Гарвардский баг

Глава 22

Игорь Ястребов

Домой.

Жрать, Славку под бок и спать, пока из ушей не полезет, потому что этот день порядком затянулся. По-идее, мне бы чувствовать удовлетворение, потому что обе встречи прошли нормально, но… Но я сегодня знатно задолбался и чувствовал только усталость. Доконали, на самом деле, переговоры с госами, они выжали буквально все, что еще оставалось, даже Борисыч, спускаясь со мной в лифте на парковку, матерился сквозь зубы.

Госы умеют, у них в природе сосать кровь и мотать нервы на кулак, упиваясь собственной значимостью и дотошностью, будто их на это где-то натаскивают.

Я размял шею, завел шеринговую тачку, а через секунду на руке завибрировал трекер, ожила в ухе Энджи, читая сообщение от Славки: «Я закончила, но сначала заеду к себе, за пуховиком, потому что winter has come unexpectedly soon, никогда до этого и вот опять. Голодная, как Сашка после попойки».

Я усмехнулся, изменил адрес и вырулил на дорогу. Шеринговый кар с довольно допотопными мозгами повисел пару секунд, а потом все же послушно перестроил маршрут.

Перехвачу Лаву у дома, и поедем вместе, так будет спокойнее. В конце концов, Красногорского пока так и не нашли. Забился, сука, в нору, из которой вылез, и не отсвечивает.

Но это ненадолго, не менты, так Черт достанет. Для него теперь чудо-урод-Валик спортивный интерес, соревнование с самим собой. На самом деле, я верил больше в Черта, чем в ментов, у первого, по крайней мере, ресурсов больше. А моя задача выкурить вторую крысу, и я ее выкурю. Осталось совсем немного, заодно Ириту прогоню в очередной раз через полевые тесты.

Славка, если бы знала, наверняка бы оценила. Она такую стресс-фигню очень любит.

Я бросил короткий взгляд на панель, сверяясь с маршрутом, и снова потер шею, включая дворники, потому что с неба опять повалил снег.

До дома Вороновой ехать около часа, от офиса примерно сорок пять минут, должен успеть.

Я сделал погромче музыку, бросил заказ на доставку и сильнее утопил педаль газа в пол.

Кар сворачивал с МКАДа на Ленинский, когда, глуша Анафему, вдруг очнулась Энджи:

— Игорь, — после обновления и последней докрутки, ИИ теперь и ко мне, и к Славке обращалась нормально, — включаю трансляцию.

Какую к чертям трансляцию?

Я успел только немного сбросить скорость, а в ухе раздался голос Вороновой. Тихий и настороженный:

— Валик…

Сука…

Шею и позвоночник ошпарило кипятком, в башке лихорадочно заметались мысли, а тело действовало, словно само по себе. И на этот раз в полу утонул тормоз, мышцы окаменели, а воздух застрял в глотке, каждый нерв звенел так, что я слышал этот тонкий мерзкий звон. Тачку немного занесло, но мне было не до этого, я застыл, вжимая наушник в ухо.

— Проснулась, Стася, — зло, с издевкой и нескрываемым превосходством. Но в целом… Обычный, спокойный голос, без надломов и каких-то особенностей. — Превет!

— В жопу себе засунь свое приветствие, — огрызнулась Воронова. Секунда тишины, еще одна, и звук пощечины после, и шипение Славки.

Воронова, мать твою, не дразни его!

— Энджи, — прорычал я, — трансляцию Черту Лысому и Быстрицкой, вызови полицию на улицу…

— К Станиславе Вороновой полиция уже вызвана, Игорь. Трансляция запущена. Отправить Черту Лысому адрес?

— Да. — бросил резко, завел мотор и сорвался с места.

Тяни время, Славка, не дай ему себя увезти, не дразни.

— …грубо, Стася. Ты сильно изменилась, я еле тебя узнал, когда увидел, — продолжал Красногорский, пока я несся по ночной Москве.

— Ты вообще не должен был меня узнать, идиота кусок. Где ты меня увидел? — хмыкнула Слава. Она злилась невероятно сильно, но старалась сдерживаться. Я понял лишь потому, что вслушивался до звона, до гула.

— Три года назад, Иннотек на летней конференции, — спокойно ответил Валентин. — Камеры везде, микрофоны. Ты с вашим генеральным и этим отсталым.

— Он не был отсталым, — процедила Славка, и снова донесся какой-то шорох. Не удар, просто шорох, но… Мне было достаточно и его, чтобы кровь превратилась в кислоту.

Бля.

Я мог попросить Энджи вывести изображение на экран смарта, но не был уверен, что получится тогда следить за дорогой, получится вообще хоть что-то, перед глазами и так висела пелена. Сердце клокотало в горле, злость рвала и скручивала внутренности. Ярость. Дикая, слепящая ярость. Оставалось только слушать и дышать. Рвано, хрипло, как загнанному зверю.

Последней фразы Красногорский как будто не заметил.

— Ты всегда любила внимание, да, Стася? — в этом голосе, в интонациях, кроме самодовольства и ехидства, я не слышал больше ничего. Красногорский был странно спокоен, холоден и сдержан. Не скакал тембр, не менялись интонации. Он говорил с ней так, как разговаривают с отсталым ботом затрапезного колл-центра, вообще без эмоций.

— Не называй меня так, — очередное низкое рычание и снова никакой реакции, только скрип чего-то металлического о пол. Протяжный, резкий, заставивший дернуть головой и скривиться.

Он стул выдвинул? Удобнее устраивается?

Сука!

— Все для тебя, все тебе, весь мир вокруг тебя вертится. Кайфанула, наверное, когда тебе журналисты прохода не давали? Да? Признавайся…

Как близко он к ней сейчас? В глаза наверняка смотрит, нависает, дерьма кусок, давит и запугивает. Улыбается, скорее всего. Не потому что ему весело, потому что он гребаный псих.

— На хер иди!

— Кайфанула, — вздохнул придурок. — Я точно знаю. Видел все в твоих глазах на похоронах, ты ж дурела почти. Вся такая хорошая, страдающая девочка. Все тебя жалеют, столько внимания. Тебе лечиться надо было, Стася.

И опять какой-то шорох и еще.

Он трогает ее? Прикасается?

Тварь. Руки по локоть оторву, каждый палец переломаю, чтобы больше вообще ни к чему прикоснуться не мог.

— Это тебе лечиться надо. Чего ты хочешь? — немного спокойнее, чем до этого, спросила Славка.

И опять какой-то звук. Валику явно не сиделось или не стоялось на месте. Он просто не в силах был себя контролировать, сдерживать. Что-то тихо звякало, шуршало и скрежетало, постоянно, как помехи в старых динамиках, как белый шум.

А я зверел все больше и больше, всматривался в дорогу, вслушивался в разговор. Если бы верил в Бога, молился бы… Но с Богом у меня не сложилось, поэтому я просто дышал и слушал.

Давай, Славка, продержись еще немного. Я знаю… Знаю, что за твоей злостью скалит пасть страх. Продержись, заговори его, заболтай. Пусть упивается собой.

— Уничтожить тебя, довести сначала, а потом уничтожить, — голос Валентина снова был спокойным до зуда, чуть ли не скучающим, но шорох и скрежет прекратились, когда он наконец ответил, — как ты все эти годы доводила меня, Екатерину Николаевну, как довела Диму. Ты ведь убила его, Стася. Убила и осталась на свободе. А это неправильно, так быть не должно. Где справедливость, Стася? Тебе все, а другие из-за тебя страдают.

— Я не…

— И мало того, что Диму убила, — оборвал Лаву урод, — так еще мать его за собой потянуть решила. Всех за собой утащила, я ведь мог совсем по-другому жить и…

— Я не понимаю, — выдохнула Воронова. — При чем здесь мать Дыма, при чем здесь ты? Какое тебе вообще дело до меня и Димки. Мы тебя не трогали, не знали почти. Дым…

— Ты всех у меня забрала, — и новый звук удара прорезал тишину, на миг воцарившуюся в динамике. Славка тихо что-то прошипела, но я не расслышал.

