Эта башня во мне

4.

Я стояла на балконе и слушала.

Гудение электричества в проводах, гул разозленных ос. Яркий насыщенный звук, раздражающий все рецепторы разом, таял в вязких московских сумерках, уходил куда-то на юг. Внизу сигналили автомобили, пели рельсы под тяжестью поездов, копошились люди со смешными мелодиями, отражавшими простые желания.

Моя печаль рвалась из груди вместе с серебряной кровью. Сердце было отравлено болью и пыталось застыть окончательно.

Я сбежала в студию, схватила скрипку и вернулась на балкон с инструментом. Чувства душили, раздирали на части. Единственным способом выжить стала новая импровизация, выпускающая любовь на волю.

Не судьба!

Эти два слова я твердила, как заклинание, втискивала пальцами в каждую ноту и отправляла в полет над Москвой.

Наша встреча в метро оказалась ошибкой. Ты увидел футляр и узнал его. Заинтересовался не мной, инструментом, принадлежавшим Софи Вознесенской. Помогал не мне, а внучке Софи, потому что в прошлом ей задолжал. Теперь все долги оплачены.

Мне казалось, я умираю от боли. Вот сейчас доиграю и спрыгну вниз, чтобы из сломанной грудной клетки выкатилось дурацкое сердце, пропитавшееся серебром, но не утратившее способность страдать. Два года близко не подпускать мужчин, убеждать себя, что с любовью покончено, и так обжечься на первом встречном!

Но если Григ Воронцов – не судьба, может быть, завтрашний день порадует новой встречей? Слабо верилось в такой исход, в то, что поутру мужики будут штабелями ложиться при виде распрекрасной меня, но спасительный оптимизм, отдающий идиотизмом, куда лучше глухого отчаяния, уронившего женскую самооценку ниже фундамента «Ленинградской».

В конце концов, этот старый хрыч годится мне как минимум в деды! Он подкатывал еще к моей бабке, а его соперник на любовном фронте издевательски гремит костями в шкафу, пытаясь выбраться из ловушки! Я на себя баллоны качу, считаю бездарностью и уродиной, но вдруг у чертова Воронцова инструмент между ног сточился, так сказать, за давностью лет и частотой использования? Срок годности вышел – и все, хана!

Не знаю, как люди внизу восприняли мой гомерический хохот, долетевший откуда-то из-под шпиля. Я вообще сегодня в ударе. Лапаю парней, обливаю водой, потом диагностирую им импотенцию из-за отсутствия интереса. Разумеется, так проще, чем признать ущербность и тотальную непривлекательность.

Но с другой стороны, кто знает. Может, заниженная самооценка – лишь последствия общения с лярвой? Пройдет неделя, другая, мой сексуальный баланс восстановится, и начну отбиваться от кавалеров? Кстати, есть же на свете Обухов, очень милый гардемарин, оценивший меня по достоинству. Вместе будем чистить Москву от нежити вроде наследника Субаш, чем не семейный подряд? Внешне он мне приглянулся, да и карты силен метать, а клин всегда вышибают клином! Пословицы и поговорки не дураки придумали, их народ веками оттачивал и проверял на собственных шкурах.

Неожиданно все изменилось. Мое отчаяние растаяло дымкой, унесенной прочь поездами на четыре разные стороны. Хорошо царить над четырьмя вокзалами, выпуская мелодию в небо, отправляя ноты на волю, будто певчих птичек из клетки. Летите, родные, там свобода и ветер, и мягкие черные перья, сорвавшиеся с татуировки…

Нет, о Григе больше думать не нужно. Эта горечь растворится на языке, как растворяется вкус лекарства. Воронцов нарисовался на моем пути, чтобы спасти от лярвы. Он отыграл увертюру и сгинул, а теперь на сцену выйдет солист, чтоб вести основную партию. Главное, верить, искать и ждать. Впереди у меня долгий путь, пропитанный магией Брюса.

Москва звенела и пела, взрывая воздух гудками, клаксонами, голосами людей, лаем собак… Но теперь я услышала кое-что новое. Шесть музыкальных произведений, вплетавшихся в общий гомон, в концерт затемненной столицы. Шесть невероятно красивых напевов, потянувшихся к моей высотке.

Я узнала их, сразу, проявившимся даром, набравшим силу особым чутьем. Я потянулась к ним разумом, каждой клеткой тела, смычком и скрипкой. Я словно кричала «ау!» в лесу, заслышав знакомые голоса. Не зная исподов, стоящих за музыкой, я без проблем различала здания. Ноктюрн Красных ворот, марш здания МИД, токкату дома на Кудринской площади. И мощную симфонию МГУ, сплетающую все мотивы.

