Желтые цветы для Желтого Императора

Сати Ямадзаки, Императрица Двух Берегов Ийтакоса, – Кацуо Акиро

Милый волчонок. Если ты читаешь это, значит, мои предчувствия все-таки не беспричинны. Надеюсь, боги милосердны и во дворце остался кто-то, кто успел доставить тебе письмо. Таких баку-тай было лишь трое, не удивлюсь, если они уже мертвы. Как и я. И моя дочь.

Прошло ли довольно времени, чтоб правда, хоть в отдельных деталях, словах, событиях, явила изувеченный лик? Может, ты уже что-то подозреваешь? А может, заподозрил раньше, еще когда не стало бедного Кадо? Знаешь, даже сейчас я ощутила тоску, стоило лишь написать иероглифы его имени… «Путь судьбы». Мне ужасно не хватает его.

Милый волчонок, как ни зазорно звать тебя так в таком возрасте, но позволь мне. Мои братья… оба не так чтобы любили нежности, о, эти маленькие мужчины. Ты рано повзрослел и тоже чурался любых попыток тебя отогреть, но надеюсь… надеюсь, тебя хотя бы сделала счастливым наша с Акио сказка. Акио… знаешь, только недавно задумалась, как чудно это звучит – имя твоего брата! Акио Акиро. «Солнце надежды»! Недалеко от правды.

Волчонок, прости. Пишу глупости, вместо того чтобы переходить к делу. Но, клянусь, я сделаю это, сейчас, только соберусь. Ты понял бы меня, думаю, если бы Акио… если бы в те скорбные дни и ты думал о похожем, о том, о чем думаю сейчас я. И снова! Глупая, глупая Сати! Ты мибу, ты, боюсь, думаешь о подобном чаще, чем я. Но одно я знаю: ты никогда не касался своим подозрительным умом моих братьев. Ты вообще старался не касаться нас всех. Как жаль.

Что ж. Думаю, письмо пришло с немалой задержкой: когда многое уже случилось. Так и планировалось, ведь тот, кого я опасаюсь, дальновиден и проницателен. Поэтому я пожертвовала временем: пусть буря отгремит, пусть притихнет, и тогда… И к тому же мне вовсе не хочется, чтобы ты очертя голову бросался нести справедливость, превращая Красный Город в красное месиво. Ведь я могу оказаться глубоко не права и умереть совсем не от руки того, кто…

Нет. Я больше не могу так. Я буду говорить прямо, как бы больно, стыдно и страшно мне ни было. Я должна, если хочу хоть что-то предотвратить.

Я боюсь моего славного, любимого Юшидзу все больше с каждым днем.

Когда и что я сделала не так? Может, сановники были правы в сомнениях? Может, мне стоило поменять братьев местами, отправить Никисиру, с его терпеливой душой, растить самоцветные вишни? А Юшидзу, эту молнию во плоти, послать туда, где поет океан и молчит земля? Не знаю… я не собираюсь оправдываться, почему мне увиделось так. Мне не увиделось, слышишь, не увиделось! У моего – нашего! – выбора есть история. Я даже расскажу, хотя не рассказывала почти никому. Может, это что-то тебе объяснит.

Начну издали, со странного признания. В детстве, балованная родителями, я любила убегать на лотосовое поле, то самое, у Реки. Это сейчас, как ты помнишь, оно огорожено решетками, чтоб люди любовались, но не ходили, а тогда было иначе. Вряд ли ты, с твоей любовью к красоте, не поймешь маленькую меня: даже издали это завораживает – лилово-золотая пляска лепестков в бархате листвы, у хрустальной глади под сверкающим солнцем. Ласковый шелест. Сладкие, влажные земляные ароматы. Мне было хорошо там. Пользуясь тем, что только часть поля в воде, а часть довольна и болотистой прибрежной почвой, я бродила, касаясь цветков и бутонов, я бережно срывала самые чудесные и носила домой. Меня бранили: как же так, принцесса не может гулять где ей вздумается, а если змея или разбойник?! Но я гуляла. И не понимала, что же здесь дурного.

Я поняла, когда меня позвала метка. Мой прекрасный цветок шепнул: «Почему бы не взять немного этих лотосов, не принести в дворцовый сад и не развести там? Легендарная королева Орфо тоже так делала». Легендарная Орфо… о, она мне нравилась. И вряд ли ты удивишься, что в следующий побег к Реке я прихватила садовую лопатку. Я забыла о важном. О том, что принцесса Орфо не касалась лотосов на священной земле, а выращивала их сразу в пруду. Семена же принес Скорфус, ее дерзкий черный кот с золотистым глазом, с островов Игапты. О том же, чтобы тронуть цветы, растущие в таком особом месте, как Река, и не просто сорвать для удовольствия, а потревожить корни… о таком не было и речи. И случилось то, что случилось.

Стоило облюбовать уголок, и присесть, и попытаться подкопать юный саженец, как десятки стеблей стали оплетать мои руки и лодыжки, один стянулся удавкой на шее. А цветы… дивные цветы во всю ширь разинули лепестки и зашипели, зашипели, будто голодные гуси! Я закричала – как же я закричала! – а потом стал заканчиваться воздух.