Мудак. Я ему не просто руки оторву, я буду бить его до тех пор, пока рожа не превратится в месиво, пока он кровью харкать не начнет. Су-у-у-к-а.

Десять минут. Мне оставалось десять минут до Славкиной квартиры. Руки на руле сжались так, что свело пальцы, мигала красным панель тачки, потому что я превысил скорость, гудели мне в спину чьи-то сигналы.

Срать.

— Я никого у тебя не крала. Ни Дым, ни тем более его мама никогда моими не были, — спокойно и холодно отчеканила Слава. — И не я убила Димку. Это сделал Сухоруков.

— Ты! — прорычал Валик зло. — Ты его убила. Ты к нему деда привела! — голос скатился ниже, превратился в какую-то смесь шипения и рычания. — Если бы не ты, Дима остался бы жив, не только Дима. У нас у всех все было бы хорошо, если бы тебя не было.

— У кого «у всех»? Ты безумен, Валик, — ответила Славка устало.

— Нет. К сожалению, я-то как раз в своем уме, — отбил Валентин ровно и снова предельно спокойно. И мне все это не понравилось, совершенно.

— Я не понимаю… — тихо проговорила Слава, — Ты убил Мирошкина, Фирсова, убил Свету и Екатерину Николаевну…

— Я не трогал Екатерину Николаевну, — послышался все еще спокойный ответ, а потом опять что-то зашуршало и защелкало.

Но я уже был во дворе, уже выскочил из тачки и открывал подъездную дверь.

Славка, еще немного.

Консьержки на месте не было, в подъезде вообще никого не было, как будто дом вымер, не работал лифт, никто не выносил мусор, не слышалось разговоров из-за дверей, а на лестнице, ни на одном из этажей, не было света.

Я рванул по ступенькам наверх, стараясь не шуметь, не издавать лишних звуков, перескакивая, перепрыгивая, цепляясь за перила. Никогда так не бегал, даже на полигонах у госов: до рваного дыхания и битого стекла в легких. Но и ярости такой никогда не испытывал, страха.

А Энджи покорно и спокойно транслировала мне запись. Валик продолжал что-то говорить, что-то отвечала ему коротко Лава, но я не вникал в смысл слов, почти не слышал их из-за гула крови в ушах, из-за звона рвущихся нервов.

Две с половиной минуты… Я был у ее двери через две с половиной минуты…

Когда набирал код, пальцы тряслись, меня всего трясло. Каждая клетка была напряжена, шарашило холодом в мозг и позвоночник, сжались до хруста челюсти.

Прежде, чем повернуть ручку, выдохнул и вдохнул несколько раз, вытащил и выключил наушник, убирая в карман, достал смарт и перевел Энджи в квартире в фон. Она не перестала записывать, но перестала реагировать. И только после предельно тихо проскользнул внутрь квартиры.

В коридоре и комнатах было темно, лишь из-под двери спальни пробивался тусклый свет. Я прислушался, всмотрелся.

И голос Валика раздался из кухни. Все такой же ровный и вымораживающий.

— …на нас. А Екатерина Николаевна приходила, приносила нам печенье. Она была хорошей женщиной, Стася, любила нас. До того, как помешалась на тебе. Я пять лет ее вытащить пытался, следил, чтобы она таблетки принимала, чтобы к врачу ходила.

Я снова вытащил смарт и включил видео. Надо понять, где он стоит, есть ли у него оружие. Вряд ли, конечно, Красногорский приперся с пустыми руками, но, если связал Славку, мог отложить его.

Воронова что-то сказала, но так тихо, что мне не удалось разобрать слов.

— Нет. Я уже говорил, что это не я, — снова раздался голос Валентина, а Энджи наконец-то вывела изображение на экран. Славка сидела за столом, руки в стяжке так крепко, что на запястьях раны, боком к экрану, волосы в беспорядке, разбита губа. А Красногорский к ней лицом, значит, спиной к двери. Но видно было только одну руку, и она оказалась пуста. На столе, подоконнике, острове оружия не было. Я его не видел, сделал еще один осторожный шаг, вжимаясь спиной в стену, продолжая следить за тем, что происходило на кухне.

Надо, чтобы ублюдок повернулся. Славка, заставь его повернуться.

Лава опять задала какой-то вопрос, смотрела прямо на мудака, не отрываясь, не мигая, стиснув в кулаки руки, упрямо вздернув подбородок. Злой упрямый взгляд, кривились презрительно уголки губ, наверняка, Красногорский бесился из-за этого. Ожидал увидеть страх, а увидел лишь злость и сожаление.

— Она все продумала, — Валентин провел рукой по волосам, правую я все еще не видел, но следующий шаг все-таки сделал. Пальцы у Валика тряслись. И это хорошо, значит, он не так спокоен, как хочет казаться.

— Составила план сразу, как только выяснила, что Сухоруков вышел. Выследила его, убила, а потом покончила с собой.

— Ты знал… — Лава не спрашивала, она утверждала. — И не стал мешать.

— Не стал. Это то, чего она хотела — убить Деда и уйти к Диме. Она жила только ради мести Светозару, я бы не смог ее остановить даже, если бы захотел.

— Почему не похоронил? Зачем в доме оставил?

Возможно, показалось, но на миг Валентин как будто растерялся, словно не хотел или стеснялся говорить. Пальцы на руке, которую я видел, задрожали сильнее.

— Я любил ее. Любил сильнее, чем собственную мать, — пожал он все-таки плечами, и, судя по тону, по наконец-то появившимся в нем хоть каким-то эмоциям, тема была Красногорскому неприятна. — Но… что тебе объяснять? Ты не знаешь, что такое любовь. Ты никогда никого не любила.

— А Фирсов? Его зачем убил?

— Он — сопутствующий ущерб, — спокойно и ровно на этот раз ответил Красногорский. — Вообще, у вас удивительно много крыс, Слава, — мудак немного повернул голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Замолчал.

Давай же, повернись так, чтобы я видел вторую руку. Ну!

— Разраб, который на тебя работает, тоже из Иннотек? Кто он?

Но Валентин проигнорировал вопрос, только снова провел по волосам.

А до меня вдруг донеслись звуки сирен с улицы. Едва слышные отголоски и все-таки я их слышал.

Хорошо. По-идее, Черт и его люди должны быть еще ближе.

— Тебя многие в твоем офисе ненавидят. Наверное, чувствуют, какая ты на самом деле. Знают, что ты убийца, Стася. Ты столько жизней забрала, и все как будто не про тебя.

— Я не трогала Дыма, — упрямо повторила Славка. — Мы с ним были лучшими друзьями, как вы со Свет…

— Не смей! — рыкнул Валентин. — Это я был его лучшим другом. Мы со Светой! Он приходил ко мне вместе с мамой Катей, мы ходили к ним. А ты все испортила! Убила его… и маму Катю! Хочешь расскажу, как она умерла?

Красногорский немного сдвинулся, но недостаточно, чтобы я мог увидеть оружие, если оно было, недостаточно, чтобы мог понять. Только Славка побледнела и распрямила плечи, впилась взглядом в лицо придурка. Я пригнулся и сделал еще шаг. Если через две минуты ничего не изменится, пойду так. Надо только все сделать быстро.

— Я сам принес бутылку. Заранее, потому что пообещал, сама бы она не смогла. Купил и принес, и смотрел, как она себя травит. Мама Катя долго умирала, несколько недель пила отраву. Сначала лишь небольшая слабость, потом головная боль и рвота. Сильнее и сильнее, с каждым днем все хуже и хуже, пока она совсем… Она не вставала в конце, Стася. Даже руку поднять было тяжело. Ее рвало постоянно, кровоточили десны, и приходилось вытирать кровь, у нее ужасно болела голова. В последние дни она отказывалась от еды и почти не пила. А когда умирала… Она даже кричать не могла, потому что сил не было, только хрипела. Знаешь, на что похож этот звук? На треск сухих веток, Стася! — он снова провел дрожащей пятерней по волосам и наконец-то сдвинулся, чуть наклоняясь вперед. А я с трудом удержался от облегченного выдоха. Пистолет был. Лежал рядом с кофеваркой, ствол смотрел прямо на Лаву.

