Этот добрый жестокий мир

ЕВГЕНИЙ ШИКОВ
Я СОЖГУ ЭТОТ МИР В ПЛАМЕНИ МОЕЙ НЕНАВИСТИ

Егор проснулся и, не вставая с постели, попытался определить, что сегодня на завтрак.

— Блинчики. — Он улыбнулся. Егор любил блинчики.

На крышу дома шлепнулась дохлая птица. Под его окном всегда было много дохлятины. В особенности — голубей. Старик убирал мертвые тела дважды в день, но, случалось, не замечал тех, что упали в малину или крыжовник, и тогда они начинали вонять.

Егор вскочил с кровати, натянул шорты, футболку и спустился вниз, где мама с испачканными в тесте руками жарила ему блинчики.

— Доброе утро! — Егор залез на стул и пододвинул к себе тарелку. — Я включу телевизор?

— Только ненадолго. С медом будешь или со сгущенкой?

— Со сгущенкой. — Егор, щелкая каналами, нашел Губку Боба. — Или с вареньем.

— Варенья нет. — Мама посмотрела на дергающихся на экране мультяшек. — Что за чушь ты смотришь? Включи новости.

— Мам…

— Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.

— Ну, маам… ну можно я…

— Новости, Егор. Или выключай телевизор.

Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.

— Когда я вырасту, — сказал Егор негромко, — я сожгу весь этот мир.

Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.

— Вот и умница. А пока кушай блинчики.

— Их крики, — сказал Егор, выдавливая из пакета сгущенку, — будут слышны даже на небесах.

— Это прекрасно, милый! Кушай.

— И Господь, услышав эти крики, заплачет.

Блинчики были замечательными. Солнце поднималось все выше, через открытую дверь с натянутой на ней москитной сеткой просачивался слабый ветерок. На ступеньки рядом с дверью опустилась какая-то птичка, поводила головой — и снова взлетела в небо. Егор проводил ее взглядом.

— А еще, — сказал Егор, — я убью всех тварей земных.

— Не говори с набитым ртом, — сказала мама. — Вначале прожуй.

Егор прожевал.

— Я убью всех тварей земных, — повторил он. — Кроме собак.

Мама посмотрела на него.

— Милый, ты же знаешь — собак ты тоже сожжешь в пламени своей ненависти.

— Не хочу жечь собак, — пробурчал Егор. — В фильме у мальчика ротвейлеры были. Почему мне нельзя ротвейлера?

— Потому что у твоей сестры аллергия, — мама положила чашку в раковину и включила воду. — Ни кошек, ни собак — ничего, что бегает по дому и шерсть везде разбрасывает.

— Тогда и папа пусть не приходит, — вырвалось у Егора.

Мама обернулась к нему. На сковороде шипели блинчики.

— Такие шутки в этом доме неуместны, юноша. Твой отец столько тебе дал — и хоть бы капля благодарности в ответ.

По крыше мягко застучали мертвые птицы. Егор возил куском блинчика по сгущенке.

— Прекрати это, — сказала мама. — Игорь и так все утро их убирал.

— Я хочу собаку. Как Хатико.

— Я же сказала — нет. Твоя сестра…

Егор отодвинул от себя тарелку.

— Я и ее сожгу в пламени моей ненависти. И мне за это ничего не будет.

— Твоя сестра, юноша, сейчас изучает йогу, чтобы быть тебе хорошей женой, а ты только о себе и можешь думать.

— Не хочу я на ней жениться. У нас в классе никто на сестрах не женится.

— И сжигать мир тоже из них никто не собирается. Хочешь быть как все в твоем классе? Тогда мне нужно было пить во время беременности.

Егор молчал. В москитную сетку врезался воробей и упал вниз окровавленным комочком перьев.

— С сегодняшнего дня, — сказала мама, — вы с сестрой опять будете спать в одной постели.

