Желтые цветы для Желтого Императора

2. Пестрая лента в пальцах бродяги

Еще в полусне, судорожно пройдясь ладонью по подушке, Окида почувствовала: наволочка опять мокрая от слез. Очередное гадкое пробуждение среди ночи, кошмар о земле и крови.

Какое-то время Окида бездумно смотрела на бледный узкий силуэт ладони, замерший на такой же бесцветной ткани, а потом сжала кулак, резко села и сощурилась в темноту.

Брат вернулся. Ну, слава богам, этот гуляка здесь.

Харада сопел на соседнем футоне[24]. Не разделся, даже покрывала не взял – лишь завесился патлами от лунного света, который легко сочился в комнату сквозь хлипкую оконную загородку из дешевой бумаги. Молочно-голубые полосы лежали на синих концах его волос, на плече, на бедре и делали привычную позу – Харада свернулся клубком, подтянув колени к подбородку и обхватив их, – еще тревожнее. По крайней мере, Окида с этой выпустившей когти тревогой ничего сделать не могла. Прежде брат спал иначе – на спине, растянувшись во весь немалый рост, разве что не раскинувшись морской звездой. Это раздражало многих в отряде, Окиду в том числе, – особенно в походах. А потом случилась Братская Бойня. И Харада стал спать вот так, будто зародыш зверя. В этой позе Окида нашла его там, на подступах к столице, израненного и наполовину зарытого в землю.

Нет. Нечего опять думать об этом, ей и так это снилось. Больше земли. Крови. Тел, передавленных и переломанных.

Взгляд соскользнул с брата, и на полу она предсказуемо увидела еще фигуру. Вот оно что, вот почему Харада без покрывала. На грубой шерстистой дерюге, завернувшись в нее же, как кусок рыбы в гороховый блинчик, лежал Мэзеки – его Окида опознала по торчавшим из кокона тонким перемотанным ногам. А вот лицо спрятал. И как только дышал?

Окида вздохнула: зная, через что этот детеныш прошел, она не удивилась бы и другим странностям. Разумеется, он прятал лицо; разумеется, боялся. Бедняга. Даже захотелось разбудить брата, пару раз пнуть и заставить уступить Мэзеки постель. Не убудет, если раз вздремнет на полу. С другой стороны, с чего бы? Мэзеки за свои скитания явно устал, но и Харада устал, он сегодня вообще-то бился. По всему выходит, что футон должна уступать она. Все равно же не спится.

Окида бесшумно скатилась на пол, подползла к «блинчику» и ткнула наугад пальцем. Мазэки подскочил, завозился, скорее всего, ища припрятанный нож, и Окида поспешила успокоить его:

– Лезь в постель, детеныш, а я пойду-ка прогуляюсь, голова разболелась.

Из покрывала все-таки посмотрели сонные глаза. Мэзеки пару раз моргнул, Окида улыбнулась и шепотом велела снова:

– Лезь в мою постель. А то закачу туда. Надо выспаться, у нас впереди долгий путь.

Он пробормотал благодарность и вместе с одеялом уполз на ее футон. Окида невольно отметила: детеныш двигался, даже спросонок, довольно ловко и не шумел. Не скрипнул ни одной половицей – а это сложно, пол в рогэто сильно испортила океанская сырость.

Быстро одеваясь, Окида спиной чувствовала любопытный взгляд. Она терпеть не могла этот навык, вкалачиваемый в асигару и асиноби с юности, – костями ощущать, когда на тебя смотрят. Полезно в бою и разведке, но когда ты полуголая и на тебя таращится ребенок…

– Ты красивая, – прошептал Мэзеки.

Окида зябко повела лопатками и накинула рюхито, пряча и пару шрамов, и рисунок – большого, во всю спину, ската-бабочку. Мотнула головой, не давая волосам влезть под ткань, запахнулась и принялась опоясываться.

– Ты еще и понимать-то в этом не должен, – наконец развернувшись, пробормотала Окида, злясь на себя за смущение – все-таки красивой, да так искренне и восхищенно, ее не называли давно. И прижала палец к губам: – Спи давай, женский угодник. Надеюсь, ты хотя бы не подлизываешься…

Мэзеки улыбнулся глазами и нырнул в свой «блинчик», к счастью, решив не наблюдать, как Окида натягивает штаны. Уже заплетая небрежную косу, она сама на него уставилась. Мда… Все-таки правильно Харада оставил его на полу. Слишком дерзко и непонятно этот детеныш себя ведет, что-то в нем есть странное. И, кстати, лучше бы этот горе-наниматель, вместо того чтобы сомнительно чесать языком, сообщил, что там решил Харада.

Впрочем, ответ был очевиден. Вряд ли иначе брат притащил бы Мэзеки сюда. И слава богам. Чем-то он понравился Окиде. Может, тем, как спокойно сидел на скалах рядом, как посматривал в мрачные волны и как в конце концов просто сказал: «Я вижу, ты несчастная. И мне почему-то кажется, это не пройдет, если ты ничего не сделаешь». Будто маленький старик.

Окида в последний раз обернулась. Теперь за ней осоловело следил Харада – ну разумеется, у брата беспокойный сон после спиртного. Он завозился, хлопнул глазами и открыл рот. Окида отмахнулась: «Нет, я не собираюсь трепаться, лучше проспись, пьяница, завтра долгий день». Харада прочел это по лицу: стыдливо уткнул нос в колени. А потом шустро вытянул руку, сдернул с ног Мэзеки второе покрывало и забрал себе. Окида, хмыкнув, выскользнула за дверь.

Она быстро покинула тихую рогэто, где они были единственными постояльцами, и так же быстро пересекла спящую деревню. Запретила себе сердиться: ну, погуляли и погуляли, осень – жирное время, ярмарочно-урожайное, много и боев, и пирушек. Тем более сейчас: пока не вступил в силу закон об обязательном земледелии, пока не нужно ни скакать вокруг капризных вишен, ни гнуть спины, распахивая скудные поля, люди веселятся как в последний раз. Для кого-то и правда последний: голова полетит с плеч, когда Желтая Тварь не получит того, что внезапно возжелал.

Нет, не внезапно. Наверное, он всегда надеялся отомстить левобережным соседям.

