Физрук

Интермедия. Вождь

Он знал, что он не тот человек.

Он одновременно был и больше, и меньше, чем тот человек.

Меньше, потому что подделка никогда не сможет повторить оригинал. Больше, потому что, созданный из первородного хаоса, в первые же несколько секунд существования он получил доступ к информации и возможностям, которых у оригинала никогда не было и не могло быть.

Ведь оригинал был всего лишь человеком.

А кем был он сам?

Этого он сказать не мог.

Две задачи превалировали в его голове.

Охранять свою территорию. Он не знал, почему это важно. Здесь не было источника, не было места силы, но вот эта площадь, вот эта усыпальница, которую он превратил в свой штаб и покидать которую с каждым днем ему хотелось все меньше и меньше, почему-то значили для него очень многое, и он не мог позволить себе их потерять. Крепость, которая возвышалась совсем рядом, буквально вплотную, и оборонять которую было бы не в пример проще, не вызывала в нем таких же чувств. Она была символом чего-то другого, иной идеологии, иного взгляда на мир. И хотя ее башни были украшены правильными символами, он знал, что это лишь бутафория.

Поддельные елочные игрушки, что сверкают так же ярко, но никакой радости не приносят.

Второй задачей было распространение идеи как можно шире, пока пламя мировой революции не охватит всю планету и не выйдет за ее пределы. Да, теперь он знал, что есть и другие миры.

И они тоже нуждались в освобождении. Это только начало.

Его новые товарищи были верными, преданными, готовыми идти до конца, заражались идеями коммунизма с единого укуса, но были совершенно безынициативными.

Слишком многое приходилось держать под личным контролем, а кое-что — и делать самому.

Поэтому он страшно обрадовался, когда обнаружил возможность раз в сутки призывать под свои знамена кого-то из старых товарищей. Из героев былых времен. Конечно, в глубине души он знал, что они были такими же подделками, как и он сам, на сейчас это не имело значения.

Придет время, и они узнают, кто все это устроил и зачем. Они все выяснят и непременно во всем разберутся. Но в текущий политический момент важно другое.

Площадь укрепить невозможно, поэтому он распорядился перекрыть все ведущие к ней улицы. Баррикады росли, как на дрожжах, благо, строительного материала для них было предостаточно. Вместе с тем, его агитационные бригады курсировали по городу и приводили в его ряды новых сторонников.

Ему претило распространение идеи биологическим путем, но иногда выбирать не из чего и приходится работать с тем, что есть.

Его армия росла. На этот раз все товарищи действительно были равны, не было даже деления на рабочих и крестьян. Никто не жаловался на условия, никто не требовал себе повышенную пайку, никто не роптал, и все были готовы умереть а дело революции вот хоть прямо сейчас. А разница в уровнях… ну, что разница в уровнях.

Подтянутся.

Не зря же он им говорил, надо качаться, качаться и качаться.

За спиной деликатно покашляли. Он знал этот кашель — сухой, сдержанный, с едва слышными металлическими нотками.

— Да, Феликс, — сказал он.

— Владимир Ильич, там ходок пришел.

— Какой такой ходок?

— Обычный. С вами говорить хочет.

— И откуда пришел?

— Говорит, что издалека.

— Где он сейчас?

— У площади, на последней линии обороны.

— Зовите сюда, — сказал он.

— Только он какой-то странный, — сказал Феликс. — Наши товарищи к нему на два метра подойти не могут, словно отталкивает их что-то.

— Это архилюбопытно, батенька, — сказал Ильич. — Ведите его немедленно.

— Это… — замялся Феликс. — Может быть опасно.

— Все в этой жизни может быть опасно, Феликс, — сказал Ильич. — Мужчины опасны, женщины опасны, от сердечного приступа вообще никто не застрахован. Но раз уж человек пришел, надо его выслушать. Только сюда его не ведите, я сам выйду.

Он вышел из мавзолея на прохладный осенний воздух и вдохнул его полной грудью, хотя это было и необязательно. Он любил осень. Прошлый раз у него все получилось именно осенью.

Соратники потом подвели, потомки не удержали, но это уже другой разговор.

