"Фантастика 20254-131", Компиляция. Книги 1-31

Глава 1

— Хрясь! — мощный кулак фронтовика-танкиста ударил по столу.

Так шарахнул, что меня будто тряхнуло. Зазвенела посуда, на пол отправились бокал и две рюмки. На столе также нарушилась композиция, которую с трудом и тщанием выстраивала мама.

Светлый праздник дня рождения товарища Владимира Ильича Ленина осквернялся новым витком моей ссоры с отцом.

— Ты закончил инженерно-экономический! Я нашёл тебе место в Ленинграде, договорился с людьми. Неблагодарный! — продолжал отчитывать меня отец. — А знаешь, Толя, я ведь и вправду повлияю на решение комиссии по распределению! В ПТУ хочешь? Будет тебе ПТУ. Раз тебе помощь не нужна, раз ты от кандидатской отмахиваешься…

Он выпил рюмку залпом, а после посмотрел на меня с вызовом и снова взорвался.

— Да я запру тебя в ПТУ, чтобы ты увидел, как жизнь устроена! В облаках летаешь? Летчик-недоучка! Клава, ты слышала! Я ему место уютное предлагаю на кафедре, а он в бурсу метит! Тьфу!

От басовитого тона полковника танковых войск, а ныне преподавателя ЛИЭИ, мне становилось не по себе. Помнит организм, в который я вселился, что Аркадий Борисыч может перейти от угроз к делу. Нет, я не боялся, да и не мой это отец фактически, а родитель того парня, в которого попало мое сознание. Ну и свои доводы у меня имелись.

— Ты можешь разбить всю посуду, это не изменит моего решения. Быть ассистентом в лаборатории по блату — неправильно. Мое решение — нет! Прими это и не пугай маму!

Пока отец выходил из себя, я с невозмутимым видом распределял пюре по краям тарелки, чтобы оно быстрее остыло. Спор спором, а обед по расписанию. Да еще такой, как в молодости. Мама готовила по-советски выверено и вкусно. Вот где нужно было брать ГОСТы на приготовления блюд!

Я подцепил, наконец, ложкой пюре — нежное, без комочка, в меру сливочное. А котлеты по-киевски, которые мы сегодня вкушали… Надрезаю — и только тогда ровнёхонько из серединки выливается масло. Мясо тает во рту. Да, нет украшательств в виде пророщенного гороха, или капель терияки. Так и пошла эта терияка прямо в… Как по рифме, так пусть и идет. А мы будем есть еду, приготовленную с любовью и уж точно без ГМО.

Я совершенно спокойно потянулся за колбасой — докторская была нарезана тоненько, словно на слайсере, но точно руками мамы,. В будущем на праздники уже вареную колбасу не нарезали. Но у нас и не только она — в центре букетиком сложены такие же тонюсенькие кружки сервелатика, этих немного — дефицит. Все это знают и едят соответственно. И кушается тогда настолько внимательно, что каждый оттенок вкуса ловишь, ведь это еда не на каждый день.

Отец не отставал — нацепил на вилку кусочек очищенной селедки с колечком лука, съел, посмотрел на меня.

— Давно ты стал считать, что блат — это плохо? Кто меня подговаривал соглашаться идти на работу в ЛИЭИ и помогать тебе в учебе? Что я скажу Дмитрию Николаевичу? Он оставлял за тобой место на кафедре! Какой позор на мои седины! — продолжал сокрушаться родитель.

Селёдочка не помогла. Отец позеленел и начал расхаживать взад-вперед по залу, шепча одними губами: «Нет, вы на него посмотрите, умник какой! Вырастили на свою голову!»

— Аркаша, может… — попробовала вставить свои «пять копеек» мама.

— Аркаша? Вари кашу! Не лезь в разговор, женщина! — разъярился Аркадий Борисович.

Я в родительские разборки не лез. Так-то они живут душа в душу. Отец третирует мать, та чаще всего терпит, но оба, как это ни странно, любят друг друга, без сомнений.

— Сынок, отец прав. Он договаривался с уважаемыми людьми, — промямлила мама, то и дело бросая на него взгляды, высматривая реакцию отца.

— Считайте, что я повзрослел и решения принимаю самостоятельно, — твёрдо сказал я, выпивая компот и выдерживая тяжелый взгляд отца. — Это же вы молодцы, что воспитали человека, способного на собственные решения.

— Давно ли так стало… — пробурчал отец, явно уже устав спорить.

На самом деле причин для того, чтобы не оставаться в институте и не идти на завод по специальности, у меня хватало. Как минимум, я не инженер. Как максимум — мне это без надобности, задачи передо мной совсем другие стоят.

А ведь легче всего было бы пройтись по пути человека, тело которого я занял! Я знал досконально, с кем он должен встретиться, как завязывал те или иные знакомства. Но этого не будет никогда.

Я ненавидел все, что было связано с ним — как и людей, с которыми он общался.

Уже месяц мне сложно даже проговорить, кем являюсь. Но когда я спорю, то уже делаю это так, будто Аркадий Борисыч и есть мой родитель. Даже эмоции просыпаются и уважение к человеку, который воспитал… Да что там, гада он воспитал — ну и нарубил он дров, желая прославиться! И оказался в итоге одним из тех, кто развалил великую державу. Ну в смысле — «этот» нарубил, в котором теперь я.

Но отец его, а выходит, мой — достойный человек, честный служака, помотавшийся по гарнизонам и хлебнувший войны. Есть у него, стального мужика, Ахиллесова пята — это я. То есть он… или все же я… запутаться можно… Слабость Аркадия Борисовича в том, что он любит своего сына и живет для него, ну и для его младшего брата.

— Ты там хоть слышишь ли меня? — как будто чуть накопив энергии, отец снова заговорил требовательным тоном. — Опять весь в своих мыслях. Мыслитель… В нашей семье один философ — твой брат, а ты. — отец раздосадовано всплеснул руками.

Я спокойно выдержал взгляд Борисыча. Родитель лишь махнул рукой, а после опрокинул очередную рюмку водки.

День рождения Ильича не задался. Может, нужно было бревно потягать на плечах или с броневика призвать к революции? Интересный был бы перформанс, боюсь, не оценят.

Судя по тяжелому вздоху Борисыча, отец, наконец, сдался.

— Толя, Дмитрий Николаевич — уважаемый человек. Ты ведь должен был стать его глазами и ушами на кафедре… — едва слышно сказал он.

— Понимаю, но все решено, отец. И ты не будешь рабом на галерах у Дмитрия Николаевича. И я не буду ему должен — и не стану руки целовать, — настаивал я на своем.

— Но он ведь пошел навстречу, по большому блату. Я уже договорился о благодарности Дмитрию Николаевичу, — перед принятием на грудь очередной рюмки с водкой, сказал Аркадий Борисович.

— Ничего, югославская стенка, которую ты ему пообещал, вам нужнее. Обсерится твой уважаемый человек, — отрезал я.

Я думал, что сейчас вспыхнет очередная эскалация «кого мы вырастили», «откуда нахватался слов-то таких», «мы семья приличная», но нет — отец устало опустился на стул. Правда мама из уголка зала посмотрела с укоризной. За возвышенное воспитание: стихи, почитание женщин… Бунин, Пришвин с цветочками и бабочками, — все это ответственность мамы. А тут «обсерится»…

Я посмотрел на нашу стенку. Нет, скорее большой сервант, всего на половину стены, в то время, как югославская будет на всю длину. Так что было бы не плохо самим поменять мебель. Мама даже не держит все «достижения» на обзор, то и дело меняет сервизы и хрусталь. Так что осталось место только для сервиза из тончайшего фарфора с золотом и серебром. Там под каждой чашкой и блюдцем написано «Штутгарт 1879». Да, как и многие фронтовики, кое-что, но отец затрофеил. Будет стенка, все лучшие сервизы и бокалы можно будет поставить на обозрение.

— А не хочешь сам сообщить Дмитрию Николаевичу, что не согласен с его предложением? Ты же взрослый и отвечаешь за свои поступки и решения? — спросил отец.

— Да, я это сделаю. Но не много ли чести для Дмитрия Николаевича?

— Он зам по идеологии!!! — выкрикнул отец.

— Не кричи, сердце прихватит. Понял тебя. Вот прямо сейчас пойду и скажу, что отказываюсь, — сказал я.

— Он может тебе навредить, сынок, — обреченно сказал Борисыч.

— Ну не убьет же? И не посадит… Наверное, — усмехнулся я.

Вот оно — проявление червоточины, что разрасталась и уничтожила Советский Союз. Блат, «Дмитрии Николаевичи»… Не хочу быть должным, не хочу, чтобы фронтовик, сильный человек, коим является мой нынешний отец, прогибался. Даже не под систему, а под мнение всяких «Дмитриев Николаевичей».

Я встал со стула, обошел праздничный стол, улыбнулся, и приобнял отца.

— Спасибо, отец, ты сделал все, что мог, — сказал я.

В ПТУ я собирался идти не просто так. Профтехобразование — это то, за что вся система образования Советского Союза борется последний год. Оказалось, что профтехобразование не выдает достойных специалистов. Назначили, видимо, причину в проблеме снижения производительности труда в СССР. Теперь по телевидению, радио выпускаются программы про птушников, популяризируются разного рода учебные заведения.

Вот и в институт пришла разнарядка с требованием предоставить преподавателей в ПТУ Ленинграда выпускников не по остаточному принципу, а лучших. Вот я и стал лучшим, краснодипломником, когда попал в это тело. Это заметят, ну а остальное зависит от меня. Очевидно, что газеты и телевидение выискивает хоть какие-нибудь сюжеты о ПТУ. И достаточно сделать хоть что-то, чтобы быть замеченным даже наверху.

Отец остался сидеть на стуле, локти упираются в стол, лицо прячется за ладонями. Я не хотел продолжать разговор и пошёл в свою комнату.

— Сын, ты сильно изменился! — напоследок бросила мать, правильно оценив обстановку, что сейчас отец уже выдохся в споре и она может сказать свое мнение, не опасаясь гнева патриарха семьи.

Изменился… в общении с отцом и матерью я выкручивался, как мог, чтобы меньше возникало вопросов и подозрений. Хотя, и с ними крайне редко общаюсь по тем темам которые касаются общего прошлого.

И всё же новое тело — это насмешка надо мной. Ненавижу рыжих, а нынче сам такой! Остается взять лопату и начать мочить дедушек, если следовать знаменитой песенке.

Всё же в этом доме авторитарный режим. А я в нём несистемная оппозиция. Тьфу ты… Какое нечестивое в голову пришло! Еще бы себя либералом назвал!

Последний месяц я, прикрываясь тем, что иду в библиотеку дописывать диплом, изучаю, скорее даже, вспоминаю, время. Это оказалось не так легко воспринять реальность. И время другое, люди другие, эпоху нужно прочувствовать. Диплом-то уже готов и даже принят преподавателем, уже написана к нему рецензия с рекомендацией поставить «отлично». Но сидеть дома и чахнуть — не вариант.

Кроме того, был бы все время дома, то возникли вопросы.

— Мама спасибо. Было вкусно, — сказал я и пошёл в свою комнату, чтобы забрать заранее приготовленную сумку.

Вот, неужели в Советском Союзе не могут пошить нормальные спортивные сумки? Великая же страна! У меня она еще нечего, правда купленная у фарцы.

Телефон зазвонил, когда я уже обувал кроссовки, купленные, опять же с рук. Неприятно было обращаться к фарце, но в магазинах не было нормальной спортивной обуви. И приходится выбирать здоровье и удобство. Опять же… шмотки. Страна космос покоряет, первая в атомной энергетике, мощная химическая промышленность… Нужно-то всего-то пошить сумки, джинсы, чуть больше произвести еды. Казалось бы, что все просто, жаль, что сложностей хватает, но нет непреодолимых преград.

— Сын, это тебя! — сказала мама, протягивая мне телефонную трубку и заговорщицки шепнула. — Татьяна.

Вообще, телефон — это епархия, зона ответственности, или даже привилегия, но не мамы. Как правило, трубку брал всегда отец. Для него, наверное, это было своего рода одним из способов контролировать ситуацию в семье и в наших с мамой жизнях. Кроме того, телефон — это престиж. Его нам установили только год назад, и отец считал это одной из своих побед. Ведь очередь на установку даже в Ленинграде могла длиться годы.

Я хотел было уже сказать, что меня нет, но просто понял, что мама не приложила ладонь к трубке, от чего звонивший явно слышал, как ко мне обращаются. Пришлось подойти к телефону. Моё стремление изолироваться от всего внешнего мира и так уже вызывало вопросы у родителей. Буду отказываться от разговоров по телефону, так опять мама заволнуется, еще психиатров вызовет. Она может, мама живет мной и отцом, опекая нас с приставкой «гипер».

Телефон стоял в коридоре. Для массивного черного телефонного аппарата была специально заказана умельцам, вновь через блат, полочка под красное дерево с фигурной резьбой лобзиком по краям. Наверху был царь-телефон, под ним неизменно ручка, даже шариковая, и блокнот, максимально исписанный номерами. А еще там были записи всяких рецептов, дни рождения знакомых, и много чего иного. Так что это не просто телефон на полке — это инфоцентр семьи, наш сервер.

А еще тут было зеркало… Как же не посмотреться, не пощекотать себе нервы и отдать должное юмору тех сил, благодаря которым я тут. Я — хипующий краснодипломник-чувак. Длинные волосы, шальной взгляд, и рыжий… Анатолий Чубайсов, собственной персоны, чтобы его черти жарили на сковороде, а вместо дров были чеки приватизации.

«Ну, что мой враг… Придется из тебя делать другого человека. Ты страну развалил, мне ее нужно сохранить, » — подумал я.

Я, полковник Каледин, немалую часть своей жизни разрабатывал именно Анатолия Чубайсова. Делал это тайно, собирая компромат, даже понимая, что действую в интересах какой-то другой политической группировки, но я знал о своём подопечном если не всё, но почти всё, и люто ненавидел.

А потом… Меня выкинули из органов, не без участия олигарха. Там, наверху, опять договорились, Чубайсов чем-то поделился, и меня, вместе с компроматом, слили. Вот тогда и ушла жена, причем к одному из приспешников объекта моих разработок. Было ли это намеренное соблазнение моей жены, или она сама… Не важно. Мы и без того уже оказались чужими людьми. Выходила же она замуж за более-менее состоятельного меня, перспективного, уважаемого, сама-то соплячка была из села на Брянщине. Вот и воспитал циничную москвичку.

И вот, когда я смотрел по телевизору, как этот рыжий персонаж приятно проводит время в Ницце, даже не тоскуя ни по родине, ни потому, что он натворил, у меня случился сердечный приступ, оправиться от которого я не мог… Я был один, и скорую некому вызвать. Я был одержим идеей засадить Чубайсова, надеялся, что ветер подул в правильную сторону и на меня даже выходили определенные люди, чтобы помог описать составы преступлений… А он спокойно выехал из страны и живет теперь жизнью олигарха, не перестав влиять на принятие решений в моей стране.

И… Так даже не могу предполагать, кто там надо мной захотел посмеяться, когда сотворил такое, даруя вторую жизнь. Я — Анатолий Аркадьевич Чубайсов! Застрелите меня, люди добрые! Нет, не стреляйте! Я — другой Чубайсов, не тот, которого винили, и небеспочвенно, во всех бедах будущего.

— Слушаю, — сказал я в телефонный аппарат.

— Это я тебя слушаю, чувак, опять на сейшн не пришел? Рингануть слабо, или пальцы в телефонный диск не помещаются? — услышал я женский голос, полный упрёка и претензий.

Приходится «донашивать» чужую жизнь, пока свою не построил. Но вот стоит ли «долюбливать» чужую девчонку…

— Таня, рад слышать тебя, — солгал я.

— А точно рад? А вот у меня радости никакой, прямо сплошная грусть.

— Таня, не играй словами. У тебя что-то ко мне важное? Я спешу, — сказал я уже немного раздражённо.

— А ты уходишь куда-то? — не унималась девушка.

— Да, и прямо сейчас, — припечатал я.

И только короткие гудки в телефонной трубке были мне ответом.

— Я ушел! — выкрикнул я и действительно направился на выход.

— Да куда же, сынок. Я муравейник приготовила, с вареной сгущенкой, а папа достал кофе… Ну как же? — сокрушалась мама.

— Мне нужно пойти и решить вопрос с Дмитрием Николаевичем, — сказал я, но смотрел на отца, ведь слова предназначались ему.

Мне не ответили, и я решил пройтись. Благо, многие сотрудники института жили рядом, на Лиговском проспекте, как и мы. Впрочем, скорее всего, я не застану дома заместителя ректора по идеологии. Чего ему в День Рождения вождя мирового пролетариата дома делать? Но попытаться нужно.

Так что я бодро вышел из подъезда. То есть, парадной. Ох… Как бы не забыться когда и не назвать парадную подъездом. Сам-то я москвич, шаурму шавермой отродясь не называл.

В подъезде, этой самой парадной, было уютно. Горшки с цветами-токсикоманами, а ведь немало соседей курят на лестничных площадках, тут даже пепельница стоит, но эти ничего, зеленеют. Перила деревянные, недавно покрашенные, но тут нужно уже не красить, а менять брус.

И всегда в парадной чисто, хоть разувайся при входе. Есть график дежурств квартир, о чем свидетельствует табличка у дверей. И можно получить осуждение от соседей, что плохо помыта парадная. Даже не хочу предполагать, какой скандал был бы, если отцу когда-нибудь скажут: «Борисыч, что-то сегодня жена твоя поленилась парадную прибрать». Это же стыдно перед людьми!

Что было не редкостью в Ленинграде, а даже его климатической визитной карточкой, наравне с белыми ночами, моросил дождь. Но это не помещала Тани надеть юбчонку не по погоде и караулить меня во дворе.

— Ты как тут? — спросил я, подходя к девушке. — По телефонному аппарату со мной разговаривала и караулила у под… парадной? А сказать, что пришла — не судьба?

— Объясни, что происходит? — изменившимся, умоляющим голосом спросила Таня.

Надо же, какие эмоции, это любовь? Или Таня была и не влюблена? Как будто у девочки забирают любимую куклу, игрушку, без которой она уснуть не может.

— Не ты ли говорила, что двадцать один год — это время задумываться. Я в свои двадцать два года не хочу задумываться о серьезных отношениях, — сказал я.

Волосы у Татьяны были уже намокшие, моросящий питерский… ленинградский дождик ручейками скатывался по её зарумянившимся щекам, нельзя было понять, то ли девушка уже плачет, то ли морщится от падающих капель дождя. Но мокрая юбка идеально подчеркивала такие же идеальные бедра. Я задержал на них взгляд чуть дольше, чем следовало, что девчонка, естественно, увидела.

— Это все Люда? Ты всегда при ней робел, — вспыхнула она, потешно уперев руки в боки. — Знаешь, нельзя вот так бегать за герлой, которая…

И в который раз пошел поток информации и про Люду, в которую мой реципиент был влюблен, и про меня, и про все на свете. Таня болтала без умолку, а я даже вида не делал, что слушал.

Еще не так давно я бы и не посмотрел бы на такую соплячку. Ведь Таня — совсем девочка для человека, прожившего жизнь. А теперь… Она ровесница, и можно было бы и смотреть, и не только.

— Вот, а я и говорю Валере… — Таня дернула меня за рукав. — Ты не слушаешь? Тебе неважно, что Валера… Ко мне…

— Нет. Ты свободная девушка, — сказал я.

— Кто? Девушка? Ты всегда говорил «герла». Толя неужели…

— Так что там Валера? — перебил я Таню, чтобы не скатываться в односторонние выяснения отношений.

Месяц назад — или больше, чем пятьдесят лет вперёд — я умер в будущем и переродился в прошлом. Умер в одиночестве, так что наслаждался теперь любым общением, даже ссорами с отцом. Потому меня даже немного забавляло наше общение, но давать какие-то надежды на серьезные отношения, я Тане не собирался. Ну не хочу я обижать девчонку, она то ни в чем не виновата. Умница, красавица. Другое дело, что прямо сейчас у меня голова забита Дмитрием Николаевичем.

Да и розовые очки с нее снять надо. Чем больше тяну, тем дольше девчонка будет сопли на кулак наматывать. Грубить Тане я не хотел, но сейчас придётся-таки повести себя по-хамски, чтобы оттолкнуть.

— Такси! — выкрикнул я, выставляя руку.

Мимо проезжала желтая «Волга», и я быстро принял решение.

— Садись! — сказал я, настойчиво направляя Таню в остановившуюся машину.

— Но… чувак, ты чего? — опешила блондинка.

— Шеф, держи трешку, завези, куда скажет! — сказал я, передавая довольному водителю три рубля.

Так-то за три рубля можно было проехать весь Ленинград по диагонали. Так что таксист не в накладе, это точно. А вот я потратил три рубля. Где еще взять эти рубли, но так, чтобы не нарушать закон? На работе? А сколько платят молодому преподавателю в ПТУ? Сто двадцать рублей хоть есть? Отец мой получает и пенсию, как полковник в отставке, и зарплата с «кандидатскими» — в общем и целом получается больше полутора тысяч рублей. И это… Много, очень много.

Думал я, что Дмитрия Николаевича Некрашевича дома не будет, где-то даже надеялся на это, но нет. Свет в оконце сообщал, что парторг на месте. И я решительно вошел в парадную, поднялся на третий этаж пятиэтажного дома. Дверной звонок сообщал, что тут живет необычный человек, это даже лучше, чем обитая кожзамом дверь. Звонок сразу бросается в глаза, большой, модный. Может, даже птичкой сейчас зачирикает, или… о нет… мелодиями?

Я нажал на звонок и разочаровался — мелодий не было, птички не пели, но звонил он всё-таки необычно, как большой церковный колокол, если слушать издали.

— Ты? Вы? Что надо? — полный, невысокого роста мужчина вышел на лестничную площадку.

Я и раньше имел неудовольствие лицезреть Дмитрия Николаевича. Куда было без него. Парторг, как-никак, пусть и полуосвобожденный, когда выполнял еще и работу профессора марксизма-ленинизма. Пусть мой отец был завкафедрой марксизма-ленинизма, но влияния Дмитрия Николаевича Некрашевича хватало, чтобы указывать и самому ректору — всё же парторг, напрямую общался с партийным городским руководством.

А выглядел, как очкастый алкаш в запое. Нет, такими упитанными пьянчуги не бывают. Майка-алкоголичка, треники с протертыми коленками, правда, вот халат был шелковым и дорогим.

— Поздравить пришел вас, Дмитрий Николаевич, со светлым апрельским праздником, — солгал я.

— В институт недосуг прийти? Все, иди… Отцу привет! Скажи, чтобы фурнитура была, а то…

— Стенки не будет, — перебил я наглого кругляша.

Некрашевич уже повернулся к двери, оказавшись спиной ко мне. Так он и замер.

— Чего? — спросил Дмитрий Николаевич, не поворачиваясь.

— Стенка, югославская…

— Тихо, — парторг резко повернулся и даже попробовал взять меня за отворот пиджака, но я сделал шаг в сторону, и явно нетрезвый Дмитрий Николаевич опасно покачнулся.

— Я так понимаю, что вы приглашаете меня зайти в квартиру? Хорошо, правильно, пойдёмте, а то соседи еще чего лишнего увидят! — сказал я и первым переступил порог дома.

Я зашел. Моментально стало понятно, что югославская стенка явно была предназначена не для самого парторга. «Упакован» — вот такое слово всплыло в голове. Все тут было: и стенка, причем очень внушительная и, вроде бы как, из красного дерева, телевизор «Грюндик» и бобинный проигрыватель, новая мебель. Ладно, пусть так. Он должен получать зарплату даже больше моего отца, ну а знакомств имел куда как больше, чем Аркадий Борисович Чубайсов. Но стенка… Он же вымогал взятку, как это ни назови.

— Мне твой отец уже говорил, что ты чудить начал. Что ты хочешь от меня? Мало я уже помогал? — говорил парторг.

— У нас гости? — из кухни, а откуда еще, выплыл танкер, полностью загруженный, но не нефтью, а калориями.

Жена? Мне даже захотелось пожалеть Дмитрия Николаевича. Он-то пухлый, но низкий. Она — толстая и высокая. Как у них вообще это?.. Как они супружничают? Представил, вздрогнул.

— Ниночка, это мой студент, — елейным голоском сказал Некрашевич.

— Нечего работу на дом брать, — отчитала супруга Ниночка, и про меня «танкер» не забыл. — А вам, молодой человек, нужно больше такта и воспитанности, а не в праздник без приглашения заявляться.

— Учту, — сказал я, на что «танкер» хмыкнул и превратился в ледокол, протиснувшись мимо нас с Некрашевичем, стоявшим в коридоре.

— Так что, Анатолий? — спросил меня парторг, замерший и провожавший взглядом свою жену.

Правду пишут в Писании: каждой твари по паре. Смотришь на этих твоих: твари же, но в паре!

— Я отказываюсь от блата! — решительно заявил я.

— Ты не маленький мальчик… Забыл, что это я отвадил от тебя милицию? Фарцой еще занимаешься? — Дмитрий Николаевич взял паузу, с насмешкой посматривая на меня — ожидал, тварь, что я начну сдавать заднюю.

— Не было такого. Вы, Дмитрий Николаевич, что-то напутали. И как так вышло, что парторг института не отреагировал и вовремя не сообщил, что молодежь занимается противозаконной деятельностью? — я ответил ему откровенно смеющимся взглядом. — Этого же не могло случиться.

— Ну-ну… — поиграл желваками Некрашевич. — Если всё сказал, то ты свободен. Я посмотрю твой диплом, нужно же понять… И, кстати, ты слышал, что к нам разнарядка пришла — в ПТУ отправить специалиста, да получше? Даже не знаю, кого… Или знаю… Подумай, и уходи!

— ПТУ? И там есть жизнь. Всего доброго вам! — сказал я и вышел за дверь.

Глава 2

Первомай — как много в этом слове для советского человека слилось, как много в нем отозвалось! Праздник труда, весны, ещё один этап для подведения итогов трудовой деятельности, с неизменно твердым взглядом в светлое будущее! Нет ещё оголтелых Дней города с пьянками, гулянками и драками…

А, нет — что-то похожее и на Первомай бывает. Но несмотря на почти вседозволенность, случается редко. Не может же быть что-то идеальным, червоточинка всегда найдётся. А ведь можно было даже в парках расстелить какое-нибудь полотенце поставить бутылку беленькой, пшеничной или столичной… Женщины неизменно собирали с собой в кастрюльки и судки картошку с мясом, соления, чтобы всё было по-людски. Правда, чаще всего все старались выехать на природу, уже отбыв положенное на демонстрации. Это называлось «маёвка».

Так что увидеть недовольные лица на шествии было трудно. Вот идет серьезный такой мужчина, в лучшем своем костюме, специально сберегаемом для таких вот мероприятий. Рядом с ним ребенок и женщина, пристально наблюдающая, чтобы муж куда не сбежал. А он все равно радостный, ведь план побега созрел! Или вот — дамочка в яркой, но в меру просвечивающейся блузе. Она гордо несет свой второй подбородок в светлое будущее, показывая всем, что имеет достаток и готова к отношениям. Даже для студентов Первомай — это радость, ведь тут можно встретиться в непринужденной обстановке с друзьями, но не для того, чтобы поговорить об учебе, а найти местечко и, как взрослые…

И все видят, что страна великая — даже верить в это не нужно. Не за горами Олимпиада. все ощущали себя причастными к свершениям великой страны. И эту гордость, этот патриотизм не купить ни за какие деньги. Так это казалось в 1977 году.

На Первомай я не хотел было идти, но встретил недопонимание со стороны родителей. Как им объяснить, что я не хочу встречаться с одногруппниками. А еще Таня… Впрочем, как говорила моя бабушка: «Волков бояться — в лесу не сношаться». Ох, и веселая была бабуля!

В СССР нету секса? Как бы не так. Он тут есть, иначе откуда здоровая демографическая ситуация? А еще молодежь в достаточной степени раскованная. Это, между прочим, те самые бабки, которые потом будут сидеть у подъезда и записывать кого в наркоманы, а кого в проститутки, иных — так и в либералов, прости господи.

А сейчас будущие поборницы моральной чистоты вкушают разнообразных радостей и вольностей. Впрочем, в Советском Союзе с этими делами было как-то… интимно, что ли. Все занимались, но на поверхности — чистенькие. И да, случалось, это я помню по своей молодости, когда и в двадцать лет девушка еще ни-ни. Но это всё-таки редко.

— Ну же, Тольчик… Ты как будто прячешься ото всех. Чувак, что с тобой? — пристал, как банный лист, Витёк, Виктор Пилигузов, неформальный лидер всего нашего потока.

Чубайсов-младший в своем дневнике писал о Витьке в таком тоне, что можно понять: побаивался и завидовал Виктору Пилигузову будущий реформатор и убийца страны.

— Вот-вот, три сейшена профилонил, лентяй! — услышал я голос за своей спиной и обернулся.

Был сразу чуть не сбит идущими студентами. Шествие не ждёт, шествие идёт! Так что приходилось подстраиваться и идти полубоком, порой и спиной вперед. Но рассмотреть обладательницу язвительного и звонкого голоска я был обязан.

Темноволосая нимфа смотрела на меня зеленоватыми глазами. Невысокая стройная девушка щурилась от солнца и поджимала пухловатые губы, что делало и без того приятный вид девушки крайне сексуальным. Жаль, так прямо ей об этом сказать нельзя — точно не за комплимент примет Или даже такого слова знать не будет.

— Что смотришь, не узнаёшь уже? — проворковала девица. — Или обомлел?

По реакции окружающих, замедлившихся и оборачивающихся, я понял, что мои одногруппники почуяли очередной спектакль. А-а! Ждёте, когда я буду робеть и мямлить, смущаться маленькой стервы?

Лиду я уже встречал раньше, однако нашему разговору тогда помешал мой научный руководитель. Я был вынужден ходить на консультации по дипломной работе, где, по большей части, мы с преподавателем выискивали цитаты из многотомника собраний Ленина, а также занимались правильным оформлением источников и литературы. При этом диплом-то уже написан, это так, может, еще какой источник найдем или пересчитаем эффективность. Так что тогда меня спасли, а сегодня спасения нет.

Но сегодня и я уже другой. Пусть девушка и обладает несравненной красотой, но я — не влюблённый безусый болван, а сердце моё бьётся ровно. Хотя нужно признаться себе, если бы стоял вопрос об уединении с Лидой, то я тут же начал бы активные поиски удобной квартиры. И сделал бы это куда как быстрее, чем с Таней.

— У тебя ленточка… — сказал я и направил свои шаловливые ручки к груди девушки, на которой красовалась красная революционная лента.

Лида, всё так же щурясь, смотрела на меня, но уже другими глазами. Она явно опешила. Ведь я не просто поправлял ленточку, я почти внаглую ощупывал женскую грудь. И, чёрт возьми, мне это нравилось! И грудь, и реакция Лиды.

— Эй! Руки убрал! — опомнилась девушка.

Лида явно засмущалась. Вот только её беспокоило не то, что я к ней прикасаюсь, как на эту мою вольность отреагируют другие?

— Да, Лидок, теперь и замуж можно за Тольчика, — не преминул заметить Пашка Тарасов. — Интим-то у вас уже был.

Пашка в этой компании за штатного клоуна, как сейчас говорят, он шебутной. Сам неказистый, низенький, белобрысый с редкими волосами. Однако, как это часто бывает в природе, если человек внешне так себе, то ему приходится быть более коммуникабельным, чтобы «герлы» внимание обращали и «чуваки» ценили. Так что Тарас старался всё осмеивать, над всеми шутить, в чем и преуспел.

— Вот вы где, ребята, — нарисовался ещё один персонаж, Машка.

С ней мне пришлось чуть плотнее пообщаться, она — сама ответственность, когда я дважды не пришел на консультацию по диплому, сама пришла ко мне, так сказать, повлиять на меня. У нас с ней один научный руководитель. Наверное, в советской молодёжной компании обязательно должен быть тот, кто блюдёт моральный облик и не позволяет остальным разлагаться. В то же время в компании ее, скорее, терпят. Мария Смирнова, полноватая девушка, при том с маленьким ртом и в целом не притягательным лицом, вызывала у многих оскомину. Культорг и секретарь комсомольской организации всего нашего потока пользовалась своим должностным положением — отшить её было не так-то просто.

— Ну что, понравилось ленточку поправлять? Мягко? — не замечая прихода главной комсомолки, пыталась сохранить лицо и достоинство Лида.

— Скорее, упруго, как и должно быть. И мне очень понравилось. Повторил бы, — бодро отвечал я.

Лида опустила взгляд и даже покраснела. Она явно привыкла к тому, что верховодит мной, как угодно. Судя по записям в дневнике моего предшественника, он часто себя корил за то, что теряется и не знает, что сказать, как только на горизонте появляется Лидочка-Лидок. Мне же теряться нечего.

— Таньке своей ленточки поправляй! Уже все знают, что вы гуляете, — пробурчала Лида и сделала пару шагов вперёд, обгоняя группу студентов третьего курса.

Мы шли в колоне института и махали флагами, а два рослых парня несли транспарант с надписью «Мир Труд Май». Большинство же были со свободными руками, ну или с сумками, в которых что-то позвякивало, и явно не учебники.

— Ну ты, чувак, и даёшь! Бессмертный, что ли? Матвей, Егор Матвеев, узнает, что к Лидке подкатывал, голову оторвет, — под голос диктора, громко прошептал мне на ухо Витёк.

— Она с ним гуляет? — спросил я.

— Она-то нет… — Витек улыбнулся. — А он с ней — да, но в мечтах. Но разве же это важно, когда тебе голову будут отрывать?

— Мимо проходит колонна работников торговли! Уже в первые месяцы текущего года было реализовано… — вещал диктор.

Мы подходили все ближе к эпицентру шествия, после которого колоны распадаются и люди расползаются. Тут культоргам и парторгам нужно не зевать — хотя бы собрать все транспаранты и флаги, чтобы сохранить имущество, частью до Дня Победы, но, скорее, до Дня Социалистической Революции осенью.

Шествие на 1 Мая было не просто манифестацией с красной ленточкой на груди и с плакатами. В обязательном порядке подводились некоторые итоги трудовой деятельности предприятий и организации Ленинграда. Интересно, а что могли бы сказать про студентов ЛЭТИ?

«Студентами института было прогуляно: 315 лекций, 123 коллоквиума, 618 семинаров. Выпито… Выкурено сигарет… Из них Marlboro…»

Ну, этого, конечно, никто в громкоговоритель не скажет. С другой стороны, ну как молодёжи не веселиться?

— Делюга есть, — шептал мне прямо в ухо Витёк, любитель иногда вставить словечко из воровской фени. — Пришла партия левайсов, фирмовых. Восемнадцать пар отдают за одну норковую шубу. Ждать долго не будут, Илья Федорович ждёт от нас действий. Там мани хорошие.

Я старался не показывать своего недоумения. Делишки-то попахивают навозной фермой. В дневнике моего предшественника не было ни одного слова про то, что он занимается фарцой — но намёки я уже накануне слышал. Просто Чубайсов не делал глупостей и не упоминал в своём дневнике про тёмные делишки.

— Нет времени на всякие глупости, — сказал я.

— Глупости? Ты что, уже помешался на своём дипломе? Пойди к Батону, придумай что-нибудь, что кому-то нужна норковая шуба. У него же есть выходы на ГУМ, — как само собой разумеющееся сказал Витёк.

Батон — это мой отец. И у нас с ним никогда не было разговоров на предмет фарцы. Да, казалось, мой отец может достать всё что угодно. И у мамы, насколько я знаю, очень недешёвое пальто на зиму есть. В Советском Союзе мало иметь деньги, нужно ещё и найти, где и что купить. Аркадий Борисович Чубайсов знает злачные места.

— Что по мани? — спросил я.

— Какие мани, Тольчик? Восемнадцать фирмовых джинсов! — шептал прямо на ухо мне Витёк, периодически оглядываясь по сторонам.

Людям было не до нашего разговора, все шли вперёд, предвкушая следующий этап маёвки. Некоторые уже начинали сбегать в подворотни, покидая колонну — это те, кому не терпится накатить — беленькой или портвейна. Такие бегунки, весьма вероятно, быстренько хряпнут азербайджанского креплёного и вновь вольются в стройные ряды празднующих Первомай. Лишь только одно изменится — станут громче кричать приветствия и лозунги! Ну и радость, счастье, эйфория! Если присмотреться, то шествие все больше становится «счастливым», еще бы с десяток километров, и все прямо на ходу в пляс пойдут, а после захрапят на асфальте.

— Ну так как, ты в делюге? Там верняк. Только я предупреждаю, что выйти без последствий не получится, Илья Федорович — мужик суровый, — сказал Витёк и, не дожидаясь моего ответа, будто бы и нет у меня никаких вариантов, отправился к Катьке.

Вроде бы, Витёк даже собирался жениться на Кате, как только защитят диплом и он, и она. Нет, Витёк — далеко не последняя скотина, хотя и есть в нём гнильца. Но вот что касается коммерческой жилки, то тут Витька мало кто догнать бы мог. Однако одно дело — та жилка, другое — нарушение закона.

Мне деньги нужны! Очень, но… фарца может закрыть мне дорогу наверх, или в крайней степени усложнит ее.

— Вот ты где! — схватила меня под руку Таня. — А я там со своими. А вы идёте на маёвку? А давай с тобой сбежим! Чувак, не робей! Когда такое будет, что я тебе себя предлагаю?

Она ухмыльнулась, скрывая смущение под напускной крутостью.

— У меня после Дня Победы предзащита диплома, готовиться нужно, — сказал я.

Таня вмиг потупила глаза, даже отстранилась.

— Что еще? Я же… — сказала Таня.

— Ну? Ты чего? — я приобнял девушку. — Мы с тобой уже поговорили.

— Да! — резко сказала Таня, так что впереди идущий мужчина даже обернулся.

Девушка так держала свою руку, чтобы нет-нет, но коснуться моей. Я усмехнулся и взял Танину ручку. Она встала на носочки и потянулась к моему уху. Пришлось остановиться, чтобы девчонка не упала.

— Я согласна! — заговорщицки Таня мне сказала.

— Так и я не против? Но согласна на что? — спросил я.

Эти девушки… Пять жизней проживи, и можешь не угадать, на что именно она «согласна». Мужское мышление более прямолинейно. Мы понимаем все однозначно.

Таня остановилась, серьезными глазами, человека принявшего, может и самое главное решение своей жизни, сказала:

— Ты мне нужен. Я хочу быть с тобой, пусть день, ночь, неделю… Сколько получится. Но быть с тобой и быть твоей. И честно-честно, я не буду просить замужества, или настаивать, требовать… Ты только честно скажи, когда соберешься уходить от меня… — на глазах Тани проступили слезинки. — Ну вот… Я это сказала.

— Что будет завтра никому не известно, — несколько слукавил я. — Давай жить настоящим. И сейчас я не хочу на маевку, я хочу побыть с тобой. И какой будет твой положительный ответ?

— Положительный ответ? — Таня рассмеялась, искренне, как могут только счастливые женщины. — С тобой, хоть в Америку.

Ой! Таня прикрыла рот и стала оглядываться.

— Как? Согласна проследовать за мной даже в эту грязь загнаивающегося запада? — рассмеялся я.

Я удобнее охватил руку девушки и мы стали пробираться через потоки людей, на выход.

Шествие двигалось по Невскому проспекту, уже в сторону Обводного канала, не так далеко от моего дома. В том, что родителей не будет дома, причём до позднего вечера, я был уверен. Так почему бы и да!

— А мы… К тебе домой? — спрашивала Таня, проявляя волнение.

— Да. Ты же не против? — уточнил я. — У меня есть отличный учебник по сопромату, почитаем, повысим свой уровень образования.

— Чего? Сопромат читать будем? — Таня залилась смехом. — Да пусть и сопромат, но, главное, что вместе.

Мы влетели на третий этаж, так скоро, насколько это возможно, при этом не расцепив руки. И вот уже в квартире, спешно разулись, установилась пауза, мы смотрели друг другу в глаза. Медленно, не прерывая зрительного контакта, я взял Таню за руки, спиной вперед повел ее к дивану.

— Ты хочешь? — спросил я.

— А ты? — задала свой вопрос Таня.

— Хочу.

— И я хочу — тихо прошептала Таня, начиная расстёгивать на своей блузке пуговицы.

Она была всё в той же короткой юбке с пуговицами спереди, в которой встречала меня у парадной. Я стал Тане помогать расстёгивать пуговицы на ее юбке. Случайное касание моих рук заставляло девушку вздрагивать, я также был на взводе.

И вот, оно, женское тело, и мое, мужское. Я любовался Таней, оставшейся только в нижнем белье, и здесь и сейчас она казалась мне самой красивой.

— Продолжай! — сказала Таня и зажмурила глаза.

Я продолжил, только чуть пришлось повозиться с лифом, но справился. Помнят еще руки, ну или голова… Или чем я сейчас думаю, да думаю ли вообще? Чувствую и это кайф!

Таня казалась девушкой зрелой, и даже можно предугадать, что в будущем она будет иметь проблемы с весом. Бедра широковаты, но в остальном… А разве бывает молодость не прекрасной? Вот и Таня была красивой, здесь и сейчас — желанной.

Девушка вдруг жадно впилась меня губами и стала даже покусывать. Я отвечал на поцелуй, хотя ее покусывания становились не всегда казались приятными.

— Что? Я что-то не так, да? — говорила Таня, стараясь при этом прикрывать особо интимные свои места.

Может, я и еще чего хотел, но было достаточно и того, что есть — молодое женское тело, трепещущее от моих прикосновений. И я прикасался, к Тане, она была неловкой, но старалась отвечать на мои ласки. А после я уложил ее на диван, стараясь не смотреть на расширенные и, казалось, немигающие глаза девушки. Она ничего не предпринимала, только обнимала меня за плечи. Чувствовалась неопытность.

— Ай! — вскрикнула девушка, после вскрикивания перерастали в стоны…

— Тебе было хорошо? — укутываясь в покрывало, которое мы только только что бессовестно мяли, спросила Таня.

— Конечно, хорошо! — несколько слукавил я.

— Слушай, Таня, а ты же дружишь с Катей? — спросил я.

— Да… а об этом прямо сейчас обязательно говорить? — девушка показала обиду.

— Почему нет? Ну, можешь не отвечать, — сказал я и демонстративно отвернулся, начиная одеваться.

— Ну не обижайся! — спохватилась Таня. — Ты же сам знаешь, что я у них даже свидетельницей буду, а ты свидетелем. Так что мы…

Не понял я до конца, что — мы… Но вот информация, что любимая подруга Витька является лучшей подругой Тани, у меня и так была. Нельзя спускать на тормозах никакие обиды, ни угрозы, нельзя оставлять незакрытыми свои дела. Иначе все это может сослужить нехорошую службу.

— Ты сама-то знаешь, чем занимается Витек? — спросил я.

— Ты вы же с ними вместе… Но фарцует он, это все знают. Ты же помогал добывать икру, чтобы менять ее на джинсы у интуриста, — удивленно говорила Таня.

Так вот откуда у рыжего, то есть у меня, деньги! Я думал-гадал, узнавал, что родители давали мне не больше двадцати пяти рублей в неделю. А у меня в томике Стругацких лежала заначка — ни много ни мало, сто девяносто три рубля. Уж точно в разы больше, чем моя студенческая стипендия.

— Узнай, пожалуйста, что там за Илья Фёдорович. Только не говори, что я интересуюсь. Договорились? — сказал я и полез целовать Таню.

— Зачем? — спросила она, но я закрыл девушке рот поцелуем.

А после… Эх, как же хорошо иметь молодой и здоровый организм. В этот раз Таня была чуть смелее, но все так же неловкой.

Я понимал, что Дмитрий Николаевич будет меня валить на защите, вот только не выйдет… Накануне я «умаслил» председателя комиссии защиты дипломов. Узнал, что у него есть проблема с хорошими транспортами на первомай и предложил помощь их достать. Отец, как ярый коммунист, идеей проникся и подсказал мне место, где мне смогут помочь. Пришлось потратить всю свою стипендию, но на стол председателя легли транспаранты. Потому я шел на защиту чуть более уверенным в себе.

— Уважаемый председатель комиссии, уважаемые члены комиссии, уважаемые присутствующие! — произносил я заветную фразу, обязательную на защите диплома. — Своё выступление хотел бы…

Под защиту дипломов была отведена большая аудитория типа «амфитеатр». Сюда вмещалось около двухсот человек, и сейчас было сложно найти свободное место. На защиты дипломов приглашались и представители предприятий, и профильные сотрудники различных НИИ, но сами выпускники занимали всё же львиную долю свободных мест в аудитории.

Моего выступления ждали многие. Как-никак, я шёл на красный диплом, в моём будущем дипломе ещё не было ни одной четвёрки. Предметы, где они были, я успешно пересдал. Но интрига жила — многие уже знали о моей ссоре с парткомом. Так что людям хотелось шоу.

— Постановление Совета народных комиссаров от 1921 года содержало… — продолжал я доклад.

— А что сказал товарищ Владимир Ильич Ленин в ответ на заявление «Главсельмаша» в сентябре 1921 года? — беззастенчиво перебил меня Дмитрий Николаевич.

Мой научный руководитель понурил голову, а преподаватель, который написал рецензию на диплом стал нервно протирать очки. Всем было понятно, что началась публичная порка. Раз уж мне даже договорить не дали.

— Владимир Ильич Ленин заслуженно раскритиковал позицию Главсельмаша, указав на то, что старые методы обработки Земли неприемлемы, — отвечал я. — При этом…

Вид у меня был безукоризненный. Строгий костюм-тройка, галстук, наконец, аккуратно постриженные волосы. Еле успел записаться в цирюльню-то, да ещё нужно было и шоколадку при этом дать.

Но главное, что я был невозмутим.

— А почему Главсельмаш принял подобную позицию, и сколько в этот момент было тракторов на балансе Главного Управления? — последовал ещё вопрос.

И это при том, что проблема первого года существования Главсельмаша никоим образом не касалась темы моей дипломной работы. Просто упоминание этого Управления было своего рода обязательной данью, возвращением к истокам создания сельскохозяйственной машинной отрасли. Везде надо вставлять слова Ленина, порой дипломы и оценивались как раз по количеству ссылок на вождя мирового пролетариата. И что делать, если Ленин не так много обращался к вопросам механизации на селе? Так, только общими фразами и аккуратными пропагандистскими лозунгами.

— А сколько было выпущено сельскохозяйственных машин по итогам Первой Пятилетки? — продолжал осыпать меня вопросами Дмитрий Николаевич.

Дмитрий Николаевич почти что ничего не понимал в производстве сельскохозяйственных машин, как и в вопросе их производительности и использования, однако, как партийный деятель, партком был подкован в вопросах истории и идеологии, окружающих машиностроительную отрасль.

Один за другим в меня выстрелило семь вопросов, и все от парткома. И ни у кого не вызывало сомнений, что это неслучайно. До меня выступали двое, и Дмитрий Николаевич Некрашевич разве что кивнул, когда они закончили выступление.

Лицо я держал и от всех вопросов отбился, но вот перед седбмым решил уколоть парткома, чтобы он наконец заткнулся. Натянул улыбку до ушей и выдал.

— Спасибо за вопрос, хоть это и не относится к теме моей дипломной работы, но я скажу… — и следом выдал матчасть.

Зоя что ли готовился к защите несколько последних недель? Мой научный руководитель с довольным видом заерзал на стуле.

Товарищ председатель комиссии наконец кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание.

— Полагаю у уважаемой комиссии вопросов больше нет! Спасибо, Чубайсов!

Дмитрий Николаевич зыркнул на меня своими раскрасневшимися глазами, но промолчал. Вот и славно, а то еще один вопрос от парткома и я гляди, не сдержусь и вылью своё негодование.

Я вышел в коридор, посмотрел на огромную картину, прочно висящую на стене. На полотнище был запечатлён момент, когда Ленин выкрикивал из зала заседания Петросовета, что есть такая партия, которая готова взять на себя всю ответственность власти. Знал бы Владимир Ильич, что в партию в середине семидесятых годов прорвутся закоренелые номенклатурщики и отъявленные коррупционеры, сильно разочаровался бы в своей борьбе.

— А ну, чувак, стой! — услышал я знакомый голос Витька. — Ты что? Бегаешь от меня? Как с нашим делом? Если завтра норковой шубы не будет, джинсы уйдут к другому. Ты понимаешь, какие деньги теряются? Рублей семьсот — точно!

— Понимаю, но ты сейчас не вовремя, — сказал я.

— Слышь, Чубайсов, ты что-то не понял, — сказал Витёк, хватая меня за отворот пиджака.

— Руки, мля! — резко сказал я, ударяя по кисти руки зарвавшегося Витька.

— Я людям обещал, — прошипел Витёк.

— Я знаю. Но я ничего не обещал. А ещё я знаю, как ты хотел меня обмануть, — сказал я, решительно посмотрев в глаза Витьку. — Ты же понятливый и умный чувак. Останемся друзьями, забудем о делишках!

— Не получится! — зло сверкнул на меня глазами Витек, развернулся и ушёл.

И не поленился же прийти! Его группа дипломы защищает завтра. Должен сейчас сидеть над дипломом и репетировать свою речь с песочными часами, чтобы не выбиться из регламента.

Я, как положено, дождался окончания защит и совещания комиссии. Вскоре нас собрали в аудиторию и начали объявлять результаты. Моя фамилия была в списке в числе последних, поэтому пришлось подождать. Сокурсники получали свои оценки и довольные хотели убегать праздновать, с трудом выжидали время, пока объявят все оценки. Председатель комиссии не спешил, словно издевался над уже бывшими студентами, ведь церемония вручения дипломов –формальность.

Когда в аудитории уже началось шевеление, вот-вот и нашелся бы тот, кто ушел. Меня оставляли на последок. Председатель комиссии запнулся, посмотрел на парткома Дмитрия Николаевича, тот посмотрел на меня и кривя рожу буркнул:

— Чубайсов! Оценка — пять. Но внедрение диплома отменяется. Не достаточно научной новизны.

Я коротко пожал плечами и вышел из аудитории. Пятерки за диплом для меня за глаза, а внедрять материалы диплома в научный оборот… внедрим, но не сейчас.

Ну а сейчас…

— Здравствуй ПТУ Машиностроения! Я пришел, — сказал я, когда сразу после защиты диплома направился на свое рабочее место.

Я спешил осмотреться заранее. Нужно же понимать, где именно мне работать, как выглядит моя стартовая площадка.

Глава 3

Ленинградское ПТУ Машиностроителей издали выглядело даже неплохо. То есть то, что открывалось взору проходящего человека — это два корпуса: один четырёхэтажный, второй в три этажа. На фасаде обоих корпусов были выложены мозаики с изображением рабочих, комбайна, и что могло бы быть принято за оскорбление для некоторой части ленинградцев — видневшиеся на мозаиках башни московского Кремля.

Но все понимали, что мозаики — типичные, где-то там в Москве принятые и утвержденные, чтобы ничего лишнего не наваяли на фасадах профтехучилищ. Да и сами здания ПТУ строились наверняка по типовому проекту. Не удивлюсь, если точно такое же здание, с тем же изображением на фасаде, можно встретить и в Ташкенте, и в Минске, и в Риге с Таллином.

Так что, когда я подходил к своему будущему месту работы, даже несколько приуныл. Я же вознамерился сделать из ПТУ образцовое учреждение образования! А ничто так не бросается в глаза, как красивая обёртка. Ведь любая комиссия сперва смотрит на то, как выглядят здания, а уже после входят вовнутрь. Первое впечатление может быть определяющим. С каким настроем шагнут через порог, так вся проверка и пройдёт. Если искать хорошее, то будешь замечать его, ну а захочешь найти плохое — так вокруг все покажется в темных тонах беспросветного уныния.

Вот и ПТУ выглядит красиво и нарядно только лишь издали. На подходе к центральному входу даже меня, человека, который был готов увидеть всякое, удивили бесхозяйственность и антисанитария.

Даже под большой вывеской «ПТУ-144 Машиностроения» и то лежали горы окурков, фантиков от конфет, тетрадные смятые листы, какие-то тряпки… А плевков было столько, что впору рыбок запускать плавать.

За красивым и величественным фасадом — непотребство. Что-то мне это напоминает. Нашу страну. Она великая, она красивая, и вправду мощная, ею гордишься. Осталось сделать только лишь генеральную уборку да организовать всё правильно, чтобы больше не сорить. Не хватает административного ресурса на это? Должно хватать. Мало в стране людей, которые с превеликим удовольствием примутся выгребать мусор из страны — так, может, только и ждут люди великой идеи и конкретных действий.