Ийтакос ведь звали Империей Двух Берегов не ради звучности, а за давний, бесхитростный, ясный уклад. На Левом берегу Реки земля бедновата, зато под боком океан, который прокормит; несколько скромных долин дают суходольный рис, и славно растут сливы, редис, горох, желтозубка. Наместнику для благоденствия всего-то и нужно, чтоб люди каждый день понемногу работали да не страшились штормов. Правому берегу сложнее, он трется о горы. В прошлом урожаев хватало с запасом, земля была щедра, но сейчас не дает почти ничего, люди перебиваются подачками соседей. Единственное, что растет хорошо, – вишни. Самоцветные вишни, без которых Ийтакоса нет. Их покупает весь мир, они спасают жизни едва блеснувшие и жизни угасающие: ради этого боги их послали – в мрачные годы, когда ни с того ни с сего слишком много младенцев стало рождаться хворыми и недоношенными, а много стариков рано терять силы и разум. Ягоды вкусны, а как красиво, когда каждое корявое дерево в печальных рощах вдруг усыпают драгоценные камни всех оттенков! Вишни – святыня. Труда с ними много: поливать, обстригать, обирать, кутать… И ради хороших урожаев наместнику нужно, чтобы люди гнули спины. И самому гнуть, подавая пример и орошая землю по́том, и вовремя благословлять рощи, и…

Юшидзу Ямадзаки вряд ли это любил. Окида была о нем наслышана. Высокомерный красавец, мечник, хитрец. Где такому – пусть меченному садовничьим знаком – рыться в земле, воевать с жуками? Но, по слухам, у Сати любимцем был он. И, раздавая земли, она полагала, что сделает младшему подарок. Хотя, по другим слухам, наоборот, наказала его за строптивый нрав.

Окида часто в последнее время уходила в подобные мысли. Понимала: бесконечные рассуждения о родине и ее укладе, попытки найти корни невзгод ничего не поменяют, но остановиться не могла. Ушла и сейчас – и едва заметила, как добралась до шепчущего океана. Ноги принесли ее к тем же скалам, у которых она тосковала вечером и где встретилась с Мэзеки.

Луна, бледная и зыбкая, ласкала воду, дорожкой оставляя на ней светящиеся поцелуи. Звезды казались мелкими, как рыбья икра, зато их высыпало столько, что терялись привычные созвездия. Окида разулась и побрела вдоль кромки прибоя. Камешки стучали под стопами, иногда больно били по пальцам, особенно невзлюбив мизинцы, но было все равно. Окида вдыхала соленый запах, прислушивалась к ветру и думала – уже не о прошлом Ийтакоса, а о настоящем: о том, как Желтая Тварь ловко сбросил вину за погубленный урожай. Мол, если бы предатель Никисиру не сбежал после смерти сестры и не начал распускать слухи, не остался бы бедный Юшидзу на троне. Не было бы спешной смены наместника на кого попало. И бед, и нового указа, и…

Окида выругалась, схватила увесистый камень, плюнула на него и швырнула в волны.

Если честно, она ненавидела обоих братьев Сати: одного за злобную хитрость, второго – за упрямую мягкотелость. В каком-то смысле Желтая Тварь был прав. Господин не смел давать слабину! Если мог доказать вину брата в смерти сестры – должен был остаться в Красном дворце и доказывать! Или не доказывать, пусть затаить подозрения, но так или иначе сохранить трон. Увы. Не такой человек. Весь из себя благородный мешок в духе короля Эвера: слова плохого никому не скажет, пока триста раз не убедится, что слово заслужено. Вот и тут. Объявил брату войну и напрямик обвинил в убийстве только после того, как вишни…

Окида замахнулась, бросила в воду еще камешек и собралась уже сесть на ближайший обломок скалы, но снова почувствовала это. На нее кто-то смотрел.

Воздух оставался спокоен, галька постукивала только от прибоя. Поэтому Окида развернулась – медленно, обманчиво лениво. Одновременно она все же готовилась вмиг скакнуть вверх, прямиком на ближайшую скалу, и спрятаться – от стрел, от сюрикенов[25], от дротов, да мало ли! – за выступом, поросшим корявыми деревцами. Но нет, смотрящий даже шагу не сделал и не вынул рук из-за широкого пояса черной, расшитой серебристыми черепахами рюкоги. На поясе, правда, был меч, но пока юноша не собирался его доставать.

Поза была расслабленная, но твердая: расставленные ноги, расправленные плечи, склоненная голова. Губы не сжаты, ноздри не трепещут, на узких запястьях не играют вены. Непохоже, что злится. Но – можно было догадаться по взгляду, бегавшему где-то в районе Окидиных карманов, – также вряд ли не заметил потери одной маленькой безделушки.

– Ленту, – сухо, невыразительно потребовал он и слегка вытянул ладонь.

Его густым хвостом играл ветер. Красные кончики волос уже стали тусклее, вот-вот уйдут в искристую белизну, знаменуя скорую зиму. Окида посмотрела в осенне-багряные, тоже блекнущие глаза. Боги… ну и жутким будет этот тип, когда они выцветут до оттенка грязного снега. Не повезло жителям Правого берега, с этим их «перекрашиванием» под время года. Такого красавца – изящного, ладного, пусть худого как тростинка, но и в этом что-то есть! – зимняя «масть», наверное, здорово портит.

– Привет, – сказала Окида первой. Стало вдруг интересно завязать разговор. Стукнуть этого типа и раствориться в ночи она всегда успеет. – Знаешь, вообще-то не люблю, чтобы меня беспокоили во время прогулок. И я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она даже похлопала глазами. Юноша все стоял как дурак с протянутой рукой. Переливы на его волосах пульсировали, колебались. Волнуется, надо же. Из-за куска пусть недешевой, но тряпки? Хотя, надо признать, симпатичной: таких ленточек Окида и не видела. Серый морской шелк, а по нему – ряд плоских ромбиков-самоцветов в крохотных металлических гнездышках. Кажется, в Хиде такие назывались стразами. Каждый – а тут они еще и шли как цвета радуги – хотелось съесть, точно драгоценную вишенку. Поэтому Окида уже решила: с лентой ни за что не расстанется.

Прежде, если хорошо просили, ну, или обворованный казался миленьким, или начинал, например, лить слезы, она порой возвращала вещи. Нет, не сейчас. Тем более день получился омерзительный: сначала Харада посмел ругать ее как ребенка за эти крохотные подарочки самой себе, а потом еще и пошел обжираться с деревенскими. Да как он мог? Прошло не столько времени, чтоб гудеть на пирушках, всего-то несколько…

– Ты злишься, – тихо прозвучало в шуме прибоя. Окида осознала, что сунула одну руку в карман и сжимает ленту в кулаке. – Хотя вообще-то злиться должен я.

– Пошел ты. – Не самое вежливое предложение, но Окида внезапно сама для себя вспылила по-серьезному. – Нет у меня ничего, слышишь? Проваливай, дохляк!

