Эта башня во мне

1.

В знаменитом банкетном зале, под часами, на тринадцатом этаже ночное собрание Домов Изнанки перетекло сначала в завтрак, потом в разгульный обед, но ощутимых результатов не принесло. Петр Иванович Кондашов благосклонно кивнул музыканту, самому стойкому из нанятой труппы. Провел пальцами по белоснежной колонне, напоминавшей диковинный стебель какого-то внеземного растения, и решительно вышел на открытую террасу отеля «Пекин».

Отсюда, как писали в путеводителях, открывались альбомные виды на исторический центр Москвы, в том числе и на семь высоток, возведенных по сталинской прихоти. Кондашов выбрал террасу, с которой был различим стройный силуэт «Ленинградской».

Профукали гостиницу, иначе не скажешь. Запредельный источник силы, узел магических меридианов, издревле отмеченная земля, на которой воздвигли трансформатор с антенной, увенчанной рубиновым усилителем. Каждая из семи башен транслировала на лицевую сторону столь мощный магический импульс, что он покрывал собой территорию на многие километры в диаметре. Теперь, когда найдено седьмое со-здание, проклятая полусфера замкнулась.

Купол давил, ощутимо, даже Кондашова потряхивало. Казалось бы, задача Изнанки – новые переговоры с кромешниками, попытки отстоять привилегии. Но нет, проявился азиатский след, как-то местами, частично. Не бывает такого в темной Москве, чтоб никто ничего не видел! Обязательно попадались мелкие мушки слухов, намеки, отголоски, гремучие сплетни, дрожали на тоненьких нитях сплетенной Кондашовым шелковой сети.

А сейчас паутина молчала. Никто, ничего, ни о чем.

Как говорила Кларисса – жесть!

Клара оказалась единственной, кто добыл мало-мальски весомый козырь. Она связалась с Тамарой, скрывавшейся от брата в лесах Подмосковья. Новый любовник Тами был певцом из Южной Кореи. А на кратком письме, подброшенном в номер, Тамара запомнила вензель: переплетение диких трав и змея, ползущая среди стеблей. Кореец даже письма не читал, увидел загадочный вензель и кинулся собирать чемоданы.

Это наводило на мысль, неутешительную, опасную, но конкретика лучше догадок. Кто-то грозный в Россию пожаловал, наделенный великой силой.

Вот спроси любую нечисть России: кто таков Кондашов? Намекни парой слов на Дом Иллюзий, паутинку нарисуй в уголке письма. Кто честь отдаст, склонится почтительно, а кто и в землю мордой падет, моля о пощаде и милости. Что говорится, слава – дым, но летит впереди паровоза.

Тот кореец знал, с кем имеет дело. Он же не Грига Воронцова боялся, он испугался забавного вензеля с травками и змеюкой. А где его искать? Непонятно. Кларисса говорит, на каких-то дачах, но если Тами напугана, ее нереально выцепить. Тамара умеет прятаться, сматывать реальность в защитный кокон. Каждый день в этой гонке играет против, быть корейцу иссушенному до дна, с вырванным сердцем в обломках ребер. Ах, если б его спасти! Он бы все на радостях рассказал…

Мечты, господин Кондашов.

Весь подконтрольный Северный Жуз преданно бьет земные поклоны, но молчит, упрямо молчит! Миндальные глаза приезжих исподов расширяются при словах о змее, а подлые рты замыкаются намертво. Даже здесь, в «Пекине», в центре Москвы, травы и змеи вызывают трепет. Остальные – просто не в теме, ни кавказские кланы, ни цыганские таборы. В Доме Веселья лишь жмурятся, мол, не наша забота, гость дорогой, но если какой слушок, конечно, Петр Иванович, дурмана и девок не пожалеем, лишь бы выведать информацию!

И с Седьмой получилось глупо. Кондашов взглянул на гостиницу и мысленно застонал. Внучка Софи Вознесенской! Он ведь сразу понял, что дело нечисто, вычислил исподнюю душу, познакомиться решил, присосаться. Нужно было деликатней и бережней. Работу предложить хорошую, белую, деньгами приманить, окутать богатством. Чтобы не было нужды убегать вместе с Григом, чтобы стала Аля ручной, ластилась к хозяину, ждала подарка. Там бы и с гостиницей проблему решили, обернулась бы башенка Лицевого корпуса главной цитаделью Изнанки!

Нет же, полез напролом, голову потерял… Как жаль!

До сих пор является в сладких снах, как облизывает языком черные розы татуировки, забираясь все выше по локтю. Вкусные эмоции, запредельные. Будто не он, а она роковую метку оставила, расцарапала ноготками сердце…

Внутри банкетного зала кто-то расшумелся, поднялся грай, точно спугнули стаю ворон. Сложно с братьями из солнечной Азии и горделивых Кавказских гор, вечно бахвалятся, что-то делят, обиды древние вспоминают. Все время пытаются обмануть, не по злобе, по торговой привычке, без которой базар – не базар! Жаркое солнце, жаркая кровь, все с избытком, все чересчур. Если обед – то ломится стол, можешь забыть о диете и спорте. Если же драка – то сразу ножи и кровная вражда на пять поколений.