Вот как бы ни клеймили Сталина… Но страна тогда потрясающе быстро вышла из послевоенного кризиса. А потом… Хрущев кидался великими лозунгами, обещал верившим ему людям коммунизм через двадцать лет, исчезновение преступности, изобилие, о котором только можно мечтать. Но на проверку Хрущ получил даже голодные бунты, как в Новочеркасске, или протесты несогласных в Тбилиси. И нет Хруща, нет его обещаний, так приходят другие — и так обещают… но эти хотя бы что-то попытались что-то дельное сделать. Попытались…

А сталинские артели? Почему было их не вернуть? До сорока процентов внутреннего валового продукта давали частники. И не были эксплуататоры, а трудяги! Только и отличались тем, что трудились не на госпредприятиях. Залатывали бреши государственной машины. И не уходили деньги в тень. А сейчас… Сколько подпольных миллионеров в СССР? Ну да ладно, будем не сетовать, а ситуацию исправлять. Нужно только подняться с низов, дабы иметь возможность принимать какие-то решения.

Когда-то, в другой жизни, я сильно сопротивлялся, не желал становиться начальником, брать в подчинение людей. Всё равно пришлось, и я понял одну истину: получится организовать трёх человек, получится и тридцать. Но если не совладаешь с тремя подчинёнными — всё, не твое. Вот бы тестировать будущих начальников на тройке капризных сотрудников, а по итогам теста принимать решение о назначении! Хорошо бы! Директора этого ПТУ я бы точно протестировал на профпригодность.

Понятное дело, порядок — или, скорее, непорядок — выражался не только в мусоре. Прямо на газоне, за неподстриженными кустарниками, стояли курили какие-то парни — надеялись, что за этой зеленой порослью их не видно. Сделать замечание? Нет, пока, нет. Нужно понять систему, познакомиться с администрацией, для чего я тут и нахожусь, а уже после действовать.

— Эй, рыжий! Чё трешься здесь? Рыжий! Закурить дай! — выкрикнул один патлатый акселерат.

Он выделялся среди них пятерых высоким ростом. Переросток стоял в центре своей компании, окруженный остальными парнями, которые до того, как патлатый обратился ко мне, слушали своего лидера с благоговением.

— А ещё уважения я бы тебе отсыпал. Не учили, как к людям обращаться? — жестко отреагировал я.

Он ведь был явно учащимся, и во мне стал просыпаться Макаренко. А что великий педагог говорил про физические наказания за грубость? Стоит ли прощать фамильярность и даже прямое оскорбление в свой адрес? Нет, не стоит. Хотя сперва стоило бы поговорить. Я понимал, что иду в зверинец, где сила играет первостепенную роль. Если проглатывать оскорбления, то они повторятся, я стану не преподавателем, а просто «Рыжим». И главное, где-то я даже понимаю парней. Ненавижу рыжих!

— Дядя, не тебе учить меня вежливости, — осклабился великорослый детина.

Акселерат посмотрел на свою «банду» — от него ждали решительного отпора. Авторитет лидера был под угрозой.

У меня было своё представление о педагогике и о том, как нужно себя вести в таком коллективе подростков. Пусть на меня окрысятся все те педагоги, которые ратуют лишь за любовь и силу убеждения. Но часто эти цивилизованные подходы в глазах трудновоспитуемых видятся лишь слабостью. Это в студенческой среде можно еще убеждать, хотя и там всё, по большому счёту, держится на санкциях и угрозах. А этих не испугать даже и исключением из комсомола. Да я и не вижу значка комсомольца на поношенной ветровке неформального лидера.

— А теперь рассудим… — усмехаясь, начал я говорить. — Я никоим образом тебе не навредивший, иду себе с миром. Ты начинаешь же меня называть «Рыжим», что звучит не как определение цвета моих волос, а оскорбление. Скажи, разве я называл тебя прыщавым переростком? Или дубом с отупевшим, как у дерева, внутренним наполнением? Может, быть, я позволил себе назвать тебя дебилом, кретином? Нет, я этого не сделал. Так что и ты имей уважение.

Переросток стоял, как оплёванный. Он не сразу понял, что только что я его обложил оскорблениями так, что и с мылом не вымыться. Но не со мной ему бодаться в красноречии.

— Бондарь, а он тебя тупым назвал, и это… по-всякому, — установившуюся тишину нарушил маленький шкет с почти лысой головой.

И почему в компании всегда такие вот появляются, которым нужно обязательно напомнить, что их кумир только что получил словесную оплеуху? Подстрекатель! Таким бы я отвесил на пару подзатыльников больше, чем остальным.

— Слышь… Это… А в морду тебе не дать? — растерялся явный хулиган по кличке Бондарь, решив использовать единственно понятный ему язык угроз.

— Во-первых, многоуважаемый товарищ Бондарь, отдача замучает. Как-никак, я обладатель черного пояса по карате, постоять за себя могу. Во-вторых, ты же не урод конченный, чтобы начинать драку без причины. Или пацанские правила для тебя не писаны? — продолжал я давить на акселерата.

Что до карате, то я специально пугал именно этим видом… Пока еще не спорта, а таинственным боевым искусством, ведь сейчас многие верят, что каратист «одним махом семерых побивахом». Карате пока запрещено, только в следующем году должны разрешить секции. Но я мог бы и ответить за свои слова, если нужно.

С первого дня своего пребывания в новом телея стал заниматься над собой. В прошлом-то я был спортсменом, мастером спорта по самбо, но не без оснований считал себя еще и каратистом. Так что понимание, как нужно развивать свое тело, знания, чем отличается маваши-гери от еко-гери или уракена, имелись. Утренние пробежки, занятия на спортивной площадке, груша в квартире… Пока так и тренируюсь. Но я уже явно не мальчик для битья.

Что же касается «пацанского кодекса», к которому я апеллирую, то и его нужно было знать. Нельзя даже подходить к подростковому сообществу, если не знать, чем оно живет. Кулаки сразу чесать нельзя, зато можно прижать их авторитетом. Да и уничтожать Бондаря я не собирался. Одно же дело проучить рыжего, да я и сам бы мог не сдержаться и надавать тумаков парню со ржавым цветом волос, но другое — сцепиться с каратистом, да и при условии нарушения негласного кодекса. Ведь для драки нужен повод, которого я не дал.

— Расход? — улыбнулся я.

— Расход, — хмуро, но ровно подтвердил парень.

— Так а с папироской-то как? — маленький провокатор не унимался.

— Заглохни, Молекула! — вызверился Бондарь на своего приспешника.

— Что тут происходит? — услышал я грубоватый, требовательный женский голос.

Резко распахнув входную дверь, на крыльцо центрального входа вышла… Нет, выплыл ледокол.

— А мы ничего, Мариам Ашотовна. Разговариваем, — спрятав дымящийся окурок за спину, сказал Бондарь.

— Ты опять за свое, Бондаренко? Я запеку тебя на малолетку. Вспомни последний разговор в детской комнате милиции. Сестру бы и брата пожалел! — не обращая сперва на меня внимания, отчитывала хулигана основательная женщина.

Это была полная, кавказской наружности дама — с усами, которым позавидовал бы стремящийся взрослеть подросток. Ярко-красный наряд женщины будто бы выбран ею в дань эпохе, или она еще не меняла туалет после Первомая. Брюнетка предбальзаковского возраста, в очках с оправой под золото, казалась властной, могучей, хозяйкой не только положения, но и всех тех зданий, рядом с которыми я находился. Хреновая, правда, хозяйка, раз такую грязь допустила.

Что удивительно, пацаны вжимали головы в плечи, будто сейчас отхватят по щам мощной лапой… рукой властной женщины. Большой педагог… Во всех смыслах большой — вот такое у меня было впечатление.

— На уроки! — приказала дама, и пацаны бросились в корпус, правда, вот Бондарь пошел неспешно, нарочито вальяжно.

Ну так авторитет же!

— Вы кто — и кого вам нужно? — спросила у меня дама.

— Я будущий ваш работник, — отвечал я.

Дамочка посмотрела на меня поверх сползших по выдающемуся носу очков. После сняла оптику, с прищуром посмотрела на меня уже невооруженным взглядом.

— Костюм не от «Большевички», на заказ шитый. Туфли югославские или «гедеэровские», рубаха выглажена. Мама, наверняка, заботливая. Из небедствующией семьи, глаза умные. И что такому мальчику нужно у нас? — говорила женщина, рассматривая меня.

Мне показалось, или тон мадам стал несколько кокетливым?

— Вам бы в милиции работать, или сценарии писать в «Следствие вели знатоки», — усмехнулся я.

— В милиции проще, чем у нас тут… Так что же такого молодца привело сюда? Злое распределение? Вы откуда? — продолжала сыпать вопросами Мариам Ашотовна.

Я вкратце рассказал и о себе, и о том, что, напротив, отличник, краснодипломник.

— Ха! Ха! — смеялась женщина. — Усиливать ПТУ они решили! Нам тут нужен десантник, и лучше с автоматом, чтобы усилить.

Женщина вновь стала меня поедать глазами. Я также не остался пассивным объектом для наблюдений, рассматривал свою визави. И зря… Этот женский взгляд голодной тигрицы… Ек-макарек! Да ладно! Нет-нет, не нужно! А ведь она смотрит на меня, как хищник на добычу. И ведь думает, что она неотразима. Да, полноватая, но не так, чтобы уж очень… На женщин в весе в этом времени найдутся свои любители. Но я не такой гурман и обжора.

— Так я могу пройти внутрь и познакомиться с местом моей будущей работы? — строго спросил я.

— Можешь, почему бы и не познакомиться, — отвечала Мариам Ашотовна.

Ну вот, опять прозвучало как намёк. А в целом, ситуация даже забавляла.

— Пошли, я проведу тебя к директору, — сказала женщина.

— ПойдемТЕ, — сказал я, акцентируя внимание на вежливом обращении.

Внутри здания было… убого. Мозаика, где была изображена ракета, удаляющаяся в космос, и лица молодых парней с девчонками, провожающих взглядами космонавтов, выглядела свежо и даже интересно. А вот стены, покрашенные ярко-зеленой масляной краской, частью облезлые, с осыпавшейся штукатуркой, этой самой свежести не добавляли. И здесь тоже валялись какие-то бумажки, опашие листочки и даже просто комки пыли.

У входа, за столом, читая книгу, сидела то ли уборщица, то ли вахтер. Она даже не подняла глаз, когда мы вошли. Спящий бультерьер, решивший окультуриться книжкой.

— Дарья Владимировна, Бондарь курит у вас прямо под входом, — сказала Мариам Ашотовна, обращаясь к вахтерше.

— Ну что ж поделать-то, что непутевый такой! — сказала старушка, смачно плюнула на палец и демонстративно перелистнула страницу книги.

При этом она так и не подняла глаз.

Я мысленно улыбнулся. То, что в некоторых учреждениях как советской эпохи, так и позже порой уборщицы ведут себя, словно директора, я знал. Сталкивался с таким явлением. У меня на службе была тетя Маня, так она полковников гоняла тряпками, чтобы снег стряхивали с ботинок на входе. А еще она все обо всех знала. Можно было бы не у дежурного спрашивать, где тот или иной сотрудник, а у бабы Мани. И все ее уважали, ценили. Видимо, Дарья Владимировна из таких.

Нужно будет позже обязательно с ней завести беседу. Уверен, что узнаю много чего интересного.

— Дарья Владимировна, я к вам обращаюсь, — бросив на меня взгляд, продолжала настаивать на своём Марьям Ашотовна.

— Марина, у тебя что, других дел нет? Отстань ты уже от хлопца, Ванька Бондаренко — хороший парень. Неужо сама не знаешь, каково ему жить с мамкой такой? — отчитывала Марьям Ашотовну вахтёрша, всё-таки оторвавшись от чтения книги.

Моя сопровождающая грозно посмотрела на старушку, но та казалась непробиваемой. Попыхтев, словно паровоз, женщина в красном пошла вперед, увлекая меня за собой.

— Марьям Ашотовна, а вы какую должность занимаете? — спросил я.

— Завуча, — отвечала мне оскорблённая женщина.

Явно характерная дочь Кавказа была недовольна замечанием вахтёрши. С неё слетело игривое настроение, и далее мы молча шли к кабинету директора. Я осматривался, но много тут не увидишь — широкий коридор, лестница наверх, и вот здесь — поворот в сторону административных кабинетов. Лучше особенно и не принюхиваться — со стороны столовой то ли пахло, то ли воняло кислыми щами.

А вот приёмная встретила нас ванильным ароматом свежей выпечки. Две женщины увлечённо беседовали, распивая чаи и закусывая пирожками.

— … конечно, я попросила мне тоже отложить, — засмеялась одна.

Мы с завучем удостоились только мимолётного взгляда, две сотрудницы учебного заведения продолжили милую беседу, как будто именно в этом и заключались их профессиональные обязанности.

— У себя? — спросила Марьям Ашотовна.

Ей даже не ответили. Полноватая женщина с пышной причёской и яркими красными бусами с набитым ртом лишь махнула рукой в сторону кабинета директора.

Завуч трижды постучала, но, не дожидаясь ответа, сама по-хозяйски распахнула массивную коричневую дверь, первой переступая через порог.

— Семён Михайлович, я вот вам работника привела, — сказала завуч и спешно покинула кабинет, оставляя меня один на один с седовласым мужчиной.

Директор был пожилым, если не сказать, что старым. Самым ярким, что бросалось в глаза, были его «будённовские» усы. И планки наград, к которым даже хотелось присмотреться. Явный фронтовик, причём воевавший уже не мальчиком, но мужем. Может быть, даже офицер. Рядом с обшарпанным столом, накрытым прозрачным стеклом, стояла побитая трость, которая нужна была ему явно не для форсу.

— Кто таков? — нехотя, с раздражением в голосе, как будто я прервал его телефонный разговор с товарищем Брежневым, спрашивал директор.

— Чубайсов Анатолий Аркадьевич, выпускник инженерно-экономического института. Вот, буду по распределению работать у вас, — сказал я, стараясь быть максимально приветливым.

— Двоечник, что ли? — спросил Семён Михайлович.

— Нет, красный диплом, — спокойно отвечал я.

Вот тут впервые и проявился интерес директора к моей персоне. Он снял очки, протёр их полотенцем, лежащим рядом на тумбочке, и только потом, вновь вооружив зрение оптикой, пристально посмотрел на меня.

— И на кой ляд ты мне здесь сдался? — спросил директор.

— По распределению обкома партии и управления направлен на усиление профессионально-технического образования, — отрапортовал я.

— Ты же из этих… блатников? — с явным раздражением спрашивал директор.

— Я убеждённый комсомолец. Оставляли в институте штаны протирать –я решил, что это не для меня, — сказал я.

— А тут, стало быть, штаны протирать не будешь… А может, у тебя какие иные планы? Пришел посмотреть?.. — с прищуром спрашивал фронтовик, как будто увидел во мне вражеского шпиона.

— Нет, — с усмешкой отвечал я.

— Ну, познакомились — и будет, ступай! Раньше конца июня не жду, — сказал Семён Михайлович и бросил мимолетный взгляд в сторону. — У меня ещё много дел.

Понял я, какие именно дела он имеет в виду. Чуть в стороне, за откидным календарём, стояла маленькая шахматная доска с расставленными фигурами. Я сильно отвлекал директора от разбора шахматной партии. Но это наблюдение — мне в копилку. Так-то в прошлой жизни я неплохо играл в шахматы. Да и профессия у меня была такая, что нужно постоянно поддерживать в работоспособном состоянии свою голову. А лучше книг и шахмат ничто не развивает мышление.

Из кабинета я вышел, а уходить из ПТУ так быстро не хотел. Потому прошёлся по этажам, заглянул даже в две аудитории, послушал ругань возле одной двери, так и не поняв, кто больше матерился: учащиеся или всё-таки их преподаватель. А ещё я чуть ли не покурил. Мой реципиент-то увлекался этим пагубным делом. А я вот на склоне прошлой жизни бросил из-за сердца курить, так психологически сейчас и не тянет. Зачем начинать? Хотя общество такое, что пристраститься к никотину может любой, даже не курящий. Куда ни зайдёшь, отовсюду пахнет дымом.

После я ещё вышел во двор. Между двумя зданиями, которые открываются прохожему человеку, во дворе, находились сразу две мастерских, где осваивались профессии на практике. И снова грязь, окурки, блуждающие по двору неприкаянные учащиеся, курящие и харкающие на изрядно потрескавшийся асфальт.

Первоначальной цели на сегодня я достиг. Познакомился с руководством, смог, пусть и поверхностно, понять ту степень расхлябанности и неорганизованности, которая здесь царит.

И вот что я могу сказать. Я рад подобному положению дел. Чем больше было бесхозяйственности до моего прихода, тем лучше будет виден результат моей деятельности.

— Кто тебе сказал, ну кто тебе сказал, что тебя я не люблю? — надрывался вокально-инструментальный оркестр ресторана.

— Святое дело — отпраздновать окончание института и пригласить в ресторан своих преподавателей! — сказал мой отец, когда я размышлял над тем, стоит ли мне идти на это мероприятие.

А почему бы и нет? Ведь, по сути, самый сложный период своего становления в новом времени я уже прошёл. Во время пьянки-гулянки вряд ли кто-то будет всерьёз интересоваться моими знаниями о прошлом.

А вот то, что связи с одногруппниками надо всё-таки поддерживать, очевидно. Многие студенты в инженерно-экономическом институте являются представителями Ленинградской элиты. И с этим мириться нужно, искать свои резоны в знакомствах. Если бы я стал самым жёстким антагонистом всех советских элит, то наиболее вероятным окончанием моей бурной деятельности было бы лечение в психиатрической больнице.

Да и невозможно что-либо изменять, не прочувствовав всю пагубность негативных явлений. Блат сейчас дороже денег. Деньги-то у людей чаще всего есть, купить бы то, что хочется или что нужно. Советскому Союзу нужны товары!

— Отчего такой солнечный мальчик не танцует? — мои размышления прервала Лида, подсевшая на стул рядом. — Что пьёшь? Хочешь Наполеона?

— Я не Жозефина де Богарне, чтобы Наполеона хотеть, — отшутился, будто отбрыкнулся я от девушки.

Но шутка, на удивление, зашла.

Из прошлой жизни я знаю, что, если женщина смеётся даже с глупых шуток мужчины, значит, он ей приглянулся. Вероятнее всего, у Лиды сработал рефлекс хищницы, собственницы. Когда я перестал за ней бегать, теряться в присутствии девушки, когда появилась Таня, то оказался вдруг нужен. Но такой геморрой не нужен мне.

— Как поживает Матвей? — задал я провокационный вопрос.

— Своей жизнью. А у вас с Танькой уже любовь? — хмельным голоском спрашивала Лида. — У вас было?

Джентльмены на такие вопросы не отвечают. Ещё не хватало, чтобы я вот так пошло хвастался собственными успехами и порочил имя Танюхи…

— Один раз в год сады цветут, — на разрыв голосовых связок пел уже изрядно пьяный солист ансамбля.

— Потанцуем? — Люда прищурилась.

— Пошли! — я коротко пожал плечами, желание красивой дамы — это закон.

Выйдя в центр танцпола, или как это сейчас называется, я было подал Лиде свою левую руку, но девушка схватила меня обеими руками за шею и прижалась всем своим захмелевшим и чуть потным телом. Такую стойку в танце в моей молодости называли «комсомольской». Она отличалась от «пионерской», при которой мальчик и девочка танцевали на расстоянии вытянутых рук. Комсомольцам, мол, можно прижиматься и плотнее. По логике вещей… Членам партии доступны оргии? Чтобы только не сказануть такую плоскую шутку в голос.

После того случая с Таней мы с ней виделись дважды, погуляли, словно шпионы, прячась от людей, чтобы целоваться до онемения челюстей. И я понимал, что не любовь это, но нахлынула такая ностальгия по юности, что я как-то сам увлекался и был с Татьяной искренним. А теперь здесь ко мне прижимается ещё более интересный женский организм со смазливой головкой.

— И что, я тебе уже вообще не нравлюсь? — прошептала мне на ухо Лида, практически касаясь своими губами мочки уха.

— Отнюдь, — ответил я.

Девица ждала продолжения, возможно, моей исповеди, жарких признаний и клятв. Но «отнюдь» — было единственное, чего она дождалась во время танца. Знала бы девочка, какие у меня возникали мысли! Но, воздержание от глупости — важная характеристика зрелого ума. А я, смею надеяться, всё же больше человек, проживший жизнь, чем юноша, только вступавший на тропу действительного взросления.

— Козёл! — Лида одарила меня нелицеприятным эпитетом, как только закончился танец.

— Вот шалашовка! — усмехнулся я ей вослед.

Ансамбль сыграл «Шизгара», в душном помещении еще больше стало попахивать потными телами, а я решил пообщаться с комсомолкой Машей. Нет, не ради того, чтобы закрутить интрижку с пухленькой девчонкой, которая, казалось, высыпала на себя целый мешок разноцветной штукатурки, так ярко была накрашена. Я хотел узнать у Маши подноготную городской организации комсомола, кто там за кого. Не упустившая возможности выпить шампанского, Маша наверняка рассказала бы мне много интересного.

Понятно, что пробиваться без того, чтобы стать своим в этой организации, не выйдет. Более того, мне нужна хорошая характеристика от комсомола, чтобы исключить возможные проблемы при вступлении в партию. И лучше Маши всю эту комсомольскую кухню никто не знает.

Что до выпивших, то трезвым мог считаться только я, хотя и выпил немного бренди с некоторыми преподавателями, как и с нужными мне студентами.

Удивительно, но на столах не было алкоголя, кроме пары десятков бутылок шампанского человек на сто, не меньше. И, по большей части, это шампанское так и не было открыто. Зато напиток «Буратино» чудесным образом стал карамельного цвета, а иногда так и вовсе прозрачным. А в туалете будто бы был ликёро-водочный завод, куда приходили уже бывшие студенты, гле наливали в тару предпочитаемые напитки. По шестьдесят рублей с носа — в такую астрономическую сумму нам обошёлся банкет.

— Толян, пойдем покурим! — подошёл ко мне Витёк.

Он перехватил меня на полпути к главной комсомолке потока. Я весь вечер ловил на себе взгляды Витька, которые не сулили ничего хорошего. Обиду на меня копит. Но, как известно, на обиженных воду возят — и балконы на них падают.

— Не курю и тебе не советую, — бросил я и уже собрался уходить, но Витек перегородил мне дорогу.

— Что, зассал? — с вызовом спросил изрядно пьяный Витёк.

— Ты уверен, что тебе это надо, Вить? — вздохнул я.

— Не, если зассал, так и скажи! — Витя сверлил меня осоловевшими глазами.

— Ну пойдем… покурим, — вздохнул я.

Конечно, можно было бы подумать своим взрослым разумом, что этого делать не стоит. Однако новости о том, что Чубайсов зассал, разлетятся по всему Ленинграду молнией. Потом доказывай…

— Ну, и что ты хотел? — спросил я, как только мы вышли на крыльцо ресторана.

Здесь ещё стояло много людей, которые действительно вышли покурить. Курить можно было бы и в зале, как и поступали некоторые приглашённые нами преподаватели. Но большинство всё-таки предпочитали выйти на воздух. Было сухо — в целом Ленинграде неделю не было дождя! — и солнце палило нещадно. Так что мужчины выходили, скорее, чтобы немножко охладиться.

— Пошли туда! — сказал Витёк и попробовал дёрнуть меня за пиджак, но я убрал свою руку.

Сам пошёл за угол, приготовившись не бить, а, скорее, скрутить буяна, которому так сильно захотелось драки.

— Ну привет, любовничек! — сразу за углом стоял громила.

— Вот, Матвей, привёл! Он только что мацал Лидку, — победным голосом произнес Витёк, потом повернулся ко мне и добавил. — Это тебе, сука, за то, что подставил меня с шубой. Илья передаёт, что ты ему должен. С тебя пятьсот рублей.

— Это ты, значит, мою Лидку за жопу мацал? — накачивал себя Матвей, разминая пудовые кулаки.

Глава 4

— Че ссышь? — торжествующе спросил бугай и попер на меня.

Я помню заветы государственного лидера, при котором я жил последние десятки лет. «Если драки не избежать, нужно бить первым» — так гласило наставление одного известного на весь мир россиянина.

Матвей не ожидал, что я подойду к нему вплотную, оттого и не среагировал на мой манёвр.

— Хрясь! — я резко ударил головой в нос бугаю.

Такой коварный удар должен был срубить его наповал, но этот Матвей только пошатнулся назад и согнулся, схватившись занос. И это тоже неплохо, а давать возможность опомниться здоровяку я не собирался.

— На! — всадил я ему, сгорбленному, коленом по бороде.

Вот теперь бугай завалился, однако даже на секунду не вырубился.

— А-а-а! — это навалился на меня сзади Витёк, приноравливаясь душить.

Если бы он не огласил криком свои намерения, то имел бы какой-то шанс ухватиться за мою шею. Однако, на удивление — видно, сработал рефлекс из прошлой жизни — я моментально перевёл руку бывшего дружка и подельника на болевой приём.

— Че Витек, мал клоп, да вонюч — это про тебя? — усмехнулся я.

— Отпусти, сука! — взмолился Витёк.

Я посмотрел на корчащегося Матвея, ослабил хват и пнул коленом под зад Витька. Он свалился на асфальт рядом со своим сообщником.

— Бабу твою, если она твоя, я не трогал — и отшил её. Подойди и поговори с ней! Но захочу, буду с ней, — я чуть повернулся в сторону поднимающегося с колен Витька. — А ты вообще гнида! Решил стравить меня с Матвеем, потому что я отказался участвовать с тобой в темных делишках? Сука и есть!

Я с невозмутимым видом отряхнулся, не показывая своим противникам, что драка с ними для меня также не прошла бесследно. Удар головой был исполнен не лучшим образом — теперь весь лоб гудел. Завтра, наверное, будет ещё и шишка.

— Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес Советский Союз, — уже на автомате, по большей части держась за микрофонную стойку, пел вокалист ВИА.

Но всем было уже наплевать на ноты и вообще качество исполнения песни. Празднование выпуска перерастало в вакханалию, за которую многим будет на следующий день стыдно. Как, вон, Лидке, отпрясывающей так, что платье задирается выше пупа. Хороша, чертовка! Я то и дело ловил на себе её взгляд.

Но нужно и честь знать.

Еще ведь надо подготовиться к работе. Чувствую, легко не будет. Ну и чуточку отдохнуть не помешает, только не в ресторане.

— Ой! — отреагировала Таня, когда очередной презерватив слетел, как будто отпустили незавязанный надутый шарик.

Действительно, «ой». «Резиновое изделие номер 2» было изготовлено из довольно толстой резины, но оттого не особо прочной, как резиновые перчатки. И рвались презервативы, и слетали — да и, мягко сказать, ощущения не те. Но без них опасно. Плодить проблемы на ровном месте не хотелось.

— Я заказала Витьку, ты только не обижайся, через Катьку заказала, импортные эти… — смешно было смотреть, как Таня раскраснелась, не решаясь произнести слово «презерватив».

Только что вытворяла акробатические кульбиты на ковре, привезенном отцу прямиком из Ташкента, а теперь от слова смущается.

В начале июня, когда отец все же умудрился повлиять на график экзаменов так, что у него образовались аж десять свободных дней, родители укатили на юга, в Ялту. У Аркадия Борисовича Чубайсова были свои люди в профсоюзе, так что отличные путевки достать он смог без большого труда. Наверняка, отец мог даже отплатить за услугу продуктовым набором. Так что у нас с Таней теперь были ежедневные кардиотренировки. Я начинал привыкать к бурной и регулярной половой жизни.

— Тань. Я не хочу, чтобы ты что-то заказывала у Витька. Дело, конечно, твое, ты вольна поступать, как знаешь, но мне это не нравится, — сказал я, когда мы уже лежали на ковре, усталые, довольные, созерцающие потолок.

У отца руки росли откуда надо, так что в доме, на потолке, в изобилии была лепнина. Вокруг чехословацкой хрустальной люстры, по большому блату и за большие деньги купленной отцом, был вылеплен круг, внутри которого шли розочки. Это прямо шик по нынешним временам.

— Останешься на ночь? — спросил я Таню.

— Останусь. Я уже поговорила с Катей, она меня прикроет. Но у меня послезавтра экзамен… Нет, все равно останусь, — девушка подхватилась. — А ты не голодный? Я же быстро, я умею.

Интересные виды открылись мне, когда Таня встала, увлекательный орнамент. Но есть действительно хотелось.

— Там размороженная венгерская курица. Придумаешь, что с ней сделать? — спросил я.

— Венгерская? Это которая в упаковке — и потроха в отдельном мешочке? — удивилась девушка.

— Она и есть.

В отличие от «синих кур», которые в Советском Союзе встречались повсеместно, по крайней мере, в Ленинграде, как в городе первой категории обеспечения, венгерские куры больше всего были похожи на привычных мне бройлеров из будущего. Белые, пухлые, с ощипом таким, что не приходилось дополнительно осмаливать перья на конфорке. Короче говоря, одно удобство. А особенно в такой период, когда и ухаживания ещё не закончены.

И даже для Тани, девушки из очень богатой по советским меркам семьи, а ее отец начальник СТО, четвертой по номеру, из четырех существующих в Ленинграде, такие куры были редкостью.

— Я ее смажу майонезом, чуть посыплю лимонкой… Пальчики оближешь, — воодушевилась девушка.

— М-м-м! Насчет оближешь…

— Ай, да что ты! Потом, утомил уже. Поесть нужно, — будто сварливая жена, сказала Таня, потом осеклась и внимательно посмотрела на меня. — Витя сильно злой, Толь. Говорит, что теперь какой-то Илья будет с тобой конкретно разбираться.

— Я боюсь за тебя, — шепнула она. — Хочешь, я дам денег, чтобы Витек отстал? У меня есть, ты же знаешь, что мой папа…

— Нет! — жестко отрезал я.

— Но ты же потом отдашь! Это просто в долг!

Я медленно покачал головой. Таня кивнула в ответ и шмыгнула в кухню.

Проблема моя, и втягивать в нее Таню я не буду. Хотел бы её «решить», так и выполнил бы обещание, данное прежним Толей и обеспечил доступ к норковым шубам через отца. Схема там простая: за норку интурист дает джинсы, например пятнадцать или больше пар. Ну а после эти джинсы продаются с наваром больше тысячи рублей с одной сделки. Да, заработать можно хорошо, но таким Макаром я не повлияю на Советский Союз. Поэтому нет — твёрдое и категорическое.

— Лучшая помощь от тебя, если только ты сама захочешь, это подсказать о том, что делает Витек, и предупредить меня о его очередном глупом поступке, — сказал я.

Катя-то, девушка Витька, его, вроде бы как, в скором времени жена, все равно остается подругой Тани. Хотя после выпускного девчонки и общаются разве что тайком от Витька. А тот как с ума сошел. Вот что «золотой телец» делает с людьми! Получив от меня отставку, а потом еще вдогонку и по морде, он все равно думает силой приобщить меня к своим делишкам.

Илья, Илья… Кто это такой? Насколько серьезный человек? Все, что я о нем успел узнать — он контролирует часть ленинградской фарцы, и далеко не большую ее часть. Длинные у него руки? Но все равно, не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше мир прогнется под нас.

— Так ты поговоришь с Катей насчет делишек Витька? — выкрикнул я в сторону кухни.

— Поговорю! Но она такая… влюбленная в него, слушать ведь не станет, — отвечала девушка.

Я поднялся и, чтобы не надрывать голосовые связки, тоже пошел на кухню. В переднике на голое тело у плиты стояла счастливая девушка с растрепанными светлыми волосами и раскрасневшимися щечками — то ли от стыда за то, что только что вытворяла, то ли от прилива крови после физических нагрузок.

Поддавшись порыву, я подошел и обнял девушку.

— Я сделаю для тебя все, что хочешь! — прикрыв глаза, сказала Таня.

— Все? — игриво спросил я.

— Что, еще раз? — удивленно спросила Таня.

— Ты о чем? — издевался я над девушкой.

Таня зарделась. Я догадывался, что она имеет в виду. Но подумалось о другом.

— Слушай, вот что. Твой отец ведь работает на станции обслуживания автомобилей? — уточнил я.

— Да! Починить машину нужно? Так я договорюсь. Отец любит меня, он сделает все, что я попрошу. И денег не надо, — обрадовалась Таня, которая, видимо, искренне хотела мне угодить во всем.

— Да, нужно. «Волгу» двадцать первую починит? — спросил я задумчиво.

В голове родилась интереснейшая мысль, как сделать маленький шажок на пути своего становления неким авторитетом в ПТУ. В училище есть на балансе «Волга», об этом знают все, особенно была в курсе вахтерша теть Даша. И это головная боль и директора, и комитета по образованию. Машина есть, и не только в моем ПТУ, все профтехучилища в свое время получили такие машины, списанные с таксопарков, но, как считалось, должные ещё послужить на благо образованию.

Только вот незадача… О том, что автомобили, тем более начала шестидесятых годов выпуска, требуют тщательного ухода и периодического ремонта, мало кто подумал. Передали авто — и все счастливы, на бумаге все прекрасно. А денег на ремонт просто-напросто не закладывается. Да и ладно бы ещё деньги, тот же директор училища Семен Михайлович Ткач изыскал бы средства. Но где чиниться? В комитете образования предлагали нам всё сделать у себя, в училище.

Что ж, может, среди педсостава и найдутся умельцы, но детали…

Так что уже за решение этого вопроса я должен заработать определенные очки в свою карму. Решено…

— Так тебе нужно чиниться? — повторила свой вопрос Таня.

— Да! — решительно ответил я.

— Но это будет стоить тебе, чувак… — игриво прищурилась девушка.

— Снимай фартук, отрабатывать ремонт авто буду, — усмехнулся я.

— А он разве сильно мешает? — со смешком сказала Таня.

А жить, как говорится, хорошо. А хорошо жить в Советском Союзе — еще лучше! С красивой девушкой да с венгерской курочкой в духовке — песня, а не жизнь!

— Здравствуйте, Семён Михайлович, — поздоровался я, переступая порог кабинета директора.

Сперва зашевелились усы главного человека в ПТУ-144, и только после я услышал его бормотание. Явно товарищ Ткач был не в духе, даже шахматные фигурки валялись по столу, а пепельница переполнена папиросами. Директор курил 'Беломорканал".

— Сдался ты мне на больную голову! Ещё потом смотри за тобой, чтобы не обидели ребёнка, — не прекращал своё причитание Семён Михайлович, явно навеянное завучем. — Мне тут рота десантников нужна, а не…

— За мной присматривать не нужно. За свои поступки я сам отвечаю. И я не из тех, кого будут бить или унижать наши подопечные, — решительно сказал я.

Я выделил интонацией — конечно, «наши», а не какие-нибудь «ваши». Я здесь, я часть коллектива, со мной тоже нужно считаться.

— Смелый и решительный? — уточнил директор и устало посмотрел на меня. — Так вот тебе комсомольское задание: чтобы сегодня в общежитии ночью не произошло никаких неприятностей! Будешь дежурить на усилении. Нет? Вали тогда на все четыре стороны. Я дам открепление, переведешься на отработку куда-нибудь.

— Если надо и если это входит в мои обязанности, то я буду это делать, — спокойно и уверенно говорил я. — Что насчет перевода, то я не перелет какой. Справимся!

— Потом не жалуйся! — с усмешкой сказал директор. — Экий герой соц труда, ити его мать!

Что в нём изменилось? При первой встрече он показался вполне дружелюбным. Или же тогда посчитал, что мальчик явно передумает работать в подобном вместе?

— Семён Михайлович, прошу обращаться ко мне на «вы». По крайней мере, пока у вас не кончится весь негатив в отношении меня, — решительно сказал я. — А то я ведь тоже могу вам начать тыкать и по имени называть.

Директор аж закашлялся, схватился за трость.

— Обращение на «вы», молодой человек, нужно ещё заслужить.

— Не спорю. Но субординация, она либо есть либо нет. Давайте так, Семен Михайлович, я в общежитие наведаюсь и порядок наведу. Справлюсь — и мы начнем субординацию соблюдать.

Михалыч молчал, обдумывал, но с таким выражением лица, что я даже сразу мысли его прочитал. Мол, пришел такой пострел на мою седую голову!

Наконец, директор крутанул передо мной какими-то листами бумаги.

— Очередное «изнасилование». И ладно бы родители насильника были не против свадьбы, все бы и утрясли. Так нет! Заартачились, Комитетом по образованию и райкомом партии грозятся, — выдал он, соглашаясь с предложенными мной условиями.

Мне нечего было пока сказать на тревоги директора. Так что я поспешил покинуть кабинет. Общага — это отличный шанс познакомиться с коллективом поближе.

Что в такое общежитие студентов, пусть и учащихся, — я знал прекрасно. По молодости бессчетное количество раз лазил к девчонкам в комнату, и это было весело и задорно. Тогда это казалось неким романтическим приключением. Теперь же я понимаю, что это просто дурость. Ноги в гипсе, сломанный позвоночник, разбитые черепа — вот чем заканчивались лазания в общежитие для других парней. Просто всё это замалчивалось. А зря, может, у кого-то вместо бурлящих гормонов победил бы в сознании разум!

В общем, надо пообщаться с ребятами. Понятно, что лазить они не перестанут, но я может с ними своим опытом поделюсь. Мне ли не знать, какой разврат твориться в общаге! Я ведь жил в Москве, был коренным москвичом, а следовательно, первостепенным по важности объектом для многих приезжих девушек. Разное было — на то и молодость.

Общежитие ПТУ-144 выглядело куда как приличнее снаружи, чем большинство общежитий, в коих мне посчастливилось побывать в прошлой жизни. Новенькое, только в позапрошлом году сдано, в десять этажей с балконами Правда, штукатурка и здесь уже кое-где обвалилась, но ещё не критично.

— Милые дамы, здравствуйте! — поздоровался я с вахтёршами.

Вахта располагалась, конечно, прямо на входе в общежитие, справа, в углу небольшого холла, за которым была лестница из десяти ступеней к лифтам. Казалось, что я попал в ботанический сад, столько здесь было декоративных цветов. Но возвышался над всем этим зеленым великолепием метра два в высоту и с приличной кроной лимон. Причем с веток свисали лимончики! А что, кошерно… Выпил, сорвал лимончик, закусил. Ну или чай попить.

И вот здесь, словно на курорте, чтобы спрятаться в кроне дерева от палящего солнца, под лимоном, сидели две дамы. Одна была полной, с окрашенными в жженный светлый цвет волосами и пышной причёской, другая, напротив, худощавая и с короткой стрижкой. Обеим было явно за пятьдесят. И, очевидно, что они своей работой нисколько не тяготились.

На столе, на газетке лежало сало, зелёный лучок, нарезанный хлебушек. До моего прихода дамы вели под сенью лимона неспешную беседу.

— Приятного аппетита, — пожелал я.

— Ага, спасибо. А ты к кому, парень? — с полным ртом спросила полноватая дама с пышной причёской.

— Я ваш новый сотрудник, — я старался быть приветливым.

Вытерев рот явно казённым полотенцем, которых, наверняка, не хватает, чтобы раздать проживающим, пышноволосая дама пристально меня осмотрела.

— Экий жених! — высказала своё экспертное заключение женщина.

— Для дочки твоей прямо-таки подойдёт! — заметила другая дама. — Вот только рыжий… Не нравится мне рыжие…

И сверкнула глазом.

— Я тоже рыжих не люблю, — сказал я, и дамы громко, с хрюканьем рассмеялись.

А приятные мадамки. Понятно, что нашли себе теплое местечко, где и работа такая, что захочешь и не найдешь, чем заниматься. Однако, все ли так в их трудовой деятельности? Меня тут пугали чуть ли не фронтовыми условиями, а тут надо же — мамзели под лимоном чаи гоняют?

— Дамы, а не угостить ли вас молочным шоколадом? — спросил я, доставая из внутреннего кармана плитку «Алёнки».

Лакомство несколько подтаяло, несмотря на то, что на улице пасмурно. Но разве это остановит сластен?

— Гляди-ка, Никитична, а он ещё и щедрый. Для Ленки твоей само то в женихи, горе только, что рыжий, — балагурила женщина с короткой стрижкой.

— Все правильно! Рыжие — все бесстыжие, — поддерживал я атмосферу.

— Это точно. Был у меня один рыжий…

— Ну, Ивановна, при живом-то муже! — насмешничала вторая, не забывая при этом прикладываться к салу.

— А ну… Муж, если что, подвинется, у нас кровать широкая!

— Так у такого молодца и невеста, поди, найдётся. Вот была бы я годков на двадцать моложе… — крашеная не договорила, обе дамы залились громким смехом, вновь изредка нечаянно похрюкивая.

Смеялся и я. Даже не для того, чтобы понравиться этим женщинам, рядом с которыми, наверняка, мне придётся теперь периодически держать оборону в общежитии. А потому, что было с ними как-то очень легко, непринуждённо. В кабинете директора я был словно в строгом костюме-тройке, а сейчас перед этими женщинами стою в одних семейных трусах с дырками, по-свойски, по-домашнему, да почесываю пузцо.

Слава богу, только воображаемое.

— Садись, сотрудник, сальца попробуй. Ты такого в жизни не ел. То моя родная сестра с Полтавы переслала, на Украине живёт, да я и сама оттуда. Приехала на Аврору посмотреть двадцать лет назад — и вот… Аврору увидела, а потом увидела пеленки, распашонки, и мужа своего-педаравика. Ой, передовика! — сказала полноватая женщина, одновременно накладывая аккуратно порезанные ломтики сала на кусок хлеба.

Не скажу, что такого сала я, как мне обещали, не ел в своей жизни. Хотя в этой ещё точно не ел, а вот в прошлой моя бабуля в деревне держала свиней. И умела так засмолить сало, что оно в прямом смысле таяло во рту, а шкурка становилась мягкой, удивительно вкусной.

— Ну что, Никитична, доброго молодца накормили, теперь давай решать, с кем его спать укладывать, с тобой али я на что сгожусь, — кумушки загоготали.

Веселые они, горазды поржать.

— Милые дамы, а чего директор наш так сегодня боится за общежитие? — как только женщины отсмеялись, спросил я.

Лица их посерьёзнели, веселье моментом испарилось. Даже я несколько напрягся. Неужели всё настолько плохо, что эти жизнерадостные дамы испугались?

— Так дипломы сегодня вручали. Значит, будут пить, лазить к девкам. А у нас и так одна курвина написала заявление, что её изнасиловали, — серьезным голосом сказала Никитична. — Ивановна, сегодня же Степан дежурить будет?

— Так кого ещё поставят? Только он, может, и совладает, — тоже абсолютно серьёзно отвечала Ивановна.

— Кто такой Степан? — поинтересовался я.

— Военник наш, ну тот, что детишек научает, как противогазы надевать да автомат разобрать. Лихой мужик, хоть и не фронтовик, но в армии офицером был, — поведала мне пышноволосая Никитична.

Уже неплохо, значит, мне не одному бегать по этажам. Да и наличие на дежурстве в общежитии преподавателя, которого уже знают здесь все, каждый шкодник, — это само по себе помощь. Насколько я себя помню, подчиниться какому-то чужому, даже если он будет бить себя в грудь и доказывать, что он преподаватель и право имеет — сложно. А я сам хоть и был в молодости хулиганом, но таким, с понятием и с уважением к возрасту и статусу людей.

— Что ж, милые дамы, вечером встретимся. Я же правильно понимаю, что мне нужно подходить к семи часам? — спросил я, намереваясь уже покидать столь интересное общество.

— Подходи, сотрудник, хлебнёшь и нашей жизни, — философски заметила Ивановна.

Время было раннее, ещё не стукнуло десяти часов утра, потому я успевал ещё съездить домой и даже немного вздремнуть, предполагая, что ночью полноценно поспать не получится. Думал, что сегодня же договорюсь с директором насчёт того, чтобы отдать в ремонт «Волгу», что стоит на балансе училища. Но дождёмся, когда Семён Михайлович будет в более адекватном настроении. А то ещё ненароком рассоримся с ним вдрызг. А мне не хотелось бы иметь в родном ПТУ врагов. Хотя, полагаю, что обойтись без конфликтов возможно только в одном случае — если я лягу под систему и просто перестану хоть что-то делать, не работая, а отбывая своё рабочее время.

А уж этого точно не будет.

Уже дома, лежа на диване с деревянными подлокотниками иразглядывая замысловатый узор на настенном ковре, я размышлял о том, когда смогу приступить к другим, сопутствующим моей цели миссиям. Мне нужно что-то сделать с самыми гнусными преступниками нынешнего времени. Обучение в школе милиции предполагало изучение многих дел прошлого. Так что о деятельности некоторых преступников я знал, как и о предателях Родины, я знал.

Можно ли жить спокойно и добро наживать, если точно знаешь, что подонки топчут землю и скоро будут всячески отравлять жизнь нормальным честным людям, каким был, да и здесь буду, и я? Вопрос, на который у меня лишь один ответ. А еще нужно как-то ликвидировать «кружок по интересам», который вот-вот должен быть создан в Ленинграде. Из него вышли всякие рыжие, а ещё опозорившие великого советского писателя Аркадия Гайдара его потомки. И ещё немало сволоты. Нужно думать.

Пообедав приготовленной вчера Таней курицей, я, взяв палку финского сервелата, чтобы кумушки на вахте оценили, поехал снова в общежитие.

Впереди только хардкор, но я готов!

Глава 5

— Ты это что, сотрудник, такое приволок? — спросила Ивановна, когда я с выдохом облегчения поставил большую сумку у стола вахтёра.

— Пепси-кола, — невозмутимо ответил я.

— Ты меня прости, сотрудник, а не уссышься — столько пить? — не преминула задать вопрос и Никитична.

— А я ещё сменные штаны с трусами взял. Так, если случится неожиданность, — не остался я в долгу.

Действительно, я притащил с собой почти двадцать бутылок советской пепси-колы. Я не знаю, как это делает мой отец, талант у него, наверное, такой — умеет доставать любые продукты и большинство дефицитных вещей. Но, что касается пепси-колы, то это, по словам моего родителя, напиток в доме крайне нужный и полезный. Чем именно он полезный, я не знаю. Но мне, человеку из будущего, было намного приятнее пить «Дюшес» и «Буратино». Однако в этом времени «Пепси», если появляется на прилавке, нещадно бьёт вкуснейшие советские газировки.

Что-то я не могу припомнить больше ни одной американской компании, которая смогла бы пробиться на советский рынок и даже открыть здесь собственное производство. В Новороссийске завод по производству пепси-колы работает в три смены, выдаёт до двухсот тысяч бутылок за одну смену. И этого, оказывается, крайне мало. Стоимость одной бутылки — сорок одна копейка, на секундочку, это недешево. А советские напитки стоят почти вдвое дешевле.

— Степан, — ко мне подошёл мужик и протянул ладонь для пожатия.

— Анатолий, — представился и я, пожимая сильную мужскую руку.

Когда кумушки рассказывали мне, с кем придется дежурить в общежитии, я представлял Степана достаточно пожилым человеком. Однако это был мужчина под сорок. Причём, такой сбитый, чуть выше среднего роста, крепыш. Явно мужчина занимается собой. Интересно будет как-нибудь постоять с ним спарринге, пусть не сейчас, не сразу — а когда я в большей степени восстановлю свои прежние навыки. Даже, наверное, те навыки, которыми владел лет до пятидесяти в прошлой жизни.

— Ну что, мальчики, повоюем сегодня? — ударив кулаком в ладонь, будто пришла на бандитскую стрелку, сказала Никитична.

Состроит хмурое лицо — и может сойти за бандитку.

— Что, прямо всё так серьёзно? — спросил я, доставая из сумки дефицитную снедь.

— А кто его знает? На День Победы на верёвке спускали одного за портвейном, так не удержали — и он головой ударился об асфальт. До сих пор все гадают, останется ли дурачком или пойдёт на поправку, — невозмутимым голосом поделилась Ивановна.

— А на Первомай так поупивались, что одному ухо порезали, да не легонько, треть уха оттяпали, — глядя на меня, сказала Никитична.

Это мамзели, наверняка, проверяют меня на стрессоустойчивость. Может, им рассказать одну из своих историй, когда я недолго работал опером? К примеру, везем мы убитого в пьяной драке, приезжаем по месту назначения, в морг — а трупа и нет, и двери «каблучка» нараспашку. И пошли мы по ночному городу выискивать, где потеряли «пассажира». А он зараза полуголый по городу разгуливает. Просто насвинячился голубчик так, что в кому, видите ли впал… в общем, мда. Всякое бывало.

— Что, и вправду финский сервелат принес? — Ивановна взяла палку колбасы и начала её крутить в руках. — Настоящий?

— Чаю попьём? — спросил я.

— Ивановна, а у тебя чай со слоном ещё есть? — с надеждой спросила Никитична.

— Так утром допили. Только грузинская солома и осталась, — развела руками Ивановна.

— Вы бы хоть предупредили, что у нас пир намечается, так и я что-нибудь принёс бы, — сказал Степан.

— Ага, Степан Сергеевич, давно торпеду зашил? Принёс бы ещё чего, так не детей бы мы сегодня унимали, а тебя, кабана здорового, — заметила Никитична.

— Будет тебе, тётка Оксана. Всё вспоминаешь, а я уже как десять месяцев не пью — и пьющих презираю, — засмущался Степан Сергеевич.

— А ну стой! — неожиданно закричала Ивановна.

Женщина резко подорвалась и пошла навстречу компании из четырёх парней.

— А ну отвернули лапсердаки! — потребовала уже Никитична, между тем, посматривая на Степана, ища в нём поддержку.

Студентики тоже смотрели больше на Степана Сергеевича, хотя бросали косые взгляды и на меня. Я же сперва даже не понял, что такое «лапсердак». Оказалось, что это пиджак. И под ним действительно кое-что имелось — у каждого.

Глаз-алмаз, или же вахтёрши уже на таком опыте, что знают все уловки и ужимки учащихся, пытающихся разжиться горячительным.

— Права не имеете. За всё деньги уплачены, а мне уж двадцать годков стукнуло, — возмутился самый рослый из четырёх парней.

— Пойдёшь на завод, Федька, там и упивайся! Сегодня борьба с алкоголизмом! — сказала Ивановна, наставительно подняв указательный палец кверху.

— Парни, что велено, то и делаем! — безапелляционным тоном сказал Степан Сергеевич.

Нехотя, морщась, злобно зыркая на всех без исключения присутствующих на вахте людей, учащиеся стали выкладывать свои «снаряды».

— Парни, заберете, когда поедите домой. Никто не выпьет. Что сдали, то отвезете. Нельзя пить в общежитии,, но я понимаю, то уплочено, — сказал я максимально примирительно.

— Ладно… Я завтра домой еду, заберу, — сказал на вид самый старший.

— На четверых столько взяли? А после Машке за вами блевоту убирать⁈ — аж всплеснула руками Никитична.

Теперь наш стол стал полноценным, хоть тосты произноси. На нем лежала палка финского сервелата, хлеб и то самое сало, которое я ел ещё утром. Туда же были поставлены три бутылки водки и две бутылки портвейна «Три топора». На троих, да на молодые организмы — это, действительно, была убойная доза алкоголя.

Я залез в сумку и достал оттуда четыре бутылки пепси-колы.

— А это, парни, компенсация, — сказал я, передавая каждому из учащихся по бутылке тёмного напитка. — Не кукситесь.

У двоих заблестели глаза при виде такого лакомства, которое крайне редко появляется на прилавках даже ленинградских магазинов. Не отказались, взяли.

Да-а-а. Советскому правительству нужно было не запрещать, а наоборот — напоить всякими кока-колами и «пепсями» население так, чтобы до изжоги, до непрекращающийся икоты. Чтобы поняли люди, что далеко не в пузырьках истинное счастье, и что «Байкал» или газировка «Снежинка», тархун нисколько не хуже, а, возможно, и лучше, чем импортная, или почти импортная, газировка.

— Первый улов, — констатировала Ивановна, победно указывая на алкоголь.

— Больше через вахту не потянут. Скажут своим, что проверяем, как в аэропорту, — добавила скепсиса Никитична.

Следующие минут сорок прошли в тишине и спокойствии. Но вот потом постепенно, но неуклонно напряжение нарастало. То учащиеся бегали на улицу, и приходилось выходить с ними на крыльцо, чтобы смотреть, куда они направляются, то разражался шум на этажах, то тревогу наводил постоянно работающий лифт.

— Пойду-ка я обойду периметр, — сказал я.

Степан Сергеевич было встал, чтобы пойти со мной, но посмотрел на женщин и решил одних их не оставлять.

