Фельдшер XV века

Глава 1

Сознание вернулось рывком. Словно вынырнул из ледяной воды — грудь обожгло воздухом, в глазах заискрилось, уши звенели. Я резко вдохнул, с трудом подняв голову. Надо мной — густой еловый потолок. Слева сосны, справа — мох, коряги, сучья. Ни тропинки, ни дороги. Ни звуков — ни моторов, ни голосов, ни привычного гула цивилизации.

Я лежал ничком, одежда промокла насквозь, куртка пахла гарью и потом. Вокруг — тишина, только хруст веток да крик сороки вдали. Пахло землёй, гнилой листвой, сыростью, мхом. Воздух был густой, пахнущий, как в тайге — чистый до боли, до непривычности. Даже дышалось иначе. По-звериному.

Первым делом я нащупал рядом свою сумку. Та самая — из кожзама, потёртая, с широким ремнём. Фельдшерская. Весомая. Я всегда носил её через плечо, на вызовы. Всё на месте — прощупал вслепую: ампулы, бинты, жгуты, антисептик, термометр, шприцы. В голове сработала сухая мысль: «жив — и уже хорошо».

Огляделся. Лес казался первобытным. Ни следа человека. Всё дико, всё как будто из прошлого. И жутко… по-настоящему. Даже птицы здесь кричали иначе, словно злее. Сердце глухо бухало где-то в горле, словно напоминая — ты ещё тут, не спи.

И тут — шорох. Листья задвигались. Я напрягся, сжал кулак, другой рукой ухватился за ремень сумки, как за дубинку. Ветки раздвинулись.

— Смотри, шевелится.

— Может, живой?

Из-за кустов выглянули два пацана. Босые, в рубахах до колен, один с прутом, как с копьём. Лица — загорелые, простые, с испуганной серьёзностью, какая бывает только у деревенских детей.

— Кто ты? — спросил старший. Голос грубоватый, недоверчивый.

Я с трудом приподнялся на локтях.

— Лекарь… Я… людей лечу.

— А ты чего тут? Один?

— Очнулся. Сам не знаю где.

Младший шепнул старшему:

— А может, он леший?

— Леший не кашляет, — отрезал тот. — И сумки с собой не носит. Лешие голые.

— Вы… — я сглотнул. — Вы кто? Где я?

— Деревня наша — Глухарёво. Тут недалече. Мы по грибы ходили. Мать с утра послала.

— Глухарёво… — повторил я. — А что вокруг? Где дорога?

Старший нахмурился.

— Какая дорога? До Торжка — день пути, если шагать. До Новгорода — неделя. А ты точно не пьян?

Я замолчал. Голова кружилась, но в сознании уже вспыхивали первые тревожные лампочки. Торжок. Новгород. День пути. Рубахи. Босые. Речь… старинная, без грубости, но не деревенский суржик. Это не XXI век.

— Поможете встать?

— А не укусишь?

— Не обещаю, если попить не дадите.

Они оба прыснули, дали воды и взяли меня под руки. Силы вернулись отчасти. Поднялся. Сумку повесил на плечо. Ноги ватные. Шёл, будто сквозь сон. Но всё ощущал отчётливо: запахи, щебень под ногами, сырость, кору деревьев.

Деревня встретила меня собаками и дымом. Невысокие избы, крыши из тёмной соломы, под окнами — лопухи и крапива. Возле одного дома — старуха с веником, возле другого — мужик в домотканом холще, точит нож. Бабы в платках, дети голопузые, куры под ногами. Запах — копоть, навоз, скисшее молоко, трава и варево. Всё — настоящее. Всё — чужое.

Меня привели к женщине у большого двора. Крепкая, лет сорока. Русые волосы под платком, лицо не грубое, но строгое и одновременно красивое. Оценила меня с головы до пят.

— Где нашли?

— В лесу. Лежал. Сам говорит, что — лекарь.

Она вытерла руки о фартук.

— Ты с какого края?

— С дальнего, — сказал я. — Шел долго. Сил не осталось.

— Война?

— Для меня — каждый день война.

Она замолчала. Потом кивнула.

— Я — Марфа. Можешь остаться у меня. В избе — место на лавке, у печи. Пока что.

— Спасибо. Мне… я не знаю, как тут принято… я отработаю. Помогу. За кров, за хлеб.

— Лекарь — уже помощь. Поживёшь. А там видно будет.

В избе было тепло, пахло сном, старым деревом и травами. Меня уложили у печки, дали воды. Я вымыл руки, снял куртку. Рубаха под ней прилипла к телу. Лежал, смотрел на потолок. Сумка рядом. Сердце билось уже ровнее.

И тут — скрип двери, шум, беготня. Вбегает мужик — чёрный от копоти, на руках — мальчонка. Лицо у мальца в пятнах, губы распухли, глаза закатились. Дышит с хрипом. Пена у рта.

— Мёду поел! Сотового! Только лизнул — и задохнулся!

Я соскочил. В голове — холодная ясность. Анафилактический шок. Не в первый раз. Работал на Севере — случаи были.

Сумка. Ампула. Шприц. Всё ещё в стерильной упаковке.

— Куда ты ему колешь?! — закричал мужик.

— В бедро! Не мешай!

Укол. Пауза. Ребёнок захрипел, издал стон. Затем — вдох. Слабый, но вдох. Потом — тишина.

Я проверил пульс. Слабый, но есть. Грудная клетка — двигается. Лицо — порозовело. Сыпь побледнела.

— Будет жить.

Мужик присел. Положил сына на лавку.

— Ты… чародей?

— Нет. Я фельдшер. У нас так называют тех, кто лечит людей, если врача нет.

Он молча вытер лоб.

— Спас ты его. Мишка это. Мой сын. Я — Григорий. Кузнец.

— Дмитрий. Лекарь.

Ночью не спал. Печь потрескивала, запахи дыма и трав проникали в нос. Лежал, уставившись в потолок, чувствуя, как остывает тело, как из усталости просачиваются мысли.

Как я сюда попал?

Всё вспоминалось в обрывках, как во сне. Был обычный вызов — далёкое село, не было связи. Мы ехали в УАЗике — в той самой «буханке», гремящей, как консервная банка. Сидел на заднем сиденье, держал в руках капельницу с физраствором. Женщина в коме. Мороз. Водитель ругался. И вдруг — как вспышка. Не ослепляющая, а будто мир мигнул. Тишина. Мгновение.

Очнулся здесь. В сыром мху.

Это какой-то сюр. Не бред, не сон. Просто… всё вдруг поменялось. Без предупреждения. Без смысла.

Нет объяснения. Ни медицинского, ни логического, ни человеческого. Но и выбора нет.

Раз я жив — значит, должен жить дальше. Лечить. Помогать. Выживать.