— Тебе надо, ты и спи! — Егор схватил тарелку и бросил ее в телевизор. Сгущенка забрызгала лицо диктора, который не обратил на это никакого внимания и продолжал говорить про какой-то бессмысленный съезд в Германии. — Я лучше с собакой в одной постели спать буду!

— Егор! — разозлилась мама.

— Я и тебя сожгу в огне своей ненависти! И сестру, и… и даже папу! Я и его не боюсь ни капли!

— Ты для этого слишком слаб. — Мама подняла тарелку и поставила ее на стол. — Для того, чтобы все это сделать…

— Я не буду спать с сестрой! — Егор поднялся и пошел к двери. — У нее ноги всегда ледяные, и она не моргает вообще! А еще, когда я сплю, она на меня пялится!

— Егор, сядь на место! Я для кого блинчики делала?

— Я сожгу блинчики в огне моей ненависти! Я сожгу блинчики, евреев, жуков, атомные бомбы, Токио, бобовые, продавцов-консультантов, тушканчиков, ДНК, залежи плутония, свалки, сгущенку и вообще все, что захочу!

Егор выбежал на улицу, пнул ногой дохлую птицу и, засунув руки в карманы, зашагал к воротам. Старик прочесывал граблями газон. Когда Егор проходил мимо него, он почтительно склонился. Егор не обратил на это внимания и, открыв дверь, вышел на улицу.

Было жарко. Из-за соседских ворот долетал запах костра. Под ногами приятно хрустел гравий, хоть мама и говорила, что давно нужно положить в поселке асфальт, Егор был с ней не согласен. Гравий был прикольнее. И им можно было кидаться.

На дорогу выехал черный внедорожник и стал не спеша двигаться в его сторону. Рядом с мальчиком он затормозил, окно со стороны водителя опустилось.

— Здравствуйте, дядя Виталик! — поздоровался Егор.

— Привет! Мама дома? — спросил дядя Виталик. Справа от него, протянув руки к кондиционеру, сидела Лерка.

— Ага.

— А строители приезжали уже?

— Какие строители?

— Ну, на дорогу… не знаешь? Дорогу ремонтировать, где тракторы разбили.

— Не, не знаю.

— А, ну ладно тогда. — Дядя Виталик стал было закрывать окно, но Лерка вдруг открыла дверь, отстегнула ремень и спрыгнула на землю.

— Я на колонку, — сказала она. — Туда и обратно.

— А, ну ладно… — Дядя Виталик посмотрел на дочь, затем — на Егора. — Только волосы не мочите, иначе заболеете еще.

— А с чего вы взяли, что я на колонку пойду? Я, может, и не пойду на колонку. — Егор посмотрел на небо, нашел взглядом летящую птицу. — Мне, может, и не жарко. — Птица вдруг стала беспорядочно бить крыльями и терять высоту. — Я, может…

Лерка ударила его кулаком в плечо.

— А ну прекрати! — зашипела она.

Егор хмыкнул, развернулся и направился туда, куда шел. Сзади загудел стеклоподъемник, и вновь зашелестел под колесами гравий. Лерка догнала Егора и пристроилась рядом.

— Опять ты ночью птичий геноцид устраивал?

— А тебе-то что? — Егор принципиально на нее не смотрел. — Ты же птиц не любишь.

— Мертвых птиц я еще больше не люблю. Прекращай.

Некоторое время они шли молча.

— У меня послезавтра день рождения, — сказал Егор как бы между прочим.

— И что?

— Да ничего. Мне няня, знаешь, чего вчера сказала? Сказала, что ради моего двенадцатилетия она повесится у нас в сарае.

— Да ну? А ты чего?

— Чего… рассказал маме, и она ее уволила. Сказала: «Ишь, чего выдумала». Мы — интеллигентная семья. Нам слухи не нужны.

— Ясно, — сказала Лерка. — А я вчера ноготь на пальце сбила.

— Правда?

— Ага.

— Покажи!