Ходок стоял напротив входа, в круге свободного пространства, сам Феликс держался сзади и чуть поодаль, но не сводил с незнакомца глаз, готовый начать действовать в любом момент.

Ильич двинулся навстречу ходоку и обнаружил, ничего не мешает ему подойти на расстояние рукопожатия. Или удара ножом.

— Вождь, — при приближении Ильича незнакомец уважительно склонил голову.

— Не надо этих церемоний, батенька, — сказал Ильич. — Давайте познакомимся, для начала самое то.

— Меня зовут Соломон Рейн, — сказал ходок. — И я знаю, кто вы.

— Не из племени ли вы израилева? Впрочем, неважно. С чем пожаловали?

— Разговор есть, — сказал Соломон. — Но приватный. С глазу на глаз, так сказать.

— У меня от моих товарищей секретов нет.

— У меня есть, — сказал Соломон. — Если вас вопросы безопасности беспокоят, то это зря. Во-первых, я никоим образом не собираюсь причинить вам вреда, а во-вторых, в бою вы один стоите больше, чем вся эта толпа, и вам это прекрасно известно.

— Каждый человек должен чувствовать себя нужным, — негромко сказал Ильич. — Но желание гостя — закон. Давайте уединимся. Мы уединимся, Феликс.

— Пойду посты проверю, — сказал Феликс, на прощание одарив Соломона взглядом, холодным, как жало стилета, входящее тебе под ребра декабрьским утром. — Расходимся, товарищи. Здесь нет ничего интересного.

Товарищи разошлись на исходные. Ильич приглашающим жестом указал на вход в мавзолей.

— После вас, батенька.

В глубины они не пошли, устроились в гардеробе. Ильич присел на шаткий деревянный стул, оставшийся еще с прежним времен, и тут же принялся раскачиваться.

Соломон стоял.

— Итак, откуда вы, батенька?

— Издалека, — сказал Соломон. — Очень издалека.

— Из Владивостока?

— Из других миров, — сказал Соломон.

— Хотите встать в наши ряды и помочь общему делу?

— Хочу помочь, — сказал Соломон. — Но без вставания в ряды, увы.

— Тогда спрошу прямо. Вы, батенька, коммунист?

— Я сочувствующий, — сказал Соломон.

— Неопределившийся, значит. Вы хоть понимаете, батенька, что коммунизм — самая прогрессивная из возможных моделей построения общества?

— Со всем моим уважением, вождь, но я здесь не для того, чтобы участвовать в политических дискуссиях, — сказал Соломон. — Да и у вас на них осталось не так много времени. Грядет большая война, и враг уже на пороге.

— Нам не привыкать жить в окружении врагов, — сказал Ильич. — Кто на этот раз? Белогвардейцы? Эсэры?

— Наймиты капитала, — сказал Соломон.

— Почему мои товарищи не могут к вам приблизиться? — внезапно спросил Ильич.

— Потому что на мне лежит аура отпугивания нежити, — сказал Соломон.

— А я тогда почему могу?

— Потому что на высшую нежить эта аура не действует.

— Вот, значит, как.

— Вы знаете, кто вы?

Ильич задумался, но раскачиваться не прекратил. Стул скрипел.

— И кто я? — спросил Ильич после нескольких минут молчания.

— Сначала ответьте на мой вопрос, — сказал Соломон. — Какие чувства вы испытываете, глядя на меня? Жгучую, переполняющую ваше существо ярость?

— Пожалуй, что так, — несколько смущенно сказал Ильич.

— Вы не находите это странным? Ведь вы же меня совсем не знаете.

— Нахожу, батенька. Но в мире сейчас столько всего странного происходит…

— Это не ваша эмоция, — сказал Соломон. — Она навязана вам извне.

— Кем же?

— Тем, кто вас создал.

— Полагаю, вы знаете, каков будет мой следующий вопрос.

— Система, — сказал Соломон. — Вас создала Система. Как вам удается сдерживаться?

— У коммуниста должен быть холодный разум, — сказал Ильич. — Что такое Система?

Соломон объяснил. Опустив, впрочем, некоторые подробности.

— Архизанятная история, — сказал Ильич. — И каково же мое место в этой Системе?

