Эхо

ПРОРЫВ

Никто ничего не знал. Машину делали, и Машину сделали. Что будет потом — поди-ка предусмотри…

Идею выдал аспирант Стась (впоследствии он отказался от идеи и от Машины в пользу НИИ). Душой проекта был неутомимый наш кормчий профессор Аполлинарий Павлович. Непосредственные исполнители — мы: НИИ, тридцать два человека.

Сомневающихся среди нас не было. Слишком много говорено о Машине, чтобы ее не сделать. Ее пора было сделать. Ее обязательно кто-то бы сделал. Почему не Стась?..

И вот воплощение наших стараний — шар, покрытый синим блестящим лаком, четыре метра в диаметре. Все в нем стремительно и масштабно, от названияМашина Времени — до открытого люка: входите! Все готово к полету в неведомое. Внутри шара гудит и потрескивает, как в топке локомотива. Что там сгораетвремя?.. По коже бегут мурашки.

— Друзья! — Аполлинарий Павлович поднимает руки. — В путь!

У раскрытой двери путешественники: Стась и два ассистента. Провожающие — сотрудники института. Никаких родственников! Все на работе: лаборантки в халатах, — ребята в комбинезонах.

Машину вывезли в поле, в котловину среди холмов.

Холмы древние, земля тоже под ними древняя — так говорили геологи, — платформа, не подвергавшаяся поднятиям и опусканиям миллиард лет. Это было очень важно там — чтобы Машина не попала в море или в горные складки.

В центре котловины болотце, поросшее камышом и осокой. На берегу — проселок. Кран и большегрузную площадку тотчас отправили в город. Остались машины сотрудников института — одна за другой вдоль проселка.

— Друзья!.. — Голос Аполлинария Павловича звучит растроганно.

Стась пожимает руки всем по очереди. Его помощники — Ярцев, Батищев — тоже.

— До скорого, — говорим мы.

— Ни пуха, ни пера… — Каждый немножко смущен, говорит то, что говорят в аэропорту, на вокзале.

Путешественники захлопывают за собой люк.

Шар изолирован от внешней среды, как будет изолирован в полете от времени. Только гул, передающийся теперь через почву, будоражит наши сердца.

Было ли это опасно? Вдруг произойдет взрыв, смерч? Об этом не думаем. Верим в идею, в Машину.

Стоим напротив закрывшегося люка, смотрим на шар. Светит солнце, синеет небо. Ветер несет в руке двух бабочек. В небе жаворонки. И все. Это запоминается до мельчайших деталей: бабочки опустились на одуванчик, он дрогнул и наклонился…

— Двадцать секунд, — говорит Аполлинарий Павлович — часы его сверены с часами Стася.

Бабочки вспорхнули — одуванчик распрямился.

— Пятнадцать секунд.

Все смотрят на шар.

— Пять…

Чего мы ждем? Шар исчезнет? Так должно быть по теории.

— Ноль! — говорит Аполлинарий Павлович.

Шар исчезает. Все — согласно с теорией.

Однако… Мы не ждали того, что произошло. Шар исчез, но появилась дыра. Темная дыра, четыре метра в диаметре! Мы стоим, как стояли, в полукружок и смотрим в дыру. Там темень. Абсолютно темно, как в печной трубе.

— Ox!.. — говорит Вера Гладких, отступает назад. Дыра не исчезает. Не дыра — туннель, мы стоим у входа. Вряд ли у кого есть желание войти в туннель. Все заняты мыслью: что это? Но раздумывать некогда. Буквально через мгновенье после «ох!..» Веры в туннеле показалась вода. Сначала маленькой струйкой, потом ручьем, потоком. Нашла себе путь — по склону холма в болото.

— Спокойно, спокойно!.. — Аполлинарий Павлович, схватив бородку в кулак, созерцает поток. — Любопытнейшее явление, — говорит он. — Удивительно любопытно!

Что любопытно — то да. Но откуда поток? Откуда туннель? И что может появиться с водой?

Ответ не замешкался. В потоке барахталось что-то живое.

— Рыба!

— Ящерица!

Ничего подобного! Вместе с грязью выброшен зверь, со скользким хвостом, ребристой спиной и головой змеи.