— Степан, я справлюсь, — усмехнулся я, выходя на улицу.

Здание общежития было высотное, в один подъезд… прошу прощения, в одну парадную. Так что обойти вокруг было недолго. Правда, чуть моросил дождь, но я уже стал привыкать к Ленинградской погоде, подобного неудобства почти не замечаю.

Прямо у выхода, у крыльца были разбиты аккуратные цветочные клумбы. К словусказать, немногим хуже, чем я видел в будущем, с применением в декоре различных малых архитектурных форм, изготовленных промышленным способом. Однако было видно, что на эти цветочки есть свои желающие — треть стеблей стояли пеньками, без соцветий. Хотя я не думаю, что это пэтэушные романтики рвут цветы своим дамам сердца. Скорее всего, это делается из элементарной вредности.

С одной стороны общежития, куда выходили балконы с коридоров всех этажей, слышался отборный мат, летели плевки, но признаков того, чтобы кто-то кого-то насиловал, бил, или готовились что-то тянуть по верёвке, мною обнаружено не было. Я зашёл за угол, на тыльную сторону здания. Отсюда можно было бы увидеть два внешних корпуса ПТУ. По меркам большого города — это небывалые роскошества, когда общежитие находится буквально в двухстах метрах от места учёбы.

— Да привязывай ты быстрее! — услышал я громкий лихорадочный шёпот.

Лучше бы они кричали, и то меньше было бы слышно.

Я подошел поближе. Ого! Нормальная такая картина! Под окнами стоят двое охламонов, у них в ногах лежат сразу четыре авоськи, максимально забитые бутылками.

— А ну, исчезли! — грозно и громко прокричал я.

Два «алкогольных несуна» моментально рванули с места, побросдав свой ценный груз, который тащили сюда с напряжением сил. Я специально гаркнул, чтобы испугать парней, потому как появись я, незнакомый им человек, да задай им вопрос — мол, а куда это да чего… Нет, начались бы тёрки, базар, споры. Я подошёл к авоськам, по-хозяйски посмотрел на содержимое и собрался нести добычу на вахту.

— Мужик, мля, ты что, бессмертный? — выкрикнули мне с четвёртого этажа, где явно только что готовились принимать контрабанду.

Я подошёл к спущенной верёвке, резко её дернул. Тот, кто держал в руках заветный мост к алкогольному счастью, не смог удержать верёвку, и она мёртвой змеёй с шорохом упалана асфальт, прямо под окна.

— Э, *ля, ты в корень охерел? Стой там, *ля, сейчас я выйду, ты ляжешь! — посыпалось в мой адрес.

Но я уже особо не вслушивался, поклажа звенела и тянула руку, казалось, что авоськи сейчас лопнут под тяжестью, а драгоценные бутылки посыплются на асфальт. Не хотелось бы устраивать драку с выпускниками училища, но если захотят поговорить — найдут.

— Рыжий, мля, я лавэ собирал, чтобы по-людски отдохнуть и отметить выпуск. Отдай, что не твоё! — на вахте, сдерживаемый Степаном, уже стоял разгорячённый парень со шрамом на левой щеке.

Выглядел он даже не как хулиган — это было бы слишком мелкое звание для него. На меня волком смотрел отъявленный бандюган. Ростом среднего, не сказать, что мощный, но явно в авторитете у пацанов, а повадки — ну чисто будущего вора в законе.

— Ещё раз назовёшь меня рыжим, и я придумаю тебе такое погоняло, что потом хрен отмоешься, — я не собирался спускать на тормозах выпады в свою сторону.

Бандит-выпускник сделал шаг в мою сторону, но посмотрел на Степана и одернул себя. Может, и зря. Я-то был готов к применению методов воспитания физическим воздействием.

— Сергеич, ты не влезай в мой базар с рыжим. Я же к тебе со всем уважением. Малолеток поить не стану, с мужиками выпьем, побазарим за жизнь, да спать ляжем, — приводил свои доводы бандит со шрамом.

— Степ, не лезь, — сказал я и вернул взгляд на бандюгана. — Не трудись — вот съедешь из общежития, если мозгов нет, то пей хоть до смерти, но не тут, — нарочито спокойным голосом сказал я.

— Васька, ну послезавтра же ты съезжаешь с общаги, всё тебе вернём. Не выпьем, — поспешила вставить свои три копейки Ивановна.

Видимо, этот самый Васька был чуть ли не смотрящим за всей общагой. Вон как кумушки лебезят перед ним. Впрочем, смотрел он вполне определённо — этот без особых колебаний может достать перо, да не только достать, но и воспользоваться.

— Всё, Василий, слово сказано. Ты меня знаешь, — грозно прорычал Степа.

— Я с тобой ещё не закончил, — едва ли не сплюнул Вася. А потом, и вальяжно засунув руки в карманы треников, блатной походкой вразвалочку пошёл домой.

— Не советую искать продолжения! — максимально добавив металла в голос, сказал я.

— Ох. Жди теперь неприятностей, — с грустью в голосе произнесла Никитична.

Степа же подошёл к авоськам, которые стояли прямо в дверном проёме, и начал рассматривать, будто поставку принимал, набитые тула бутылки. Пересчитал, присвистнул. Бутылок двадцать, если не больше, было тут.

Ещё с полчаса прошли в относительной тишине, учащиеся сновали туда-сюда, выходя и заходя в общежитие, при этом проходили тщательную проверку. Ничего выявлено не было. На вопросы о том, почему они ходят на улицу, все отмалчивались или говорили, что выходят покурить.

Я уже хотел было пройтись по этажам, всё-таки нужно было проверить комнаты, как в сопровождении свиты вырулил из лифта Вася. На вахте все насторожились, а я отошел от лимонного дерева, ну чтобы его не поломать в случае чего. Вася бросил на меня злобный взгляд, я подмигнул в ответ и он проследовал дальше, на выход.

— Кабы драться не начали, — заметила настороженно Ивановна. — Васька Шрам с Бондарем так и не выяснил отношения, а уже съезжает из общежития.

И тут послышались крики, топот, звуки от ударов и падений. Не хватало только звона мечей, чтобы полноценно вообразить средневековую битву.

— Так. Всем сидеть! — скомандовал Степан.

Явно ему и раньше приходилось отдавать команды. Однако не думаю, что он это делал чаще, чем я.

— Отставить сидеть! — прорычал я. — Вместе идём. Дамы, услышите крик «Атас!» — вызывайте милицию! Двери закрыть, внутрь пускать только знакомых, никого из общаги не выпускать!

— Ишь, раскомандовался, студент! — возмутилась Никитична.

— Делайте, что говорю, обсудим потом! — сказал я, а после обратился к Степану. — Выходим! Задача — вытаскивать из драки сперва самых активных и ронять их на землю подальше от свалки.

— А? Хорошо, — удивлённым голосом ответил он.

Мы вышли на крыльцо. Сразу стало очевидно, что дело тут неслучайное — друг против друга схватились две группировки.

Я сразу заприметил, как рослый парень, зажав одного щупленького мальчишку у небольшого заборчика, огораживающего клумбы, словно месил тесто — так избивал пацана. Время было дорого, нам уже не до выстрелов в воздух. Я подскочил и схватил «пекаря-булочника» за шиворот. Так, что воротник запрещал.

— Пошёл в общежитие! Быстро! — прорычал я, узнавая в избитом пацанёнке того, кто только минут пять назад вышел из общежития на улицу.

Обидчик попятившись изготовился к бою. Он был рослым и явно пришлым. Не было никакого смысла объяснять сейчас, что я преподаватель, и что драться, на самом деле, нехорошо — а уж тем более при явном несовпадении весовых категорий.

Рыжие в авторитете — так, что ли? В общем, всё это пояснить ему здесь и сейчас мог только мой кулак Я сделал шаг навстречу парню и пробил ему в солнечное сплетение. Не сильно, но достаточно, чтобы выключить его на полторы или даже две минуты.

И веселье продолжилось. Одних я откидывал в сторону, порой даже наматывая на кулак длинные «хайры», модные сейчас даже у хулиганистой молодёжи. Старался просто отталкивать, разрушая ту свалку, которая образовалась из пацанских тел.

В какой-то момент прилетело и мне, прямо в глаз. В потёмках, да ещё и увлечённый разбором кучи-малы, я не заметил подкравшегося «бойца». Так что пришлось прописать ему вполне эффективную двоечку в печень и в бороду.

Мы со Степаном, будто два ледокола, ломающих арктические льды, пробивались друг к другу с разных сторон. Некоторые из пацанов были уж очень упёртые — даже после того, как их выкидывали из свалки, они возвращались на поле боя, и казалось, что работы у нас не убавляется. Но часть воинов приходила в себя в сторонке, не проявляя особого рвения возвращаться в бойню. Ведь достаточно некоторых пинками и оплеухами выкинуть из драки, чтобы их боевой запал несколько поугас, и они принялись зализывать раны да прикидывать — а надо ли лезть на рожон.

И вот она — долгожданная встреча на Эльбе. Мы со Степаном стояли друг напротив друга, а пацаны были раскиданы по сторонам. Ничего себе! А Сергеевич-то успел пройти чуть ли не вдвое большее расстояние, чем я. Там, где он прошёлся, куда больше валялось поверженных драчунов. Это как же он смог, что за берсерк?

И тут я увидел, как с разбитой рожей к Степе подбирается мой знакомец, Васька Шрам.

— Степа! Берегись! — выкрикнул я, понимая, что не успеваю ничем помочь.

Глава 6

Степан Сергеевич моментально сориентировался. Он сделал два шага назад. Васька Шрам понял, что обнаружен, и не спешил пробовать свое гопстоповское счастье. Он-то с ножом, но одно дело исподтишка пырнуть, иное — оказаться лицом к лицу со Степаном.

Я не стоял на месте. Резко подскочил к растерявшемуся Ваське, перехватил его руку с ножом и завел за спину.

— Ай! Понял, отпусти! — завопил хулиган, когда его кости стали хрустеть, предвещая перелом.

Я чуть ослабил хват, а в это время Степа разжал пальцы Шрама на рукоятке и забрал нож.

— Все, мужики, осознал! — простонал Васька.

— Отпустишь, или ментов? — спросил Степа.

Вопрос показался мне некоей проверкой. Да, в это время старались обойтись без милиции, даже больше, чем в покинутом мной будущем. Некоторые не хотят связываться потому, что придется после давать показания, ходить к следователю, всегда в опрятном виде и уж точно без лишних запахов.

Ну а для училища любое обращение в милицию — это обязательно проблемы. Ведь поставят на вид и директору, и всем связанным с воспитательным процессом в ПТУ. Тут и дополнительные комсомольские собрания с отчетами в районном комитете, если не выше, и план по повышению… предотвращению… недопущению.

Кто любит эти бумаги писать, за которые еще и по шапке прилетает?

— Отпустим, под слово пацана, — сказал я после паузы, взятой якобы на размышление.

Коллектив мне может простить многое, пусть я начну выпячиваться в глазах иных работников. Но нянчатся тут даже с хулиганами. Мол, зачем портить парню жизнь, тюрьма же ничему не научит. Так-то оно так, но… Но я буду играть по общим правилам, по крайней мере пока. Оценят и учащиеся, и коллектив., А мне их поддержка сейчас нужна.

И пришлые, и общажные, все смотрели на меня — и я увидел на лицах пацанов одобрение.

— Че стоим? Всем остальным с побитыми мордами — в очередь на вахту для оказания первой медицинской помощи, — скомандовал я.

— Слышали? Выполнять! — поддержал меня Степа.

Я увидел, что мало кто дёрнулся обратно в общежитие, и прикрикнул:

— В очередь кому говорю!

И в голосе моём было столько угрозы и металла, что парни побитыми собаками поплелись в сторону входа.

— Бондарь, забирай свою шайку-лейку, и чтобы все разошлись по домам. Если вызовем ментов, не только Васька, но и половина из вас загремит на малолетку. Приводы, небось, у каждого имеются, — не менее жёстким тоном проговорил Степан.

— Вася и Бондарь, стоять! — выкрикнул я, понимая, что если драку закончить прямо сейчас, вот так, без логического мирного соглашения, то пацаны всегда найдут выход.

И как выйти из общежития, и как снова сойтись, чтобы дело завершить.

И вот тогда уже может быть не просто драка — поубивают же друг друга к чертям собачим. Это время такое, когда улица ходила на улицу, даже параллельные классы могли драться просто потому, что… они параллельные. Доказывали верность неэвклидовой геометрии, что параллельные могут пересекаться. Причины всегда найдутся, главное же, что пацаны были активные, и такое наследство им досталось — отстаивать честь дома, улицы, района.

В нужное бы русло эту энергию!

— Подошли оба ко мне! — строго сказал я, обращаясь к Васе Шраму и к Бондарю.

Два предводителя пацанских группировок, «общаговских» и «городских», нехотя, но всё же подошли.

Попросив Степана, хотя тон звучал, как приказ, проследить за парнями, я рванул в общежитие. Да, то, что я собирался сделать — не педагогично, но зато в высшей мере практично.

Двери в общагу были уже распахнуты, база принимала свои подраненные корабли. Два ремонтных дока, Ивановна и Никитична, принимали кораблики на срочный косметический ремонт. Кумушки уже достали бинты, йод, даже для чего-то жгуты, какие-то мази. Оснащение для подобного вида ремонта в общежитии имелось в достатке.

Не обращая ни на кого внимания, я подошёл к углу, где за старым потрёпанным диванчиком у нас скопился целый склад алкогольного горючего. Выхватив оттуда одну бутылку «Пшеничной», прихватив со стола несколько кусков тонко порезанного финского сервелата, а также два стакана с недопитым чаем, я со всей этой поклажей вышел во двор общежития.

Отпив уже на крыльце немного чая, я без всякого сожаления вылил его остатки в сторону клумбы с цветами, изрядно потрепанной в сегодняшней баталии, как бы и не уничтоженной вовсе. Люблю Грузию, хотя большинство светлых чувств об этой закавказской стране у меня сохранились ещё с юношеских советских времён. Но чай они производят… Солома жженная, а не чай! Ни в какое сравнение не идёт с чаем «со слоном», индийским.

— Совершеннолетние? — спросил я у двух вожаков противоборствующих сторон.

Оба кивнули.

— Тогда пьёте мировую, жмете руки. Все пацаны будут тому свидетелями. Если после этого продолжите свою войну, то это будет означать, что вы нарушили слово пацана, — заключил я.

На этих словах оба зачинщика драки даже как-то попятились подальше от меня. Это ещё раз доказывало, что разборка была только поставлена на паузу — и продолжение ожидалось, судя по всему, даже прямо сегодня. Учитывая, что Степан уже забрал нож у Васи Шрама, что тот решился на оружие, во втором раунде противостояния дело могло дойти до палок с гвоздями, мешочков с камнями — и Бог знает, с чем ещё.

— Пейте! — поддержал мою инициативу Степан Сергеевич.

Он вообще смотрел на меня каким-то странным взглядом, изучающим. Наверняка переваривал — вот он я, в пошитом в одном из модных ателье Ленинграда специально под заказ костюме, причём, лично портным иудейского происхождения. И в таком наряде, ну или, как говорят, в прикиде, развожу разъярённых уличных бойцов. Рыжий со смазливым лицом, почти ровесник всех тех студентиков, кто устроил возле общежития бойню — я сам решительно иду в бой, а юшку, что сочится из моего носа, будто не замечаю, периодически смахивая кровь рукавами модного пиджака.

Для пацанов подобное поведение — «уважуха», и никак иначе.

Оказывается, я пропустил всё же два удара. Сперва и не почувствовал.

— Давай стакан! ДавайТЕ стакан! — не сводя прямого взгляда со своего оппонента, сказал Бондарь. — Выпью!

Я налил в гранёный малиновский по ободок водки, протянул два куска колбасы.

— Уважаемый, говорят, что ты пепси-колу раздаёшь? Так, может, и нам подгонишь пару бутылочек, чисто запить, — разбитыми губами сказал Василий.

Я посчитал его слова своим успехом. Как минимум, я уже не Рыжий, а уважаемый. Ну, а что до пепси-колы, если она ещё больше смягчит ситуацию, так почему бы и нет. Так что я гаркнул команду в сторону общажного крыльца, и юркий малыш, парень, наверняка, лет семнадцати, но с проблемами роста, притащил сразу пять бутылок «Пепси». Я усмехнулся «хитропопости» парня, смекнувшего, что раз раздача началась, надо не зевать. Нас тут четверо. Выходит, что пятая достаётся тому, кто напиток принёс.

— Ну, что, все проблемы в прошлом, если не появится новых, и вы не станете ни сами драться, ни пацанов привлекать? — настаивал я также и на формулировке обещания.

Однако пришлось ещё потратить минут пятнадцать на то, чтобы лидеры группировок всё же высказали друг другу претензии, но при этом происходило всё достаточно мирно, а я чувствовал себя медиатором в службе досудебного урегулирования.

Всё оказалось банально до зевоты. Вася держал общагу и не пускал туда городских, если только не за весьма серьёзную плату. Вход в общагу, скорее всего, через спущенную веревку, для посторонних составлял сразу две бутылки водки, то есть в районе пяти рублей, при том, что стипендия учащегося ПТУ была равна всего тридцати трём рублям. Вот Бондарь и посчитал, что это несправедливо, а Василий на себя слишком много берёт. Если в самом училище больше верховодил Бондарь, уже по тому, что Вася две трети занятий просто прогуливал, ясно — общагу подмять под себя Бондаренко не смог. Сельские парни умели давать отпор. Тут шли улица на улицу, а там на пустыре, деревня на деревню, да еще и без милиции… Ну а городские подъедут, так за милую душу…

А тут такой удобный повод — выпускной, когда в общаге будет много чего вкусного, много выпивки. Потому-то городские и решили прийти нахрапом, и дружно, через козырёк и кухню второго этажа, зайти в общежитие. Общажные узнали, что к ним лезут посторонние, уловили момент и пошли наказывать непрошеных гостей.

— Расход! — сказал я, когда оба вожака распили бутылку водки, правда, газировку так и не открыли, для кого-то приберегли.

На вахте помощь оказывали не только общежитским, но и городским. И две ремонтных базы не справлялись с потоком ранбольных. Так что, приняв и к самому себе некоторые околомедицинские меры, я присоединился к кумушкам и Степану.

Ко мне выстроилась очередь из четырех парней с разбитыми носами, уже опухшими ушами, наливными синяками под глазами.

Удивительно, сколько тут припасено перевязочного материала, йода, даже специальных мазей и касторки.

Да и вахтёрши оперативно работали, не уступая в этом навыке бывшему десантнику, который действовал с явным пониманием, что именно он делает. Толковый мужик, нужно присмотреться к нему. Пил, выходит, раньше запойно? Это проблема, но сейчас же держится — и даже занимается собой. Физическая форма и рукопашная подготовка на высоте.

— Теперь нужно пройтись по этажам, — после того, как залепили пластырем ссадину последнему подранку, сказал я.

— Вот же неугомонный! — всплеснула руками Никитична.

— У самого вона фингал какой под глазом, а всё туда, по этажам пройтись, — это уже возмущалась Ивановна.

Складывалось ощущение, что они просто не хотят отпускать меня, чтобы не оставаться вдвоём на вахте, так как одному мне идти по этажам тоже было не с руки, тут Степан нужен. Впрочем, большинство активных общежитских меня уже видели. Ну а Вася Шрам оценил мой поступок и был даже благодарен, в том числе и за то, что я уберег его. Был бы удар ножом, то без милиции обойтись не получилось. И все… золотые купола душу мою радуют.

Так что я пошёл — тем более, что с верхних этажей доносились звуки, нужно было понять, что происходит, чтобы не получить сюрпризы поутру. Пусть и не в том масштабе, как могло быть, если бы в ход пошёл изъятый у студентов запас водки и портвейна, но веселье могло состояться. А впрочем, наверняка не всё мы отобрали. Пили, паразиты!

— Справишься? — спросил Степан.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать, — хотел я пошутить, но вышло как-то даже самому не смешно.

Поговорка противоречила тому, что со мной произошло совсем недавно — одна смерть уже случилась, так что и вторая могла бы меня подкарауливать.

Я не стал подниматься на лифте, пошёл по пожарному выходу, по лестнице. Прежде всего я хотел проверить два этажа с комнатами девчонок. Их было сильно меньше, чем парней, так что полностью два этажа и не заселены, но не пускать же на этаж пацанов! Они и так, как я понял, неплохо бегали к девчонкам в комнаты. Пусть хоть немного физкультурой позанимаются.

Уже на лестничных площадках я услышал и звон стаканов, и отборный мат, а дым стоял таким коромыслом, что даже я пошатнулся. Так что изъятие алкоголя продолжилось. Дважды пришлось прижать к стенке наиболее строптивых, но здесь были не те пацаны, которые участвовали в драке. Скорее всего, пойманные мной гуляки прятались как раз от Василия и его бригады, чтобы самим выпить и не делиться.

— Откуда выпивка? — строго спросил я одного.

Всё-таки каналы поставок надо вычислить. Информация — наше все!

— Матушка прислала, — растерянно отвечали мне.

Действительно, пили они самогон, причём тарой для него служили несколько резиновых грелок. Тьфу ты, ёж! Как работать там, где матери присылают своим детям самогонку? Наверное, сперва нужно было поработать с родителями. Службы опеки на них нет! Кстати, на самом деле, такого органа, или похожего на него, пока и нет. Воспитание — дело сугубо родителей. Ну могли еще кое-как повлиять органы исполнительной власти, но это так, бессистемно.

Вот еще одно направление, которое нужно было бы внедрять. Причем на таком, как сказали бы в будущем, хайпе, можно делать себе имя. А по итогу — работа органов опеки смогла бы серьезным образом влиять и на образование, воспитание, причем не только детей, но и их родителей. Общество порицало бы тех матерей, которым поставили на вид по поводу воспитания будущего строителя коммунизма. И матери старались бы все исправить, не только мотивируясь материнскими чувствами, но и чувством стыда перед обществом. Будем делать, только закрепимся немного и в бой!

Уже минут через десять я вновь спустился на вахту и передал захваченные мной «посылочки» на склад хранения.

Получив вслед несколько хвалебных отзывов о моей деятельности, я вновь направился наводить порядок. Окинул взглядом длинный коридор, по обе стороны от которого располагалось восемь блоков, по четыре в разных сторонах. Из одного из блоков доносились громкие звуки — играла гитара.

— Арлекины и пираты, циркачи и акробаты, и злодей, чей вид внушает страх, — гнусавил кто-то и бил по струнам.

В другой комнате громко ржали, и я едва расслышал голос девчонки, зовущей на помощь.

— Что происходит? — выкрикнул я, ворвавшись в один из блоков.

Общежитие было спроектировано таким образом, что в каждом блоке находилось две комнаты, одна поменьше, метров на двенадцать, другая — метров шестнадцать. И санузел у каждого такого блока свой. По местным меркам — живи не хочу! Для сельских жителей, жаждущих стать городскими — райское место!

Я сунулся в двери.

Основная компания в блоке сидела в большой комнате, за двумя соединенными столами, полными еды — как будто в стране и нет дефицита. Правда, там была, в основном, деревенская снедь: сало, домашняя колбаса, соления и картошка.

Компания замерла, уставившись на меня, только гитара звякнула. Я же теперь более отчётливо слышал женские просьбы о помощи. И тут же ворвался в маленькую комнату.

Так и знал. Здоровый детина прижимал к стене девочку. Я схватил за майку героя-любовника, разрывая нехитрый элемент одежды. А потом добавил ещё ускорения — с ноги и куда пришлось, отправляя злодея на сетчатую кровать. Под телом парня сетка выгнулась чуть ли не до пола.

— Стоять! — выкрикнул я забежавшим в комнату двоим.

На девчонке была немного разорвана одежда, но, вроде бы, не слишком серьёзно — на рукаве. Я подошел к тому, которого отбросил на кровать. Он пока что ошарашенно моргал.

— Рыжий, отстань от него! Вздумал бить! — выкрикнула сама девица.

— Чего блин? — опешил я.

— Наше дело! — продолжала девушка.

Бежит петух за курицей и думает: «Не догоню, так согреюсь». А курица убегает и думает: «Не слишком ли я быстро бегу?» Это из той оперы? Или Стокгольмский синдром и жертва защищает обидчика?

— Вышли все. И когда я вернусь в комнату, чтобы вся выпивка была собрана на край стола. Я видел, что у вас тут стояло, так что детский сад можно не разводить, — сказал я.

— Не поняли, что сказал э… уважаемый э… учитель? — услышал я с коридора.

— Василий? Ты встал на правильный путь? — громко, чтобы меня было слышно, сказал я.

— Малая благодарочка, начальник, что ментов не вызвал. А за еще одну пепси я во всей общаге в один миг тишину устрою, — услышал я голос неформального лидера.

Послышались шепотки: «Это же тот Рыжий, что Шраму по бороде навалял».

Я не реагировал. В данном контексте не придираться, же, что рыжим меня называют. Да я в душе блондин! Но оболочка подводит…

— Рассказывайте, что произошло! — потребовал я от парня и девушки, когда удалось выгнать любопытствующих соседей.

— Че? Обязан? — взбеленился парень.

— Нет. Но я не сильно старше тебя, понимаю, что может быть. Нравится девчонка, но она не хочет быть с тобой? — спросил я.

— Городского ищет себе, остаться хочет, — вырвалось у парня.

— Никого я не ищу, но и в деревню возвращаться не желаю, — сказала девчонка.

Симпатичная девушка, со смешным курносым носиком, да и вполне себе фигуристая.

— Но он тебе нравится, пусть сам из деревни? — уточнил я у девушки, которая только фыркнула. — Вижу, что нравится. Значит, так…

Ласковое слово и кошке приятно. Не все же растаскивать драки. Порой нужно выслушать и подсказать. Не всегда, но бывает.

— … распишетесь, получите распределение на заводы Ленинграда, там и свое общежитие есть. Станете на очередь на квартиру. И никто не станет друг друга упрекать, что пришел на готовенькое, сами всего добьетесь, — нравоучал я.

Парень и девушка смотрели друг на друга уже другими глазами, с интересом. Так что я поспешил их покинуть. Балл мне в карму, если повлиял на создание семьи! Чем не молодец? Так и нимб засветится над головой. Правда, пока светится только фингал под глазом. Но какие мои годы!

А в целом, я наметил себе одно из направлений деятельности, чтобы обо мне услышали, да и помочь, конечно. Я налажу работу с родителями и заставлю исполнительную власть на местах пошевелиться и хоть что-то сделать для детей.

— Ну, что тут у вас? — спросил я, заходя в большую комнату.

Все сидели с хмурыми лицами. Только одна морда ухмылялась, и, несмотря на разбитые губы, а может, и сломанные зубы, пихала в рот еду.

— Вася, поел? — спросил я.

— Ага. Зашкерили от меня пайку, — неразборчиво сказал хулиган. — Все, начальник. Ухожу. Всё будет в ажуре, зуб даю. Я добром за добро плачу!

— Вот и хорошо, — сказал я вслед уходящему Васе.

Я осмотрелся на парней и девчонок. Блин, ну сам же был таким… А тут приходит дядька и забирает последнюю выпивку. Но… Время разбрасывать трусы, время их собирать. А какое у меня нынче время? Меньше о трусах думать нужно!

— Что тут у вас, гитара? — усмехнулся я. — Давай сюда, сбацаю!

Я умел играть на гитаре, мой реципиент, пусть бы пусто ему было, тоже.

Ударив по струнам, почувствовав на подушечках приятную для гитариста-мазохиста боль, я задвинул:

— Зачем ты это сделала, надела платье белое. Кольцо на руку правую, на голову фату… А мне хотелось так пройти по тем дорогам, что бродил, девчонку за руку вести… — пел я.

Ну как так-то! Почему голос такой противный? Такой, что только сидеть в туалете и кричать: «Приватизировано!» Хотя молодежи нравилась песня. Я и выбрал из своего скудного репертуара ту, что обязательно должна была зайти сидящим рядом за столом парням и девчонкам. Пацаны с укоризной смотрели на дам, мол, вон оно как в песне, не дождалась солдата, вышла замуж. Девчонки всем своим видом пытались доказать, что это про каких-то других песня, а они не такие…

— А еще? Пожалуйста… Как вас зовут? — посыпались вопросы и просьбы.

— Анатолий Аркадьевич Чубайсов. Работаю я в нашем ПТУ, — усмехнулся я. — Все, молодежь, время позднее, закругляйтесь!

— А возьмите колбаски. Батя кабана бил, с чесночком, — подхватилась одна девчонка, пристальнее остальных меня разглядывавшая, пока я пел.

— Угощусь, но немного и с вами. А брать не буду. Вам самим еще жить, — сказал я и надломил кусочек из предлагаемого кольца колбасы.

Вкусно, но для меня сильно жирно. Впрочем, вслух-то я только нахваливал.

В молодежной среде, особенно в этом времени, ценятся гитаристы, особенно, когда они знают такие близкие для молодежи песни., а не «Шумел камыш». Так что еще очко в карму прилетело, и я могу сказать, что с частью ребят уже нашел общий язык.

Ещё два часа понадобилось, чтобы всё-таки все общежитие улеглось спать. Мне даже пришлось подставлять одному пацану тазик, так его мутило от выпитого. Но алкоголя мне, а после сменившему меня Степану Сергеевичу, удалось еще найти только пять бутылок. В основном же, пили самогон. Не сомкнув глаз, целую ночь мы разговаривали с кумушками, пока не забрезжил рассвет.

Выждав ещё некоторое время, чтобы начал ходить общественный транспорт, я, усталый, но довольный, направился домой. Каждому дежурному в общежитии должен был предоставляться отсыпной день. Чем я и собирался воспользоваться. Ну не идти же невыспавшимся, побитым… Нужно очки солнцезащитные надеть, благо они были.

А я хорошо поработал.

Казалось бы, чем могла бы мне помочь эта гонка за пьяными учащимися, это разнимание малолетних хулиганов? Ну, кроме того, что это правильно, по-человечески? Так ведь из мелочей складывается нечто большее.

Я выполнил задачу, которую поставил передо мной директор училища. Нет, это была даже не задача! Это был вызов — мол, пойди-ка принеси мне яблочек молодильных да меч-кладенец. Он был уверен, что я не справлюсь, что сбегу на следующий день из училища, как побитая собака. Но этого не произойдёт, более того — теперь меня здесь знают. Так что этой ночью я сделал немалый задел для будущих свершений.

Слона надо есть по кусочкам — каждый день пусть маленький, но шаг вперёд. И тогда цель будет становиться всё ближе и ближе, а скорость её достижения растёт. Это как локомотив или автомобиль набирают скорость. Но, разогнавшись, едут быстро.

Глава 7

Меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Взглянув на мерно тикающий колобок, как я назвал свой будильник, я потянулся, нехотя, с ленцой встал с кровати. Сунул ноги в тапки из клетчатой ткани и побрёл к входной двери. Даже в таком полусонном состоянии я не пренебрег безопасностью и сперва внимательно посмотрел в панорамный зрачок.

— Таня, — скорее, всё же с радостью сказал я.

— Бонджорно! — счастливо пискнула девушка, моментально повисая у меня на шее.

— Бон, коль не шутишь, — ответил я, приподнимая девушку и ставя её чуть в сторону.

Я поспешил закрыть дверь. На лестничной площадке напротив проживала Софа Абрамовна, женщина, наделённая исключительным любопытством. Она уже интересовалась, не ходит ли кто-нибудь ко мне в гости, пока родители в отъезде.

Не удивлюсь, если достопочтенная супруга доктора физико-математических наук, профессора Якова Давыдовича Гринштейна, и стульчик поставила уже возле своей двери, чтобы ни в коем разе не упустить момент и узнать, кто же это ко мне наведывается.

Софа Абрамовна, как несомненная глава своей семьи, а также хранительница всей нашей парадной, считала своим долгом знать всё обо всех. При этом семейство-то было незлобивым. Какой-либо пакости от Гринштейнов никто не ожидал. Напротив, вопреки сложившемуся веками стереотипу о евреях, Софа Абрамовна часто выступала активисткой посиделок соседей во дворе в беседке. И зачастую снабжала такое праздничное времяпровождение изрядной долей продуктов, пусть и добытых не без помощи знакомств моего отца.

— Ой! Да что же это такое? — как только я закрыл дверь и во всей красе дал себя рассмотреть Танюше, девушка запричитала.

Я подошёл к телефону, рядом с которым у нас висело зеркало, и посмотрелся.

— Красавец! Жаль, что рыжий, ненавижу рыжих! — сказал я, глядя на себя в зеркало.

Нос чуть припух, у переносицы появился нездоровый синеватый с фиолетовым отливом цвет, сообщавший о гематоме. Но более всего красив был фингал под левым глазом.

— Я поговорю с папой. Он найдёт возможность вытянуть тебя из этой бурсы. Первый день на работе, а уже побитый, — причитала Татьяна.

— Не стоит отвлекать папу от важных дел. Машин в городе уже много, а станций обслуживания всего четыре. Наверняка, у него есть, чем заняться, — сказал я, направляясь на кухню. — Кофе будешь?

— Ну ты меня уж так не обижай, — усмехнулась Таня. — Что ж я, своему побитому герою кофе не сварю?

— И нисколько и не побитому, — во мне на миг проснулась какая-то мальчишеская уязвлённость — гнать ее поганой метлой. — Это ты их не видела! А кофе можно не варить, на полочке, где сахар стоит, есть жестяная баночка с индийским растворимым.

Татьяна пошла колдовать на кухню, уже освоившись, где что лежит, лучше меня, а я всё же решил размяться. Проделав махи руками и ногами, понагибавшись и поприседав, я пошёл в ванную.

Всё же, отец у меня — из тех добытчиков, кто способен из зубов саблезубого тигра отжать овечку. Я так привык чистить зубы дефицитной зубной пастой… Вообще ещё никогда не чистил зубным порошком. А сейчас понял, что в тюбике пасты больше нет. Потому, повздыхав, теперь с горем пополам почистил зубы порошком — правда, часть рассыпалась, да и выходил я, едва ли не отплевываясь. Невкусно!

А вообще неудивительно, что при таком-то блате, Толик рос мальчиком разбалованным. Наверное, чувствовал свою безнаказанность и превосходство.

— Я приготовила завтрак, — сообщила мне Таня таким тоном, который предполагал обязательную похвалу.

— Моя ж ты хозяюшка! — сказал я, обнимая девушку.

— Может, это… — Таня зарделась, опуская глаза в пол.

Удивительно! Сказать о сексе ей сложнее, чем, собственно, заняться этим увлекательным делом.

— Давай позавтракаем, а потом всё будет! Ты же и сама, небось, голодная, — сказал я. — А почему ты не в институте?

— Так что мне там делать? Я сдала марксизм-ленинизм на «пятёрку», следующий экзамен у меня и вовсе автоматом…

— А родители, наверное, об этом и не знают, — усмехнулся я, отпивая кофе. — Думают, что их дочь всё сидит и сидит в библиотеке, готовится к экзаменам.

Если вареную докторскую колбасу я в первое время ел, аж глаза от удовольствия закатывая, а от натурального мороженого с ярким сливочным вкусом входил в экстаз, то с кофе здесь проблема. Единственный более-менее сносный растворимый кофе — это индийский в жестяной банке. За неимением других вариантов сойдёт, хотя сильно уступает тому изобилию кофейных напитков, что появятся в будущем.

Ячмень я пить ещё не додумался. Да, у нас его и дома нет, а цикорий — не сказать что так уж и доступен. Так что кофе в жестяной банке — это очень по-богатому.

Но разве же можно искать негатив в таком утре, когда рядом с тобой красивая девушка, а на толстом ломте небрежно порезанного батона изрядный слой отличного сливочного масла, непонятной жирности, но отчётливой вкусности. А на батоне том финская салями. Не завтрак, по советским меркам, а пир!

И целый день впереди. Прекрасно!

— Толя, я хотела с тобой поговорить, — нерешительно сказала Таня.

Я уже было настроился на разговор о нашем общем будущем, но Татьяна умела держать слово. Один раз мы договорились, и с того момента она ещё ни разу напрямую не сказала ни о свадьбе, ни о возможном нашем совместном будущем.

— Катька рассорилась с Витей. Он как с ума сошёл. Нервный весь, руку на неё поднял, — Таня прервала свой рассказ, возможно, ожидая моей реакции.

— Ты хочешь, чтобы я поговорил с Виктором? — спросил я. — Приструнить?

— Нет, нет! — поспешила сказать Таня, даже размахивая руками в отрицании. — Держись от него подальше! В том-то и дело. Он вообще… даже грозился тебя убить. Говорит, если какой-то Илья этого не сделает, то это он сам тебя…

— Ну же, глупышка, — сказал я, обнимая Таню. — Блин, сколько ещё будет таких Витьков, желающих меня убить!

— Что? А зачем тебя хотеть убить? — бросив причитания, серьёзным тоном спросила Таня. — Это из-за фарцы, что ты отказался работать с Витьком? Ты не думай, догадываются, или даже знают, об этом многие.

— Мало ли, — усмехнулся я, стараясь перевести разговор в более шутливую манеру.

На самом деле, если разобраться, то убить меня будут хотеть постоянно, если я вообще хоть что-нибудь буду делать, а не просто наслаждаться второй жизнью. И думать о том, как себя обезопасить, обязательно нужно.

— Я сама поговорю потом с Витьком, — значительно заявила Таня, наверняка намереваясь заработать реноме боевой подруги.

Тут она хватила через край.

— А вот этого делать не надо! — поспешил я погасить порыв Татьяны. — Вмешиваться в мои дела, с какими бы намерениями это ни делалось, не нужно.

— Как скажешь, — согласилась Таня, поджав губки.

— Ну что, отличница! Готова стать удовлетворительницей? — дожевав последний бутерброд, игриво спросил я.

— Как пионерка — всегда готова! — весело произнесла Таня и присела ко мне на колени.

Как таковой учёбы в ПТУ в июне уже не было. Учащиеся, правда, всё равно приходили: чтобы сдать зачёты по производству, на уборку территории (которая при этом всё равно оставалась такой же немытой-нечёсанной) на мытьё аудиторий.

Я мог и не являться на работу уже потому, что должен был получить в кассе Комитета по образованию подъёмные. Девяносто два рубля семьдесят четыре копейки, которые мне сейчас никак не помешают. Вроде бы, ходили слухи, что Романов, хозяин Ленинграда, пообещал какие-то доплаты от города тем молодым специалистам, которые пойдут работать в систему профтехобразования. Но это могли быть только слухи, чтобы завлечь молодежь в ПТУ на работу.

Я с досадой потрогал синяк — следы первого дежурства всё ещё красовались под глазом, несмотря на то, что я уже и касторкой мазал, и какую-то мазь лечебную, найденную хозяйственной Таней в нашей семейной аптечке, накладывал. Всё одно, последствия былых сражений были «на лицо».

— Вот вы где, — на входе в училище, будто меня и ждала, стояла Марьям Ашотовна.

— Здравствуйте, — нейтральным тоном поздоровался я.

— Объяснительную мне на стол! — потребовала завуч. — Вас вчера не было на рабочем месте. Второй день рабочий — и уже прогул. Понятно, какую птицу к нам занесло.

— Однажды… лебедь рак и щука… — сказал я и усмехнулся.

— Не поняла, — сказала Марьям Ашотовна. — Издеваетесь, молодой человек?

— Это я о том, что вы не знаете, какие распоряжения дает директор, и смею предположить, что и он не знает того, что требуете вы. Даже по закону у меня есть день, чтобы решить свои вопросы, взять подтверждение о трудоустройстве и поехать получить подъёмные, — нарочито спокойным голосом говорил я. — Но я, как ответственный сотрудник, был на рабочем месте, предотвратил преступление и ряд правонарушений, изъял алкоголь у проживающих в общежитии. И вот…

Я снял очки и показал свой бланш.

— Ужас… Вы еще и деретесь? А с виду воспитанный, — не совсем правильно расценила мои слова и вид завуч.

— Смею предположить, многоуважаемая Мариам Ашотовна, что если бы не я, сегодня прогремело бы училище во всех сводках, и здесь милиция временно поселилась бы, — деловито сообщил я.

Завуч несколько растерялась. Она-то с первого дня явно хотела взять в оборот молодого специалиста, чтобы показать, кто в доме хозяин. А тут, вроде бы как, напротив, еще и поощрять нужно.

А вот я этот момент терять не стал.

— Могу ли я вас спросить, Марьям Ашотовна, почему со вчера возле учебного заведения была такая грязь? Некому убрать? — решил и я пойти в атаку.

Контратака удалась.

— Дворник Петрович запил… Заболел… — растерянно сказала завуч, а потом встрепенулась и решила продолжать свои боевые действия. — С чего это вам я должна что-то объяснять? Это вы, молодой человек, мне должны.

— Кому я должен, всем прощаю! Если у вас есть претензии к моей работе, мы могли бы обсудить это в вашем кабинете — или в кабинете директора, — деловым тоном сказал я.

— Для того, чтобы обсуждать вашу работу, нужно что хоть что-то сделать, — сквозь зубы прошипела завуч.

Это я уже пропустил мимо ушей. Пусть себе шипит! Поймёт ещё, какие ценные кадры обрела.

Поле боя осталось за мной, если учитывать, что завучиха быстренько ретировалась под предлогом каких-то неотложных дел,. Нужно ли было вовсе начинать этот спор? А что ещё делать? Тут либо покорнейшим образом, потупив глаза, пойти писать объяснительную, либо уж направиться жаловаться к директору. Нет, оба варианта отметаю категорически. Я сторонник того, что всегда нужно за себя постоять, а если для этого необходимо с кем-то поругаться, то нужно и это сделать. Скорее всего, по здравом размышлении оппонент поймёт мою правоту. А если нет… По крайней мере, можно жить в согласии со своей совестью и самоуважением.

Вероятно, подобная тактика не подходит тем, кто хочет мирно сосуществовать в коллективе, просто отбывая свои рабочие часы. Для меня подобный подход к работе неприемлем. Если бы я хотел протирать штаны, то путь был готов — только склонись перед председателем парткома института, и сейчас бы я чаёвничал, причем лучшим индийским чаем, в одной из лабораторий ЛИЭИ. Более того, пусть я и в молодом теле, и некоторым образом гормоны действуют на моё сознание, но со склона прожитых лет в первой жизни у меня есть некоторые специфичные пристрастия. Мне вполне понравилась Марьям Ашотовна. Она же для меня — словно девочка. Такая вот, кругленькая, с пышной грудью и южным пушком, но девочка.

Возможно, завуч действительно пробует работать, как-то наладить систему, но… Нет, театр начинается с вешалки, а ПТУ — с дворика. И с дворника.. Петрович в запой ушёл? Действительно, уважительная причина. Ну так организуй работу, вплоть до того, что самих работников выведи во двор и заставь убраться. В следующий раз ни преподаватель, ни мастер производственного обучения не пройдут мимо ситуации, когда учащийся вознамерится добавить мусора в общую картину бесхозяйственности.

— Настя, да что ты такое говоришь? В магазины, что ли, не ходишь? Да погляди вокруг, как всё убого! Какое светлое будущее, если это будущее — черное? — разрывался мужской голос.

— Не говори так! — звонкий женский голосок дал петуха, и девушка закашлялась.

— Ну да ладно. Насть, зачем мы опять с тобой…

Я не стал дослушивать радиоспектакль. Во-первых, я не давал на радиостанцию заявку на такое удовольствие, во-вторых, это просто некрасиво.

— Да… То есть… Сейчас, — прозвучало несвязное за дверью, когда я постучал.

Пришлось подождать еще с минуту, пока мне разрешили войти. Вообще говоря, я мог это сделать и раньше. По этикету в рабочие кабинеты можно и не стучать. На работе нужно работать, а не… А чем это они там занимались?

— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, когда вошел и увидел двоих: мужика, может, только на пару-тройку лет старше меня нынешнего, и девушку, как бы и не ровесницу, но скорее всего, тоже чуть старше меня.

Они сидели в разных углах большого кабинета. Ленинская комната не была изначально спроектирована, как отдельное помещение — её переоборудовали из простой учебной аудитории, сравнительно большой. Так что выглядело это нелепо — ОН сидел в одном углу, под деревом лимона, в окружении бюстов Ленина и Маркса, а ОНА — в другом конце помещения, метрах в пятнадцати, под портретом Леонида Ильича.

Но зато вполне можно догадаться, почему.

Тем более, девушка немного покраснела. Милая такая девица. Стройная, темненькая, но с яркими голубыми глазами. Одета секретарь первички, Анастасия Андреевна Смолян, была неказисто, строго, хотя такой красотке впору было бы примерять что-то менее мешковатое и серое, чем ее длинная юбка и строгий пиджак. Ну, опытный мужской взгляд всяко рассмотрит нужное, даже если «нужное» тщательно скрывать под деловыми балахонами.

А вот ОН… Не знаю, и кто таков, но был одет совершенно иначе. Брюки из вельвета цвета кирпича, расклешенные, кроссовки, явно производства не Лидской обувной фабрики, или молдавские «Флора». Так что передо мной… Будто бы я же, только до переноса сознания. Есть у меня и кроссовки, и вельветовые брюки, даже в клеш, но темно-синие. Неужели я встретил, так сказать, идеологического близнеца из зазеркалья, да тут, в ПТУ.

— Ну… Прикид годный, — пока я оценивал мужика, он тоже явно рассмотрел мою одежду. — И фарца, и все так по-советски, сдержанно.

— Индпошив, с фарцой дел не имею, — с металлом в голосе, чтобы сразу дать понять, что мы с ним не на одной волне, сказал я. — Меня зовут Чубайсов Анатолий Аркадьевич. Я новый сотрудник.

Как же я ненавижу свою фамилию! Может, мне сменить ее? А еще имя, внешность?.. Ну нет, будем играть теми картами, что сданы — и их сделаем козырными.

— Анастасия Андреевна Смолян, секретарь первичной комсомольской организации училища, — пропела звонко девушка.

Как она, такая хрупкая, да с нежным голосом, попала в секретари? Тут, как мне кажется, нужно стальные нервы, уж тем более в бурсе. Хотя если ее приодеть, то учащиеся станут более охотно ходить на собрания.

— Товарищ, не могли бы вы нас оставить? — строго сказал я моднику.

— Да, брось, чувак… Я Жека. Я же своих чую за километр. Ты тоже по распределению, так сказать, усиливать? Я вот машиностроительный техникум закончил — и сюда. Уж на что батон суетился, отмазывал, но вот… Год проработал, буду уходить, — начал мне выкладывать личную информацию Жека.

— Из-за таких, как ты, Жека, мы можем лучшей жизни и не построить, — серьезно сказал я.

— Чувак, ты серьезно? С этими убогими, что тут учатся? — Жека искренне рассмеялся. — Ладно, Настюш, я зайду, не договорили, да и недо… Я зайду.

Мажор нарочно подставил девушку, намекая на то, что у них прямо здесь и сейчас что-то было. Настя зарделась и смотрела так, будто сейчас заплачет.

— Что у вас, товарищ? — собравшись с духом, спросила меня Анастасия Андреевна.

Хотя… Настя она и есть. Ну не могу я такую девчушку называть по имени-отчеству, тем более после того, как узнал ее тайну. Красавица и чудовище, комсомолка и фарцовщик, Ромео Монтекки и Джульетта Капулетти. Противоположности, видимо, все же притягиваются.

— У меня ряд предложений, которые я хотел бы обсудить и выдвинуть по линии первичной организации ВЛКСМ нашего училища, — сказал я.

— Что? — недоуменно спросила Настя.

— Итак, всё по порядку… — я присел напротив девушки и стал излагать свои соображения.

Черное будущее надо сделать белым, и этим мы и займёмся.

Можно ломиться в двери, даже если они закрыты, а у тебя нет ключей. А можно найти того, у кого ключ, ну или отмычка. Черт с ним, у кого болгарка, чтобы выпилить дверь. Так что я мог бы самостоятельно действовать и наводить порядок, внедрять новшества в систему профессионально-технического образования. А можно же попробовать найти себе союзников. И самым органичным в нынешних условиях союзником может стать комсомольская организация.

В Советском Союзе выстроена достаточно чёткая система гражданской инициативы. Да, этой самой инициативы не так чтобы и много, но если она и есть, то проходит через партийные или комсомольские органы. Не всегда это означало запрет или торможение, порой ускорение и помощь в преодолении многих преград.

И насчёт того, что в СССР молодым везде дорога, несмотря на престарелый президиум ЦК КПСС, не так чтобы сильно врут. Мне казалось и в молодости первой жизни, не переубедился я и сейчас, что инициативные, при этом, безусловно, идеологически выверенные, начинания могут реализовываться.

— Но это же такой объём работы! Мастера на это не пойдут. Они заявление ленятся написать, а тут… — высказывала ожидаемый скепсис Настя.

— В этом проблема? Бланки запроса на места мы могли бы распечатать в типографии. Оставалось бы только вписать имя и адрес, — предлагал я решение лености работников училища.

Не сказать, что я был специалистом профессионально-технического образования, но в целом, как поставить работу с родителями, учащимися, милицией и исполнительными органами, представление имел. Работая в органах, так или иначе, но пересекался на заре своей карьеры с учреждениями образования.

Я предлагал Насте рассмотреть предложение, по которому на каждого учащегося, поступающего к нам в училище, делать запрос в исполнительные органы управления. Прежде всего это касалось иногородних учащихся. Той характеристики, которые подаётся с документами, я считал недостаточной. Нужны были официальные бумаги обследования жилищных условий и состава семьи каждого учащегося. Мы же ничего о них по сути и не знаем. И не только об иногородних.

С одной стороны, когда характеристику напишет классный руководитель, мечтающий избавиться от нерадивого ученика, направляя его в бурсу. Иное дело, если официальную бумагу пришлют на адрес училища исполнительные органы. Ведь в данном случае покрывать явного правонарушителя, либо семью, находящуюся в условном социально опасном положении, не станут. Кто же будет подставляться из-за такой мелочи?

Я считал, что и родители хоть немного, но будут настороже. Например, если исполнительные органы доведут до пап и мам, что передавать своим чадам самогон в грелках, ну как-то неправильно, то и не будет этого.

— А вот это, когда каждый мастер должен обойти всех проживающих в городе учащихся и обследовать их дома? — Настя подняла свои выразительные голубые глаза. — Тут и так не хотят работать, а вы предлагаете объём работы увеличить?

Я понимал, что в моих предложениях, почти что во всех, есть два очень сложных момента: первое, это заставить мастеров и преподавателей сделать что-то, чем они раньше не занимались. Второе, это найти будь какие возможности для поощрения такой работы.

Оплата труда мастера производственного обучения в училище, как, собственно, и преподавателя — это стабильные 100–120 рублей с премией никогда не больше 40 рублей. Поэтому и делать никто ничего не хочет, потому что стабильно платят, есть возможность прибавить 5–10 рублей сверху, но и это уже сложно для администрации. Так что, из-за этого и вовсе не работать? Но и по оплате труда у меня есть решения. Законные, по большей части.

— Мы ведь сможем с вами договоримся, Настя, — я посмотрел на девушку, улыбнулся. — Мы можем перейти на ты?

— Это ещё к чему? — резко ответила Анастасия Андреевна.

— Более чем рабочими наши отношения не будут. Но проще нам, как комсомольцам и почти ровесникам, говорить прямо и без барских ужимок, — сказал я.

— А, ты об этом! — засмущалась Настя.

Не было бы у меня Тани, я бы мог рассмотреть Настю на роль своей боевой подруги. Интересная девушка. Но для моих целей может оказаться вредным дурить голову девчонке… Этой девчонки. Она мне пригодится на первом этапе моего становления. Но, это если договоримся.

— Нам нужен контакт с родителями учащихся. Они не знают, многие знать не хотят, что здесь происходит с их детьми. Мы не знаем в каких условиях проживают у себя дома наши учащиеся. Сколько беременности было в прошлом году? А ведь девочек обучается в нашем училище меньше полусотни. Во всех этих беременностях обвиняют училище, — продолжал убеждать я секретаря первички.

— И откуда ты же знаешь, сколько у нас обучается девочек, и как устроена наша работа и сколько забеременело? Я тебя в первый раз вижу, а будто ты уже месяц проработал. — Настя пристально посмотрела на меня, в ее глазах отразилось озарение. — Так это ты со Стёпой позавчера ночью в общежитии воевал?

— Можно и так сказать, — усмехнулся я, снял очки и показал своё украшение под левым глазом.

— Ой божечки! — вырвалось у Насти, и она испуганно закрыла рот рукой.

Ну да, упоминать Бога комсомолке — что-то неправильное. Хотя я бы, честно говоря, сходил бы в церковь. Есть в моей судьбе то, что можно объяснить только божественным вмешательством.

