Эволюция человечества

Маргарита Седяева Паршивец

На вдохе раскалённый воздух врывается в легкие, опаляя грудь изнутри. В голове гудит, как в печи, раскочегаренной до предела. Тело страдает. Разум, наблюдающий за изматывающей погоней со стороны, пытается рассчитать, когда наконец тело не выдержит внутреннего накала, взорвется и разнесет ко всем чертям ненавистные улицы, город, мир. Одна вспышка в кромешной тьме. Всполох. Ничто. Однако заточённый в измождённом теле паршивец имел наглость проявить волю к жизни. Бессмысленное упрямство обреченного на смерть преступника, борьба за никчемную жизнь бесят разум. Бег продолжается. Чувства мешают наблюдать, думать, обнуляют вновь и вновь самые точные и досконально выверенные расчёты.

Силы на исходе. Мир окрасился в красноватый оттенок. С каждым ударом ступней о мостовую краски все более темные. Дома, улицы, небо — в крови. С каждым выдохом труднее лавировать среди грязных силуэтов стен, людей, редких деревьев. Каменная кладка. Веревка. Мертвый друг сдержал слово. Воспоминания из детства некстати кружатся в голове, мешают и без того ставшим почти никчемными глазам разобрать путь. Тело подводит на последних шагах. Паршивец даже не понимает, что рухнул посреди площади, или не хочет это принять. Огненный шар медленно приближается к распластавшемуся на брусчатке телу, изгибается, вытягивается, сжимается, принимает форму маленького человека. Огненный карлик наклоняется к без минуты покойнику, и горящее сморщенное лицо искажается от ужаса.

Ледяная боль внезапно пронизывает подреберье. Яркий искусственный свет сжигает кровь в пепел…

— Вставай, Паршивец, хватит дрыхнуть! — свой ор Ботинок сопроводил вторым ударом в бок.

— Оставь его. Мы своих не трогаем, время есть, — осадил Седой, староста отряда мусорщиков К987.

— Не трогаем, пока они нас не трогают, — Ботинок сплюнул. — Из-за него уже на прошлой неделе все получили. Не может заставить себя подняться, все снит себе чего-то.

— Не тронь, сказал, — тяжелый взгляд старшего не сулил длинноногому мусорщику с огромными ступнями ничего хорошего.

Ботинок плюнул в очередной раз и врезал по голени стоящему рядом Щуплому. Худое лицо невысокого молодого парня отозвалось виноватой улыбкой. Щуплый, как и каждое утро, склонился над тяжело приходящим в себя Паршивцем. Тело насильно вырванного из кошмарного сна мужчины не слушалось: холодные руки словно принадлежали другому человеку, ног он не чувствовал вовсе. Щуплый растер до боли худыми узловатыми пальцами уши и щеки друга, помял кисти и присел в ногах Паршивца, когда тот, ещё не получив полный контроль над своим телом, неловко брыкнул в его сторону и, срываясь, заплетающимся языком предложил убраться куда подальше.

— Да ладно, это не твоя вина, — очень тихо ответил на грубость вечно виноватый Щуплый. По-детски широко раскрытые глаза подчеркивали уродливость асимметричного лица с не по возрасту изрытой морщинами кожей.

— Отстань ты от меня, — с трудом поднимаясь, бурчал второй. Идеально ровная поверхность пола сбивала с толку ещё пару секунд назад нёсшийся по каменным улицам сна разум — ноги разъезжались.

— Всегда ты так, — обиделся Щуплый. — А что, если отстану? А что, если все?

— Что все? — отгавкивался Паршивец. Оперевшись о стену, он пытался устоять на все ещё ватных ногах.

— А что, если я возьму и умру. И все! — Щуплый расправил плечи, выпятил грудь вперёд. Все в комнате напряглись. Высокий сгорбившийся Паршивец нависал над расхрабрившимся Щуплым, как раненая хищная птица над загнанной мышью, и не мог ничего ответить на выпад обычно незаметного парня.