И вот я хрипела, билась, а стебли тянули меня ниже и ниже. Земля была рыхлая, я быстро почувствовала, что ухожу в топь, забилась сильнее, но уходить стала только быстрее. Видимо, боги очень разозлились. Неспроста поле раскинулось ровно там, где раскинулось: у самой кромки Реки близ дворца, никогда не разрасталось и не уменьшалось. О, если бы я знала, если бы тогда знала, что злые лотосы потом мне еще и отомстят… Но как я могла?

В земле я, безвольно упавшая, была уже почти по подбородок, но прибежали они. Мои славные Никисиру и Юшидзу. Они, оказывается, следили за мной, хотели узнать, куда я убегаю, думали, к какому юноше миловаться, хотели потом меня дразнить и выманивать у меня подарки, деньги, сладости. И вот они подскочили, и тоже закричали, и… Никисиру выхватил из-за пояса нож, и замахнулся, и стал лихорадочно рубить лотосы. Он звал меня и все просил потерпеть, он дрожал от страха, а на щеках его горел румянец гнева и усилия – так спешил он помочь. Не получалось. Стебли, которые я так легко срывала, оружию не давались, только насмешливо извивались и хлестали по лицу то листьями, то бутонами, а потом и потянулись уже к нему… я зарыдала. Горько зарыдала, поняв, что погубила весь Ийтакос! Цветы убьют нас всех. А если убьют, у трона и берегов не остается наследников! А тогда? Что делать отцу и матушке, когда истекут их двадцать лет правления? Они не успеют вырастить нового ребенка, вынуждены будут короновать кого-то из дальней родни! А там много злых, завистливых потомков тех, кто получил наместничество, но был его лишен – за плохие урожаи и прочие неудачи, за то, что вовремя не завел детей, за предательские поступки и попытки отнять императорскую тиару.

Цветы зашипели громче, стебли сдавили Никисиру кисти, и нож упал в топь. Теперь я могла видеть воочию: как зеленые жгуты обвивают его, как опрокидывают сначала на колени, потом на живот, как начинают затягивать – а он рычит и бьется, зовя то меня, то брата. Брата… Маленький Юши, которому было лет девять, стоял чуть в стороне, испуганно грыз костяшку указательного пальца, переминался с ноги на ногу и молчал. «Беги!» – крикнула я, уже задыхаясь, но он то ли не услышал, то ли не понял. «Юши! – у Никисиру было больше воздуха, и голос прозвучал четче. – Юши, спасайся». В рот ему попала земля, он закашлялся, ну а у меня уже хрустели позвонки. Юши стоял. Я видела: и к нему ползут страшные стебли, шевелятся листья, любой из которых может закрыть его личико, как подушка. «Юши!» – закричала я, и это его разбудило. Он вынул изо рта палец, посмотрел на нас, потом на нож, и я уже хотела искать воздух, чтоб запретить ему нас выручать… но опоздала.

Он отскочил чуть в сторону, будто правда хотел бежать, расставил руки… и сгреб в охапку сразу несколько стеблей, листков и бутонов. Просто сгреб и прижал к себе, словно обнимал собаку, которая давно потерялась и тут внезапно нашлась. Глаза его с удивительными длинными ресницами закрылись, лицо просветлело, и засияла метка на тонкой ручке… о, милый волчонок. Как он был прекрасен в тот момент, наш Юши в легкой пестрой коги[32] и со смешными пушистыми хвостами из волос. А главное… он что-то сделал этой доверчивой нежностью. Я почувствовала: хватка стеблей ослабевает, я могу дышать, шевелиться. Отпускали и Никисиру: он первым вырвался из плена влажной земли, помог мне, кинулся к брату. «Юши!» – Но тронуть растения он не решился. А наш брат, отпуская лотосы, серьезно так посмотрел на него, на меня – о боги, представляю, какими грязными и жалкими мы выглядели. Но он улыбнулся как ни в чем не бывало, сам к нам потянулся, и мы, подхватив его за руки, помчались прочь.

Больше я не гуляла на том поле, не думала разводить мерзких лиловых монстров в саду. Я теперь боялась их как огня; Никисиру тоже, и чудо, что Юши – он был очень болтлив – не выдал нас родителям. Так или иначе, мы продолжили жить, и вот прошло пять лет, мне исполнилось восемнадцать, а двадцать лет родителей истекли. Мне пришла пора короноваться. Никисиру к тому времени было шестнадцать, Юши – четырнадцать, но стало уже очевидно: наместники берегов, наши дальние родственники, плохо справляются и будут низложены. Левый и Правый берега достанутся моим братьям, пора думать, какой кому. Я – новая Императрица. Мне решать. Мне… И все это время маленький Юши, усмиряющий лотосы, жил в моей памяти. Жил, хотя подросший Юши стал совсем иным. Забавно, они будто поменялись местами: Никисиру совсем разлюбил оружие и охоты, теперь в свободные часы он чаще возился в саду со мной или читал в беседке; Юшидзу, наоборот, прибрал к рукам сердца учителей по боевым искусствам, да и охот не пропускал. Волки, лисы, тигры… он настигал всех.

