Эрина

Глава 17.

Гвардии полковника О'Кейси никто связывать или заковывать в кандалы не стал. Ограничились честным словом не оказывать сопротивления. Он ответил за себя, и за всех оставшихся в живых офицеров и бойцов Девелинского гарнизона. Те глядели на него исподлобья, однако отлично понимали, что таким образом он спас всем им жизнь. Даже офицерская честь осталась чистой, ведь столицу врагу сдал именно гвардии полковник и слово дал одно за всех, а это приравнивается к прямому приказу. Более всего пострадала их гордость.

Капитуляцию у О'Кейси принимал сам фон Литтенхайм. Она стала генеральной репетицией перед сдачей всей планеты. Гвардии полковник знал, что с орбиты со дня на день спустится челнок с вице-королем на борту, который, собственно, и подпишет все необходимые документы. А их, как был уверен О'Кейси, предусмотрительные штерны заготовили еще перед вылетом флота.

Ради такого дела, как сдача планетарной столицы, генерал-фельдмаршал вместе со всеми своими сопровождающими облачился в парадную форму. Так же поступил и гвардии полковник. Хотя и не очень любил парадные красные мундиры. Все-таки цветом его родины - Эрины - был зеленый, а тут о нем напоминали лишь клетчатые штаны, даже оторочка была золотой, как положено гвардейцам. И все же, он заставил себя надеть этот мундир и приказал всем офицерам и бойцам облачиться так же.

Штерны, конечно же, прибыли при полном параде, сверкая золотом аксельбантов и эполет на черных, зеленых и голубых мундирах. Литтенхайма гвардии полковник узнал сразу - не раз приходилось видеть его фото, все же один из виднейших военачальников врага. Однако среди стоящих перед ним офицеров и генералов, О'Кейси высматривал куда более скромного человека. Скорее всего, они стоит где-то во втором или третьем ряду, ведь он носит всего лишь полковничий чин, а в первых шеренгах плотно, эполет к эполету стоят генералы и даже пара адмиралов.

О'Кейси вполуха слушал Литтенхайма, произносящего вполне стандартные слова. Слышать их раньше гвардии полковнику, конечно, не приходилось, однако он знал наперед почти все, что может сказать ему генерал-фельдмаршал. И только когда тот поинтересовался, чего желает О'Кейси, зеленый лев тряхнул головой, сбрасывая охватившее его оцепенение.

- Я хотел бы увидеть полковника Нефедорова, - сказал он. О'Кейси очень хотелось посмотреть в лицо тому, кто фактически разгромил его. Ведь именно корпус Нефедорова, вместе с демонами, без поддержки штурмовой артиллерии, опираясь только на толпы оживленных мертвецов, прорвал оборону на своем участке фронта и стремительным маршем прошел расстояние до штаб-квартиры, преследуя отступающих защитников столицы.

Литтенхайм обернулся. О'Кейси проследил за его взглядом - и увидел высокого, довольно молодого человека в черной драгунской форме и полковничьих погонах. Что показалось зеленому льву особенно странным, ни груди его не было ни единого ордена, лишь пара неизвестных О'Кейси медалей.

- Полковник Нефедоров, - сделал четкий шаг вперед тот, на кого смотрел гвардии полковник. - Честь имею. - Он коротко кивнул и взял под козырек.

Зеленый лев внимательнее вгляделся в лицо драгуна. Он, действительно, был молод для своего высокого чина. Вряд ли ему давно сровнялось двадцать пять. Однако во взгляде полковника отчетливо читались далеко не юношеская горечь и даже мудрость, которую гвардии полковнику редко приходилось видеть у людей даже вдвое старше возрастом.

- Вы отлично воевали, полковник, - сказал О'Кейси. - Я удивлен, что таким крупным соединением командует всего лишь полковник. Думаю, вы все же недолго задержитесь в этом чине. Полковничьи погоны давно уже малы вам.

- От врага принимать похвалу вдвое приятней, - ответил на достаточно правильном альбионском Нефедоров, снова козырнув.

- Особенно, - грустно усмехнулся О'Кейси, - от врага разбитого.

Он протянул Нефедорову руку - и тот крепко пожал ее.