— Я вымыл ее, переодел и отнес вниз. Мы…

Дальше ни слушать, ни ждать смысла не было. Вой сирен был совсем близко. Если он очухается невовремя…

Я положил телефон на пол, подобрался, напрягая каждую мышцу и кость в теле, натягивая собственные нервы до предела, до звона и боли. И вломился на кухню, врезаясь в Красногорского не глядя, сметая урода, наваливаясь сверху всем телом. Кулак врезался в челюсть с такой силой, что хрустнули костяшки. Я не обращал внимания на его трепыхания, почти не чувствовал ответных ударов, вообще не уверен, что они были, что он пробовал сопротивляться, как-то бороться, что пытался меня скинуть. Просто бил. Продолжал вколачивать в него кулаки, неспособный даже на рычание. Ничего не видел перед собой, ничего не слышал, даже Славкин голос не долетал.

За все, сука!

За несколько месяцев Славкиных нервов, за страх в ее глазах, за дрожь по ночам, за слезы и за то, что заставил ее вспомнить. За каждую гребаную анонимку. За сраные смайлики и это уродское «Превет, Стася», за имя, которое она ненавидит, за аварию и синяки на шее после Мирошкина.

Под моими кулаками хрустели и трещали его кости, кровь и сопли заливали рожу, он что-то хрипел и дергался, но я не понимал. Просто снова бил. До остервенения, почти до полной потери контроля, под дых, по ребрам и животу, наверняка ломая кости, и снова по роже.

Снова, снова и снова.

Занес кулак в очередной раз. Если попаду в висок — убью.

И громкий отчаянный крик прорезал вдруг тишину, заставляя замереть.

Славка что-то кричала, звала. И еще раз.

— …его! — каким-то чудом все-таки прорвался через низкий рокот ярости голос Вороновой. Я тряхнул башкой, держа придурка за глотку, потом снова, сбрасывая пелену. Пытаясь сбросить. Из этого, оказывается, очень сложно вырваться, невероятно трудно прийти в себя. Когда гнев душит, когда в носу и на губах запах и вкус чужой крови.

— Не убивай его, Гор! — Славка. Взволнованная и перепуганная Славка.

Я с трудом перевел на нее взгляд, с трудом, с невероятным усилием заставил себя повернуть голову и посмотреть. Такое простое действие сейчас требовало каких-то нечеловеческих усилий.

— Гор, пожалуйста, — Лава смотрела на меня. Колдовскими глазами своими, бледная, и кровь на подбородке и воротнике пиджака, кровь на запястьях из-за стяжек.

— Славка…

— Он без сознания, Ястреб, хватит, — так… так попросила, что меня выкрутило всего, протащило по углям и обломкам бритвенных лезвий.

И слезы прочертили дорожки на ее острых скулах, а тело тонкое затрясло.

— Помоги мне, пожалуйста, Гор. Мне больно, — прошептала едва слышно. И я дернулся, словно вынырнул на поверхность, включился и заработал отказавший мозг, принимая решение. В следующую секунду я уже открывал кухонный ящик, чтобы достать нож.

Снова тряхнул башкой перед тем, как подойти к ней, склониться.

Не только руки стянуты. Стяжки на лодыжках и вокруг ножек стула, чтобы Славка не могла встать, не могла ничего сделать, на правой щеке розовел след от удара.

— Хорошая моя, — прохрипел, подцепляя ножом пластик сначала на левой ноге. — Сейчас.

Я перешел ко второй стяжке, когда за спиной раздался какой-то шорох и вместе с ним Славкин испуганный вскрик.

Я обернулся, оставляя руки за спиной, но не успел.

Красногорский каким-то образом умудрился подняться на ноги и схватить долбаный пистолет. И сейчас целился из него в нас, в Славку.

— Валик… — тихо прохрипела Лава, и я почувствовал, как дрожащие, холодные пальцы сжались на рукоятке ножа, который я ей протягивал. Убедился, что Воронова держит оружие крепко, и только после этого повернулся полностью. — Валик, не…

— Заткнись! — оборвал придурок Славу, перевел взгляд на меня теперь совершенно точно безумный, загнанный. Стоял на коленях, истекал кровью, шатался, но, тварь, стоял. — Ты, — дернул он дулом, — в сторону! — на губах выступила кровавая пена.

— Красногорский, — покачал я головой, загораживая собой Воронову и поднимая вверх обе руки, — здесь сейчас будут менты, ты ничего не добьешься, просто не успеешь.

А он продолжал держать гребаную пушку, целился в Славку, никак не реагировал, как будто вообще меня не слышал, и не только меня. Топота ног на лестнице, воя сирен на улице он тоже, похоже, не слышал.

— Ты не успеешь, Красногорский, — повторил я громче. Так, чтобы до него дошло. — Прислушайся. Полагаю, они уже на лестнице.

И взгляд идиота вдруг прояснился. Он вскинул башку, прислушиваясь, как собака, и усмехнулся рвано, кривясь, выдохнул, словно сдулся. Изо рта вместе с этим выдохом опять брызнула кровь. А я слышал, как в дверь уже ломятся, грохот собственного сердца, рваное, частое дыхание Лавы. И продолжал стоять на месте. Ублюдку хватит секунды, чтобы нажать на курок.

— Раз так… — улыбка стала совершенно чудовищной, а дуло вдруг уперлось ему в подбородок. — Я сделал то, что должен был. Все, что мог.

Щелчок, грохот, и Валентин Красногорский выдохнул в последний раз, свалившись мешком с дерьмом мне под ноги. Тихо вскрикнула Слава, в коридоре раздался звук шагов — менты или люди Черта наконец-то ввалились в квартиру.

И воздух, ошпарив кислотой легкие, с шипением вырвался сквозь сжатые челюсти.

Собаке собачья смерть.

Как я и предполагал, первыми вломившимися оказались люди Лысого и в общем-то сам Лысый. К тому моменту, как они появились на замызганной кровью кухне, я уже поднимал Славку на ноги, прижимая к себе так, чтобы она не видела труп и кровь.

Хотелось верить, что ей не удалось ничего разглядеть из-за моей спины, пока Валик устраивал тут выступление одного актера на разрыв с полагающимися спецэффектами: соплями, слезами и все той же кровью на светлых стенах и полу.

Тварь, даже сдох так, чтобы побольнее ужалить.

— Гор, а… — начал Лысый, замерев молчаливым памятником самому себе в коридоре, куда я вывел Лаву, все еще прижимая к себе.

— Там все, — бросил коротко, мотнув подбородком в сторону кухни, а Лава в моих руках дернулась и затряслась. — Все, Славка. Все, — поцеловал ее в макушку. — Пойдем умоемся, да?

— Домой хочу, — едва слышно прошептала она, спрятавшись еще сильнее в моих руках. Жалась так, как будто под кожу залезть пыталась, не поднимала головы, ни на кого не смотрела.

— Скоро поедем, — пообещал, зная наверняка, что это обещание нарушу. Впереди еще менты и прочие прелести. Спасибо Красногорский хоть башку себе сам снес, и мне не придется еще и за выстрел отчитываться перед доблестными стражами правопорядка. Надеюсь, к Вороновой они лезть не станут и ограничатся мной.

В общем, так и получилось.

Менты нас с Лавой застали выходящими из ванной. Попробовали развести по разным комнатам, но в двери вовремя нарисовалась Елизавета, грамотно оценила обстановку и мою перекошенную рожу, и отозвала своих бойцовских псов, раздав цу. В итоге через несколько минут мы втроем переместились в гостиную. Я с Лавой на диване, строгая полицейская — в кресле напротив. Рассматривала нас обоих пристально, не торопилась говорить. А Славку продолжало трясти. Трясло так, что был слышен стук зубов, руки ледяные, движения слишком дерганые, она все еще ни на кого не смотрела и не реагировала.