— Вот тебе, Настена, еще один аргумент: одной из причин, почему родители не хотят отдавать своих детей в училище, что тут просто ужас что твориться. Насилие, пьют, драки… А мы все сделаем так, что и безопасно будет, интересно… К нам пойдут люди и профессиональная ориентация сработает и контингент учащихся наберем, — приводил я очередные доводы, тренируясь в споре перед посещением директора.

— Ну хорошо, поговорим об этом с Михаилом Семёновичем. Без директора всё равно поднимать вопрос я не стану. А что это за всеобщая внеурочная занятость учащихся? — спрашивала главная комсомолка училища.

— Настя, но кто должен проявлять инициативу? Разве не ты, как яркая представительница современной советской молодежи? Ну откуда столько сомнений? — сказал я, несколько играя словами.

Было очевидно, что девушка тяготится тем, что у неё мало что получается на комсомольском поприще. На столе, по углам, были разбросаны различные бумаги, бумажные папки, кучками валяющиеся. На самом деле многим людям не дано работать с бумагами. Так зачем же себя тогда мучить?

Скорее всего, девушку, за неимением других желающих, назначили главной комсомолкой в училище. Вряд ли эта суетливая должность пришлась бы впору, например, Жеке. Степана я также не вижу в роли главного комсомольца. Да он уже, наверное, вышел из этого возраста. Основной же контингент сотрудников в училище люди зрелого возраста, порой пенсионеры. На заводе зарплата у рабочих всяко больше, чем тут запятая в училище, да ещё и работа с трудными детьми, сюда неохотно идут кадры.

— Это еще не все… — усмехнулся я, когда, по прошествии часа общения, Настя намекнула, что моих инициатив хватит на полгода вперед.

Не хватит. Я изучал систему современную, вспоминал из будущего, читал специальную литературу, общался с людьми. И появилось много мыслей, как и в рамках существующей системы улучшить работу училища.

Глава 8

— Без районного комитета делать что-то не стоит, — с сомнением сказала Настя.

— Вот через три часа ты меня с ними и познакомишь, — с весёлой улыбкой сказал я.

— Что прямо сегодня? Нет-нет, я не поеду. У меня членские, и отчёт я ещё не сделала… — Настя будто испугалась.

— Ну сколько можно? — в ленинскую комнату вломился Жека. — Настена, оставляй ты этого практиканта, пошли со мной!

— Дверь с той стороны закрой! — холодным тоном сказал я.

— Евгений Леонидович, мы с товарищем Чубайсовым уже почти договорили. Подождите за дверью, пожалуйста. Как освобожусь, я сообщу вам, — сказала Настя.

— Настёна, ты чего? Ты что — перед этим? Повелась на костюмчик? — недоумевал Жека, ища объяснение ситуации в доступных ему парадигмах мышления.

Конечно, куда уж таким крутым парням признать — это я сам некрасиво повёл себя с девушкой.

— Ни на кого я не повелась! — чуть не плача, выкрикнула Настя.

Ладно, закончим это.

— Поговорим? — спросил я, чуть подталкивая Жеку к выходу.

— А чего не поговорить? — осклабился мажор.

К счастью, действительно сразу вышел вместе со мной.

— Ну, и как комсомолку делить будем, рыжий? — ухмыляясь, спросил Жека, как только мы оказались с ним на коридоре. — Свалил бы ты на хрен с чужого пляж…

— Х-х-хе, — без замаха ударил я под дых мажорику.

Его согнуло пополам.

— Ты че скотина… — зашипел он.

Я вздохнул и схватил его за ухо.

— Слышишь, Жека?

— Ая-яй, отпусти, ухо оторвёшь! — заверещал он.

— Борзеть не надо. Пока у меня с Настей дела, ты вообще не отсвечиваешь, не мешаешь нам. Сунешься… Лучше не надо! — я оттолкнул его к стене и вернулся в ленинскую комнату.

Надеюсь, что этот товарищ хотя бы временно не будет отвлекать Настю.

На самом деле, с главной комсомолкой училища мне действительно повезло. Был бы на её месте кто-нибудь деятельный, с амбициями, мне бы пришлось крайне сложно не только договориться, но и вообще мирно сосуществовать с таким человеком. Вариант, что я нашёл бы себе энергичного соратника, рассматривается в последнюю очередь. Всё же специфика бурсы отпечатывается и на сотрудниках учреждения.

А Настю можно сделать своей ведомой. Как бы некрасиво это ни звучало, с ней как с пассивной фигурой мне будет удобнее. Нет, я не собирался её подставлять или доставлять малейший дискомфорт. Но мне легче внушить Анастасии Андреевне свою правоту. Девочка же явно растерялась от груза ответственности. Наверное, когда Настя только стала секретарём, то фонтанировала своими идеями. Вот только между идеей и её реализацией — часто тысячи километров, а порой даже пропасть. И она быстро поняла — она её не перепрыгнет. Притихла.

Ничего, этот потухший костерок я раздую — и нести к реализации мы будем уже мои идеи.

— Я соберу начальство, и мы еще поговорим, — бросил я Насте, вышел в коридор, осмотрелся, чтобы всяких Евгениев Леонидовичей не было, и направился на поиск руководства.

Через час мне удалось собрать руководство училища в кабинете директора. Не сразу откликнулась Марьям Ашотовна на просьбу обсудить некоторые детали моих предложений. Женщиной она оказалась обидчивой, как, видно, и властолюбивой. Но зато ей как раз хотелось взять свое и указать мне место уже при поддержке директора.

Вот и посмотрим.

— Настя, и ты туда же? Ну ладно этот, — Марьям указала в мою сторону.

— Мариям Ашотовна, не нужно обо мне говорить в третьем лице в пренебрежительном тоне. Вы же трудитесь в педагогике, вы элита общества. Неужели вам всем нравится работать в навозной яме? — жёстко сказал я, собираясь продолжить, но был перебит.

— Выбирай выражения! Кто ты такой, чтобы судить о нашей работе? — сказал директор, меняя свой скептический усталый вид на какое-то хилое подобие гнева.

— Ко мне на «ты» можно обращаться после моего разрешения, даже такой красивой и мудрой женщине, как Мариам Ашотовна. Давайте к делу, Семён Михайлович, хорошо?

Директор что-то пробурчал, но под нос, а я продолжил.

— Я предлагаю варианты, как можно улучшить работу. Если есть конструктивное предложение или указание на мою неправоту, по существу, говорите. Так вот. Разве это нормально, что дежурный по общежитию должен применять свои боевые навыки для того, чтобы урезонить наших учащихся? Предлагаю не доводить до этого — я предлагаю профилактику правонарушений и преступлений.

Наступила пауза, мяч был на стороне администрации. Кроме Михаила Семёновича и Марьям Ашотовны в кабинете был ещё и заведующий по производственному обучению. Это был уже явно старичок, который мало реагировал на внешние раздражители, в том числе и на наши споры. Казалось, он вот-вот захрапит, несмотря на накалившуюся обстановку в кабинете директора. Какой-либо инициативы от него ожидать не стоило, но оно к лучшему. Хватит мне яростного сопротивления и от знойной армянской женщины, ну и директора, чей покой я посмел нарушить.

— Настя, я запрещаю тебе отправляться с этими идеями в районный комитет Комсомола, — строго заявила Марьям Ашотовна.

Настя несмело вздёрнула указательный палец, будто собиралась заговорить, но тут же поникла.

Казалось, что моё поражение неизбежно. Я работаю всего лишь без года неделю, кажусь для всех собравшихся выскочкой, кто меня будет слушать? Но были и другие аргументы, и наиболее эффективны они были как раз для людей старшего поколения.

— Я вас не вполне понимаю. Вы что, выступаете против линии нашей партии, лично против Леонида Ильича Брежнева? Или против первого секретаря обкома Григория Васильевича Романова? — я демонстративно упер руки в боки, и обвел всех строгим взглядом. — Разве они не ратуют за то, чтобы навести порядок в ПТУ? Разве нет указаний усилить, улучшить систему профессионально-технического образования?

«Ну уже… Давайте… Пусть сработает триггер страха — вам же не хочется прослыть „врагом народа“, или непоследовательным проводником идеи партии?» — думал я.

— Но вы уж так-то вопрос не ставьте, — переглянувшись с Марьям Ашотовной, неуверенно, даже слегка заискивающе проговорил директор. — Мы всемерно за новые идеи. И готовы поддержать линию партии….

— Бесспорно. Будем улучшать, — перебила завуч с укоризной посмотрев на директора. — Но тогда на вас коллектив, который нужно будет ещё убедить делать то, что вы предлагаете! Попробуйте! Это вам не языком молоть!

Из её уст это было не согласие и не предложение — скорее, издёвка. Не сдаётся баба.

— А если я буду всё это делать, то чем будет заниматься руководство нашего училища? — я изогнул бровь, сохраняя невозмутимое выпадение лица. — Я же не прошу вас сделать всю ту работу, которую я предлагаю. Сам буду её делать, товарищи помогут, комсомол подскажет и поможет. Если нужно будет, пойду за советом к старшим товарищам, то есть в партийные органы. Вы же видели в моём деле, что я кандидат в члены партии.

Все напряглись — они прекрасно всё поняли. Из моих уст звучали сейчас выстрелы тяжелой артиллерии. Я грозился потрясти тот мирок, который собой представляло ПТУ. Тут никто не хотел привлекать на себя лишнее внимание, живя по простому принципу: подальше от начальства, поближе к столовой.

Кстати, насчет столовой. У меня может появиться рычаг воздействия и на Ашотовну, и на Семена Михайловича. Все знали, и баба Даша, и кумушки в общежитии, что столовая делится «добычей» с ними, чтобы не беспокоили и давали и дальше тягать продукты домой. Недаром набор в кулинарные техникумы самый жесткий. Все стремятся стать поварами, и это при том, что зарплата у них мизерная. Мол, на кухне ни сам, ни семья голодать не будет.

— У вас ничего не получится, молодой человек. Что это за предложение, чтобы кружки и секции работали до восьми вечера каждый день, кроме воскресенья? — сыпала скепсисом Марьям Ашотовна. — Кто будет работать в такое время?

— Я сам готов работать, за идею. Поговорю со Степаном Сергеевичем Конопелькой. Спортивные игры, дзюдо… Мы можем многим заинтересовать наших учащихся. На этих занятиях будем воспитывать, чтобы меньше пили или вовсе бросали это дело. Они, поверьте, будут возвращаться домой или в общежитие без задних ног, уставшие, но довольное собой, — я посмотрел на собравшихся. — Разве не это главная цель воспитательного процесса, чтобы у нас не было правонарушений и преступлений? Чтобы растить достойных людей с пониманием о здоровье, труде и спорте?

— Так-то оно так, — заметил директор, почти не сводя взгляда со своего завуча. — Но вам все же надо думать более стратегически что ли… вот как в шахматах. Можно на старте половину доски соперника перебить, а потом бац — и тебе мат поставят!

Не думаю, что эти взгляды Ткача — следствие силы привлекательности Марьям Ашотовны, что директор в неё влюблён. Скорее всего, именно завуч и обладает всей полнотой власти при шахматисте-директоре. Он просто-напросто самоустранился, отбывает свои рабочие часы. Всё ведь как-то идёт? Ну и отлично.

Чем больше я смотрел на них, тем чётче это понимал. Полнота власти, значит… и у меня созрела идея.

— А давайте так, Семён Михайлович… Раз вы считаете, что я не вижу стратегии, то готов доказать обратное. Я сыграю с вами в партию в шахматы. Если выиграю две из трех, то вы всемерно будете помогать мне — или не мешать. Ну, а в случае моего проигрыша, обещаю, я отступлюсь, — сказал я.

И тут же заметил, как загорелись глаза у

директора.

— Пф-ф! Ребячество! — заметила завуч.

— Ну отчего же, Марина, пусть Семёнович покажет юнцу, что яйцо курицу не учит, — подал свой голос до того дремавший заведующий производственным обучением. — У нас Семенович как ни крути кандидат в мастера спорта!

Директор промолчал, но самодовольно хмыкнул. Не знал, что он кмс… но тем интереснее.

— Я в этой глупости не участвую. Что же до остального, я поддерживаю политику партии и прекрасно понимаю, что делает Первый секретарь Обкома партии Григорий Васильевич Романов, — Марьям Ашотовна посмотрела на меня. — Идеи, предложенные вами, это всё лишь теория. Слова. Попробуйте реализовать их на практике. Думаю, что наши сотрудники в более доступной форме объяснят вам, кхм… несостоятельность предложений. Хотя вы сами только что подписали себе приговор!

Женщина встала и направилась к двери. Нет, не просто пошла — она вальяжно, виляя бёдрами, поплыла.

— Непременно поговорю с сотрудниками. И буду ссылаться на то, что вы не против решений Первого секретаря Обкома, — сказал я вслед ей.

Завуч только фыркнула, резко открыла дверь и не менее резко её захлопнула, покидая кабинет.

— Ну что, партейку? — спросил я.

— Я, пожалуй, пойду, — неуверенно произнесла Настя.

Ей явно было крайне некомфортно участвовать в этом кабинетном споре — почти рестлинге.

— Анастасия Андреевна, а подождите, пожалуйста, меня. Сыграю — и мы с вами обсудим поездку в районный комитет комсомола. У меня дома есть подготовленная документация по всем тем предложениям, которые я озвучивал. Всё же завтра нам с самого утра нужно будет ехать в комсомол, — говорил я, уже расставляя фигуры.

Директор оказался не простаком в шахматах. «Детский мат» поставить ему не получится. Однако в прошлой жизни мне приходилось играть с серьёзными спортсменами-шахматистами, чтобы понять, что всё же до гроссмейстера я не дотягиваю.

Так что, выстроив свою тактику от сицилианской защиты, я постепенно, но продавливал директора. Видимо, Семён Михайлович считал себя большим специалистом в шахматах. При этом игрок-любитель забыл одну очень важную истину в игре — никогда не нужно раздражаться, нервничать, а вот что стоит сделать — так это сконцентрироваться и быть хладнокровным. Эмоциональный порыв может вмиг стереть все расчёты, проделанные даже на три хода вперёд. Мне удавалось проанализировать игру до восьми ходов вперёд, чего оказалось достаточно.

— Шах и мат, — сказал я через несколько минут и поправил воротник своей рубашки.

Было несколько душновато, или же это напряжение партии так сказалось, но у меня даже немного закружилась голова и взмокла спина.

— Неожиданно! — даже с некоторой радостью сказал директор. — С вами интересно играть.

Он уже не нервничал, а смотрел на меня с особым интересом. Мои предположения о том, что Семён Михайлович Ткач меряет человека, скорее, по тому, как человек умеет играть в шахматы, оправдывались.

— Я хотел бы разобрать эту партию. Особенно удивительным был ваш гамбит на слоне, — говорил Семён Михайлович с подчёркнутым уважением.

— Обязательно, Михаил Семёнович, мы найдём время, чтобы разложить эту партию, а также сыграть ещё не одну. Признаться, такого достойного соперника я давно не встречал, — сказал я, нисколько при этом не лукавя.

— В вашем возрасте, молодой человек, это и немудрено. Сколько вы могли среди молодёжи найти достойных шахматистов? Время нынче не то, Советский Союз того и гляди, но слетит с шахматного пьедестала, — заметил заведующий производственным обучением, до того пристально наблюдавший за нашей партией.

Я и забыл, что он тут остался.

— Время, когда спор о чемпионстве на мировой арене будет вестись только между советскими людьми, ещё долго не закончится. Советские шахматы непобедимы, как и наша Родина в целом, — сказал я, и старичкам мои лозунги понравились.

Настя встретила меня в дверях. Девушка смотрела на меня чуть ли не влюблёнными глазами.

— Как тебе удалось с ними договориться? — удивлённым голосом произнесла она. — А Марьям-то как зыркала на тебя, аж у меня мурашки были.

— С ними ещё ладно, вот как нам избежать гнева коллектива, — усмехнулся я.

— Поговорим! — в наивной уверенностью сказала главная комсомолка и первая красавица ПТУ.

Договорившись с Настей завтра с самого утра встретиться у входа в училище и поехать к секретарю райкома комсомола, и о том, что она позвонит ему и предупредит о нашем визите, я стал расхаживать по училищу, словно неприкаянный.

У меня ещё не было своего уголка, аудитории, которая была бы закреплена за мной. Почти каждая аудитория здесь имела ещё и свою подсобку, где можно было бы закрыться, хоть самовар поставить да попить чай с баранками. И сейчас я бы воспользовался подсобным помещением, чтобы перекусить. Есть хотелось неимоверно. Предполагаю, что многие преподаватели и мастера производственного обучения именно таким образом и проводят свой досуг во время рабочего дня, а то и во время уроков.

— Вот вы где! — выкрикнула Марьям Ашотовна, увидев меня на третьем этаже учебного корпуса. — В мой кабинет проследуйте!

Я спокойно пошёл на второй этаж, где среди учебных аудиторий размещался и кабинет завуча.

— Вы назначаетесь куратором одной из групп станочников широкого профиля. Это группа первого года набора. Вам надлежит лично принимать дела в приёмной комиссии. Вот и начните заниматься тем, что вы предложили в кабинете директора, со своей группой. Мастера к группе прикрепим позже, — завуч посмотрела на меня взглядом волчицы. — Такой симпатичный парень, а ведёте себя… Нельзя так в коллективе.

При этом она ткнула в меня какой-то стопкой бумаги.

— Я хочу и буду работать. Я не просиживать штаны сюда пришёл. Да и как тут не работать, когда такие женщины у власти, — сказал я, взял у неё из рук десяток листов, исписанных от руки, и вышел в коридор.

Марьям Ашотовна, которую за глаза, а порой и открыто, называли Мариной, передала мне должностную инструкцию. Я должен был преподавать в ПТУ историю и экономику марксизма-ленинизма. Что ж, предметы вполне мне известные, может, только немножечко стоит ещё позаниматься изучением плановой экономики. В прошлой жизни я всё-таки имел незаконченное второе экономическое образование.

В девяностые годы, сразу после развала Советского Союза, у многих очень остро стоял вопрос о том, что делать дальше — и я тут был не исключение. Следователи ОБХСС очень скоро были поставлены в весьма жёсткие условия. Казалось, что в тот момент, когда в стране совершались наиболее подлые и циничные экономические преступления, когда всякие рыжие и танцующие пьяными в Германии врали и начинали расхищать наследие Советского Союза, экономических преступлений и вовсе не было.

Так, во всяком случае, выходило из распоряжений сверху.

Так что мне было предложено быть простым следователем. Между тем старшие коллеги по цеху, неплохо зная внутреннюю кухню цеховиков и различные схемы расхищения социалистической собственности, уходили в бизнес. Используя связи тех, от кого на закате советской империи брали взятки, устраивались товарищи, становящиеся господами, хорошо, сытно.

Звали туда и меня — успели оценить мою работоспособность и желали прикормить знающего специалиста. Ну, а я, искренне считая, что без образования соваться в бизнес можно только, если быть высоким начальником, при этом ничего не делать, пошёл учиться. Три года отучился на экономическом факультете одного частного ВУЗа, а потом ушёл оттуда. Преподаватели, перешедшие институту по наследству от советской системы образования, только-только начали разбираться, в чём смысл капиталистической экономики, тщательно выискивая всё то, за что можно было ругать экономику плановую.

В бизнес я так и не пошёл — даже в девяностые годы нашлись те люди, которые хотели хоть как-то бороться со многими экономическими преступлениями. Так что я стал востребованным, пусть и за всё ту же мизерную зарплату. Потому-то преподавать теперь я смогу, хватит знаний. Вот в институте было бы намного сложнее — там всё же иные требования.

— Пойдем, поговорим! — когда я уже собирался уезжать домой, меня окликнул Жека.

— Есть о чём? — спросил я, не особо желая в конце рабочего дня устраивать разборки.

— Пошли в спортивный зал! — не унимался физрук.

Да, я узнал, что ухажёр Насти преподавал в училище физическую культуру. Правда, как по мне, так он особо на спортсмена не походил. Да и закончил он техникум по профилю училища — но отрабатывал распределение физруком. Евгений уже куда-то переводился, закончив свою отработку. А впрочем, и мне Ткач спокойно предлагал дать открепление от отработки. Правда, это предполагало, что я должен был пройти повторное распределение.

— Ты предлагаешь драться? — спокойно спросил я, когда мы пришли в спортивный зал, находящийся на втором этаже, над столовой.

— Отстань от Насти, рыжий. Она моя! Я ее обхаживал полгода — и, когда уже все на мази, появляешься ты, — сказал Жека.

— Значит, так… Чья Настя — решит она и тот, кто будет претендовать на ее руку. А ты просто испаришься. Сколько тебе осталось отрабатывать? Месяц, потом в отпуск — и всё? — я жестко и холодно посмотрел прямо в глаза мажору.

— На! — попытался он меня ударить.

Все же кулак ревнивого Отелло черканул по моей щеке. Я сделал шаг назад, разрывая дистанцию, и после, едва Жека рванул на меня, ударил прямой ногой ему в живот. Тут и бить не нужно было, мужик сам налетел на удар.

Жека скрючился.

— Ты меня должен услышать, если только не хочешь сократить себе жизнь, — сказал я, пнул ревнивца по ребрам и пошел прочь.

Встреча закончилась быстро, но осмотреться я успел. Нужно будет обязательно перепроверить материально-техническую базу спортивного зала. Вроде бы, матов тут достаточно, чтобы соорудить подобие татами. Крючки есть, чтобы груши подцепить, правда, канат нужен будет — и груши сильно раскачиваться станут, но не до жиру. А так я даже две штанги увидел с блинами, гири… Что-то должно быть обязательно и в подсобке. Так что организовать секцию по дзюдо можно. Хотя я бы предпочел карате, но это нельзя, пока нельзя.

Завтра последний рабочий день трудовой недели, многое нужно успеть, ну а выходной я хотел провести так, как и должно — отдохнуть. И хорошо бы с Таней. Странное это ощущение… А ведь мне хочется с ней увидеться. Романов я не планировал, но… Гормоны молодого и здорового тела умеют бороться со зрелым сознанием и разумом? Да и Танюша неплохая же, даром что светленькая, а я всегда предпочитал темненьких. Ну да сам хорош — рыжий. Да Тане за то, что рыжего не сторонится, еще молоко за вредность давать должны.

— А вот и он! — выкрикнул отец, когда я вошел в квартиру. — Что, подлец, подставил своего брата? Как не родной! Так и мне ты не родной тогда!

— Аркаша, ну как так можно? — уже рыдала мать.

— Что происходит? И да, я рад, что вы вернулись, — опешил я.

Приехали родные с «югов» — и вместо приветствия сходу затевают скандал. Неожиданно. В таких случаях человек всегда начинает вспоминать, где и когда он сделал что-то плохое, за что его ругают. Я знал точно, что ничего особого, что могло бы взбесить отца, я не сотворил. Ну не из-за еды же (всё-таки мы тут вдвоем столовались) он так взбеленился!

— Отец, прежде чем кричать на меня и доводить до слез маму, объяснись! — потребовал я.

— Я? Это ты должен объясниться, куда влез и чем занимаешься, что тебя сорвиморды дожидаются у парадной! — выкрикнул отец. — И этот твой синяк! Сам вляпался, так не смей никого приплетать!

В голове пазл сложился, но вот рассказывать о своих догадках… А почему бы и нет.

— С меня требовали, чтобы я договорился с тобой, отец, о норковой шубе, чтобы ее после обменять на джинсы и еще какие-то шмотки. Я отказался, — сказал я, раздеваясь.

— Так и надо было меняться! Но брата подставлять… Мое терпение лопнуло, — зарычал, словно зверь, Аркадий Борисович.

— Никого я не подставлял. И прекрати со мной говорить в таком тоне! — резко сказал я.

Из комнаты вышел мой младший брат.

— Они спросили, Чубайсов ли я. Я ответил, что, да. И тогда бить стали. А потом еще три пары джинсов забрали, вельветовый пиджак и футболок восемь штук, — жаловался Артем.

— Правильно, что дали. Начал фарцевать? — уже я выкрикнул на брата.

— Сам ли давно стал правильным? — вызверился на меня и брательник, ставший смелым в присутствии отца.

Мы нечасто пересекались с Артемом. Он укатил в стройотряд и вернулся только перед самым отъездом родителей на Юг. Они его и взяли с собой. И вот к нему, я, посторонний человек для этой семьи, не испытывал ни малейшей привязанности. Более того, Артем, как младший, вел себя высокомерно и прикрывался авторитетом отца, слушаясь его во всем. Во всем, но как фарцовка может быть ровней людей, таких как мой отец, преданный Родине? И ведь не осуждает он своего младшего сына.

— Ты изменился… Пошел против меня, не захотел оставаться в институте. Иди на вольные хлеба. Завтра же и иди! — сказал отец и направился в зал.

— Ты прав, отец. На вольные хлеба. Завтра же и отправлюсь, — сказал я.

Честно говоря, это было мне на руку. Я давно обдумывал, как уйти из родительского дома.

— Да куда же ты отправишься? — спросила заплаканная мама.

— Все будет хорошо! — сказал я и пошел в комнату, которую пока что, эту ночь, мне придется делить с братом.

Родители всё переругивались, мать пыталась урезонить отца, но патриарх был непреклонен. Наверняка он ожидал моего раскаянья, что я приползу на коленках и стану вымаливать прощение. Нет, баста. Я должен идти своей дорогой самостоятельно. Это мой выбор, мой путь.

Система профессионально-технического образования была хороша в том, что тут можно без особых усилий найти себе временное жилье. Стоящее на балансе ПТУ-144 общежитие позволяло расселять сотрудников без особых проблем. Я уже знал, что в нашем общежитии проживает как бы не четверть от всех работников, если не брать в расчет технический персонал. Могу пожить и я. Благо пустовали не только комнаты, а даже целые блоки. Для Ленинграда, города с большими сложностями с жильем, это очень достойное жилище.

— Что, маленький мальчик, получил по лицу, так уже и в кусты? — все же не выдержал я и спросил у своего братца.

— Поделом тебе. Нужно слушать отца. Это ему еще Софа Абрамовна не рассказала о том, что ты в квартиру баб водил. А мне рассказала, вот так! — высказался брат.

— Похвально, Павлик Морозов. Предательство во имя идеи. Только Павлик предал своего отца — классового врага, а ты вот брата, — сказал я и более уже не встревал в разговоры с родственничком.

— Ты уходишь? — спросил меня отец, когда я вечером прощался с семьей, уходя в общежитие.

— Да, отец, как ты и хотел, — отвечал я, ожидая, все же, что сейчас Аркадий Борисович проявит благоразумие и попробует отыграть всё назад.

Всё-таки как родитель он должен был попробовать.

— И куда? — поиграв желваками спросил патриарх семейства.

— В общежитие, — не стал скрывать я.

Я уходил спокойно, что не свойственно молодости. Собрал свои пожитки, взял немало вещей из тех, что модные и куплены с рук. Молодость могла бы капризничать, рвать и метать, отказываться от подарков и одежды — мол, ничего мне от вас не надо. Я не стал поступать импульсивно.

— Одумаешься, возвращайся! — сказал отец и, постояв еще с полминуты и ничего от меня не дождавшись, пошел в зал.

Мамы не было дома, она пошла в магазин. Кстати, даже непобитым братец в магазин не ходил, как, впрочем и меня оградили от такой обязанности. Всё мама…

Я подхватил сумку. Здравствуй, новая, действительно самостоятельная жизнь! Тане нужно только будет позвонить, сказать, где меня искать, а то ведь она грозилась завтра вечером зайти

Глава 9

Уход из дома взрослому парню — только на пользу. Разве что жаль мать, которая переживает за всех, разрывается в этой ссоре между мной и отцом.

Я даже понимал отца, который считает, что вырастил сына, ни на что не способного, кроме как встревать в неприятности и тратить нажитые им деньги.

Братца… тоже жаль. Но так, до кучи, за компанию, не сказать, что искренне. Он явно — проявление многого из того, с чем я намереваюсь в будущем бороться.

— Здравствуйте! — поздоровался я, войдя в общежитие, с вахтёршей.

— И тебе, касатик, ни хвори, ни боли, — отвечала пожилая женщина, которую я в первый раз видел.

Жаль, что смена была не кумушек. У них бы вопросов не должно было возникнуть, что это я тут появился. Но, как я понял, общежитие — это своего рода сервер, облачная технология, куда сливают информацию. Так что обо мне знать должна и вторая смена вахтеров общежития.

— О, Аркадьевич! — услышал я знакомый голос из-за колонны на лестнице, ведущей к лифтам.

Услышал, а потом увидел. В потемках такое, с позволения сказать, лицо могло бы до чертиков напугать. Сложно придется парню в личной жизни с таким-то лицом.

— Здравствуй, Василий! А ты разве не должен был съехать из общежития? — спрашивал я парня, внутренне усмехаясь.

Надо же, дал хулигану в бороду — и стал своим, другом «Аркадьевичем»! Назвав меня таким образом, Вася Шрам моментально показал, что я — преподаватель «в авторитете». Смешно, но это тоже своего рода успех. Ведь не сказать, что нарушил дистанцию, которая должна быть между преподавателем и учащимся.

Я вообще считаю, что подростки, оставшиеся без семьи, или с проблемными родителями, к которым и возвращаться не хочется, они как ёжики. Колючие сверху, но могут быть милыми и симпатичными там, под колючками. Порой достаточно этим ёжикам дать блюдце с молоком и тёплый угол, чтобы они раскрылись, показали свои носики и не стремились уколоть.

Судя по всему, нынешняя смена на вахте понимает это не хуже меня. Васька что-то жевал, держа в одной руке стакан с темным напитком — вряд ли кофе, но что-то похожее. Прикармливают зверька, чтобы он не кусался.

— А ты, что ли, тот рыж… сотрудник, что помогал Стёпке общежитие укладывать после выдачи дипломов? — спросила женщина на вахте.

А что, тут много рыжих вокруг общежития гуляет? Сезон рыжиков? Ну ладно, сложила два и два — и прекрасно.

— Так и есть. Тот самый сотрудник, — сказал я и снял очки, являя на обозрение свой фингал.

. — А я Валентина Петровна, а вторая Валентина, коллега моя, пошла выгонять засидевшихся гостей, — Петровна показала на мой синяк. — Приложили, изверги. Больно?

— Нет, не больно. Меня зовут Анатолий Аркадьевич Чубайсов, — представился я.

Женщина панибратски махнула мне рукой, мол, присаживайся за стол, и я не стал отказываться. Рядом уже стояла тарелка с ложкой, видно, что только что помытая, наверное, после того, как Васька поел.

По известным причинам, нормально поесть дома мне не удалось. И вот оно — я всё равно называю и считаю квартиру отца своим домом. Ничего, я обязательно себя проявлю, и родители сами пойдут на примирение. Ссориться с этими, по сути, неплохими людьми у меня не было никакого желания. Хотя закон жизни таков: птенец вырос, он обязан покинуть своё гнездо, чтобы вить собственное. Лучше всего всё-таки любить родителей на расстоянии, тогда не будет стоять острый вопрос подчинения.

— Так чего ты пришёл? — спросила Петровна, щедро накладывая мне в алюминиевую тарелку из жёлтой эмалированной кастрюли макароны по-флотски. — Один фонарь под глазом получил, нужно еще один для этой… для симметрии?

Сказала Петровна и рассмеялась.

— Жить пришел, — незамысловато и откровенно ответил я.

— О как! А с директором решил? — поинтересовалась женщина, подвигая вилку.

— Завтра и поговорю, — отвечал я, невольно сглатывая слюну.

Макароны по-флотски — это для меня такая же кулинарная визитная карточка Советского Союза, как салат оливье или селёдка под шубой. Вермишель «Экстра» и тушёнка хорошо пожаренные с луком — доступная, сытная и вкусная еда любого советского человека. Не итальянская паста из твёрдых сортов пшеницы с мудрёным соусом, но… Не менее вкусно. Я тут же нанизал на вилку сразу несколько штук. Был в макаронах по-флотски свой шарм, самобытность, ностальгия.

— Аркадьевич, в общаге будет всё спокойно, отвечаю. Сыграйте только на балалайке ту песню, — просящим, если не умоляющим голосом сказал Василий, дождавшись, когда я прожую и подниму на него взгляд.

Сейчас парень со шрамом и припухшим после драки лицом не казался мне теперь таким уж обречённым маргиналом, как при первой встрече. Может, из него мог получиться даже порядочный человек? Если бы Вася не уходил из училища, наверное, куда-то в армию, то я мог попробовать сделать из него хорошего человека, направить на правильный путь.

— Когда заселюсь, так и сыграю, Вася, — сказал я, посмотрел на Петровну. — Заселюсь же?

Как в училище может быть чуть ли не главным человеком уборщица, так в общежитии, в отсутствие коменданта, вахта принимает даже самые спорные решения.

— А что, милок, разве же мы оставим тебя ночевать на улице? — улыбнулась женщина.

Валентина Петровна была чуть полноватой, рослой, возможно, выше меня, мощной женщиной. Вместе с тем, было ощущение, что она какая-то домашняя, словно заботливая мама. Ну и природную хитрость я смог в ней рассмотреть. Ведь не просто так она прикармливает главного хулигана общежития — это стратегический ход. Положили макаронов Василию, а он за это не даёт общаге разгуляться во время вахты Петровны и её напарницы.

Но, судя по внешности и еще не угасшему блеску в глазах, наверняка ещё лет пятнадцать назад Петровна могла крутить здесь хвостом перед мужиками. Её лицо до сих пор не потеряло истинной природной красоты, а необыкновенно пышные и длинные волосы, нынче на треть покрытые сединой, должны были мужиков сводить с ума. Но кольца на пальце я не увидел.

Я жадно поедал макароны, с удовольствием прожёвывая каждое волоконце тушёнки. Тот случай, когда на банке, если описывать состав, кроме как заглавными буквами «МЯСО», и писать толком нечего. В будущем такое качество консервов тоже можно встретить, но это сколько надо перебрать, читая всё под лупой! И не факт, что она будет российской. Может, белорусской. А теперь то время, когда хоть белорусская, хоть бы и латвийская — НАША. И это понимание мне душу греет и заставляет улыбаться.

Уже когда я пил ячменный напиток, тщетно стараясь уловить в нём приятный вкус или убедить себя, что он полезный, спустилась и вторая Валентина. Я бы назвал смену вахтеров — «дубль В».

— Валька, а кого это ты тут прикармливаешь? — деловито и строго спросила женщина.

— Так это тот рыж… — Петровна посмотрела на меня извиняющимися глазами. — Парень тот, что в первую смену дежурил и со Стёпкой пацанов разгонял.

— Ну, такого богатыря не грех и покормить, — сказала женщина, а потом обратилась к щуплого вида пареньку, которого чуть ли не за шкирку вытянула из лифта. — Что застыл, как статуя, у которой нету… совести у которой нету. Сказала же, что гостить можешь не более часа. Жених, итить ё мать!

— До свидания, милые дамы, сударь, — сказал нарушитель правил общежития.

Последнее было обращено ко мне, и даже с таким лихим поклоном, какой можно было бы увидеть лет двести тому назад. А парня не сломали, куражится.

— Иди уже, кавалер! — усмехнулась Петровна.

Гордо подняв подбородок, с видом несломленного борца за женские сердца и прелести, парень прошагал к выходу.

— Ох, прознает Лешка, что к его Ленке ухажёр хаживал… — сказала Валентина, отчество которой я еще не знал. — Всё же курвина ищет себе ленинградца.

Колоритные бабоньки работают в общежитии. Если ещё вчера я считал, что Никитична и Ивановна — два уникальных персонажа, то вторая смена мне показалась ещё более экзотической. Вторая Валентина была низкого роста, щупленькая, но видно, что женщина боевая. Нисколько не удивлюсь, если узнаю, что она либо воевала, либо партизанила в Великую Отечественную войну. Хватает еще в Союзе тех людей, что сломили хребет нацизму.

— Вот, Мироновна, жить к нам пришёл, — сказала Петровна, указывая на меня. — Что? Пустим парня?

Я хотел было сказать, что меня не надо впускать, я и сам войду. Но характер буду показывать в другом месте, а тут не буду перечить дамам. Им же приятно оказать помощь бесприютному страннику. Разве стоит лишать женщин такого удовольствия?

Уже через полчаса я сидел на кровати в одном из пустующих блоков на втором этаже общежития. Другие блоки второго этажа были заселены девушками, за их дверьми слышался смех и звонкое щебетание девичьих голосов. В общежитии был ещё целый этаж, где проживали семейные, но там мест не было. Возможно, меня подселят к кому-то в будущем, а пока мне нравилось быть одному.

Я огляделся. Встроенный в стену деревянный шкаф — без единой полки, две тумбочки, два табурета и один обшарпанный и побитый жизнью стул, стол. Вот и вся мебель, если не считать двух пружинных кроватей. Когда в прошлой жизни я периодически посещал пионерские лагеря, там всегда были именно такие кровати. Две спинки из железных трубок, на которые насаживалась сетка. Для взрослого человека, да и для ребёнка, такая кровать — первый шаг к сколиозу. Ничего, прорвёмся! Если ты настроен прожить жизнь здоровым, тебе никто не помешает. Попрошу у завхоза лист ДСП, подложу под матрас, и будет нормально. Условия жизни, учитывая ванную и туалет в блоке — это для многих ленинградцев роскошь.

Стук в дверь прервал мои размышления.

— Войдите! — выкрикнул я.

Я обосновался в большой комнате блока и не мог сразу видеть, кто ко мне пришёл, так как входная дверь из этой комнаты через коридорчик видна не была. Пришлось встать, пройти в коридор и уже там увидеть знакомую побитую морду.

— Аркадьевич, так что насчёт песни? — как-то заискивающе спрашивал Вася.

Вот, если же не пьёт, так нормальный человек!

Я немного посомневался, стоит ли мне прямо сейчас идти и развлекать молодёжь. Почему бы и нет! С меня не убудет, если спою пару песен, зато заработаю еще галочку к авторитету и уважению. Закреплю, так сказать, достижения позапрошлой ночи.

Приглашали меня в женский блок, здесь же, на этаже. Наверное, все двадцать восемь девчонок, проживающих в общежитии, собрались теперь в одной большой комнате. Тут же было несколько пацанов, которые при моём появлении начали крепко обнимать рядом стоящих девчонок. Это так самцы показывали, на каких из девушек я не могу претендовать. Я невольно улыбнулся. Точно не собирался претендовать ни на одну из девиц, обучающихся в училище. Пусть большинство и были сформировавшимися, но я видел в них только девочек.

— Аркадьевич, вот, присаживайтесь, — Василий показал мне на стул, стоящий посередине комнаты.

Моментально подали гитару. Я поставил баррэ на F и проверил звучание. Вроде бы, настроена хорошо.

— А слова песни и аккорды продиктуете? — спросил один из парней.

— Если найду время, — уклончиво ответил я.

Ещё не хватало, чтобы каждый второй проживающий в общежитии бегал ко мне с тетрадкой и ручкой. Не оттягивая, я ударил по струнам.

— … Сбивая чёрным сапогом с травы прозрачную росу, наш караул идёт в дозор, и каждый к своему посту… — пел я песню, которую помнил, казалось, всю свою жизнь.

Какие у ребят чистые, не зашоренные умы! Эти дети умеют чувствовать. Половина девочек уже всхлипывали и шёпотом причитали, что та, которая не дождалась своего парня из армии — сука последняя. Были и другие эпитеты, на которые я старался не обращать внимания. Если начну сейчас читать лекцию про сквернословие, испорчу людям вечер. Не матерятся в голос — буду делать вид, что не слышу этого.

— А не спеть ли мне песню о любви, а не выдумать ли новый жанр… — затянул я новую песню.

Если по репертуару группы «Петлюра» у меня были вопросы, их ли эта песня, что я исполнил первой, то песня «Чижа» звучала в этом мире совершенно точно впервые.

— Здорово! Как же это здорово! — прокричала одна девчонка, но под грозными взглядами собравшихся она съёжилась и будто постаралась врасти в стену.

— Аркадьевич, может, пива? Это так, от души, — на эмоциях выдал Василий.

— Нет, Вася. Я спортом занимаюсь, чтобы прожить дольше, да с женой чтобы дольше… — намекнул я на взрослые обстоятельства.

На самом деле, у меня было желание сделать в общежитии физкультурный кружок. Сразу за общагой, метрах в ста от железной дороги, был небольшой, но достаточно по современным меркам оснащённый стадион. Нет, там не было хорошего газона, а трава даже не покошена, не было там и тренажёров, которые всё чаще обустраивали во дворах домов в будущем. Но турники имелись, а также небольшая полоса препятствий и брусья.

Вот и пусть соображают, для чего спорт в жизни нужен. В своей компании друг перед другом они будут хвастаться любовными успехами, приписывая себе количество побед за одну ночь вплоть до просто физически неосуществимых. А у многих не то, что ночи, пятиминутки не случилось.

— Если б было море водки, стал бы я подводной лодкой; если было море пива, стал бы я тогда дельфином, — решил я закончить концерт шутливой, понятной всем поколениям песенкой группы «Дюна».

— Ещё, пожалуйста, ещё! — защебетали девичьи голоса.

— У меня ещё вечерняя тренировка, а потом спать. Сон — главное лекарство от всех недугов, — наставительно сказал я, передавая гитару в руки одной из стоявших близко девчонок.

А может, мне даже попробовать продать какие-то песни? Оказывается, что знаю я их не так и мало. Правда, репертуарчик не тот, больше русский рок девяностых. Нет, пусть это будет моей эксклюзивной, как сказали бы в будущем, фишкой.

Никак не могу привыкнуть к здешним белым ночам. Не идёт сон, и всё тут. Но есть в этом всё же свой шарм. Захочешь спрятаться в ночной темени от людей, так и не выйдет. Вот и сейчас, я устроил себе тренировку, и время достаточно позднее, а я — как на ладони. Пацаны и девчонки вышли на балконы, с которых можно было видеть стадион, и наблюдали за мной.

Ну и я старался. Показал пару незамысловатых катов из системы каратэ, устроил бой с тенью, а вот турникам и прочим силовым упражнениям уделил внимания меньше. Я пока ещё не развил свою силу до того, чтобы хвастать многочисленными повторениями подтягиваний или отжиманий на брусьях. Ребятам нужно было показать, что я несравненно молодец и в отличной спортивной форме. Уверен, что уже завтра вечером ко мне присоединится десяток-другой пацанов, как бы только девчонки не решили, что я — их шанс. Томные девичьи взгляды я ловил на себе ещё в тот момент, когда играл на гитаре.

Пообщавшись с мастером производственного обучения, которого поставили сегодня на ночное дежурство, обсудив с ним те предложения, которые я буду выдвигать на ближайшем педагогическом совете, я вернулся в свою комнату и моментально уснул. И ничего даже не снилось, а встал бодрым и готовым к свершениям человеком.

Спалось действительно на удивление хорошо. Хотя рядом грохотали поезда, воздух оглашали крики в репродуктор: «Селиванов, срочно зайди во второй цех». Неподалеку была вагоноремонтная мастерская.

Хотя разговор перед сном не был лёгким. Пётр, так звали пожилого мастера, проявлял немало скепсиса по отношению к тому, что я хочу загрузить работой мастеров и преподавателей. Наслаждаясь ячменным напитком и сочно переламывая в кулаке сушки, мужчина указывал на то, что он-то как раз-таки и готов что-то менять, так как уже нет сил бороться с хаосом училища. Надеюсь, что таких как он, которые хотят что-либо менять в училище, окажется достаточно.

Но и на остальных управу найдём.

— И это правильно! Мы — молодое поколение, должны проявлять инициативу. Советское правительство и Коммунистическая партия всё делают для того, чтобы мы жили хорошо и строили светлое будущее! — сыпал лозунгами Первый секретарь районного комитета Комсомола.

Удивительная способность у человека: мы говорим уже более получаса, а я не услышал от него ни одной фразы, которая была бы хоть чуточку содержательной. Сплошные лозунги, похвала себя и всех вокруг. И даже не дежурно сказанные — он буквально упивался каждой произнесённой им пафосной фразой.

Когда наутро я пришёл на работу, то на пороге училища встретил Настю. Девушка была взволнована, то и дело мяла руками подол своей длинной юбки. Однако, сегодня она выглядела чуть более привлекательнее. Юбка хоть и была длинная, но девушка надела изящную белую блузку и пиджачок, который подчёркивал идеальную женскую фигурку — наверное, его правильнее было бы назвать жакетом.

Так что, не теряя времени, мы лишь обозначились в кабинете директора, пообещав тому, что следующая партия в шахматы не за горами, и направились с Настей к метро. Проехать всего две станции — и мы на месте.

Игорь Владимирович Трошкин, первый секретарь райкома комсомола, выглядел, как на обложке газеты, той, что про «педаровиков». Зализанные черные волосы, предельная аккуратность, строгий темно-серый костюм с идеально завязанным галстуком. Не комсомолец, а целый член ЦК! И глаза такие, бегающие, суетливые, будто постоянно в поиске бриллиантовой запонки, закатившейся под стол в кабинете. В моем понимании Трошкин был, скорее, карикатурой на комсомольца, чем настоящим деятелем. И будь моя воля, место ему на обложке не серьезной газеты, а «Мурзилки» или юмористического «Крокодила».

— Мы обязаны быть инициативными и продвигать инициативы, — говорил Трошкин, уже начиная явно сдавать, уставая и заплетаясь в словах.

Дважды Настя порывалась что-то объяснить первому секретарю, прервать его монолог, но я одергивал. Ну должен был когда-то Трошкин замолчать? Он уже даже дышал тяжело, будто дистанцию бежал, а не языком молотил.Это не так легко — столько трындеть, как Троцкий.

— Согласен, инициатива должна быть инициативной, — сказал я, только силой воли заставляя себя не засмеяться.

— А? Что? Ну да… Конечно, — чуть растерялся Игорь Владимирович, а потом посмотрел на мою спутницу. — Анастасия, а почему вы не посетили последнюю нашу комсомольскую неформальную встречу? Мы должны быть единым целым, одним организмом, чтобы решать сложные и архиважные задачи… — он снова съехал в длинную фразу.

Настя покраснела и потупила взор. Интересно, что это у них там за неформальное общение? В бане?

Распирается парень не только для себя, вроде как, хочет показать передо мной свою исключительную важность. Нет, больше всего он рисуется перед Настеной. Да, тяжко привлекательным женщинам в суровом мире мужчин. Хотя… Это Настя с таким характером, что не пользуется преимуществом своей внешности. Иная уже была бы рядом с этим Игорем Трошкиным и вовсю двигалась по карьере через неформальные встречи. И почему-то я был уверен, что Трошкин имеет рядом с собой подобную сотрудницу.

Может, у меня открылся дар предвидения? Было бы неплохо, но пока и знаний из первой жизни хватает.

— Здравствуйте, товарищи! — в небольшой кабинет первого секретаря, оборудованный с фасада здания районного исполнительного комитета, зашла девушка. — О, Настя, привет!

— Привет, Маргарита, — поздоровалась Настя, при виде этой особы заметно нахмурившись.

— Маргарита Александровна, присоединяйтесь к нашему разговору. Товарищи проявляют инициативу по улучшению системы воспитания учащихся ПТУ, конкурс хотят провести. Выполняют поручение Леонида Ильича Брежнева и Григория Васильевича Романова, — сообщил Трошкин, который чуть слюной не давился, так смотрел на вошедшую девушку.

Да, она была хороша! Более того, от девушки тянулся флер томности, манкости, причем, еще больше, чем, скажем, от Лиды, той, по которой вздыхал мой реципиент, пусть ему пусто будет. И я понимал, кто хозяин кабинета — это, конечно, Трошкин, но вот у самого Трошкина тоже есть своя хозяйка. Первый секретарь моментально переключился с Насти, на которую буквально только что поглядывал своим блуждающим похотливым взглядом, и сосредоточился лишь на Маргарите. Казалось, что он и не мигает.

— Товарищ Трошкин, вы одобряете наши начинания? — решил я перейти к конкретике.

— Каждое начинание, исходящее… — начал заводить свою шарманку по очередному кругу Первый секретарь.

— Тогда подпишите вот здесь, — сказал я, игнорируя полный интереса взгляд вошедшей девушки. — И у вас есть журнал входящей документации? Вот туда и запишем документ, чтобы всё по правилам было.

У меня хватало силы воли, чтобы самому не смотреть на Маргариту. Сложно, не без этого, но для дела нельзя отвлекаться. Хотя и манила выпирающая из белоснежной блузки грудь, что, казалось вот-вот прорвется наружу, чуть пухлые, словно после вмешательства пластического хирурга, губы, стройные ноги… А еще она была брюнеткой, что для меня уже убийственное обстоятельство. Я выдохнул и тут же взял себя в руки.

А вот Трошкину это было не под силу.

— Что? Подписать? Зачем? — растерялся тот, беря в руки бумаги.

Я приехал к Первому секретарю не для того, чтобы выслушивать, какой он молодец, и что поддерживает всех и ночами не спит, все думает о том, кого еще поддержать. Мне нужна конкретика. Потому я и составил бумаги заранее, а секретарь директора, отвлекшись от поедания шарлотки, даже набрала рукописные документы на машинке. Не за просто так, конечно, а за две бутылки «Пепси» и шоколадку.

— Я? Зачем мне подписывать? Тут же выходит, что я инициировал… И организация конкурса-смотра технического творчества среди молодежи профессионально-технического образования… У меня нет на это средств, — Трошкин явно растерялся.

Да, это не с трибуны вещать и красоваться перед юными комсомолками, я предлагал конкретные дела, и нужно было подписаться под документами, а не на словах пообещать. Мало куда я могу с этими бумагами пойти, а ведь там целый список. Чтобы лишний раз не ходить на спектакли моноактера Трошкина, я решил сразу заручиться его одобрением на целый ряд мероприятий.

— Значит, товарищ Трошкин, вы не поддерживаете нашу инициативу и комсомольский порыв, вызванный решениями партии? Сколько может комсомол стоять в стороне, когда старшие наши товарищи, такие как Первый секретарь Обкома Григорий Василевич Романов, все делают для улучшения профтехобразования? — прикрываться партией и сыпать лозунгами и я могу, и получше некоторых.

— Игорь, дай почитаю! — не спросила, скорее, предупредила Маргарита, вырывая печатные листы из рук Первого секретаря райкома комсомола.

Девушке понадобилось пять минут, чтобы вникнуть в суть предложений.

— Дельно… Нет, правда, Настенька, ты умница. И не пора ли нам познакомиться? — последняя фраза звучала уже для меня.

Я привстал со стула, представился, пожал протянутую женскую ручку. Такие руки не жать нужно, их целуют. Хороша же чертовка! И ведь природная красота, не искусственная из-под скальпеля.

— Осилите все предлагаемое, не много сразу? — спросила Маргарита.

— Без сомнений, — ответил я.

— Игорь, выйдем на минуту! — сказала девушка и потянула за собой растерявшего прыть в присутствии красотки Трошкина.

Райком комсомола занимал три комнаты, ну, или кабинета. Первый кабинет, где мы сидели, был обклеен фотографиями студотрядов, каких-то мероприятий, многие дипломы висели на стене, тут же, справа от стола, флаг СССР, большой портрет Брежнева над головой. А вот портрета нового секретаря ЦК ВЛКСМ, на днях получившего свою должность, Бориса Николаевича Пастухова, ещё не было. Упущение. Хотя не уверен, что кто-то знает, как он выглядит. Скоро должна быть установочная конференция ВЛКСМ, где Пастухова будут представлять. Может, и мне удастся прорваться на такое мероприятие? Могло быть полезным.

Обрывки фраз разговора Маргариты и Игоря можно было расслышать. Разговаривали секретарь и секретутка достаточно громко. «На подарки найдем деньги… вымпелы подарим», «если у них получится, то мы с тобой выиграем, нет — так сами порицание и вынесем, » — слышал я. Пусть. На то и был расчет. Если у нас хоть что-то получится, то, да, Трошкин на коне, Марго под Трошкиным и рядом. Ну а нет, так обвинят Настю. Тут бы перехватить славу, ну или отщипнуть себе известности.

Я не хотел подставлять Настену, светлая она какая-то, наивная. Но какая тут может быть подстава — у нас всё получится! Я это затеял не для того, чтобы запороть. Напротив, это главные комсомольцы района еще не знают, сколь масштабно я хотел развернуться в своей деятельности.

