Жрица моря

Глава 18

Сколько буду жить, не забуду этого приступа — ни до, ни после у меня не было такого сильного удушья. Морган Ле Фэй, по прошлому опыту знавшая, чего ожидать, немедленно села в свою машину и отправилась за доктором. Я заставил ее перед этим открыть окна, чтобы в комнате было побольше воздуха; оставшись наедине с собой в перерывах между спазмами я слышал странный, низкий, стонущий голос моря, чего никогда ранее не было. Я знал, что весь сегодняшний день барометр падал; меня интересовало — не был ли этот звук предвестником шторма. Порывы ветра завывали в трубе, заставляя вздыматься пепел в камине, затем где-то над головой у меня зародился тонкий пронзительный свист. И вот первые штормовые валы с грохотом ударили в скалы, и я услышал, как унесенные ветром брызги ливнем обрушились на дворик форта. Мне пришло в голову, что надвигается опасность: раньше мы никогда не переживали в форте такой непогоды, хотя на памяти и было несколько довольно сильных штормов. Я думал о том, удастся ли Морган вернуться в форт, сможет ли доктор приехать сюда — и неожиданно впал в панический ужас от одной мысли, что мне придется провести здесь всю ночь одному.

Я лежал, борясь с удушьем и прислушиваясь ко все нарастающему грохоту бури за окном и к шуму брызг, заливавших двор форта. Вдруг мне почудилось, что на форт начало падать нечто более тяжелое, чем морские брызги. Со своего места мне был виден проем лишь одного из больших — и именно в нем я внезапно заметил настоящие потоки воды. Не думаю, что воды во дворе было больше чем по щиколотку, но увиденное повергло меня в совершенную прострацию. Я почувствовал, что Морган Ле Фэй не удастся вернуться обратно и что, возможно, этой ночью я буду один. Я встал, кое-как добрался до окна и стоял, прислонившись к балюстраде и вглядываясь в ночь. Было совершенно темно, но в потоке света из окна комнаты я видел несущуюся по воздуху пену, сорванную ветром с гребней громадных волн, бившихся о скалы. Эта ночь была ужасна и с каждым мгновением становилась все хуже.

Я уже смирился с мыслью о том, что Морган Ле Фэй не удастся вернуться ко мне и что мне придется коротать эту ночь в одиночестве — как вдруг я заметил пучок света, приближавшийся к форту; я тут же понял, что это были фары ее автомобиля. Грохот снаружи был так силен, что вначале я не заметил, как она вошла в комнату; первое, что я услышал, был ее плач — обнаружив пустое ложе, она решила, что меня унесло штормом. Я вышел из-за шторы, подобно привидению; вскрикнув, она бросилась ко мне и обняла — к моему великому удивлению, ибо я даже не подозревал о ее чувствах ко мне. Я почти позабыл о своей астме, озадаченный мыслью о том, что бы значила ее реакция, — но очередной приступ напомнил мне о моей болезни. За ее спиной я заметил доктора, очевидно, тоже озадаченного попыткой понять происходящее; затем, взяв меня под руки, они отвели меня к дивану.

Не думаю, чтобы все те, кто пережил эту ночь в форте, забыли ее. В любом случае это был один из самых сильных штормов, когда-либо потрясавших Англию; направление ветра лишь на один-два градуса отличалось от западного — это значило, что волны штурмовали форт со всей силой Атлантики. Это было похоже на бомбардировку. Даже лежа в кровати наверху, я чувствовал, как все дрожит от исполинских водяных валов, сотрясавших скалы утеса. Шторм нарастал вместе с приливом, и оба они достигли максимума в полночь. Нельзя было и помыслить о том, чтобы отпустить доктора домой в такую погоду, так что ему пришлось остаться.

Внутренний дворик был заполнен водой; слава Богу, что это были лишь принесенные ветром гребни волн, а не сами волны. Нам повезло, что окна выдержали натиск, ибо крытая галерея была сметена, и я опасался, что ветер понесет на дом ее обломки.

Грохот шторма был неописуем. В воздухе носилось высокое пронзительное завывание бури, каждый кусок скалы и строений свистел на свой лад; к этому добавлялся мощный рокот окружавшего нас моря и громоподобные удары волн, бивших и бивших в подножье утеса. С яростным звуком по скалам стекали потоки морской воды, а сорванные ветром верхушки штормовых гребней падали во дворике с громким хлюпаньем. За всю свою жизнь я ни разу не слышал подобной какофонии.

В громком шуме снаружи всегда есть что-то угрожающее, даже если не видно непосредственной опасности; но мы не знали, что происходит там, на утесе, за пределами форта. Если бы морю удалось прорваться в одну из амбразур, у нас появились бы реальные шансы затонуть, подобно древней Атлантиде. Действительно, до этого чуть было не дошло — я обнаружил это неделю спустя, осматривая фундамент, из которого в нескольких местах вырвало целые блоки.