Они остановились на дороге, и Лерка, вытащив левую ногу из шлепка, показала ему свой посиневший мизинец. Потом засунула ногу обратно в шлепок. Синий мизинец все еще было видно.

— Круто, — похвалил Егор. — Это ты обо что?

— Об ступеньку. Кровь даже была.

— Круто.

Они дошли до колонки, пару минут подождали, пока не уйдут какие-то взрослые парни с мокрыми волосами и обгоревшими спинами, и затем, тихонько ступая и оглядываясь, приблизились к железному рычагу.

— Никого? — шепотом спросила Лерка.

— Никого, — подтвердил Егор.

Он обхватил вспотевшими ладонями ручку и опустил ее вниз. В глубине что-то забулькало. По спине Егора побежал холодок — он каждый раз не был уверен, что все сработает так, как надо.

Колонка захрипела, закашлялась, и на землю толстой струей полилась густая красная жидкость.

— Кру-уто! — Лерка, замерев, смотрела на это чудо. — Так она человечья или нет?

— Не знаю… откуда мне знать? Может, это тварей земных…

Лерка протянула руку и сунула палец под струю, но сразу же отдернулась и скривилась.

— Те-еплая! — сказала она. — Фу, какая гадость!

— Ага! — гордо подтвердил Егор. — Мерзость, правда?

Они еще некоторое время наблюдали за текущей из колонки кровью, но вскоре вокруг ощутимо завоняло, и Егору пришлось уступить место у колонки Лерке, чтобы она ее «прочистила», как это у них называлось. Вначале кровь посветлела, стала светло-розовой — и продолжила светлеть до тех пор, пока из колонки вновь не пошла обычная вода. Умывшись, они двинулись обратно к домам.

— Я научился ломать позавчера, — признался вдруг Егор. — Только не говори никому, даже мама еще не знает.

— А это как? — Лерка сорвала травинку и стала ее жевать. — Я вот вчера часы разбила. Это считается?

— Не-е, не считается это. Я смотри, как умею, — Егор вытащил из кармана плеер, зажал нужную кнопку, и экран приветливо засветился.

— А теперь смотри. — Егор выпучил глаза, надул для пущего эффекта щеки — и плеер, мигнув, вырубился.

— Ого. Он теперь что, сломанный? — Лерка взяла плеер в руки и попыталась включить. Ничего не получилось. Она протянула его обратно Егору. — А не жалко? Он же дорогой.

— Не, я его потом чиню.

— Это как? — удивилась Лерка.

Егор смутился.

— Не знаю… как-то чиню… Просто меня накажут, если я вещи ломать буду… — Плеер в его руках опять загорелся, предлагая выбрать трек. — Вот! А потом — опять ломаю.

— Я думала, ты ничего хорошего делать не можешь. Ты же Антихрист.

— Не знаю… ну… это же не добро, это хитрость… чтобы никто не заметил зла, которое я делаю, правильно?

Лерка пожала плечами. Они шли по дороге, изредка пиная камешки под ногами, и смотрели по сторонам, думая о своем. На одном из каменных столбов, у ворот с цифрой 23 сидела серая кошка. Увидев проходящего мимо Егора, она выгнула спину и, раскрыв зубастый рот, зашипела. Егор нагнулся, подобрал камень и запустил им в кошку, но промазал. Серая дрянь спрыгнула во двор и вновь зашипела. Лерка, размахнувшись, ударила Егора в плечо.

— Ты чего? — спросил он, потирая ушибленное место. Лерка лупила, как надо.

— А ты чего? Зачем ты это делаешь?

— А зачем она шипит? — Егор смотрел под ноги. — Если бы не шипела, то и не кинул бы.

— Ты Антихрист, вот она и шипит.

— Ну и что, что Антихрист? Шипеть-то зачем?

— А тебе чего от этого? Шипит и шипит. Не кусается же.

— Еще бы она кусалась! Я бы тогда сжег ее в пламени своей ненависти!

— Опять ты со своей ненавистью! — Лерка ускорила шаг. — Все вы одинаковые!