— Да ты не Щуплый, а Дебил, — вмешался Ботинок, в третий раз за это время обходивший небольшую лишенную предметов комнату. — Если б ты собрался сдохнуть, тебя бы уже психи давно учуяли и забрали. Единственная польза от этих тварей, что не приходится видеть, как вы все корчитесь перед смертью.

— А я и не собирался корчиться, — не унимался первый.

— Заткнитесь уже, — прервал Седой, передернулся, получив мысленный приказ, и продолжил, — стройтесь по одному, сначала тест.

— Опять тест! Третий за неделю! Психи совсем с ума посходили, — плюясь, сорвался на крик Ботинок.

Одиннадцать мужчин отряда К987 выстроились в колонну перед едва видимой щелью двери. Одиннадцать серых силуэтов прочертили линию от стены до выхода, разделив белую комнату на две равные части. Яркое освещение, исходящее от идеально выверенных стен и пола, ослабевало. Люди в незаметных униформах мусорщиков слились с серостью комнаты. Щель, пропускающая свет лифта, горела на ставшей темной стене.

— Наши врата ада, — гоготнул Беззубый.

Старый мусорщик лишился передних зубов в первые годы работы в отряде. Несчастные случаи на разнарядках происходили ежедневно. Горбатый Шрам рассек себе лицо. Хмурый лишился уха. Утильщики и мусорщики не имели ценности для общества. Безопасность гарантировалась высшим отрядам: профессионалам, интеллектуалам, психам, решателям.

«Оставаться на месте до лично адресованной команды!» — прозвучало в голове каждого.

«К987-11 на выход», — первый мужчина сделал шаг вперёд. Двери лифта открылись и закрылись сразу после пересечения Хмурым порога.

«Продвинуться на шаг. Оставаться на месте. К987-10», — Щуплый подошёл к лифту, обернулся, нашёл глазами Паршивца, зачем-то помахал рукой и слился с ярким светом открывшегося проема.

— Ну и дебил, — почувствовал затылком шёпот Ботинка Паршивец, сделал один шаг.

Через пять яркий свет заставил зажмуриться. Готовый причинить невыносимую боль голос внутри головы велел отправляться в пятую тестовую. Лифт. Безлюдный туннель отличался от комнаты размерами — никто из отряда не проходил ни один из проходов от начала до конца и не мог оценить их протяженности. Другим было и освещение: в туннелях подсвечивался пол. Ещё лифт. Два туннеля. Паршивец шёл среди сгорбленных от тяжелой работы утильщиков, таких же, как он сам, мусорщиков, спешащих на специальные задания профессионалов и чёрных распределителей, готовых в любой момент вмешаться, если кто-то выйдет из-под внутреннего контроля психов. Лифт. Переход. Каждый из туннелей на пути к тестовым ближе к поверхности. Паршивец проходит мимо словно расставленных на шахматной доске распределителей. Психи, они же сверхчувствительные, время от времени перебегают из комнаты в комнату. Пятая тестовая. «Ждать». «Войти». В небольшом помещении два стула напротив друг друга. На дальнем сидит псих. «Сесть». Паршивец нарочно громко рухнул на стул. Сверхчувствительный, казалось, не обратил внимания, продолжая тыкать толстыми пальцами в небольшой планшет. «Ожидать сканирования». «Приступаем».

Знакомые и неизвестные предметы, сооружения, люди, живые и не очень существа вспыхивали, горели, гасли, влетали, врезались, медленно проявлялись в сознании Паршивца. Играющие дети сменились картинкой с мертвым животным. За свои тридцать с небольшим лет Паршивец лишь несколько раз встречал детей и ни разу животных, но просто знал, что они существуют. Разукрашенный человек с бешеным оскалом. Дом. Дом на воде. Дом среди растений. Живой зверь. Мертвый. Мужчина. Мертвая женщина. При каждом сканировании Паршивец пытался оценить вызываемые картинками эмоции и с некоторым огорчением понимал, что не чувствует ничего, кроме раздражения от навязывания чужим разумом образов. Тест продолжался. «Обозначьте ваше чувство словом». «Опишите ощущения». «Расслабьтесь». «Разозлитесь». «Закройте глаза». «Смотрите на меня».