Вот и сейчас Северный Жуз, союз азиатских исподов, суетно ищет, куда примкнуть, за кем померещится главная выгода.

Новый крик, немного испуганный. А вслед за ним понеслось, как из помойной ямы:

– Э, братишка, спрячь балалайку! Достала китайская тягомотина. Умеешь на домбре, вот скажи, смогёшь?

– Успокойся, брат! – кто-то встал на защиту ни в чем не повинного музыканта. – Хорошо играет, душевно. Ты чего обкурился, родной, чем кальян заправлял, поделись, а? Разве ж то балалайка? Совсем ты фармазон некультурный.

– Кто некультурный? – взъерепенился первый. – Я некультурный? А ты кто такой?

Слабо тренькнули струны. Кондашов вздохнул. Нужно спасать артиста, пока не попал в замес. Ведь и в самом деле играл хорошо, расслабляюще, ненавязчиво. Под такую музыку приятно думать и обсуждать вопросы государственной важности.

Дверь на террасу открылась, выпустила на волю кумар от кальянов, скопившийся под потолком. И злосчастного музыканта. Тот жадно втянул свежий воздух, прижимая к груди семиструнный цинь. Заметил Кондашова, засомневался, оглянулся на полутемный зал. Петр Иванович улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой. Таланты и поклонники, пьеса в двух частях. На ловца и зверь, мой драгоценный.

Труппа артистов подобралась крутая. Танцовщиц быстренько расхватали, растащили по кабинетам, а вот музыканты держались долго, отрабатывая гонорар. Они оделись на древний манер, будто ограбили костюмерную очередной китайской дорамы. Длинные халаты-ханьфу, с расшитыми поясами и летящими рукавами, в которых, если верить дорамам, умещалось полмира и кошелек в придачу. Тонкие ткани покрыты вышивкой, такой легкой и утонченной, что хотелось приблизиться и рассмотреть, изучить каждый стежок. Кроме ханьфу на всех музыкантах были изящные полумаски, то ли чистое серебро, то ли умелое серебрение, имитация старины.

Кондашов, выбирая репертуар, заказывал не песни, а набор инструментов, точно прораб в строительной лавке. Были пипа, бамбуковая флейта-дидзы, флейта-сяо, шен. И, конечно, гуцинь, разве можно обойтись без китайского чуда, названного «драгоценностью мудрецов»! Он-то и оказался самым стойким из всех. Вернее, его владелец.

Петр Иванович прищелкнул пальцами, и мгновенно один из столиков на безлюдной и тихой террасе накрыли расшитой скатертью и уставили кувшинчиками с вином, чашками с рисом, овощными закусками.

– Проходите, любезный, – позвал Кондашов. – Располагайтесь, где вам удобнее. Дайте отдых чудесным пальцам, извлекающим столь дивные звуки. Выпьем по чашке вина, любуясь ослепительной панорамой.

Музыкант чуть запнулся, но спорить не стал: поклонился – согласно образу, под прямым углом, сложив руки в кольцо. Бережно пристроил в сторонке гуцинь, присел, оправив рукава халата.

Лето в Москве, а несчастный китаец с эдакой кучей тряпья на плечах! Даже Кондашов скинул пиджак, оставшись под солнцем в светлой рубашке с расстегнутым воротником. А этот бедолага – в ворохе тканей да еще и в маске на пол-лица! Интересно, как в этом костюме в древности в туалет ходили? И сейчас-то проблемно на унитазах, а тогда, в отсутствие современных удобств – в белых шелках по выгребным ямам?

– Жарко, – признался наймит, верно истолковав любопытство хозяина.

Голос – бархатный до мурашек, ниже, чем ожидал Кондашов, при эдаком хрупком телосложении.

– В древности все было слишком, что на Западе, что на Востоке. У нас ткани одна на другую, вроде термоса для тела под нещадным солнцем. А как справлялись железные рыцари, идущие Крестовым походом? Каково им было в песках Палестины?

Кондашов самолично взял в руки чайник, наполнил чашки прозрачным вином. Предложил гостю палочки и закуски.

Тот кивнул с благодарностью, приподнял чашу, благословляя московского барина, хозяина исподнего Дома. Но едва пригубил, поставил на стол, жадно набросившись на закуски. Ну конечно, это Москва златоглавая успела и позавтракать, и пообедать. А несчастный гуцинист все играл и играл, пачкая кровью струны из шелка.

– И как на ваш современный вкус все излишества старины дремучей? – Кондашов благодушно подвинул тарелки поближе к изможденному музыканту.