— Назад! — предостерегающе кричит кто-то.

Вовремя. Из трубы пошло неведомое зверье: панцири, зубастые пасти, лапы с когтями — все вперемешку, — и, только выскочив из туннеля, распадается, расползается. Под напором воды тут же смывается вниз, в болото.

— Боже мой! — Аполлинарий Павлович, стоящий к трубе ближе всех — остальные, отступая, лезут по холму, — приплясывает на месте. — Боже мой! — кричит он, и каждый его возглас становится на ноту выше, словно профессора накачивают возбуждением. — Это же Юра, Юра!..

Поток хлещет. В нем извиваются черви, слизни. Комья жесткой травы выплывают, как островки, шлепаются о землю и, переливаясь в потоке, рассыпаясь, ползут в болото. Наносит гнилью, тиной, влажной жарой. Время от времени из трубы плюхается круглая черепаха, беспомощно шевелит лапами, если упала животом вверх, но поток помогает ей, переворачивает. Став на лапы, черепаха получает устойчивость и — ползет своим ходом.

Что же это такое? Откуда? — крутится у каждого из нас в голове. Вода прибывает, заполнив трубу до половины, несет новых зверей, с зубастыми пастями и когтями.

— Юра!.. — кричит Аполлинарий Павлович, словно помешанный.

Выскочило чудовище, величиной с моторную лодку, плоское, с панцирем на спине. За ним — другое, третье.

— Анкилозавры! — самым высоким тоном — дискантом — кричит Аполлинарий Павлович. В дальнейшем он будет кричать только дискантом. — Из юрского периода, что вы, не видите? — Аполлинарий Павлович тычет в зверей, выпрыгивающих из туннеля один за другим. — Пятый, шестой, — загибает он на руках пальцы. — Седьмой!..

Звери продолжали выпрыгивать — косяком.

— Силы земные! — Аполлинарий Павлович перестал считать — не хватило пальцев. — Тут и Юра, и Мел! Куда Они залетели?..

Из туннеля показалась плоская черная голова. Змей Горыныч!.. За головой выползала шея, утолщалась, словно древесный ствол. Голова ходила из стороны в сторону, глаза поблескивали. Раскрылась пасть с черными многочисленными зубами… Чудовище басовито рявкнуло: «Гу!..» Шея все лезла — пять метров, семь метров… Показался бурдюк, еле вмещавшийся в обширном туннеле. Чудовище шествовало на грузных толстыхногах. Кажется, оно приседало — спина упиралась в свод туннеля. Но оно двигалось — его подталкивала вода, — двигало шеей. Опять разинуло пасть: «Гу!..» Шлепнулось в лужу. Сдерживаемый до этого туловищем поток подтолкнул зверя к болоту. А хвост все еще был в туннеле, и пока зверь продвигался вниз по холму, хвост тянулся за ним, кажется, бесконечно.

Аполлинарий Павлович, как и мы, пораженный видом чудовища, на минуту замолкший, как только хвост плюхнулся из трубы, закричал, всплеснув руками:

— Зауропод! Самый громадный ящер!

Хитрый старик. Заранее проследил возможный путь Машины в прошедшее и теперь безошибочно узнает фауну верхней Юры и Мела.

— Глядите!.. — кричит он, делая несколько шагов за чудовищем, сопровождая его в болото. Тут же возвращается к туннелю — что еще покажется из неведомого?

Глядим. Беспрерывно глядим в трубу. Кое-что до нас доходит. Машина сработала. Но что означает этот туннель, это зверье? Опять начали прыгать анкилозавры… Что из этого выйдет? Прошло полчаса — болотце кишит неведомой живностью. Что будет здесь через час, через день? Через год?..

Машина Времени!.. Ну и пусть себе. Сколько читано, думано о Машине. Ушла и пусть путешествует. В крчйнем случае Стась привезет с собой трилобит, невиданный цветок из палеозоя. И все. И хорошо. Большего нам не надо. А тут — прямое сообщение: юрский период — двадцатый век. Зверье лезет и лезет. Почему ничто не уходит от нас в трубу? Бабочки как кружились возле туннеля, так и кружатся. Все оттуда, оттуда. Вдруг вместе с потоком неведомые микробы, болезни? Придется же отвечать!.. Холодный пот пробирает нас до костей.