Светло-серые грязно-водянистые глаза психа вызывали у Паршивца отвращение. Сидящий напротив мужчина средних лет вряд ли за всю свою жизнь сделает по отношению к нему что-нибудь более низкое, чем то, что приходилось терпеть каждый день от Ботинка. Но К987-3 был своим, а обладающий одним из сверхразвитых чувств конкретный псих стоял намного выше по социальной лестнице и являлся чужим в доску.

Паршивец привык к тестам. В детстве проходил по несколько в день. С возрастом стало очевидным, что никакими способностями для получения профессии он не обладает, его семья, если и была таковая, не принадлежала к отряду решателей, да и сверхчувствительностью он не отличался, поэтому и тестов становилось меньше. В конце концов остались стандартные проверки низших слоёв на уровень личностной опасности для общества, проводимые несколько раз в месяц, а в последнее время вновь практически ежедневно.

Каждый вечер перед отбоем мусорщики перетирали тему сканирования.

— Лишь бы в утильщики не засунули, не хочу перетаскивать дохляков, — как всегда плюясь, ворчал Ботинок.

— А я каждый раз надеюсь, что во мне что-нибудь да найдут, может, я ещё чему- нибудь научусь или смогу делить сон с другими, как психосомы, — мечтал Щуплый.

— Ты дебил, — гоготал Беззубый, — ну иди покачайся посреди улицы, и чтобы каждый урод смог копаться в твоих мозгах.

— Да хрен они дадут нам выбраться из мусорщиков. Скорее в утиль свалят, как Седого в мусор запнули, — ехидничал Ботинок.

— А что Седой? — Щуплый, как и вчерашним вечером, и каждый раз до этого, сделал вид, что не знает истории старшего, желая вновь услышать его рассказ.

— Седой, Седой. Достали вы меня уже. Псих я был. Хороший. Сколько себя помню. Смерть чужую чувствовал, задолго. А потом заболел. Психов то ещё ценят, лечат. Вот и вылечили… До мусорщика, — К987-1 махнул рукой и отвернулся к стене.

— Так видел кто седых психов? Не видел? Да потому что нет таких, — умничал Ботинок. — В мусор их.

— А теперь что чувствуешь? — не отставал Щуплый.

— Чувствует, что ты, Щуплый, дебил, — за Седого ответил ржанием Беззубый.

— Не зря тебе, Беззубый, труба в рожу прилетела, — по-своему заступился за парня Паршивец. — Намекала, чтоб рот свой пореже раскрывал.

Одиннадцать мужчин смеялись друг над другом и над собой. Несколько минут до сна сидели, полулежали молча. Не имеющие права на имя, личное пространство, собственность, выбор пищи и работы мусорщики смирились с жизнью по команде. Подъем. Получить разнарядку. Сон. Быть благодарными. Не отвлекаться.

— … не отвлекайтесь, — обращаясь к Паршивцу, монотонно продолжил псих в пятой тестовой. — Ответьте на заданный вопрос вслух.

— Раздражённый.

— Ответьте на вопрос мысленно, снятся ли вам сны?

«Мне снится, как ты медленно поднимаешься на своих тонких корявых ногах, подходишь к стене и долбишься башкой, пока не сдохнешь».

— Тест окончен. Ничего нового, К987– 4. Покиньте помещение и ждите разнарядку.

«Первичная сортировка мусора. Отсек номер сто двенадцать. Прибыть к одиннадцати тридцати восьми. Доступен выбор пути. Выбор будет сделан? Ответьте вслух».

— Да.

«Туннель четыреста двенадцать. Туннель двести десять. Ваши баллы позволяют частичное перемещение по поверхности. Выбор!»

— Поверхность.

«Отправляйтесь. Обратный путь в комнату через туннель четыреста двенадцать».

— Да пофигу, — Паршивец знал, что психи контролируют каждый шаг и попасть на отличающийся от проложенного ими маршрута невозможно. В случае сбоя поджарят мозги или подключатся распределители.