Церковная соната моей «Ленинградки» полетела навстречу, слилась, впилась, отразилась в многоголосье улиц, очищая от скверны артерии города. Я звала сестер, просила о помощи, толком не зная, зачем мне все это.

Не хотела быть башней, но стала со-зданием. Мечтала о свободе, но тянулась к своим. Мое новое племя, семья, способная защитить и утешить. Словно дикий гусь, я кричала во тьму, надеясь вернуться в стаю.

Я играла сонату, и над Москвой натягивались новые струны: от здания к зданию, от шпиля к звезде. Семь амулетов прожигали сердца, вытаскивая исподнюю магию. Над семью шпилями вспыхнули молнии, искристый заряд пробежал по струнам, активируя заклинания, замешанные на лиловой крови в далеком сорок седьмом году, при закладке первых камней.

Наверное, где-то внизу запускало фейерверки агентство «Брюс», открывало бутылки с шампанским под отеческим взором Фролова. Прятались по норам исподы Москвы, уходили под землю по рельсам метро, скрываясь от яркого света. Выли в голос ненасытные лярвы, лишаясь привычного ужина.

Мне хотелось, чтобы все было так. Чтобы жертва не стала напрасной. Чтобы жизнь и карьера одной скрипачки послужили благому делу и защите простых людей. Я молила «Ленинградскую» стать им защитой.

По щекам текли слезы, горячие, едкие, мне казалось, они оставляют шрамы на белом, как известка, лице. Судьба зла и любит шутить по-черному. Ей мало Софи Вознесенской. Мою душу хорошенько встряхнули и втиснули в предначертанный путь скрипачки из позапрошлого века. Познакомили с Воронцовым. Поселили вместе с Самойловым, наплевав на то, что он давно умер и превратился в набор костей. Кстати, как там мой новый сожитель?

Когда нити окрепли и перестали дрожать, а музыка сталинских высоток утихла, я вытерла слезы, отложила скрипку и выпустила генерала из шкафа.

– Вы так это все представляли, Самойлов?

Скелет закивал, часто-часто, если б мог, прослезился бы вместе со мной. Не от горя, конечно, от искренней радости и с чувством исполненного кромешного долга. Погрозил кулаком улетевшему Григу.

– Обойдемся без жалких угроз, – сморщилась я от глупого жеста. – Что вы можете ему сделать? Косточку подарить на память? Лучше скажите, где ваш дневник. Занимательное чтиво на ночь – вот что спасет от эротических грез!

У Самойлова отвалилась челюсть. Смачно стукнула о позвоночник, я и не знала, что такое возможно. Впрочем, он генерал и кромешник, должен хоть что-то такое уметь!

Дальше доблестный командор так энергично замахал руками и затряс отрицательно головой, что чуть было не разлетелся по комнате. Цирк с кромешником вызывали? Первый сеанс бесплатно, эксклюзив гостиницы «Ленинградская»!

– Вот что, Самойлов, – прикрикнула я. – Хватит паясничать, надоело. Или будете мне помогать, или сдам ваши мощи Фролову, а то от скрипа мозг выкипает. Вы живы лишь магией «Ленинградки», так что извольте…

Сергей Сергеевич собрал воедино кости и скрылся в студии с белым роялем. Как он встал во главе Бюро с таким неуравновешенным нравом?

Я пошла за ним, уговаривая, как убеждают ребенка, не желающего делиться игрушкой. Все равно ведь найду дневник. Просто самой придется полазить и перебрать книги на полках, на это уйдет куча времени, а в Москве ситуация непростая…

Самойлов стоял у рояля, внимательно вслушиваясь во что-то далекое, игнорируя все разумные доводы. В костлявой руке сжимал маузер, каким-то чудом подобранный с пола. То ли целил в меня, то ли в дар протягивал. В общем, опять удивил. Нужен ли мне скелет-маньяк? Со скелетом-то были сомнения…

Белые костяшки тронули клавиши. Мерзкий звук, до зубовного скрежета, от отвращения – мурашки по телу. До чего неприятная штука – жизнь!

А ведь четверть часа назад за роялем сидел длинноволосый красавец, играл для меня, задавал вопросы. Откровенно насиловал музыкой. И как хорошо мы звучали вместе!

Самойлов вновь шибанул по клавишам, уже не пальцами, кулаком. Я подошла, игнорируя маузер, чтоб отогнать от рояля. И попалась в ловушку самоубийцы, в остаточное заклятье, наведенное совокупностью факторов: оружием, кровью, костями и звуками. Провалилась в последнее воспоминание.

– Воронцов, как вы сюда попали?

Здесь, в тайной квартире под шпилем, истинный глава ордена Субаш смотрелся дико и неуместно.