— Кто одинаковые? — удивился Егор, едва за ней поспевая. — Антихристы?

Лерка фыркнула.

— Мальчики одинаковые. Только бы птичек поубивать да в кошек камнями покидаться. Еще раз так при мне сделаешь — вообще дружить с тобой перестану.

— Ну ты чего? — испугался Егор. Кроме Лерки, друзей у него не было. — Я ж это так… случайно! Я больше не буду!

— Вот и хорошо. — Лерка сбавила шаг, чтобы мальчик смог ее догнать. — Слушай, ты чего после обеда делаешь?

— Не знаю еще. Вроде бы ничего не делаю.

— У нас папа шашлыки готовит, хочешь — приходи.

— Я не знаю, — Егор пожал плечами. — Может, приду.

— А не хочешь, так не приходи! — с внезапной злобой сказала Лерка. — Очень нужно!

— Да нет, я хочу… я шашлыки люблю.

— Только чтобы без выходок своих, понял? Никаких мертвых птиц, кошек и прочего.

— Ага, понял.

— И плавки возьми. Для бассейна…

— Ага.

— Мне сегодня папа купальник купил новый, с черепами такой, фиолетовый.

— А зачем тебе купальник? — удивился Егор. — Ты ж малая еще.

— А зачем тебе трусы? Купался бы голым! Не хочешь — не приходи вообще! Тоже мне, Антихрист, гроза птиц и кошек! Ни фига не понимает, придурок, еще говорит чего-то! Сам-то не малой, а? Тебе же вообще одиннадцать!

— Лерка, ты чего?

Она почти бегом подбежала к воротам своего дома и распахнула дверь.

— И вообще… — она пыталась подобрать слова. — Не хочешь — не надо, понял? Ничего не надо!

И она хлопнула дверью. Егор посмотрел на дядю Виталика, который, стоя у ворот, поливал свою машину из шланга. Дядя Виталик, встретив его взгляд, пожал плечами.

— А черт его знает, парень. Не с той ноги встала. Вначале в магазине истерику устроила, когда купальник выбирала, потом в машине на меня наорала, когда я чуть кошку не переехал… Ты просто под горячую руку попался.

— А-а, — сказал Егор. — Понятно.

Он зашагал дальше.

Понятно ему, конечно же, ничего не было.

Обед он пропустил — ходил по поселку, сбивая палкой крапиву и лопухи, некоторое время плевал с моста в речку, а затем поднялся на небольшую горку за поселком, где недавно поставили детскую площадку. Там никого не было. Жара. Все, наверное, купаются. Егора возили один раз на водохранилище, но когда стала всплывать дохлая рыба, а это случилось почти сразу же, пришлось ему вылезать на берег. Больше он там не купался.

Егор сел на качели и стал не спеша раскачиваться. Мимо прошла мамаша с коляской. Егор помахал им рукой, мамаша ответила тем же и пошла себе дальше. Егору стало совсем скучно. Ради развлечения он заставил червей выползти из земли наружу, где они стали извиваться под горячим солнцем, но, когда ему и это надоело, он их отпустил. Черви уползли обратно.

«Даже черви меня бросили, — подумал Егор. — Этим-то куда спешить?»

Вдруг запахло паленой шерстью. Егор обернулся.

— Привет, пап! — сказал он.

Папа, тяжело ступая, подошел к нему и сел на соседние качели. Застонало железо, заскрипели натужно веревки. Но выдержали. У папы всегда так происходило — ничего никогда не ломалось, но все и всегда страдало.

— Я разговаривал с твоей мамой, — папа оттолкнулся копытами и тоже стал раскачиваться. — Она очень за тебя переживает.

— Она мультики запрещает смотреть, — пожаловался Егор. — И говорит, что я опять с сестрой спать буду.

— С сестрой тебе спать не обязательно. По крайней мере прямо сейчас. Просто мама очень за тебя переживает, понимаешь? Хочет, чтобы ты кем-то стал в этой жизни.

