Филарет – Патриарх Московский (книга вторая)

Глава 24

Царь на время забыл Федюню, и попаданец погрузился в собственную жизнь. К своей усадьбе на Немецкой слободе Фёдор за счёт казны прикупил три соседские и прилегающий к ним заболоченный кусок земли, аж до старицы Москва-реки. Он помнил, что южные пригороды столицы подвергнутся разграблению и сожжению крымским ханом Гиреем в 1571 году, но не опасался этого, так как рассчитывал к нашествию крымчаков подготовиться.

Земли, которые он приобрёл примерно на пятьдесят процентов находились в собственности царской казны, но были сильно заболочены, и были подарены Фёдору царём Иваном Васильевичем, когда тот узнал, для чего они будут использованы.

Участок получился большой, практически от моста до моста, соединявших через старицу Болотный остров с заболоченным «материком» в южной его части. На мостах Фёдор решил ставить плотины, а старицу расчистить и сделать из неё отводной канал, спасавший бы Москву от затопления во время паводков, случавшихся примерно раз в десять лет и смывавших все постройки правого берега реки и левого от Кремля до устья Яузы.

Фёдор знал, что проблема разлива Москва-реки была решена таким же образом в конце восемнадцатого века при правлении царицы Екатерины Второй. Тогда наводнением смыло каменный мост и для его восстановления решили отвести воду из основного русла расчистив старицу. Ныне болотистые земли после осушения Фёдор решил использовать для собственного сада-огорода, а выбранную из старицы землю — для удобрения.

Ещё зимой Фёдор осмотрел земли «Болотного острова», где поставил казённый кабак, и предложил Ивану Васильевичу свой проект. Царь подумал некоторое время и согласился. Сразу напротив Кремля за Москва-рекой раскинулись, так называемые, «великокняжеские сады», которые также периодически смывались рекой, а Фёдор гарантировал полное осушение и «неприступность» этих земель для воды.

С зимы работы и начались. Без особого плана Фёдор нагнал на «остров» бездомных и попрошаек, пообещав им вечерний ужин с чаркой водки, жильё и копейку в сутки. Заселил их в палатки, шитые из гуттаперчевого брезента, проходившие контрольные испытания, жильё утеплил печками-буржуйками, назначил десятников из военных-инвалидов и очертил перечень работ.

Вскоре, кроме бездомных, на работы стали проситься стрельцы. Многие из них умели работать не только кайлом и лопатой, но и другим инструментом, а нужны были и плотники, и каменщики.

За зиму была построена две плотины, отсекающих старицу от основного русла, поведены работы по расчистке территории от мусора, заготовили инвентарь и материалы, разложив их на огороженном изгородью и охраняемом стрельцами складе. С весенним таянием снегов и оказалось, что, благодаря плотинам, новоприобретённые Фёдором земли остались вполне пригодными для огорода.

На них ещё зимой убрали весь лес и подлесок, стащили весь деревянный мусор, который весной и сожгли, а сжегши, распахали, а в конце апреля засеяли и засадили овощами и бобовыми.

По всей длине будущего канала к концу мая вбили сваи. Земля была влажной и сваи входили в неё, как в масло. Когда она высохнет и окаменеет сваи останутся стоять как якоря, к которым будет крепиться «набережная».

Как не странно, с наступлением весны рабочих не убавилось, а прибавилось. Многие голодающие по весне крестьянские общины, прознав про «Московские работы», послали общинников на заработки, выторговав у Фёдора повышение оклада. Тот не «ничтоже сумяшеся» в согласии будущих работников поставил им условие выполнения необходимого объема работ за определённые деньги. Тогда приехали ещё работники из сёл и деревень, и к началу июня обводной канал был готов. Таким образом всего у Фёдора в собственности оказалось чуть больше ста четей прекрасно удобренной земли, часть из которой — по правому берегу канала — он отвел под сады и огороды, пастбищные луга и сенокос, а часть — по левому берегу — под склады, мастерские, кузни и иные промыслы. В собственности у него оказался и сам канал с одиннадцатью арочными мостами.

Иван Васильевич, заехавший по пути из Коломенского к Фёдору, не узнал его усадьбу, теперь больше напоминавшую небольшой Кремль и сильно удивился, увидев искусственное русло глубиной три метра и шириной около двадцати, водой пока ещё не заполненное, берега которого прямо сейчас укреплялись камнем.