Этот взгляд, тощие руки с широкими наручами из кожи, дурацкие черепахи – все начинало раздражать. Но раздражением дело не ограничивалось: да, воздух оставался спокойным, но… Окиду, как и всех асиноби, учили хорошо. От незнакомца будто разливался колкий жар. Что за сила? Телесная? Рассудочная? Асиноби он, асигару, кан под прикрытием, а может?..

– Отдай чужое!

Он оказался рядом за два удара сердца, хотя стоял шагах в десяти. Выхвати он меч и будь на месте Окиды кто-нибудь другой, этот кто-нибудь был бы уже мертв. Окида же отпрянула, развернулась, уходя из-под удара кулака, и почти так же молниеносно дернула из-за пояса пару саев[26]. Решила не бить, просто приставить один к горлу, а вторым, если успеет правильно повести серединным зубцом, срезать немного этих пушистых волос. В назидание, мол, не понял? Девушка хочет погулять одна, а ты иди погуляй в другом месте.

Проклятье!..

Танадзаси он все же выхватил, и тоже быстро.

А еще это оказался не танадзаси.

Отскакивая из-под нового удара, падая на гальку и прослеживая взглядом направления, в которых разлетелись трезубцы, Окида все не переставала думать об этом проклятом клинке.

Ситисито! Семь ветвей! Придуманное какими-то чокнутыми семейство мечей, похожих на плоские деревца: широкие прямые клинки, короткие, но безумно крепкие, и отходящие от них цеплючие «побеги»-крючки. Такой меч из-за разлапистости легко выбить, но и им легко разоружить противника. А если такой вгонят тебе… куда угодно, шансов нет – либо подохнешь, либо останешься калекой: «побеги» раздерут и мышцы, и кишки. Еще и из святого, то есть добытого с горы богов, металла. Вроде хоть не живой: не звенит, не поет, лишь чуть светится.

– Ты спятил! – взвизгнула Окида. – Еще бы с вилами на меня пошел!

Просто невероятно! В армейских отрядах эта дрянь считалась оружием либо сумасшедших мясников, либо любителей покрасоваться, и, кстати, долго ни те ни другие не жили.

– Извини. – Незнакомец неожиданно развел руками и… передразнил Окиду: похлопал глазами! – Но давай ты не будешь обижать мой меч. Думаю, ты просто завидуешь.

– А то! – прорычала Окида, схватила примеченный еще в падении увесистый камень и метнула прямо в эту красивую длинноволосую башку.

Она не заметила движения, которым клинок рассек камень. И не пыталась: мгновений ей хватило, чтобы вскочить, метнуться к одному из саев, схватить его и опять ринуться в бой.

Теперь она примерно понимала, чего ждать, и, парируя удар, попыталась поймать противника на обычной для ситисито уязвимости: сместить угол, серединным зубцом зацепить любую из «ветвей» и выдрать оружие из этой хрупкой руки. Они с юношей вообще оказались похоже сложены, разве что он повыше. Харада, тоже не крупный, но еще выше и куда крепче, скорее всего, смел бы его, чихнув. Но прием не удался: юноша немыслимо вывернул меч, так что сай скользнул мимо нужной выемки. Клинок и зубцы скрестились раз, другой, третий. Еще череда ударов. Оружие заскрежетало, столкнувшись особенно громко и выбив искры. Эти искры сверкнули у незнакомца в глазах. А вот его губы тронула улыбка.

– Я не убил тебя сразу, – пугающе миролюбиво сообщил он, оказавшись с Окидой нос к носу, – только потому, что хотел убедиться: ты правда подменила ленты на моем хвосте так быстро, что я не заметил?

– Я тебе этот хвост отрежу, – почти так же ласково пообещала Окида, изогнулась (сражаясь, они подошли ровно куда ей было надо) и подхватила второй сай. – Беги. До самой Хиды!

Ударила она снизу, но – проклятье! – зря: опять мечник извернул ситисито, да так, что оба трезубца попали в выемки «ветвей». Он дернул. Руки Окиды заныли, но она упрямо повела трезубцы на себя, заставляя его поднять клинок. Он не был так уж сильнее – это помогло. Только Окида понимала: это малая передышка. Бить сикисито сверху почти так же удобно, как саями снизу, одно неверное движение – и клинок воткнется ей в живот. Обычно она легко читала по глазам намерения противника: насколько измотан, готов ли убить… Но не тут. Глаза незнакомца были отчужденными. Он действовал как-то… механически, скорее решая задачу на счет. И Окида наконец сделала простой вывод: перед ней всего-то рюдзюцуби. Один из чудаков, которые и в армии-то не служили, но отдали денежки какой-нибудь частной школе боевых искусств, где их худо-бедно поднатаскали махать мечами и выдали соответствующие грамоты. Хорошо, не худо-бедно, этот махал мечом на зависть многим знакомым Окиде асигару. И все-таки…

– О, так ты мирняк, – пробормотала она, и его глаза расширились. – Поверь. Таким, как я, вас сразу видно.

Она увлеклась и оступилась. Как иначе он успел сделать то, что сделал? Одна его рука быстро соскользнула с рукояти меча, дернулась и схватила Окиду за косу, петлей перекинула эту косу вокруг ее горла. Грязно, но хитро, и она сама виновата, что не собрала пучок, пока могла. Окида опять извернулась и, прежде чем удавка бы затянулась, с силой пнула противника в грудь. Голову пронзила боль: он ее не выпустил, потащил за собой, сжимая косу в кулаке!

– Придурок! – прохрипела она, тоже падая и торопливо отпуская трезубцы.

Выбора не было: как бы она ни рухнула, хоть один вонзится этому типу в живот или в грудь, и больше он не поднимется – никогда. Окида не убивала с того проклятого сражения, где лишилась отряда, и нарушить зарок собиралась только ради одного человека. Ну, может, прикончит еще парочку правобережных баку, штурмуя Красный дворец, если придется, но на этом все.

Падая, она понимала, как опозорилась: противник-то даже не поймет, что она буквально поддалась. Вот-вот он вскочит, а в горло ей упрется меч. Унизительнее было бы только молить: «Слушай, ладно, сдаюсь, только не убивай меня, вообще-то я иду свергать Желтого Императора и делать жизнь, в том числе твою, сноснее». В лучшем случае он решит, что она спятила или врет, в худшем – вырубит ее, скрутит и оттащит в участок. Проклятье! А впрочем, дальше она не думала ни секунды, ее как озарило.

Был ведь еще трюк, который мог в ее случае и сработать.

Сработал.

Парень все-таки выронил меч, когда Окида быстро, грубо сгребла его ворот и прильнула губами к губам. А через еще пару мгновений ловко подхватила ситисито.

