ЭТНОС. Часть первая — ’Парадигма’

Глава 11. Маркиза Карабаса!

— Ваша дочь её рисовала? — первым делом спросил Теконис.

Я рассказал ему о странностях вокруг принцессы. Наверное, потому что если императрица считает злым колдуном меня, то я — его. В общем, между нами, колдунами…

— Я передал ей вашу просьбу не делать этого, — ответил я обтекаемо. — А что, может быть связь? По крайней мере, я рисовал её многократно.

— Я не могу сказать с уверенностью, но не исключаю такой вероятности. Вы столкнулись с трудностями при её лечении и сами охарактеризовали ваше ощущение: «Мир не видит её живой». Вам пришлось забрать девочку в другой срез, чтобы вылечить. Несмотря на субъективность и неточность этого определения, оно имеет право на жизнь — возможно, существование принцессы Катрин действительно противоречит генеральному вектору роста этого фрактала. Поэтому вероятности постоянно сходятся так, что она должна умереть. Вопрос в другом — что именно не даёт ей погибнуть? Я бы предположил воздействие вашей дочери, поскольку её способности работают именно так. Она вполне способна фиксировать своими рисунками состояние малых вероятностей. Но возможно, что и ваши потуги оказали своё действие… Может быть, я недооценил ваш потенциал?

— И что с этим делать?

— Ничего, разумеется, — удивился Теконис, — будь у меня больше свободного времени я бы изучил этот интересный феномен, но лишь из научного любопытства. Просто не вмешивайтесь больше в её судьбу и напомните о запрете своей дочери. Понятия не имею, почему фрактал отторгает принцессу, но если это случится — так тому и быть. Не стоит без веских оснований нарушать цепочки причинности, наша деятельность и так требует точнейших вероятностных расчётов. Если девочка заболеет снова — лечите её, пожалуйста, только таблетками.

— Значит, это всё я натворила? — спросила Нагма.

— Агась, — подтвердил я.

— Это мой «агась»! Не трогай его!

— Я разок.

— Ладно, попользуйся, но потом положи на место.

— Агась.

— Но, пап, — сказала она, подумав, — получается, что, если бы я Катю не рисовала, она бы умерла?

— Не исключено. Но вообще это тонкие материи, мне кажется, даже Теконис не вполне уверен. Но просил напомнить, чтобы ты этого ни в коем случае не делала.

— Да щазз! — возмутилась Нагма. — А если она, и правда, жива только благодаря моим рисункам?

— Это не точно.

— Но ведь может же быть, да?

— Теконис считает так. Но ему, мне кажется, вообще нет дела до девочки.

— Пап.

— Что? — спросил я, уже зная ответ.

— Я буду её рисовать.

— Я знаю.

— Плевать, чего там этот мир не хочет. Аллах смотрит моими глазами!

Стоит, бровки нахмурила, губки надула, упрямая и своевольная, как коза. Ждёт, что я её буду отговаривать. А я не буду. Не знаю, «стоит ли мир слезинки ребёнка», и знать не хочу. Но я бы поступил так же. Всегда поступал. Детей на свете много, ну так и мир не один. Может быть, мы об этом ещё пожалеем, но…

— Рисуй, колбаса.

— От сардельки слышу!

— Ты будешь рад это слышать, уверен, — сообщил мне Фред за вечерним бокалом.

— Что именно?

Мы сидим в его комнате, пьём. С нами Лирания, тихо наигрывающая несложную мелодию на гитаре, и Нагма, рисующая не то её, не то Фреда, с моего места не видно.

— Мы запускаем программу вакцинации от Красного Мора. Уже в следующем году от него останутся разве что редкие очаговые вспышки в глухих деревнях.

— Ого, — удивился я, — а как же все те страсти, что ты рассказывал? Ну, бунты, голод, всё такое?

— Эти пять лет не прошли даром. Во-первых, у нас есть надёжный исполнительный аппарат, «дланники». Для народа они почти святые, их авторитетом и воспользуемся. Во-вторых, у нас теперь есть куда деть лишних детей, пока прирост населения не стабилизируется на новом уровне.

— Неужели и производство вакцины успели развернуть? И каков процент осложнений от местной? — заинтересовался я.