— Доброе дело сладил, Федюня! — сказал государь, оглядывая сооружение. — Горазд ты, оказывается, не токма словесы плести, но и реки поворачивать! Гора-а-азд…

Царь стоял на первом каменном мосту, соединявшему западный край теперь уже действительно острова и смотрел на плотину, надёжно сдерживающую напор водного потока.

— Ты и берег реки укрепил и поднял! Разумно!

— Пристань там ставить буду, а в конце канала сухой док. Помнишь я рассказывал?

— Как не помнить. Но ты говорил, что воду нечем откачивать.

— Придумал я. Вернее, вспомнил. Поколдовал немного, порисовал… Отлили уже насос, подогнали и опробовали. Качает так, что шуба заворачивается.

— Что заворачивается? Шуба? При чём тут шуба?

— Да, это я так… Присказка, — Фёдор смутился.

Его охватила эйфория, связанная с прибытием царя, с возможностью показать выстроенное непосильным трудом, и он понял, что перестал сдерживаться в разговоре с самодержцем, а это было неправильно. Неправильно, в смысле «опасно». Фёдор увидел заинтересованно-оценивающий взгляд Ивана Васильевича.

— Присказка? А сказка? — рассмеялся царь-государь. — Как там ты говорил: «Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается?» Как с делами нашими, государевыми? Много заговорщиков выявил?

— Много, государь. Мало кто из князей и бояр не в заговоре. Кто-то против тебя, а кто за тебя. Да, то новостью тебе не станет, ведь отписывал тебе обо всём. В службе уже почти пять сотен человек. Гришку Бельского привлёк к службе. Той, что народу видна, государь.

— Да-да… Читал. Помню. И как он?

— Набрал Гришка быстро триста человек. Настропалил их. Сыск наладил. Знать уже боится его, ибо приходит не стесняясь и словом государевым — твоим то бишь — опрашивает их на предмет измены, а те и рады на врагов наговорить. Своих людишек я ему подсунул грамоту знающих. Он их к себе приблизил, потому многое про него знаю. Землю роет, Малюта, но всё спрашивает, когда к тебе на доклад его позовут. Сильно тебе понравиться хочет.

— Сколько ему лет?

— Двадцать, великий государь.

— Молод… И к Бельским-Гедиминовичам не относится?

— Не родня они, государь. Зовут его Гжеш Белесский. Из бедного шляхетского рода он.

— Говоришь, предан мне будет? — с интересом смотрел на Фёдора и улыбался царь.

— Предан, государь, как собака. Но и как собаку на цепи его держать надо, ибо натворить много бед может. Зато, кого надо, всех удавит. Даже своих ближних.

— Не страшно тебе, что на тебя первого кинется? Так часто бывает. Почти всегда, — усмехнулся царь-государь.

— Я не стал ему ближним, государь. Сказал, что по поручению твоему призвал его к делу сыскному и пыточному. А ты уж сам решай, государь, как дальше быть. По-моему, правильно будет, чтобы он тебе докладывал напрямую, чтобы я в стороне остался. И служба моя тайная. Он своё тебе сообщать станет, я своё, а тебе решать, как быть. Знать он про моих тайных людишек не должен, ибо теряется всякий смысл и начнётся меж нами война. А я, государь войну не люблю.

— Ну, хорошо. Славно ты потрудился, Фёдор Никитич. Спаси тебя Бог.

Царь обернулся на огород, вгляделся и спросил:

— Это твой лекарский огород?

— Да, государь. Сбылась мечта идиота. Ещё и лекарскую клинику на усадьбе открыл. Зубы рвём, операции делаем…

Царь округлил глаза.

— Кто это у тебя зубы рвёт?

Фёдор улыбнулся.

— Нашлось трое молодцов, что не боятся зубы драть и силушкой обладают. Вот их и обучил. То дело не хитрое. Главное ведь, что? Ты помнишь, государь?

— Помню-помню. Ты мне все уши прожужжал. Де-зин-фек-ци-я, — сказал царь по слогам. Приучил ты меня воду варить, да руки мыть, и я всех измучил. Меня научишь?

— Чему? Зубы рвать?

Царь смотрел на Фёдора просяще.

— Ага.

— Научу, — дёрнул плечом Фёдор. — Делов-то. Дурное дело не хитрое.

— Что ж дурное-то? Полезное это дело, когда голова от боли звенит.

