Филарет – Патриарх Московский (книга вторая)

Эпилог

Колокол бил тревожно. К Успенскому собору на звук набата спешили москвичи

— Опять пожар? — спрашивали люди друг друга.

— Да, не, вроде гарью не пахнет. Ветер оттуда, а дыма нет. Какой пожар без дыма. Сначала дым валит, а уж потом…

— Татары! Ей Богу татары идут!

— Какие, на хер татары? Тут бы со всех сторон в колокола били.

— Сказывают, царь от престола отрёкся из-за бояр, — сказал, пробегавший мимо говоривших малый в заячьем треухе на почти голое тело, просвечивающее из-под рваных обносков.

— Иди ты к бесу! Тебе оборванцу, откуда знать! Треплешь тут! — ругнулся дед и, оставив собеседника, понёсся в сторону, разносить молву об отказе царя от престола.

Таких тайных «глашатаев» Фёдор разослал по Москве сотни две. И уже через пятнадцать минут, когда колокол на Успенском соборе стих, Москва гудела и без колоколов.

— Люди добрые, — крикнул Данила с соборной паперти, ряженый, как важный боярин. — Царь-государь Московский и всея Руси Иван Васильевич, обращается к вам с просьбой отпустить его от управления Русью. Вот его грамота к вам, люди московские. Читать?

— Читай, — громыхнула толпа.

Данила зачитал.

В грамоте были 'писаны измены боярские и воеводские и всяких приказных людей, которые они измены делали и убытки государству его, до его государского возрасту, после отца его, блаженные памяти великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Русии. И царь и великий князь гнев свой положил на своих богомольцев на архиепископов, и епископов, и на архимандритов, и на игуменов, и на бояре своих, и на дворецкого и конюшего и на окольничих, и на казначеев, и на дьяков, и на детей боярских, и на всех приказных людей, опалу свою положил в том: после отца его блаженные памяти великого государя Василия, при его государстве, в его государские несовершенные лета.

Бояре и все приказные люди его государства людям многие убытки делали и казны его государские тащили, а прибытков его казне государской никоторой ни прибавляли. Также бояре его и воеводы земли его государские себе розоимали и другам своим, племени его государские земли раздавали и держачи за собою бояре и воеводы поместья и вотчины великие, а жалования государские кормленые имеючи, и собрав себе великие богатства, и о государе и о его государстве и о все православном христианстве не хотя радети, и от недругов его от Крымского и от Литовского и от Немец не хотят крестьянство обороняти, наипаче же крестьянам насилие чинити, и сами от службы учали удалятися, и за православных крестиян кровопролите против безсермен и против Латын и Немец стояти не похотели.

И в чем он государь бояре своих и всех приказных людей, также и служилых князей и детей боярских похочет которых в их винах понаказати и посмотрити, и архиепископы и епископы и архимандриды и игумены, сложась с боярами и с дворянами, и с дьяками, и со всеми приказными людьми, почали по них же государю царю и великому князю покрывати. И царь, и государь великий князь, от великие жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпети, оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его государя бог наставит.

А людишек простых, и купцов, и гостей, просит верить, чтобы они «никоторого сумления не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».

На соборную площадь упал тишина, а потом раздался истеричный крик:

— Жечь! Шуйских жечь!

— Мстиславских жечь!

— Бельских!

Толпа выкрикивала имена всех перечисленных в грамоте Бояр и князей. После оглашения фамилии, тут же проявлялся лидер, бравший на себя организацию погрома и уводивший большую или малую толпу за собой. Площадь довольно быстро опустела, оставив нескольких самых хитрых или действительно ничего не понявших обывателей.

В Благовещенском соборе, месте, где молились правители Москвы тоже слушали послание царя Ивана Грозного к боярам, и другим слоям высшего общества государства Российского. Оно почти не отличалось от того, которое прочитал народу Данька. За малым исключением. В этом послании Иван Васильевич ругал всех поимённо с перечислением всех бед и обид.

Если в том послании боярам, которое знал Попаданец, царь оставлял себе возможность на замирение со знатью, то в написанном самим Фёдором, царь сжигал за собой мосты полностью. Читал царское послание Сильвестр. Читал громко, с толком и расстановкой. Как учил его Фёдор, расставивший знаки препинания и маркировку для изменения темпа и акцентов речи. Сильвестр и сам был неплохим оратором, ибо учился в Варшавском иезуитском колледже, но увидев размеченный для чтения текст письма, был удивлён.

Бояр прямо из Грановитой палаты, где они собрались на заседание боярской думы «пригласили» в Благовещенский собор, объявив о том, что там будет оглашена царская воля. Их, под предлогом охраны от толпы, вывели фактически под конвоем стрельцов, вооружённых алебардами. Одним из условий возвращения царя на трон было введение опричнины, одобренное боярами. Тут же у Сильвестра оказался и указ, где «царь решил, а бояре приговорили»

На улице, сразу у дверей Благовещенского сабора бесновалась толпа, злобно выкрикивающая имена собравшихся в храме. Иной альтернативы, кроме как подписать указ об опричнине, у них не было.

— Ну и ещё один указ, — громко проговорил Сильвестр. — Царь-государь Иван Васильевич уезжая от трона царского веселитися, оставляет вместо себя на столе Российском Фёдора Никитича Комнина-Захарьина, великого князя Готии и императора Византии.