Она собиралась сразу вскочить, но удача кончилась: парень ее поймал. Непонятно, что там он хотел сделать, врезать ей лбом по лбу или отнять меч, но она почувствовала одну его руку на шее, вторую – у локтя. Губы, даже обветренные, оказались теплыми и нежными; конечно, незнакомец не ответил, но и не сжал зубы. И пахло от него восхитительно – пряной листвой; этот запах, тоже естественный для правобережных осенью, но обычно менее заметный, бил в нос. Буквально на миг Окида поймала себя на забытом желании – зайти подальше. Ну… немного. Оценить языком остроту его клыков, ощупать сколотый правый резец в верхнем ряду, узнать, в каком ритме колотится сердце. Нет. Тут же она поняла, что одна рука незнакомца вот-вот ее придушит, а вторая заламывает ее собственную, ту, где меч. Последнюю ценную секунду она не упустила: все-таки вырвалась, скатилась на гальку, поднялась одним прыжком…

И опять упала, потому что он подсек ее, отнял-таки сикисито и сам откинул в сторону.

– Так. – Он дышал тяжело, но и вполовину не так, как Окида. Будто и не устал. – Ладно. Хватит.

Медленно разжав левый кулак, он показал свою ленту – видимо, выудил у Окиды из кармана, пока…

– Крыса, – без обиняков сообщила она, только теперь почувствовав, что краснеет. Сильно краснеет. Да что у этого типа в голове?

Явно сочтя ответ ниже своего достоинства, незнакомец хмыкнул, сел, быстренько распустил волосы и принялся перевязывать их вновь обретенной лентой. Окида следила. Красные переливы все пульсировали, уже в другом ритме. Она прищурилась. Хотела торжествующе воскликнуть: «О, так тебе понравилось!», – но кинула взгляд на собственную косу, змеей лежавшую на гальке, и прикусила язык. Что сказать, ей тоже. Или у нее просто давно не было мужика, раз она кинулась на первого встречного?

Нет. Просто как-то так ей представлялись поцелуи тайи.

– Очень красивая, – понуро сказала она, подобрав саи и кивнув на ленту. – Где взял?

Он, поглядывая из-за завесы прядей, нахмурился, широким жестом сгреб их все и впихнул в хвост.

– Там уже нет. Нигде нет. Это подарок.

Окида кивнула снова и хмыкнула. Ну да. Вот на памятных-то вещицах она обычно и терпела крах. Из-за них люди переживали так, что не вернуть было совестно; за ними следили так, что даже она, довольно ловкая, попадалась… да вот незадача: к памятным вещицам ее сильнее всего и тянуло. Для Окиды счастливые подвески, платочки, шпильки, ленты, перстни, кинжалы и изящные, украшенные резьбой или гравировкой кисэру[27] словно испускали свет. Она не соврала Хараде, сказав, что «заполняет дыру на месте своего мира». Так она это и чувствовала.

– Почему ты воруешь? – тихо спросил незнакомец, точно прочтя ее мысли. – Ты не кажешься бедной, да и взяла всего-то…

Окида мрачно обвела взглядом его хвост и проворчала:

– Чтоб отучить людей считать чаек.

– Благородно. – Трудно было понять, поверил ли он, но допытываться не стал. – Ну так вот, я их не считал. Я восхищался мастерством твоего брата. Он отличный воин. Как и ты.

– Сейчас растаю, – усмехнулась Окида и стала ощупывать лодыжки: не потянула ли чего. – Ладно… ты тоже ничего. Как хоть зовут?

В его глазах мелькнуло сомнение: представляться он не хотел. А вот Окиде стало вдруг жутко любопытно узнать его имя. Своим потрясением он, конечно, подтвердил, что мирный, а значит, интереса особо не представляет, но боевой стиль впечатлял. Видно, усердный ученик.

– Согласись, это нечестно, – сказала она. – Ты-то знаешь, как зовут нас с братом, да все в деревне знают…

– Ичи, – это будто ветер донес. – Ичи Ру, ловец жемчуга. – Окида не успела даже удивиться, что он это добавил. – Мирняк, как ты выражаешься. И бродячий наемник.

– И чего бродишь? – Остальное она пока решила не уточнять, слишком зацепилась: рюдзюцуби, если не примыкали в конце концов к регулярной армии, каким-нибудь кан или, наоборот, преступникам, редко достигали такого мастерства и изобретательности.

– Несу добро, – все так же просто сообщил Ру и опять улыбнулся.

– В каком, э-э, виде? – Окида насторожилась. Она надеялась, что не в виде ловли воришек.

– Где что придется. – Он задумчиво посмотрел на воду. – Зарубить чудовище в таком же, как ваш, бою, попугать разбойников, поймать дикое животное, вернуть похищенного человека, кого-то защитить или немного поохранять повозку…

– И давно так? – Окида прищурилась. – А жемчуг чего?

– Лет пять, – ответил Ру, теребя в длинных пальцах переливчатые пряди. Опять он выглядел чудным и хрупким. – А жемчуг… ну, не ловится, вот.

Что-то он точно скрывал. Ну и ладно, пусть.

– Поня-ятно. – Окида начала было подниматься, но замерла: заметила, как тонкая рука подхватила кое-что с гальки. – Эй, погоди. Если уж ты меня ответно обчистил, возвращай мою…

Но старенькая грязная лента уже исчезла у Ру в кармане.

– Зачем тебе? – Он безмятежно кивнул на ее косу. – Тебе есть чем завязываться. Будет мне на память.

Окида все-таки вскочила. Сама не поняв почему, сначала рассердилась, а потом смущенно рассмеялась:

– То есть ты захочешь это помнить?

«Меня помнить?» прозвучало бы дурацки.

Он задрал голову, смотря снизу вверх и продолжая чуть улыбаться.

– Почему нет? Моя жизнь довольно бедна на впечатления.

– Учитывая, что ты наемник? – Окида все недоумевала. Он что, издевается? Или совсем плохо с головой?

– В таких вещах нет ничего веселого и увлекательного, – ровно отрезал он и прищурился. – Даже для мирняка. Это работа, она грязная.

Занятно. Окида не удержалась и задала вопрос, по которому обычно отличала своих:

– Так. Королева Орфо или король Эвер? Кто твой любимый гирийский герой?

Вспыльчивая, героичная девушка-воин, победившая злобных призраков своих же предков, или ее спокойный муж, призванием которого было всех умиротворять и не давать жене сигать в самое пекло? Брови Ру приподнялись, а потом он вдруг улыбнулся шире, даже ямочки обозначились на щеках.

– Скорфус. Их говорящий кот-ками. В нем было столько жизнелюбия и остроумия, не говоря уже о пушистых ушах и хвосте… Я завидую ему.