— Не угадал, — смеётся Фред. — Мы же не обязаны играть по правилам. Поэтому в прошлый раз выделили здешнюю культуру кори (кстати, ты был прав, она действительно более агрессивная, чем наша) и заказали партию вакцины на Альтерионе. Альтери берут дорого, но фармакопея у них сказочная, десяток миллионов доз для них не проблема. А главное, она не инъекционная, а аэрозольная, устойчивая к кислороду и ультрафиолету. Это иголками в младенца тыкать не всякий даст, а причастить его при крещении — дело святое. Ну и остальных членов семьи, как же без этого. Церковь тут дохловата, не то, что у нас была, но всё же обрядность в основном соблюдается.

— И что, церковники согласились прыскать на причастие… Чем тут, кстати, причащают? Вином?

— Хлебом. Что-то вроде специального печенья. Монополию на его производство Император на днях торжественно даровал своей Длани. Чтобы, значит, поддержать организацию финансово.

— Втёмную, значит, развели?

— А что, кто-то обещал играть честно? У нас нет времени ждать, пока идея микробиологии и иммунитета прорастёт в заплесневелых бошках местных эскулапов. Однажды они получат эту технологию или додумаются до неё сами. Но это потом. А рост населения нам нужен ещё вчера. Онли бизнес.

— Так ты же сам мне объяснял, что взрывной рост населения — это катастрофа!

— Только если у вас нет таких умных ребят, как мы! — засмеялся уже слегка захмелевший Фред. — Угадай, куда мы денем лишний десяток детишек с каждой семьи?

— Боюсь даже предположить.

— Помнишь, я тебе говорил, что модель промышленного развития включает в себя четыре условия: общенациональный рынок, внешние таможенные тарифы, инвестиционный капитал и массовое образование?

— Помню, — кивнул я.

— Про рынок и таможню я тебе разъяснил, про капитал как-нибудь при случае напомни, а сейчас черёд массового образования!

— Школы, что ли, откроете?

— Нет, во-первых, в школу крестьяне детей не пустят. Нечего ерундой заниматься, надо по хозяйству помогать. Никакого применения образованию они не видят, да его пока и нет. Какой смысл учить ребёнка читать-писать, если на три деревни один писарь при храме, и больше не надо? У писаря свои дети есть, он их и научит. Ну а во-вторых, кто в этих школах преподавать будет? Где найти учителя в каждую деревню, когда читать умеет один из трёхсот? А даже если найти — кто его кормить будет?

— Но вы, конечно, всё продумали.

— Разумеется. Прозит!

Мы выпили, и Фред продолжил:

— При недостатке ресурсов первое дело — инфраструктурная консолидация. Уменьшает затраты на единицу продукции. Один большой завод выгоднее сотни мелких фабрик. Одна большая школа менее затратна, чем сотня деревенских. Потому что там один учитель не на десяток разновозрастных оболтусов, ненадолго отбежавших от сохи, а на сотню детей, рассортированных по возрасту, полу и интеллектуальному потенциалу.

— А как же крестьяне детей будут в эти школы возить? — неожиданно заинтересовалась Лирания. — Вино хорошее?

— Недурное, — рекомендовал Фред, — налить тебе?

— Да, пожалуйста.

— Конечно, крестьяне не будут возить детей за тридевять земель в уездный центр, — пояснил он, доставая третий бокал, — это нереально. Поэтому детей мы у них заберём.

— Отберёте детей у родителей? — ужаснулась Нагма. — Это жестоко!

— Ничего подобного, — Фред подал бокал Лирании и плюхнулся обратно в кресло, задрав ноги. — Прежде всего, никто их насильно отбирать не будет. Сами притащат и будут просить забрать.

— Родители? Детей? — не поверила моя дочь.

— Именно. Не суди по себе, ребёнок, тут совсем другая жизнь, и в ней гораздо меньше сантиментов. Дети — это одновременно рабочая сила и голодные рты. Они нужны в той мере, в какой первое преобладает над вторым. И это не жестокость или чёрствость, а вопрос выживания. Если надел земли может прокормить родителей и троих детей, то четвёртый — это уже голод, а пятый — голодная смерть. И что лучше — отдать ребёнка на казённый кошт к «дланникам» или смотреть, как он умирает с голоду? При этом Длань Императора не только прокормит ребёнка, но ещё и приплатит родителям!