Я стоял над телами рыцарей, накрытых белыми плащами с черными крестами. В лицо я знал лишь одного из них. Но знал отлично. Слишком уж часто сводило нас коварная судьба. Или проведение. Или еще кто. Передо мной разрубленный почти надвое жутким клинком демона лежал бывший гвардии капитан Тевтонского полка Карл Иоганн фон Блюхер. Он же комтур Карл Иоганн Тевтон, под таким именем его знали здесь, на Эрине.

- Они прибыли с Саара или с самой Терры, - объяснял полковник О'Кейси, - чтобы помочь нам против ваших проклятых союзников. Но было слишком поздно. К тому времени пали Серые горы - и вы стремительным маршем шли на Девелин. Покидать планету они отказались. Их командир - комтур, заявил, что они прибыли воевать, а не бегать от врага. Хотя я уверен, он уже в тот момент понимал, что обречен. И, кажется, это его не сильно волновало.

- Значит, - задумчиво протянул фон Литтенхайм, - вот куда делся Тевтонский полк. Значит, переметнулись к терранцам. В Братство вступили. Даже орден им свой выделили.

Он тяжко вздохнул. Я отлично понимал, что скрывается за этим вздохом. Не так давно мы получили новую сводку о состоянии дел в Империи. Они не радовали. Мало того, что со всех сторон на нас обрушился враг, старясь отщипнуть по кусочку. Про спорные планеты уже и вовсе предпочитали не вспоминать, ибо все они были потеряны. Так еще и новости с Саара, где хозяйничали, как раз такие вот тевтоны, приходили самые невероятные. Местное население было разделено на несколько категорий и все права достались так называемой "чистой крови", все носители которой по невиданной закономерности носили немецкие фамилии.

Дело в том, что какая бы партия не была у власти, кто бы не сидел на троне, в Империи никогда не допускалось подобное разделение. На кого бы то ни было. Русских и и немцев, или саарцев, рейнландцев, померанцев, баденцев и вюртембержцев, или еще какого бы то ни было. Ибо именно такое деление, привилегии для одних и притеснения для других всегда ведут к распаду любого государства. Опыт нескольких тысяч лет учил этому, и наконец он был воспринят, причем во всех межпланетных государствах. А может быть, дело в том, что все они представляли собой многонациональные государства, и мой родной Доппельштерн был еще не самым ярким примером. В том же Тентейтоку более-менее мирно уживались более двенадцати или около того различных наций, со своей культурой и традициями, отличающимися порой кардинально. Объединяло все их только относительно схожая внешность.

И вот теперь снова проявило себя отвратительное явление, знакомое только по истории Последних веков, да еще немного по ранним этапам становления звездных государств. Имя ему национализм. А уж считал, наверное, по наивности, что оно изжито полностью. Оказалось, что нет.

По всей видимости, за это ответственны именно они. Такие же рыцари в белых плащах с черными крестами. Они загоняют неугодных и просто тех, в чьих жилах течет неправильная по их разумению кровь, в лагеря или попросту уничтожают. О выстроенных громадных печах крематориев, в которых сгинули тысячи людей, неспособных трудиться на новых хозяев Саара, знали, наверное, уже по всему Доппельштерну.

И эти люди теперь помогали нашим бывшим врагам воевать против демонов. Остается только задать себе риторический вопрос: куда катится весь на мир? И не проклят ли он.

Но я отбросил эти глупые мысли. Не до них мне сейчас было. Совсем не до них.

Я вернулся в строй.

Церемония капитуляции Девелина закончилась почти сразу после этого. Плененных гвардейцев увели куда-то. Скорее всего, они будут теперь квартировать вместе с вице-королем, недавно доставленным с орбиты. Нам же скомандовали разойтись.

Я тут же отправился к своему корпусу. Он занимал целый квартал эринской столицы. Солдаты и офицеры расположились в пустых домах. Правда, из их подвалов стали выползать люди. Жители Девелина, не пожелавшие покинуть родной город, или же те, кому было просто некуда идти. Они с опаской глядели на новых жильцов их домов. Я запретил пускать их в квартиры, пригрозил особо сердобольных или охочих до женского пола трибуналом.