Окида покачала головой. Точно. Ненормальный. В следующий миг ненормальный резко подскочил – и опять оказался вплотную. Окида едва откинула нелепую мысль, что да, момент удачный для еще одного поцелуя, как почувствовала на губах его дыхание, потом – ладонь.

– Слышишь?

В отдалении раздались крики. Много криков. В основном мужские, но постепенно нестройным звоном влились и женские. Небо полыхнуло оранжевым. В одном месте. В другом. В третьем. И загремели взрывы. Окида рванулась: несколько мужских голосов она узнала. Местные канбаку. Они орали во всю глотку. Угрозы. А еще что-то вроде…

«Где он?»

– Кстати. – Хотя голоса были далеко, в деревне, Окида уже прянула за ближайшую скалу, чтобы, оставаясь незамеченной, сообразить, кого ищут. А вот Ру… Ру стоял на месте, на этот раз в позе и вправду безмятежной: расставленные ноги, ссутуленные плечи, руки не просто сунуты за пояс, но лениво постукивают по бедрам. – У меня была еще одна причина тебя найти. Я хотел тебе сказать вот что. То, на что подбил вас мальчишка, – безумие. Вам лучше отсюда убираться, и поскорее, ведь о том, что он сюда пробрался, уже донесли.

– Что?!

Слова он сопроводил легкой, совсем не виноватой улыбкой, да еще моргнул. Окида скрипнула зубами, оставив соблазн опять швырнуть пару камней ему в башку. А еще она догадывалась, как выглядит ее злобная раскрасневшаяся рожа, торчащая меж острых каменных выступов, но уж об этом точно не переживала.

– Почему ты сразу… – начала она безнадежно.

В голове крутилось другое: он подслушивал. Он знает. Интересно, а не он ли…

– Я думал, ты просто вернешь мне ленту, я все скажу, и мы разойдемся! – Ру пожал плечами. – Так что, боюсь, ты сама виновата.

Небо полыхало все ярче. Окида таращилась в это миленькое лицо, но вопросы один за другим осыпались, так и не сорвавшись с языка. Ясно: мирняк и есть мирняк. А у этого голова еще и… странная. Серьезно. Ну кто будет шататься по улицам в одежде, расшитой черепашками?

– То есть ты не понимаешь, как это важно? – все-таки спросила Окида под новую череду криков, лихорадочно в них вслушиваясь, но уже почти не сомневаясь: Ру прав. – Ну, время! То, что мы задумали! Что нас могут вместе с мальчишкой задержать и…

– Я вне политики. – Ру подошел чуть ближе. – И тебе советую туда не лезть.

Он спокойно смотрел ей в глаза. Там, в деревне, уже гремело то, что ломали – скорее всего, двери. Окида ничего не чувствовала: за эти месяцы уяснила, что канбаку Желтой Твари, набранные в основном из правобережных, сполна наслаждаются правом пригляда. Правом захвата, как это зовут левобережные. То есть полностью развязанными руками: за один косой взгляд можешь и дверь выломать, и дом обчистить, и учинить расправу.

– Пошел ты со своими советами! – понимая, что губы едва шевелятся, а глаза – проклятье! – опять предательски наполняются слезами, огрызнулась Окида. – И вообще пошел!

Она думала о кадоку с тоненькими седыми волосами, о славном старике, который мило болтал с Харадой. Если подкрепление канбаку приехало по доносу – а похоже, – они первым делом вломятся к старосте, чтобы выяснить, где искать добычу. Уже вломились? Ру вздрогнул от очередного громкого треска, ближе. Добрались до рогэто? Окида пригляделась. Невысокое здание на холме отделяла от береговой линии жидкая полоска молодых сосен и кустарников.

– Если донес ты – найду и убью! – шикнула она, выскакивая из укрытия.

Хватит терять время. Брат не смог бы проспать такой шум, но…

– Я же сказал, я вне политики, – на этот раз прозвучало раздраженно. Окида, как раз поравнявшаяся с Ру, нервно повернула голову. – И тем более не стал бы доносить на детей!

– Откуда тогда ты… – Окида едва поборола желание схватить его за ворот.

Там, в деревне, орали и гремели, в рогэто один за другим загорались огни, а небо уже не вспыхивало – ровно полыхало. В каких-то домах надерзили, и теперь эти дома горели. Они лили кровь, а этот парень – такой сильный воин! – оставался вялым, как вареная рыба.

– Мальчика ищут давно, – сухо бросил Ру и все-таки подорвался следом, когда побежала Окида. – Когда ты нищий, обращаешь внимание на подобные объявления на столбах и колодцах. За пойманных преступников хорошо платят…

– Если ты… проклятье!.. несешь добро, так беги и помоги людям, которых сейчас избивают! – рыкнула Окида и понеслась вдоль сосен. Срочно обогнуть рогэто. И влезть в свое окно.

– Я… – начал Ру, но Окида отмахнулась. Окно второго этажа маячило впереди, за деревьями. Оно уже распахнулось. За ним темнели два силуэта.

– Знаешь… – уже подгибая ноги, готовясь стрелой сорваться вперед, все же сказала Окида, Ру был за плечом, – времена сейчас такие, что нести добро и быть при этом вне политики трудно. Здорово, что пока у тебя получается… но лучше выбери что-то одно, целее будешь.

Возможно, он и ответил. Возможно, усмехнулся и сказал то, что Окида раньше твердила себе и сама. Вроде «Мир к этому не сводится, начни с себя». Или «Власть меняется, а суть добра, которое ты можешь делать, – нет». Или «Главное сохранить себя». Что-то вполне здравое, многим даже помогающее. Но ровно до дня, когда политика так или иначе приходит за тобой.

Но значения это уже не имело.

На Хараду всегда можно было рассчитывать – и за него не бояться. Окида лишний раз убедилась в этом, уже подскочив ближе: брат несся по крыше, гремя черепицей и волоча Мэзеки под мышкой, как большой мешок. Мешок с пожитками Харада, кстати, тоже не забыл.

К моменту, как он распахнул окно, канбаку уже оцепили здание, поэтому Окида осталась вне видимости. Сейчас они с братом бежали почти параллельно: он там, поверху, быстрым темным росчерком мелькая на фоне лунного круга, а она здесь, вдоль сосен, перескакивая их корни и молясь, чтобы Хараду не подстрелили. Стрелы летели, но, слава богам, канбаку не очень-то жаловали луки. Большинство расхаживали с катанами[28] или хотя бы танадзаси, «благородным» оружием, до которого эти вчерашние землекопы наконец дорвались.