Вскоре после коронации вы с братом пришли в мою жизнь. Акио стал моим супругом, и мы забрали тебя, я какое-то время жила в счастливом любовном наваждении. Подумать только, судьба моя ведь пересеклась с судьбой Орфо еще в одном: я вышла за врача! За прекрасного врача, который… впрочем, прости мою нежность, я просто все еще очень люблю мужа. Так или иначе, через год срок выбора подошел окончательно.

Решившись, я позвала братьев и поставила перед правдой: скоро они получат власть. Никисиру – сейчас, Юшидзу – через пару лет. Я боялась их ответов, и не зря. Юши помрачнел, Никисиру опустил глаза. Они переглянулись – о, эти взгляды мальчишек, где девчонке не место. Тишина провисела несколько холодных секунд. Наконец Никисиру сказал:

– Что ж. Я готов забрать берег, где тяжелее. – Глаз он так и не поднял.

Я прекрасно поняла, что он имеет в виду. Я видела: взгляд Юши бегает по моим золотым императорским одеждам, по самоцветному сиянию на кончиках волос. Его волосы тоже переливались, быстро, нервно… Я шепнула:

– Правильно я понимаю, ты готов пойти на Правый берег?

Никисиру кивнул.

– Справишься с вишнями?

Он пожал плечами:

– Можно подумать, есть выбор. Чтобы с ними мучился Юши, я точно не хочу.

Мучился… я была рада, что нас не слышат старые канрю[33] отца, те, кого мы с Акио оставили, потому что не могли пока полностью пересобрать Совет. Они многое высказали бы и брату за такие слова, и мне за то, что не ударила по губам. Оскорбить наше сокровище! Благословение, посланное, чтобы спасти редеющее человечество! Боги доверили саженцы нам, только нам! Не жадной Гирии, не хитрой Игапте, не грязнулям с Дикого континента – нам! От нас это благо расходится, как кровь по жилам, более нигде не приживаясь. Но я не могла поспорить, вишни капризны. И каждый плохой урожай – а урожаи при последнем наместнике были хуже и хуже – бил по казне, ведь больше почти ни в каких наших товарах соседи не нуждались. Точно объяснить беду никто не мог, но все подмечали: от наместника зависит многое. Тот, кто стоял на Правом берегу, троюродный брат матери, был хил телом, уныл нравом и вишни не любил. «Они пьют мою кровь», – вечно жаловался он. И, уверена, вишни слышали. Прошлое подтверждало наши догадки: лучшие урожаи получались при сильных, веселых, жизнелюбивых, добрых наместниках. Никто из приходивших в те края ради денег и власти не приносил Правому берегу счастья.

– Ты повторяешь ошибки, – сказала я тихо Никисиру, и он опять понурился.

– Обещаю, что научусь почтению.

Я колебалась. Снова я посмотрела на Юши – красивого, стройного, высокого Юши, который рядом с более крупным братом выглядел как изящная черноплодная рябина рядом с разлапистой сосной. Юши вплел сегодня ленты в прическу, они переливались так же, как кончики волос. На щеках играл нервный румянец. Я залюбовалась братом, и образ – рябина – резко сменился в голове другим. Нет, нет, Юши сам – вишня. Во плоти. Снова ожило воспоминание: как я умираю в земле, как брат обнимает мерзкие лотосы и спасает меня. И его сверкающая метка, метка, как у меня, но явно сильнее! Боги… боги, почему же он молчит? Хотя понимаю, он не хочет, не хочет…

– Что ты так жалобно глядишь, сестра? – тихо спросил он, и Никисиру удивленно вскинулся. А я, наоборот, потупилась. – Хочешь о чем-то спросить?

– Чего желаешь ты? – выдавила я и облизнула губы. – Юши… ты желаешь пойти на Левый берег, к океану?

Брат рассмеялся. Его чудесные глаза приняли отстраненно-мечтательное выражение, и он игриво подпер рукой голову, пригибаясь к подлокотнику дивана. О, этот диван, как и всю западную мебель, заполонившую некоторые комнаты нашего дворца, он обожал.

– Я желаю… желаю, чтобы наш край процветал. – Тон его чуть переменился. – А вот чего я не желаю, так это чтобы мне уступали легкую работу как младшему. Я, – он улыбнулся краем рта, но сейчас я понимаю, это была не шутливая, а угрюмая улыбка, – буду посильнее тебя, братец. И даже тебя, Сияющая, Цветущая старшая сестрица!

– Нахал! – возмутилась я в шутку и, смеясь, бросила в него тронной подушкой.

Он состроил мне гримасу и, враз превратившись из ленивого кота в ловкую рысь, бросил подушку в Никисиру. Попал в нос, тот заворчал и полез в драку, и вот они уже повалились на диван, грозя сверзнуться на пол. Я веселилась, смотря, как они борются, но в конце концов произошло ровно то, что и всегда: ловкий Юши оседлал брата, вдавил в диван, сжал руки и завел за голову. Да, Никисиру крупнее, но сам помнишь, как он порой неповоротлив. Эти их игрища не менялись со времен, когда оба научились драться.

– Что ты хочешь сказать? – тихо спросил вдруг Никисиру, перестав вырываться.

Юши, красный и растрепанный, наклонился к нему, но глаза стрельнули в меня:

– Ровно то, что и сказал.

Никисиру сильно нахмурился и сдул со своего лица прядь его волос. Я, потеряв терпение, поднялась, подошла и, встав рядом, положила обоим руки на головы.