– Чертовски неудобно, – признался тот, звеня по фарфору чашки изящными палочками из бамбука. – Рукава – сплошное мучение. Это в фильмах все красиво и просто: ткани развеваются по ветру, подчеркивая стать героя. И оружие, и место хранения, и салфетка после обеда. А по жизни вечно – то макнешь не туда, то вокруг руки обмотает, будто сам себя спеленал. И подол еще, не порвешь, так споткнешься. Но что поделать, дорамы рулят, посетители жаждут аутентичности.

Он очень складно говорил по-русски, лишь слегка смягчал и тонировал звуки. За серебряной маской не разглядеть, кто там спрятался в глубине, закрыты и нос, и скулы, видна только нижняя часть лица и темные глаза из щелей-бойниц. Но по шее, по ярким красивым губам и по тонкому контуру подбородка рисовался некто весьма привлекательный, что лишь раздразнивало аппетит.

– Маску не снимите? – предложил Кондашов, жестом намекая на жаркое солнце. – Здесь ветерок, будет полегче.

– Мне уже лучше, – улыбнулся гость, хорошо улыбнулся, радостно, видимо, утолил первый голод. – А маску нельзя снимать по контракту, пока не останусь совсем один. Тот, кто привез нас в Москву, – голос стал тише и намного серьезнее, будто бы китайский артист опасался прослушки в отеле «Пекин», бывшей вотчине НКВД, – в общем, он заставил поклясться, что мы никому не откроем лиц, даже товарищам по проекту. Пока лик остается в тени, Тени не овладеют телом.

Кондашов вздрогнул и всмотрелся внимательней. Что ж, неведомый торговец искусством выиграл первый раунд: серебро хорошо экранировало, защищая владельца от сторонней магии. Любопытство уже зашкаливало.

– Имени тоже не назовете? – спросил Петр Иванович конспиративным шепотом.

Музыкант рассмеялся и допил вино:

– Синг Шё, но прошу, сохраните секрет. Это творческий псевдоним, переводится как Звездный Змей.

Кондашов снова наполнил чаши:

– Вы ведь слышали, кого я ищу. Не могли не слышать, не так ли.

Синг Шё напряженно кивнул. Прислушался к каким-то загадочным звукам, то ли внешним, то ли внутри себя. И порывисто встал из-за стола.

– Осталось пять минут, и контракт закрыт, уважаемый господин Кондашов. Вы заказывали труппу до трех часов. Продления договора не будет.

Петр Иванович оценил и порывистость, и намеки. Синг Шё мог просто соврать, сослаться на усталость, в конце концов. Молодой китаец хотел сотрудничать!

– Тогда сыграйте мне напоследок, – ласково предложил Кондашов. – Что-нибудь изящное для созерцания этих прекрасных видов. Я где-то читал, что игра на гуцине – один из способов духовной практики. Так захотелось постичь искусство!

И положил на столик визитку.

– Я даю уроки, – улыбнулся Синг Шё, краем глаза взглянув на кусочек бумаги. – Напоследок, говорите… Ну, хорошо. Поиграем, господин Кондашов.

Синг Шё вскинул цинь на соседний столик стремительным, отточенным жестом, будто вытащил меч из ножен. Коснулся шелка сбитыми пальцами, вызывая вибрацию струн. Потекла мелодия, пролилась на Москву, наполнив спокойствием и прохладой, будто летний прозрачный дождь. Словно кто-то омыл стекло, сквозь которое Кондашов слишком долго смотрел на родные пейзажи. Все засияло, пробужденное звуками, заискрилось, задышало беззаботно и радостно.

Впервые за очень долгие годы Кондашов почувствовал себя свободным. И от забот, и от собственной силы, точно скинул с груди поминальный камень.

Но мелодия затихла, и чужая иллюзия осыпалась пылью с натруженных плеч.

– Вы улыбнулись, – заметил Синг Шё. – Что услышали, господин Кондашов?

Это звучало, как вопрос на экзамене: ответишь правильно – заслужишь доверие.

– Я увидел, как сталинские высотки – эти здания, там, вдалеке – обернулись крутыми горами, уходящими в небеса. А дороги внизу стали реками, величавыми и могучими.

Синг Шё помолчал, кивнул:

– Я сыграл вам старинную песню, Gāo shān liú shuǐ, «Высокие горы и текущие реки». Так в древности мастер Ю Боя, играя мелодию на гуцине, узнал в молодом дровосеке по имени Чжун Цзычи родственную душу и друга: тот понял его музыку без лишних слов. Что ж, я отвечу на ваш вопрос, только умоляю, не здесь.

– Адрес устроит? – спросил Кондашов, ткнув пальцем в прямоугольник визитки.

Синг Шё с подозрением огляделся. Торопливо кивнул, закусив губу.

– Вы на машине? – спросил гулким шепотом. – Заберите меня со служебного входа. Но учтите: мои уроки вам обойдутся недешево.

Петр Иванович довольно кивнул. Вокруг головы молодого китайца уже собрались лоскутки паутины. Скоро она заплетется в кокон, и неясно, кто заплатит дороже!

– Только халатик оставьте, – улыбнулся он Сингу Шё. – Я тоже ценю аутентичность.