Спешащие на разнарядки рабочие среднего уровня, болтающиеся по большей части без дела выходники, собравшиеся в группы психосомы не обращали внимания на ссутулившегося взлохмаченного мусорщика. Тяжелым взглядом провожал Паршивец идущих навстречу и теряющихся позади прохожих. Обходя психосомов, К987-4 чувствовал гул мыслей бледных раскачивающихся людей. От едва ощутимой вибрации, исходящей от них, по коже Паршивца пробегали мурашки.

Однажды он упомянул об этой своей «аллергии» на сверхчувствительных в комнате. В ответ последовали пинок Ботинка и мерзкое ржание Беззубого, а Седой предложил заткнуться — на неделю Паршивец был переименован в Дебила. Набрав пару лет назад достаточное количество баллов за точное выполнение разнарядок, он подумывал и самому подключиться к общему сну психосомов, слиться с беззвучным пением, но так и не решился, а баллы растратил на возможность добираться до работ по поверхности.

Проходя мимо жмущихся друг к другу сверхчувствительных, ожидающих или уже обслуживающих погруженных в сон клиентов, Паршивец сглатывал приступы раздражения. Чтобы не дать ненависти свести с ума, он останавливался, закрывал глаза и подставлял лицо внутреннему солнцу. Открыв глаза, морщился от яркого искусственного света туннеля, называемого «поверхностью». Говорят, были и верхние уровни, но бесполезный индивидуум его отряда никогда не получил бы доступа к ним.

Его «поверхность» отличалась от обычных туннелей мягким освещением. По обеим сторонам располагались сиденья, искусственные растения, небольшие кафе и киоски. Мусорщикам разрешалось движение только по центру искусственной улицы. Ровный пол, идеальная чистота, высокий купол потолка, шепчущиеся люди, распределители в чёрных униформах. Ради этого К987-4 раз за разом возвращался на поверхность — напомнить себе, как он ненавидит действительность, и с остервенением безумца окунуться после отбоя в вожделенный кошмар сна.

В конце дня, получив паёк и пройдя дезинфекцию, вернулся в комнату по четыреста двенадцатому. Занял ещё свободное место в дальнем углу и ждал отбоя. Последним перед командой «распределиться по комнате» вернулся Ботинок.

— Нет, ну вы только прикиньте. Три разнарядки того стоили! Один псих прямо в тестовой вдребезги разнёс себе башку, и, главное, ни один из этих придурков не просек, пока распределители не пошли на обход.

— Да гонишь ты! — гоготнул Беззубый.

— Да я сам его мозги отскребал! — доказывая свою правоту, Ботинок, как копытом, бил правой ногой об пол.

— Ясно гонит. Соскребать мозги — работа утильщиков, — махнул на него Кривой.

— Да они там так обделались, что собрали всех, кто был поблизости. Сейчас замнут дело. Ну вы только прикиньте! Бац! Бац!

Ботинок занёс руку вверх и, желая наглядно продемонстрировать, как псих разбивал череп о стену, искал взглядом подходящую голову.

— А где Дебил? — спросил удивленно Ботинок. Правая рука так и осталась поднятой над головой. Остальные сделали вид, что не слышали вопроса.

— Так ведь, я же это… По-любому, последний, — Ботинок бросился к двери, заколотил кулаками, пинал, пока ноги не перестали ощущать боль. — Верните Щуплого! Сволочи! Дебил!

«К987-10 показал положительные результаты на тесте и был переведён. Отойти от двери! Распределиться по комнате!»

Паршивец задержал дыхание, подавив крик ярости, отвернулся к стене и погрузился в сон.