— И они продадут собственных детей? — всё ещё не верит Нагма.

— Знаешь, давно и в другом мире я однажды ехал через поражённые неурожаем земли, — сказал задумчиво Фред. — Я ехал на лошади и был хорошо одет, а значит, очевидно богат. Меня много раз пытались ограбить и убить, но речь не об этом. В каждом селе, которое я проезжал, ко мне выходили крестьяне. Голодные, худые, оборванные. Они не просили еды, они видели, что у меня нет с собой продуктов, чтобы их накормить. Они не просили денег, потому что даже дай я их — им негде было купить продовольствия. Они выносили своих детей, многие из которых уже не могли ходить от истощения, брели за лошадью и протягивали их мне.

— Зачем? — тихо спросила Нагма.

— Чтобы я забрал хоть одного. Может, мне нужен молодой слуга или работник в дом, да пусть даже юная наложница — неважно, лишь бы у ребёнка был шанс выжить. Потому что иначе им придётся убивать самых слабых, чтобы накормить ими остальных.

— Какой ужас… Неужели это правда, Фред? — Лирания отложила гитару.

— Увы, людоедство в то время и в том месте было чудовищной, но достаточно утилитарной практикой. Им надо было кормить тех, кто имел шанс выжить.

— Вы взяли кого-нибудь? — осторожно поинтересовалась Нагма.

— Без комментариев. Но я тебя уверяю — недостатка в контингенте Императорские Интернаты испытывать не будут. Скорее придётся осторожно подходить к размеру вознаграждения, чтобы крестьяне не отдали всех детей до единого и не начали их воровать у соседей.

— Детский дом — это ужасно, — сказала Нагма с чувством.

Она знает, о чём говорит, — я, работая педиатром, регулярно проводил диспансеризацию в детдоме, и дочь несколько раз ездила туда со мной. Война постоянно плодила сирот, и, хотя средств государство на них выделяло достаточно, и они, в общем, были обеспечены всем необходимым, атмосфера там… Довольно специфическая. Место беды. Я каждый раз потом успокаивал Нагму и объяснял, почему мы не можем их всех забрать. Кажется, остаться вот так одной — это единственное, чего действительно боится моя бесстрашная в целом девица. Для неё детдом — это худшее, что может случиться. Воплощённый кошмар. Но бывает участь и куда хуже.

— Поверь, девочка, условия там несравнимо комфортнее, чем те, что у них дома. Они будут сыты, жить в тепле, иметь медицинский присмотр — в меру местной медицины, но это лучше, чем умереть от гангрены, просто загнав в руку занозу. Антибиотиков тут нет, но простые антисептики уже в ходу. А главное — все они получат начальное образование, а те, кто проявит способности и усердие, пойдут и дальше. В ближайшие годы Меровии понадобятся все грамотные люди, которых она сможет получить, так что трудоустройство им гарантировано. И эта работа будет куда лучше, чем всю жизнь пахать землю, собирая крошечный урожай и никогда не зная, хватит ли его, чтобы дожить до следующего.

— Всё равно это как-то… Жестоко, наверное. Правильно, но жестоко.

— Жизнь вообще юдоль страданий, — заметил Фред философски.

Мне подумалось, что Олли бы с ним не согласилась, а я, скорее, да. Жизнь — так себе штука.

— Вот, — сказала Нагма, протягивая Фреду блокнот, — я вас нарисовала.

— Похож, — признал он, посмотрев. — Действительно, талант. То-то Теконис так в тебя вцепился. Но учти, ваши фокусы на меня не действуют.

— Я знаю. Я просто так. Люблю рисовать людей. Так их проще понять.

— И что ты поняла? — спросил Фред серьёзно.

— Без комментариев, — ответила важно Нагма.

— Молодец, — засмеялся техник, — так и надо.

— Он взял тогда ребёнка, — сказала внезапно Нагма, когда мы вернулись в нашу комнату.

— Откуда ты знаешь?

— Я же его рисовала.

— Ты можешь увидеть такие подробности?