Туннель не скупится. Что-то новое шевелится в нем, плещет водой — тупое, громадное и безглазое. Для пего тоже туннель тесен. Чудовище нервно бьется в трубе, движется медленно — другой змей! Но почему без головы, без пасти?.. Большого труда стоило понять, что это хвост бьется в трубе. Чудовище двигалось задом!.. Показались лапы с острыми роговыми когтями — они шевелились, скребли темноту, — зверь полз на брюхе. Наконец вывалился из туннеля. Тотчас вскочил на ноги, огляделся. Мамочка-мама!.. Голова как сундук! Пасть утыкана зубами-кинжалами!..

— Тиранозаурус рекс! — объявляет Аполлинарий Павлович.

Профессор не удивился, не испугался — он, словно мажордом, объявил о прибытии очередного важного гостя.

— Тиранозаурус рекс! — В голосе Аполлинария Павловича почтение.

Зато тиранозавр чувствовал себя сконфуженным. Было ли причиной этого его появление хвостом вперед, или умный ящер понял необычность обстановки, в которую он попал? Встав на задние лапы и сиротски прижав малые передние ручки к груди, казавшиеся совсем человеческими и так не шедшие к его громадному телу, он встряхнулся, как пес, вылезший из воды на берег, и заковылял в болото.

Голова его мерно покачивалась, ощеренные клыки придавали морде оскал, схожий с улыбкой. Но, право, улыбка была конфузливая.

Поток — уже не поток: река — хлестал из дыры, и это была не дыра, не туннель — прорыв. Машина и путешествие привели к невероятному. Образовалась брешь во времени, в пространстве, из немыслимой дали, из-за хребтов в миллионы лет появилась невиданная, потрясающая чужая жизнь. Жизнь имела свои законы, уклад, и это проявилось тотчас в ужасающей наготе. Все, что ползало, прыгало, шевелилось в болоте, было свирепо и голодно.

Анкилозавры набросились на камыши и осоку. Зауропод шарил по дну, то и дело опускал голову в ил, вытаскивал корни и чавкал так, что эхо разносилось далеко по холмам. Иногда он поднимал длинную шею, оглядывался и ухал: «Гу!» — выражал удовлетворение. Остальные сопели в болоте, хрюкали, тоже чавкали. Прислушаешься — работает заводской цех, с разболтанными машинами, неисправными клапанами, которые при каждом движении пропускают пар или воздух. Чавкающие звуки смешивались, заглушали друг друга, к ним примешивалось кваканье, турканье жаб и другой неведомой живности. В цехе существовала сигнализация — гудки, свистки…

Появление тиранозавра не смутило компанию. Очевидно, в те далекие времена звери не знали страха — по крайней мере до тех пор, пока хищные зубы не впивались в их тело. Или, может быть, в та времена все подразумевалось само собой: все что-то жрали, друг друга — тоже и, наверно, интенсивно плодились, потому что каждый вид существовал миллионы лет. Появление ящера никого не встревожило. Зато реке, оказавшись в болоте, оправился от смущения. Походя, бросил голову вниз, словно клюнул, перевернул анкилозавра на спину, коротким движением вырвал из него часть живота вместе с внутренностями — тот только визгнул, как свинья под ножом. Такая же участь постигла второго анкилозавра. Тиранозавр знал свое дело, не брал панцирных сверху: переворачивал на спину и выдирал живот с внутренностями…

Мелкота не удовлетворяла гиганта. Хищник увидел зауропода. Приоткрыв пасть, двинулся к травоядному, пошевеливая концом хвоста, как кошка, когда она находится в возбуждении. Согнутые ручки приподняты, будто зверь хотел ощупать добычу, выпуклые, величиной с арбуз, глаза шевелились в глазницах — в них аппетит и предвкушение завтрака. Ни свирепости, ни кровожадности — рекс улыбался, приоткрыв пасть, — нам на холмах от этой улыбки было жутко до обморока.