Церемония передачи символических прав на Эрину, новое название планеты уже пришло с Рейнланда, мало отличалась от предыдущей. Теперь бывший изумруд альбионской короны, как называли эту планету, станет называться Тюрингия, причем даже со статусом Свободного государства. Небывалые вольности для только что завоеванного мира, однако, было вполне очевидно, для чего это было сделано. Это прямое продолжение действий, озвученных фон Литтенхаймом на военном совете перед решающим штурмом Девелина. Столицу планеты, правда, еще не переименовали, хотя я, лично, уверен - это будет сделано в ближайшее время. Ведь согласно политике ассимиляции все крупные города имперского мира должны носить названия, соответствующие национальному духу нашего государства. Звучащие либо на немецкий, либо на русской лад.

Я почти не запомнил церемонию. Лишь с любопытством глянул на вице-короля, одетого в сияющий золотом и бриллиантами вицмундир, традиционного для Альбиона красного цвета. Он снял с седой головы небольшую корону - малую копию той, что носит альбионский король - поцеловал ее и возложил на подушечку, что почтительно держал стоящий рядом с ним адъютант. Тот, держащийся настолько высокомерно, будто бы не его планета переходила под власть нашей империи, а совсем наоборот, передал подушечку с малой короной Литтенхайму.

Затем последовали длинные речи, которые я не слушал. Оставалось только надеяться, что говорить они будут не слишком долго. Стоять на плацу перед тем самым домом, на пороге которого загадочно скончался лорд Евронимус, было не то чтобы очень приятно. Погода испортилась окончательно. Небо затянули тучи. Задул пронизывающий ледяной ветер, от которого не спасали парадные мундиры.

А на следующий день после нее по войскам поползли слухи о скорой эвакуации. Слишком уж сильно мы были потрепаны в ходе удивительно короткой по современным масштабам, но очень кровопролитной войны. Мне совершенно не хотелось проводить инспекцию своего полка. По окончании активных боевых действий ударный корпус был расформирован за полной ненужностью. Теперь я снова командовал только своим полком. Мое представление на награды и генеральский чин, обещанные фон Литтенхаймом, ушли на Рейнланд, однако до ответа из столицы я оставался простым полковником. И надо было заботиться о вверенных мне людях.

Через три дня после церемонии перехода Эрины под власть Доппельштерна, я провел-таки смотр. И мне стало страшно. Я отлично понимал, сколько осталось от полка после Пангеи, но теперь их не было пусть и больше, вот только ненамного. И это при условии, что мы один раз получали пополнение. Слишком уж дорого мы заплатили за штурм Серых гор и взятие Девелина.

Полк потерял почти две трети личного состава. Были сильно выбиты командиры взводов, особенно стрелковых, ведь они всегда были на острие атаки. У артиллеристов хоть был шанс укрыться за противоосколочными щитами орудий. А уж те, что командовали малыми мортирами, и вовсе обычно находятся достаточно далеко от самых жарких мест, конечно, по меркам передовой.

Еще с изрядной частью бойцов - и солдат, и унтеров, и даже офицеров - придется расстаться. Вряд ли их оставят в армии, даже в столь суровое время. И самой большой потерей будет штабс-капитан Подъяблонский. Родовые доспехи подвели-таки его. Штабс-капитан получил слишком много ранений в этой и предыдущей кампаниях. На смотре он едва держался на ногах, его поддерживал под локоть поручик Данилевский. Но при ходьбе Подъяблонского сильно шатало, даже не знаю, каким колоссальным усилием воли ему удалось удержаться на ногах и даже достаточно ловко развернуться на каблуках, чтобы доложить мне о состоянии дел в его роте.

Уже после смотра я узнал, что он угодил в госпиталь, точнее вернулся туда. Штабс-капитан не поднимался с койки - обострились ранения, полученные еще на Пангее, да и новые к ним прибавились. Теперь ему полного абшида не миновать. А ведь молодой еще человек, мог бы служить, сражаться, но из-за дурацкой традиции с доспехами, передаваемыми из поколения в поколение, отправится в отставку. И на очень уж большую пенсию ему рассчитывать не приходится. Правда, Подъяблонский происходил из далеко не бедствующего рода. Вот только мне было очень неприятно думать, что доспехи штабс-капитана достанутся его сыну или просто следующему офицеру в роду. Пусть их и отремонтируют, но, боюсь, судьба их носителя будет не столь сильно отличаться от той, что постигла Ивана Виллимовича.