Конкурс технического творчества среди учащихся ПТУ, по крайней мере, в Ленинграде, не проводился. Были выставки достижений, и туда, в основном, посылали фотографии. А так, чтобы соревноваться, да еще и не только с ленинградскими ПТУ, а разослать приглашения и в республики? Тут либо меня казнят, либо возвысят. Придумать только, где все же взять финансирование. Делегатов, как минимум, кормить нужно будет, поселить, да экскурсии… Но важно в первую очередь принципиальное решение. И я внимательно слушал их шепотки. Наконец, оба вернулись.

— Я подпишу! Но пока об этом знаем только мы, — после разговора тет-а-тет с Марго сказал Трошкин.

Вот и хорошо, и до свидания. Большего пока от комсомола и не требовалось. Я после еще не раз приду с бумагами, по которым первый секретарь не просто поддерживает инициативу, а сам ее проявляет. И на основании уже подписанного буду требовать. А еще я продумаю, как в обком комсомола правильно подать информацию. И вот тут мне Трошкин не помощник. Мне самому нужно светиться и расти

Глава 10

— Да уж, интересная парочка, — сказал я, когда мы уже спускались в метро.

Настя молчала. Девочка, казалось, потерялась. Я было думал, что на неё так подействовал мой план и встреча с с первым секретарём райкома комсомола. Но сейчас я смотрел на неё и всё больше понимал — да нет, это и, в целом, по жизни. Иначе зачем ей вообще эти отношения с Жекой? Такой не может вызывать интерес у нормальной девчонки, тем более такой идейной и правильной, как Настя. Все же таким противоположностям сложно быть вместе.

— Настена, а что ты делаешь сегодня вечером? — спросил я.

— А что? — недоуменно спросила девушка. — Ты меня хочешь пригласить куда-то?

Вот тут уже на секундочку замялся я. Это понятно, что мужская сущность — непоколебимо кобелиная. И у меня пронеслись в голове мысли, словно три коня со звенящими бубенцами, что, может, и стоило близко пообщаться с Настей, но разум тут же взял верх над инстинктами. Хотя у девчонки аж глаза вспыхнули.

— Ты очень красивая девушка. Но увы и ах, я занят. У меня есть девушка. Но разве это может помешать нам быть друзьями, приятелями? — сказал я, искренне улыбаясь и протягивая руку.

Поймал себя на мысли о том, что впервые называю Таню своей девушкой — хотя бы вслух. И абсолютно не чувствую при этом никакого внутреннего противоречия. Только сказал про неё — и тут же захотел поскорее ее увидеть.

— Я пока живу в общежитии, завтра суббота, выходной день. Так что думал пригласить тебя, а так же свою девушку… — вот тут я закашлялся, понимая, как интригующе начал приглашение.

Я, Таня, Настя…

— А кто ещё будет? — спросила красавица-комсомолка, не дав мне даже насладиться всеми образами, которые начала рисовать моя фантазия.

— Степана приглашу. Ты же не против будешь нашей компании? Посидим, выпьем немного вина, я поиграю на гитаре, поболтаем, — наш разговор прервался гулом подходящего поезда метро.

Всё-таки часто отвлекаюсь на бурлящие внутри молодого организма гормоны — даже мысли иначе порой идут, ищут подтвеждение, какое-нибудь обоснование своим ощущениям. Наверное, сейчас не самая умная гипотеза прозвучит, но я считаю, что поистине мудрым человеком становится лишь тогда, когда у него пропадает, слабнет тот горячий, неостановимый интерес к противоположному полу, каким поглощена молодежь. Зато усиливается способность анализировать.

Острый ум-то мой на месте, но вот какая петрушка. Пять дней я не видел Таню — и голова уже соображает туго, включаются иные органы, не позволяющие думать рационально и критично.

— А может, вы помиритесь с Женей? — выкрикивала мне на ухо Настя. — И я…

Мы уже зашли в вагон и взялись за поручень — в проходе было свободно. Поезд набирал скорость, форточки были приоткрыты, и из-за шума и свиста мы очень плохо друг друга слышали.

— Жека — не тот человек, с которым я хотел бы заводить дружбу. А вот ты мне нравишься… Как боевой товарищ и соратник, — выкрикивал я на ухо девушке.

Что это? Тонкий аромат духов Насти был сладок и приятен. Ну-ка? А ведь это Франция! Вот и комсомолка пользуется не духами «Красная Москва», а надушилась «Шанелью номер пять». Хотя подобные духи просто купить в магазине невозможно. Где же она их достала в обход?

Дальше поговорить не получилось. На следующей станции народу привалило столько, что даже сельди в бочке могли бы похвастаться простором своего возлежания.

Не знаю, показалось мне или нет, но один из вошедших мужиков, явно работяга и явно уже отмечающий пятничный праздник «День стакана», попробовал пробраться ближе к Насте, чтобы прижаться к комсомолке. Пусть и считается, что в Советском Союзе секса нет, а есть лишь любовь, но вот такие давки и теперь становились поводов для различного нарушения границ и законов нравственности — как карманного, так и другого.

И этот работяга так и искал взглядом, к кому бы прислониться. Так что мне пришлось выручать Настю и прижаться к ней самому. М-да… Хорошо, что сегодня придёт Таня. И вообще нужно чаще видеться со своей девушкой, так и мысли не будут улетать в ненужную сторону. Старый я кобель!

— А ты правда умеешь играть на гитаре? — спросила Настя, когда мы уже направлялись к нашему училищу.

— Немного, — ответил я, уже изготавливаясь к разговору с директором.

— Я приду в общежитие. То есть, я и сама собиралась. Уже неделю там не была, а это по-комсомольски это неправильно, нужно проверить, как поживают наши учащиеся, — уклончиво сказала Настя, а после добавила: — И к тебе зайду.

Думаю, что Степан Сергеевич, одинокий волк, будет очень доволен приходом комсорга Анастасии Андреевны. Когда я с ним вчера мимолётно перекинулся парой предложений, сказал, что собираюсь поехать с Настей в райком комсомола, мне показалось, что он даже как-то напрягся, будто бы приревновал. Догадываюсь, что Степа совсем недавно был в длительной командировке, а учитывая, что он офицер ВДВ, то можно предположить и участие в каком-нибудь конфликте.

Это предположения, а кое-что я знал доподлинно. В какой-то момент Степан вернулся домой — а ни жены, ни дочери нет. И встретился он с супругой только в ЗАГСе, чтобы подписать бумаги о разводе. Наверное, это была одна из причин, почему ещё далеко не старый мужчина стал прикладываться к стакану и в итоге едва остановился на самой грани. А может быть, он воспоминания о горячей точке хотел залить горячительными напитками?

— Я к директору, ты со мной? — спросил я Настю, но сразу же понял, что она хотела бы не участвовать в разговоре.

Да и у меня было, кроме общественного, еще и личное, о чем следовало поговорить с Семёном Михайловичем.

И разговор почти сразу пошёл не по плану.

— Нет, общежитие у нас только для иногородних, — строго отвечал мне директор.

— Партейку на комнату в общежитии? — спросил я, стараясь казаться приветливым.

Если что, можно будет сказать, что это шутка такая.

— Нет, — строго повторил директор.

Я с укоризной посмотрел на Семёна Михайловича, искренне не желая сразу заходить с козырей и говорить о том, что у меня уже имеется некоторый компромат на него. Не хотелось сегодняшний день очернять негативом. Но всё же…

— Михаил Семёнович, может, всё-таки вы разрешите мне некоторое время проживать в общежитии? Есть вероятность, что я могу в будущем стать иногородним, что как раз и будет соответствовать, — сделал я попытку уладить вопрос миром.

Были мысли о том, чтобы выписаться из, если можно было так сказать, отчего дома. Во-первых, я так смогу встать в очередь на квартиру, хотя если ее ждать… Долго, очень долго, но при повышении чуть подвинуться в очереди можно. А так, по нормативам в семь квадратных метров на человека, мне ничего не светит. Да, квартира у родителей ведомственная, но я-то в ней прописан. Потому собственное жилье не светит.

Нужно прописываться к бабушке, проживающей в области.

— Так что ответите? — поторопил я директора.

— Н-нет, — уже не так уверенно прозвучал отказ.

Я выдохнул и подкинул в нашу беседу, как туз на стол, ещё аргумент.

— Из десяти семей, проживающих в общежитии, в трёх семьях нет ни одного человека, который работал бы даже не в нашем ПТУ, а вообще в системе образования. Это ведь может стать достоянием общественности… — я сделал паузу, но директор, хоть и проявил волнение, но не спешил отвечать, так что нужно было ещё продолжить мне: — В следующий раз, Семён Михайлович, будьте, пожалуйста, осмотрительнее. Не нужно в белые ночи подъезжать на своём «Москвиче» к продовольственному складу столовой. Вы же должны знать, что окна с западной стороны общежития выходят на училище? Прямо на заезд к складу столовой. Я бы даже сказал, ровнёхонько.

А вот теперь страха в глазах директора стало больше. Это секрет Полишинеля, что директор состоит в доле с заведующей кухни училища. Вполне себе для Советского Союза обыденная вещь, к большому моему сожалению. Но это его, кажется, наконец проняло.

— Это шантаж! — выкрикнул Михаил Семёнович.

Я промолчал. Да, шантаж! Но вынужденный и, собственно, по делу. Тут бы не шантажировать, а в ОБХСС сообщить — это я пока ещё мягко действую.

Что происходит? В столовой просто-напросто оставляют мясо себе, кладя в котлеты больше, чем положено, хлеба, или в пюре плюхая больше воды, чем нужно, ну а сливочное масло… Оно честно лежало рядом с котлом, где ждало своего часа пюре. Полежало-полежало — и в конце смены в сумке на вынос. Или не доложат сахара в чай, или вообще чай забудут положить — и всё это с выражением лица «а что такого»!

Вот такие будни. Вот для чего многие так и ломятся в кулинарные техникумы. Все уже к этому привыкли.

Но директор! Это в моих глазах вдвое большее преступление, чем воровство самих поваров. Я видел прошлой ночью, как «Москвич» подъезжал к столовой, как три деревянных ящика, причём наполненных чем-то, и явно не камнями, Михаил Семенович бережно укладывал в багажник. Эту информацию я хотел бы придержать на потом, по случаю предъявить в борьбе за какие-нибудь новшества. Однако не ночевать же мне на вокзале!

— Давайте просто пойдём друг другу навстречу, — примирительным тоном сказал я. — Это временно, ну и плюсы в этом есть, я буду следить за порядком в общежитии. Так что для нас всех моё проживание выгодно.

— Живите! Но если есть возможность прописаться в деревне или в другом городе, сделайте это поскорее! — сказал директор нехотя, как сквозь зубы.

Я вежливо его поблагодарил и стремительно покинул кабинет, чтобы Семён Михайлович не передумал.

Но и закрывать глаза на то, как воруют в столовой, я не собирался. Лишь нужно ещё немного опериться, прежде чем начинать борьбу со всеми этими проявлениями. Я и так беру очень быстрый старт. Как известно, спринтер никогда не пробежит в хорошем темпе марафонский забег. Вот и мне надо выбрать темп. Но и бороться надо! Если только не поссориться со своей совестью, честью и не плюнуть на те миллионы советских людей, которые в разной степени, но неизменно пострадали от катаклизмов — то спокойно жить нынче не получится.

А мне небезразличны те миллионы людей, которые вообще не родились, потому как молодые люди не хотели «плодить нищету». Рожать, когда в стране неустроенность, не хотели.

Предстоял ещё разговор с комендантом общежития, Колесниковым Петром Мироновичем, об условиях проживания. Но для этого он сначала должен выйти с очередного своего больничного.

По словам вахтёрш, Пётр Миронович был строгим начальником, но всегда ратовал, скорее, за совесть и справедливость, чем за добуквенное соблюдение правил и законов. Мне советовали с ним по-человечески поговорить, объяснить ситуацию. А ещё подсказали дать слово, что буду следить за порядком в общежитии. Если у меня будет получаться это делать, то «Костыль», как коменданта называли здесь, обязательно пойдёт навстречу.

Детство и юность — это самые жестокие возрасты. Ребёнок или юноша часто могут обидеть человека, особенно пожилого возраста, невзирая на его заслуги. Да они, собственно, и не замечают, как жёстко проходятся по окружающим. Отсюда и это обидное прозвище «Костыль». Как я понял, Петр Миронович не может ходить без палочки вследствие ранения. А то, что он часто на больничных, так это также следствие ещё одного ранения, но уже в голову. Осколок застрял у него рядом с мозгом — неоперабельный.

Так что я уже заочно уважаю этого человека. Уверен, что договоримся.

Тем временем окончательно утвердилось штатное расписание на следующий год, мне дали преподавать сразу три предмета: всемирную историю, историю КПСС, обществоведение. Предмет «советская экономика» будет идти факультативно. Так что предполагается, что у меня на учебный год будет нагрузка более, чем в тысячу двести часов.

Это две ставки! Учитывая, что дадут ещё и кураторство, а я ещё и сам хотел взять на себя пару кружков… Кажется, с работы я и вылезать не буду. Жалко, конечно, что не будет времени на отдых. Но это ещё полбеды — ведь А для некоторых дел, связанных с основной целью, такая моя загруженность может стать проблемой.

Но это не школа, здесь проблемы все решаются очень быстро, вплоть до того, что дальше буду позволять себе записывать уроки, но не проводить их. Я не хотел бы этим злоупотреблять. Но если на кону будет стоять, например, выступление на Комсомольской конференции либо проведение парочки уроков — я, конечно, выберу конференцию. Всё равно потом найду возможность и расскажу учащимся, как и за что нужно любить Родину. Хотя иногда бывает, что любить нужно не только за что-то, но и вопреки.

Загруженность будет такой, что еще нужно найти время для решения вопросов и своей безопасности. Что там за история с шубой? Угрозы эти, и всё из-за шубы?. Нет, тут что-то другое, и мне нужно в этом разобраться до начала учебного года. Вот послезавтра и нужно выяснить… Навестить этого Витька.

— Идиоты! Кретины! Фармазоны! — кричал Илья Федорович Рощин. — Фраера рассмотреть не смогли?

Старавшийся всегда и везде отыгрывать роль интеллектуала и франта, со своими подельниками из откровенного криминала Илья вел себя под стать бандитам. Нигде Илья не позволял себе ни слова фени, но тут, с уголовниками, считал, что нужно говорить доходчиво. Тем более, что он набрал в банду необразованных сидельцев, могущих только что кулаками да стальным пером размахивать.

— Илья, ну кто его знает? Другой тоже рыжий был, — оправдывался детина Мирон. — Подошли к дверям подъезда, спросили, он ли Чубайсов, да настучали… Легонько, самую малость.

— Подъезда? Парадной! Самую малость? Всю рожу разбили. Если Чубайсов-старший начнёт молнии пускать, то и нам прилетит, он мужик суровый, но мало знает про своего старшего сына, — сказал Рощин.

Могло бы показаться комичным, что относительно молодой, только четвертый десяток разменял, Рощин отчитывает теперь мужика в годах. Причем Илья был маленького роста, даже в свои молодые годы лысоват, со смешным курносым носом.

Миронову же было под сорок лет, но повадками — словно пятилетний. Зато, что нравилось Илье, поручения Павел Миронов, он же Мирон, исполнял в точности, нужно было только доступно сформулировать задачу.

— Значит так, прижать к стенке Толю нужно. Он забросил работу, которую вел с ним я — и важные люди. И не только в шубе дело. Сделайте мне из этого фраера прежнего Чубайсова, или заставьте сказать, где нужная информация. Люди уже волнуются, — сказал Илья и, подумав, поспешил добавить: — Калечить и убивать нельзя. Девку его пока не трогайте, там отец еще тот барыга, может и в ответку пойти. Мне нужны списки. Чубайсов сам знает, какие.

Трое бандитов поплелись на выход из новой, только неделю назад снятой Ильей квартиры-склада для фарцы и направились выполнять задание — сперва узнать, куда делся Тольчик. Уже было известно, где по распределению будет работать Толик Чубайсов, так что найти предателя и вора будет несложно.

Илья считал Чубайсова-младшего предателем и вором. Предателем, потому как были уже договоренности по работе с фарцой, и теперь Илья терял деньги. Но люди, которые курируют Илью, и не только его, теряли терпение, ждали объяснений, почему Толя вдруг оставил важные дела.

Илья не знал, но Чубайсов запорол работу по подготовке к началу работы так называемого «экономического кружка». Именно на Анатолия Чубайсова возлагались надежды, что он станет подговаривать разных студентов участвовать в собраниях и семинарах, изучать экономику капиталистических стран, готовить кадровый ленинградский резерв для будущих реформ. Ну а вор тут причём? Так уже получил Чубайсов некоторые деньги для оплаты своего труда по поиску нужных молодых людей. Деньги получил, даже отчитался, что работа начата — и исчез…

Илья Федорович не знал, но уже был готов план по реализации переустройства страны. Причем это делали те люди, которым нечего было опасаться за себя, они и есть карающая длань советского правосудия. Потому, до конца не владея информацией, Илья не понимал, почему его кураторы так вцепились в эту шубу, которую должен был достать Чубайсов. Не знал толком Илья и о списке, который готовил Тольчик. Вернее, догадывался, что там должны быть имена, но для чего они… Сам Илья проворачивает сделок по фарце в неделю на пару тысяч рублей. Деньги тратить некуда, а кураторы всё не хотят отступаться от Толи. Так что точно, шуба ни при чем.

Илья Федорович подошел к телефону и набрал номер телефона Дмитрия Николаевича Некрашевича, секретаря парткома инженерно-экономического института. Именно он, Некрашевич, и раздавал задания фарцовщику.

— Рад приветствовать, Дмитрий Николаевич, — очень вежливо, снова вернувшись в привычную шкуру, поздоровался со своим куратором Илья.

— А я не рад, Илья, очень не рад, — отвечали на другом конце провода. — Что по Чубайсову? Ты нашел списки?

— Нет, я вообще не понимаю, что происходит. Словно Анатолий стал другим или память потерял. Ведёт себя не так, — объяснялся Рощин.

— Ты не понимаешь, насколько все серьезно? Или прикидываешься, не пойму. Шуба где? — выкрикнул Некрашевич.

— Шуба? А, да, понял, Шуба, — Илья тушевался в разговоре с Некрашевичем.

На самом деле, шуба, как и джинсы, которые можно было за нее выручить — только способ передачи информации и денег. Да, такая сделка была, но в шубе должны были быть вшиты списки тех студентов, или выпускников, на которых некие силы делали ставку на будущее, которых нужно было совокупить к «списку Чубайсова». Ну а в джинсах, которые нужно было передать за шубу, были деньги. Немало денег, набитые карманы и еще в коробке.

Работу по молодежи, подготавливая ее к новым свершениям, которые люди на самом верху советской власти считали неизбежными, нельзя начинать без денег. Любое студенческое собрание будет функционировать, только если на встречах будет выпивка, еда, организован доступ к фарце и в целом к сытой жизни. Вот тогда вчерашние студенты и будут заниматься тем, чтобы обсуждать, что именно нужно сделать, чтобы Советский Союз прошел период переформирования. Не было исполнителей для будущих, неизбежных реформ, и позарез нужны были кадры.

— Найди списки! — выкрикнул Некрашевич. — Твое дело по валюте все еще живо, в любой момент может выстрелить. Не забыл?

Анатолий замкнул на себе подбор людей, и теперь Илье приходилось туго. Ему самому ещё не пришло в голову то, до чего давно додумался сам Чубайсов — организовав этот кружок, его просто выкинут за ненадобностью.

— Так вы же сами с ним общались сами… — недоуменно сказал Илья.

— Он не знает о моем участии в проекте, — уже спокойно отвечал Некрашевич. — Но да, ты прав. Вел себя в крайней степени глупо. И это ПТУ… Он хитрый, он что-то задумал. Не стоит недооценивать молодых.

Создать в ЛИЭИ кружок по типу декабристского «Союза Спасения» нельзя было без того, чтобы об этом не знал председатель партийного комитета такого большого ВУЗа. Ну и в курсе должно было быть, конечно, КГБ. И привлеченных ещё нужно отсеивать по их личным качествам либо по убеждениям. Не могут слабые или, наоборот, слишком принципиальные, воспитанные идеологически верно стать флагманами будущих реформ. Нужно же брать людей «на крючок», иметь на них влияние, продвигать их дальше, вести карьеру, помогать с диссертациями. И тогда благодарные и уже подготовленные реформаторы всё, всё сделают.

В Москве такой кружок, под кураторством Джермена Михайловича Гвишиани, зятя самого председателя правительства Косыгина, начинал свою работу, а вот в Ленинграде, похоже, нечто подобное появится не так скоро, как рассчитывали, если только одно наглое рыжее лицо не заставят работать дальше.

— Шубу! Списки! Быстро! — сказал Некрашевич и бросил трубку.

Илья потер взмокший лоб. Не так давно, еще года не прошло, его прихватили за фарцу и подкинули валюту. Прихватили, но нашлись добрые люди, которые поспособствовали закрытию дела. Вот только сейчас Илья должен был снабжать фарцой людей, которых ему укажут. Молодежь покупали за шмотки и красивую жизнь, и Илья должен был все это обеспечивать, быть решалой мелких и часто грязных дел.

Но не было смысла горевать. Теперь его никто не трогает, как и людей Ильи. Он фарцует, зарабатывает большие деньги, дает зарабатывать тем, кто на него работает. Ну а остальное не должно касаться фарцовщика, не так и часто с него требуют действий. Илья думал, что у него в подчинении тупые дуболомы, но, оказывается, что и он не столь умный, что теперь играет роль марионетки.

Но кто же находится на вершине этой пищевой цепочки?

Глава 11

— Привет! — нежно, с очаровательной искренней улыбкой поздоровалась Таня.

— Здравствуй, моя красавица! — сказал я, подхватывая Таню на руки и увлекая в комнату.

— Да подожди ты, нетерпеливый!

Но я ждать больше не хотел…

Кровать купить нужно. Скрипит, неудобно. Но это осознается только после того, как чуть спадает напор страстей.

— Ну вот… здрасте не успел сказать, а уже накинулся, — сказала Таня, когда уже стала собирать одежду, разбросанную по комнате. — А мне внизу устроили, между прочим, сущий допрос. Там сидят не женщины, а чекистки!

Таня села на табуретку — и хоть с нее картину пиши. Русалка, расчесывающая свои длинные светлые волосы. Девушка была обнаженной, что предавало рисунку необыкновенную красоту и соблазнительность. И я действительно сидел на кровати и любовался.

— Не смотри на меня так, я смущаюсь, — Таня опустила глазки, но сложно было не заметить, как ей нравится моё внимание. — Так тебе из-за меня не прилетит? Меня, говорю, прямо допрашивали на вашей вахте.

— А то как же! У Никитичны — это та, что покрупнее — дочка есть. Так она хотела мне сосватать, — улыбаясь, сказал я.

— А теперь к тебе будут хуже относиться, потому что я есть? — наивно спрашивала девушка.

— Они добрые женщины, мстить не будут, — сказал я и нехотя первёл взгляд на часы. — Давай быстренько одевайся. К нам гости через полтора часа придут, а у нас ещё ничего не готово!

— К нам? — полным надеждой голосом переспросила Таня.

— К нам, — не стал я отказываться от своих слов.

А ведь оговорочка-то была, и не подготовленная. Я начинаю привыкать и ощущать Татьяну своей женщиной. Ну, да нам двоим хорошо, так чего теперь кручиниться и зазря тратить свои мыслительные ресурсы. Всё же хорошо, легко и без взаимных обид, ссор!

— Давай готовить — не хочу, чтобы сказали, что я у тебя неумеха какая. Ой, — воскликнула Таня. — Так того, что я принесла, мало будет на четверых.

— Вот. А еще умаслить вахту нужно. Тут так принято, если у семейных праздник, то выносят что-то вкусное вахтерам, чтобы те забыли зайти и потребовать тишины, — со смешком сказал я.

— Я в магазин! — тут же сказала Таня.

Но я остановил её жестом.

— Нет. Всё есть, а чего нет, я найду кого попросить сходить в гастроном, — умилялся я рвению Тани и ее беспокойству, чтобы не уронить лицо, как хозяйке.

В Советском Союзе многие хозяйки были такими кулинарными искусницами, что на загнивающем западе и вообразить себе не могли бы. Вот как француженка смогла бы приготовить мясо по-французски, если в магазине куплено не столько мясо, сколько кости под видом мяса? А, слабачки! Всё можно! Главное иметь остро заточенный нож, чтобы отделить от кости немного того мяса, которое случайным образом к ней прилипло при разделке. Как некоторые говорили… из некоей субстанции сделать конфетку.

Вот чем-то похожим занимался теперь и я. Уже была почищена картошка, любезно подаренная мне девчонками-соседками. Кровяная домашняя колбаса ждала своего часа, как и изрядный кусок копчёного сала с мясной прослойкой. Это всё мне тоже хотели вручить за красивые глаза, но, уходя, я оставил четыре рубля в коридоре. Думаю, что такой обмен для деревенских девчонок более чем выгоден.

Нарезав картошку тонкими кругляшами и обмазав небольшим слоем майонеза, сверху я выложил лучок кольцами, посолил, поперчил. Ну, а потом мелкими ломтиками на противень легло и мясо, с таким тщанием отделенное мной от костей. Всё же я утрирую, и мяса в мясе было чуть больше, чем костей. Потом ещё немного майонеза из круглобокой стеклянной банки, чтобы сухим блюдо не было, а сверху я всё засыпал сыром, который только что меленько покромсал ножом. Просто тёрки ни у кого не нашлось.

И оливье. Этот салат в планы не входил, но когда Таня показала, что она принесла с собой, я решил, что оливье нам не избежать — значит, будем наслаждаться. Пользуясь возможностью, я отправил одного из парней с этажа повыше, раз уж забрёл на этаж с девчонками, в магазин. Надежды на то, что он сможет купить в салат хороший горошек, к примеру, венгерский, не было. Но какой-нибудь горошек купить же он должен? Такова стояла задача у парня — оплачиваемая, между прочим. Пятьдесят копеек «за ноги» — не так уж и мало.

— Прям семья! — улыбнулся я, наблюдая, как споро работает ножом, нарезая овощи, Танюша.

— Медработник за операционном столом, — пошутила Таня.

Она была в белом халате и с упоением маньяка крошила овощи, прямо жутко стало. Страшная женщина! Вдохновляет!

Таня пришла ко мне в роскошном вельветовом платье, этаком сарафане коричневого цвета. Готовить в таком наряде было, конечно же, не с руки — у блузочки рукава длинные, со шнурком. Но в общежитии всегда найдётся какой-нибудь халат. Кастелянша должна по правилам работать только в халате, вот один из ее халатов кумушки Тане и дали. Так что Таня стояла теперь в белом халате и представлялась то маньяком (особенно после того, как на неё брызнул тепличный помидор), то хирургом то становилась какой-то домашней, уютной. Неужели девчонка добилась того, что я стал её воспринимать не как нечто мимолётное, временное и в обязательном порядке преходящее, а как свою? А может быть, и да!

Об этом я ещё обязательно поразмыслю, и обстоятельно.

Пока думать поулчалось только о том, что девушка она привлекательная. Один минус — блондинка, блонд я никогда не любил. Ну так и сам же рыжий. Ненавижу рыжих! А хозяйственная! И папа её — человек далеко не последний в Ленинграде. Я узнавал, Четвёртая станция технического обслуживания автомобилей, открывшаяся в Ленинграде всего лишь полгода назад, считается наиболее оснащённой, там самый качественный ремонт легковых автомобилей. Стоит ли объяснять, что такое в Советском Союзе быть начальником станции ТО? В Ленинграде уже сейчас автомобилей более ста тысяч, а станций — всего четыре! Так что начальник станции — везде желанный гость, тем более, пока с коррупцией ещё не научились бороться.

Стёпа с Настей пришли вдвоём, будто выжидали минута в минуту, стоя за дверью. И комсомолка, и бывший десантник смущались, как дети малые, даже случайных взглядов в сторону друг друга. Ну ладно, Настя — ей ещё только двадцать три года стукнуло. Степану же тридцать три, а ведёт себя сегодня как мальчишка.

— Садитесь, гости дорогие, чем богаты, тем и рады! — я, на правах хозяина, брал инициативу в свои руки.

Стол пришлось взять в соседнем блоке, ещё два стула там же попросить. Только так и уместились. Интересно, а была ли у того Чубайсова, тело которого я занял, в жизни хоть раз такая ситуация, когда гостей некуда посадить, вернее, не на что? Чтоб этому паразиту пусто было в его Израилях и Ниццах!.. В Ротердам ему, через Попенгаген!

— Вот это пир! — первым на заставленный яствами стол отреагировал Степан.

Он принес с собой банку икры, а также взял вина — хорошего, грузинского, киндзмараули. Не для себя, Степа теперь не пил. Но нам как раз зашло. Пить крепкие напитки и я не хотел, хотя бутылку молдавского «Белого Аиста» и прихватил на всякий случай. Но вот из вина мне удалось достать только две бутылки «Букета Молдавии». Такое ощущение, что в магазин недавно был завоз из Молдавской ССР.

Настя… Она была очень интересной. Одета в приталенное платье, которое, скорее, было модным в прошлом десятилетии, но сидело на девушке так, будто Настя в нём родилась и с ним же взрослела. Красивая девка, и ножки такие… Нужно будет прямо сказать Степе, чтобы меньше робел, а бойчее действовал.

— Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую… — пел я песню, не сводя взгляд с Тани, у которой увлажнились глаза.

Слушали все, причем я отчетливо слышал, что и за дверью толпятся верные слушательницы. Так что даже спел следующую строчку чуть громче, чем нужно. А вот на проигрыше, специально сделанным мной, сказал:

— Степа, ну я не могу танцевать, гитарой занят, так ты пригласи Настю!

Чуть захмелевшая всего от бокала вина Настя сама схватила кавалера за руку и увлекла в край комнаты. Не особо стушевался и десантник, беря ситуацию в свои руки. Вот и хорошо…

— Откуда песни? — чуть ли не хором спросили все мои гости.

— Где-то слышал, — сказал я и поспешил сменить тему: — Ну как, в бутылочку играем?

— Я тебе поиграю! — сказала Таня и шутливо ударила меня в плечо. — Целовать только меня можешь!

— Ну да ладно, я пошутил, — сказал я, понимая, что цели отвлечь от вопроса об авторстве песен достиг.

Я не собирался приписывать себе авторство. Просто не нужно. Достаточно было того, что я их песен пою. Кроме того, что это просто неправильно, тут ведь как знать — вполне возможно, что песни уже написаны, но лежат в столе и пять, и десять лет, чтобы когда-нибудь выстрелить. И тут я такой… «Надо подкачаться, надо, надо». Хотя такое «произведение» вряд ли когда-нибудь могло быть написано в Советском Союзе.

Мы много говорили. Настя, оказывается, занималась танцами, причем даже собиралась становиться танцовщицей, если бы не родители. Так что она даже станцевала для нас, и мы с удовольствием похлопали. Я наблюдал за её бодрыми па и думал: может, ей кружок танцевальный организовать? Девчонки точно пойдут.

Гости засобирались по домам только в одиннадцать часов, и Степан не слушал возражений, предлагая проводить Настю. Отличные люди. Я даже вижу их своими соратниками. Осталось только убедить, что мое видение будущего СССР — правильное.

А потом… Ну, мы уже почти семья… Таня осталась у меня на ночь, ну а кумушкам на вахту я передал икры и еще немало чего, чтобы сделали вид, что ничего тут не происходит. Смогут ли сдержаться?

— Ты что-то сказала своим родителям? — спросил я, когда проснулся по будильнику, чем разбудил и Таню, для удобства спавшую на второй кровати. — Опять прикрылась Катей?

— Чего в такую рань поднялся? — сонно прищурилась она.

— Зарядка, режим. Ты поспи еще. Так как оно, как там говорится… шнурки в стакане? Родители, в общем, волноваться не будут? — сказал я, завязывая самые настоящие шнурки на кедах.

— Отец в командировке в Москве, мама поехала к бабушке в Петрозаводск. Так что можем несколько дней пожить у меня, — сказала Таня, потягиваясь.

— Нет, в примаки не пойду. Я мужчина, я решаю, не могу иначе! Да и чем тебе здесь плохо? Ванна, туалет, в целом, достаточно просторно. Половина ленинградцев живёт намного хуже — сказал я, надевая тренировочные трусы и майку.

— И после такой ночи ты ещё пойдёшь на турник? — с лукавством в глазах, но искренне удивилась Таня.

— Пойду. И даже не один, — сказал я, целуя девушку.

И действительно, толпа ребят уже ожидала меня на выходе из общежития. Я выходил по времени, а вот ребята, да и девчата, собрались, видимо, загодя.

— Предупреждаю всех, что мы вышли не на прогулку, а на усиленную зарядку! — строго сообщил я собравшимся.

Но всё-таки сегодняшним ранним утром строги быть не выходило.

Что-то мне подсказывало, что серьёзной тренировки лично у меня сегодня не выйдет. Нужно будет разработать программу, чтобы на всех времени хватало, возможно, придётся даже устраивать две зарядки, для разных групп. А тут ещё столько девчонок, и каждая вторая была уже с накрашенными ресницами, с помадой. На тренировку, если так прикинуть, вышли две трети женского контингента общежития. Не хотелось мне быть тем объектом, в который девчонки будут влюбляться. Очень это… хлопотно.

— Светлана, — обратился я к одной девчонке, имя которой уже знал. — На тебе после тренировки — составить списки тех, кто будет и дальше заниматься. Обращаюсь ко всем, после тренировки, когда вы примете душ, а о том, чтобы дали горячую воду, я договорился, жду всех в актовом зале. А теперь все за мной! Бегом марш!

Я бежал на стадион и чувствовал себя гусем-вожаком. Бегу такой весь из себя важный, а следом гусиный выводок семенит. Так-то можно было бы, конечно, и другое сравнение придумать, что сзади меня бегут курочки и цыплята. Но тогда кто я, получается? Не-е-ет, второе сравнение мне нравится меньше.

— Три круга вокруг стадиона! — прокричал я и своим примером показал направление дальнейшего забега.

Стадион тут был небольшим, наверное, вдвое меньше, чем стандартное футбольное поле. И оказалось, что для более полусотни ребят на круге пространства будет маловато. А в общежитии проживает всего двести двадцать три учащихся. Чуть ли не пять раз по пятьдесят. Что если большинство из них решит заниматься по утрам? Тут подумать надо, вопрос же только в правильной организации.

А в целом это было бы просто отлично! Со временем назначил бы ответственных, разбил бы на группы. И пока одни будут бегать вокруг стадиона, другие могут заниматься на турниках, третьи на брусьях, четвёртые — делать групповые упражнения. Так что всё решаемо. И уже то, что в выходной день на зарядку вышло больше пятидесяти человек — это мой успех.

Что же, идти на радио или в газету, предлагать сюжет? Почему бы и нет! Как только зарядки станут системными, можно пробовать начинать пиарить свое имя. Буду мелькать иам да сям правильными делами и нужными словами, заметят.

— Я в душ! — сообщил я Тане, когда вернулся с зарядки.

— Я видела вашу зарядку в окно. А что это у тебя там так много девчонок было? Мне уже ревновать? — вроде бы и в шуточной форме, но с очень серьёзным взглядом спрашивала Таня.

— Пошли со мной в душ, там и расскажу! — отшутился я, но имел серьезные намерения.

Кое-что в душе рассказать, кое-что в душе совершить.

Таня стала себя вести уже более свободно, не так зажималась, а тоже брала на себя инициативу в этом прекрасном деле. Инициатива… Вспомнился мне некстати первый секретарь райкома комсомола. Интересно, насколько он поощряет такую инициативу, когда комсомолка, принимая душ с комсомольцем, берёт инициативу, и не только её, в свои руки? Думаю, что товарищ Трушкин подобные инициативные действия одобряет! По крайней мере, об этом красноречиво говорит присутствие рядом с ним эффектной дамы на должности второго секретаря райкома комсомола.

— А я сегодня так счастлива, Толь! — сказала Таня, когда мы уже собирались на выход.

— И я! — сказал я.

Прислушался к себе и понял, что абсолютно не слукавил.

— А как думаешь, есть шанс, что Настя и Стёпа будут вместе? Они вчера как уходить собрались, даже держались за руки! — спросила Таня, закрывая все свои прелести комбинацией.

— А тебя их разница в возрасте не пугает? — спросил я.

— А чего это должно меня пугать? Сами пусть решают. Да и как говорится: любви все возрасты покорны, — сказала Таня, подумала и решила добавить: — Я, конечно, с таким взрослым не стала бы. Разница в возрасте в десять лет — это, наверное, много.

— Ты сама себе противоречишь, Танюш.

Я мысленно усмехнулся. Знала бы девочка, что сейчас в рыжей голове находится разум далеко не мальчика, но мужа! Но нужно ли ей это знать? Нет, о том, кто я есть на самом деле, знать не должен абсолютно никто.

Ещё в первую неделю после своего пробуждения в новом теле я много думал о том, что, может, всё-таки стоило бы прийти в контору, каким-то образом набиться на встречу с самим Андроповым и выложить ему всю подноготную, все свои знания, что япринес из будущего. Я понимал, что при этом стану подопытным зверьком, что мозг мой будут обследовать, а меня не выпустят за пределы больничной комнаты в какой-нибудь загородной психиатрической больнице. Я задавался вопросом: пошёл бы я на такое самопожертвование ради большой великой цели? Признаться, до конца я так себе и не ответил. Наверное, если бы знал точно, на все сто процентов, что моя жертва не будет напрасной, то всё-таки пошел бы. Но никто не даст сто процентов, тем более, что мне ли не знать, что в деле реформ и судьбе Чубайсова очень видную роль сыграло КГБ. Так что же? Открываться тем, кто все это устроил?

Я выбрал другой путь — длиннее, но вернее.

— Куда пойдём? — спросила Таня, заканчивая наводить красоту. — Тьфу!

Девушка смачно плюнула в маленькую плоскую коробочку с тушью и начала интенсивно размазывать щеточкой получающуюся чёрную жижу. Тушь под стать городу. То есть, лучшая, как и сам Ленинград.

Тоже упущение Советского Союза. Чтобы все жили в мире и созидании, прежде всего, нужно умаслить женщин. Будут довольны женщины — и удовольствие от жизни, да и от милых дам, получат мужчины. А советская косметическая промышленность в этом сильно уступала загнивающему западу.

Но Тане выглядеть прекрасно это никак не мешало.

— Давай пройдемся вдоль Фонтанки, оттуда на Английскую набережную — и потом по Невскому, — предложил я маршрут.

Был, конечно, сразу же раскритикован коренной жительницей Ленинграда, но поход по Невскому проспекту в экскурсионной программе мы оставили. Будучи коренным москвичом в прошлой жизни, я всячески восхвалял в Москву и считал именно этот город самым красивым в России. А теперь у меня смешанные чувства. Есть и в Ленинграде душа, шарм и красота, история. Как бы не больше, чем в Первопрестольной.

Мы ходили по улицам Ленинграда, просто наслаждались отличным днём, поедали уже по третьей порции мороженого. Можно многое критиковать в Советском Союзе, но есть то, что в СССР было лучшим в мире — космос, балет и мороженое.

— Будет дождь, — посмотрев на небо, уверенно сказала Таня.

— Эка невидаль, в Ленинграде — и дожди! — отшутился я.

Казалось, что если где-то дождь должен пройти, то это будет обязательно Ленинград. Ко всему привыкаешь, вот и я привык к моросящему дождю. По крайней мере, пытаюсь себя убедить, что привык.

— Да нет! Сильно ливанёт! — пугала меня Таня. — Может, в чебуречную, на Маяковского? Или уже не успеем? Эх…

Я мысленно подбил свои барыши. На кармане оставалось семнадцать рублей с копейками, и если бы не подъёмные как молодому специалисту, которые я всё ещё никак не получу, то я бы и не знал, как прожить.

Наверное, именно это и имел в виду мой отец, когда, прогоняя из дому, ухмыльнулся и сказал — мол, через пару недель я сам вернусь домой с поклоном и с извинениями. Надо будет более серьёзно отнестись к своим тратам и стараться жить по средствам. Пока мне и на работе платят лишь среднюю зарплату от ставки. А это в месяц сто двадцать рублей, до которых ещё чуть меньше месяца. Продать, что ли, какие-нибудь свои джинсы? Шмотки-то барские.

Как заработать деньги, я примерно знал. Но многое сводилось к тому, что мне тогда нужно было включаться в противозаконную деятельность, чего я всемерно хотел избежать. Вот экспроприировать у какого преступника — это я не считал зазорным, но наживаться на простых советских гражданах не был готов.

Или, например, производить и продавать — пока это нелегально, но мне не кажется преступлением, не вступает в конфликт с совестью человека двадцать первого века. Реализация ряда задумок займёт немало времени. Так что пока всё равно нужно жить по средствам.

— Это про ту чебуречную, в которую только вход — три рубля? — спросил я у Тани.

Конечно, она меня поняла — мы же вчера стол сооружали, а это тоже траты.

— Меня там знают, мы с папой часто ходим туда обедать, — весело сообщила мне девушка.

Чебуречная на Маяковского только называется чебуречной. На самом же деле это заведение общественного питания Ленинграда было одним из престижных. Там собиралась богема, артисты, отпрыски статусных родителей. Фарцовщики также облюбовали это местечко. И, кроме того, что здесь можно было поесть действительно очень вкусных, славящихся на весь Ленинград чебуреков, всяких котлет, выпить, как говорили, настоящего кофе с «наполеоном».

— Вот же ведьма! — с доброй интонацией, усмехаясь, сказал я.

Дождь начинался. Причём, это и вправду не был какой-то моросящий нудный дождик — нас ожидал настоящий ливень.

— Бежим! — сказал я, когда вода обрушилась на нас, словно из ведра.

Мы забежали в телефонную будку, ещё пока никем не занятую. Но подобное укрытие долго пустовать не могло. Мы с Танюшей были не единственной парой, которая прогуливалась по Невскому проспекту. А спрятаться в телефонную будку — это ещё и романтично. Места мало, можно прижаться друг к другу. Мы, конечно, уже наприжимались, но молодым ведь всегда мало. Мы закрыли за собой дверь, и обнял Таню, согревая.

— Я понимаю, что мы обо всём договорились. Что я у тебя временная… — прозрачным голосом начала говорить Таня.

— Не надо, — сказал я, уже предполагая, что дальше может последовать.

— Надо! — жёстко сказала Таня и добавила уже дрожащими губами. — Ну, пожалуйста!

Что тут скажешь? Пусть произнесет то, что считает важным.

— Я люблю тебя… — сказала Таня, будто в омут с головой окунувшись.

— Вот видишь. Неловко. Ведь я не могу сказать того же. Мне с тобой хорошо, даже очень. А как в дальнейшем жить-то, мне непонятно, — сказал я почти ей на ухо.

В будке было тесно.

— А я большего от тебя и не жду, — грустным голосом сказала Таня.

— Эй, прекращай грустить. Давай лучше целоваться! — сказал я и прильнул к устам моей Тани.

Дождь как резко начался, так и в одно мгновение закончился. На дорогах образовались глубокие лужи, ходить по ним в кедах было не очень удобно, а Тане — хоть снимай босоножки да иди босиком. И так, и так ноги намокнут.

Чебуречная на Маяковского была просто-таки забита. Наверняка, это прошедший дождь и новая туча, несущая очередной ливень, заставили людей прятаться здесь.

— Мест нет! — сообщил швейцар.

Да, здесь был даже швейцар. Я достал из кармана приготовленную трёшку, чтобы дать её грозного вида старичку, но мне было сказано:

— Всё равно мест нет!

Пусть в этот раз швейцар и сказал это с какой-то грустью, всё же не хочется терять трёшку, но отказ прозвучал твёрдо. Неловкая ситуация, когда ты с девушкой, но не можешь оказаться суперменом, который войдёт в любую дверь, проломится в любой ресторан. Я подумал уже показать швейцару пятирублёвую купюру, как последний аргумент, но в дело вступилась Таня.

— Передайте Артуру Вадимовичу, что пришла дочь Калужного, — сказала девушка.

— Мне не нравится идти под твоим именем, — жёстко сказал я.

— Ну это же просто зайти в заведение, — сказала Таня, пожимая всё ещё мокрыми плечами.

— Я не стану закрываться именем твоего отца, — выделяя каждое слово, сказал я.

— Как скажешь, я не хотела тебя обидеть, — сказала Таня,.

— Тольчик, Таньчик! — услышал я знакомый голос.

— Лида… — полным грусти голосом сказала Таня, посмотрев на меня. — Сказка закончилась? Она искала тебя, спрашивала. Хочешь? Иди к ней, я не пойду.

— Глупышка. Нужно же держать фасон. Пошли подойдем, обнимемся, покажем, что мы вместе — и в пышечную сбежим, — сказал я, беря Таню за руку и направляясь к Лиде и той компании, что ее окружала.

Навстречу вышел незнакомый мне парень, весь в джинсе, с модными шузами.

— Тольчик, старичок, ну куда же ты подевался? Сам же приглашал на собрание «Экономического кружка», да не сказал когда. Я подогнал парней, будут, наши с тобой единомышленники, — говорил смутно знакомый мне парень.

И смотрел как-то странно, будто с намёком.

Глава 12

— Ну же, Толик, как будто не узнаёшь! — говорил парень, поворачиваясь при этом в разные стороны, будто бы я по по ушам или по затылку должен был его узнать.

— Эдик, отстань от Тольчика. Я и сама соскучилась по своему поклоннику. Анатолий Чубайсов, а ну-ка признавайся, ты всё ещё любишь меня? — заигрывала со мной Лида.

— Нет, Лидок, те дни, когда я любил тебя, ушли в небытие, растворились, как утренний туман, — сказал я без грана сомнений, а Таня, державшая меня за локоть, сильнее его сжала.

Явно моя боевая подруга растерялась. Меня же заинтересовал этот Эдик. Получается, что я, то есть мой реципиент, уже начинал свою деятельность по созданию того самого «ленинградского кружка»? В прошлой жизни я многое разузнал о деятельности Чубайсова, в том числе и о том, как он начинал свой путь предателя и вора.

Кружок, послуживший стартом для рыжего подлеца, должен был начать свою деятельность через полтора-два года, в 1979 году. Видимо, я, как следователь, в прошлой жизни всё-таки чего-то не учел, не узнал. Хотя копал как крот. И теперь в этом направлении нужно было работать.

Тем более, что я-то хочу создать свой «Ленинградский кружок». Раз ему суждено быть, пусть он соберётся, и я проконтролирую это.

Само собой разумеется, что ценности, которые будут педалироваться в таком объединении, будут другими, нежели в печально известном «кружке» из иной реальности.

Спасти СССР можно и нужно. Необходимо! Даже американская аналитика говорила о том, что Союз развалить экономически просто невозможно. Так что есть предположение, что американцы не учли находчивость и рвение антисоветчиков внутри Союза. Они, как оказывается, очень старались. И если начинать противодействовать этой раковой опухоли уже сейчас, ставить всякие подножки предателям, то, может, им и не удастся? Точно не получится.

— Так что? Вы все-таки вместе? — сказала с усмешкой Лида, буравя глазами Таню.

Её это явно уязвило.

— Вместе! — сказал я. — И счастливы. А ты не горюй, Лидок!

— Молодец, Танечка, добилась своего… — сказала Лида, а Таня опять ничего не ответила.

Почему Таня ведет себя так странно, я пока не понял. Стушевалась из-за присутствия Лиды? Татьяна даже пряталась за меня, как будто от опасности.

Я не мешал ей — за мной, как за каменной стеной. Я погладил Таню по руке и вернул усмешку Лиде.

— Ну и рада за вас! — сказала Лида, в голосе которой я не услышал особенной радости. — А что завтра делаете? Поехали на залив! Погода теплая, можно даже будет попробовать искупаться.

Я посмотрел на Таню.

— Хочешь поехать? — спросил я свою девушку.

— Поехали, — тихо сказала Таня.

Хм, интересно. Я-то ожидал, что Татьяна откажется, раз это общество так её подавляет — а я еще подумаю, может, и самому тогда съездить. Но девушка соглашается. Да, это и ее компания, правда, насколько я знаю, Таня старалась не бывать там, где Лида, но в остальном моя девушка общалась со всеми. Я вот только Эдика не видел, даже и не слышал о нем раньше.

Причём я тут уже далеко не первый день.

Вот почему я хочу поехать на этот пикник, и сам, даже и без Тани, согласился бы особо не раздумывая — это Эдик. Нет, я не того… мне Таня нравится! Но кружок… После того, как я очнулся и понял, как я, во всех смыслах, попал, то сразу стал строить планы, как не дать появиться в будущем тому самому зловещему «кружку», который сыграл свою роль в развале Советского Союза и в разграблении народа в девяностые.

Правда, пока отвлёкся на другие дела, но своё становление — думал, что в запасе у меня не меньше года.. А тут… Эдик спрашивает, когда уже СЛЕДУЮЩЕЕ собрание. Выходит, времени на то, чтобы набрать себе баллов и сколотить команду, просто нет.

Нужно всё выяснять, как говорится, пока горячо, и для поиска информации вполне подойдет и отдых на природе. Тем более, что кому же не хочется шашлыков? Еще бы мяса где купить…

— Тогда завтра в восемь мы заедем за тобой. В общежитие, — Лида подчеркнула это слово голосом, показывая осведомленность о моем нынешнем положении. — Таня, а за тобой куда приезжать? Или вы живете вместе?

Таня замялась, и я проследил направление ее взгляда. Эдик… Она то и дело бросала взгляды в сторону этого парня. Я прислушался к себе… Нет, не ревную. Уверен, что я интереснее, чем этот мажорик. Если это не так, и Таня считает иначе, то такая женщина мне не нужна. Оправдает её в таком случае только то, что я рыжий. Ненавижу рыжих!

— Мы будем вместе ждать вас у общежития. Заезжайте! — сказал я и поспешил покинуть компанию.

— Тольчик, так вы войти хотите? Я договорюсь! — с явной усмешкой вслед выкрикнула Лида.

— Не нужно, Лидок, за меня договариваться, сотрешься, — отбрил я её пожёстче.

А нечего пробовать меня задевать.

Дальше мы шли молча. Я посчитал, что Таня, если ей есть что мне сказать, скажет сама. Нет — и ладно. Мне и без разборок прекрасно живётся. Больше заботили иные вопросы.

Меня не отпускали мысли о том, что существование «Ленинградского экономического кружка» вообще-то было бы невозможным без поддержки партии и даже КГБ.

По факту такой кружок в иной реальности возник к 1979 году, и там настолько вольно и жестко критиковали советскую систему — не только экономики, но даже идеологии — что без серьезной поддержки извне точно не обошлось. И у меня в иной жизни даже были свидетельства о том, что КГБ прикрывало деятельность вольных экономических кружков как в Ленинграде, так и в Москве. Но реальная поддержка от силовиков появилась уже после смерти Брежнева.

— Ты чего молчишь? Чего такая грустная и задумчивая? И почему ты так скоро согласилась на эту поездку?

Таня дёрнула плечиком. Ладно, это мы и так выясним. Я выдал более конкретный вопрос, от которого так просто не увильнёшь:

— Это ты рассказала им, где я живу — и что ушел из дома?

Мы зашли в пышечную и уже поедали вредные, но такие вкусные пышки.

— Я сказала только Катьке… Прости. Разве это большой секрет?

— Нет, не такой и большой. Ну, а грустная чего? Ревнуешь меня к Лиде? — спросил я, отпивая напиток, гордо называемый здесь кофе.

— Нет… Ты никогда не спрашивал, кто у меня был до тебя. Хотя знаешь, что был. Это Эдик, — потупив взгляд, говорила Таня.

И такое у неё сделалось выражение лица, будто бы она совершила страшное преступление. Я и так понял, что не первый, не упрекал этим. Да и девушке всё-таки двадцать один год вот-вот стукнет. Чего мне ворошить ее прошлое? Или здесь старые чувства всколыхнулись?

— Тогда у меня вопрос: ты сейчас чувствуешь к нему что-нибудь?

— Неприязнь я к нему чувствую, — отвечала Таня. — А согласилась я пойти потому, что теперь ты со мной, а не с Лидой. Пускай все видят, что мы вместе. А ты ещё на гитаре им сыграешь, и Лидка косу свою жевать станет от досады.

Я уже подносил ко рту очередную пышку, обильно сдобренную сахарной пудрой, но передумал, положил на блюдце. Хватит углеводов.

— Таня, это ребячество — себя так вести. Тебе должно быть наплевать на мнение Лиды, Эдика, да и всех остальных. А я не собираюсь быть приглашённым клоуном, который будет развлекать толпу, чтобы тебе потом сказали, какая ты молодец, что меня в компанию привела, — с металлом в голосе сказал я.