Итак, мы находились в самом центре грохота и тьмы, как вдруг, в дополнение ко всеобщему народному ликованию, у меня начало сдавать сердце. Мне было проще всего, так как я просто потерял сознание, предоставив остальным решать, что делать со мной в этой ситуации.

Именно тогда я встретился с Богами Моря. Мне казалось, что я покинул свое тело, и душа моя подымалась вверх, окутанная в саван. Задержавшись в воздухе над фортом, я очутился в самом центре грохота и рева шторма, но его сила была мне безразлична, ибо я теперь принадлежал к другому измерению. Неверный лунный свет появлялся в разрывах облаков, ив эти моменты я видел когорты белопенных грешней, накатывавших из Атлантики: они вздымались и опускались правильными рядами, напоминая галопировавшую кавалерию; в месте, где встречались течения и приливы, весь порядок, рушился и море превращалось в бурлящую, вспененную массу воды, кипевшую водоворотами и брызгами у подводных рифов. Когда луна скрывалась за бесформенными облаками, на землю опускалась темнота, в которой рев бури казался еще громче. Затем она вновь выглядывала, когда штормовой ветер на мгновение очищал небо, и тогда я видел риф, и стоящие в воде полузатопленные скалы, и бившие в них волны, вздымавшиеся фонтанами.

Вдруг я обнаружил, что в этом реве и грохоте был определенный ритм, и мое ухо начало улавливать грандиозную оркестровку шторма: я слышал глубокий рокот прибоя у самых скал, и отрывистый лязг волн, разбивавшихся о прибрежные скалы утеса, и тенор штормового ветра, переходивший в пронзительное пикколо между строениями форта. К этому примешивались звуки горна и колокольный звон (думаю, что на самом деле это пели во мне лекарства, хотя я считал, что это скорее психический феномен). Охваченный делирием, я парил в потоках ветра подобно морской чайке, покачиваясь на его струях.

Затем на поверхности волн начали проступать очертания лиц, рваные клочья морской пены и тени стали приобретать форму, и я увидел всадников на белых лошадях.

У некоторых всадников были шлемы и оружие викингов, другие же мчались с развевающимися по ветру одеждами и волосами; последние были Предвестниками Смерти, которые, приторочив к луке седла тех, кого сбивали с ног белые лошади, уносили их прочь в Вальхаллу. Позади мчащихся всадников, подобно волнам, виднеющимся за линией прибоя, я увидел Морских Богов — они надвигались мощно и неотвратимо, без устали, держась единым фронтом в отличие от взмывавших в воздух всадников — ведь сила моря заключается в массе водной толщи, а не в гребнях пены, срываемых ветром. Великие поднимались вместе с приливом и были так же неукротимы, как сам прилив. Их лица были величавы и спокойны; они были правителями морского мира, и в той реальности лишь их слово было законом. Лишь их милость, и ничто более, даровала жизнь всему сущему на поверхности и на границе прилива — и выживал лишь тот, кто знал это.

И я воочию убедился в наивной глупости людей, уверенных в том, что они могут стать хозяевами моря. Ведь человек живет на Земле лишь благодаря милости Морских Богов, которые могли бы затопить Землю, если бы решили объединиться в своем гневе. Я уразумел, что человеческая жизнь тщедушна, как тонкая нить, протянутая между неодолимыми силами, которые могут уничтожить ее одним дуновением, но из которых человек в то же время черпает свои силы.

На Земле существует хранилище первозданной элементальной силы, подобной фонтану жизни, бьющему среди далеких звезд; точно так же жестокость человеческой натуры черпает себя из жестокости моря, подобно тому, как человек дышит окружающим воздухом — ведь в конечном счете все окружающее, все вещи суть проявление единого целого и нет в нас ни одной части, которая не принадлежала бы богам.

Шторм разбудил во мне ту мою часть, которая отвечала зову моря, и я знал, что в человеке существует динамическая сила, которая в мгновение ока способна поменять направление. Но это должен быть человек, такой же жестокий, как и море, не заботящийся мыслями о разрушении или саморазрушении — ведь смелость и жестокость суть полюса именно этой силы, благородство которой мир позабыл, предаваясь культу любви.

Прилив сменился отливом, и море начало отступать. Начиналось утро нового дня, лекарь из Дикмаута уехал на своем автомобиле и созвонился по поводу моей болезни с одним консультантом в Бристоле и с Бирдмором; вскоре вся братия собралась в форте и занялась, как мне показалось, моим отпеванием. Доктор из Дикмаута имел невообразимое количество ученых степеней и так и сыпал книжной мудростью; старый Бирдмор имел квалификацию, позволявшую ему поставить подпись под свидетельством о смерти, — так что он говорил с точки зрения человеческой природы; но оба они крутились вокруг моего тела, как две гиены. Бирдмор склонялся к испытанному способу: накачать меня морфием и посмотреть, выживу ли я, как всегда поступал в подобных обстоятельствах. Медик из Дикмаута возражал, аргументируя тем, что такой метод противоречит позиции какого-то Хойла. Затем они принялись сыпать взаимными упреками, ссылаясь на указ о применении опасных лекарственных средств, — ив это время я перестал дышать. Тут настал черед вмешаться консультанту, который спас мою жизнь, согласившись с каждой из спорящих сторон в отдельности и влив в меня изрядную дозу своей собственной патентованной наркотической дряни, не признаваясь в том, что она из себя представляет. Я проспал до обеда следующего дня, а проснувшись, почувствовал себя значительно лучше. Я понимал, что это была за инъекция, — невозможно обмануть того, кто хоть раз попробовал морфий, — но никому не обмолвился об этом, так как в этот раз я как никогда был близок к. вечности.