– Вы меня убьете этим всем. Юши, я…

Он вскинулся, и я осеклась. Провалилась в его взгляд, потерялась… а еще увидела в глубине зрачков свою надежду. Они предстали передо мной – рощи в серебристых нарядах, чудесные превращения цветов в драгоценные камни. Я… сердцем я в тот момент уже знала, как нужно поступить, что лучше для Империи. Но то Империя! Знала я и другое: Юши… Он юн! Ему нравятся охоты, веселье, иностранные гости. Нравятся пиры и прогулки. Больше же всего ему нравятся победы. Что он будет чувствовать на берегу, где в последние лет десять было скверно, где придется исправлять недоработки другого наместника и возвращать волю к жизни и труду? Люди там сейчас понурые, от садовников до канрю. Привыкли: сколько ни выбивайся из сил, ни щедрых урожаев, ни щедрой награды за них не будет.

– Юши… – уверена, звучало скорее как мольба, чем как просьба, тем более приказ. – Юши, если ты правда настолько храбр и стоек, если твои слова не просто слова… я потерплю еще пару плохих урожаев. А потом, когда тебе исполнится семнадцать, я могла бы – только если ты готов! – отдать тебе Правый берег.

Никисиру глянул на нас с удивлением, лицо Юши не переменилось. Он выпустил брата, встал, принялся оправлять волосы и одежду. Никисиру, скрипнув диваном, сел. Я прочла в его глазах упрек. Что бы там ни было, Никисиру всегда пытался отгородить Юши от забот и тревог. И сейчас он, скорее всего, в мыслях ругал меня: ну куда нашего маленького – в такой край, куда ему – оправдывать ожидания, которые оправдать очень, очень сложно? А в меня будто вселился сладкоречивый дух Гестет, нашей прекрасной Старшей богини. Я уже не успокаивалась:

– Я верю, что эта земля по тебе! И владеть ею – огромная честь! У тебя особенное сердце, Юши, ты силен, прекрасен, и, как мне кажется, тебе нужны новые свершения. Я знаю, дворцовая опека тебе все чаще в тягость, учиться ты устал, и…

Юши завел за уши волосы и положил ладонь мне на плечо. Она была тверда и горяча.

– Я услышал тебя. Ты видишь меня там. – Углы его рта приподнялись лукаво-печально. – Правда надеешься, что на моем сердце получатся хорошие урожаи и мы снова пополним казну?

– Не знаю… – пролепетала я. Не хотелось посвящать его в такое, не хотелось самой это проговаривать, но пришлось: – Понимаешь, Юши… казну нужно не просто пополнить. Ее нужно наполнять. Уже через зиму нам будет едва хватать, чтобы купить еду для скудных провинций. Спрос на шелка упал из-за дешевых западных копий, наши дивные мечи и ножи, что куют в Центре и любят по миру, дороги, но их невозможно делать больше без ущерба качеству, да и руд не хватает. Правый берег весь в вишнях, и обычные поля уже совсем не балуют; Левый по-прежнему еще способен прокормить не всех, да и не можем мы есть одну рыбу, нам нужны фрукты, овощи и из злаков хотя бы побольше риса, иначе пойдут болезни. А соседи в Маджедайе сообщили, что поднимают цены! Они ведь знают, мы купим все равно, не с других же континентов везти, так половина сгниет в пути или разграбят физальские пираты, чтоб им!..

Никисиру открыл рот. Я знала, он готов снова предложить себя на Правый берег, но также знала: это бессмысленно. Никисиру терпелив и добр, но к вишням относится примерно как тот, кого мы хотим сменить. Слова «Мучиться с ними» уже дали понять многое. Насильно он вишни не полюбит, его удел – цветы в моем саду. К тому же метка… сколько надежд у меня было на то, что метка Юши особенная! И я приложила палец к губам. Юши меня понял.

Его рука соскользнула с моего плеча, и он прошел мне за спину. Я развернулась – и увидела, что идет он к Малому Трону, месту, где я недавно сидела. Для разговора я выбрала комнату с самыми плотными стенами, обычно канрю приводили сюда иностранных гостей обсуждать планы, точно не предназначенные для чужих ушей. Она выглядела как обычная юхиро[34] в западном стиле: вся эта резная мебель, нагромождения ненужных предметов вроде питьевого фонтана, картин и вытканных тряпок, которые гирийцы, арканцы и физальцы зовут гобеленами. Два гобелена – золото на крови, деревья, смутно похожие на вишни, но зловещие из-за черных плодов – висели и за Малым Троном, куда Юшидзу, подойдя, небрежно опустился. Я не одернула его: да, это было запрещено, но ведь никто не видел.

Я лишь смотрела на него – грациозно раскинувшего руки на подлокотниках, забросившего ногу на ногу, покачивающего узкой стопой. На остром меховом носу его полусапога поблескивал золотой бубенец, и при каждом движении «дзинь» пел в ушах. Никисиру снова открыл рот – думаю, чтобы согнать брата. Я снова велела молчать. Сейчас я понимаю: первый страх шевельнулся во мне в тот мирный миг, вскоре после того, как мои славные мальчики повалялись на диване и помяли друг другу бока. Но тогда мне некогда было заметить в себе это чувство.