Слухи об эвакуации ходили все более упорные. Ведь уже и десантные корабли вывели на орбиту, самые потрепанные полки перевели ближе к столице. Ведь там был самые большой космопорт, возможно, единственный на всей Эрине, вернее Тюрингии, где можно было организовать бесперебойный поток челноков на орбиту, к десантным кораблям.

Однако с приказом не торопились. Генерал-полковник Волостов периодически отправлялся в штаб фон Литтенхайма, где проводились собрания. Скорее всего, генерал-фельдмаршал устраивал их, как только пребывали какие-либо новости с Рейнланда. Относительно эвакуации каждый раз сообщалось, что пока очень сложно сформировать достаточно большую армию, которая могла бы удержать под контролем целую планету. Это было вполне понятно, но недовольство в армии росло. Все хотели после войны отправиться домой, сидеть на захваченной планете, где нужнее полицейские части, чем военные, не было желания ни у кого. Тем более что местные жители, которых уже не было никаких даже формальных поводов держать в лагерях. Они возвращались в свои дома, а те оказались либо разрушены, либо заняты нашими войсками. Это уже стало причиной конфликтов. И далеко не все они были разрешены в нашу пользу, особенно когда дело касалось богатых жителей планеты, на которых собирались опираться в ходе ассимиляции. Это также не улучшало настроений в армии.

Масла в огонь добавляли новости из тыла. Хотя тыла как такового уже не осталось. Почти на всех планетах Империи разгорались большие или малые конфликты, явно подогреваемые извне. Ибо уже на Померании высадился экспедиционный корпус Альбиона - те явно желали отомстить нам за Эрину. Флот и космокрепости Баварии, основатель укрепленные после так называемого Инцидента, как стали называть все события той короткой войны, отбивал атаки бостонцев. Эмират и Тентейтоку пока не проявляли активных дел, однако за нападениями пиратских флотилий Конфедерации на наши планеты, возможно, стояли и они, потому что очень уж близко от их рубежей находились Вестфалия и мой родной Баден-Вюртемберг.

Все понимали, что с одной войны, скорее всего, попадут на следующую. И с кем придется сойтись, неизвестно. Быть может, с жаждущими немедленного реванша альбионцами. Или с бостонцами, над которыми пусть потешались, однако воинами они были не самыми плохими, тем более, что техника их уступала, пожалуй, только Кибертронику. Или с конфедератами, на чьих кораблях, по слухам, доставляли десанты солдат, говорящих на языках сарацин или теннов.

Краткой передышки, если ее, конечно, нам предоставят, будет, конечно же, недостаточно. А следом за ней нас кинут в новую кровавую мясорубку. И от этого становилось противно. Неведомая раньше тоска брала меня за душу.

Эвакуация, точнее смена войск, как официально именовали ее, заняла достаточно много времени. Однако как только первые челноки увезли солдат на орбиту для отправки домой, настроение в войсках быстро выросло. Солдаты, унтера и офицеры прощались с обретенными на фронтах друзьями-товарищами. Хлопали их по плечам, отправляя домой, гадали, где еще придется встретиться, кого будут бить в вместе в следующий раз. Те же челноки привозили с орбиты полицейские, жандармские и просто строевые дивизии. Было и несколько гренадерских. Они закрепятся в главных крепостях, вроде тех же Серых гор, укрепрайон которых спешно восстанавливался. Кстати, первыми прибывали как раз военные строители, с мощной техникой, приводя в порядок то, что мы разломали считанные месяцы тому назад.

Пришел и наш черед покидать Эрину, которую мало кто пока именовал Тюрингией. Полк пребывал, не смотря ни на что, в приподнятом настроении. Где-то доставали спиртное. Я позволил слегка "отпустить вожжи" после такой страшной мясорубки, что была в Девелине. Людям нужен был отдых. Первые два дня даже вусмерть пьяных без каких-либо последствий оттаскивали в расположение их полков. Потом уже начали снова наводить дисциплину, правда, и не такую суровую, как в военное время.