— Обычно нет. Просто совпало — он рассказывал, я рисовала, он очень ярко вспомнил, я вдруг поняла.

— Взял, значит?

— Агась. Девочку. Маленькую.

— И что потом?

— Не знаю. Что угодно. Но для него это важно.

— Надо думать. Не такой он, значит, циник, как выглядит.

— Такой, — вздохнула Нагма. — Хотя не всегда. Но он не злой, а я думала, что да.

— Почему?

— Почему-то. Он так об этом говорит… Как будто здесь… Ну, не совсем люди, что ли.

— Клиенты и инструменты?

— Агась.

— Наверное, иначе нельзя, колбаса. Если переживать за каждого, то ничего не сделаешь для всех.

— А они, то есть мы, — для всех? Или для себя?

— В основном для себя, — признал я. — Всё-таки это работа. Но от неё, по идее, станет лучше всем. В прогрессе хватает минусов, но дети определённо будут умирать реже.

— Ну и как тебе принц теперь? — спросил я у разглядывающей свежий портрет Нагмы. — Уже не такой противный?

На рисунке весьма симпатичный пятнадцатилетний подросток. Даже, пожалуй, красавчик. В маму. И нарисован так… со старанием.

— Ну… — уклончиво ответила дочь. — Эти пять лет пошли ему на пользу.

— Красивый мальчик?

— Ничего так, да… — признаёт она. — Но, знаешь, слишком… слишком принц, что ли.

— В каком смысле?

— Этакий, знаешь, весь из себя наследник престола. Преисполнен.

— А, ну так Перидор его, говорят, натаскивает вовсю. Готовит себе помощника, а потом и смену. Наследником быть — тоже работа. Причём на всю жизнь и без вариантов.

— Не позавидуешь.

— Ну, с чем сравнивать. Сын крестьянина тоже обречён на отцовскую соху. Наследников хотя бы кормят лучше.

Фред уехал разворачивать какие-то производства. Приступил, так сказать, к своей части программы. Антонио общается только со своим компьютером, строя какие-то прогнозы и экстраполяции, но сообщает о результатах одному Мейсеру. Мейсер в контакте с Перидором, Джулиана с переменным успехом дрессирует здешнюю администрацию, жёстко добиваясь выполнения своих указаний. С ней мы иногда спим. Чистая физиология — дама снимает стресс, я ей вроде вибратора, которому, по удачному стечению обстоятельств, не нужны дефицитные тут батарейки. Мне это должно бы быть обидно, но нет — лишь бы на здоровье. Ничего не имею против секса без обязательств.

Без Фреда мне скучновато, выпить и поболтать не с кем. Своих собственных обязанностей я почти не имею. Слон с основной частью боевой группы отбыл с Фредом, в моё, кстати, личное графство — охранять и приглядывать. На мне как его замкоме, теоретически, оставшаяся часть ребят, но они опытные, свой маневр знают, так что я раз в сутки принимаю доклады и только. «Без происшествий», — «Служи дальше, боец». Необходимость собственно охраны, с моей точки зрения, тут чисто формальная, вряд ли кто-то нападёт на нас в загородном дворце Императора. Но если Мейсер считает, что надо, — ему, наверное, виднее. А вообще я тут больше при дочери, чем при бойцах. Дочерью при этом командует Теконис. Ну, как «командует»… Не особо-то ей покомандуешь. Говорит, кого и когда рисовать, руководствуясь какими-то своими странными расчётами. Она послушно рисует. Говорит, чего, точнее, кого, не рисовать — она рисует всё равно.

— Пап, представь, Катька в диком восторге от аниме!

— Ничего удивительного, колбаса. Самый возраст. Тебя в десять тоже было за уши не оттащить. Необычно, как легко она приняла саму концепцию движущихся картинок, весьма необычную для здешней эпохи.

— Катька такая, да. Она вообще всему учится моментально. С планшетом уже освоилась не хуже меня. Просит, чтобы я её рисовала как в аниме. Пап, если я её как аниме-тян рисую, это же не считается?

Она поворачивает ко мне экран планшета с мультяшной большеглазой девочкой. Действительно, сходство с оригиналом очень приблизительное. Только что причёска и наряд.