Тупицы даже не пытались влезть на крышу. Единственное, на что хватало ума, – чем-нибудь в Хараду швырять: горшками, камнями… пара канбаку метнула сюрикены. Не на того напали. Брат уклонялся и заслонял Мэзеки. А в мешке наверняка лежала легкая, но плотная броня из черепашьего панциря, в которую он облачался перед некоторыми боями. Но чаще выходил вот так – красуясь в расстегнутой рюхито, являя всем грудь и накачанный живот. Да и сейчас, будь он неладен, красовался: вон как скакал! Но броня, прячась от глаз, все равно выполняла задачу.

Какой-то канбаку выругался, когда Харада сделал то, чего Окида и ожидала, – не спрыгнул на мостовую, а сиганул на соседнее здание, питейную. Крыша здесь была трехъярусная, и Харада заскочил наверх – видимо, чтобы в него перестали швырять вещи. Окида прибавила скорости: сосны кончились. Еще немного – и она вылетела на деревенскую улицу. Заметят. Вот-вот. Окида сжала зубы и проверила саи. Да, после стычки с Ичи Ру прикрепила их нормально, не потеряла.

Ру… Пару раз обернувшись, Окида его не нашла и отчего-то вспылила сильнее. Конечно, сбежал. Что еще он мог сделать? Уже удирает, только пятки сверкают. А может, и сожалеет, что предупредил о доносе? Предупредил… Хм, если не доносил сам, то откуда вообще узнал? И как же неудачно подслушал разговор с Мэзеки… Хорошо, он весь такой честный-равнодушный – но, если попадется, под пытками выдают и не такое. А люди Желтой Твари, если им и правда так нужен беглый косё, могут запытать и всю деревню ради сведений.

Ладно, думать об этом было некогда. Харада бегло глянул на Окиду, а потом так же бегло повел головой, указывая направление. «У дома кадоку. Встретимся там». Окида кивнула и запетляла дворами, перепрыгивая ограды, фонтанчики, огородики, пока брат несся по крышам.

– Лови!

– Здесь!

– Окружай!

– Подсекай!

Крики разлетались эхом, но Окида поймала момент, когда кричать стали еще и ей в спину. В ноги прилетел бумеранг, и пришлось прыгать; сюрикен поранил лодыжку, но, к счастью, ничего не задел; кто-то из увальней неплохо управлялся с гирийским хлыстом – и, сволочь, бежал быстрее всех. Окида рискнула: на бегу извернулась, поймала конец этого хлыста, намотала на кулак и дернула, чтобы хозяин, не разжавший руки, треснулся о ближайшую стену и повалился под ноги товарищам. Окида понеслась быстрее. В висках стучало, злость придавала сил. Удивительно… она все еще злилась не на канбаку, не на Желтую Тварь – она злилась на Ичи Ру.

Он подставил их, навязал ей драку… И ведь, похоже, правда не со зла, а потому что… тупой. Не понимает. Но неужели это возможно, что он правда не ощутил на себе ни капельки ядовитого дыхания Юшидзу Ямадзаки? Конечно, он правобережный… просто, как и многие земляки, решил поискать заработка там, где не обязательно гнуть спину в роще. Хорошо устроился на чужой земле, но даже не пошел за нее воевать, не сражался за господина Никисиру и…

– КРЫСА! – взвыла Окида, но поняла это, только когда брат, соскочив с ближайшей крыши, поставив на ноги Мэзеки и встряхнув головой, аж подпрыгнул.

– Я ничего не сделал!

– Да я не тебе! – Рыча, Окида схватила за руку его, детеныша и побежала. Сзади опять гремел топот.

– А кому? – допытывался Харада.

– Заткнись, – велела Окида, хотела что-нибудь добавить – например, поинтересоваться, в порядке ли Мэзеки, но не успела.

У ворот кадоку в лицо дохнуло едким дымом. Окида скорее почувствовала, чем увидела то, что там творится, еще не заглянув во двор. А когда заглянула, пожалела об этом: люди – видимо, гости старосты – выбегали по выломанной двери кто в чем и лезли из пылающих окон. И если одним выбраться удавалось, то другие сразу попадали на клинки.

Канбаку здесь было с полторы дюжины. Окида остолбенела, наблюдая, как одни люди спасаются – кто бегом, кто ползком, – а другие падают и на одежде их расцветают красные пятна. Воины не выбирали жертв: один рубанул по шее старуху, другой по колено отсек ноги ребенку, третий проломил голову крепкому мужчине. Окида давно не видела столько бессмысленной боли; перед глазами ожил кошмар Братской Бойни. Кровь, кровь, кровь на траве… Асигару, еще живые… Корчащиеся, сипящие, искореженные в плену самой земли…

– Стой, ты! – крикнул Мэзеки.

Но Харада уже швырнул мешок и промчался мимо, на бегу выхватывая из-за пояса оружие. Низко, воинственно завопил, отвлекая внимание от мирных людей. Лезвие вспыхнуло в лунном свете, лязгнуло – и несколько канбаку упали, едва Окида успела моргнуть. Кровь брызнула на стены.

– Верни его немедленно! – взвизгнул Мэзеки. В глазах горела паника. – Нужно… – Но тут он споткнулся взглядом об одно из женских тел в светлой нарядной рюхиби, осекся и сжал кулаки.

– Детеныш, – начала Окида. Не хватало только детских истерик, хотя ее и саму трясло.

– Это же из-за меня, – белеющими губами, словно про себя, тускло пробормотал он. – Из-за меня! – Резко, пугающе голос его окреп и взлетел: – Ну хорошо!

Свистнула цепь: подрагивающая рука дернула из-за пояса сюригаму[29], ловко перехватила тяжелую рукоять покрепче и, размотав цепь, отправила тяжелое ядро в полет. Прямо в еще нескольких канбаку, уже подбегавших к воротам с улицы.

Мэзеки, видно, понимал, что сразу трех мужчин не опрокинет, поэтому шипастый снаряд лишь раздробил нос ближайшему канбаку. Тот отшатнулся, хватаясь за лицо, но товарищи лишь обогнули его. Мэзеки дернул цепь назад, прежде чем ее бы перехватили, обмотал вокруг рукояти и, сжав ее, ринулся вперед. Окиде ничего не оставалось, кроме как метнуться за ним. Путь к отступлению в любом случае нужно было расчищать.

Биться с ним рядом оказалось просто, даже почти не требовалось прикрывать. Хотя выбор оружия для мальчишки с таким статусом был чудноват. Сюригама родилась из полевого серпа – как окикунай родился из лопаты. Ох и везет же сегодня Окиде на людей со странным представлением о боевых искусствах. Но больше удивляло другое: как Мэзеки зверствовал. Вспарывал животы, выбивал глаза. Несколько тел уже упало к Окидиным ногам.