В ночь перед отлетом мне не спалось. Вроде бы и волноваться не с чего - домой же отправляемся, но нет. Лежал на кровати, пялясь в потолок. Спать я ушел пораньше, чтобы не видеть того вопиющего нарушения устава, что творилось в полку. Закрывать глаза официально не мог, значит, просто не должен видеть этого.

Но сна не было ни в одном глазу. Я оделся, накинул шинель - ночи были уже довольно холодные, и отправился, куда глаза глядят. Ноги принесли на кладбище. Громадное разделенное на две части кладбище раскинулось на несколько десятков квадратных километров. Охватить его взглядом было невозможно. И пусть большая часть могил защитников Девелина были пусты - демоны перед уходом забрали с собой столько тел павших альбионцев, прихватив и мирных жителей, сколько смогли увезти на своих кораблях. Кресты, кресты, кресты. Под ними лежат, без чинов, солдаты, унтера, офицеры и генералы. Храбрецы и трусы. Герои и слабаки. Чужая земля уровняла всех.

Я отправился гулять по нашей части кладбища, также без какой-либо цели. В темноте позднего вечера - солнце село примерно, когда я отправился спать - оно выглядело достаточно зловеще. Под красноватым небом, затянутым тучами, в последних отсветах ушедшего за горизонт чужого солнца, кресты, кресты, кресты. Куда не кинь взгляд - одни только кресты и тени от них на земле.

Наверное, поэтому взгляд зацепился за две фигуры Они стояли у креста в нескольких десятках метров от меня. Просто так бродить по кладбищу мне опостылело, потому я направился к ним. В подступающем темноте я не сразу разглядел, кто именно были те двое, что стояли у креста. Ими оказались генерал-фельдмаршал фон Литтенхайм и генерал-лейтенант Штернберг, начальник авиации. В руках у обоих были стаканы. Штернберг же левой держал бутылку с этикеткой, которую я не разглядел.

- Вот и третий пришел, - усмехнулся фон Литтенхайм, салютуя мне стаканом. - Теперь все по традиции, верно, Штернберг, - обернулся он к начальнику авиации. - А вы еще не хотели третий стакан брать. Дайте-ка его этому офицеру. Кстати, - снова повернулся он ко мне, - с кем имеем честь? В темноте не видно уже.

- Полковник Нефедоров, - щелкнул я каблуками.

- Тот самый, - протянул генерал-фельдмаршал. - Бывают же в жизни совпадения. Как-то раньше даже не верил в них.

Он был совсем не таким, как на совещаниях в штабе. Пропал железный фельдмаршал, роняющий слова будто камни.

Я подошел к ним ближе. Штернберг протянул мне пустой стакан, быстро наполнил его прозрачной жидкостью.

- Выпьем же за упокой души раба божьего Кулеши, - торжественно произнес фон Литтенхайм.

Не чокаясь, мы опустошили стаканы. Начальник авиации разлил последнее, что было в бутылке. Теперь уже выпили молча.

Я помнил какую публичную трепку учинил генерал-майору Кулеше, что лежал в могиле у наших ног, генерал-фельдмаршал на совете перед наступлением на Серые горы. А вот о гибели его я не знал. Уже позже мне рассказали, как он, израненный, поднял в воздух истребитель и дрался до конца.

- Штернберг, - снова обратился к начальнику авиации Литтенхайм, - у вас ведь фонарик был. Достаньте-ка. Я с собой, кажется, это сообщение с собой ношу.

Он порылся в карманах и вынул сложенный в несколько раз бланк гипертелеграммы. Штернберг подсветил ее фонариком.

- Это ответ на мои представления на награды и повешение в звании, - пояснил Литтенхайм.

На бланке было написано только три коротких слова, что обычно для гипертелеграммы: "Думайте зпт кого представляете".

- Что-то неладно у нас наверху, - констатировал генерал-фельдмаршал, делая неопределенный жест телеграммой. - Совсем неладно. И даже не подгнило, как было раньше, мне кажется, наступает весьма тревожное время. То самое, в которое врагу не пожелал бы жить.

На следующий день мой полк отправился домой.