Похоже, назревала первая ссора. Или можно считать её второй — учитывая обмен мнениями до того, как подошёл этот Эдик?

— Ну прости меня. Ты же… Толь, ты раньше меня не замечал, а по Лидке вздыхал. А она подначивала меня постоянно, издевалась. А сейчас ты — мой, — взмолилась Таня.

— Детский сад, штаны на лямках, — усмехнулся я.

Ссора, похоже отменялась. Как тут ругаться, когда так смешно?

Дальше прогулка наша не задалась. После встречи с Лидой, Эдиком и с той компанией, что стояла у чебуречной, я всё больше пребывал в раздумьях. Таня, видимо, считала, что таким образом я проявляю ревность — специально от неё отмораживаюсь. Наверное, даже чувствовала себя виноватой. Я же лишний раз терзать девушку нравоучениями не стал. Потом на студентах отрвусь.

— Ты всё-таки обиделся? — спросила Таня. — Может, мне сегодня поехать ночевать домой?

— Нет, не нужно. В наших отношениях ничего не поменялось, — сказал я. — Если у тебя следующий экзамен тоже автоматом и с родителями нет проблем, то оставайся у меня.

Мы подходили к общежитию. Было всего около пяти часов вечера, я планировал оставить Таню на хозяйстве, чтобы приготовила ужин, а сам собирался провести хорошую силовую тренировку на стадионе. Пышки с сахарком надо как-то нивелировать.

— Отец! — испуганно ахнула Таня и развернулась, словно собираясь убегать.

— А ну, успокойся! — потребовал я. — Ещё не хватало, чтобы ты бегала от своего отца. И я не буду от него бегать. Нужно нам уже поговорить. Я еще удивлен, что твой отец не заинтересовался мной, когда ты просила его починить для меня машину.

— Он… да ты не понимаешь… — сказала Таня и чуть было не заплакала.

— Если ты сейчас сбежишь, то сделаешь только хуже. Учти, что придётся признаться, что ты ночевала у меня, — сказал я.

Я посчитал, что врать не стоит. Конечно же, отец Тани может узнать, где провела ночь его дочка. И лучше уж прямо и честно сказать в глаза своему вероятному тестю, что Таня была со мной, чем врать. А то и я поступлю, как трус.

— Пошли! — сказал я, взял Таню за руку, и она, будто безвольная кукла, поплелась за мной.

Бежевые «Жигули» шестой модели стояли прямо у крыльца общежития. Самый модный из всех отечественных автомобилей на сегодняшний день! Правда, выбирать пока особо не из чего. Но даже мне, на склоне лет любителю больших тачек, «шестёрка» показалась внешне отличной машиной.

Проходя мимо, я заглянул вовнутрь. Так и есть: рычаг переключения передач с розочкой — советская классика. А еще водительское и пассажирское кресла застелены обрезками от паласа с бахромой. Наверное, чтобы, не дай Бог, не вымазать или не прожечь салон. Курить в машине, да так, чтобы это видели все участники дорожного движения — отдельный шик.

Интересно, а директор СТО автомобилей тоже стоял в очереди на покупку этого автомобиля? Вот почему-то я уверен, что не один работник станции технического обслуживания не останется «безлошадным», а какую-никакую, но машину имеет. Не тот случай, как в поговорке — про сапожника без сапог.

Я первый переступил порог входа в общежития и опешил. Я-то думал, что прямо здесь, на вахте, увижу грозного мужика, желающего убить меня голыми руками. А увидел…

— Мама? — спросил я очевидное.

Да, на меня смотрела мама — подошла, но не обняла, а расставила руки, стоя ко мне спиной, но лицом к мужчине, в самом углу, за вахтенным столом. Волчица защищает волчонка? Значит, мама тут, на вахте, уже познакомилась с отцом Тани — и не слишком хорошо познакомилась, тот ей чем-то угрожал.

— Клавдия Егоровна, да не буду я трогать вашего сына, — голосом крайне уставшего человека сказал мужчина.

— Не посмеете! — чуть ли не выкрикнула мать.

Отец у Тани был невысокого роста, с начинающейся лысиной, при этом он явно уделяет некоторое внимание физическим упражнениям, так как выглядит скорее не на свои 43 года, а как бы не на 35 лет, несмотря на проплешину на голове. Одет мужчина был также не по-стариковски. Протёртые, но явно качественные джинсы, тёмно-коричневая вельветовая куртка — можно сказать, стиляга.

— Мама, я могу и за себя постоять, и тебя защитить, — сказал я, подходя к отцу Тани.

Хорошо, что руку не успел подать, а то оконфузился и смолчать не смог бы, если б Александр Ефимович, как звали отца Тани, не пожал её.

— Ах вот ты где! — будто меня не замечая, выкрикнул мужик, направляясь к Тане, застывшей на пороге.

— Александр Ефимович, не могли бы Вы сперва со мной поговорить? — сказал я, когда понял, что иначе буду проигнорирован.

А ещё не хотелось бы допустить, чтобы отец ударил свою дочь. В таком случае я был бы обязан вступиться за Таню. Но насколько плохо моё вмешательство в дальнейшем скажется на родственных отношениях? Так что лучше я возьму оборону на себя и стану отстреливаться.

— Если вы не против, не будем лишний раз тревожить женщин, а поговорим с вами, как мужчины, — нарочито спокойным голосом сказал я.

— Мужчины… Женщины… Молокососы еще… — сказал отец Тани и обратился к моей маме: — Клавдия Егоровна, дождитесь, пожалуйста, нашего разговора.

Я указал направление комнаты, где мы могли бы поговорить. В своё жилище Александра Ефимовича я, по понятным причинам, не повёл. Там шаром покати, не совсем хорошо даже для вчерашнего студента. Так что разговор начался в так называемой комнате отдыха технического персонала, где уборщицы, вахтёры, слесаря-сантехники могли обедать, ну или высиживать своё рабочее время подальше от глаз начальства.

— Она же глупая девочка. Воспользовался тем, что любит тебя? Зачем испортил мне дочку? Она уже ночует не дома, врёт, один экзамен сдала на четвёрку, до этого все пятёрки в зачётке были, — вполне резонные претензии выставлял мне отец Тани.

Уж так получилось, что в прошлой жизни у меня собственных детей не было. Однако, был период в моей жизни, когда я жил с женщиной, у которой было двое детей. Хотел заполучить семью в полном комплекте. Тогда не срослось, жена не выдержала конкуренции с моей работой — или моей увлечённостью службой. Но некоторое время я занимался воспитанием падчерицы, тем более, что она сама была девочкой податливой. Александр Ефимович — ещё очень сдержанный человек. Я бы на его месте рвал бы и метал.

— И настолько серьёзно ты относишься к моей дочери? Мы уже обсудили с твоей мамой вероятность, что можем породниться, — сказал потенциальный родственничек и стал пристально смотреть за моей реакцией.

Я был невозмутим. Браком меня не испугаешь, это не приговор суда. Некоторые мужики даже утверждают, что жизнь есть и после ЗАГСа. Не все им верят, а некоторые так и все считают таких сектантами. Но такое мнение существует.

— А не сильно всё-таки спешите? Обижать Вашу дочь я не намерен. И мы взрослые люди, разберёмся со своими отношениями, — предельно жёстко сказал я.

— Мальчик, а ты знаешь, сколько у меня возможностей? — с угрозой в голосе спросил отец Тани.

— Догадываюсь. Но языком запугивания вы не добьётесь ровным счётом ничего, — предельно жёстко сказал я.

— Как минимум, я могу закрыть её дома, — сказал потенциальный тесть.

— И рассоритесь с дочерью, а меня получите в недоброжелатели, — уже спокойным голосом отвечал я.

— Тебя? Который, словно маленький мальчик, разругался с родителями и ушёл в общежитие жить? — делано рассмеялся Александр Ефимович.

— Так и есть, меня, — сказал я.

Отец Тани некоторое время буравил меня взглядом, я же смотрел на него ровно, взгляд не отводил.

— Когда машину забирать на ремонт, зятёк? — неожиданно для меня спросил Александр Ефимович.

— В понедельник можно. Буду очень признателен, это машина не моя, но за ремонт заплачу, — отвечал я.

— Прежду чем платить, ещё нужно посмотреть, что можно сделать с той машиной, — Александр Ефимович встал со стула, ударил себя по коленям и сказал: — После сессии Таня уезжает вместе с нами на юг отдыхать, и потом её не будет в Ленинграде до конца августа. Вот и проверите свои чувства. А пока — никаких ночёвок. Если вдруг Таня беременная… Не посмотрю ни на твоего отца, ни на тебя. Придушу голыми руками. На этом разговор закончен — я всё сказал.

— Я повторю… Угроз не нужно, я не пугливый, Александр Ефимович. И я буду рад, если Таня будет беременной. Вы, как отец, вправе её увезти, но пока этого не произошло, я хотел бы видеться с Татьяной, — сказал я.

Отец Тани посмотрел на меня изучающим взглядом. Что-то там себе хмыкнул и сказал:

— У неё в понедельник последний экзамен. Пускай готовится. В среду жду тебя на ужин, поговорим. За машиной пришлю завтра людей. Я правильно понимаю, что это машина бурсы?

— Так и есть. И я только за то, чтобы Таня продолжала учиться только на отлично, — сказал я, протягивая руку Александру Ефимовичу.

— Экий ты серьёзный, — сказал отец Тани и пожал мне руку.

Получается, что завтра я всё-таки поеду на пикник без Тани. Может, оно и к лучшему. Увидит Танюша Эдика, да ещё и Лиду — снова будет нервничать и расстраиваться. А мне там не только отдыхать да индюков по углам разводить, мне всё же нужно поподробнее узнать, чем таким занимался до моего появления этот рыжий негодяй Толик.

Если экономический кружок уже действует, то он просто не заметит потери одного из своих бойцов, то есть меня. Я должен знать, как минимум фамилии тех, кто уже посчитал себя декабристом и наделил правом что-то решать за будущее Великой державы.

Мы вернулись с Александром Ефимовичем на вахту. Там уже дружески беседовали мама и Таня. Выходит, что без меня меня женили. Нет, конечно, главное, что сейчас всё мирно и никто в драку уже не лезет. Всё встанет на свои места со временем. Если Тани не будет в Ленинграде полтора месяца, сто раз всё может измениться. А пока пусть все думают, что всё хорошо. Впрочем, оно так и есть.

— Таня, не нужно меня больше обманывать, что у тебя экзамены сданы автоматом. Послезавтра у тебя серьёзный экзамен, а ты со мной ни одной книжки не откроешь. Так что жду тебя в гости в понедельник, а в среду я приглашён к себе домой, — прощаясь, говорил я Татьяне, стараясь проговорить всё скороговоркой, успеть, пока девушка не разрыдается.

— Какая замечательная девушка, Толя, ты просто молодец! Такая семья! — как только от крыльца общежития тронулась новомодная машина, мама решила высказать своё отношение к ситуации.

— Не нужно, мама. Я это сказал Александру Ефимовичу, скажу и тебе: мы с Таней должны сами разобраться в своих отношениях, — сказал я и посмотрел на женщину, наверное даже признательным взглядом.

Даже не представляю, как ей влетит, если отец узнает, что она ко мне приехала. Да ещё и сумки привезла, полные еды — после такого-то скандала дома.

— Как отец, как брат? — спросил я, что должен был.

— Толя, может, ты помиришься? — умоляюще спросила мама.

— Я не сам уходил из дома, меня выгонял отец. Так что если он выгонял, то он должен и позвать. И ты не расстраивайся, мама, от этого я же не стану любить тебя меньше, — говорил я, несколько привирая.

Не могу я сказать, что люблю эту женщину. Всё же она не моя мать, хотя мне её по-человечески и жалко, да и некоторым уважением уже проникся. По крайней мере, уже за то, что она искренне любит всю свою семью. Но вот то, что разбаловали они с Аркадием и моего реципиента, и брата — это упущение. Розгами, видать, воспитывать надо было! Может, и страну тогда не развалил бы рыжий сынок.

Хорошо ещё, что появился я.

— Я возьму сумки, которые ты принесла. Сделаю это только потому, что не хочу, чтобы ты через полгорода обратно тащила такую тяжесть. Но больше приносить мне еду не надо. И денег тоже не возьму. Если я самостоятельный, то должен быть самостоятельным во всём, — говорил я, в этот раз не жалея нервов женщины.

Я понимаю её порыв, но что же выйдет? Я не стал прогибаться под отца и хлопнул дверью, а потом тайком принимаю от матери еду и деньги, как какой-то паразит? Эгоистично это и подленько.

Насыщенный выдался денёк на разные эмоции. Есть несколько способов, как отвлечь себя и просто не думать не о том, что сегодня то и дело вокруг меня плачут женщины — а тут ещё и свадьба замаячила.

Некоторые считают, что достаточно приложиться к алкоголю, чтобы забыть все невзгоды и переживания. В прошлой жизни я пробовал — фигня способ, или же я был слеплен из другого теста.

Так что сейчас я, выбирая способ гораздо лучше, быстро поднялся к себе в блок, переоделся в спортивное и отправился на стадион. Через десять минут моих занятий ко мне присоединилось человек пятнадцать, и я и парней с девчонками погонял, и сам дал себе неплохую нагрузку. В общем, отвёл душу.

Глава 13

Утром, когда я уже успел и сделать зарядку, и принять душ, подъехали две машины: зелёного цвета двадцать четвёртая «Волга» и «Жигули» первой модели.

— Тольчик, а ты один? Без Тани? Правильное решение, — первой из машины вышла Лида.

Следом за ней, к моему удивлению, вышел Матвеев. Это тот самый Матвей, с которым я уже имел не самое приятное общение — за Лидку он тогда на амбразуру и лез, только совершенно зря.

— МОЯ девушка сегодня не может поехать, — сказал я, направляясь к машинам в сторону Матвея.

Я знал, что Матвеев тоже из непростой семьи, что он пробовал учиться в нашем институте. Но то ли связи не помогли закончить, то ли родители оказались достаточно принципиальными, что не стали помогать своему отпрыску закончить обучение. Хотя в Советском Союзе было и такое понятие, как незаконченное высшее. Вот оно у Матвея и должно быть. А там уже насколько хватит возможностей у родителей, чтобы пристроить своего хулиганистого сынка в приличное местечко даже и без диплома.

— Ну, будет тебе, Тольчик. Я на место Тани не претендую! — радостно сказала Лида, беря меня под руку. — Я на свое место претензии имею.

Матвей попытался обжечь меня волчьим взглядом, получил в ответ не менее обжигающий взгляд. Причем зыркнула и Лида, после чего парню оставалось только сесть обратно в «копейку», на пассажирское место.

— Ты не обращай внимания на Матвеева, мы с ним всё выяснили. Не без твоей помощи, между прочим, — сказала Лида, плотнее охватывая мою руку. — Навалял ты ему, вправил мозги. Ну и хорошо.

Я выдернул свою руку из цепкого хвата девушки, замечая, как на крыльцо общежития вышла Никитична и осуждающе покачала головой. Думает, наверное, что я поехал изменять Тане.

— Эдик едет? — спросил я, не замечая парня.

Если Эдуарда Мальцева не будет, то и мне, по сути, нечего делать на таких пикниках. Это ведь Мальцев про кружок заикнулся, к нему я и ехал, чтобы расспросить и узнать хоть что-то, что поможет понять текущую ситуацию по «Ленинградскому экономическому кружку».

— А он уже на месте. Мы ж к нему на дачу и едем. Места в машине мало, примешь красивую девушку на колени? Товарища своего, одногруппницу, — спрашивала Лида, когда мы подходили к зелёной «Волге».

— Красивую девушку на колени возьму. А где она? — сказал я, усмехаясь.

— Кто — она? — спросила Лида, не до конца поняв моего сарказма.

Поморщилась, покуксилась и поняла, что я сказал.

— Хам ты, Тольчик, — обиженно сказала Лида, усаживаясь на заднее сиденье.

Места здесь на самом-то деле хватало, я был четвёртым пассажиром, не считая водителя. А «Волга» внутри просторная, вместительная.

— Чубайсов, а сумку свою мог бы положить в багажник, — пробурчал недовольного вида водитель.

— Так встал бы, открыл багажник, — сказал я.

— Да пошли вы все! — проявлял явное недовольство тот.

— Я рад тебя видеть, Артурчик, — сказал я, узнав в парне своего одногруппника.

С Артуром Тарасовым мы писали диплом у одного научного руководителя. Так что я был с ним знаком чуть ли не ближе, чем с Лидой.

— Поехали уже! — сказала Лида, беря на себя роль командирши.

Недовольство Артура я понял сразу, как только мы отъехали от общежития. Сидящий спереди парень, которого я в первый раз видел, зажимал между ног открытую бутылку шампанского, того самого, советского. Водитель ещё больше занервничал, когда эта бутылка стала ходить по кругу, а девчонки, Лида и Вера, которые сидели со мной на заднем сидении, изрядно прикладывались к горлышку.

— Зануда! — сказала Лида, когда я отказался от эстафеты с шампанским.

— Кто-то же должен оставаться адекватным! — ответил я.

— Ой! — на очередном глотке машину немного подбросило на яме, и часть шампанского вылилась на мастерку Лиды.

Она передала бутылку, быстро расстегнула молнию, выгибаясь, чтобы снять мастерку.

— И что, не поможешь? — спросила Лида, обращаясь ко мне. — Девушка просит ее раздеть, а он сидит… Ну и мужчины пошли…

Я молча взял за рукав и помог стянуть олимпийку с надписью «СССР» с идеального тела Лиды. Кажется, она вообще специально облилась — теперь Лида была в обтягивающей майке и без лифа.

Отец Тани что-то говорил о том, что нас с ней ждёт испытание долгим расставанием? Хоть и слишком жёсткий и горячий, а умный человек. Что-то мне подсказывает, что испытания уже начинаются. Нужно придумать, как отбиться от Лиды. Ну и при этом узнать у Эдика всё, что он знает об экономическом кружке. Но что-то мне подсказывает, что первая задача, связанная с назойливой Лидой, может оказаться сложнее, чем расспросы Эдика.

Усадьба… Вот куда мы приехали примерно через час пути. Даже по меркам будущего, когда возле крупных городов как грибы после дождя росли коттеджные посёлки, дача родителей Эдуарда Мальцева выглядела внушительной.

Дом построен в русском стиле, но именно стиле — это точно не хата деревенская, а целый терем из идеально ровных, круглых, залакированных брёвен. Дом был двухэтажным и на вид имел не меньше, чем семь комнат.

Здесь же, в пятидесяти метрах от дома, стояла большая баня, в которой тоже явно могли расположиться на ночлег пять, а может, и больше человек. Она была размером с немалый деревенский дом. Вообще тут всё по уму, как я заметил: хозяйственная постройка с пристроенным гаражом, две больших беседки, зона отдыха с лавочками под тенистыми садовыми деревьями, ну а чуть подальше и огород.

Родители Мальцева, как видно, не брезговали и приусадебным хозяйством. Наверняка занимались самоубеждением, что тот факт, что они иногда ковыряются в земле и высаживают лучок с петрушкой, делает их неотъемлемой частью большого советского трудового народа. Ну а то, какие хоромы они отстроили явно не на честно заработанные деньги — это уже вторично. Хотя не буду наговаривать на людей. Всякое было в СССР. Я же не знаю, может, отец Эдуарда — серьезный функционер, и дача ведомственная. Вряд ли, все же…

Среди ворья мало людей, которые готовы признать, что они преступники. Эти часто ратуют за то, что воровство есть не что иное, как акт справедливости. Тянет рабочий проволоку с завода, обмотав её вокруг своего тела и прикрыв пальто, и думает — что раз его лишили прогрессивки, так он должен обязательно своё добрать.

Мы споро стали вылезать из машин и разгружаться. Я почти не участвовал в этом процессе, стараясь поговорить с чуть захмелевшими девчонками. Я не только, да и не столько, пялился на выдающиеся формы Лиды, которая так и норовила привлечь меня своими выпуклостями, сколько старался расспросить девчонок, чем и как занимаются родители Эдуарда.

Ага, ясно. Отец Эдуарда — снабженец… Всё, даже не нужно узнавать про мать.

— Только не нужно, как в прошлый раз… Пошли курить, и всё — не заткнуть вас было, всё о своем кружке спорили и на нас не обращали внимание. Отдельно соберетесь, а сейчас давайте без этого, — сказала Лида.

Удивительно, но и она, и её подружка Вера, что сидела со мной на задних пассажирских местах в «Волге», были осведомлены о том, что есть некий кружок по интересам, куда входят разные, чаще всего, не самые неустроенные молодые люди. Сокрушались, что их в это благородное собрание не принимают, мол, исключительно мужской кружок. А они, видите ли, не только красивые, но и чертовски умные!

Когда в прошлой жизни я разрабатывал Чубайсова, то его деятельность до начала восьмидесятых годов у меня вызывала намного меньше интереса, чем тот период, когда он уже начал обрастать всеми своими связями и возможностями, что сделали из него могильщика Советского Союза. Ни о каком Эдике там речь не шла.

Возможно, он был лишь проходной фигурой на пути к «дерьмократическому» будущему? Просто забыли Эдика по дороге. Или же парень в какой-то момент испугался и соскочил с узкой дорожки.

Но теперь именно он был для меня ключиком к тем длинноруким людям, кто всё это замутил.

Из того, что я узнал пока это собрание кажется каким-то увлечением, не совсем серьёзным, просто компанией умных парней, отпрысков далеко не последних в Ленинграде родителей. Более всего пока мне это собрание напоминает студенческие клубы по интересам, как в западных университетах.

Ведь для поддержания интереса достаточно создать ореол таинственности, романтики, показать молодым амбициозным людям, что от них может хоть что-то зависеть в будущем, посулить обеспеченную будущность.

Не все будут обеспечены — но это реально для небольшой компании в человек в двадцать. Да и не только в будущем, а прямо сейчас. Дарить или продавать не за дорого дефицитные или импортные шмотки. Вроде как, открыть для будущих реформаторов этакую «Берёзку», магазин, где всё можно приобрести за фантики, заменяющие иностранную валюту. И сложно представить себе молодого человека, который не польстился бы на такие условия жизни.

Так что это одновременно и иезуитская хитрость, и качественная организация, система, похожая на сетевой маркетинг, когда можно привести друга и получить за это блага. Так что недостатка в адептах нового пути развития Советского Союза не будет. Тем более, если прикрываться цитатами из собраний сочинений Ленина.

Читал я книжку бывшего президента Российской Федерации, ещё одного могильщика Советского Союза, Бориса Николаевича, не к столу упомянутого, Ельцина. Так он в 1991 году писал о том, что ни о каком капитализме даже не помышляет, что лишь идёт ленинскими заветами по воссозданию в новых условиях экономической системе НЭПа. Такой по книге выходил коммунист, что прямо веришь. Веришь в то, что лжец отчаянный. Ведь уже через полгода после выпуска этой книжонки он говорил совсем другие слова.

Любитель пьяных танцев под оркестр в этой реальности может прослыть, если выживет, конечно, плагиатором.

А если говоришь о каких бы то ни было реформах в экономике, то, кроме как прикрываться ленинскими словами и выражениями о новой экономической политике, говорить, по сути, и нечего. Так что этот нарратив придётся брать на вооружение и мне. Ведь если переборщить и давить в сторону артелей по примеру сталинских, слушать будут с опаской — а значит, и не услышат.

Партийная номенклатура сейчас содрогается перед именем Иосифа Виссарионовича Сталина. Ведь того, что сейчас творится, Сталин не допустил бы.

А может быть, уже и остаётся только действовать методами инквизиций, массовыми сожжениями еретиков? Выжечь калёным железом, устроить террор откровенному ворью, чтобы заняться перераспределением общественных благ и на этой основе создать новое общество? Получается, я новый революционер. Экономический Зорро!

— Не-е-е, Тольчик, так дело не пойдёт, — из раздумий меня выдернул сам Эдуард. — Чего, старик, нос повесил? Рядом с тобой такие комсомолки, а ты грустишь и не пьёшь!

— А я уже и член партии, — похвалилась Лида.

— Лида, а ты — член? — решил пошутить ещё один персонаж, Сашок.

— У грузина спрашивают, — воспарил духом и я, понимая, что должен становится в этой компании своим, иначе смысла не было ехать. — Скажи, Гиви, а кем ты работаешь? Вожу членов суда. Кем-кем? Вожу членом туда-сюда.

Все заржали. Хорошо, когда бородатые, покрытые сединой анекдоты так живо воспринимаются. Но я при случае и свеженькое что-нибудь могу.

— Узнаю дружище Чубайсова! — воскликнул Эдуард, примеряющий на себя роль тамады, ну, или радушного хозяина.

Мы сидели во дворе, в большой беседке, где стоял массивный дубовый стол с лавками, человек так на двадцать, не меньше. Да и беседка была длинной и широкой. Здесь же рядом стоял большой мангал с красивыми ножками, украшенными железными розами. Такие мангалы, однако, в магазине не купишь! Это явно по доворённости умельцы делали, в обед на каком-нибудь заводе. Это, конечно, только для имущих. Неимущие, если решили пожарить мясо на углях, будут, скорее, использовать кирпичи, на худой конец вобьют рогатины над костром.

— Ну раз Тольчик решил развеселить нас анекдотом, то и я скажу, — вызвался Сашок, которому, как было видно, очень хотелось понравиться компании.

Парень старался изо всех сил. И не сказать, что без результата. Он смотрелся весьма остроумным и активным.

— Опять о какой-то пошлости скажешь, Сашко? — без намёка на осуждение, скорее, даже с надеждой спросила Вера.

— Скажу, но это тебе на ушко и наедине, — нашёлся Сашок. — Так вот, спрашивают у сантехника: а по какой статье ты сидел? По политической, — отвечает он. Вопрошающий с недоумением посмотрел на сантехника. А тот и говорит: пришёл я в Кремль унитаз чинить, да и сказал хозяевам, что в Кремле вся система прогнила.

И все заржали ещё пуще прежнего. Молодец, Александр, не знаю его фамилии, одним политическим анекдотом дал мне больше понимания, чем остальные за полтора часа чесания языками. И никто его не одёрнул. Уже не боятся ничего, считают модным ругать страну, в которой живут. И вот эта мода с этими людьми ворвётся в политику уже скоро.

— Так выпьем же! — провозгласил Эдуард.

Я налил в свою рюмку боржоми, но в этот раз был уличен.

— Ты чего не пьёшь? — возмутилась Лида.

— Спортом занялся. Но можете не беспокоиться, дури у меня хватает и так, без водки, — попробовал я отшутиться, но меня не поняли.

Пришлось потратить ещё минут пять для того, чтобы с шутками и прибаутками, но всё же настоять на своём и не начинать алкогольное возлияние. Компания слегка нахохолилась, особенно когда я категорически не захотел пробовать ни кубинский ром, который привёз Матвеев, ни виски, которым угощал хозяин поместья. Чего я в том виски не пробовал! Самогон!

Но ребята быстро отвлеклись от моей несговорчивой персоны.

— Всё, товарищи, курить! — провозгласил Эдуард, извлекая из кармана красную пачку Marlboro. — Кого сигаретой угостить?

Курить иностранные сигареты вызвались девять человек. Только я и, к моему удивлению, Лида отказались участвовать в этом священнодействии.

— Порядочной девушке, как я считаю, не пристало курить, — сообщила мне Лида.

— Порядочной? Тогда чего ты не куришь? — подначил я Лиду.

— Хам! — снова провозгласила девушка и, быстро, прыжком переместив свою задницу ближе ко мне, добавила. — Но таким, Тольчик, ты мне нравишься куда больше.

— Я сам от себя в восторге! — сказал я, продвигаясь по скамейке на выход из веранды.

В прошлой жизни до определенного возраста я курил, как паровоз. Бросил лишь за пятнадцать лет до своей смерти, посчитав, что никотин мне всё-таки чуть меньше важен, чем возможность продлить собственную жизнь. Сердце уже тогда начинало давать сбои.

Но курить можно не любить, а вот курящих игнорировать не стоит. Это же краткосрочная, на одну или две сигареты, но стая. В прошлом бывало так, что за столом в кабинете начальника отдела никто не мог предложить внятных версий по преступлению (особенно из тех, что уже на карандаше у начальства). А в курилке следаки, порой, фонтанировали идеями, расслабляясь и не боясь показаться глупыми или, наоборот, слишком инициативными. И срабатывало, следствие выходило из тупика.

— О, товарищ Чубайсов собственной персоной пожаловал в наше скромное общество! — провозгласил Эдуард.

Если Матвеев «зацепился языками» с Артурчиком, водителем «копейки», не пьющим, так как ему еще везти нас домой, и общался в стороне, то другие парни и девчонки, Вера и Раиса, курили рядом с мангалом. Мясо, купленное явно не с прилавка магазина, уже скворчало на шампурах и заставляло всех исходить слюной. М-м! Соскучился я по шашлыкам…

— Анатолий Аркадьевич, — скорее, в шутливой форме, чем официально, обратился ко мне Эдуард. — А могли бы мы в свой кружок взять Александра Александровича Травкина?

Вот она, ещё небольшая крупица информации по работе с молодёжью, при подготовке её к будущему развалу Советского Союза.

— А разве нет у нас правила, по которому никто не должен знать о существовании кружка? — строго спросил я.

Чуть не ляпнул цитату из одного из моих любимых фильмов из прошлого — «Бойцовский клуб». «Первое правило бойцовского клуба — никто не должен знать о бойцовском клубе!» — так звучала фраза из фильма по книге Чака Паланика.

— Отойдём? — серьёзным тоном спросил Эдуард.

Мы отошли в сторону, в направлении Финского залива, от которого веяло прохладой и солоноватым воздухом, который дополнял шармом и без того прекрасное место, чуть шевеля макушки могучих сосен.

Похоже, что начинается разговор по существу. Я чувствовал себя Штрирлицем, которому нужно, как и в фильме, много думать, прежде чем произнести хоть слово. И тогда Эдик тут — кто? Борман? Мой враг? Тот, с кем мне предстоит бороться?

Глава 14

— Ты же сам говорил, что нам нужен кто-то из молодых журналистов, который что-то понимает еще и в экономике. Нужно же привлекать редактора для будущих статей? — раскрывал мне ещё некоторые карты большой игры Эдуард Мальцев.

Я уже настроился больше слушать, общаться лишь общими фразами, чтобы лучше узнавать своего врага. Да, эти ребята пока для меня могут оказаться и приятелями. Ведь сами они не успели сделать чего-то плохого, а их родители всё равно постепенно, но неуклонно уходят в прошлое, будущее же остаётся за такими вот Эдиками или Сашками. Я почти уверен, что если им в голову вложить немного иное, не кормить светлой идеей капитализма как рога изобилия, то не пропащие же они люди.

— Проверить нужно ещё парня, послушать его. Одних анекдотов недостаточно, — сказал я.

— Толя, но наш кружок — не антиправительственный, мы не против Советской власти. Мы за то, чтобы Советский Союз преобразился. К чему нам все эти замашки подпольщиков-революционеров? — Мальцев задал вполне грамотный вопрос.

Вот ещё одно доказательство, что я прав. Те, кто сейчас в кружке, еще не догадываются, что им предстоит рушить Советский Союз. Странное ощущение. Словно одного непризнанного художника в Вене встретил и пожалел. Нет, жалеть нельзя. Того художника нужно душить сразу же, пусть и за будущие преступления. А вот Эдика, Сашка?.. Мало ли, может, они стали в будущем хорошими людьми? Ведь в команде Чубайсова их не было в к середине следующего десятилетия.

— И всё равно. Меньше распространяться. Зачем подставляться? — настаивал я на своём. — И не дыши ты на меня дымом!

Эдуард так задумался, что курил мне прямо в лицо. Причём я слегка уворачивался, а дым всё равно шёл на меня. Хоть, как в детстве: скрутить дулю и тыкать ею со словами: «куда дуля, туда дым».

— Нужно делать следующее собрание. Ты как будто самоустранился, без тебя предыдущее собрание было сорвано, просто пришли те, кого я только и знал, а по твоему списку почти никого и не позвал, — возмущался Эдуард.

Он говорил уже не в полный голос, а только шептал мне на ухо.

— И где вы собирались? — спросил я.

— Как где? В институте, в подсобке возле актового, — недоумённо ответил Эдуард, посмотрев на меня, будто в первый раз видел.

— Это понятно, — отмахнулся я, будто не сам уточнял. — А вот если бы собираться вот так, как сегодня, у тебя на даче…

— Так собирались и так, на даче… На моей и на твоей, — Эдик с ещё большим недоумением посмотрел на меня. — Толя? А с тобой всё нормально?

— Всё со мной хорошо, — в задумчивости ответил я.

— Не всё, ты какого хрена с парткомом Некрашевичем разругался? Он закрывает глаза на наш кружок, а ты с ним в войнушку играешь! — голос Мальцева стал жёстким.

— А ты что со мной так разговариваешь? С Некрашевичем — это мои вопросы. А ты лучше отвлекись от баб и составь список всех тех, кто был на предпоследнем собрании. С моими и с твоими членами кружка, — добавив металла в голос, требовал я.

Вот интересно, так с ними рыжий общался или нет? Как говорилось в одном сериале про русского разведчика, который вот уже как четыре года самый популярный в Советском Союзе: Штирлиц никогда так не был близок к провалу. И в голову сразу хлынули анекдоты про Штирлица. Это в тему. Будет чем бравировать в компании Ленинградской золотой молодёжи.

— Толя, но ведь все списки у тебя, — уже с некоторым подозрением сказал Мальцев.

— И они у меня дома. Сам же знаешь… Домой мне ходу пока нет. А поиск парней нашего кружка нужно начинать уже сейчас. Ну, так ты составь список тех, кого знаешь, а дальше я буду разбираться, — решительно, не показывая никакого своего волнения, сказал я.

— А, ну, если так… Нет, ты как хочешь, а со своим батей мирись. Я понимаю, что ты нашёл местечко, куда можно баб вводить, я бы и сам комнату в общаге снял, чтобы там… Но на что ты жить будешь? На зарплату? — сказал Эдуард и громко рассмеялся.

Недаром в легендарном фильме Гайдая «Бриллиантовая рука» так прозвучало самое страшное проклятие: «чтоб ты жил на одну зарплату». Советская номенклатура, словно дворянство, становится закрытой кастой наиболее обеспеченных людей, пробраться в которую пока ещё можно, но не так и легко. И живут партийцы не на зарплату, особенно такие, как родители Эдика.

— Всё, отложим разговор! — поспешил сказать Эдуард, но под моим значительным взглядом пояснил. — Лидок сюда идёт. Ты это, старичок, как говорят, уже живёшь с Танькой? А после того, как ты навалял Матвею, Лида его отшила, мол, теперь они только друзья. Тягает, правда, повсюду этого бугая молчаливого… Так что, старичок, если я попробую с Лидкой?

Я даже немного поморщился.

— Не за мясо на базаре торгуемся. Подумай о списках. Пошёл бы прямо сейчас и написал, кого знаешь, — сказал я.

Да, грациозно, словно на подиуме, в красных резиновых сапожках, в короткой желтой юбке, которая меньше скрывает, но больше позволяет рассмотреть, плыла будущая жена Анатолия Аркадьевича Чубайсова. Если бы только кто-то или что-то не решил жестоко пошутить, вселяя мой разум в тело моего главного врага из прошлой жизни! Но губа у рыжего была не дура. Лида — деваха что надо! Проблемная она только. Подобной идиллии и соглашательства, как у меня с Таней, с Лидой не будет. Эта мадемуазель явно будет требовать к себе особого внимания. Просто не останется времени для чего-то еще.

— Мальчики, ну это совсем неприлично. Все уже накурились и вернулись, а вы здесь шепчетесь, — Лида попробовала по-хозяйски взять меня под руку, но я вывернулся.

И так пересудов будет очень много, ещё Тане объяснять… Надо всё-таки и об этом думать, по крайней мере, пока. Потом ещё договоримся — ей Танюше стоит доверять мне или принять как данность, что могу проказничать, но все равно к ней вернусь.

Главная же цель, по которой я нахожусь здесь в этом имении, реализовывается. Если бы не поехал, то вряд ли узнал бы столько информации о том, что всё уже на старте и готовятся те силы, которые приложили свою руку к развалу великой страны. Умные люди затеяли всё это, если рассмотрели в таких, как Эдик, людях будущих могильщиков Союза.

— Как там шашлыки? Я видел, что вы везли гитару, может, уже пора кому и спеть? — постарался я надеть маску своего донельзя чувака.

Мы вернулись к столу, причём Эдик занял моё место на скамейке между Лидой и Верой. Что-то мне подсказывало, что полноватая и внешние не особо привлекательная Вера вряд ли была объектом внимания хозяина дачи. Мне было даже забавно посмотреть, как будет развиваться дальнейшее действие.

— А ведь умеем приготовить шашлык и без Арутюняна! — жадно поедая мясо, заметила Наташа Ростовцева, ещё одна девчонка из компании Ленинградской золотой молодёжи.

Эта девушка была словно настоящий профессиональный разведчик в стане врага. Я сейчас не говорю о каких-либо бойцовских качествах или про выдержку и особый склад ума. Ведь одним из главных качеств разведчика должна быть незаметность! Вот Наташу и не замечали. Если присмотреться к внешности девушки, то тот, кто захочет увидеть в ней красавицу, определенно найдёт те гармоничные, яркие черты лица, особенности фигуры, которые смогут показать, что Наташа — симпатичная девушка. Но и тот, кто будет стремиться увидеть в Ростовцевой лишь серую мышку, вряд ли разочаруется.

Невысокая, ни блондинка, ни брюнетка, русоволосая без выдающихся форм, но которых достаточно, чтобы в ней определить сформированную девушку, Наташа по большей мере молчала, пассивно принимая ухаживания Артурчика. Видимо, один из наших водителей на что-то рассчитывал, подливая в бокал девчонке шампанское.

— Эдик, а ты баню натопил? — спросила Наташа, с каждым бокалом всё более становившаяся более разговорчивой.

Наверное, тот закон, когда с каждой выпитой рюмкой для мужчины сидящая с ним за одним столом женщина становится всё привлекательнее, работает несколько иначе. Не потому, что он пьянеет, и вот у него уже и глаза в кучку. Скорее, дело в том, что женщина становится развязнее. Вот только Наташе это отнюдь не шло.

Все посмотрели на Ростовцеву, не скрывая своих ухмылок. Наверное, парни уже нарисовали в своих головах картину древнеримской оргии. Не думаю, правда, чтобы нечто подобное могло произойти, но пофантазировать всегда хочется Хотя хочу со всей ответственностью заметить: в СССР секс есть. Проверено опытным путем!

— Наташка, а что, париться будем прямо голые? — похотливо заметил Артурчик.

— А что, есть чего стесняться? — заметила Лида.

Она словно ринулась в бой, как фехтовальщик — наверное, опасавшаяся потерять своё амплуа самой отвязной девчонки.

— Мне? Мне — только чем хвастаться! — горделиво выпалил Артурчик, и все рассмеялись.

— Вот видите, — заметил я. — Не обязательно пить водку, чтобы быть хвастуном и сильно преувеличивать. Как свои размеры, так и свои способности.

Все рассмеялись, Артур же ожёг меня взглядом, но уже скоро и сам улыбался. Типичная компания молодых людей, у которых уже завершается стадия полового созревания, но которые так до конца и не понимают, что с этим делать. Дети с развитыми половыми признаками. Наверное, поэтому самые большие глупости и совершаются при вступлении во взрослую жизнь.

Мясо было действительно сочным и вкусным. Может, только слегка переборщили в маринаде с уксусом. Почему-то в этом времени уксусом шашлык обязательно сдабривают. Может, потому, что хорошее мясо сложно купить и нужно запах забить? Не в этом случае, тут стол богатый — но привычка, видно, неистребима.

Я также поехал на дачу к Эдику не с пустыми руками. Мама расстаралась и привезла мне много разной еды, одному мне было столько не осилить, а тем более — в жару. Холодильники в общежитии хоть и были, но один на целых два этажа. Как несложно догадаться, там не было пустого места, да и хранить тот же венгерский сервелат или курицу в общедоступном холодильнике — означает сразу с ними попрощаться. Коллективизм по отношению к холодильнику работал безотказно, всё ушло бы на съедение студентам. И это уже даже перестали считать воровством, просто будто само собой по ночам кое-что из холодильника пропадало. Домовой старается, не иначе.

— Так что насчёт бани? — уже завёлся Артурчик и никак не хотел отказываться от идеи.

— Сейчас растоплю, — сказал Эдик, но сам не спешил покидать стол.

— Ну прямо-таки, не голые же? — испуганно спросила Вера, но в ответ все промолчали.

Парни надеялись, Наташа сама идею подкинула, Лида же не может отступать.

Чтобы избежать неудобных разговоров, все набросились на мясо, при этом, даже забывая подливать в рюмки алкоголь. На общем фоне выделялся только Матвей. Он всё ещё сидел хмурым, буравя меня взглядом и украдкой поглядывая на Лиду.

— Анекдот! — выкрикнул, будто опомнился, Сашко. — Приходит муж домой, а там любовник в постели с его женой. Дура, кричит муж. Там в магазине апельсины выкинули, а ты здесь глупостями занимаешься!

Все заржали, аки кони. Но для современности анекдот даже для меня звучит смешно и интересно. Вокруг дефицита много крутится юмора, на злобу дня. Тут или ворчать, или уж насмешничать.

— Разговаривают два приятеля, — решил и я оставаться в центре внимания. — Когда будет коммунизм, я куплю себе самолёт. Зачем тебе самолёт? — спрашивает его приятель. Ну как, зачем? — отвечает тот. Вдруг в Москве будут давать финскую колбасу? Я раз — сел и полетел.

И вновь смех и обиженный взгляд Лиды. Я-то отсел от неё, а моё место занял Эдик, который так и норовит поухаживать за дамой, но Лида холодно принимала знаки внимания хозяина дачи.

Насколько же был прав Александр Сергеевич Пушкин, когда писал что женщина начинает ценить мужчину, когда мужчина перестаёт ценить женщину. Это, конечно, не вполне по тексту, но истина, бесспорно. Насколько я понимаю, моего реципиента Лида не особо жаловала, ей нравилось ухаживание Чубайсова, доставляло удовольствие то, как он терялся в её присутствии. А теперь девочка понимает, что её игрушка уплывает к другой. Значит, другая девчонка рассмотрела ещё что-то во мне, чего не удалось увидеть Лиде? Вот и приглядывается девушка, выискивая всё хорошее, отвергая всё плохое, и досадует. Хотя, как по мне, единственное, что есть во мне ужасного, что я рыжий и что Чубайсов. Ненавижу рыжих! Вот с тех пор, как я всё узнал про Чубайсова, рыжих и ненавижу!

Я решил несколько закрепить результат создания образа коммуникабельного парня. И пока Сашко набирал воздуха для провозглашения нового анекдота, я снова выдал свой.

— Штирлиц шёл по улицам Берлина и нарвался на сук. Шли бы вы, девочки, домой, — сказал Штирлиц. — Война всё-таки.

И вновь смех, и вновь задумчивые взгляды от девчонок. И всё-таки в это время живут впечатлительные, не избалованные юмором люди, даже в таких развязных компаниях, в которой я сейчас нахожусь. Кстати, об этом можно поразмышлять. Я любил всякие передачи юмористические, причем… даже как-то и стыдно признаваться, но юмористов девяностых смотрел, не говоря уже о КВН или других передачах. Немало шуток помню, приходилось запоминать, чтобы стараться быть весельчаком в редких компаниях.

— Всё — я курить и топить баню, — сказал Эдик, вставая из-за стола. — Лидок, составишь мне компанию?

— Ага, нашёл себе подносчицу дров? Или ты рассчитывал затянуть меня в баню и воспользоваться моей девичьей наивностью? — колко отвечала Лида. — Вон, Матвеева возьми, он парень рослый и сильный.

Даже такой немудрёный комплимент возымел действие на парня. Матвеев поспешил встать и тут же вызвался помогать Эдуарду. Какой же он всё-таки великовозрастный ребёнок!

Правда, тут мы все немного отвлеклись. Я не знаю, как расслышала телефонный звонок Наташа, я, например, ничего не слышал.

— Эдик, это что, телефон звонит? — спросила Ростовцева.

Мальцев посмотрел на часы, чертыхнулся.

— Я же должен был отзвониться родителям, — бросил он и стремглав побежал в дом.

Так, на секундочку… На даче, километрах в сорока от Ленинграда, пусть даже немного меньше, телефон! В то время, когда жители города стоят в очереди, у семейства Мальцевых — телефонная линия на даче! Как по мне, этот факт перекрывает даже само наличие такой шикарной дачи.

У меня сразу же созрела идея позвонить Тане. Она точно должна быть дома, так как завтра экзамен, еще, наверняка, на домашнем родительском аресте, так как уличена была отцом в порочащих девушку связях — по мнению родителя, конечно, порочащих. На какой бы позитивной ноте не закончился мой разговор с отцом Тани, наверняка, для любящего родителя было неприятно узнать, что твоя дочь уже не малышка, которую на руках качаешь и колыбельные поешь, что она созрела для того, чтобы эти колыбельные воспроизводить уже для своих детей.

— А Танюша хвасталась, что Тольчик красивые песенки играет ей на гитаре. Когда был в меня безумно влюблён, мне песни не играл, — заявила Лида.

— И Саша красиво играет, — поспешила заявить Вера, которая, видимо, положила глаз на молодого журналиста.

— Пойду покурю и спрошу у Эдика про гитару, — заявил Артурчик, выскальзывая по лавке из-за стола. — Наташка… Я уже мыслями с тобой в бане.

Ростовцева смутилась.

Уже через пару минут Мальцев вышел из дома довольный и сообщил всем, что родители даже не услышали его пьяный голос. А он, собственно говоря, и не был пьяным. Эдуард почти и не пил — раз пригубит, другой. Не пил и водитель жигулей, ещё один молчаливый парень, Владимир — такой пухловатый, в очках, с видом интеллигента, тоже, как и я с Артуром. Впрочем, Вовчик был ещё большей, и в прямом, и в переносном смыслах, серой мышью за столом, чем Ростовцева. Несмотря на его внушительные габариты, парня как будто бы никто не замечал.

— Я курить, — заявил я, также выходя из стола.

— Так ты же не куришь? — Лида следила за каждым моим движением.

— Но ведь только именно этот благовидный предлог позволяет мне покинуть столь достойное общество, — ответил я.

На самом деле я отправился в дом, чтобы позвонить. Я собирался это сделать не ради того, чтобы отчитаться перед своей девушкой. Хотел услышать, что у нее все хорошо. Уверен, что Таня сейчас сидит сейчас и накручивает себя — всё-таки я в эту компанию похал без неё, а ей толком и не сказал.

Несмотря на то, что я звонил Тане всего лишь два раза, номер её телефона помнил хорошо. В этом времени чаще приходилось рассчитывать на память, а не на то, что в смартфоне все контакты сохранены. Так что те несколько телефонных номеров, которые помнить было необходимо, отложились в памяти сразу.

— Здравствуйте, Александр Ефимович, можно услышать Таню? — спросил я, когда трубку поднял отец моей Татьяны.

К чести потенциального тестя, он не стал произносить лишних нравоучений и сразу позвал Таню к аппарату.

— Ты всё-таки поехал туда? Без меня? — разговор начался с упреков.

— Я веду себя более чем достойно. Проявляю пример стойкости и благоразумия, — попытался я в шутливой форме перевести разговор на доброжелательные рельсы.

— Достойно? Правы мои родители. Поматросил и бросил! — тон Тани был истерическим.

— Я тебя не бросал, — жёстко заметил я. — Не нужно говорить в таком тоне.

Не люблю ни перед кем оправдываться. Особенно, если поводов серьёзных для этого нет. Более того, наши отношения с Таней начинались с того, что она принимала их любыми, обещая не создавать таких сюжетов, которые сейчас тут разворачивает.

— Тогда прямо сейчас приезжай ко мне. Докажи, что я тебе не безразлична, — выпалила Таня.

У меня в воображении нарисовалась картинка: вот Таня стоит у телефона, рядом с ней отец — кивает на те слова дочери, что зарывают наши отношения в яму.

— Ты должна мне доверять, — взяв себя в руки, спокойным голосом произнес я.

— Доверяй, но проверяй! — продолжала Таня.

И всё-таки на Танюшу большое влияние имеют родители, прежде всего, отец. Наверняка, вчера и сегодня столько негатива влил он в уши своей дочери, что она, забывая обо всех наших договоренностях, отдаёт вожжи эмоциям, причём даже не понимая, что словно распополам распиливает наши отношения.

Я Лиду не рассматривал в качестве своей девушки, ровным счётом из-за того, чтобы с ней не было таких сложностей, которые сейчас являет Таня. А выходит… Видимо, не бывает беспроблемных отношений.

— Я не приеду. А ты вспомни все те слова, которые ты говорила, когда мы начали встречаться. Мне было комфортно с тобой, не разрушай то, что ещё только строится, — сказал я.

— Если не приедешь, можешь и не звонить больше! — выкрикнула Таня.

— Я не приеду, — жёстко сказал я.

Короткие гудки были мне ответом. Я буквально услышал, что говорит сейчас Александр Ефимович своей плачущей дочери: «Все правильно сделала, дочка, так его, пусть ценит, паразит этакий!».

Такие отношения я не приемлю. Мне нужна боевая подруга, которая если и не будет помогать, то и мешать не станет. Даст возможность делать то, что я должен. А заниматься размазыванием соплей по подбородку нет ни желания, ни возможности.

— Все хорошо? — ко мне, стоящему у телефона в коридоре дома, подошёл Сашко, лишь на ненамного опередив в забеге к дому Лиду.

— Все отлично, — сказал я, замечая в окно, как заметалась у крыльца в растерянности Лида.

— Может, показалось, но ты холодно меня встретил, — начал разговор Александр Травкин.

Мне нужно было собрать всю свою волю в кулак, чтобы не накинуться на парня с агрессией. Раздражение после разговора с Таней меня переполняло.

— Если встретил холодно, то баньку Эдик затопит, там и согреемся. Нормально я встретил. Ты уже работаешь в какой-нибудь газете? — перекинул я разговор в другое русло.

— Устраиваюсь в «Смену», — горделиво заявил Сашко.

— Вот это здорово. Я как раз хотел обращаться в лучшую в стране молодежную газету страны, — искренне обрадовался я, немного польстив ленинградскому изданию.

Чуть было не сказал, что это Бог послал мне Сашка. Не-не-не.

— У меня к тебе сразу два дела. И оба очень важные. Поможешь — так никаких вопросов по вступлению в кружок не будет, — сказал я.

— Сделаю! — голосом, полным энтузиазма, сказал Сашко.

Очень, видать, хотел в кружок-то. Учтём.

— И уже завтра! — озадачил я надежду советской журналистики.

Глава 15

— Облетела листва, у природы своё обновление. И туманы ночами стоят и стоят над рекой… Потому что нельзя, потому что нельзя, потому что нельзя быть на свете красивой такой, — пел я под совершенно обалдевшими взглядами собравшихся.

— Ты… почему эту песню раньше не пел? — чуть отойдя от удивления, спросила Лида, когда я уже закончил.

— А раньше я не был влюблён, — решил я поддеть девчонку.

Эта колкость возымела эффект. Лида отвернулась, её глаза увлажнились. Наверняка, подумала, что в неё я никогда и не был влюблён, раз таких песен не пел. Ну что ж, лично я и не был.

— Маэстро, — обратился я к Александру Травкину, также известному как Сашко. — Принимайте инструмент!

Я поспешил передать гитару не только потому, что Сашко был более музыкальным, голосистым, но и для того, чтобы быстро зазвучавшая новая песня не дала возможности осознать, что предыдущая была никому не знакома. Я действительно собирался украсть авторство этой песни у разностороннего в будущем композитора Игоря Матвиенко, не без этого.

Но после признания за собой авторства последовала бы целая череда вопросов, и все темы застольных разговоров сместились бы в мою сторону. Я уже достаточно засветился перед нынешней компанией, чтобы немного уйти в тень. Какая-то очень важная мысль кружилась, но никак не могла сформироваться — вот, может быть, когда отойду чуть в сторону от шумной компании, то пойму, что же такое важное моё подсознание хочет донести.

— Кто тебе сказал, ну кто тебе сказал, кто придумал, что тебя я не люблю… — стараясь друг друга перекричать, парни и девушки пели набирающую нынче популярность песню.

Только лишь три человека не подпевалм. Это был я, так как выбирался из-за стола чтобы пойти и насладиться прекрасными видами Финского залива, Матвей, выполнявший на сегодняшнем пикнике роль изредка перемещающейся статуи, и Лида, с большим интересом провожающая меня взглядом.