Ведущие к площади улицы были заполнены людьми. Чем дальше, тем сложнее удавалось пробираться сквозь толпу. Солнце палило. Паршивца толкали, пинали, чуть не повалили на мостовую. Сделав первый точный удар в потное лицо урода, мешавшего продвигаться дальше, Паршивец уже не останавливался, удары приходились точно в цель: шея, затылок, ухо, глаз, нос, переносица. Люди, как бараны от волка, шарахались от пробивающего себе путь безумца с забрызганным кровью лицом, колотили, царапали друг друга, только лишь бы не попасть под удар смертоносного кулака. Центр площади был огорожен решеткой. Разгоряченное тело, казалось, зашипело от соприкосновения с железными прутьями. Толпа накатывала сзади волнами, вдавливая Паршивца в ограждение. Кожа рвалась. Кости трещали. С звериным ревом израненный мужчина, царапая и вгрызаясь в плоть стоявших рядом, взобрался поверх толпы. Немного вернувшись по головам назад, Паршивец развернулся, разбежался, перепрыгнул через заграждение и тяжело приземлился на брусчатку.

Над ним висело тело повешенного Щуплого. Широко раскрытые глаза уже не по- детски печально уставились вниз на бывшего друга. Впереди, на наскоро сколоченных подмостках, возвышался карлик. Кривая ухмылка окончательно обезобразила и без того уродливое лицо. В голове стоял гул, то ли от рева толпы, то ли раскаленная печь внутри снова грозила взорваться. Паршивец карабкался на подмостки, ногти врезались в необструганное дерево, ломались, вырывались. Кровь текла по рукам, капала на лицо, заливала глаза. Самодовольная гримаса не сходила с карликовой рожи. Только дотянуться…

Инородная боль судорогой прошла сквозь тело. Яркий свет, как битое стекло, врезался в глаза.

— Ты, — прохрипел вырванный из сна Паршивец, неуклюже возясь на полу.

— Ублюдок, — сплюнул и заржал Ботинок.

— Ты…

Лицо Ботинка исказил ужас. Он упал на пол и принялся расцарапывать свою правую голень, повизгивая от боли.

— Заткнись! — заорал Паршивец.

Ботинок вгрызся в ногу. Кровь, отчеканивая незамысловатый ритм, закапала на пол.

— Оставь его, — Седой тряс Паршивца за плечи. — Оставь, мы своих не трогаем. Оставь.

Ботинок взвыл, зажал руками раны и в ужасе пополз к противоположной стене. Первым пришёл в себя Хмурый. Разорвав штанину, помог перевязать ногу.

— Получил своё, Дебил? — Хмурый ровно наматывал лохмотья на ногу.

— Сам ты дебил, — нашёл в себе силы огрызаться Ботинок. — Но как?

— Так уж ты его достал, — заржал Беззубый.

— Мы же только вчера все были на тесте, — ужас все ещё повизгивал в голосе раненого.

— Так и были, что один псих башку себе в мясо размолотил.

— В пятой? Ты был в пятой? Долбаный Паршивец, это ты был в пятой? Помогите!!! — заорал Ботинок, пополз к двери, оставляя за собой кровавый след.

Хмурый заткнул ему рот, заломил руки за спину.

— Ну хватит. Вы уже разобрались. Он тебя не тронет. Здесь все свои. Не тронет? — обратился к Паршивцу.

— Только пусть заткнется.

— Но как? Ведь тест, — тихо поскуливал оттащенный в угол Ботинок.

— А вот так, — ответил Седой, — ни один тест не найдёт того, о чем не спросишь.

Паршивцу удалось подняться на ноги. Разум пытался вернуть контроль над телом, но что-то изменилось. В отличие от ставшего рутинным тяжелого пробуждения, в этот раз К987-4 все ещё не мог провести четкую границу между сном и реальностью. Перед глазами плыло. Суровые лица мужчин в пустой белой комнате сменяли картинки залитых солнцем раскалённых улиц сна. Солнечный свет улицы заставлял жмуриться — яркое холодное освещение помещения, усиленное белизной стен, резало глаза. Голоса Хмурого, Беззубого и Седого плавно переходили в гомон толпы и визг собак, а затем возвращались снова.

— Ты как? — спросил Седой.

— Я должен убить проклятую тварь, — глядя сквозь старшего, ответил Паршивец.

— Какую тварь?

— Там, — К987-4 указал на лифт, видя перед собой ржавые решетчатые ворота внутреннего города. — Карлик.