Черт! Увидела все-таки что-то, да?

Я перехватил ее ладони, опутал руками, теснее прижал к себе, на что Лиза-как-ее-там только сильнее нахмурилась, сжав губы в тонкую линию.

— Поговорим? — спросила, вытаскивая планшет. Я кивнул, но не успел в итоге даже рта раскрыть.

— Красногорский застрелился сам, — выплюнула Славка, вдруг поворачиваясь к девушке. — Слышите? Он сам всадил в себя пулю. Гор здесь не при чем. Он…

— Мы во всем разберемся, — спокойно и ровно оборвала Лаву девчонка. — Но давайте по порядку…

Хреновый тон, неудачный момент — Воронова в ответ зарычала, натянулась в один миг так, что я слышал звон ее нервов, на тонкой шее бился отчаянно пульс.

— Он сам это сделал, — повторила Славка. Четко, холодно, зло. — Он двинутый на всю голову, сраный урод. Он бы прикончил меня, если бы Игорь здесь не оказался, если бы не поехал за мной.

— Станислава, — попробовала снова Быстрицкая, очевидно, понимая, что Славка на грани, и не желая ее за эту самую грань толкать. — Вам сейчас лучше отдохнуть. Я не думаю…

— Вот и не думайте, — упрямо вскинулась Лава. — Слушайте! Красногорский выследил меня, залез в квартиру, напал, — с силой, которой я от нее не ожидал, Славка выдернула свои руки из моих, сложила вместе, вытягивая, показывая Быстрицкой следы от стяжек. — Напал сзади, душил, пока я не потеряла сознание. После оттащил на кухню и связал, — она подалась еще немного вперед, а на ресницах вдруг задрожали слезы, плечи затряслись сильнее. — Он псих. Он подослал ко мне Мирошкина, он писал мне гребаные анонимки, он убил Фирсова и Нестерову, он… — а потом вдруг захлебнулась воздухом, повернулась снова ко мне и вмазала сжатым кулаком в плечо. — Ты — идиот, Ястреб! Какого хрена ты на него полез?! Он же конченный совершенно! Ты… — она снова задохнулась, как будто захлебнулась словами, ей не хватало воздуха, и слезы прочертили первые дорожки на щеках. Лисий взгляд был злым и очень перепуганным.

— Все хорошо, Лава. Я знал… — попробовал ее успокоить, перехватить руки.

— Да ни хрена ты, мать твою, не знал! Засранца кусок самоуверенного! — прошипела она, снова впечатывая кулак в плечо. — Ты что думаешь, если бы ты ту пулю словил, я бы счастлива была?! Я бы тебе спасибо сказала?! Да пошел ты в задницу, Гор!

— Слава, хорошая моя…

— Ты и твое долбанное самомнение! — Воронова почти кричала. Я ни разу не видел, как она кричала, ни разу не видел, чтобы была такой: потерянной, злой, испуганной, взволнованной, упрямой. Славка продолжала всаживать свой маленький кулак в меня и кричать. — Оба идите в задницу!

— Слава…

— Он же мог тебя убить, Гор, — мне все-таки удалось перехватить ее руки, спеленать, прижимая к себе. — Убить, понимаешь? Что бы я делала, если бы он тебя убил? Что? — она вдруг вскрикнула, всхлипнула, дернулась и уткнулась в меня. — Что бы я делала? Как бы… — она все повторяла и повторяла. Спрашивала. Хрипло, натужно, очень испуганно.

И столько боли было в этом вопросе, столько отчаянья, что меня рвало на куски. Я гладил ее спину, волосы, плечи и руки, что-то бормотал бессвязное, невнятное, нес какую-то совершеннейшую чушь. А Славка продолжала плакать и трястись, спрашивая без конца, что бы она делала, если бы… И я не знал, что ей говорить, как успокоить, как объяснить, что в тот момент, я вообще не думал, что сам вряд ли бы остался в своем уме, если бы мы поменялись местами. Сейчас, когда отпустило, когда труп Красногорского медленно остывал за стеной, когда адреналин в крови растворялся, я понял, что такого страха, такого дикого ужаса, выматывающего, вытаскивающего душу, никогда не испытывал. Бледная Славка и дуло, наставленное на нее, сбрендивший ублюдок напротив, который сделать мог вообще все, что угодно — самый страшный кошмар.

Меня не трясло, не было истерики, смерть Валентина вообще прошла мимо и, если бы понадобилось, я бы грохнул его еще раз. Снова избил до соплей и грохнул. Но я не мог отпустить Славку, никто не заставил бы меня сейчас разжать руки и отпустить ее: пиздец в Иннотек, апокалипсис, второе пришествие, дух Стива Джобса.

Поэтому и прижимал ее к себе, поэтому и шептал что-то бессвязное в волосы, пробовал успокоить. Только не получалось нихрена. Воронова плакала и дрожала, снова прячась ото всех, а я ощущал себя беспомощным идиотом. Это настолько вымораживающее чувство: ей плохо, ей отвратительно, а я совершенно ничего не могу с этим сделать. И хочется носиться по потолку, крыть всех матом, кому-нибудь врезать… Что угодно, лишь бы Лава прекратила плакать.

Хорошо, что Быстрицкая сообразила раньше тугодума-меня и сделала единственное возможное.

Истерика Вороновой закончилась с приходом мужика с волшебным чемоданчиком. Он спокойно достал шприц, легко и быстро сделал Славке укол. И через несколько минут она перестала всхлипывать, а еще через пару полностью обмякла в моих руках.

— Вам может тоже надо? — вполне искренне поинтересовался врач, рассматривая меня и не торопясь закрывать свой саквояж.

— Нет, — мотнул я головой. — Все в порядке.

Мужик перевел взгляд на следователя, дождался ее кивка и только после этого щелкнул замками и вышел из комнаты. Быстрицкая спокойно вернулась в кресло, а я с удивлением обнаружил Лысого, стоящего рядом с диваном. Черт протягивал мне мой смарт.

— Рассказывайте, — вздохнула Лиза-мент. Ей явно не нравилось все происходящее, потому что оно обещало кучу геморроя, но держалась девушка хорошо.

— Вам не хватило занимательных картинок? — скривился я.

— С некоторых пор все занимательные картинки, фото и ссылки блокируются, — нехотя пояснила Лиза. — Мы тут из-за вызова вашей ИИ.

— Тогда смотрите, — дернул я уголком губ, забирая у Лысого телефон и реанимируя Энджи.

— Я позвонил адвокату, — счел нужным во всеуслышание объявить Лысый, а я сдержал смешок. Что-то подсказывало, что Бельской после этого станет совсем уж тоскливо.

Так и вышло.

Елизавета поскучнела и уставилась в экран моего смарта на занимательное видео.

Смотрела она в полной тишине, почти ни о чем не спрашивала, только хмурилась с каждой секундой все больше и больше. Вопросами начала сыпать, только когда вернула мне мобильник, но как-то без огонька: кто, что, где, как… Совсем замолчала, когда в комнату вошли Келер и мой адвокат.

В общем, со всей этой возней дома мы со Славой оказались в четвертом часу утра. Славка так и не проснулась ни разу, что, если отбросить частности, меня только устраивало. Ей надо отдохнуть, последние недели и без того были адом на земле, а тут еще и Красногорский, как последний гвоздь в крышку гроба.

Я кое-как раздел Славку, умыл и уложил в постель и еще минут двадцать стоял над ней, уговаривая себя, что здесь с Вороновой ничего не случится, что мне самому очень надо в душ, что за следующие двадцать минут, которые меня не будет, она не исчезнет, не испарится, что никто ее не достанет. Отдирать пришлось с мясом, а на душ ушли рекордные десять минут. Можно было бы быстрее, но засохшая кровь смывается просто отвратительно.