Мне откровенно надоело отсиживать полушария на скамье, за столом, тем более, что места здесь были просто невероятные. Весеннее небо казалось прозрачным, и хотя ещё не лето, тут такая синь — дух захватывает! Да и хотелось чуть пройтись, побыть одному. Мысли не могли прийти в порядок, ичастью этому мешала ссора, или даже разрыв с Таней.

Дача Мальцевых находилась на единственном холме, наверное, километров на двадцать в округе. Скорее всего, Финский залив тоже имеет свои фазы приливов и отливов, и ставить дачу на месте периодического подтопления глупо. Впрочем, и город тут было ставить… Это я сейчас подумал с намеком про Петра Великого, построившего Петербург? Первого русского императора назвал глупцом? Вроде бы, это не должно быть сильно осуждаемо по партийной линии? Он-то среди коммунистов не числился.

Стояла достаточно жаркая погода. Это в беседке, под кроной огромной груши казалось, что ещё терпимо, а вот когда я проходил редкие открытые поляны, почувствовал, что солнце тоже жарит мясо, людей. Не так же, как мы, люди, жарим шашлык, конечно, но от этого не сильно легче.

А ещё мне не хочется в баню, всё это коллективное оголение….. Считаю, что разврат — это дело сугубо индивидуальное. А вернее, всё же сугубо парное решение двух партнёров.

А ещё никогда не стоит забывать о том, что каждый неправильный, даже просто опрометчивый поступок в прошлом способен всплыть в будущем — и изрядно подпортить реноме, например, комсомольского борца за нравственность. А я могу и таковым стать, это предполагают мои планы.

Может, я и потому не спешу в баню, что у меня далеко не самые модные трусы? Одежда, которая всем видна, у меня, как сказали бы в будущем, трендовая, а вот нижнее бельё мой предшественник не жаловал, считал тот элемент одежды не столь важным, чтобы вовремя заняться его обновлением. Так что поношенные семейники — наше всё!

Кстати, об оголениях. Вода прямо манила к себе. А тем более, что, хотя везде при входе в Финский залив были камни, здесь, примерно в пятистах метрах от дачи Эдика, кто-то позаботился о месте отдыха. Небольшой пляж был оборудован даже ступеньками, тут насыпан песок, сделано углубление при входе в воду.

Интересно, а сколько нужно тратить времени и средств для того, чтобы поддерживать этот пляж из года в год? Или в округе живут те люди, которым под силу росчерком ручки изменять русло рек, не то что сделать небольшой пляж? На самом деле на расстоянии метров трехсот-четырехсот располагались и другие «усадьбы», скрывающиеся в хвойном лесу. Правда, как правило, всё же подальше от залива.

Я понял, а скорее, очень быстро вспомнил, что Балтийское море более походит на Северный Ледовитый океан по своей температуре, чем на море Чёрное. Насколько было жарко на поверхности, примерно настолько же холодной оказалась вода. Но я, раздевшись догола и уже решивший остудиться, быстро привыкал, и уже через минуту решился на первый заплыв. Интересно, а мой реципиент вообще умел плавать? Наверное, об этом стоило подумать, прежде чем уходить на глубину, создать которую природа не могла, здесь не обошлось без вмешательства человека и даже техники.

Да ещё в одиночку.

— Чубайсов! — услышал я с берега голос Лиды. — Ты подлец! Ты и песни сочиняешь для Тани. А я? Сколько ты мне обещал?

Говорить что-то в ответ из воды, когда небольшие, но чувствительные накаты холодных волн то и дело ударяются в лицо, я посчитал излишним.

— Смотри, предатель, чего ты лишился! — выкрикнула Лида.

Я спешно отплыл в сторону, где не было глубины, потому как предполагал, что-то, что я увижу, может пустить меня ко дну. Причём, и в прямом, и фигуральном смысле этого выражения. Да, Лида начала раздеваться. Она делала это с явным раздражением, даже с какой-то злобой. Казалось, что она сейчас буквально разорвёт свою майку, которая прилипла к телу и всё никак не поддавалась. Наверное, в округе только эта майка оставалась ещё борцом за нравственность. Мой же организм взывал о том, чтобы я участвовал в борьбе, но несколько иной, явно не за нравственность. То, что Финском заливе непременно сжимается у каждого мужчины, у меня теперь ощущалось с точностью до наоборот.

— Что, рыжий, я тебе ещё нравлюсь? — выкрикнула Лида, наконец, справившись с непокорной майкой.

Я молчал. Лгать и говорить о том, что открывшаяся мне картина — заурядная, я не мог. Восхищаться же хотелось, но только не вслух. Я попытался вспомнить, а была ли у меня когда-нибудь женщина столь красивая? Нет, хотя за всю мою почти что холостяцкую жизнь повидал я женщин разных, в том числе и частично искусственных, подправленных разными средствами вплоть до скальпеля.

А вот Лида — она была естественная, её чёрные волосы ниспадали на пышную грудь, которая упорно, побеждая силу притяжения, гордо смотрела вперед. Меня посетила мысль, что уже после первых родов Лида может впасть в депрессию, так как сохранить такие прелести упругими ей будет невозможно. Ну, а время пластических хирургов наступит ещё нескоро.

— Что молчишь? — спросила Лида, немного подрастеряв первоначальный напор.

Она уже посмотрела по сторонам, чтобы не было свидетелей. А когда явилась на пляж, девушку словно и не волновало, смотрит за ней кто-нибудь.

— Не могу лгать. Ты прекрасна! — ответил я, собираясь выйти из воды, но понимая, что сначала нужно немного прийти в себя.

— Тогда я к тебе! — сказала Лида и покусала губы, решаясь на поступок.

Она резко, почти моментально скинула с себя остатки одежды и решительно пошла в воду, казалось, и не ощущая холода.

— Ой! — выкрикнула девушка, отталкиваясь и будто падая на меня.

Мы стояли, обнявшись, прижимались друг к другу телами, и я уже не стеснялся того, что был возбуждён. Лида смотрела на меня глазами девушки сильной, но вынужденной покориться.

— Ты разве не этого хотел? — спросила Лида.

Я посмотрел прямо в глаза девушки, хотя смотреть хотелось на другие части её тела. Но вот глаза… Они были полны тоски и страха. Это холод и брызги залива — или по иным причинам в девичьих глазах было много влаги?

— Мы можем сейчас совершить большую глупость, — проснулся во мне взрослый человек.

— А я хочу совершать глупости… С тобой, — пробурчала Лида, отворачиваясь.

Потом девушка подставила свои губы, а я, ведомый природными инстинктами, зачастую отключающими мозг в каком бы то ни было возрасте, поцеловал её. А потом ещё, ещё, и мои руки блуждали по женскому телу, стараясь исследовать каждый сантиметр временно принадлежащей мне женщины. А потом мы выбрались на песок, и было глубоко наплевать на то, что кто-то мог подсматривать…

— Ты?.. — недоумённо произнёс я.

— Что, не ожидал, что могу быть девственницей? — смущаясь, сказала Лида и стала вытираться прихваченным полотенцем.

— Теперь мне тяжелее напомнить тебе обстоятельства, — сказал я, вставая и отряхиваясь от песка. — Но у меня есть девушка.

— Скажи, ты бросишь Таню? — предельно серьёзно спросила Лида.

— Пока не планировал, — ответил я честно и откровенно.

— То, что было, ничего не значит! — выпалила Лида, сгребла свою одежду в охапку и ушла в сторону деревьев.

Оно и правильно, нас не должны видеть вместе. И без того наверняка возникнет немало вопросов. Джентльмены о таких эпизодах своей жизни не рассказывают, ну а фантазия молодежи — это их проблема. Так что я планировал еще раз искупнуться, смыть холодной водой наваждение, а уже после возвращаться на дачу Мальцевых.

— Ты! — на пляж разъярённым быком, как только Лида удалилась, выбежал Матвей.

Он бежал на меня по склону, что ускоряло движение парня, но и не давало ему полностью контролировать свои движения. Так что я легко ушёл в сторону, выставляя ногу, Матвеев о нее споткнулся и покатился кубарем вниз, остановившись только перед самой водой.

— Не учили, что подсматривать нехорошо? — строго, будто учитель, спросил я.

Парень, несколько раз перекрутившись, остался лежать и, словно ребёнок, а он, наверное, таковым и был, расплакался.

— Ну, успокойся! Мы уже взрослые люди, нужно принимать все стойко. Одних любят, других бросают. Это закон жизни. Причём бросают и тех, кого любят, — принялся я философствовать.

— Я для неё всё… всё готов, — всхлипывая, причитал Матвей.

— А ты поведи себя, как я — перестань быть для Лиды игрушкой. Она собственница, так что обязательно обратит на тебя внимание, — успокаивал я хнычущую детину.

— Но как после этого — после того, как у вас было… — не унимался Матвей.

— У нас ничего не было! — жёстко сказал я. — Потом, о том, что ты видел, говорить никому нельзя. И не по-пацански это — подсматривать. Лида возненавидит, да и я запишусь тебе во враги.

Матвей сел, вытянул ноги, посмотрел на порванные на коленках джинсы.

— Сейчас так модно, с порванными джинсами, — сказал я, правда, не зная точно, пришла ли уже мода на рванье.

— А ты что, считаешь, что ещё мне не враг? Что я смогу простить тебе Лиду? — прекратив плакать, с нескрываемым любопытством спрашивал Матвей.

Было видно, что он растерялся и не будет рассказывать о том, чему стал свидетелем, не только потому, что побоится стать мне врагом или заиметь во врагах Лиды, которая не простит подлость Матвею. Ведь я же тоже могу рассказать, как этакий бугай плакал при мне. Вот оно — западло.

— А я не хочу видеть тебя в своих врагах. Да и парень ты нормальный. Почему с такой силой спортом не занимаешься? — попытался я сменить тему.

— Занимался, тяжелой атлетикой. Бросил, — неожиданно для меня признался Матвеев.

— А армия? — мне было интересно узнать, почему на вид здорового парня не берут в армию.

— Через месяц ухожу, — с сожалением сказал Матвей.

— И ты что, искренне считал, что если даже Лида сейчас станет твоей, то дождётся?

— Ты её совсем не знаешь. Это она на словах такая. А сама… — Матвей посмотрел в сторону, где на песке ещё виднелись капельки крови. — Она с тобой свой первый раз…

Удивительно, сколько Матвеев знает о Лиде. Наверное, девчонка записала своего кавалера-переростка, как сказали бы в будущем, во френдзону. Сказать Матвею, что он «подружка», и что никак более его Лида не воспринимает? Нет, скажу другое. Пусть парень, если так любит, идет в армию с надеждой.

— Ну, с кем первый раз, с тем не обязательно на всю жизнь. Я не претендую на Лиду, и тебе советую забыть о ней, — я подошёл к Матвею, присел рядом с ним, словно с другом. — Ты чего такой неспортивный перед армией? Заберут ещё в какие войска, где будешь бегать днями и ночами по полной выкладке.

— Откуда тебе знать и про девушек, и про армию? — удивился Матвеев.

— Ты вот что, Петя, — я впервые назвал Матвеева по имени. — Ты приезжай ко мне в общежитие. Каждый день в семь вечера я буду тренироваться, давай со мной — форму спортивную хоть немного наберёшь, чтобы в армии было полегче. Да и забудешь о всех своих переживаниях.

— Я подумаю, — сказал Матвеев, глядя на меня. — Пойдем, выпьем, что ли!

— С тобой пару рюмок потяну, — ухмыльнулся я, по-дружески хлопнул бугая по плечам и поднялся с песка.

Вот и сходил, итить ее мать, искупаться! Впрочем, кто-то чего-то на этом пляже сегодня потерял, а может, и приобрел — товарища, приятеля. Только что мне Пётр Матвеев показался даже более человечным, искренним, правильным, чем хитрован Эдик Мальцев. Может быть, Матвеев когда-нибудь и станет мне другом?

Мы вернулись к столу и, к удивлению оставшихся на веранде людей, выпили с Матвеевым мировую. Лида сидела за этим же столом истаралась не смотреть ни на меня, ни на Матвея, но у неё это получалось плохо, глаза девушки то и дело наполнялись влагой. Я даже не знал, чего в этой грусти больше: того, что девушке в итоге пришлось покориться и признать, что я ей нравлюсь, причём вот так, отдаваясь мне на пляже; или же она тоскует, что по собственной воле, поддавшись эмоциям, лишилась того, что некоторые девушки стараются беречь.

И всё-таки Лида удивительная. Быть такой развязной, всем демонстрировать, что она чуть ли не разгульная девица, при этом к двадцати одному году умудриться сохранить себя. Ну и фокус!

— А вон и мальчики выходят, — радостно воскликнула Наташа Ростовцева, показывая пальцем в сторону бани, откуда, укутавшись в полотенца, вышла остальная мужская часть нашей компании.

Всё же недостаточно они выпили — или оказались достаточно разумными? — чтобы пойти париться всем вместе. Но мне ли говорить о благочестии⁈

— О, Толя, мы же с тобой не договорились на завтрашний день, — подойдя к столу и осушив почти целую бутылку «Буратино», сказал Сашко Травкин.

Я вышел из стола, показал жестом Александру пройти со мной.

— Смотри, тебе завтра нужно сыграть роль журналиста, — стал я объяснять задачу Травкину, когда мы отошли достаточно далеко, чтобы другим наш разговор не был слышан.

— Обижаешь! Зачем мне играть роль, если я и так журналист? — отвечала надежда советской журналистики.

Я усмехнулся и продолжил, объясняя, что именно хочу от Сашка. А нужно было мне от него пока что две вещи. Первое, это присутствие журналиста на нашем педсовете, где я буду ставить вопрос об усилении воспитательной и идеологической работы с учащимися. Вторая, я хотел бы, чтобы в молодёжной ленинградской газете «Смена» в ближайшее время появилась статья о жизни учащихся ПТУ-144 в общежитии.

Так я рассчитывал погасить волну негатива в мою сторону. Это уже моя задача, как вплести лозунги и отсылки к чаяниям коммунистической партии, чтобы в присутствии постороннего человека, который мог бы написать статью, никто бы не стал категорически высказываться против нововведений. Что касается второго, то есть статьи в газете, то законы пиара и раскрутки личности работают и в условиях развитого социализма. Чем чаще я буду мелькать на страницах прессы, а возможно, в телевизоре (тут надо отдельно постараться), тем больше нужных и разных людей меня увидят. Наверняка попробуют привлечь к какой-нибудь работе. Ну а там главное не оплошать.

Ничего, я даже бурсу, которую все считают просто днищем, сделаю ступенькой в своей карьере.

Мы ещё сидели за столом, исполнили, наверное, с десяток песен, сорили анекдотами. Но было очевидно, что пик веселья и задора пройден. Несмотря на то, что захмелевшая Наташа Ростовцева не просила, а требовала похода в баню всем вместе и голышом, скоро все стали собираться. Какая бы компания не была разгульная, но, к их чести, они хотя бы вспомнили, что завтра рабочий день. Кому-то нужно показаться на работе, а кому-то зубрить, чтобы не запороть сессию.

Меня доставили к крыльцу общежития. Перекинувшись лишь парой слов с вахтёршами, я отправился к себе в блок. Хорошо, что вахта сменилась, и не было укоризненных взглядов в мою сторону, что я, такой изменщик, без Танечки с какой-то мутной компанией поехал гулять. Впрочем, то, что я вернулся трезвым, могло разом скостить обвинительный приговор от скучающих на вахте женщин.

Уже во временном своём жилище меня влекло две вещи. Первая — принять душ, даже пусть и холодный, так как я не успел к тому часу, когда ещё давали горячую. Вторым порывом было срочно достать личный дневник моего предшественника. Любопытство взяло верх, и уже через несколько минут я листал толстую общую тетрадь.

— Вот же, конспиратор Рыжий! — воскликнул я.

Кроме всем понятных записей, там было ещё кое-что. И это что-то меня смущало — цифры, которые могли находиться возле странных имён, а скорее, прозвищ.

— Нужно встретиться с Пухлым до сентября, — прочитал я, а дальше были цифры.

Я разглядывал набор цифр, а потом взял листок и выписал табличку — буквы и их порядковый номер в алфавите. Попробовал соотнести цифры, которые были в дневнике, с этой нумерацией букв. И получилась абракадабра.

Ещё раз критически оглядел результаты. Что-то слишком много буквы «а» и буквы «б». Что это значит? Какая вообще буква может встречаться так часто? В дневнике…

— Я! Задом наперёд, — посетила меня очередная догадка.

Я переписал всю таблицу заново и принялся подставлять нужные буквы в дневник. Ах ты ж!

Глаза на лоб полезли. Цифры стали превращаться в буквы, буквы — в слова.

— Да ладно, и ты тут! Неужели вы были знакомы ещё в 1977 году? — не смог я скрыть своего удивления, когда увидел возникшие перед глазами фамилии.

К часу ночи, когда я расшифровал примерно половину из того, что было написано в дневнике, схватился за голову. Здесь были указаны такие имена, написаны такие откровения!

— Мда-а-а. А не опоздал ли я со спасением Советского Союза? — усталым и сонным голосом прошептал я сам себе.

Глава 16

Утром, проснувшись по будильнику, когда в коридоре уже слышался девичий смех, а особо отважные девочки, обитательницы этого этажа, призывали меня, такого лентяя, выходить на зарядку, я вновь не удержался и посмотрел в тетрадь своего предшественника.

Так и есть. Это был не сон, я действительно оказался на шаг — или даже на десять шагов — ближе к разгадке того, как общались между собой предатели советской родины, могильщики Советского Союза, как они организовывались для будущих своих преступных действий. Ещё не была создана структура ВНИИСИ, Всесоюзный НИИ системного анализа. Но люди, которые будут в рамках этого учреждения решать, как развалить Советский Союз, уже имели контакты. И мой предшественник, Чубайсов, там подвязки уже имел.

«Пухлым» Рыжий называл Гайдара, «Коротышкой» — Березовского. Присутствовали и другие эпитеты, например, Березовского в дневнике мой реципиент называл ещё и «фарцовщиком-автомобилистом». Наверное, Борис Березовский уже сейчас имеет особый интерес к АвтоВАЗУ, который грабил в прошлой реальности.

Всё сводилось к тому, что московские и ленинградские кружки активно формировались, и центром этого формирования была всё-таки Москва. Именно там сидел, на что намекал в своих записях Чубайсов, координатор и мозг всего движения — Джермен Гвишиани. Хотя и были в записях лишь фамилии или одно-два слова, но кое до чего я додумался.

А ведь многое было не понять, пока я не расшифровал имена зачинщиков развала. А раньше-то, читая дневник, я думал, что Пухлый — это какой-то из друзей Чубайсова. По крайней мере, порой можно было даже встретить оскорбительные эпитеты и в адрес и Гайдара, и других, без называния имен.

Лишь только фамилия Гвишиани, зятя председателя правительства Косыгина, упоминалась без шуточек и подковырок. У меня складывалось впечатление, что Чубайсов и сам недопонимал, что происходит. Для него это игра, словно как для подростка — войнушки в индейцев и мушкетеров. Скорее, даже в Штирлица. Его тёмная душонка требовала возмущения, протеста.

Возможно, не нравилось Анатолию, что он, занимаясь фарцой, вынужден скрываться и вести свои дела под страхом быть арестованным. Не вижу я пока системного анализа и аргументированной критики ни советской экономики, ни советского строя. Сплошное бунтарство и кидание какашками. Мелочно как-то. Но из малого часто вырастает нечто большое.

Не хотелось бы применять в данном контексте слова Владимира Ильича Ленина, что из искры разгорится пламя. Но похоже, что искра уже брошена, остаётся либо ждать, пока пожар разгорится, либо мне брать огнетушитель и не только заливать пеной разгорающиеся угли, но и дать этим огнетушителем кому-нибудь по горбу. Фамилии, кто достоин подобной награды, у меня уже есть.

Что интересно, собственной персоной на политическую сцену Джермен Гвишиани, несмотря на то, что ему под полтинник уже сейчас, взобрался года через три-четыре. Тогда же, в начале восьмидесятых, появляются в публичном пространстве и имена других разрушителей великой державы. Значит, они все скрытно действовали уже сейчас, подготавливали почву для того, чтобы в будущем встать намного больше, чем только кружком вольнодумцев.

И нет, я не считаю, что если просто взять и убить всех, имена кого я смог прочитать в дневнике — то это спасет Советский Союз. К сожалению, если убить одних сволочей, то на их место придут другие. Не было бы Гитлера, был бы Геринг, или Гиммлер. Нет, зачистка не поможет. Нужны реформы. Другие, жесткие, без всяких кооперативов, гласности или ублюдочных сухих законов. Нужно закрыть потребности народа, навести порядок в сельском хозяйстве. Но нужно и разрабатывать могильщиков Союза. Сложно… Но сегодня будут сделаны небольшие, но важные шаги.

В дверь уже дважды постучали, видимо, призывая меня выйти на зарядку. Дурной пример подаю: уже семь часов, а я не вышел. Порядок вокруг начинается с личного порядка и самоорганизации!

Перед расставанием с Александром Травкиным мы все-таки договорились, что сегодня рано утром он не будет приезжать ко мне в общежитие, а посетит наши физкультурные мероприятия завтра. Всё-таки молодой журналист под завершение пикника на даче слегка набрался. Сегодня ему будет тяжко. Хоть бы добрался к полудню на педсовет в училище.

— Ну что, девчонки, ломитесь в дверь? Может мне еще нужно выпить чашечку ко-о-офа, — с улыбкой спрашивал я, когда вышел из своего блока.

— И какао с чаем. Так на зарядку же, Анатолий Аркадьевич! Нам всем ещё сегодня на зачёты по производственному обучению идти, — за всех сказала Света, самая бойкая активистка из всех девчонок в общежитии.

Мы вышли на крыльцо, там уже была толпа человек из восьмидесяти. Я тяжело вздохнул, понимая, что из этой толпы мне нужно сделать организованные группы. Но раз взялся за гуж, не говори, что не дюж.

— Прежде чем мы разобьёмся на группы, и я дам каждой группе своё задание и маршрут следования к стадиону, есть одно сообщение, — провозгласил я, едва вышел на крыльцо.

Ребята стояли все снизу, а я над ними возвышался, будто на Мавзолее. А может… с чем провидение не шутит, и когда-нибудь мне придётся и на трибуне над Мавзолеем постоять? Стоять и с приветливой улыбкой приветствовать советских граждан, проходящий на Первомай с плакатами и шариками.

— Завтра приедет журналист и будет честно и непредвзято изучать нашу — прежде всего, вашу — жизнь в общежитии. Поэтому завтра на зарядку встаём все дружно. Вася — ты за это ответственный, — я посмотрел на Васю Шрама. — Должны на зарядку выйти все, кто может по физическим показателям.

— Я? Ответственный? — искренне удивился парень, тоже вышедший на зарядку. — Ну, хорошо. Будет сделано, Аркадьевич. Все слышали? Я за базар свой отвечаю!

Последние слова звучали столь угрожающе, что даже тот, кто и не хотел услышать, обязательно прочистит уши и переспросит у своих товарищей.

— Светлана, ты будешь ответственная за чистоту и порядок в комнатах. Всё должно быть идеально, кровати заправлены, ни пылинки, вещи сложены, картошка спрятана — и никаких электроприборов! — продолжал я импровизированную летучку. — И узнаю, что кто-то покурил на коридоре… По-человечески прошу, чтобы залетов не было.

Нужно, конечно, поговорить сегодня с заведующим общежитием, вроде бы, он должен прийти под вечер. Некрасиво получается, что я как будто бы прыгаю через его голову. Пусть он ещё и на больничном, но из того, что о нём рассказывали на вахте, я понял, что заведующий общежитием будет только рад, если за него кто-то наведёт порядок на вверенном ему объекте. А что там с воспитателями? Вот их работы я и вовсе не вижу. Ну не считать же работой стенгазету, если элементарной дисциплины внедрено не было?

Если всё получится так, как я это предполагаю, то Александру Травкину не придётся даже лукавить, приписывая всё хорошее и забывая обо всём том плохом, что он мог бы увидеть у нас в общежитии. Мне не хотелось заставлять Травкина врать. Пусть он не будет входить в конфликт со своей совестью — на моей стороне. Надеюсь, что не ошибся, и журналист — неплохой парень, пока еще ничем дурным не испорченный.

Пусть у меня телевизора нет, и вообще в общежитии только два телевизора, в ленинских комнатах на четвёртом и на восьмом, но и мне удалось немного посмотреть, по крайней мере, программу «Время». А уж газеты — это обязательно. Так что за прессой я слежу.

И вижу приметы того, что работа, направленная на популяризацию профессионально-технического образования, только набирает обороты. В преддверии приёмной компании чаще звучат именно ПТУ Ленинграда, а не техникумы или высшие учебные заведения. При этом информацию, за её неимением, высасывают из пальца. Показывают кулинарный техникум, где учащиеся призывают поступать в другие учебные заведения.

Никто не хочет позориться с порога. И вот на этой пустынной, так сказать, площадке мы и будем этот самый контент из ПТУ создавать.

Так что статья Трушкину, возможно, даже более выгодна, чем мне. Где он еще найдет сюжет, да еще и свежий, молодежный, о том, как в ПТУ начинает активничать комсомол? Ведь на слуху еще и смена всесоюзного комсомольского руководства. Все звезды сошлись, чтобы моё имя в первый раз зазвучало.

Но это днем, после полудня. А пока работаем не на показ, а на совесть. Выводим общежитие на зарядку.

— Василий, берёшь половину, оббегаете училище и прямиком на стадион. Вторая половина — со мной на стадион прямо сейчас, — сказал я, ребята быстро разделились на две группы, и мы с Васей почти синхронно скомандовали: — Бегом марш!

Вряд ли Василий так уж перековался от моей с ним работы. Наверняка, наступит тот момент, когда парень вновь взбрыкнёт. Но он уже знает, что я за ним слежу — но и обратиться ко мне можно. Знает, что он востребован обществом даже на командирских должностях. Может быть, мне ещё будет жаль расставаться с этим парнем, который сейчас помогает организовать молодёжь, но живет в общежитии уже не совсем законно.

— Привет, физкультурники! А «Динамо» бежит? — увидев нас, кричал Степан Сергеевич.

Он уже был на стадионе и занимался растяжкой. Удивил. Степа живет не так, чтобы близко, но вот собрался и приехал рано, чтобы поучаствовать в нашей зарядке.

— И «Динамо» бежит. Все бегут! — отвечал я ему, завершая цитату из знаменитого фильма «Джентльмены удачи». — Рад, что ты к нам присоединился.

Направив учащихся бегать по кругу стадиона, я остановился и пожал руку Стёпе.

— Хорошее дело ты делаешь. Уже то, что ты в них людей видишь, они оценят. Ну и то, что можешь в морду дать, если понадобится, тоже, — сказал Стёпа, усмехнулся. — Что мы стоим? Бегом марш!

— Тут, Степан Сергеевич, я командир, — улыбнулся я. — Но ты прав. Бегом марш!

У меня складывается впечатление, что скоро стадиона будет столь мало для нашей зарядки, и нужно продумывать маршрут бега по близлежащим жилым дворам.

— Таким образом, товарищи, мы будем точно знать, какие учащиеся к нам приходят, какие неприятности они могут с собой принести. Если семьи поступивших к нам детей по нашему запросу будут под контролем местных органов власти, то мы значительно снизим уровень правонарушений, которые совершают наши учащиеся… — вещал я с трибуны во время педагогического совета.

Мой вопрос был поставлен в очереди пятым, назывался скромно: «Разное». Учитывая то, что предыдущие докладчики тратили на свои речи по полчаса каждый, народ сильно устал слушать и переставал что-то понимать, лишь машинально поднимая руку при голосовании.

Это было и хорошо, и плохо. Плохо, то что меня сейчас могут и вовсе не воспринимать, не понимать, чего это я требую от работников училища. Когда новая методика работы в приемной комиссии и среди мастеров производственного обучения будет принята, придется еще проводить семинары, чтобы объяснить, за что все они так активно голосовали, стараясь быстрее все закончить и разойтись по домам.

А хорошо потому, что у людей уже не остаётся сил для протеста и возмущений. Да никто и не возмущается. Ещё до начала педсовета я ошарашил директора новостью, что к нам прибыл журналист. И что он будет писать о нас статью в газете.

Причём новость достигла ушей Семёна Михайловича Ткача, лишь когда директор уже собирался начать педсовет и все сотрудники собрались в актовом зале. Так что переполоха не получилось, но теперь волновался я — как бы Ткач не схлопотал инфаркт от таких переживаний. Сидит вон, бледнеет, руки потрясываются, слова подбирает, чтобы и приличными были, и идеологически выверенными. Наверное, Семён Михайлович меньше волновался, когда пёр продукты в столовой.

Молодость Александра Травкина, журналиста ленинградской молодёжной газеты «Смена», никого не смутила. Да и сам Сашко был сегодня донельзя серьёзным, в строгом костюме, являя собой пример дисциплинированного современного, идеологически устойчивого комсомольца-журналиста. Он общался со всеми таким канцелярским языком, что казался старше, чем есть, и весомее — будто и не какой-нибудь студент-стажёр.

Как же старались и директор, и завуч Марьям Ашотовна! Говорили, делая паузы, пробегая в спешке глазами по своим же докладам, чтобы только не сказать о недоработках.

Докладывала на педсовете и Настя, Анастасия Андреевна Смолян. Причём её доклад был мной несколько видоизменён, дополнен. С самого утра, как только я отправился на работу, я пришёл к главной комсомолке училища и предложил ей сделать опредлённые правки. Важно было показать, какая качественная и успешная работа проводится в физкультурном направлении в общежитии. Приплести сюда обязательно и то, что через три года Советскому Союзу принимать Олимпиаду, что еще больше налагает на нас ответственность по агитации за спорт.

— Коммунистическая партия Советского Союза пристально следит за тем, как выполняется её поручение по улучшению условий обучения в профтехобразовании. Мы, товарищи, как ярые последователи ленинского учения и преданные партии, должны… Нет, мы просто обязаны с вами проявлять инициативу. И комсомол нас в этом поддерживает. Уверен, что поддержит нас и Коммунистическая партия Советского Союза, — говорил теперь я.

Сам себе удивлялся. Моя речь была пламенной, я искренне верил во всё то, что сам говорю. А почему бы мне и не верить? Мои истинные цели никоим образом не противоречат тому, что я сейчас делаю. Напротив, все новшества, которые я уже привожу в жизнь ПТУ — это еще десяток шагов по достижению главной цели. Пусть я нахожусь на большом расстоянии от своей цели, километрах в десяти, если не больше. Но каждый день, позволяет приблизиться на шаг к цели. И есть вероятность, что я успею, и спасу Советский Союз, если еще немного ускорюсь.

— Товарищи, желает ли кто-то выступить, дополнить инициативу товарища Чубайсова? — спрашивал директор таким тоном и с таким видом, будто умолял: мол, сидите и молчите, а то сейчас договоритесь, что в газете напишут.

Но в каждом коллективе есть тот, у кого шило в одном месте, кто не промолчит, даже под угрозами и после просьб.

— Вы, уважаемый, может, и правильно говорите. Но, как человек новый, да ещё… молодой может предлагать такие изменения? Это надо же… Посещение городских учащихся на дому! У меня что, работы другой нет? — под обеспокоенный взгляд и директора, и завуча, высказался один из мастеров производственного обучения.

По крайней мере, он и теперь был в рабочей одежде и даже не постеснялся прийти в грязной, в масле и пыли робе.

— Порой нужно взглянуть на проблему взглядом со стороны, так сказать незамасленным, — сказал я, ставя логическое ударение на слове «замасленное».

Люди этот каламбур поняли и оценили, стали улыбаться, а кто-то даже похлопал по плечу особо возмущённого работника.

Но отвечать пришлось, причем в этот раз я не столько манипулировал лозунгами и общими фразами, сколько объяснял понятным, простым языком. Кто поспорит, если я скажу, что ребятам хулиганить меньше надо? Вот только никто не может предложить что-то, что могло бы уменьшить эти явления в училище.

Никто, кроме меня.

Так что, несмотря на внезапную оппозицию, приняли мои предложения.

— Почему бы о такой инициативе не написать? Почему об общежитии только? — недоумевал Травкин, когда я уже провожал его в сторону станции метро.

— А ты и напиши,! Только тогда двумя статьями, не объединяя их.

— А-а! Хочешь, чтобы твое имя дважды прозвучало? А хочешь, я поговорю с главредом, чтобы выпустить газету, где будет напечатано только твое имя и больше ничего? — шутил Сашко.

— Пока достаточно и того, о чем я говорю, — улыбнулся я.

Но ключевое слово тут — «пока». Нужно подумать, как выйти на кого-нибудь на телевидении.

— А у тебя есть кто знакомый на Ленфильме или на телевидении? Твоих одногруппников, может, и туда распределяли? — не откладывая, спросил я у Трошкина.

Глава 17

— Ну как всё прошло? — выспрашивал Травкин, когда мы уже были далеко от училища, и молодой журналист сбросил с себя маску профессионального и въедливого журналиста.

— Ну, самое главное, что мои предложения приняты, — ответил я.

Сашко загорелся, а вот я чувствовал некоторое опустошение. Болтать сейчас не очень хотелось, но Травкин с энтузиазмом продолжал сыпать впечатлениями.

— Слушай, Толя, а ведь то, что ты предлагал на педсовете бурсы — это очень интересно! Как будто ты взял откуда-то уже готовую систему. И я обязательно напишу статью, — с воодушевлением говорил журналист. — Я даже больше тебе скажу. Сегодня на пятиминутке главред говорил, что нам нужны репортажи по приёмной кампании в ПТУ. Так все отворачивались. Коллеги говорят, что это бесперспективно, что ничего нельзя нового узнать, что там все грустно. А у меня может получиться хорошая статья!

Я с улыбкой кивнул.

— Вот видишь, приятель, как оно выходит: ты помог мне, я помог тебе. Но не забывай, завтра жду тебя на зарядку в общежитие. Только статей должно быть две. И в них должно быть моё имя, как инициативного комсомольца, — сказал я и посмотрел прямо в глаза журналисту.

Правда, напирал зря — Травкин и не думал давать заднюю.

— Слушай, а эта ваша комсомолка… Анастасия. Она ничего такая, ладная девчонка, — с улыбкой мартовского кота заметил Сашко.

— Занята моим другом, — усмехнулся я. — Не советую. Там не жених, там машина для убийства.

— Даже для тебя? Все знают, что ты Матвею уши накрутил. А Матвеев-то силён, — сказал Травкин.

— Даже для меня, — ответил я, про себя зная — не буду проверять, смогу ли справиться со Степой.

Я поспешил расстаться с Травкиным. Ещё нужно было выдержать разговор с директором и завучем. Явно будут высказывать мне своё негодование по поводу приглашения постороннего человека на педсовет. Потом ещё нужно заехать в типографию, попробовать там договориться о бланках писем к местной администрации и актах исследования жилищных условий учащихся. Так что дел ещё на сегодня хватало.

Причём далеко не факт, что в типографии со мной вообще будут разговаривать. В Советском Союзе любая копировальная техника — под очень жестким надзором. Предполагаю, что нужны будут какие-нибудь документы, которые бы позволили работникам типографии напечатать даже те бланки, которые мне нужны для работы училища.

Вернувшись в ПТУ, я увидел на входе двух незнакомых мужиков, явно не из сотрудников. То, что руки у мужчин грубые, работящие, и грязь под ногтями — бросается в глаза. Между тем, оба были в джинсах и модных водолазках. А рядом с крыльцом училища была припаркована машина — «Жигули» третьей модели.

— А вот и он, которого вы ищете, — махнула в мою сторону вахтёрша, которую все по-родственному называют тёткой Дашей.

— Ты Чубайсов? — спросил один из мужиков.

— Я, — ответил я и несколько напрягся, приготовившись к неприятностям.

— Мы от Александра Ефимовича. Показывай, где тот драндулет, который нужно починить, — произнёс второй мужик, а моё напряжение сошло на «нет».

Отец Тани, выходит, проявляет благородство и показывает, что он умеет держать слово? Я уже думал, что поинтересовался он чисто из вежливости, и идея с ремонтом ведомственного автомобиля накрылась медным тазом.

— Ждите здесь, — сказал я.

Я и сам знал, где, в каком гараже стоит сломанная «Волга» 21 модели. Однако без директора отдавать машину в ремонт не стоит. Кроме того, когда Семён Михайлович узнает, что я сдержал обещание, и машина отправляется на ремонт, он явно будет доволен. Так пусть будет при мне.

Так и произошло.

— Нет, ну ты молодец. Мы стоим на очередь на ремонт машины уже, наверное, полгода. Я даже хотел просить комитет по образованию, чтобы списать это недоразумение. Хотя если получится починить, то машина ещё ого-го! — радостно вещал мне Семён Михайлович Ткач.

Два автомеханика, присланные отцом Тани, уже позвонили из кабинета директора на СТО и сейчас ждали эвакуатор, или как в этом времени называются машины, которые увозят другие машины.

— Вот Васильевич огорчится! Придётся ему из своего запоя выходить! — смеялся директор.

Иван Васильевич — это водитель ведомственного автомобиля (что мне пришлось тут же уточнить). И работает он на целую ставку. То есть, самого автомобиля нет, а водитель есть, как и зарплата у этого водителя. Мечта алкоголика — сидишь дома, даже на работу не выходишь, пьёшь сколько влезет, а тебе капает зарплата. М-да. Наверное, я приобрёл себе врага в лице Васильевича. Закончился у него отпуск с сохранением заработной платы. Ну или почти закончился. Не думаю, что отремонтировать авто будет быстрым делом.

С другой стороны, может, Александр Ефимович решил, что это — дело чести, и возьмётся за ремонт с утроенной силой? Ситуация, конечно, складывалась какая-то неопрятная. Лучше было бы мне помириться с Таней, чем все же решить с машиной. С одной стороны — Лида, с другой — выглядит как-то так, словно я пользуюсь своей девушкой, Таней. Нет, определённо тут надо налаживать.

— Ты мне вот что скажи, Анатолий… И да, не надо обижаться, что я к тебе обращаюсь на «ты». Наедине — можно. Даже тебе, — усмехнулся Семён Михайлович. — Так вот, Толя, журналист-то тот не напишет ли чего дурного?

— Нет. Только хорошее, — отвечал я, стоя с директором во дворе корпуса, где он со счастливым видом раскуривал папиросу.

— Это тоже нехорошо, — признался Ткач. — В комитете по образованию отчитаться придётся, что это такое мы тут принимаем, придумываем, с ними не согласовав.

— Так у меня готовы все бумаги. Целая методическая разработка получится. Могу вас в соавторство взять, — усмехнулся я.

Директор несколько скривился от такого моего предложения. Наверняка, паразит такой, рассчитывал, что я просто передам ему все бумаги, а он будет блистать, как автор новаторского подхода в приёмной кампании и воспитательной работе. Но нет, моя фамилия должна стоять на первом месте.

Я рассчитывал на то, что новый подход в работе с контингентом учащихся, по сути, позаимствованный мной из будущего, настолько придётся впору и районному комитету по образованию, и городскому, что моё имя будет на слуху у всех этих чиновников. Однако новаторство я буду продвигать по комсомольской линии, мол, инициатива молодых.

И в связи с этим оявилась одна краткосрочная, но очень важная цель: мне нужно попасть на установочную конференцию всесоюзного ЦК Комсомола. В самом начале сентября будет знакомство с новым главой этой молодёжной организации, вот и решили сделать конференцию.

Как бы попасть в число приглашенных туда? Тем более, что конференция — в Москве, а для меня будет очень полезно поехать в столицу и встретиться там с некоторыми лицами, даже мордами. Я всё-таки собрался немного поиграть в игры. Думаю показать лояльность могильщикам Советского Союза, чтобы окончательно понять, почему такие студенческие кружки по интересам не были напрочь закрыты КГБ? В Москве и Ленинграде это можно было сделать без шума и пыли. Надо искать, откуда ветер дует, и бить тех инициаторов.

— Толя, а смету за ремонт твои друзья предоставят? — вкрадчиво спросил Семён Михайлович.

— Предоставят, — спокойным тоном сказал я.

Однако меняе несколько коробило. Ведь это же опять какая-то мутная схема получается, и тогда чем я отличаюсь от тех, против кого собрался бороться? Отец Тани принципиально починит машину, причём каким-то неучтённым порядком — а смета должна быть предоставлена. Пусть её оплачивает комитет по образованию. И да, я даже уверен, что директор некоторую сумму решил себе прикарманить.

Что-то с этим надо делать.

— Михалыч, я предоставлю список кружков и секций, которые должны быть утверждены. Повлияй на Ашотовну. Из тех денег, что комитет по образованию выделит на ремонт машины, мне нужно… нам нужно заказать в типографии бланки — это чтобы уже начать ту работу, о которой и говорили на педсовете. Образец у меня есть. И в этом я тебя прошу посодействовать. Останется только купить хотя бы две пары перчаток и хотя бы одну грушу боксёрскую. А во всех остальных делах — я не знаю, тебе решать, — сказал я, смотря прямо в глаза директору.

Разрешил он мне обращаться панибратски и на «ты» — вот пусть и получает! Тем более, что уважение к этому человеку у меня ещё несколько упало. Только что он попытался меня прощупать на предмет, чтобы я просто молчал, когда он провернёт немалую махинацию с ремонтом машины. Дело в том, что Комитет по образованию обязательно выделит деньги, причём даже сделает это быстро. Проблема с ремонтом машины состояла, скорее, в том, чтобы дошла до неё очередь в одном из СТО Ленинграда. И то, что ремонт может быть дорогим, все прекрасно знают. На ПТУ денег не жалеют, относительно, конечно.

Машина досталась училищу, когда её списывали с таксопарка. То есть, она была «убита» ещё до поступления на баланс училища. Наверняка в мастерских таксопарка её слегка подрихтовали, чтобы хоть немного ездила, но настоящие проблемы не убрали. Так что ремонт мог бы обойтись в кругленькую сумму, как бы не под тысячу рублей. Это если придётся не перебирать, а менять мотор. Плюс покраска, плюс явная замена коробки передач… Там проще было бы сдать машину на запчасти, чем починить. Но она стоит на балансе, а списывать не разрешают.

Ведь всё так красиво выглядит: каждое училище имеет автомобиль, который можно использовать под нужды администрации и самого училища. Как будто персональное авто. Вот только закупить новые машины комитет по образованию не может, а списанные в лучшем случае прослужат год. И потом этот металлолом просто стоит в гараже и ждёт положенных десять лет, чтобы можно было списать его уже окончательно.

— Ну, никакого уважения у молодых к людям зрелого возраста! — сказал директор, бросая бычок на землю и начиная его тушить ногой.

Он собирался развернуться и уйти, но я его остановил.

— Уберите, пожалуйста, — сказал я, глазами показывая на окурок, втоптанный директором в землю. — И, Семён Михайлович, проведите собрание с работниками. Учащихся в училище стало меньше, остались только те, что отрабатывают производственное обучение, а окурков меньше не становится. Выделите одно место для курения учащихся и работников, пусть за гаражами, но чтобы там постоянно дежурил мастер, а то ещё и пить начнут…

Да, я позволил себе указывать директору. Я видел и даже чувствовал тот пиетет, который он испытывает по отношению ко мне. Как же! И с комсомолом я уже договорился, и журналиста привел, договорился даже о ремонте автомобиля, что казалось и вовсе невозможным. Не удивлюсь, если директору уже доложили, что на выходных за мной приезжали на «Волге» и «Жигулях».

Так что Семён Михайлович может даже меня опасаться, как какого-то блатного, который однажды захочет и самого директора скинуть. Придёт время, я подумаю и об этом. Мне не нравится, что директор принимает участие в схеме воровства продуктов из пищеблока, что он явно химичит с бюджетными средствами, а свои прямые обязанности, как я вижу, не сильно рьяно исполняет. Днями в кабинете либо читает книжки, либо в шахматы играет. Только злится, что его периодически отвлекают по работе от «более важных дел».

Окурок директор не поднял, только фыркнул. Так что вот еще один сюжет, за который я при случае не пожалею Ткача.

— Толя, — когда я вновь заходил в корпус, меня окликнул Степан, будто специально дожидавшийся моего возвращения с разговора с директором.

— Ну, чего хотел? — спросил я, видя нерешительность взрослого мужика.

— Ты не мог бы… Э-э… Настю пригласить поработать в общежитии сегодня вечером? — неловко начал разговор Степан.

— Не понял. И зачем мне вечером в своём блоке, где я проживаю один, встреча с красивой девушкой? По сути, ведь получается именно так, — усмехнулся я, на самом деле уже догадываясь, о чём хочет попросить меня Степан Сергеевич.

— Ну, так… после того вечера, который был у тебя, я проводил Настю. И. знаешь как, даже пробовал её поцеловать, но она отвернулась и ушла. Теперь она со мной вовсе не разговаривает. Будто бы… избегает, — Стёпа усмехнулся. — Я понимаю, как это глупо звучит, особенно от меня. Мужику за тридцатник, а всё туда же. Но я больше служил и был в командировках, чем общался с женщинами. Это меня моя жена выбрала, а не я ее. А потом решила, что выбор неправильный. А Настя… она мне нравится.

— Мезальянс, однако, — сказал я. — Ты спрашивал Настю, как она относится к мужчинам старшего возраста? Ладно, не отвечай. Я так понимаю, что ты сегодня спецом напросился на дежурство в общежитие? Хорошо, я приглашу Настю, нам как раз-таки есть что с ней обсудить. Попрошу её помочь принять общежитие к завтрашнему приходу журналиста.

— Спасибо! — искренне поблагодарил меня Стёпа.

А я-то думал, что уже свёл их с Настей. А ведь это и им хорошо, да и мне хорошо было бы. Необходимо формировать свою команду единомышленников, а также и силовиков. Понятно, что Степан не будет ходить следом за мной, как телохранитель, у него и пистолета нет. Но никуда не делась проблема, связанная с неким Ильёй.

Витёк также должен был быть на вчерашнем пикнике. Однако что-то у них неладное с Катей происходит, и они не поехали. Но оказалось, что Илью знают все, кто был вчера на даче у Мальцевых. Можно сказать, что Илья — один из основных снабженцев фарцой во всём инженерно-экономическом институте. А это, к слову, очень выгодная позиция. Студенты не станут выдавать фарцовщика, но всегда будут стараться выглядеть по-современному, поэтому могут тратить даже последние деньги, чтобы купить себе новомодную курточку, водолазку или джинсы с кроссовками.

Нет, я не боюсь того, что меня могут также избить, как моего братца. Илью я опасаюсь, но никак не боюсь. Вот только сложность ситуации ещё и в том, что никто не знает, где обитает этот Илья. Как правило, фарцовщики часто меняют съёмные квартиры. И проблема будто бы подвисла в воздухе. А я не люблю ситуации, когда мне приходится ждать хода противника, а не совершать превентивные удары.

Остаток дня я провёл в выделенном мне кабинете. Это был кабинет истории, но настолько запущенный, что пришлось сперва убраться в шкафах. Тетрадки здесь были дажеи пятилетней давности.

Я знал, что Роза Моисеевна, пожилая женщина, которая преподавала всемирную историю и историю КПСС, ещё в апреле умерла от сердечного приступа. Конечно, возникает вопрос, почему не взяли на это место выпускника исторического факультета ЛГУ. Однако, раз я в училище — пока единственный молодой специалист и вчерашний выпускник, значит, разнарядка пришла на одного человека. Заявка на распределение пришла в институт, который по профилю схож с ПТУ. И никому не было особого дела, какие именно предметы предстоит молодому специалисту читать.

На обеде я сходил в спортивный зал, немного поотжимался и подтягивался, полазил по канату, устроил бой с тенью. Зал был открыт, а вот физрука, того самого Жеки, нигде не было. Так что я размялся и был доволен собой. После даже небольшой тренировки часто поднимается настроение.

— Слышь, родной, сюда иди! Ты Чубайсов? Вижу, что рыжий. Анатолием зовут? — недалеко от училища, когда я уже направлялся в общежитие, на полдороги, меня окликнули двое лиц абсолютно неприятной наружности, околачивавшиеся под раскидистым деревом.

— В чём, интерес, родной? С такими родственничками лучше от родства отказаться, — зло откликнулся я.

— Ты погляди, какой борзый. А ты, паря, не борзей. Списки отдай тому, кому они нужны, за шубку с джинсами заплати — и спи спокойно, не потревожим. С бабой своей, этой… светленькой, и спи, — ухмылялся один из бандитов.

Стало понятно, кто это такие. Наверное, мысли материализуются. Только что я думал о том, как мне выйти на Илью, чтобы решить с ним раз и навсегда все вопросы — а сейчас, выходит, Илья вышел на меня со своими вопросами.

Я оглянулся по сторонам — вон ребята нашего ПТУ курят в сторонке, зайдя за угол училища. Больше никого в округе видно не было. И как-то мне не хотелось, чтобы сейчас на глазах у учащихся я получил от этих двоих. Да и вообще устраивать драки рядом с училищем — это ставить под вопрос свой авторитет среди педагогического состава. Только что я учил их работать — а теперь получается, что я сам не кто иной, как хулиган.

Но был, или будет ещё один лидер, который говорил: если драки не избежать, то нужно бить первым. И я, похоже, уже во второй раз обращаюсь к этому правилу.

Глава 18

То, что передо мной бандиты — факт. Есть такие люди, на которых только посмотришь, и точно скажешь, что они из криминала. Дело не в татуировках, которые у двоих мужиков были видны даже и на пальцах, достаточно словить взгляд такого волка. Этот дикий зверь смотрит на тебя как на ничтожество, как на врага. Ну а эти подначки… тут все очевидно.

Не отводя от них взгляда, я вижу краем глаза, что рука одного из бандитов что-то мнет в кармане пиджака. То и дело карман его чуть оттопыривается, являя мне форму лезвия.

— Играть с ножичками нужно бросать ещё в детстве.

С этими словами я выбросил ногу, метя тому придурку в пах — он даже не успел высунуть руку из кармана. Удар получился сильный.

Да, не пацанский удар. Но не подставляться же мне под перо?

— Сука! — выкрикнул второй подельник и накинулся на меня.

Я ухожу в сторону, разрываю дистанцию, но… Поросшая трава, оказывается, скрывала ямку. В нее и попала моя нога. В одну секунду я провалился почти по колено, да еще и нога подвернулась. Как всё это не вовремя! Но я не теряю концентрации — наоборот, она словно усилилась в несколько раз, когда ситуация стала почти безвыходной. Заваливаясь, я вижу — в мою сторону несется чужая нога. Тут же я выбрасываю ему навстречу кулак — и отбиваю опасный удар.

Удивительно быстро приходит в себя второй бандит, а я, перекатившись, не успеваю встать. Пропускаю удар в живот. Второй удар от бандита, которому оказался нипочем удар ниже пояса, приходится уже на блок.

— Э, *ля, мужики, какого… — слышу, кричит в стороне Бондарь, считавший себя хозяином нашей бурсы.

Его окрик звучит для этих амбалов заслуживающим внимания, бандиты отвлекаются, и я, что есть мочи, лежа, оберегая растянутую в падении ногу, левой бью по лодыжке бандита. Теперь уже вражина заваливается, а я встаю. Впрочем, на правую я всё-таки стараюсь не опираться.

— Стоять всем! — выкрикнул я, когда понял, что сейчас двух мужиков, пусть и явно бандюганов, начнёт бить всем скопом толпа из не менее чем десятка пацанов.

Чем это чревато, мне известно. Бандиты и порезать могут, может, у них и пистолет имеется, мало ли. Ну а даже если подростки поборют бандитов, при таком раскладе тоже добра не жди. И проблемы с милицией, и огласка.

— Базарь с уважением, перо руками не мацай. Тогда можем и договориться, — жёстко сказал я, потом обратился к пацанам. — Вам спасибо, всё правильно. Поддержку оценил, не забуду. Но лучше, пацаны, идите вы на производственное обучение. Бондарь, зайди ко мне в общагу через час-полтора, поговорить нужно.

Ребята далеко не ушли. Разве что отошли на прежние позиции, где обычно курили, и оттуда наблюдали, как развивается моё общение с двумя явными бандитами. Вот теперь это хотя бы с натяжкой можно назвать общением.

И всё же некоторым людям нужно показать свою силу, чтобы они начали хотя бы тебя слушать.

— Как меня зовут, вы наверняка знаете. Ваши имена мне особо ни к чему. Вопрос такой: что ещё за списки вы от меня требуете? — спросил я.

— А хрен его знает. Сказали, что у тебя списки. Вот и отдай их. По мне, так важнее, что ты торчишь, должен то есть, больше тысячи. Так что и лавэ гони! — говорил тот, которого я свалил ударом по лодыжке.