— А я не хочу! — вдруг вырвалось у Егора. Он почувствовал, что вот-вот расплачется. — Не хочу я сжигать этот мир в пламени моей ненависти! Я гонщиком стать хочу!

Папа тяжело вздохнул и, прочертив копытами по песку, остановился.

— У каждого своя судьба, Егор. Ты рожден, чтобы быть Антихристом, понимаешь? Это твое предназначение. У тебя есть ответственность перед этим миром. Он давно уже ждет тебя, мир этот. Ты не можешь так просто отказаться от своей участи… Я вот тоже не могу. И сестра твоя не может. Ты ведь знаешь, как ей тяжело? Думаешь, Аглае легко с детства мертвых видеть? А ведь вокруг тебя их всегда было много…

— Я хочу стать гонщиком, — сказал Егор. — У гонщиков копыт нету. Ими на педали нажимать неудобно.

— Ну, так и не надо копыт, если не хочешь. — Папа почесал лапой за ухом. — Знаешь, я ведь тоже не всегда хотел стать тем, кем в итоге стал.

— Правда? — Егор посмотрел на папу. Тот кивнул рогатой головой. — А кем ты хотел стать?

— Богом. — Папа, улыбнувшись, поднялся на ноги. — Ладно, насчет мультиков я с мамой поговорю. Только ты ее больше не обижай, хорошо? И это, насчет птиц… — он ткнул когтем за спину Егора. Мальчик повернулся и увидел мертвую трясогузку. — Ты с этим заканчивай, хорошо? Это вредная привычка, как в носу ковыряться. Зло нужно делать с умыслом. А птиц оставь в покое.

— Хорошо, — сказал Егор. — Я больше не буду.

— Вот и молодец. Ладно, гонщик, давай лапу, — отец вытянул свою, и Егор, улыбаясь, пожал ее ладошкой. — На день рождения приду, а до этого — не могу. Дела. Ну, бывай!

И он провалился под землю. Егор, вздохнув, спустился с качелей и подошел к мертвой птице. Опустился на корточки. Птица выглядела как живая — только вот она была мертвая. Егор вдруг вспомнил сестру. Ни папа, ни мама не знали, что в прошлом году они с Аглаей, взявшись за руки, поклялись друг другу, что никогда и ни за что друг на друге не женятся. Спали они с тех пор валетиком. Когда мама это увидела, то расстроилась не на шутку. Честно говоря, Аглая была не такой уж и плохой сестрой, только вот все время плакала и не моргала.

Егор взял мертвую птицу в руки. Как он может не убивать птиц, если и сам не понимает иногда, как он это делает?

Он вспомнил обещание отцу и загрустил. Птица была мертвой, и с этим ничего не поделаешь.

Хотя…

Воровато обернувшись и уверившись, что рядом никого нет, Егор накрыл птицу руками и сосредоточился.

Это должно быть не сложно. Как с плеером…

Птица вдруг забилась в его руках, и мальчик, вскрикнув, отшатнулся назад и бухнулся на песок. Птица, часто ударяя крыльями, поднялась в небо. Егор рассмеялся.

С плеером было даже сложнее.

Он вскочил на ноги, проследил взглядом за птицей и бросился вниз, в поселок. Ему хотелось кому-нибудь рассказать о том, что произошло, но он понимал, что родителям, конечно же, рассказывать об этом нельзя. Папа, наверное, расстроится…

Он повернул влево и понесся к Леркиному дому.

Вокруг был июль, впереди был август, и Егор надеялся, что в жизни у него еще будет много-много июлей и августов до того, как ему придется сжечь этот мир в огне своей ненависти.

«Хотя, — подумал вдруг Егор, не сбавляя шага, — если подумать, то чем, собственно, этот мир отличается от плеера?»

Он почувствовал запах готовящегося шашлыка и побежал быстрее.

«Купальник с черепами? — вспомнилось ему. — А ведь действительно круто!»