А после я снова смотрел на Славку, слушал ее дыхание, вглядывался в лицо и никак не мог перестать. Отключился только к рассвету, когда организм заявил: «reset, придурок».

Проснулся в первом часу с таким ощущением, как будто пил трое суток и спать завалился в ванной на коврике, не снимая ботинок и шапки. Помят, раздражен без причины на весь белый свет, дико хочу жрать и кому-нибудь втащить.

Проснулся, оценил состояние и потянулся рукой к Лаве. Но вместо Вороновой под боком наткнулся на пустоту, соседняя половина кровати кроме холода больше ничем не порадовала.

Пришлось открывать глаза и просыпаться окончательно. Прислушиваться, приходить в себя.

С кухни тянуло чем-то… чем-то явно вкусным и аппетитным, что-то тихо звенело и булькало.

Я улыбнулся, перекатился и решил, что пора все-таки вставать, вылавливать Славку и приводить мозги в порядок.

Зеркало в ванной отразило хмурую, заросшую рожу и ненависть ко всему сущему во взгляде. Плохо, с такой рожей к Лаве однозначно нельзя. Ей и без меня наверняка хреново непередаваемо. Интересно, когда она встала? Удалось ли ей поспать хотя бы пару часов?

Я еще раз умылся, встряхнулся и отправился на кухню.

Славка носилась возле плиты. Причем именно носилась, волосы скручены на макушке, в моей футболке и моих же шерстяных носках. На ее крохотной ножке они смотрелись как валенки. Забавная, юркая, офигенная Славка.

Она что-то жарила на плите, в кофемашине булькал кофе, а на столе, мордами вниз, лежали наши смарты. Мой и ее… Неужели отключила? Не поверю.

Я подкрался сзади и схватил Лаву за талию, притягивая к себе. Визг, пинки и брыкания, удар лопаткой по пустой башке. А у нее лицо раскраснелось, и глаза шальные совершенно, и грудь вздымается часто.

— Ястреб, придурок, — стараясь отдышаться, возмутилась Воронова, — ты чего подкрадываешься? Я же на тебя сковородку опрокинуть могла. Хочешь без потомства остаться? Ты…

— Хотел сказать тебе доброе утро, — улыбнулся по дебильному, крепче стискивая руки. Вытащил из пальцев дурацкую утварь, швырнул куда-то в мойку и наклонился к крепко сжатым губам. — Доброе утро, Станислава Воронова, — промурлыкал, целуя уголок рта. — Доброе утро, Слава, — поцеловал другой уголок, а Славка прекратила упираться мне в плечи возмущенно и вместо этого обвила шею руками. — Доброе утро, Лава, — и поцеловал ее уже по-настоящему, чертя узоры пальцами под футболкой, кусая и дразня. Вкусная Лава. Самая охренительная. Моя.

Но поцелуй пришлось вскоре прервать, а Славку отпустить, потому что с плиты потянуло паленым, нормально так потянуло. И я-то может и положил бы в итоге на это… свое большое humble opinion, но Славка вывернулась, выкрутилась и метнулась спасать наш завтрак. А на завтрак у нас были… блинчики.

Брови сами удивленно взметнулись наверх.

— Слав? — осторожно позвал я, снова обнимая ее сзади.

— Мне не спалось и хотелось чем-то занять руки, — все правильно поняла она, передернув плечами. — В офис мы с тобой сегодня отправимся вряд ли, о чем я всех уже предупредила, поработать, скорее всего, тоже не получится. Ну и… вот, — махнула она лопаткой неопределенно. — Я решила поэкспериментировать. Выглядит вроде бы съедобно.

— Ты никогда не жарила блины? — не поверил я.

— Перспектива стоять у плиты полтора часа никогда не казалась мне особенно заманчивой, — кивнула невозмутимо, возвращаясь к блинам. — Я за это время три теста успею сваять и запустить, — и голос звучал преувеличенно бодро, и спина казалась слишком прямой.

Я вздохнул мысленно. Дождался, пока Воронова отправит в тарелку последний блин, выключил плиту и развернул ее к себе лицом.

Несколько мгновений прошло в тишине. Я смотрела на Воронову, она на меня, и мы оба хранили молчание. Славка — упрямое, я — выжидательное. Так значит, да?

— Хватит от меня прятаться, Слав, — попросил, когда окончательно убедился, что она ничего не скажет. Мне не нравилось то, что я видел сейчас в лисьих глазах, не нравилось ее поведение. Я не понимал, и дебильные мысли лезли в голову. Я вчера на ее глазах чуть не убил человека. Да, он был мудаком и гребаным психом, да, несколько месяцев подряд поганил нам жизнь, да, пытался убить Воронову, протаранил ее кар, организовал нападение, но… Славка жива, а дебил-Красногорский нет. И его башка разлетелась на ошметки вчера на глазах Лавы. Скорее всего, разлетелась именно из-за меня, так возможно ли?..

И я искал ответ в глазах напротив, в лице и позе, в том, что чувствовал сейчас от нее и не мог найти. Ни одной гребаной подсказки, ключа, бэкдора.

— Тебе сложно со мной? — заставил себя спросить. Почти вытолкал эти слова насильно, потому что не был уверен, насколько действительно хочу услышать ответ, готов ли к нему.

Воронова опустила взгляд, принялась теребить в руках край футболки, закусив губу. Не отстраняется, не бежит… уже что-то, да?

— Ты дурак, — проговорила едва слышно, качая головой. — Ты почти гений, Гор, но такой дурак, — и встала вдруг на носочки, и обхватила руками за шею, прижалась еще крепче, чем прижималась вчера. Только сейчас не было в этом движении боли и страха, что-то другое было. — Мне было бы плевать, даже если бы на полу из-за тебя корчился не Валик, а Стивен Хокинг, — прижалась губами к моему уху, обдавая жарким дыханием. — Я люблю тебя, — выдохнула, — это на тот случай, если ты не понял вчера и не понимаешь сейчас.

— Стивен Хокинг — это серьезно… — только и смог выдавить я, ощущая, как в который раз ломается и крушится моя реальность, как встраивается в нее новый код, переворачивая все с ног на голову, потому что это Славкин код. — Я…

— Нет, — тряхнула она головой, немного отстраняясь, — помолчи, — и поцеловала. Сладко, больно, отчаянно и тягуче. Очередной наш первый поцелуй, не такой, как остальные, не такой, как вчера или позавчера. Совершенно новый и по-новому идеальный. Жаркий, опасный, невероятный. И вкус ее губ, прерывистое дыхание, податливость и жадность, с которой она отвечала, выбивали почву у меня из-под ног, заставляли втискивать в себя тонкое тело сильнее и сильнее. Ласкать в ответ, нападать, забирать себе. Полностью, всю до конца.

Такая вкусная. Невозможная.

И я дышал ей, пил, глотая вдохи и выдохи, сплетая наши языки, дурел от нее, от ее слов, прикосновений, взгляда. Усадил на столешницу, вклиниваясь между ног, чтобы быть еще ближе. Гладил спину, руки, бедра и узкие лопатки и не мог остановиться. Сил не было остановиться. Мы целовались, как безумные, как подростки, царапаясь, кусаясь, пока хватало дыхания.

И Славка отстранилась первая, проведя напоследок языком вдоль моей нижней губы, словно смакуя вкус, посмотрела снова в глаза.

— Я проснулась в десять, и у меня было время подумать, Гор, — несмело улыбнулась она. — В общем, полагаю… Валентин еще будет какое-то время приходить ко мне в кошмарах, я все еще злюсь на тебя за то, что ты так глупо к нему полез за то, что встал между нами, наверное, я еще какое-то время буду параноить и оглядываться, но… я это переживу. В конечном итоге, рано или поздно. Не переживай за меня, хорошо?

— Слав… — я хотел сказать, что это было бы невозможно, даже если бы Красногорского в принципе в природе не было, но не успел, потому что Славка опять подалась ко мне, замирая в нескольких миллиметрах от моих губ.