Юшидзу хитро сощурился, облокотился о резное дерево, опять подпер рукой голову. Улыбнулся. Радуга в его волосах пробежала от корней к самым-самым концам и замерла.

– Что ж, – сказал он. Золото в глазах чуть искрило. – Что ж, сестрица, плох тот принц, который, будучи в силах помочь, даст своему народу голодать. Я понял тебя, да ты меня и не удивила, я многое вижу и сам. Если казна правда еще вытерпит пару неурожаев, я согласен. Я стану наместником Правого берега. И ты его не узнаешь.

Он говорил решительно, задорно, весь будто светясь изнутри. Никисиру, как и я, не сводил с него глаз, а он уже глядел куда-то поверх наших голов. В будущее?

– Мой дорогой брат! – Я не сдержала чувств, просто подскочила – и опустилась перед ним на колени, как, думаю, древние люди опускались перед богами, когда те являлись дать первые метки и первые Правила. – Юши… у меня нет слов.

– И не нужно. – Он склонился, лбом прикасаясь к моему лбу и освещая мой тревожный мир новой улыбкой. – Не нужно, сестрица, нет. Словами все равно ни за что не расплатишься.

Волчонок, ты не насторожился бы сразу, услышав это? Но я только кивнула и принялась обещать всяческую помощь, поддержку берегу, пока он не поставит его на ноги, и переговоры – с мерзавцами маджедайцами, я по-прежнему надеялась сбить цену хотя бы на фрукты. Юши слушал, закрыв глаза… впрочем, мне все чаще кажется, что вовсе он не слушал. Думал о своем. Выпрямился, только когда подошел Никисиру, приобнял нас обоих и потрепал по плечам, но потом, когда мы немного вместе постояли, велел:

– Так. А ну-ка верни трон сестре.

Юши с улыбкой встал и помог подняться мне. Его рука сжимала мою руку. Твердая, горячая, цепкая – как когти хищной птицы.

– Присаживайся.

Я покачала головой. Что-то во мне надломилось, но я не понимала что. И я лишь сказала:

– Что ж, Никисиру. Значит, тебе – и твоей невесте, и малышу в ее чреве, – время собираться на Левый берег.

– Забавно, – улыбнулся брат. – Все-таки придется Юкино вернуться на родину деда.

В тот же год он уехал, женился на своей детской любви, дочери нашего канрю по торговле, и родилась Джуни. Затем уехал Юши. Я была счастлива и гордилась ими.

Никисиру помогли терпение и сметливость: скромные поля и рощи Левого берега при нем давали те же урожаи, зато ни злака, ни плода не пропадало из-за воровства, пожаров или нерасторопного сбора. Он взял кое-кого из центровых кан и баку, умных, но слишком молодых и неродовитых для высоких должностей в столице, – и поставил начальниками в своих провинциях, чтобы следили за всем этим, чтобы боролись с разбойниками и пиратами. Он же привез с Дикого континента карликовую желтозубку, и в паре провинций она стала подспорьем. Придумал соревнования для рыбаков, корабелов и шелковых мастеров, чтобы и эти люди гордились своими навыками, трудом и вкладом в общее благо.

Юшидзу тоже сотворил чудо: в первый же год его правления урожай вишни мы собрали удивительный. Мы с Акио были потрясены… я никогда не забуду первое Благословение, в котором Юши участвовал, тогда он обнял одно из деревьев, как когда-то обнимал лотосы. У меня захватило дух. Я даже подумала на миг… а нет ли в брате чего-то божественного, тайного? Я не знала. Я лишь чувствовала, как бремя на моих плечах ослабевает. Я знала: Правый берег вот-вот снова станет тем, чем должен быть. Святыней и сокровищницей.

Ну а мы с Акио строили то, чего больше всего не хватало, – больницы, школы и крепкие отношения с остальным миром, в надежде чем-то, кроме вишен, прославить Ийтакос.

Так мы и зажили. У нас с Никисиру уже родились дочери, у брата появился еще сын. Юши семью не заводил, вел образ жизни, похожий на прежний: охоты, гости, ярмарочные бои, праздники, флирт. Я не отчитывала его, понимая: все время между этими яркими точками он трудится с народом, как подобает. А когда не трудится – должен появляться в рощах, ходить по их земле, среди корней. Ну и как могла я осуждать его? На семью тоже нужны силы. Лишь раз я заикнулась: «Юши, но кому ты передашь наместничество, если захочешь оставить его себе?» Я намеренно сказала так: «Ты захочешь», – хотя обычно решение за Императором. Но я не представляла, как могла бы низложить его после всего. Юшидзу лишь улыбнулся: «Могу, как ты. Пригреть какого-нибудь волчонка, только еще и воспитать под себя!» Этим он поддразнил меня, напомнив: воспитал тебя ты сам и немного – Кадо и его кан. Но я скрыла обиду.