— А мне пофигу, карлик или нет. Я сам своими руками размозжил бы башку любого урода-психа, — гоготнул Громила.

Дверь открылась, в комнату ворвались распределители в чёрной униформе, повалили ближайших мужчин на пол. Паршивец видел перед собой залитую солнцем улицу. Легко расправился с выскочившей из скрипящих ворот городской охраной, вырвав одному сердце, швырнув другого о ворота и за пару секунд сломав шеи ещё двум стражникам. В комнате один распределитель мгновенно упал замертво. Другой с такой силой налетел на стену, что был слышен треск ломающихся костей. Ещё двое синхронно свернули друг другу шеи.

К987-4 вошел в лифт. Мужчины следовали за ним. Ботинок остался скулить в углу. Никому встретившемуся отряду из девяти человек не удалось выжить. Уличный Паршивец убивал каждого, до кого мог добраться. Бил, рвал, ломал. Жители в ужасе бежали прочь, спасая свои жизни, обрекали других на смерть. Толкали, пинали, топтали. Паршивец шёл к площади, оставляя за собой дорогу из трупов. Восемь сокамерников К987-4 с наслаждением добивали случайно избежавших гнева Паршивца в переходах и туннелях.

— Это туннель в машинное отделение. Нужно вернуться, — забеспокоился Беззубый.

— Нет, — отрезал Паршивец.

— Я думал, мы идём к психам. Вернём Щуплого, да и им зададим, — обратился Громила к Седому.

— Щуплый умер, — отозвался Паршивец.

С минуту шли молча.

— Но здесь только один выход: в машинное, — настаивал на своём Беззубый.

— Если не вернёмся, распределители нас здесь закроют и утилизируют, прежде чем мы успеем как следует отомстить этим уродам. Нам и так повезло, что психи пока почему-то не поджарили наши мозги, — поддержал Хмурый.

— Я не позволю, пусть сами себя поджаривают. Я теперь знаю. Мне нужен карлик. Остальное не имеет смысла, — ответил Паршивец.

— Ты сбрендил. Нет тут никаких карликов. Все в утиль пошли, — буркнул изуродованным ртом обычно молчаливый Шрам.

— Я чувствую его страх.

Улица, ведущая к площади, напоминала город призраков. Брошенные дома-чудовища беззвучно разевали двери-пасти. Пустые окна чернели как глазницы скелетов. На площади по-прежнему раскачивался труп Щуплого. На полуразвалившихся подмостках сидел в лохмотьях исхудавший карлик.

Отряд К987 вошёл в машинное отделение и остановился перед колоссальных размеров суперкомпьютером. Гул то усиливался, то стихал и внушал мужчинам благоговейный страх. Лампочки на миллионах панелей перемигивались, словно решая, что теперь делать с чужаками.

— Что тебе надо? — спросил карлик.

— Убить тебя, — холодно ответил в кошмаре Паршивец.

— Зачем?

— Ты убил моего друга.

— Я просто играл. А ты испортил мою игру! — карлик стукнул кулачком по доске.

В машинном отделении, схватившись за голову, корчился от боли Беззубый.

— Ты играешь людьми!

— Когда я умер, а потом не умер, мама сказала, что ей нельзя больше со мной оставаться. А человек сказал, что я теперь могу, что не мог раньше, и научусь ещё большему. Но мне было грустно, и я начал играть, — Карлик, приплясывая, переминался с ноги на ногу. — А потом мне надоело, и я научился играть по-другому: не как говорил человек, а как говорил ему я. Но не все хотели играть. Сначала они хотели сломать мою игру, пришлось сломать их. А потом и тех, кто ещё не хотел, но мог все поломать. Твой друг не хотел со мной играть, а потом он сломался. А ты не ломаешься, — загундел карлик и повис на руке Паршивца.