— Просто будь со мной, ладно? — и опять поцеловала. И мы бы в этот раз совершенно точно забыли бы про завтрак и все остальное, но запищали кофеварка и тостер, а на столе зазвонил какой-то из смартов. Мой, как выяснилось через несколько минут, в течение которых я изо всех сил старался игнорировать мерзкий звон.

Славка, выпутавшись из рук, ушла заканчивать с завтраком, а я ответил на вызов. Звонил Андрей, осторожно интересовался, все ли у нас в порядке и какие у нас планы. Ага, если переводить на доступный, то когда мы оба появимся в офисе.

Я покосился на Воронову, которая наверняка не пропустила ни слова, закатил глаза.

— В понедельник буду, — смирился с неизбежным, прикидывая, что и кому раскидать на следующие два дня. — Но я на связи, ты же знаешь.

— Знаю, — прогудел безопасник. — И рад, что все закончилось.

— Я тоже, — ответил отстраненно и уставился на поразительно тихую в середине рабочего дня улицу за окном. — До связи, — ответное прощание Андрея я уже не услышал. Думал о том, почему его слова про «закончилось» так меня напрягали. И дело здесь совершенно не в хакере. Просто… Что-то сильно не нравилось мне в поведении и словах Красногорского, в том, что и как он делал вчера.

Что-то определенно было не так.

И следующие несколько дней я потрачу на то, чтобы выяснить, бушует ли это моя паранойя или смутное ощущение имеет под собой какие-то основания.

Планы в жизнь даже почти удалось воплотить. Процентов на восемьдесят примерно, потому что выход Энджи… ну, прям подгорал, и у меня, и у Славки, и за ноутом периодически приходилось сидеть нам обоим, матом своих миньонов крыть тоже. В остальное время мы шатались по дому, валялись на диване, ходили гулять, в пятницу ездили вместе на дачу показаний, а на обратной дороге наконец-то купили Славке тапки. Обычные зеленые тапки, главное теплые.

Славка, кстати, оказалась права, спала она действительно плохо: ворочалась, вздрагивала, всхлипывала во сне, иногда звала меня. И каждый раз, просыпаясь из-за того, что она дрожит под боком, успокаивая ее, стараясь при этом не разбудить, я думал о том, что, если бы знал заранее, придушил бы Красногорского еще на том долбаном собеседовании.

Каким самоуверенным, наглым козлом он был тогда, нахальным сопляком. Не скрывал ни злости, ни самодовольства, разговаривал так, как будто ему все вокруг должны.

Ублюдок.

На самом деле, меня тоже пока не отпустило. Я все еще злился. Вот и сейчас, слушая тихое Славкино сопение рядом, злился: на Андрея, что проморгал его, на Лысого, что упустил и торчал у съемной квартиры на другом конце Москвы, а не у Славки под дверью, на двух его молодчиков, которые «отлить отошли», как, сука, подружки года, за один угол, на ментов, которые вообще хрен пойми чем занимались. Больше всего злился на себя. На кой хрен вообще разрешил Вороновой из дома выходить? Сидела бы там, пока мудака не нашли. Нормально ведь работала, к Боре даже притерлась.

Мать твою!

Я осторожно выбрался из кровати, подобрал с пола шмотки и вышел из спальни, поняв, что, кажется, сегодня не усну. Вспомнить, что ли, молодость: дойти до зала на углу, попинать грушу? Не сброшу злость, хоть развлекусь.

В общем, через двадцать минут в грушу полетел первый удар. Мне явно не хватило дохлого и несерьезного Валика, чтобы стравить все, что благодаря ему накопилось. Вообще удивительно, как много дерьма принес с собой Красногорский, как будто целый взвод, а не один человек.

С другой стороны, все объяснимо: судя по тому, что нашли у Валентина дома, готовился он не один год. Выслеживал Славку, наблюдал за ней и ее окружением, искал возможности, лазейки, связи. А еще Красногорский вел дневник, до омерзения детальный и подробный, убористым, мелким, но на удивление ровным и почти красивым почерком. Бельская вчера показывала на даче показаний. Не весь, конечно, отрывки. Но и их хватило.

Красногорский знал расписание Вороновой лучше самой Вороновой, знал ее маршруты, соседей, имена Славкиных бывших. Вообще все. Собирал вырезки и статьи, хранил ее фотографии с мероприятий. И ненавидел.

Я перетянул бинты на костяшках, глотнул воды и вернулся к груше. Еще не все. Вообще ни хрена не все. Это была только разминка.

По словам Бельской на Мирошкина Валентин наткнулся почти случайно, в каком-то из парков, предложил бабки и непыльную работу. Мирошкин долго не думал, деньги взял, дело сделал. Только Валик не рассчитывал, что Славка даст отпор, что сообразит после пережитого снести с телефона все к чертям собачьим, поэтому и грохнул своего помощника: просто не смог справиться с яростью. Как и не рассчитывал на то, что сраного Вареника она найдет, когда будет не одна. Я вообще, как выяснилось, неожиданная, неизвестная и очень неудобная переменная в его идеальном плане.

Все из того же дневника стало понятно откуда на идиотской игрушке отпечатки Дыма, откуда вообще взялся этот уродский заяц: Вареника Красногорскому отдала Екатерина Николаевна, а пальцы Димы — те самые, которые непонятно как сохранились спустя столько лет — из материалов дела Сухорукова.

Сука-сука-сука!

Новый град ударов посыпался на грушу.

Оказывается, 3D принтер и биосиликон вместе могут творить чудеса и не только в далеких от действительности шпионских фильмах, а вполне себе в реальности.

Детей уломать — проще простого, подкупить Фирсова, который считал Славку дословно «просто-красивой-дыркой», еще проще. Вот только имени сраного хакера в долбаном дневнике пока так и не нашли. Красногорский, на самом деле, не только с Фирсовым общался, он человек шесть в общей сложности зацепить пробовал: и из моей команды, и из Славкиной, но быстро зацепить получилось только придурка Евгения. И нет, не потому что остальные шестеро все такие преданные, верные и надежные, потому что бабла мало предложил, а риски они оценивали гораздо лучше, чем идиот-Женя.

Откуда у Валика такие бабки, пока не ясно, следствие выясняет, но то, что деньги были — это факт.

Долбаный, долбаный урод!

Я еще раз шарахнул по груше и снова отошел за водой. Вот только и глотка сделать не успел. На руке завибрировал трекер, и я напрягся, так и не донеся бутылку до рта. Звонил дед.

— Дед? — проговорил в трубку, когда наконец-то удалось вытащить телефон из кармана штанов.

— Только не говори, что разбудил, — знакомо проскрипел он.

— Не собираюсь. Что-то случилось? — я опустился на пол, вытягивая ноги и с сожалением поглядывая на грушу.

— Это ты мне скажи, что у тебя случилось? Обещал девчонку привезти и пропал… — и длинная, многозначительная, упрямая и осуждающая пауза. В такие моменты я чувствовал себя не взрослым мужиком, а пацаном, нечаянно сломавшим соседскую вишню.

— Все в порядке, просто месяц напряженный, — попробовал по привычке отмахнуться.

— Ты бабе своей ври, Игорь, — цыкнул тихо старик, — а со мной можешь даже не начинать. Я с отцом Лысого вчера разговаривал.

Бля-я-я… Мог бы догадаться, на самом деле. Они ведь реально с моим дедом всю жизнь вместе, почти как мы с Лысым. Школа, армия, институт, госы. Только дед дослужился до полковника и свалил, а отцу Черта еще не надоело. Но он и моложе гораздо.

— Чего тогда спрашиваешь, если все знаешь? — протянул задумчиво, рассматривая потолок.

— Потому что Сергей говорит, что у тебя рожа больно недовольная. Рассказывай, что не так?

Я еще посверлил взглядом грушу какое-то время, а потом все-таки рассказал. Большую часть, по крайне мере, даже о том, что паранойя моя никак не заткнется, тоже рассказал, пусть и вскользь.