– А ты… – начала она, подрубая ноги очередному канбаку, но не успела закончить. Сквозь другую боевую четверку к ним пробрался Харада, бледный, как морская пена. – Что во дворе?..

Впрочем, она догадывалась. И лишь яростнее всадила сай кому-то под колено, услышав:

– Дом разорен. И, боюсь, живых больше…

– Да за что?! – Окида сама разозлилась, что сорвался голос, но ничего поделать не могла.

– Сыновья старика были среди добровольцев одного из тайи, – тяжело выдохнул Харада, – там. Старые счеты. Боюсь, не поздоровится рано или поздно всем.

Мэзеки бегло глянул на него, завопил что-то и опять отправил в полет цепь. Она обмотала колени какого-то тощего канбаку, худая рука дернула – и мужчина упал лицом в грунтовую дорогу.

– Ого, – бросил Харада, – слушай, а я-то думал, нам придется его…

– Ты точно идешь? – зачем-то выпалила Окида, хотя ответ, особенно сейчас, был очевиден.

– Будто у меня есть выбор, – фырнул Харада, встряхнув головой. – Если только…

Если только их не замкнут в кольцо и не поймают прямо сейчас. К этому шло – Окида уже видела силуэты канбаку на крышах. Ну конечно, они не настолько идиоты. Достаточно умны, чтобы заслать наверх тех, кто чуть лучше понимает в задержаниях.

Три канбаку на крыше ближайшего дома держали на изготовку луки. Если каждый пустит по стреле, если каждый достаточно меток для стремительных мишеней… проклятье! А впрочем, им и так долго везло. А ведь исход битвы мог бы решить один мадзи, случайно затесавшийся в толпу воинов. Вздернуть добычу за горло, вывернуть суставы, впечатать в стену одним взмахом руки…

– Врассыпную, – процедил сквозь зубы Харада. Правильно: если сократить боевое расстояние с теми канбаку, которые тут, внизу, и еще на ногах, их товарищи могут…

Нет, лучникам было наплевать. Окида поняла это, когда пущенная в нее стрела вонзилась в горло полицейскому, мимо которого она как раз проскальзывала. Видимо, приказ был задержать косё любой ценой, с любыми потерями.

Мужчина, хрипя, упал. Рука его, крепкая, жилистая, с грязью под ногтями, впилась в древко стрелы, да поздно. Окида вздрогнула – и рубанула саем по боку другого канбаку, кинувшегося наперерез. Одновременно она пыталась выцепить из толпы Хараду с Мазэки и понять, что там, на крыше. В ярком лунном свете она видела четкие черные силуэты и стрелы – трепещущие перьевые навершия, поблескивающие серебром острия. Выстрел. Мимо. Еще. Еще. Окида кинулась от очередного канбаку, едва ли многим старше Мэзеки, просто чтобы не подстрелили его. В глубокой тени меж двух домов ноги все-таки ее подвели, она упала почти ничком, еле успев сгруппироваться, – а когда развернулась, лучники на крыше выглядели… странно.

У них больше не было голов.

Тела попадали на черепицу; одно, угодив на скат, вскоре рухнуло вниз. Некоторые канбаку застыли… да что там, Окида и сама ненадолго потеряла дар речи. Она все пропустила. Не заметила, кто, когда сделал это. А впрочем…

– Помочь?

Ру выпрыгнул боги знают откуда, но вроде соскочил еще с одной крыши. Приземлился перед Окидой, протянул руку тем же движением, каким недавно требовал ленту. Окида ошалело встряхнулась, заметив, что он улыбается, – в крови грудь под воротом, в крови лицо и обнаженный ситисито.

– Ты… – Она закашлялась: воздух выбило из легких.

– Все это… – Он обвел взглядом… да непонятно что. Здания? Пляшущие тени? Толпу, в которой продолжали сражаться Харада и Мэзеки? Нет. Взгляд его дольше всего задержался на воротах дома кадоку, болтавшихся на одной петле и медленно загоравшихся. – Все это как-то слишком похоже на зло, не находишь?

Какая же чушь. Окида скорее вскочила. По протянутой ладони она лишь мазнула взглядом, опять обратив внимание на дурацкий наруч с тонкой пластинкой из металла; второй такой же – на левой руке. Мда… она бы поняла, если бы они как-то хитро задействовались. Но безделушки? О эти мирные… они часто цепляли на себя бесполезный хлам. Вроде бронекорсетов, защищавших лишь небольшую часть того, что стоит защитить в бою.

– Ты не убиваешь, да? – спросил вдруг Ру. Во взгляде читалось что-то, от чего по коже бежали мурашки. Не упрек, не сожаление. Скорее зависть.

– Нет, – так же тихо ответила она, хотя не собиралась.

– Тебе будет трудно, – это он почти сплюнул, уже разворачиваясь и защищая их обоих от перекрестной атаки двух канбаку. Одного оттолкнул, другого рассек. Окида кинулась на третьего, попытавшегося прорваться мимо: просто двинула ему локтем в нос, уворачиваясь от танадзаси.

– Трудностей не боюсь, главное – выбраться, – бросила она.

Сейчас она по-настоящему радовалась, что влезла в заговор – или как это назвать, переворот? – Мэзеки. Она и прежде хотела мстить: за тайи, за других товарищей, за господина – пусть слабака, но на троне он не допустил бы столь кровавых бесчинств. Теперь Окида горела изнутри вся, горела, как лишь в последнем сражении Братской Бойни. Опять разворачиваясь, она принялась искать глазами брата и Мэзеки. Нашла: синяя рюкоги и ловкая длинная цепь мелькали справа от ворот. Похоже, парни встали спиной к спине.

Ру ударил кого-то снова – отрубил голову, и Окида убедилась: с лучниками расправился он.

– Тогда за мной, – это было все, что он ответил, и Окида подчинилась.

Смахнув с лица волосы, он побежал к Хараде, она – следом, но расстояние не сокращалось. Хараду и Мэзеки оттесняли: решили загнать в ближайший угол и добить там. Окида подхватила с земли пару чьих-то сюрикенов, швырнула, попала, но брату это вряд ли помогло. Окида уже едва видела его клинок; цепь Мэзеки не мелькала вовсе, лишь серп. Расстояние слишком сжалось.

– Эй вы! Вот вам немного добра!