Как всегда, когда Морган Ле Фэй была рядом, я быстро поднялся с постели, ибо в таком случае у меня не бывает того отвратительного ощущения, которое обычно сопровождает приступ. Мы выпили чаю, и я даже начал вполне приходить в себя, как вдруг мы услышали какой-то шум у примыкавшей к суше части форта; затем послышались яростные вопли миссис Трет. Морган вышла посмотреть в чем дело и вернулась со Скотти. Будучи не в состоянии понять, почему появление Скотти вызвало столь крайнее возбуждение, я потребовал дальнейших объяснений; мне этого тем более хотелось при виде Морган, с трудом пытавшейся скрыть улыбку.

В результате расспросов выяснилось, что Бирдмор поставил мою семью в известность о постигшем меня несчастье; заслышав это, моя сестра, напустив на себя хорошо знакомый мне вид святой мученицы, заявила, что оставляет свою миссионерскую деятельность и отправляется в форт ухаживать за мной; но Бирдмор (да вознаградит его Господь!) сказал, что ей не следует оставлять мать, и предложил приехать Скотти.

У Скотти не было своей машины, так как я всегда отвозил его, куда бы ему ни понадобилось. Нанять же машину, чтобы добраться до форта, значило выложить добрую сотню, что для Скотти было просто непереносимо. И тут ему в голову пришла потрясающая мысль — уговорить отчима отвезти его. Дело в том, что отчим Скотти, как я уже упоминал ранее, имеет небольшое похоронное бюро, а так как своей машины у него тоже нет, то он использует для своих разъездов обыкновенный старый катафалк, в котором развозят гробы и прочее необходимое. Так что к форту подъехала траурная машина с плакальщиками на запятках, в которой сидел отчим Скотти и сам старина, решивший приехать либо по причине возможности бесплатной поездки, либо надеясь на трогательные изменения в составе партнеров — точного ответа я не знаю. Стоит ли удивляться реакции миссис Трет, увидевшей дорогих гостей.

Услышав, что приехал старый Уиттлз, я тут же пригласил его войти в дом, ибо он мне очень нравился. Он вошел с испуганным видом — очевидно, ему никогда не приходилось иметь дело с клиентом в моем состоянии, так что он не знал, как себя вести и что говорить; не будучи в состоянии действовать профессионально, он явно растерялся. Чтобы облегчить ему душу, я спросил его: что он обычно делает, если сталкивается с тем, что труп находится в сидячем положении и спокойно смотрит на него. Он ответил, что все зависит от конкретного человека — некоторых ему удавалось довольно быстро разогнуть, приводя в нормальное положение. Морган сделала ему коктейль, и вскоре он совсем освоился, развлекая нас своими кладбищенскими байками. Никогда в жизни я так не смеялся! Гробовщик вне исполнения своих прямых обязанностей и сама реакция на него — это действительно очень смешно. С кухни доносились громоподобные взрывы хохота — там семейство Третов развлекало плакальщиков. Посреди празднества появился бристольский консультант, страстно желавший ознакомиться с результатами собственных предписаний; увидев экипаж. Уиттлза у дверей, он решил, что его методика лечения окончательно доконала меня. Это окончательно повергло его в уныние, вызвав мысли о безнадежной утрате репутации. Но тут вышла Морган, которая угостила коктейлем и его, и вскоре наш консультант присоединился к пирушке наверху, и один коктейль сменялся следующим, так что мое выздоровление продвигалось скачкообразными темпами.

Из разговоров выяснилось, что дедушка Уиттлза — основатель дела — начинал похитителем тел на кладбище. Видели бы вы лицо Скотти, узнавшего пикантную подробность своей родословной! Однако специалист из Бристоля спас положение, сообщив, что его дедушка был мясником. Не желая сдаваться, я рассказал присутствующим об одном своем предке, которого повесили за поджог дома. После этого опять начались коктейли, и мы перешли к обсуждению теории наследственности Менделя. В итоге, когда вечеринка подошла к концу, Уиттлз и бристольское светило расставались такими закадычными друзьями, что сам Уиттлз предложил новому знакомому показать короткий путь через болота. Так они и отправились — допотопный катафалк Уиттлза возглавлял процессию, а замыкал роскошный лимузин специалиста — заметим, что порядок следования явно нарушал привычный.