— Вроде все складно, — цыкнул в конце дед, я даже почти увидел перед собой его коронный прищур и поджатые недовольно губы. У нас это почти семейное. — Меня бы тоже крутило.

— Тоже кажется, что слишком? — выдохнул почти с облегчением, все-таки делая глоток воды.

— Да. Сбросишь видео посмотреть?

— Дед…

— Что? — возмутился он искренне. — Хоть девчонку твою увижу, раз ты ее ко мне привозить отказываешься и вообще говорить о ней.

— Привезу, — усмехнулся. — Как только буду точно уверен, что все устаканилось. И не говори, что Константин Петрович тебе не нашел ее фотографий.

— Может и нашел, но видео ты все равно скинь. Какая она, внук? — о-о-о, раз дед обращается ко мне этим «внук», значит дальше пойдут разговоры за жизнь, философию и правнуков. А я в четыре утра не особенно был настроен разглагольствовать на подобные темы.

— Моя, — улыбнулся в итоге, поднимаясь на ноги. — Тебе понравится. Дед, я…

— Вали уже, — к удивлению, не стал настаивать он и заводить привычную шарманку. — Только про видео не забудь.

— Скину. Спокойной ночи, — я сбросил вызов и вернулся к груше, чтобы добить собственную злость, сбросить ее здесь по максимуму, потому что, скорее всего, именно она и не давала понять, что мне не нравится во всей этой истории с Красногорским, что так цепляет.

Домой я вернулся в начале шестого, быстро принял душ и забрался к Славке, наконец-то выдыхая и разрешая себе уснуть.

А уже вечером в воскресенье снова говорил с дедом, а в понедельник разговаривал с Борисычем. По душам и только между нами. Потому что пока я не поймаю крысу, пока не вытащу сраного хакера, знать о том, что происходит, не должен вообще никто. Даже Воронова, и вот здесь могут быть проблемы. Могут быть грандиозные проблемы.

— Я сделаю, как ты хочешь, Гор, — нехотя согласился генеральный, — но… должен спросить еще раз, ты хорошо подумал? Славка… может не простить. Не проще все рассказать?

— Я не хочу повторения истории с Красногорским, — отрицательно покачал я головой. — И не хочу заставлять ее снова проходить через все это дерьмо. Знание ничем не поможет, только заставит ее снова дергаться, нервничать и жить в ожидании удара, Борисыч. Она и так почти не спит, стала рассеянной и слишком погруженной в себя. И мне это не нравится. Ей надо отдохнуть: последние месяцы Лава разрывалась между работой и аноном. Я не хочу видеть ее обмороки и слезы.

— Слава падала в обмороки еще?

— Вчера, — пожал я плечами. — Если верить трекеру и Энджи, а причин не верить у меня нет, у Славки истощение. Нервное и физическое. И очередной забег с препятствиями с дулом у виска она просто не выдержит. Пустим все на самотек, расскажем и вообще ее потеряем.

Борисыч тяжело вздохнул, кивнул. Решение явно давалось ему непросто.

— Проверку и отстранение объяснить можно, но… Ты очень сильно рискуешь, мы очень сильно рискуем. Ты же понимаешь?

— Понимаю, но, если ты видишь другой выход, я готов выслушать, — развел руками в стороны. Борисыч промолчал, только нахмурился, а я невесело хмыкнул. — Красногорский хотел, чтобы Славка все потеряла: работу, себя, свое окружение. Я хочу попробовать создать эту видимость и посмотреть, что произойдет. К тому же крыса все еще в стенах Иннотек, и выкурить ее быстрее в наших же интересах и не только из-за Славы.

— Ты рискуешь, — упрямо в который раз повторил генеральный. Выражение его лица при этом не добавляло оптимизма и не облегчало жизнь. Непонятно, кого именно он пытался уговорить: себя, меня или же нас обоих.

— И я об этом знаю. Я найду слова, которые смогут Славку убедить, возможно, не примирят с ситуацией до конца, но сгладят реакцию. Важно только, чтобы о том, что все это вилами по воде писано, не знал никто, кроме нас. Даже Андрей.

— Ты уверен? — сощурился гендир. — Организовать…

— Я организую, — не дал начальству договорить. — У меня остались связи. Для моих миньонов и ее воронят, для Андрея и Келера, для хиаров и бухгалтерии, для всего Иннотек проверка будет выглядеть как настоящая, — я хмыкнул. — По сути она и будет настоящей, только копать будут не под Славку, а под заползшую в нору крысу.

— Я даю тебе две недели. Если после корпоратива ты не поймешь, кто и где этот урод, я все заканчиваю, возвращаю Славку и все ей рассказываю. Фактически отстранение будет только на неделю, — поставил перед фактом Борисыч, сверля меня пристальным взглядом.

— Согласен, — кивнул просто. Ну а зачем спорить? В этом вопросе я его полностью поддерживал. — Когда будет приказ?

— Завтра мы объявляем о выходе Энджи, значит, послезавтра. На релизе Слава быть должна. Должна там блистать, покорять и наслаждаться вечером, как она умеет, — снова припечатал большой и грозный начальник.

— Я не против, — поднял руки вверх, снова показывая свое полное согласие. Лава действительно должна быть и должна получить от происходящего удовольствие.

— Мне все это не нравится, так и знай, — махнул Борисыч рукой. — А теперь скройся с глаз моих и постарайся сделать все, чтобы в конце всего этого балагана Воронова вернулась в Иннотек и не прибила ни тебя, ни меня.

— Сделаю, — кивнул, поднимаясь и направляясь к двери.

Осталось только связаться с нужными людьми и понять, что и как говорить Вороновой. Мне не нравилось врать Славке, но еще больше не нравилась мысль о том, что она опять начнет дергаться. К тому же по поводу ее обморока я Борисычу сказал правду. Лава вчера действительно потеряла сознание и пусть всего на несколько минут, мне их вполне хватило. Мне на самом деле и первого раза хватило с головой. Проблема была в том, что когда я предложил ей плюнуть на все и уехать к маме в Испанию, Воронова посмотрела на меня так, словно я как минимум советовал почку продать, как максимум бессмертную душу. Заявила, что в отпуск уйдет, если уйдет, только после новогодних, и то не факт, потому что еще Энджи, Ирита, два новых заказа от госов и с десяток старых допилов. И все, все, мать его, попытки ее переубедить натыкались на жесткое: «это даже не обсуждается».

Складывалось ощущение, что Славка пыталась нагнать то, что не успела из-за анона, вот только признаваться в этом даже себе отказывалась. Словно что-то кому-то доказать пыталась. Ее поведение и ситуация в целом спокойствия само собой не добавляли. И сейчас я был рад, что Борисыч согласился меня поддержать. Вот только согласие генерального — это всего лишь четверть, и за оставшиеся полтора дня мне нужно было успеть все организовать и понять, что и как говорить Славке.

И пусть с первым мне повезло: вызвонить нужных людей, объяснить, что от них требуется, и организовать все в Иннотек оказалось гораздо проще, чем я предполагал. С остальным вообще не сложилось. Поговорить с Вороновой, подготовить ее к тому, что должно было случиться в среду с утра, я не успел. Вторник был поистине сумасшедшим, особенно первая его половина.

Славка торчала со своими и постоянно от меня ускользала, Знаменский и Ирка стояли над душой, носились по коридорам, как боты со сбившимися настройками, наши пиарщики, гудел в ухе хмурый Андрей, и клевали мозг юристы. Подготовка к презентации сводила всех сума, а вечером… Вечером я просто не решился. Потому что впервые за последние несколько недель Лава улыбалась искренне, почти не дергалась и казалась действительно расслабленной. Она скользила между столиков, принимая поздравления, легко соглашалась на фото, непринужденно отвечала на вопросы журналистов. Даже на те, которые касались Красногорского и его нападения на Воронову.