Юши стал сдавать и странно вести себя четыре зимы назад. Началось просто: братья, как всегда, приехали к нам провожать год – и я обратила внимание, как плохо Юши выглядит. Он был слишком желтым, даже для нас; волосы потускнели, поредели. На одной из охот он упал без чувств, и во дворец Никисиру вез его на своей лошади, то и дело кидая на меня тяжелые взгляды. Предыдущие наместники тоже падали в обмороки – но обычно в последние год-два своего двадцатилетнего срока, не на середине! Врачи не находили у них недугов, лишь усталость. За это я и уцепилась, сказала брату дрожащим голосом: «Он утомился, в этом году такой хороший урожай…» Никисиру не ответил. Мы привезли Юши, препоручили врачам, сидели с ним сами – как в детстве: тогда мы всегда приходили к постелям друг друга в часы болезни. Вскоре он очнулся. Он уже выглядел лучше, посмеивался и уверял, что мы должны просто еще больше его любить и ценить. «Куда больше!» – проворчал Никисиру, который и руки его все это время не выпускал. Я только покачала головой, поймав их взгляды. Я хотела сказать им: «Вы – мое все», но не смела, боясь, что засмеют. Или что Юши… попросится в отставку?

За праздники он падал в обморок еще не раз, и выхаживать его вызывался сам Акио. Ему тоже было стыдно, он хотел разделить со мной вину и выказать благодарность, но сейчас я понимаю: не стоило. Не стоило ему сближаться с Юши. Не стоило отвечать на праздные, невинные вопросы: как живется Императору, что Император делает. Акио рассказывал бесхитростно: о городах, бодро вырастающих в Центре, о кораблях, спускаемых на воду, о новых больницах и гостях. О прибыли за вишню, об урожаях и улове Никисиру. Ты сам знаешь, таков был Акио: легкий на подъем, готовый на любую работу, не замкнувшийся, в отличие от тебя, даже когда ваша семья… прости. Я лишь к тому, что, не будь он моим супругом, тоже мог бы стать для Правого берега неплохим наместником, о чем Юшидзу ему и сказал, уезжая в тот год, и добавил: «Да. Вот бы поменяться местами… ненадолго». «Вряд ли Сати бы одобрила, – ответил мой добрый муж. – Но, если будешь болеть, пожалуйста, зови, я приеду сам. Помни, мы – семья». Юшидзу улыбнулся и пообещал: «Что ты, нет. Больше я не заболею, обещаю, я вас так не подведу».

Душа моя была не на месте. Что я сделала? Приказала кое-кому из старых слуг, уехавших с Юши, следить за ним и докладывать о его здоровье. Я знала: он будет молчать. Слишком горд, упрям, любит потрясать великолепием, ненавидит слабость. Так и вышло. Он молчал. Молчал, хотя обмороки начались, едва стали завязываться вишневые плоды; молчал, а на меня сыпались депеши: «Пролежал в горячке три дня», «Не ест четыре», «Пошла кровь из носа…». А ягод было много. Еще больше, чем в прошлый год, они наливались спелостью. Я металась по дворцу, пугая Рури плачем, я не знала, как смотреть в глаза Никисиру, если, например, Юши не станет… но первой сдалась не я, сдался Акио – и поехал к нему, не объявляя о визите.

С Юши он пробыл несколько дней, не застал ни одного обморока, да и выглядел брат хорошо. Был свеж, весел, целыми днями работал, а потом гулял. Акио не заметил в Юши ничего странного… поначалу, пока однажды тот не затащил его купаться в озеро близ старейшего на берегу сада, недалеко от дворца. Тогда-то Акио и заметил ее – свежую, большую рану у Юши на груди. Встревоженный, спросил: «Кто напал на тебя?» Юши отнекивался, но сам знаешь: в вопросах здоровья Акио было не переупрямить. Брат сдался: «Я сам. В грозовую ночь перед самым твоим приездом, здесь же, когда тоска и усталость затмили разум. Вот под тем деревом. – Он указал на самую высокую вишню, что нависала над водой, почти купая в ней ветви. – Но я остановил себя вовремя, как видишь. Прошу, не сообщай сестре».

Акио ничуть не утешился, наоборот. Он был потрясен тем, что его славный друг, да и пациент, в котором он видел много света, едва не свел счеты с жизнью. «Как ты мог?» – спросил он. «Даже императоры устают, разве нет? – отозвался Юши, взял его ладонь и приложил к своей груди, точно к ране. – Но все уже в порядке. Слышишь? Даже мое сердце бьется ровно». Акио показалось, что руку его обожгло – так он испугался, так спешно потребовал: «Обещай больше так не делать! Лучше уж я правда займу твое место, славная наследница у нас уже есть!» Юши лишь рассмеялся и больше о плохом не говорил, ну а вскоре Акио вернулся домой.

Как ты помнишь, на следующий день его не стало.