Голый по пояс Григ, покрытый татуировками перьев, криво усмехнулся в ответ:

– Прилетел. Не ждали, Самойлов? Я как-то тоже на вас не рассчитывал. А впрочем… Может, и к лучшему. Сдайте архивы ордена, как пишут у вас в протоколах, на добровольной основе. Все, что выкрали из Сухаревой башни.

– Изъял, – поправил Самойлов, упрямо держась этой версии. – Конфисковал у врага народа на пользу отечества и революции.

Он по-прежнему сидел на стуле рядом с белым роялем. Он всегда здесь сидел, когда играла Софи, восторженно следя за нежными пальцами, ласкавшими черно-белые клавиши. Весь наш мир, – говорила она, – бесконечная нотная запись. Нет Изнанки, и нет Лица, только клавиши, черные, белые, а в переплетении света и тьмы рождается мелодия мира! Мир соткан из песни, но об этом забыли…

Ее голос еще звучал в этой студии, слышались аккорды последней элегии, вдумчивые и тягучие, такие печальные, что сердце стыло. Софочка сама ее сочинила, предчувствуя их разлуку, невероятная женщина, с которой Самойлова свела судьба. Он помнил миг их случайной встречи, спаливший реальность в пламени страсти. И свое потрясение в тот момент, когда понял, что ей не семнадцать, а без малого сто двадцать пять… Как ошеломил Сергея тот факт, что женщина, предначертанная кем-то свыше, была создана задолго до его рождения, ждала суженного и дождалась! Почему все закончилось так страшно и глупо?

Самойлов вскинул голову, посмотрел на Грига.

Во взгляде проявилась смоляная ненависть.

Архив тебе подавай?!

– Очнулись от вселенской скорби? Как мило, – голос Грига был спокоен и холоден. Каждое слово сочилось издевкой и вызывало спазм. – Я пришел за архивом ордена Субаш, который вы утаили от этой своей революции.

– Убирайся! – рявкнул Самойлов, выхватывая маузер из кобуры. – Как ты проник за периметр? Я приказал никого не пускать, особенно тебя, проклятый убийца!

– Убийца? – расхохотался Григ. – Это ваша версия, командор? Блаженны верующие глупцы, но самообман – страшный грех. Впрочем, это защитный рефлекс, спасающий мозг от разрушения. Не бойтесь, я помогу. В финале этой случайной пьесы.

Григ иронизировал и насмехался, но в глазах полыхал тот же костер, что сжигал изнутри Самойлова. Чистая, горячая ненависть. Сбежавший из ссылки испод, которого командор кромешников приговорил гнить в Сибири до скончания дней. Наследник великого ордена, утратившего мощь и силу. Григ полосовал Самойлова взглядом, точно саблей рубил наотмашь.

Что-то изменилось в опальном исподе, что-то новое проявилось в нем, опасное, неизведанное, будто в сибирской мерзлой земле он не утратил остатки магии, а отыскал новый источник. Вместо того чтобы сгинуть, Григорий Воронцов подавлял сырой мощью, испугавшей Самойлова в роковую минуту.

– Как ты попал в гостиницу? – мрачно повторил командор, целясь в сердце соперника. Ходили слухи, что сердца нет, а вместо него вставлен камень… Вот и проверим эту легенду!

Григорий взглянул на маузер и заложил руки за спину:

– Ой ли, господин командор. Это ведь ее территория, а не Бюро кромешников. Софи дозволяла мне здесь бывать, так что ваши протесты не в счет!

Перехватило дыхание. Резко, как перекрыли кран. Отчаянно, до лицевого спазма, так, что мерзавец заметил и снова расхохотался.

Он бывал здесь прежде! Конечно, бывал! Софи впускала его в эти комнаты, предназначенные только двоим. Полуголого, с распущенной гривой, скалящего белые зубы. Как больно…

– Вернете архив, и я вас прощу. Ради нашей общей подруги. Неужели не наигрались, Самойлов? Неужели еще не поняли, что тайные знания Якова Брюса никого не могут спасти? Он пытался вылечить императора, но не успел, увы. Вы хотели помочь вождю и тоже слегка припозднились. Какая нелепость, если подумать, какой ироничный виток истории. Эти записи прокляты, генерал. Даже попытка спрятать Софи, посадив в роскошную клетку, нелепа до отвращения.

Слова Грига не имели значения. Все его насмешки таяли в воздухе, не проникая в мозг. Самойлов стоял и смотрел на убийцу Софи Вознесенской. Не пуля убивает и не рука, сжимавшая револьвер. Убивает тот, кто толкнул эту руку, изменил направление выстрела. Тот, кто вложил оружие в липкие от ярости пальцы.