— Наверное, не считается. Но, на всякий случай, Теконису не показывай.

— Вот ещё! Конечно, не буду. Он жуткий. Я иногда думаю, может, он портреты, которые я делаю, забирает, чтобы им иголки в глаза втыкать? С него станется… Не, Катькины пусть у меня лучше лежат.

Нагма, вопреки запрету, нарисовала несколько весьма реалистичных портретов принцессы. В красках, тщательно. Я не спрашивал, но наверняка при этом «Аллах смотрел её глазами». Я бы смотрел. Красивый ребёнок, чего на неё не смотреть-то. Но только при мне Катрин трижды чуть не погибла. Первый раз навернулась с парадной лестницы, да так, что, не поймай я её, запросто свернула бы шею. «Спасибо, мой паладин», — и побежала дальше, как ни в чём не бывало. Второй — чуть не застрелилась из моего пистолета, невесть как вытащив его из закрытого ящика секретера. Опалила локон причёски, пуля прошла в сантиметре от левого уха. «Я просто взяла посмотреть!» Третий — упала с балкона, буквально мне на руки. Руки чуть не оторвались, кстати. Соглашусь с Перидором — это определённо не покушения неведомых злодеев. Сама, всё сама. Или пресловутое «мир так хочет» от Текониса.

Перехочет, я считаю.

Группа готовится к отъезду, что лично меня радует. Мы просидели здесь два месяца, будь в этом мире Луна, я бы уже выл на неё со скуки. Но Луны нет. Этот срез вообще мало похож на наш, я видел карту — ничего общего. Может, тут Луна развалилась и упала на Землю, раздолбав континенты вдребезги, а может, всегда так было. Я не очень хорошо понимаю, как это работает, а у Текониса спрашивать неловко.

Отъезд всеобщий — августейшее семейство направляется с нами. Нанесёт, так сказать, визит. Мне. Я буду иметь невероятную честь принимать Императора в своих графских владениях, в которые впервые приеду с ним же. Там всё это время Фред распоряжался, а недавно и Мейсер с Теконисом отбыли. В графстве Морикарском будет наша новая основная база, туда потащат грузы из других срезов, туда завезут — может, уже и завезли — наёмный персонал для вахтовой работы, там Фред строит промышленно-образовательные центры, по идеологии похожие на советские ФЗУ образца двадцатых годов двадцатого же века. Где из неграмотных крестьянских детей воспитывали рабочих для растущей промышленности. Здешние совмещают работу, учёбу, профподготовку и проживание. Пока их немного, но это, со слов Фреда, «быстромасштабируемая структура», которая примет на себя взрывной популяционный рост. К тому времени, когда Красный Мор оставит Меровию окончательно, и встанет проблема «чем кормить и чем занять такую прорву молодёжи», фабрики-интернаты Фреда уже дадут первые обученные кадры с производственным опытом, которые смогут учить следующих. Кстати, эти заведения называются «Михайловскими ученичествами». И нет, это не совпадение. Их владелец — некий граф Михаил Док Морикарский, и плевать, что он до сих пор их не видел. Этому же ушлому графу принадлежат «Михайловские лечебницы» и даже «Школы народных искусств» под покровительством графини Нагмы. Туда отбирают детей, способных к рисованию, лепке из глины, резьбе по дереву, стихосложению, изящному письму, музицированию и прочим «творческим» профессиям». Доктор Ерзе, которая на самом деле курирует это направление, снизошла однажды разъяснить, что обществу, где начинает ударными темпами расти процент грамотных, совершенно необходим опережающий рост контингента «идеологических работников», которые обеспечат растущий спрос на печатную и иную продукцию. От воодушевляющих гимнов и военных маршей до наглядной агитации и свежей прессы.

Оказывается, у меня уже есть графская типография, где работает первая в срезе «двухцилиндрическая скоропечатная машина». Что это такое, надо спрашивать у Фреда, но Джулиана сообщила не без гордости, что на ней печатаются адаптированные учебники и технические справочники, а также выходит газета «Морикарский вестник», в которой пробует свои силы первая меровийская разночинная интеллигенция. Обычно от неё, как от самого революционного класса, потом масса проблем, но, надо полагать, у Джулз всё предусмотрено. Она дама чертовски продуманная.