Милый волчонок, мне так больно… Накануне я совсем разгрустилась, и назавтра Акио пообещал мне сюрприз. Ушел поутру из дворца – а через несколько часов его труп нашли в заводи за лотосовым полем. Они утянули его! Утянули с земли и утопили, как чуть не убили меня. Чудовищные следы на горле, руках… ты видел сам, не стану бередить рану. Я написала это, лишь зная: теперь ты сложишь два и два. Предположишь то же, что я: не поделился ли Юши с Акио нашим приключением, не сказал ли, что я когда-то любила лотосы? У Акио не было ни ножа, ни лопатки. Но не решил ли он сорвать мне цветов? Он, конечно, должен был понимать, что после пережитого страха такой сюрприз меня не порадует, но зачем-то он ведь туда отправился? Его могло вести и любопытство, я всегда чувствовала это – его желание правда стать частью нас. Увы, таков удел всех пришлых – жен и мужей, которых выбирают члены правящих семей. Божественное Правило Равнокровия позволяет императору жениться и на нищенке, но нищенка эта, став императрицей, даже в шелках и золоте помнит, кем была. И ей придется много трудиться, чтобы двор и окружение супруга если не полюбили, то хоть приняли ее по-настоящему. Акио… думаю, он был встревожен. И, как и ты в своей работе, решил пойти по следам. Собрать несколько наших воспоминаний и нащупать корни беды. Или… кто-то навлек ее на нас каким-то немыслимым образом? Не знаю.

И вот я осталась вдовой, а братья, поддерживая меня, стали чаще приезжать ко двору. Юши больше не падал в обмороки, Никисиру брал с собой детей: и принца Асагао, и приемыша-косё, Мэзеки, ну а принцесса Джуни вообще большую часть времени жила со мной и Рури, о славная девочка и наша опора. Скорбь точила меня. Рури огорчала скромными успехами и ранней, неразборчивой, так похожей на мою влюбчивостью – но с дядюшками преображалась, старалась казаться лучше, чем есть, ее раненое сердце искало замену отцу. В общем, каждого приезда Юшидзу и Никисиру я ждала как праздника. И не сразу заметила новые тревожные тучи над нашим маленьким миром.

Сначала были тренировки. Юши решил помочь Рури овладеть даром. Ты помнишь ее вечные проблемы с концентрацией, она не могла даже удержать поднятый взглядом предмет дольше пары мгновений, не то что переместить. Зато когда злилась, у нее всё и все летали! Юши придумал забаву – состязание. Такое: он подбрасывал повыше, например, два яблока, и, пока Рури должна была волшебством – не злясь при этом! – взорвать первое, он прыгал и мечом рассекал свое. Либо другое: он удерживал пиалу с молоком на кончике пальца, а она – взглядом. Они считали очки, и проигравший выполнял желание победителя. Нетрудно угадать: поначалу Рури проигрывала все время. Юши, конечно, был милостив и не просил ничего сложнее, чем «Отдай свое пирожное», «Почитай мне стихи», «Обмахни меня веером», но мою девочку и это удручало. Я уже хотела все пресечь… но тут она начала побеждать. Я не верила. Юши добился такого за полгода! Вот только кое-что в тренировках смущало меня сильнее, чем проигрыши дочери. Юши не всегда ограничивался яблоками. Порой в воздух он подкидывал змей, крыс, птичьи яйца. Что-то живое. Я прекрасно понимала: Рури, как и все Ямадзаки, должна уметь сражаться и при этом остаться безгрешной, не убить ни одного человека. Но как же мне не хотелось, чтобы она попробовала кровь в столь юном возрасте! Об этом я сказала и Юши, и, казалось, он понял меня. Увы, к тому времени Рури уже разорвала пару крыс и расплющила пару ядовитых змей.

Потом были цветы. О, цветы… те самые проклятые лотосы, они снились мне, а потом я иногда находила их на подушках, просыпаясь. Я бранила слуг, допытывала часовых, но никто ничего не мог объяснить. Особенно страшно становилось, когда я находила еще мокрые кусочки тины на полу. Не будь наши боги строги к отлетевшим душам, не отправляй их сразу на перерождение или в Рой, я ведь правда решила бы, что это Акио, мертвый Акио передает мне привет. Сейчас, в свете всего, я предпочла бы, чтобы так и было. Увы. Едва ли.

Следующими были поцелуи. О, волчонок, тебе не понять, каково растить дочерей! Говорят, самый трудный возраст с шестнадцати, и так, наверное, у большинства, но наша семья какая-то неправильная. Я была дурной девчонкой в тринадцать, и Рури такая же. Ее дар с обретением женской сути взбесился, сама она снова, как до сближения с моими братьями, стала капризной и беспокойной. Но особенно мальчики, мальчики… Ох… Глаз ее все время на кого-то падал. Ненадолго, и это тоже казалось мне неправильным. Вот она, присев на камешек, мило беседует с сыном садовника, вот пробралась в кухонный черный ход поболтать с поваром, несущим фрукты, вот кокетничает с кем-то из стражи, не разбирая возраста, – а мне остается держать маску спокойствия и радоваться, что эти люди хотя бы не отвечают ей взаимностью, скорее пугаются. Рури, Рури… я бы относилась к этому проще, не скажи она однажды совершенную мерзость. Я ругала ее за очередной флирт, упрашивала быть тише еще хотя бы года три, а там мы подыщем ей супруга! Так знаешь, что она заявила в ответ на шутливый вопрос, за кого бы она хотела замуж? «За дядю Юши!» Тут же, конечно, поправилась, вспыхнув как пион: «За кого-то похожего». Ох… Мы быстро закончили разговор, но теперь каждый раз, когда Рури общалась с Юши или с любым мальчиком, я начинала думать об этом. И обращалась с ней еще строже.