Это было единственное, что могло нас объединять с этим бандитом — мы оба больше опирались на левые, неповреждённые ноги.

— Эх, пехота. Как вы можете требовать от меня списки, если даже не знаете, что за они? А если я вам в них рецепт бабушкиного пирога напишу? Чем не списки? — усмехнулся я. — Что насчет денег, так я ничего не должен, но это могу решать только с Ильей.

Оба бандита переглянулись. Я гнул свою линию:

— Всё буду решать только с Ильей. Вы же от него? — решительно сказал я. — Ладно — деньги, но там в списке такие имена, что только за то, что они побудут у вас в руках, КГБ живьём кожу снимет. Поняли хоть? Теперь вопрос. Где сейчас квартира Ильи?

Было понятно, что бандиты сами не знают, чего именно от меня требуют. Да знает ли это сам Илья? Во всей только выстраивающийся системе фарцовщик должен был быть либо каким-то связующим звеном между молодёжью и серьёзными людьми, которые будут заниматься их прикрытием, либо своего рода элитным магазином, в котором каждый член экономического ленинградского кружка может купить себе любой дефицит гораздо дешевле, чем у какого-нибудь другого фарцовщика. Это приманка вечная, безотказная, и они её задействуют.

— Буду ждать тебя сегодня в восемь вечера на углу Пролетарской, дом 6, — подумав, сказал один из бандитов.

— Сегодня не могу. Нужно деньги собрать, да и списки подготовить. Завтра в десять вечера, на углу всё той же Пролетарской, 6, — сказал я решительно.

— Мы знаем о тебе всё. И о девке твоей, о брате… Время до завтрашнего вечера, — сказал один из бандитов, и они, стараясь выглядеть волками, и не побитыми, а одержавшими победу, пошли прочь.

Проблема, однако. Со списками не так всё сложно. Я мог просто предоставить частично то, что у меня уже было скоплено и что было написано Эдиком на пикнике. Но где взять тысячу рублей, я не знал.

В голове крутился силовой вариант решения вопроса. Бить бандитов может быть делом благим, но не теперь — да и у меня нет даже пистолета. Сработать ножом? Можно, но только на эффекте неожиданности, а это надо тщательно спланировать Пока что надо сделать ход. Уверен, если я передам списки и пообещаю, что в скором времени отдам и деньги, от меня могут на какой-то период отстать. А уж дальше я буду действовать.

Я направился в общежитие, чтобы немного передохнуть и подумать о том, что мне делать дальше. Однако уже на крыльце я понял, что размышления без сытного обеда — это пустопорожняя философия. Гастроном находился недалеко, может быть, всего метрах в четырехстах от общежития. Пусть у меня ещё оставалось немного колбасы, тушёнка, даже баночка красной икры, но это своего рода неприкосновенный запас.

Пельмени — вот истинное блюдо любого холостяка. Кастрюлькой со мной поделились, так что можно и пельменей отведать. Жаль, что сметаны нет. Её сейчас в пакетах не купишь, нужно приходить в магазин с баночкой или бидоном, чтобы из большого чана черпаком налили всегда разной по жирности и густоте сметаны. Ну да ладно, может быть, и без неё пельмени прокатят.

Заходишь в магазин и удивляешься, сколько здесь свободного места. Нет стеллажей, мимо которых проходишь и выбираешь, что кинуть себе в корзину. Все продукты — за прилавком, так что туда я и почесал от входа. Консервы пирамидками и плакаты с едой — вот главное украшение советского гастронома. И продавщицы такие… хмурые, серьезные, важные.

Я встал в первую очередь. Ведь тут своя система — перед покупкой необходимо подойти пообщаться с продавщицей, отложить то, что нужно, подойти на кассу, оплатить, а потом подойти вновь с чеком к той же продавщице, чтобы товар выдали.

Долго выбирать пельмени мне пришлось.

— Здравствуйте, возьму «Русские», — как мог дружелюбно произнёс я и получил хмурый кивок.

А что тут долго разговаривать, когда их всего два вида в витрине? Пусть они и «Русские» дороже на восемь копеек, но хотя бы пачка выглядела симпатично — под русскую старину, в узорах. Я сходил к кассе и пробил чек на тридцать одну копейку, а потом вернулся к прилавку и забрал полукилограммовую картонную коробку в узорах Интересно, а мясо там есть? С другой стороны, хоть в зарплату уложусь.

Пельмешки немного слиплись, но на вкус оказались вполне приятными, и мясо все-таки там было. Если бы я еще следил за варкой, а не увлекался рисованием, было бы ещё лучше.

Набив желудок, не осилив целую пачку пельменей, я достал недавно купленные карандаши, альбом для рисования и принялся, собственно, рисовать. Я так был увлечён этим делом, что даже не замечал, как шло время. Уже прошло полчаса, час, полтора часа — а я нарисовал только четыре листа. А ведь рисунков предстоит сделать ещё очень много!

Я увлёкся рисованием операционной системы Windows, старался воспроизводить все странички, о которых помнил. Да, да! Я хотел нарисовать, как может выглядеть система. Мне кажется, что для того, чтобы создать такую операционную систему, нужно иметь очень развитое воображение и очень долго работать, набивая шишки на многочисленных ошибках. Я же предлагаю решения многих задач, вот только бы еще вспомнить специфику первых версий «офиса», с которыми мне пришлось работать.

Конечно, мне нужны первые версии — более поздние прописать на нынешнем оборудовании будет просто невозможно. Поэтому вспоминать было сложно, но я старался. Поможет ли это советским программистам? Или, может, это «мартышкин труд», то есть бесполезный? Однако этого я не узнаю, если не попробую. И потом, оказалось, что рисовать все эти кнопочки и курсоры — довольно весело.

Надеюсь, что советские программисты хотя бы смогут уловить мысль, как должна, или может, выглядеть операционная система. Интересно, сколько лет сейчас Биллу Гейтсу, разработчику «Окон»? В любом случае, Windows в том виде, в котором я её рисую, появилась не раньше девяностых годов, ну, в качестве разработки — может быть, в конце восьмидесятых. До этого она была надстройкой для другой операционной системы.

Я не программист, но зато был в прошлой жизни вполне опытным пользователем. Ну, скажу, что у меня фантазия бурная, пусть посмотрят. Не вижу здесь особых сложностей и проблем, если я нарисую окошки.

Кроме того, я собирался нарисовать и принцип игры «Тетрис». Уверен, что она в своём исполнении не должна быть намного сложнее, чем игра, где волк ловит яйца. А Советский Союз, если будет производить «Тетрис», да ещё и защитит его хоть какими-нибудь патентными правами, то получит чуть ли не миллиард долларов в казну СССР, и как бы не каждый год. Можно даже не производить, а лишь распродавать лицензии и иметь свою долю. А там и гоночки можно придумать на той же платформе. Хоть бы и Марио… Или я сейчас до «Танков» нафантазирую?

Если будет у меня достаточный политический вес, смогу инициировать подобное производство. Если хоть немного диверсифицировать советскую экономику перед потрясением, связанным с резким спадом цен на нефть, то уже это позволит Советскому Союзу выстоять. Или, хотя бы, остаться стоять — на трясущихся ногах, но не упасть.

— Входите! — выкрикнул я, когда в дверь моего блока постучали.

На пороге стоял Степан, и был он весьма озадачен. Я отложил свои рисунки, взглянул на тарелку с давно остывшими пельменями. Вроде бы, как радушный хозяин я должен еду предложить гостю, также холостяку, наверняка не борщами с котлетами кормленному. Но как человеку почти честному и совестливому, мне хотелось подобное блюдо спрятать и не показывать. Слиплись-таки, нужно было горячими есть.

— Рассказывай! — потребовал он.

— Пельмени будешь? — спросил я, указывая Стёпе на тарелку с «Пельменями русскими». — Если ты такое ешь.

— Ха! Знал бы ты, что я ел! Но сначала расскажи, куда ты вляпался? — настаивал Степан.

— Я, конечно, рад, что ты, мой друг, беспокоишься. И правильно, что хочешь заступиться, но это такое грязное и опасное дело, что лучше я сам, Степан, — сказал я, догадавшись, что именно имеет в виду Степан Сергеевич.

И уже этими словами я должен возбудить интерес к моей судьбе.

Ведь моя стычка происходила почти под окнами общежития и явно привлекла свидетелей, которые не преминули доложить на вахту о случившемся. Зная, как работает сарафанное радио, уверен, что все посчитают, что меня пришли убивать. Впрочем, так ли далека от истины эта мысль?

— У меня друзей нет, не скажу, что раньше я этим тяготился. И не скажу, что искал себе друга лет на десять младше. Но ты парень интересный… только после общения с тобой я становлюсь каким-то другим. Ещё и Настя… — посыпались признания. — Вот что тебя сподвигло, из явно небедной семьи да с блатом, работать у нас в бурсе? Да еще не просиживать штаны, как этот… Женя. А работать, менять… Знаешь, мне это нравится, в этом жизнь.

— Принято, спасибо. Хорошо, я тебе обрисую картину, чтобы ты понимал, что не стоит вмешиваться, — с притворным вздохом сказал я.

Я давно думал о том, чтобы иметь Степана в своих соратниках. Уже продумывал разговор, в котором я попытаюсь убедить Шарова встать со мной плечом к плечу. Конечно, я не мог ему рассказать о том, кто я есть на самом деле. Но этого и не надо, по сути же мое «будущее в прошлом» не играет серьезной роли для «будущего в настоящем». Но в общем о кружке, о том, что я считаю это молодежное объединение преступным, о фарцовщике — обо всём этом я рассказал.

Степан явно ищет себя в этой жизни, повидав такое… догадываюсь, что он побывал в тех краях, «где наших нет» — в Анголе, Сомали, может, и Вьетнам зацепил. Мало ли… на Ближнем Востоке и сейчас бурлит, и не понять, кто за кого и кто против всех. Я знал, с кем говорю. И уже заранее продумывал, как подойти. У таких людей, если психика в норме, как правило обостренное чувство справедливости.

— Деньги, которые я якобы должен этому фарцовщику — мелочь, — сказал я наконец. — Главное — кто за этим стоит и зачем.

— Так сообщи в КГБ. Или в милицию. Чего сам лезешь?

— А вот следующий вопрос — может такая схема работать без того, чтобы в КГБ знали? — усмехнулся я. — Думаешь, в верхах не в курсе, кто кого прикрывает?

Он нахмурился. Сказанное звучало как полуправда, и он это чувствовал. Но я продолжал:

— Этот Илья… он не просто барыга. Он вербует. Потихоньку, без лишнего шума. Я был в этой сети и знаю, что он тянет туда других. Настю тоже.

— Настю? — он дернулся, как будто кто-то ударил. — Зачем ей-то туда?

— Её отец — замдиректора завода. Через таких и входят в систему. Через детей — к родителям. Через комсомольцев — к партийцам. Через связных — к обкому. А потом… потом уже не поймёшь, кто свои, кто продался.

Степан нахмурился, явно пытаясь обдумать и принять то, что я ему сказал. Хотя вслух я высказал не всё, и назвал Илью вербовщиком, а себя — жертвой этих сетей.

Когда на самом деле…

— Такой не отстанет… Устранить? Но это преступление, — не возмущался, скорее, размышлял вслух Степан. — В чем-то ты прав, что тут вырисовывается только силовой метод.

Я уже чувствовал, что нахожу отклик в сердце и разуме мужчины. Острое чувство справедливости Степы, помноженное на характер защитника всех и каждого, охранителя Родины, толкало его к действиям…

— Но должен же быть кто-то, кто против всего этого, — в смятении и недоумении, пожимая плечами, спрашивал теперь Степан.

— Проблема, Стёпа, заключается в том, что они верят, что сами делают для страны полезное. Для тех, кто стоит у власти или рядом с властью, не секрет, что страна наша проигрывает в гонке с Западом. Хрущёв обещал коммунизм в восьмидесятых. Через два с половиной года будет восьмидесятый. А коммунизма нет. Но мало кто вспомнит об этом обещании, потому как будет Олимпиада и видимость счастья, светлого будущего. И те, кто хочет развалить Союз, не верят, что это — благо, они думают, что злодеи те, кто хочет сохранить Великую Родину, — продолжал я убеждать Степана.

Я поднялся, чтобы взять с тумбочки кипятильник, потом включил его в розетку, окунул в поллитровую банку с водой.

— У меня есть банка кофе и чай со слоном. Можем попить. А ты бы позже сходил бы в магазин да купил чего сладкого. Я заметил, когда мы сидели у меня за столом, что Настёна — ещё та сластёна, полкоробки конфет съела одна. В гастрономе рядом как раз выбросили конфеты, как бы не разобрали, — сказал я.

— Я ненавижу этих гнид, которые не верят в свою родину. Я воевал за интересы страны, а были и те, кто на этой войне наживался. Не могу, да и не хочу говорить, где мне пришлось побывать, но если бы я не был силён верой в правильность курса своего Отечества, я бы не выжил, — признался мне Степан.

— И не нужно думать, что всё это временно. Мол, бардак на местах, но система держится. А я тебе скажу, как это работает. Сначала — фарцовка. Потом — общак. Потом — своя экономика, своя милиция, свои связи. И всё. Государство как система — вырождается. Ты же в Африке был? Помнишь, как склады уводили через своих? Как офицеры делились с торговцами? А помнишь, какой там бандитизм и коррупция? Вот то же самое может…

— Да ну?

— Да, сложно верить, но может быть и у нас, — твёрдо договорил я.

— Было. И чем всё кончилось — знаю, — его голос стал грубее.

Он покачал головой, но в этом жесте не было недоверия. Скорее, досада.

— Вот и здесь — так же. Пока сверху видят только «мелкие отклонения». А снизу уже растёт другая сила. Без идеологии, без совести, без родины. Мы воевали за то, чтобы наши парни могли жить без страха. А теперь их вербуют под видом комсомольских кружков. Ты думаешь, СССР вечен? А я тебе скажу — ещё десять лет вот такой гнили, и ты проснёшься в стране, где твоей войны не было. Где пацаны торгуют автоматами, где за форму бьют, а не уважают. Где за доллары покупают память.

Он сидел, сгорбившись, будто устал сразу на десять лет вперёд. Я выждал — потом добавил:

— Мы всегда думали, что Родину продадут враги. А оказалось — свои. Те, кто кричал громче всех. И если ты сейчас отойдёшь — ты же не простишь себе потом. Не потому что ошибся. А потому что знал и молчал.

Шаров выдохнул. Медленно, как будто спуская давление из котла. Потом поднял глаза.

— Что конкретно ты хочешь делать? — задумчиво спросил Степан.

Я посмотрел ему прямо в лицо:

— Чтобы мы вместе начали резать гниль. Тихо, аккуратно, но до корня. Пока она не проросла в сердца, — решительно отвечал я.

Он кивнул. Один раз. И этого было достаточно.

Глава 19

— Уже и не знаю, нужно ли приходить в общежитие для контроля детей, — усмехнулся Степан, когда вернулся с очередного обхода этажей.

Было уже десять часов вечера, по распорядку пора уже укладываться спать. Причём я говорю не только об учащихся, проживающих в общежитии, но и о себе. Однако ни Степан, ни Настя не очень торопились уходить. Или мне кажется, или они специально тянут время, чтобы побыть рядом. И эти взгляды… Вот точно так же на меня смотрела Таня. Да, сложно им. Всё же разница в возрасте — дело серьёзное и часто обсуждаемое, а сейчас к обществу, к соседям и коллегам, всё-таки сильно прислушиваются. А тут ещё Настины непростые родители, вряд ли они захотят такого счастья для дочки, как встречаться с разведённым великовозрастным мужиком, да ещё и работающим всего лишь военруком в бурсе.

— Настя, мама с папой не будут волноваться? — всё же спросил я.

Не нужно сразу привлекать излишнее внимание Настиных родителей, заставлять их волноваться. Так её папа может и повлиять на комсомолку. А мне лишние проблемы ни к чему. Думаю, что они не нужны и Стёпе.

— Да, я пойду. Спасибо за конфеты. Мы же всё обсудили, да, Толя? — спросила она, то и дело поглядывая на Степана.

— Время позднее, нужно такси, — сказал я, и Шаров подхватился.

Он быстро заявил:

— Я провожу тебя, Настя. Толя, подстрахуешь?

— Хуешь… Хуешь, откликнулось эхо, — пошутил я. — Иди. И хватит друг на друга так смотреть. Признайтесь уже…

— Дурак ты, Чубайсов! — выпалила Настя и поспешила к выходу.

— Это что такое было, Толя? — сказал Стёпа и строго на меня посмотрел.

— Да всё правильно было. Я же вижу, что ты ей нравишься, знаю, что она тебе нравится. Так признайтесь друг другу. Да подумайте, что с этим делать. А то как дети малые, — сказал я и отмахнулся.

Я уверен, что порой людям просто необходимо поговорить, выяснить свои отношения, а уж потом посмотреть, к чему всё пришло, и этого ли ждали. Ведь лучше узнать даже горькую правду, чем заблуждаться в реальности.

А для меня было бы очень важным и полезным, если бы Степан и Настя всё же сошлись. Поговорив со Степаном, я понял, что он может мне помочь, но вот мотивы у него оказались неожиданными — иными, чем я мог ожидать. Да, ему слова о самой возможности развала Советского Союза небезразличны. Он как раз из тех, кто был и, возможно, вновь станет охранителем Великой Родины. Однако отсюда, из 1977 года, этот самый развал Союза кажется таким же невозможным, как прилёт инопланетных звёздных флотилий. Впрочем, последнее в мировоззрении советского человека выглядит даже более реальным.

Не то чтобы он уж совсем мне не поверил, он не хотел верить, сомневался и сопротивлялся. А вот то, что предмет его обожания, комсомолка Настя, может подвергнуться опасности — это для него более существенный повод, чтобы помогать мне. Тут ещё и было нечто личное, помимо Насти. Бывшая жена Степана ушла как раз-таки к какому-то, как он сам выражался, «купи-продай». Скорее всего, Степан уже и не любит свою жену (иначе б не смотрел на Настю), но вот по дочке тоскует сильно. Так что, по его словам, «давить фарцу он готов». Причём настроен весьма решительно.

Только через полтора часа, когда я уже видел второй сон, Степан вернулся. На первом этаже есть один свободный блок, где, как правило, могут спать мастера и преподаватели, когда приходят на ночные дежурства. Но в этот раз Степан расположился на соседней койке и ещё полчаса морочил мне голову, какая Настя хорошая и какой он решительный, готовый пойти хоть завтра просить у родителей руки главной комсомолки училища.

Ну, а утром все, или почти все обитатели общежития вышли на зарядку. Большинство девочек, наверное, почти всю ночь не спали, прихорашиваясь перед этим мероприятием. Ведь это не самая обычная зарядка. Наверное, все хотели попасть в объектив фотоаппарата журналиста, при этом быть максимально при параде. Ну а какая же красота без килограмма штукатурки на лице?

— Толя, чтобы я ещё раз когда-нибудь так рано просыпался… — высказал мне Травкин.

Журналист прибыл не один — прихватил с собой фотографа. Да какого! Не думал, что в молодёжной газете могут работать такие старички. Впрочем, фотограф, как, наверное, и положено, не отсвечивал, был где-то рядом, но словно его и не было вовсе.

Мы бегали вокруг стадиона, подтягивались и отжимались, делали растяжки, выстраивались в длинные линии и вообще бодро справлялись с самыми различными физическими упражнениями. Все старались, лишь только периодически стреляя взглядами то в сторону журналиста, то на фотографа. Не разбивались на кучки по интересам, не начинали болтать.

Всегда бы так!

— Хорошая статья может получиться. Главред меня уже хвалил. Я единственный, кто нашёл что-то новое и интересное среди всех ПТУ Ленинграда, — Травкин протянул мне два листа бумаги с отпечатанным на машинке текстом. — Это статья по тому собранию, которое ты проводил.

Я вчитался в текст и даже позволил себе радость. Травкин-то явно имеет талант! Статья была, конечно, выдержана в духе времени, однако автор позволил себе собственную оценку тому новаторству, которое было предложено в ПТУ № 144.

— Вот такие активисты, ленинцы, как комсомолец Анатолий Аркадьевич Чубайсов, и могут стать будущими лидерами на пути совершенствования системы профессионально-технического образования, — прочитал я последние строки статьи. — Хм-м.

— Ну как? — спросил Травкин настороженным голосом.

Каждому творцу необходимо быть признанным. И я нашёл слова, чтобы убедить Сашку, что статья не только дельная, но и талантливая. Если та статья, которая будет написана по итогам сегодняшнего спортивного мероприятия, окажется в том же духе и написана не хуже, то обо мне уже прочитают серьёзные люди. Я уверен, что сам Романов нет-нет, да и почитывает молодёжную газету «Смена». Учитывая, какое пристальное внимание первый секретарь обкома уделяет ПТУ, он неизбежно заинтересуется. Ведь в этой системе, как считается, крайне сложно что-то менять и что-то улучшать. Методисты в комитетах по образованию лбы себе расшибают, чтобы хоть что-то придумать, хоть как-то привлечь молодёжь в ПТУ. А у нас всё вполне наглядно. Некоторые родители, которые искренне считают, что ПТУ — это скорее зло, чем добро, удостоверятся, что в нашем училище беспокоятся о жизни и здоровье учащихся. И они заинтересуются. Есть большая вероятность, что у нас уже к следующему учебному году будет контингент учащихся, да и, возможно, преподавательский, куда лучше, чем на сегодняшний день.

— Мне нужно взять ещё у тебя небольшое интервью, — деловито сообщил Травкин, извлекая из сумки блокнот.

Однако в данную секунду меня увлекло не то, что Травкин намерен ещё больше прославлять моё имя, а то, кто показался на входе на стадион.

— Таня? — я скорее констатировал факт, чем спрашивал.

— А-а! Это та девчонка, о которой говорили на даче у Эдика? — догадался Травкин. — Папа ещё — директор СТО?

— Вот что у тебя за манера такая? Разве же не главное, что она умница и красавица, а уже потом — дочка важного и нужного человека? — не выдержал и высказался я.

Ждать, что на это ответит Сашка, я не стал, а спешно направился к Татьяне. Она уже стояла, прислонившись к забору, опустив глазки и сгорбившись. Пришла мириться, и явно чувствует свою вину.

— Прости меня, но я не могу без тебя, — тихо сказала Таня, потом встрепенулась. — Я всё-всё высказала отцу. Он не имеет никакого права вмешиваться в наши отношения. Я обещаю учиться и дальше хорошо, но хочу, чтобы ты был рядом.

Все эти слова Таня выпалила, будто боясь потратить раньше времени всю решимость, и вновь потупила свои глазки.

— Хорошо, Танюш. Мы тот день просто полностью забываем, — сказал я, в уме имея кое-что своё. — Я правда рад тебя видеть.

— Пойдём к тебе? Я сама пирожки напекла, тебе принесла, — искренне обрадовавшись, сказала Таня.

— Пошли! — улыбнувшись, я взял Таню за руку и повел ее в общежитие.

Таня долго у меня не была, не стала дожидаться с работы. Но это и к лучшему. Пусть пока что сидит дома и меньше нервирует своего отца.

Мне же скучать не приходилось. Купив за свой счёт половую краску и ещё белую, для батарей, я начал делать хотя бы косметический ремонт в будущем своём кабинете. Несколько раз пришлось отвлечься. Однажды ко мне зашла Настя и что-то пыталась спросить, но запиналась, оговаривались — и в итоге ушла, будто бы так и не решившись перейти к главному вопросу. Потом вызвал директор.

В училище официально пришла смета на ремонт автомобиля. Признаться, я ожидал, что будет всё гораздо дороже. Четыреста семьдесят четыре рубля — именно в такую сумму обойдётся нам почти полное восстановление машины. Думаю, что отец Тани ради нашего с ним знакомства ещё сильно занизил стоимость ремонта.

Так что получилось сразу взять у директора сто рублей, дав обещание, что больше я не посмотрю в сторону ни сметы, ни тех денег, которые будут выделены комитетом образования. Но мне нужны были эти деньги. Почти в шестьдесят рублей обойдутся те бланки, которые я хотел заказать для училища в типографии. Если заказывать, то уж сразу заказывать много. Так что тысячу пятьсот различных бланков должны быть у нас, как обещали, не позднее чем через неделю.

Как бы я ни старался забыть о том, что предстоит сделать вечером, не получалось. Я готовился… убивать. Может быть, частично и чужими руками, но всё равно чувствовал себя убийцей. Убивал ли я раньше? Да, и не только на войне. Разное было в лихие девяностые — приходилось стрелять, стреляли и в меня. Полгода пришлось повоевать в Чечне, после чего я окончательно перешёл в следователи и закончил своё обучение.

Нет, дело не в нерешительности. Вопрос состоял в другом. Надо ведь ещё сделать всё так, чтобы никто не подумал на меня. И здесь важно вот что: если Илья кого-то предупредил о моём приходе, то, само собой разумеется, нужно быть крайне осторожным и аккуратным.

— Пришёл? — задал свой идиотский вопрос один из бандитов, с которыми я столкнулся вчера.

Даже отвечать очевидным на очевидное не было никакого желания. Я подал знак, поправляя горлышко своей водолазки. Теперь, если мне завяжут глаза и начнут водить кругами, по договорённости со Стёпой я начну возмущаться, протестовать и отказываться от встречи. И тогда сработает план «Б», когда мы берём бандита и начинаем быстренько и очень эффективно, хотя для него и весьма больно, спрашивать. Более того, несмотря на то, что этот план был на втором месте, и я, и Степан не без оснований предполагали, что именно его придётся реализовывать. Сомнений не было, он всё скажет, что нам надо, и покажет ту самую заветную дверь в квартиру. Нужно лишь только найти болевой порог, который есть у каждого человека.

Они перешли черту, когда стали угрожать моим близким.

— Давай быстрее! — подгонял меня тем временем бандит.

Я намеренно чуть замедлял шаг, даже два раза остановился, чтобы завязать шнурки на ботинках. Причём я это делал именно там, где мы сворачивали в закоулки. Нельзя допустить, чтобы Степан потерял нас из виду.

— Давай уже, заходи в подъезд! — прорычал бандит.

— А ты, как я посмотрю, не ленинградец, — театрально возмутился я, выигрывая хотя бы несколько секунд.

— Давай! — сказал бандит, подталкивая меня в парадную.

— Хе! — я ударил бандита в живот. — С чего ты решил, что мне можно приказывать? Ты же даже не знаешь, кто я!

Удар я наносил прямо у входа в парадную. Почему? Было предположение, что кто-то может контролировать вход. По крайней мере, мы со Степаном сошлись во мнении, что это самый верный способ проследить, чтобы никто другой не зашёл, и чтобы мы не привели хвост.

— Ты что делаешь? Охренел? Пырну гадёныша, и на Илью не посмотрю! — услышал я голос из-за угла дома.

Так и есть. Неполные идиоты, оказывается, эти бандосы. Подельник не стерпел, что его товарища бьют, и обнаружил себя. Может, они и умные, но излишне эмоциональны, не могут при необходимости сдержаться. Впрочем, смог бы ли я сдержаться, если бы били Степана? Или он смолчал бы, если бы бандит мне влепил? Так и есть. Смогли бы, точно, потому как договаривались о подобном заранее.

— Всё-всё, я больше так не буду, — примирительно поднял я руки, заходя в парадную.

Теперь было бы ещё неплохо узнать, на каком этаже располагается та самая квартира. Насколько я знаю фарцовщиков, они старались снимать квартиры на первом этаже. Так или иначе, к ним ходят люди, и, если эти люди будут шастать по всем этажам, всегда найдётся та сердобольная старушка, которая обратится в милицию. Более того, если что-то пойдёт не так, то с первого этажа всегда сподручнее выпрыгивать и убегать. В идеале — снимать двухкомнатную квартиру, причём делать это не в самом захудалом месте, не в строящихся спальных районах. Любому покупателю должно быть удобно добраться до квартиры, или же должно быть удобно самому фарцовщику возвращаться туда после промысла в центре города.

— Иди уже! — потребовал бандит, замахнулся на меня, но я посмотрел ему в глаза, давая понять, что этот удар для него бесследно не пройдет.

Наверное, сейчас в голове у бандитов только одно желание: чтобы Илья позволил им оторваться на мне. Всё-таки фарцовщик держит свой силовой блок в достаточном повиновении. И наверняка дело не только в вознаграждении. Чем-то он их зацепил, они у него на крючке. Возможно, Илья даже помог этим ребятам выйти на свободу — или подогревал их, когда они сидели на зоне. В принципе, это неважно.

Когда мы шли к месту, я всё оглядывался по сторонам, также смотрел, не наблюдает ли кто сверху. Одет я был по погоде: ветровка с капюшоном, причём, не по размеру, она болталась на мне, словно балахон. Так что лицо моё узнать не должны, как и лицо Степана. Да и никого я не заметил. Удачное время выбрали мы, причём донельзя символичное. Прямо сейчас по телевизору идёт передача «Человек и закон». Это своего рода ток-шоу из будущего. В ней рассматривались и обсуждались судьбы людей, алкоголизм, преступления, деятельность правоохранительных органов. И люди с превеликим удовольствием подобное смотрели. Более того, если у кого-то не было телевизора, а таких советских граждан в 1977 году ещё имелись немало, то шли коллективно — с пирожками, порой и с бутылочкой водочки — смотреть эти передачи к соседям. Ну как же не посмотреть про борьбу с алкоголизмом и не выпить рюмочку-другую за победу над этой пагубной привычкой!

— Не подгоняй меня, дай шнурки завязать! — пробурчал я.

— Во второй, блин, уже раз, — заметил бандит, притормозив, чтобы я мог согнуться и перевязать узел.

Теперь я был уверен, что Степан знает, где находится искомая квартира. Мы договорились, что я в обязательном порядке с шумом буду завязывать шнурки именно возле двери. Определить по звуку, в какую сторону выходит дверь квартиры и есть ли она вообще, было несложно.

— Что ж ты, рыжий, обижаешь меня? — спросил мужик, вышедший в коридор квартиры в ярком красном халате.

— Начинать разговор с оскорблений было обязательно? — я играл в обиженного.

Не стоило прямо сейчас начинать огрызаться, накалять обстановку. Нужно постараться хоть немного, но усыпить бдительность.

— Проходи на кухню! — повелел Илья.

Квартира была трёхкомнатная, но явно не жилая. Впрочем, здесь могли бы разместиться на ночевку два бандита, этим достаточно и раскладушек. Могут и вообще завалиться на тюках с одеждой, так даже мягче и удобнее спать. Пакеты, сумки, чемоданы, ящики… Интересно, уж не больше ли тут вещей, чем в каком-нибудь большом магазине одежды? Не удивлюсь, если так оно и есть.

— Будешь кофе? Только что сварил, — было видно, что этот Илья выбрал тактику вежливости и даже дружелюбия — по крайней мере, для начала.

Вполне разумно. Если я пришёл сдаваться и готов компенсировать какую-то там шубу, а также принести списки, так чего же со мной ссориться? Мной ведь можно пользоваться и дальше! Видимо, Илья на это и рассчитывает, раз угощает очень даже неплохим кофе. Такой напиток сейчас не транжирили, а держали для особых гостей.

Что ж… Нужно и поговорить, может, что-то важное удастся узнать. Но и действия никто не отменял.

Глава 20

— Бери шоколад, он из Бельгии. Такой даже у меня появляется случайно, бельгийский на продажу никогда не выставляю. Сам предпочитаю побаловать себя, — проявлял неведомую щедрость хозяин, точнее, ключевой арендатор квартиры.

Мне даже стало любопытно: что же там за шоколад, уж настолько ли он лучше советского? Взяв кусочек, я откусил и, старательно прислушиваясь к своим ощущениям, не нашёл никакой разницы, кроме как в упаковке. Нет, вкус бельгийского шоколада, конечно, отличается от вкуса того же самого шоколада «Аленка», но всё-таки чего-то выдающегося в бельгийском лакомстве я не распробовал. Просто они разные, вот и всё. А разговоров! Это говорит в пользу того, что уже сейчас у некоторых граждан начинается преклонение перед западными продуктами. Если шоколад бельгийский, то я просто обязан распробовать в нём какие-то особые нотки и непременно им восхититься. Ведь он — бельгийский!

— Очень вкусно, не сравнить с нашим, — сказал я то, что от меня и хотели услышать.

— Давай с тобой спокойно поговорим! — присев рядом на табуретку, начал Илья. — Что происходит? Почему я должен тебя искать, в то время как ты должен быть рядом? Ты же три месяца ничего не брал на реализацию!

Илья отпил кофе, отломал маленькую дольку от плитки шоколада, прикусил её, держа лакомство так, будто это — величайшая ценность всех времён и народов.

И после этого решил добавить то, что демонстрировал мне с самого порога: строгости в голосе.

— А деньги за шубу всё же придётся отдать. Но я тебя не тороплю — ты можешь это сделать частями. Возьми на реализацию джинсы — за неделю отобьёшь долг, — Илья улыбался и старался всеми способами показать мне, что я здесь встретился со своим лучшим другом.

Ну, я знал такое выражение: «Таких друзей — за одно место и в музей!». Так что нисколько не обольщался. Был уверен, что дружбы с этим плюгавым с зализанными волосами у меня никогда не будет. Более того, плюгавого и самого не будет, если он продолжит мне угрожать.

Вот и послушаем, что скажет дальше этот «добрый друг».

— Так что все проблемы решаются, Тольчик. Давай мне списки! — на выдохе, словно это я упрашиваю Илью их взять, сказал хозяин квартиры.

— Илья… А что ты сам знаешь про эти списки? Ты пойми правильно — тут такая информация, которую я могу передавать только… Впрочем, я не могу тебе сказать, кому я должен её передавать, — сказал я, ловя злобный взгляд Ильи.

И он явно надеялся одними такими взглядами прижать меня к ногтю. Может, раньше у него это получалось?

Но чтобы бояться кого-то, нужно признать силу человека. А я не боялся, не признавал. Отступать было нельзя. Сейчас возле парадной стоит Степан. Он должен ждать знака, когда ему подходить к двери. А для этого я должен встать у окна и просто посмотреть в сторону — показать себя.

— Меня попросили очень уважаемые люди, чтобы я взял у тебя списки. А уже потом я должен эти списки передать кому следует, — продолжая играть в гляделки, сказал Илья. — Ну, чтобы мама с папой ничего не узнали.

— Нет, так дело не пойдёт! — жёстко сказал я.

С показной ленцой, словно чтобы просто размять ноги, я поднялся и подошёл к окну. Выглянул, как будто что-то увидел на улице. На самом деле — просто давал знак Степану. С этого момента события должны были понестись вскачь.

Илья что-то начал говорить, но я перебил его.

— Знаешь, есть такие вещи, которые не продаются. Ни за джинсы, ни за бельгийский шоколад. Даже за жизнь. Так что нет, так не пойдет.

Я повернулся к нему лицом. Спокойно. Не угрожающе. Просто посмотрел. Это был момент выбора — для него и для меня. На долю секунды мы оба замолчали.

— А ты не в той роли, чтобы решать, что пойдёт, а что побежит или поедет. Отцом прикрыться не получится. По всем понятиям — ты мне должен, значит, ты мне и отдашь, — жёстко сказал Илья, являя мне свой истинный облик. — Или тебе Таню совсем не жалко?

— И ты меня убьешь, если я не повинюсь?

— Пойми, Толя. Если ты первый соскочишь, то все узнают, что с Ильей так можно. Об меня будут пробовать ноги вытирать, я не смогу вести свою торговлю, — Илья навис надо мной.— Я пойду так далеко, как это будет нужно, чтобы никто не сказал, что я слабый. Надо… Убью!

— Давай без угроз! С милым и улыбчивым Ильёй мне нравится разговаривать больше. По деньгам определимся, после поговорим, а пока ты мне только скажи, для кого нужны списки. Я должен знать хотя бы имя. Иначе получится, что я отдаю тебе важный документ, представляющий людей. А может, ты на гэбэшников работаешь? — сказал я, замечая, как меняется в лице Илья.

Ведь я говорил всё по делу. А он, как я догадываюсь, и не знал толком, о каких списках идёт речь. И он понимает, что я в своём праве — могу сомневаться и переживать за будущее своё и тех людей, которые в этих списках указаны. А ещё само упоминание КГБ должно навевать особые волны страха на Илью. Это ведь бравада у него — только для своих. Фасон же держать нужно. Ну а с правоохранителями наверняка иначе запоёт, лебезить начнет.

— Ладно. Пей пока кофе, налегай на шоколад. Сейчас мне нужно сделать звонок, — сказал Илья и с задумчивым видом побрёл в коридор, где, у всех порядочных людей находился телефон.

— Хорошо! — выкрикнул я. — Я дам тебе списки. Будем договариваться!

Илья победно ухмыльнулся, развёл руками, мол, чего это я раньше кобенился, и вернулся обратно на кухню.

Как мог, так и держал паузу, пробовал узнать, кто ещё стоит за Ильёй, и кому нужны списки больше, чем фарцовщику. Точнее, ему, видимо, нужна лояльность тех, кто заинтересован в информации о молодых людях, которые будут (или уже причастны) к образованию Ленинградского экономического кружка.

Да, если бы Илья стал разговаривать по телефону, то я бы услышал, скорее всего, с кем это он там щебечет. На поверку фарцовщик оказался не таким уж и конспиратором. Да и не его это всё. Ум Ильи заточен на приобретение денег. Может быть, ещё хватает на то, чтобы руководить уж вовсе остолопами, которые у него значатся в боевиках. Но на то, чтобы играть в большие игры с реформами и развалом целой страны — на это Илья бы никогда не подписался.

Он же единоличник, индивидуалист. Для таких Родина там, где заднице мягче.

— Дмитрию Николаевичу хотели звонить? — решил я спросить на удачу.

— А? Откуда?.. Нет, я никакого Дмитрия Николаевича не знаю, — сперва чуть растерявшись, Илья тут жк пошёл в несознанку.

Вот только мои догадки подкрепились его растерянностью. Ну не может действовать экономический кружок, чтобы о нём не знал председатель парткома! Мало того, что Дмитрий Николаевич Некрашевич должен знать о его существовании, он его и курирует, а может, и вовсе является одним из, так сказать, соучредителей.

— Всё, давай списки, бери на реализацию пять пар джинсов — и уходи! Наверняка в твоей бурсе найдёшь, кому продать джинсы. Тем более, что оттуда уходит один молодой человек, который также у меня отоваривается. Куда ни посмотри — везде знакомые, — разоткровенничался Илья, явно обрадованный вполне себе мирным решением вопроса.

Уверен, что если бы мы с ним вошли в клинч — допустим, я был бы не я, а тот самый урод, тело которого я занял, — то Илье было бы не так просто справиться с Чубайсовыми. Пусть отец мой и не начальник СТО или там директор какого-то завода, но связей у него более чем достаточно — причём на самом верху. Как бы не с заведующими магазинов он знаком, и не просто шапочно. А это в советской пищевой цепочке — чуть ли не самый верх. Небожителей рангом членов ЦК в расчёт я не беру.

Сделав пару вдохов и выдохов и отринув последние сомнения, я привстал со стула и вплотную подошёл к окну. Постояв секунд десять в безмолвии, я вернулся к столу, завёл руку за спину, достал оттуда тетрадку, всунутую за пояс штанов.

— Ну и что? Не отдал бы ты эту тетрадку сейчас, мои товарищи проверили бы тебя, обязательно списки нашли бы, — Илья рассмеялся. — Ну, как маленький, право слово… Ты сильно изменился. Раньше был таким целеустремлённым, умным, всегда хитрым, изворотливым. Мне даже казалось, что ты уже и меня в чём-то обдуриваешь. Такой чувак! А сейчас… Какой-то дурацкий протест устроил, в драку лезешь. Умный человек не боится драки, но дерётся всегда либо словом, либо деньгами — либо кулаками других. Дурачков в мире хватает.

— А твои товарищи это слышат? — усмехнулся я, намекая на то, что он сам только что назвал своих бойцов идиотами.

— Даже если они и услышали, то вряд ли поняли, о ком и о чем идёт речь. А поняли бы… Так, по всем понятиям, они мне должны. А ещё и получают немалые деньги, — Илья выразительно на меня посмотрел. — Но мы же с тобой хорошо работали. Ты хорошо имел.

— Туалет у тебя тут по коридору, возле входной двери? — спросил я, будто между делом.

— Что, уже жидкость лезет? — усмехнулся Илья.

— Ага, бельгийский шоколад, — усмехнулся я в сторону туалета.

— Мутный! — заорал во всё горло Илья. — Проследи за товарищем Чубайсовым!

А хитрец этот Илья — бдительность не потерял. Ладно. И хорошо, что рядом со мной будет один из бандитов. Вот только это я буду контролировать одного из трех приживал, а не он меня.

Ещё когда морда с набитым ртом и с куриной ножкой в замасленных руках высунулась из одной из комнат, я уже почти разобрался с замками входной двери. Ничего мудрёного. Это если бы квартира была собственностью Ильи, он наверняка бы устроил тут бункер, как это красочно показано в кинофильме «Бриллиантовая рука». А так… он вынужден пользоваться всем, что ему предлагают сами хозяева, прописанные в квартире.

— Ты куда? — быстро проглотив кусок курицы, спросил тот, которого Илья назвал Мутным.

Мы договорились со Степаном, что с того момента, как как только я покажусь в окне, у него будет ровно полторы минуты, чтобыпройти, и это я должен открыть ему дверь я открыл дверь. Нельзя Стёпе долго торчать стоять Стёпе в парадной, чтобы не быть замеченным жильцами, но нужно успеть увидеть меня, обойти полдома, и ждать.

И это время почти истекло.

— Хе! — я пробиваю солнечное сплетение бандиту.

И он тут же начинает задыхаться, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.

Вроде, и не убил, не вырубил, но вреда он мне сейчас не причинит, а вышло всё намного тише, вот стоит он с открытым ртом, тихонечко, точно не перекрикивая работающий громко телевизор. Оксюморон — бандиты смотрят телепередачу, в которой таких, как они, ловят и порицают. Может быть, в душе тот же Мутный даже сочувствует правоохранительным органам. Ведь по закону жанра именно милицию в телепередаче выставляют в героическом свете.

— Где? — быстро проникая в квартиру, тем временем уже шептал мне Степан.

Я показываю на дверь в зал, где начинается очередной сюжет программы «Человек и закон». Сам же направляюсь на кухню.

— Что, уже сходил? — усмехаясь, явно в отличном настроении, спросил меня оттуда Илья.

— Ага, — успеваю я ответить, заходя чуть за спину фарцовщику и тут же огрев его по шее.

Илья заваливается, я подхватываю его, прислоняюсь к стене, оставляю так сидеть.

Слышу звон побитой посуды в зале, быстро направляюсь на помощь к Степану. Однако воин уже решил проблему. Один подельник лежал навзничь у телевизора, рядом с ним — разбитая бутылка из-под водки.

— Ты? На, — я ещё раз ударил уже почти пришедшего в себя Мутного, отправляя его в нокаут.

— Самое лёгкое дело сделано, — негромко, специально изменённым голосом, добавляя хрипотцы, сказал Степан. — Ты точно дальше сможешь? Я могу здесь прибраться.

Я понял, что именно имел в виду Степан, когда говорил, что самый лёгкий этап нашей операции — позади. Теперь не оставалось никакого иного решения, кроме как зачищать гнездо вместе с теми стервятниками, которые в нём обитают.

Стёпа сейчас явно чувствовал себя охранителем и защитником и пытался меня огородить от каких-то психологических потрясений. Вообще-то это мне хотелось его поберечь, но вслух я ничего говорить уже не стал.

— Работаем! — жёстко и решительно сказал я.

Работы ещё на самом деле было много. Но отчего-то самым сложным казалось мне окончательно убедить Степана, что нам нужны деньги, которые мы можем и должны найти у фарцовщика. Мой товарищ всячески хотел быть и казаться борцом за справедливость. А это предполагало, что мы, как благородные Зорро, не возьмём от фарцовщика ровным счётом ничего.

У меня и вовсе складывалось впечатление, что всё, за чем пришел сюда Степан, это мстить за отобранное у него счастье. Вот такой, похожий на Илью, делец и отнял у Степана жену и дочь. Вероятно, Шаров пытался себя убедить, что он здесь не только по этой причине, но я догадывался, что решимости Степану придаёт лишь жажда мести. Ну что ж, это мне уже не переделать, какой есть бензин — на том и едем.

— Связываем тряпками, — сказал я, указывая на двух лежащих рядом бандитов.

Нельзя было оставлять милиции шанс докопаться до истинности случившегося. Если мы свяжем им руки верёвкой, и туго, то любой эксперт укажет, что они были связаны. И тогда произошедшее заиграет новыми красками — возникнет много вопросов, кто знает, может, выйдут даже на нас.

Потому — никаких следов от верёвок или проволоки на теле у бандитов быть не должно.

Похлестав по щекам Илью, я привёл его в чувство.

— Где деньги, Илья Батькович? — нарочито спокойным голосом спросил я.

— Ты на кого рыпнулся, рыжий? Развяжи меня — и я постараюсь всё это забыть, — предсказуемо решил угрожать он.

— Лёня, это же он изнасиловал твою жену. С чего начнёшь допрос? С паяльника в задний проход или с утюга на волосатую грудь? — спросил я у Стёпы.

Я был уверен, что никто не слышит нашего разговора. Отработали мы до этого тихо: криков нет, выстрелов тоже. Но на всякий случай решил называть Степана Леонидом. Мало ли…

— Я никого не насиловал, мужик, — определив Степана как главную угрозу, Илья обратился именно к нему. — Рыжий врёт. Я дам тебе денег. Хочешь тысячу рублей? Свяжи рыжего, мужик, — я тебе дам полторы!

— Утюг. Не хочу пока мараться с задним проходом этой твари, — с видом философствующего человека заявил Степан.

Чтобы в квартире фарцовщика да не было хорошего утюга? Их тут было сразу два, и оба на виду. Так что я приподнялся с кресла, в котором сидел, сделал это с ленцой, будто меня отвлекают от важнейших дел, взял утюг и воткнул вилку в розетку как раз примерно там, где мы уложили Илью.

— За мной стоят очень серьёзные люди. Давайте договариваться. КГБ всё равно вас вычислит и найдёт, — уже не так нагло и уверенно, просящим голосом говорил Илья.

— Ты думаешь, что мы здесь залётные беспредельщики? Меня послал Некрашевич, — решил я использовать имя председателя партийного комитета инженерно-экономического института.

Моё предположение о сотрудничестве Ильи и Дмитрия Николаевича Некрашевича оказалось верным.

— Сука… Я же ему исправно платил, — зло сказал Илья, потом посмотрел мне прямо в глаза и уже буквально умоляющим тоном произнёс: — Толя, отпусти меня! Я уеду. Скажешь — так и в Сибирь отправлюсь. Две тысячи рублей дам, возьмёшь себе всё, что хочешь, из шмоток. Отпусти!

— Говори, Илья! Что знаешь про экономический кружок? И кто те люди, за которыми ты прячешься? — потребовал я. — Если бы я хотел убить тебя, то уже бы это сделал. Ты должен знать, что с Некрашевичем у меня не лучшие отношения. Но это уже другая история.

Подумав, Илья стал рассказывать:

— Это Некрашевич вытянул меня из милиции. Он говорил, что я теперь под охраной КГБ, что меня никто не тронет. Я больше ничего не знаю. Мне нужно было только продумать снабжение молодёжи фарцой, работал чуть ли не в убыток себе. По мне, план странный, но что я решаю? Большего мне не говорили, — чуть ли не плача, рассказывал Илья.

— Где лежат деньги? — спросил я.

— Мы не будем брать деньги, — тут же строго сказал мне Степан.

Я подцепил своего товарища за руку, оттащил чуть в сторону и решительно сказал:

— Вот что, Стёпа. У тебя ни кола, ни двора. Если ты серьёзно относишься к Насте, тебе нужны будут деньги, чтобы произвести хоть какое-то впечатление на её отца. И лучше мы эти деньги потратим сами и отдадим сиротам, чем они здесь и сейчас достанутся неизвестно кому. Мы не наживаемся. Мы получаем только чуть-чуть больше возможностей, чтобы жить и чтобы творить справедливость.

— Бери деньги, если ты так решил. Но я к ним не прикоснусь, — размышляя, сказал Степан.

Пообещав Илье свободу, под мычание его подельников, связанных и с кляпами во рту, мы быстро договорились с фарцовщиком о нюансах его побега, и уже через десять минут у меня в руках были пачки денег. Навскидку — не меньше шести тысяч рублей. Были у Ильи и доллары, и немецкие марки. Но квалюте я даже не собирался прикасаться.

— Приступим, — сказал я.

На мгновение очистив свою голову от всяческих мыслей и эмоций, я нанёс три удара под рёбра Ильи его же столовым ножом. Находка в тайнике фарцовщика помогла составить новую картину, которую и должны будут увидеть следователи. А еще там был пистолет.

Бандиты стали извиваться, как ужи, пытаться что-то мычать, докричаться просящими слезливыми глазами до нашей со Степаном совести. Но нет. У меня были свои мотивы, а Стёпа считал себя чем-то вроде Котёночкина — главного героя кинофильма «Берегись автомобиля». Тот крал у богатых машины, был против всякой фарцы и спекулянтов. Степан мог вдохновляться этим персонажем.

— Если стрелять через подушку, звук будет громким, но глухим, не похожим на выстрел, — Степан принимал мою концепцию: что произошло или что происходит в квартире.

Уже скоро прозвучали два выстрела, следом — третий. Заканчивалась программа «Человек и закон», и телевизор работал на почти предельной громкости. Даже мне выстрелы показались не более громкими, чем если бы тарелка ударилась о пол и разбилась.

Степан стал собирать разлетевшиеся перья — последствия выстрелов через подушку. Потом мы всё это собрали и частями, чтобы не вызывать много дыма, спалили перья. Остатки слили в унитаз. Унитаз почистили с содой.

Одновременно мы — прежде всего я — вычищали любые возможные следы, всё, где могли оставить свои отпечатки пальцев. Лишь только через час общая картина произошедшего была нами составлена в достаточной мере.

Я даже вышел из зала, где, якобы, и произошла ссора фарцовщика и бандитов. Потом вновь зашёл и посмотрел глазами опытного следователя.

Итак, арендатор квартиры смотрел телевизор, когда началась ссора. Предметом ссоры, конечно же, являлись деньги. Около тысячи рублей были разбросаны по полу. Тут же — доллары и другая валюта. Частично была собрана большая сумка — якобы грабителей, где хаотично брошены джинсы и пара курток. Всё выглядело так, будто грабители не успели сделать своё дело, как опомнился хозяин квартиры.

Выходило, что Илья схватил пистолет и стал стрелять. Последний, третий выстрел был сделан в упор, тогда как один из бандитов, будучи уже раненым, наносил фарцовщику удары ножом. Занавес!

Теперь оставалось только дождаться глубокой ночи, чтобы потом нам со Степаном уйти из квартиры, чтобы нас никто не заметил. Прямо сейчас, на ночь глядя, собачники вышли выгуливать своих питомцев. Да и мужики, которые без устали смолят на балконах, явно могли бы увидеть нас.

Если Степан жил один, и ему алиби было сложно придумать, то я позаботился о том, чтобы быть прикрытым. Выходил я из общежития не через дверь, а через окно. Ещё раньше я поддел решётку на одном из двух окон своего блока, и теперь эта решётка стоит внутри моей комнаты. А вот небольшой конец верёвки, за который можно будет ухватиться, если подпрыгнуть, из открытого окна торчал.

Так что на вахте подтвердят, что я всю ночь провёл в общежитии.

И уже скоро, с первыми лучами солнца, моя голова нашла подушку, и я уснул, чтобы уже через два с половиной часа проснуться.

Нужно было еще понять, где временно спрятать деньги, — и жить спокойно.

Даже наутро, когда голова обычно проясняется и приходят различные мысли, бывшие недоступными вечером, я чётко понимал, что впоследствии не будет никаких причин искать какой-либо внешний след случившегося на улице Пролетарской, в трёхкомнатной квартире фарцовщика.

Ну а я получил деньги, которые пусть и не являются самоцелью, но без которых некоторые шаги на пути к моей цели просто невозможно осуществлять.

Конечно, гораздо важнее, что я получил общее понимание картины, которая происходит в Ленинграде, и кто именно покрывает создание обществ, которые пока, пусть и косвенно, но в будущем будут использоваться для развала Советского Союза.

Пока все ребята, которые в это экономическое общество уже входят, и сами не догадываются, к чему их деятельность приведёт.

А я знаю.

Поэтому иду только вперёд.