Это серьезно Ру завопил? Но подействовало. Кое-кто из канбаку недоуменно обернулся, отвлекся. А он, еще не приблизившись, со свистом взмыл в воздух, вскинул меч – и все с милой улыбкой, но пустыми глазами. Миг – и он упал в толпу. Опрометчиво, ведь многие успели поднять клинки. Окида готова была зажмуриться: нелепые смерти тех, кто много возомнил о своем мастерстве, она ненавидела, всегда становилось невыносимо стыдно, будто так идиотски сдохла она. Но, падая, Ру сделал неуловимое движение – изогнулся как кошка, – и, когда приземлился, на дорогу рухнуло сразу шесть канбаку, с длинными ранами поперек груди. Словно удар хлыста, а не взмах меча. Хотя Окида вообще ничего заметить не успела.

Харада выругался, а несколько кан, теснивших их с Мэзеки, отпрянули. Парни тут же рванули Окиде навстречу, отступая подальше от опасного тупика между домами. Когда Харада поравнялся с Окидой, она почти услышала, как бьется его сердце. Разгоряченная спина прижалась к ее спине.

– Я потерял наши вещи! – пожаловался он.

– И это все, что тебя волнует? – возмутился Мэзеки.

У него под глазом темнел синяк, но в остальном – в противоположность Хараде, напоминавшему побитого пса, – ни ссадины.

– Это важно, там мои любимые рюхиби в цветочек, – шепнула Окида, просто чтобы голова не поплыла.

Ру… Да что у него за стиль? Откуда столько ярости? Впрочем, вопросы были у нее и к Мэзеки.

– А это… – начал тот, уставившись в спину Ру.

Тот стоял, чуть согнувшись, выставив вперед одну ногу, тяжело опираясь на меч. Волосы трепетали на ветру, но красные переливы казались неподвижнее застоявшейся воды – не пульсировали, ни когда он требовал вернуть ленту, ни…

– Никто, местный сумасшедший, – выпалила Окида. Безумно не вовремя, но щеки загорались. – Ичи!

Он не обернулся. Скорее всего, только его взгляд и удерживал канбаку. Те уже перегруппировались, раскидали с дороги трупы товарищей. Окида быстро посчитала: восемь, десять. Да почему… откуда… зачем их пригнали так много? А впрочем, брат, похоже, был прав.

Амнистия. Конечно. Срок ее годности кончился, как кончается у хлеба, рыбы, фруктов и прочих вещей, которые Желтая Тварь не ценит. Может, чтобы поймать беглого косё, и хватило бы десяти человек, особенно если не знать, как он сражается… Но вот одолеть двух верных воинов наместника так вряд ли возможно, и уж это Желтая Тварь понимает.

– Они за нами пришли, – пробормотала Окида. Харада уставился на нее. – Не меньше, чем за ним. – Она кивнула на Мэзеки, уже раскручивающего цепь. – Ловят трех карпов сразу! Ведь даже если бы сговора и не было, нас можно в нем обвинить.

Харада сплюнул, Мэзеки весь подобрался. Ичи Ру впереди точно почувствовал их гнев. Он молниеносно оглянулся, и глаза его ярче сверкнули алым. А потом он коротко велел:

– Уходите. Немедленно уходите. Окида Сэки, слышишь?

Харада рванул к нему с каким-то возражением – что-то про вину, про то, что не может бросить все так. И про «Да что тебе надо от моей сестры?», разумеется. Ру ответить не успел, а может, и не собирался – так или иначе, канбаку бросились снова, сразу четверо, и в воздухе свистнул меч, а в следующий миг у Окиды из легких опять вышибли весь воздух: спина брата врезалась ей в грудь, и оба они не упали только потому, что поблизости была стена.

– БЕГИТЕ! – рыкнул Ичи Ру.

В этот раз он обернулся мельком, так неестественно и изломанно, словно кто-то попытался свернуть ему шею. Очередной канбаку скрестил с ним клинки, этот бился неплохо, и под его напором Ру проехал подошвами по камням. Хвост взметнулся, самоцветная лента блеснула в лунном свете. Но блеск глаз казался еще ярче. И не сулил ничего хорошего.

– Бегите, – повторил он тише, когда лица его Окида уже не видела. Клинки заискрили. – Или, когда они все закончатся, я убью и вас.

Возможно, Харада просто смыслил в чужих интонациях больше, чем она, а возможно, счел предложение правда разумным. Окида не успела среагировать, когда брат, сунув за пояс оружие, опять подхватил Мэзеки, второй рукой – ее и силой поволок прочь.

– Да поставь ты меня! – завопил детеныш. Окида мимолетно поразилась его благоразумию: он кипел, но даже не брыкался. – Поставь, ты что, не видел, я бегаю получше тебя, дурень!

– Сам дурень, – пропыхтел Харада, но послушно выпустил его и пихнул в спину. – Давай! Давай! Думаю, у океана еще чисто.

Окида была согласна. Бежала покорно, заставляла себя не оглядываться. Но она все еще это слышала – танец меча, с легким треском и шорохом рассекавшего чужую одежду, плоть и кости; рев пламени; гневные вопли и стоны боли. Ноги подгибались, а руки, сжимавшие саи, дрожали и потели. О боги… Этот предсмертный шум… если она подпустит его слишком близко, то вообще не сможет бежать дальше. Мир дрогнул. Но Окида сумела в нем удержаться.

– Харада! – все же крикнула она, когда в конце дороги замаячил океан, запел соленую шипящую песню и стало ясно: их даже не преследуют. Пока. – Мы же бросили его! Того парня! Хотя он…

– Да после того, как ты его обчистила, тебе же лучше, если его пристукнут! – фыркнул брат, ухватил ее за запястье и дернул. – Ну! Кто тут асиноби, я, что ли? Шевелись!

Окида вырвалась, но промолчала. Сжала зубы – и поймала внимательный взгляд Мэзеки.

– Жаль, – тихо сказал он. – Неплохой мечник. Мог бы пригодиться.

– Он вне всего этого. – Окида и сама не поняла, как сорвались с губ эти слова, но сразу почувствовала, как Харада на нее уставился.

– Что-о?

– Отстань, – это было самое идиотское, чем она могла крыть. Мэзеки фыркнул. Или что это еще за звук? – И ты пошел, понял? Оба пошли, или я вас пристукну, в общей горе этих трупов вы все равно затеряетесь.

В горе трупов. Тех, кто еще сегодня, смеясь, болел за Хараду в бою. Людей, которые накидали ему монет к ногам и впустили его в свой дом. Людей, которые всю жизнь просто ловили рыбу, плели циновки и делали нарядные бусы из раковин.

И не просили, чтобы политика пришла к ним.

Окида, стиснув зубы, побежала быстрее. Чтобы никто из двух этих придурков больше не видел ее лица.