет с нами, ибо Бог есть проявление Природы, а Природа есть самовыражение Божье».