— Хочу сверлильную машинку запустить. Сделать сделали, а свёрла не получаются. Или тупятся, или ломаются. А крутится лихо. Один жернов раскручивает, другой сверлит. Вот, что тебе понравится. Есть дыра в зубе?

Царь задумчиво пощупал зубы языком не открывая рта. По его лицу пробежала смешная гримаса, но Фёдор улыбку сдержал. Он уже привыкал к общению с царской очень чувствительной на эмоции особой.

— Есть одна, — наконец сказал царь.

— Вот на тебе и опробуем. Готов?

— Готов! А потом я тебе⁈

Царь жадно и немигающе смотрел на Фёдора. Того передёрнуло.

— Да-а-а… Это я, кажется, погорячился, — проговорил задумчиво Фёдор, потом что-то надумав, «ожил». — Нет! Не пойдёт! Я-то умею сверлить, а тебе ещё учиться надо. Ты мне все зубы измахратишь. Кто мне их потом починит? На других учись. Я-то тебе предлагаю лечение, а не пытки. Во! На татях и тренируйся. Только ты мне всех пациентов распугаешь.

— А ты в пыточную такое сверло поставь.

— Вот ещё, — фыркнул, не сдержавшись, Фёдор. — Вы там балуйтесь, как хотите. У вас, я видел, и ручные дрели есть. Вот и развлекайтесь. А тот агрегат, что я сделал, глупо использовать для пыток. Народу знаешь сколько с зубами погаными? А какие с них работники, ежели зубы болят?

Фёдор заметил в глазах царя понимание.

— Вот то-то.

— Ну, хорошо. Убедил, Фёдор Никитич, — улыбнувшись, согласился царь-государь. Без твоих инструментов справимся. Значит, говоришь, подготовил Гришка Бельский список неблагонадёжных?

— Подготовил, государь, — кивнул Фёдор. — И с некоторыми именами я согласен.

— Вот с них и начнём допрос.

Царь потёр ладони.

— Кормить будешь?

— Буду, государь. В усадьбу вернёмся там и покормлю.

— Надо же, он снова новое слово выдумал. «У-садь-ба»…

Царь попробовал новое слово как бы на вкус, даже причмокнул губами и языком.

— Хорошее слово. У сада значит? Татьба, усадьба, свадьба… Да, кстати. Свадьба у меня скоро. Невесту я привез, знаешь?

— Откуда, государь, мне знать?

— Привёз, привёз… Встретил темрюкское посольство аж у Воронежа.

— Где⁈ — удивился Фёдор. — У Воронежа⁈

— У Воронежа, — горделиво и с вызовом произнёс царь, — Посмотрел сам на те леса дубовые, про которые ты мне сказывал. Ох и могучие дубы!

Иван Васильевич восхищённо зацокал языком.

— Ох и могу-учие! И железо нашли под Липецком и под тем же Воронежем, а под Воронежем ещё и глины огнеупорные нашли, стекольный песок, мел. Там, где ты и показывал на карте.

— Да ты, государь, тоже времени даром не терял. Теперь понял, почему я тебе про Воронеж говорил? В Липецке надо ставить железоделательные заводы с печами из воронежской огнеупорной глины и лить ядра, а в Воронеже ставить корабельные верфи.

— Да, ты уже сказывал. Я уже издал указ. Ты знаешь, Вишневецкий даже обрадовался, что я его к Дону прикрепил, казаков собирать и готовиться к походу на Азов приказал. Как ты и говорил, Федюня, как и говорил.

— И слава Богу, что так случилось. Не уверен я был, что Вишневецкий согласится.

— Он как услышал, что крепости и корабли строить будем, так и загорелся. В Воронеже и камень гранит нашли.

— Ничего. Печи поставите, начнёте цемент из мела жечь, такие крепости поставишь, что ни одна пушка не возьмёт.

Царь придержал коня и оглянулся на Фёдора.

— Что значит: «поставите», «начнёте»? Ты придумал, тебе и делать, Федюня. Никого поставить акромя тебя не могу. Сам понимать должен.

Фёдор удивлённо вылупил глаза.

— Да ты что, государь, я же ни в печном, ни в железоделательном, ни в корабельном деле ничего не смыслю. Так, картинки одни в голове. Правда пекли кирпич, да. Глину с мелом пережигали. Что-то типа цемента получали, но это ведь совсем другое.

— Вот… А больше никто этим тут не занимался, Федюня. Ни железо не варил, ни цемент не жёг. А потому тебе и карты в руки.