— Вы — уникальный именной континентальный рейд-босс, — сказал Соломон. — Искусственная сущность, сохранившая часть воспоминаний своего прототипа.

— И что означает этот набор слов? Если вы изволите изъясняться в понятных мне терминах.

— Представьте себе большую игру в "Зарницу", — сказал Соломон. — Вы — как флаг в этой игре, тот самый, который стремятся захватить все игроки. Только вас они захватывать не будут. Они попытаются вас убить.

— Игра, значит?

— Для миллиардов людей во вселенной эта игра заменила жизнь, — сказал Соломон.

— Значит, это Система во всем виновата? Эта она извратила саму суть нашего учения, сделав меня повелителем… нежити?

Соломон кивнул.

— Кто создал Систему?

— Предтечи. Древние. Мы не знаем. Она автономна, самодостаточна и поглощает один мир за другим.

— Может быть, чайку? — спросил Ильич. — Мне теперь совсем не нужно его пить, но сила привычки, знаете ли…

— Нет, спасибо, — сказал Соломон. — Я знаю, как действует Система, изучил ее алгоритмы. Приходя в новый мир, она обращается к его истории, находит в ней наиболее значительных людей и возрождает их в качестве неигровых персонажей, давая им неслыханное могущество и, зачастую, доводя ситуацию до абсурда. В вашем случае она просто не могла пройти мимо.

— Понимаю, — сказал Ильич.

— Но поскольку вы нужны Системе в определенном качестве, она навязывает вам необходимую модель поведения, — сказал Соломон. — Как правило, это привязка к какому-то конкретному месту или предмету и острое, никакими разумными доводами не мотивированное желание его защитить. Я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — сказал Ильич. — Вот это место.

— Я так и думал, — сказал Соломон. — Но где-то внутри вас живая прежняя личность, живы ее мечты и устремления, может быть, она погребена глубоко под навязанными Системой ценностями, но вы должны найти ее и дать ей право голоса.

— Не так уж и глубоко, батенька, — сказал Ильич. — Не так уж и глубоко.

— Простите, значит, я вас недооценил, — сказал Соломон.

— Но никакие интервенты не заставят меня отсюда уйти, — сказал Ильич.

Соломон вздохнул.

— Разве ваша идея привязана к какому-то географическому объекту?

— Нет, — сказал Ильич. — Но отсюда я не отступлю.

— Хорошо, — сказал Соломон. — Я ждал чего-то подобного, поэтому хочу преподнести вам подарок.

В его руке появилась небольшая хрустальная сфера, не больше двадцати сантиметров в диаметре. Внутри сферы бушевало пламя, клубился черный туман и сверкали молнии. Словно талантливый и безумный мастер заключил в хрусталь миниатюрную модель ада.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих.

— Я не данаец, — сказал Соломон. — В этой ситуации я скорее представитель Трои.

— И где ваш народ?

Соломон развел руками.

— Те, что остались, во многих мирах, — сказал он. — Но большая часть мертва. Как и большая часть любого другого народа, в чей мир приходит Система.

— Сожалею, — сказал Ильич и указал на сферу. — Но что это?

— Это оружие последнего шанса, — сказал Соломон. — Оружие возмездия, если хотите. Когда придет время, просто разбейте ее.

— И что тогда произойдет?

— Вы и сами это понимаете.

— Хорошо, — сказал Ильич. — Я возьму.

Соломон сделал шаг вперед, и сфера перешла из рук в руки, а затем исчезла в инвентаре континентального рейд-босса.

Интересно, что там еще лежит, подумал Соломон. И что может с него дропнуться, если я сейчас атакую. Впрочем, сейчас, не в основной броне, без бафов, подготовки и команды, я могу и не потянуть. Да, это новый мир, и рейд-босс еще не вошел в полную силу, но не факт, что я смогу одолеть его в честном бою.

А честного боя и не будет. Он призовет своих миньонов, и все вместе они меня задавят толпой. Как бы крут ты ни был, зерг-раш никто не отменял. Запинают и имени не спросят.

Хорошо, что я сюда не драться пришел.

— Но почему вы это делаете? — спросил Ильич. — Зачем предупреждаете и помогаете?