Может, для тебя все это звучит как глупости испуганной, усталой женщины. Ты поднимаешь бровь, думая: «Ну и что?» Может, ты и прав, а я глупа и труслива. Ведь мы все еще здесь: Рури приглядела очередного мальчишку, наконец кого-то достойного – Мэзеки. Я не удивлена, он так похорошел! У него стали такие же тонкие красивые черты, как у Юши, он грациозен, силен и обходителен. Братья и племянники со мной, мы хорошо проводим время, не ведем двусмысленных разговоров, а вот цветы… цветы снятся мне в кошмарах. Да и вишни тоже.

Юши… Юши все так же чарующе красив, мрачен и устал. В обмороки он не падает, но во взгляде его я иногда ловлю что-то пугающее, в словах – боль. А еще он не очень-то уважительно отзывается о богах, заявляя немыслимое: что пора бы им перестать обращаться с нами как с прирученными обезьянками (обезьянками, именно так!). Однажды, под действием вина, он высказался прямее: хорошо бы боги забрали все свои мерзкие разрушительные дары, от Правил до вишен. Хорошо бы они, эти чужаки, всегда жившие на Святой горе, никогда оттуда не спускались и не мешали нам идти своим путем.

О волчонок… ты сам, думаю, понимаешь, какие это все тонкие материи, легенда о нашем с богами сближении действительно далека от трогательных сказок о детях и родителях. Но сравнение с обезьянами… пусть обезьяны – наша родня, пусть наши предки, едва произошедшие от них, и вправду лишь привлекли случайно божественное внимание, забравшись на гору и украв пару ценностей, чтоб обогреть пещеры… Это ведь неблагодарно. Мы всем обязаны богам. Чем, например, был Ийтакос, пока у нас не появились вишни? Непримечательной громадиной на задворках мира, где только и умели ловить рыбу, ткать да сеять рис. Большая мировая кормушка да прялка – так нас звали за глаза и храбрые мореходы физальцы, и игаптяне с их золотыми гротами и плантациями лекарственных трав, и утонченные гирийцы с их чудесными мраморными карьерами, самоцветными островами, пастбищами, оливковыми рощами… и где они сейчас, все эти цивилизации-гордецы? Распались на обломки, которые забыли половину собственных секретов, растеряли сокровища и славу. Я говорю это и брату, но он лишь усмехается. Потерял все уважение к нашему наследию.

Я чувствую: Юши… Юши злится. Да, тут и моя вина: в последние две-три осени я не была с ним достаточно ласкова, я хвалила его за славные урожаи, но позволяла себе просить еще немного больше. Сам помнишь: деньги нужны были нам на новые больницы и школы, потому что население растет; на дороги, корабли и порты, на лекарства, одежду, древесину! Не говоря уже о нуждах кан и армии… Маджидайский мандарин, этот мерзавец, все чаще пишет с теми омерзительными предложениями, о которых я говорила: что не против был бы обладать мной, обладать нами, обладать Ийтакосом (разумеется, он зовет это «священный союз»). Не знай я, что он ленивый жирный трус, – заподозрила бы, что бедного моего мужа убил он в надежде все обстряпать. Ох, глаза бы мои его не видели! Впрочем, это все же ненужное отступление.

Юши надломлен, и душа его, кажется, блуждает во тьме. Я потеряна, не могу поговорить о своем страхе даже с Никисиру: зная их близость, я вовсе не уверена, что мой добрый средний брат не бросится все улаживать напрямую. Что почувствует бедный Юши, услышав: «Сестра теряет доверие к тебе и подозревает, а не хочешь ли ты занять ее место?» Что он почувствует, если я глубоко не права? Не знаю. Не хочу знать. Поэтому буду просто ждать и стараться провести время счастливо. Так, как мы проводили прежде.

Странное письмо, да, волчонок? В нем нет и не будет указаний, потому что… я не знаю, какие дать. Наверное, одно: если я вдруг погибну, и погибну в обстоятельствах столь же странных, сколь Акио, не оставляй это так. Ищи следы. И прежде, чем искать их, например, в Маджедайе, присмотрись к тем, кто остался цел и занял мое место. Я не могу сказать прямо: «Не доверяй Юшидзу». Возможно, он, наоборот, тот, кому стоит доверять. Так или иначе… оставайся зорким. Не обманывайся. Не покупайся на высокие посты, которые тебе предложат, и политические поручения, от которых потом не отмоешься. Тебя захотят сохранить, я уверена. И будут правы.

Ты далеко сейчас, ты весь в своем расследовании, и, может, к лучшему, что я не вовлекла тебя в круговорот страхов раньше… но может случиться так, что после моей смерти ты останешься единственной надеждой нашей семьи. Никисиру добр и стоек, но прост и недогадлив, не удивлюсь, если в темные времена он растеряется и станет пешкой в чьей-то игре. Юшидзу… руководить им может то, что я должна была прочесть много лет назад.

Какой же ценой я получила эти хорошие урожаи, волчонок… возможно, жизнью за них я должна была заплатить намного раньше. Но пока – да пребудет с нами Империя. А если погибнет она – пусть останется то, что можно защитить, исцелить и взрастить заново. Найди тех, кто сумеет сделать это, волчонок. Найди. Ведь это всегда было твоим настоящим призванием.

А предателей утяни в могилу за мной. Все ради Империи.

Я всегда верила в свет твоей опаленной души, помни об этом.

Сати.