В общем, из моего графства срочно делают этакий «бизнес-инкубатор». Научно-промышленно-культурный анклав, в котором будущее будет вызревать, прежде чем выплеснется неудержимым потоком в остальную Меровию. Разумеется, всё было спланировано ещё тогда, когда Император меня этим титулом осчастливил. Я просто удачно подвернулся со спасением принцессы. Как было не воспользоваться оказией? Теперь я символ меровийского прогресса, аристократ-просветитель, меценат и прогрессист. Газеты выходят с моим портретом, на котором я, к счастью, на себя почти не похож. Но только потому, что качество печати паршивое и бумага дрянь. На купюрах я удался лучше. Да-да, моя угрюмая бородатая рожа теперь на деньгах. Правда, это не совсем деньги, скорее, кредитные билеты Меровийского банка, имеющие ограниченное хождение — только на территории графства. Но ими выплачивается содержание воспитанникам «Михайловских ученичеств», на них и только на них можно приобретать продукцию в фабричных лавках, где продаётся первая промышленная продукция Меровии. Так аборигенов постепенно приучают к использованию бумажных денег. Однажды их введут во всем государстве, и портрет там уже будет не мой, а Перидора. Но пока что их называют «михалками». Мои арендаторы охотно берут купюры за свою сельхозпродукцию, потому что за «михалки» можно купить отличные стальные топоры, удобные пилы, косы, металлические части плугов и уникально дешёвые промышленные, а не выкованные вручную, гвозди. Имеют ли «михалки» золотой стандарт, не знаю, забыл спросить.

То, что нам приходится трястись в карете по жаре и пыли, это полбеды. Куда хуже, что это приходится делать в местной протокольной одежде, безжалостно игнорирующей погодные условия. Тесный сюртук, строгий жилет, сорочка с жёстким воротником под подбородок, обязательный удушающий шейный платок, штаны в обтяжечку чуть ниже колена, а внизу — чулки на подвязках, исключающие кровообращение в нижних конечностях. И ботфорты. Тяжёлые и неудобные, хотя и стачаны по индивидуальной мерке. На мне хотя бы под всем этими хлопчатобумажные трусы и такая же майка, остальным ещё хуже приходится. Ничего не поделаешь — мы с Нагмой включены в состав императорской свиты и едем с ней. А значит, должны соответствовать. Дочь моя выглядит в сложном платье совершенно сногсшибательно, глаз не отвести, но вся изнылась, какое оно неудобное. Я её понимаю: даже пописать в таком — целая операция, требующая участия служанки. На месте наших прогрессоров я бы озаботился приведением местной моды к более казуальному стилю, но Джулиана, тоже наряженная, как музейный экспонат, уверяет, что это произойдёт само собой. Стиль одежды определяется образом жизни — прогресс её ускоряет, не оставляя времени на наряды, которые надо надевать и снимать целый час. А пока терпим.

Кортеж немаленький — Император в простоте не путешествует. Советники, ближники, свита — у него, у жены, у детей. И у каждого из них слуги, потому что без них тут ни помыться, ни посрать. И багаж, в который входит всё, от гардероба до постельного белья и посуды. Не считая еды, которой на три дня дороги надо на такую ораву чуть не вагон. Да, паршивую сотню вёрст мы чухаем трое суток, ночуя в специальных императорских ночевальнях. Не знаю, для чего они используются всё остальное время, может, просто пустыми стоят. Монархия — дорогое удовольствие. (Джулиана утверждает, что демократии на круг дороже. Просто там расходы лучше прячут.)

К счастью, любые мучения когда-нибудь заканчиваются, и вечером третьего дня мы прибываем в мои владения. «Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса», — крутится у меня в голове песенка из старого мультика.

— Вставайте, граф, вас ждут великие дела! — ехидно напутствует меня Джулиана.

Ну, ещё бы! То, что я прибыл с императором, не отменяет того, что он прибыл ко мне. Я вытряхиваюсь из кареты, кое-как разгибаю отсиженные ноги и мухой метусь к самому большому и пафосному экипажу.

— Ваше Величество, — склоняюсь я в сторону открывшейся двери, — счастлив приветствовать вас на моих землях!