— Потому что я в некотором роде такой же, как вы, — сказал Соломон. — Революционер, террорист, разжигатель войны и шататель устоев. Я сею ветер и жду, пока взойдет буря. Я хочу разрушить старый мир до основания.

— А затем?

Соломон промолчал.

— Значит, не такой же, — заключил Ильич. — Ибо конечная моя цель — не разрушение старого мира, а постройка нового. Который будет лучше, чем разрушенный.

— Я прожил слишком долго и не верю в лучшие миры, — сказал Соломон.

— Вы — воплощенная ненависть, — сказал Ильич.

— Пусть так.

— В определенные моменты истории такие люди могут быть полезны, но когда цель будет достигнута, им придется уйти.

— Когда цель будет достигнута, я и сам уйду, — сказал Соломон. — Обойдемся без ледорубов.

— Здесь и сейчас ваша цель уже достигнута, — сказал Ильич. — Уходите.

— Да будет так. Позволите дать на прощание один совет?

— Извольте, батенька.

— У вас же есть способность призывать… старых друзей?

Ильич кивнул.

— Призывайте тех, у кого есть боевой опыт.

С этими словами Соломон Рейн достал из инвентаря свиток, открыл портал и шагнул в него, бросив последний взгляд на вождя. Его дела на этой планете были закончены.

Ильич перестал раскачиваться на стуле и замер. Его взгляд упирался в стену, но на самом деле был направлен куда дальше.

Его товарищи контролировали город вплоть до Садового кольца. Дальше забирались только агитбригады, приводящие пополнение.

Времени оставалось мало, он чувствовал это и до визита Соломона. Когда придут убийцы? Через день, два?

Все равно не успеть.

Он заскрежетал зубами.

Жизнь не была благосклонна к нему. Однажды он уже думал, что победил, но в долгосрочной перспективе оказалось, что проиграл. Мировой революции не случилось, ее пламя погасло, и люди продолжали эксплуатировать друг друга. Даже здесь, где все и началось.

А потом кто-то… Система предоставила ему второй шанс, пусть и извращенный, пусть это было насмешкой, и лишь для того, чтобы в очередной раз растоптать его надежды.

Сегодняшний призыв он уже использовал, но завтра….

Мысленно перетасовав список возможных соратников, он сделал в нем необходимые изменения и передвинул одну из фигур из самого конца очереди в ее начало. Он приберегал этого человека до начала масштабных боевых столкновений, но в свете открывшихся фактов…

Что ж, пусть они приходят. Им еще предстоит узнать, как могут драться люди, верящие в свои идеалы.

Он нашел Феликса, действительно проверяющего посты, воспользовался своей новой способностью и призвал его к себе.

— Что он хотел?

— Предупредить нас о грядущей войне, — сказал Ильич.

— Мы и так знали…

— Нет, — сказал Ильич. — Здесь, и очень скоро. Они нанесут первый удар, и мы никак не можем его предотвратить.

— Мы будем готовы, — твердо сказал Феликс. — Пусть приходят.

Ильич покачал головой.

— Мы ненастоящие, Феликс. Вы знаете об этом?

— Какая разница? — спросил Феликс.

— И даже не огонь революции, горящий в наших сердцах, нас оживил, — сказал Ильич. — Оказывается, это такая большая игра, и мы в ней что-то вроде мишеней.

— Игра?

— Те люди были легендами при жизни, — сказал Ильич. — А мы — нежить при этих легендах. Сегодняшний я никогда не писал молоком, не ел чернильниц из хлеба и не водил за нос царских жандармов, и в меня не стреляла Фанни Каплан. Тот, прежний я, никогда не сражался символами нашей революции, и чуть не умер от попадания одной, всего лишь одной пули. А прежний Феликс был железным только на словах. Что здесь правда, а что миф?

— Правда — это то, что останется от нас в веках, — сказал Феликс. — Мы были, мы есть, мы будем.

— Возможно, о нас и не вспомнят.

— Вспомнят, — сказал Феликс. — Как бы там ни повернулось, мы сделаем все, чтобы они запомнили этот бой надолго.

— Да будет так, — сказал Ильич. — Пусть приходят.

И они пришли.