Акулы пера пока не знали и половины, но все понимали, что это ненадолго. Сейчас официальная версия звучала примерно так: укуренный, не совсем психически здоровый, криворукий разраб затаил злобу на Лаву за то, что она его развернула фактически с волчьим билетом, проник к ней в дом и напал, желая то ли отомстить, то ли убедить снять бан. И неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не домашний ИИ. А так… Энджи вызвала ментов и меня, Красногорский понял, что влетел, и застрелился.

История, конечно, шита белыми нитками, но другой у СМИ пока не было и, надеюсь, в ближайшие несколько недель не будет. Идея с Энджи полностью принадлежала Вороновой, к тому же совсем ложью не была. На мой вопрос в субботу вечером, уверена ли Славка в решении, Лава только криво усмехнулась, отрывая взгляд от картинки на экране. «С паршивой овцы хоть шерсти клок, — заявила невозмутимо. — Красногорский хотел, чтобы я везде облажалась, но благодаря ему мы обеспечим Энджи знатный пиар, пусть в гробу переворачивается», — и вернулась спокойно к фильму, который мы делали вид что смотрели. Отговаривать и дальше я не стал.

Но весь вечер релиза держался рядом и отгонял особенно доставучих и любопытных: инвесторов, журналистов, коллег, гостей — и присматривал за Вороновой. И, видимо, перестарался, потому что в какой-то момент Славка утянула меня подальше от любопытных глаз и ушей и недобро сощурилась.

— Ястреб, прекрати вести себя как Боря, — ткнула аккуратным ноготком в грудь. — Я не сахарная, не растаю и не разревусь от нескольких вопросов.

— Их не несколько, — скрестил я руки на груди. — И я не веду себя как Боря.

— Ты ведешь себя еще хуже, — она небрежно поправила тонкую бретельку вечернего платья. — Рычишь на всех и зверем смотришь. От нас шарахаются. Хочешь завтра увидеть заголовки из серии: «Главный разраб Иннотек и кровавые слезы его подчиненных»?

— Ты преувеличиваешь, — покачал я головой.

— Скорее преуменьшаю, — Лава приблизилась на шаг, кладя руки поверх моих все еще скрещенных, быстро клюнула в губы. — Не сгущай краски, пожалуйста. Со мной и правда все в порядке, и никакие вопросы этот вечер мне не испортят, — она знакомо вздернула подбородок, подхватила меня под локоть и уверено зашагала к очередной группе гостей, давая понять, что разговор закончен, и она очень надеется на мое благоразумие.

Вот только я в своем благоразумии уверен не был, пришлось приложить почти колоссальные усилия, чтобы выполнить ее просьбу. Такую простую и такую сложную одновременно.

Но вечер и правда прошел хорошо. После того, как Борисыч объявил дату выхода Энджи на массовый рынок, мы показали основные возможности ИИ, а доступ к стендам с прототипами наконец-то открыли, интерес к Валентину значительно снизился. К концу мероприятия, казалось бы, совсем угас. А после окончания официальной части, мы все — разрабы, тестеры, маркетинг, пиар — ушли в лекторий и уже там продолжили праздновать, но без посторонних глаз и раздражающих щелчков камер.

Дома с Вороновой оказались только в четвертом часу и сразу завалились спать. Я рассчитывал поговорить с Лавой в среду утром, но… Тут тоже не сложилось — Славка висела на телефоне с Савельевым всю дорогу, разбирая очередные косяки в одном из тех самых «допилов». Кто-то из новеньких знатно облажался с тестами.

В итоге, стоило мне припарковаться, а Лаве положить трубку, на трекер Вороновой пришло уведомление от Борисыча — генеральный звал ее к себе в кабинет…

Я старался отвлечься, переключиться на работу и не думать о том, что происходило тремя этажами выше, но получалось как-то хренево: код не ложился, мозги не работали. Прошло полчаса, сорок минут, а Энджи все еще была уверена, что Слава в кабинете начальства. Через час ожидания я готов был плюнуть на все и идти к Борисычу, но Воронова меня опередила. Влетела ко мне в кабинет с таким видом, как будто только что провела несколько собеседований с особо одаренными: на лице желание убивать и калечить, на скулах яркий румянец.

— Ты знал?! — выплюнула, замирая в дверях. — Скажи мне только одно: ты знал?!

Я мысленно вздохнул, глядя в пылающие гневом зелено-карие глаза, стащил с переносицы очки.

— О чем, Слав?

— О госах! — прорычала, входя все-таки внутрь. — О том, что они собираются… — она остановилась у моего стола, оперлась о него руками. — Госы инициировали независимую проверку!

— Слав, они в своем праве, — протянул к ней руку, — иди ко мне, давай поговорим.

— О чем тут разговаривать?! Я отстранена, Гор! Понимаешь?! — прошипела тихо. — Конечно, понимаешь. Знал заранее, да? Почему не предупредил? — проигнорировала протянутую ладонь, отстранилась, выпрямилась, заметалась по кабинету.

— Я собирался, но не успел, прости, — развел руками в стороны, слушая дробный стук каблуков и наблюдая за тем, как все сильнее и сильнее злость разгорается в лисьих глазах.

— Прости… — цыкнула она. — Конечно, Борисыч тебе все рассказал, он вообще все тебе рассказывает, а мне знать не обязательно, да?! — снова повернулась ко мне, опять остановилась у стола. — Какого хрена, Гор? Что происходит?

— Слав, — я поднялся, приблизился к ней, стараясь говорить мягко, — госы действительно в своем праве, и Борисыч мне рассказал в понедельник вечером. Я и правда просто не успел.

Славка громко сопела и злилась, но мои руки с талии сбросить не пыталась. А я смотрел на нее и мысленно просил прощения за ложь.

— Красногорский — сука, — рыгнулась она, топнув ногой. — Даже после того, как сдох, продолжает гадить. Тварь!

— Лава, мы обсуждали с тобой возможность проверки, — притянул я ее к себе, обнимая. — Не рычи, мы оба знаем, что госы ничего не найдут. Оба знаем, что утечек, сливов и косяков у тебя не было. Потерпишь мудака пару недель, а потом вернешься к работе.

— Да просто бесит, понимаешь?! — уже тише, но все-таки снова прорычала Лава, обнимая наконец-то меня в ответ. — Так невероятно бесит, что я не уверена, что сдержусь и не расцарапаю рожу костюму, который будет шариться в моем ноуте.

— Нельзя, хорошая моя, ты же знаешь, — поцеловал ее в макушку. — Передашь сегодня дела Сашке, уж несколько недель он как-нибудь протянет.

— Думаешь, это затянется на несколько недель? — Лава испуганно посмотрела на меня, немного отстраняясь, пальцы крепче сжались на свитере.

— У тебя большой доступ, Слав, — я снова ее коротко поцеловал. — Не переживай, ничего они не найдут. К тому же общаться с Савельевым тебе ведь не запретили?

— Пока нет, — рассеянно тряхнула она головой.

— Ну вот и выдыхай, и к костюму не придирайся, он просто будет делать свою работу, — провел я пальцами вдоль раскрасневшейся от злости скулы. — Видела его уже?

— Видела, — хмуро кивнула Лава. — Дрыщь в очках и пиджаке, на Келера чем-то похож, такой же холодный и застегнутый на все пуговицы. Лезет, наверняка, сейчас в мой ноут.

— Все хорошо будет, Слав, — улыбнулся я мягко. — Ты пока дела передашь, пока распределишь все… Как минимум неделя уйдет, а там еще максимум неделя и костюм свалит в закат. Зато госы отстанут и с нас слезут.

— Ты какой-то слишком спокойный и уверенный, — покачала она головой, заставляя меня невольно напрячься. — Ладно, — отступила нехотя, — я рада, на самом деле, что хоть кто-то из нас сохраняет холодную голову, — улыбнулась коротко и еще отступила. — Пойду Савельева обрадую, — махнула небрежно рукой и скрылась через миг за дверью.

А я с шумом выдохнул, прикрывая глаза, убеждая себя, что все сделал правильно, что злость лучше страха и паники.