Откуда ты взялся, Григ Воронцов? Почему София – его София – с такой нежностью о тебе говорила? Зачем допустила сюда, в гостиницу, в квартиру и, может быть, в спальню? Что делать, если малютка Анна, взятая под опеку, на самом деле – дочь Воронцова?!

Самойлов закрыл глаза и выстрелил. С пяти шагов как в мишень. В сердце испода, едва прикрытое черными перьями татуировки.

Почти сразу он поднял веки, так хотелось увидеть пулю, прорезающую бронзу кожи под темноватым соском. Ошметки мяса и брызги крови, лиловую струйку, стекшую с губ. И стекленеющий взгляд того, кто виновен в недавней трагедии и в придавившем Самойлова горе. Он хотел запечатать в памяти цепенеющее тело врага, оседающее возле рояля, на котором недавно играла Софи…

Но увидел совсем другое. Минуты расплющились, растянулись, потекли, как расплавленное серебро. Григ едва слышно прищелкнул пальцами, и то новое, странное, страшное вырвалось из-под маски испода, зажужжало, как выводок ос, надвинулось. Свет мигнул раз, другой, «Ленинградскую» охватила дрожь моментального выгорания.

Пуля не застыла, не упала на пол, но подчиняясь приказу врага, слегка изменила свою траекторию. Срикошетила от торшера, от колонны, от бронзовой статуи. И впилась в висок генерала Самойлова, укусила смертоносной осой, напитанная жгучей злобой истинного главы ордена Субаш.

Последним, что увидел командор кромешников, была насмешливая улыбка и холодные глаза Воронцова…

Беспамятство и темнота оказались недолгими, будто жизнь.

Первым, что увидел Самойлов, поднимая отяжелевшие веки, была все та же улыбка и убийственный лед в жестоких глазах.

– Не так-то просто меня убить, господин генерал-лейтенант. Снова рикошеты не в вашу пользу. Что ж, продолжим беседу. Сделаю скидку на то, что вы помешались от горя. Но ведь за все нужно платить.

На полу был прочерчен круг, медленно гасли руны, напитанные электричеством. Самойлов сразу узнал ритуал, страшное откровение из архива Якова Брюса. С испугом и мольбой посмотрел на Грига.

– Я предупредил, – пожал плечами Григорий. – Если б вы были благоразумны, отдыхали б теперь с чистой совестью. Ну а так – не обессудьте, господин командор. Ваш дух задержится в «Ленинградской», пока не найдется наследница нашей прелестной Софи. Надеюсь, это будет Тамара.

Самойлов потеряно сел на стул. Он был мертв каждой клеткой тела, но душа трепыхалась, жила, захлебывалась черной памятью. Заключенная в темницу яркая искра, которой отказали в покое.

Воронцов неторопливо вышел из студии, было слышно, как он роется в кабинете, скидывая на пол старинные книги. Вернулся мерзавец с многотомником Маркса. Нашел, будь ты проклят во веки веков!

– Пустое, – не глядя, отмахнулся Григ. – Я проклят давно и не вами, не тратьте ошметки души. Изрезали Маркса, ну как вы могли! Все равно, что вырвать страницы из Библии.

Он потрошил том за томом, вытаскивая части архива из вырезов в книжных блоках. Вернул только личный дневник Самойлова, наскоро пролистав.

– Это сохраню для наследницы башни. Пусть наслаждается чтением. А где остальное, господин командор?

– В запасниках Оружейки! – мстительно проскрипел Самойлов, с усилием двигая челюстями. Голосовые связки уже отказали, намертво застыли в изумленном вскрике, речь становилась все неразборчивей, но главное злодей уловил.

– Вот и славно, – легко согласился Григ. – Пусть полежат, я не против. Заберу при первой оказии. Итак, я ищу амулет звезды и собираю части архива, чтоб воссоздать ритуал. В ваших интересах мне помогать, а иначе не знать вам покоя, Самойлов.

Он собрал бумаги, погасил в зале свет. И Самойлов остался в кромешной тьме. На долгие-долгие годы.

– То есть Григу вы помогать не стали? – на всякий случай уточнила я, с опаской поглядывая на маузер. – И куковать вам тут до скончания века?

Интересный способ самоубийства, душевный такой, с фантазией. Три рикошета – и пуля в висок! Эффектнее, чем в кино!

Как и Григ, я вышла из студии, оставив самоубийцу во тьме. Прошла в библиотеку, приставила лестницу. Пятый том из творчества Карла Маркса. Спасибо за помощь, господин генерал. Вот и дневник, изучу на досуге. А сейчас буду спать назло всей Изнанке, на своей территории, под черным солнцем.