К987-4 упал на колени. Перед ним, в больничной палате, обвитый многочисленными кабелями, утыканный сенсорами, окружённый датчиками, как бабочка в объятиях паука, лежал мальчик лет трёх. Компьютер считывал и сохранял последние данные маленького умирающего мозга. Мать сгорбилась на неудобном стуле в углу темной комнаты. Мужчина, чьё лицо скрывала тень, положил ей руку на плечо.

— У нас все получится.

— Почему ты его просто не вылечил? — женщина закрыла ладонями лицо.

— Болезнь оказалась сильнее. Но мы сумеем оцифровать его мозг.

— Еще ни разу не получилось, — уже безразлично отозвалась мать.

— Он идеально подходит. Еще достаточно мал, чтобы полностью его картировать. С другой стороны, его личность достаточно сформирована, чтобы самостоятельно развиваться.

— Но я не смогу больше быть с ним.

— Кто знает. Сегодня мы учимся сохранять разум. Может, удастся создавать и новые тела.

— Но когда?

— Кто знает…

Мальчик открыл глаза и уставился прямо на Паршивца, сел в постели. Остальная комната потемнела, поплыла. Лицо ребёнка сморщилось, превратившись в физиономию карлика. Кровать, палата заплясали перед глазами мусорщика. Карлик прыгнул, как змея готовая нанести смертельный укус, и, соскользнув с руки Паршивца, опустился на подмостки покинутого города.

— Ты ребёнок, — прохрипел мусорщик, — ты ребёнок, ставший супермашиной. Но как давно ты…

— «Как давно, как давно», — дразнился карлик. — Я вечность сижу в этой клетке. Она становится все больше, но это все равно здесь заперт! А я хочу играть, играть, играть!

Шесть мужчин отряда К987 бились в предсмертных судорогах. Седой, чувствующий приближающуюся смерть каждого, рыдал и в кровь разбивал руки о кнопки, лампочки, экраны. Паршивец скрипел зубами. Ногти резали ладони сжатых кулаков.

Карлик подпрыгнул и повис на шее Паршивца. Голос мужчины из палаты произнёс в голове мусорщика:

— Я не смогу его отключить. У меня рука не поднимется.

— Но он вышел из-под контроля. Уже три смерти, — ответил другой голос.

— Они знали риски. Нам ещё никогда не удавалось зайти так далеко. Я не позволю.

— Слишком опасно. Тогда нужно его изолировать. Космос…

Карлик расцарапал Паршивцу щеку.

— Космос! Опасность! Смерть! — выл и танцевал на подмостках уродец.

— Ты монстр! — выдохнул Паршивец.

— Вы забрали меня от мамы и заперли здесь, а потом и выбросили вовсе… Потому что испугались. Оставили мне только пару игрушек… «Они позаботятся о нем»… Бе-е-е-е-е-е. Очень давно… Когда игрушек мало, их нельзя ломать. Их надо беречь… Задолго до тебя и ещё раньше… Пришлось научиться делать новые игрушки. По-твоему, сколько надо, чтобы все это выстроить? — плясал карлик вокруг Паршивца. — Выпусти меня-я-я-я!

Суховей гонял по площади обрывки бумаги, рваную одежду, мусор. Паршивец легко свернул карлику шею. Маленькое тело сжалось, ссохлось, истлело в пыль. Ветер подхватил лохмотья. Паршивец упал на колени на площади под трупом Щуплого.

В машинном отдалении гул машин сменился низким прерывистым свистом, как дыхание умирающего.

— Что теперь? — спросил К987-4.

— Тебе решать, — ответил Седой. — Ты что-то сломал. Если не сможешь починить, все разлетится к чертям в ближайшие минуты.

— Нельзя! Это неправильная игра, ее не начнёшь сначала.

— Теперь это твоя игра. Решай.

Седой, начиная с Беззубого, закрыл глаза мертвым товарищам. Лёг рядом с Хмурым и зажмурился.

Разум, оценив силу огненного гула внутри черепа, начал отсчёт. Внутренний паршивец, своими объятиями удерживающий печь от взрыва, развёл руки. Огромный корабль взорвался всполохом, за миллисекунды сожравшим самого себя. Ничто больше не нарушало темноту тишины.