Зауропод, до этого мирно перепахивавший болото, вытянул шею, насторожился. Перестал гукать. Рекс шагал спокойно, широким шагом, — кончик его хвоста все так же подрагивал. Зауропод понял опасность, дернул шеей, как селезень, вверх-вниз, зашипел. На рекса это не произвело впечатления, зверь приближался. Зауропод двинул хвостом, вздыбил волну. Волна докатилась до рекса, плеснула у него под животом. Рекс дернул шеей, но не перестал улыбаться. Зауропод зашипел громче, поднял хвост над водой. Рекс заметил движение, отогнул шею с клыкастой головой назад. Но это не было движением испуга. Это подготовка к атаке. В следующий момент реке метнул голову вперед, с расчетом впиться зубами в шею зауропода. Тот гибким движением уклонился, так что голова рекса опустилась почти у него на спине. Одновременно зауропод могучим ударом обрушил хвост на голову рекса. Слышно было, как зубы хищника лязгнули.

— Так его!.. — сказал кто-то восторженно на холме.

Тиранозавр взревел. Рев у него был ослиный:

— И-а-а!..

Это сразу уронило его в наших глазах. Скажу: мы были зрителями. Только зрителями. И наши эмоции были как у зрителей. Пожалуй, все, что происходило внизу, нагоняло на нас оцепенение. От неожиданности оцепенение, от страха — как хотите. Поэтому мы не разговаривали. Лишь изредка издавали восклицания, и то — робко, негромко.

Рекс отпрянул, потоптался на месте. Теперь пасть его была раскрыта шире, в глазах исчезло предвкушение легкого завтрака.

— И-а-а! — взревел он снова: осел, ну прямо — осел!

— Гу! — ответил зауропод. Это не было прежним «гу!», выражавшим удовольствие при кормежке. Рык, не шедший ни в какое сравнение с криком тиранозавра.

Рекс опять метнул голову, норовя вцепиться в основание шеи противника, и опять получил удар хвостом.

— И-и-и! — заверещал он, вскинув голову на всю длину шеи.

Это было нечто другое. В крике слышался скрежет металла. И это действовало. Чавканье, урчанье в болоте смолкли, живность почувствовала царя зверей, присмирела. У нас от этого крика защемило в ушах — захотелось попятиться. Крик подействовал на зауропода. Он подергал шеей вверх-вниз, и это вовсе не было героическим жестом.

Между тем рекс менял тактику нападения — обходил зауропода, заходя к нему с фронта. Тот почуял опасность, зашевелился. Но тяжелые ноги его вязли в тине — реке был подвижнее, — зауропод не мог стать к нему боком, чтобы иметь свободный размах хвоста. Зверь снова загукал, но реке не обратил на это внимания: знал, что и как надо делать. Миллионы его предков, сородичей получали оплеухи от зауроподов и в свою очередь вырабатывали приемы нападения. Это уже делалось инстинктивно — рекс старался стать с противником нос к носу.

Так он и шел, в обход, ступая мягко и вкрадчиво. Ручки прижал к груди, словно засунул их за лацканы пиджака, и опять улыбался — как по-иному назвать оскал?

Когда достиг желанной позиции, еще раз выбросил голову по направлению к добыче. Зауропод попытался отбиться шеей. Это в нужно рексу. Его движение было обманным: он выбросил голову не на длину шеи — только сделал движение вперед и тотчас отдернул голову. Когда же длинная шея зауропода взвилась над ним, он слегка нагнул голову — как это делают птицы, когда глядят в небо, — поймал зубами шею противника у основания головы и сомкнул челюстк: Послышался хруст, голова зауропода брякнулась в воду.

— Господи, боже… — сказала Вера.

На болоте схватка закончилась. Зауропод еще дергал шеей, бил хвостом по воде, но рекс выдирал из его туловища куски мяса.

Другое явление привлекло наше внимание. Замечу: после того как голова зауропода свалилась, а фонтан крови хлынул в болото, многие из нас, чувствуя дрожь в ногах, сели на землю. Только Аполлинарий Павлович, находившийся возле туннеля, не присел и не отвернулся от жуткой сцены. Вдруг он закричал:

— Яйца! Яйца!

Белые продолговатые предметы выпрыгивали из трубы, уплывали в болото — одни быстро, в середине струи, другие, цепляясь за почву, задерживаясь. Несомненно, это были яйца рептилий — кладку захватило потоком.

Яйца заметил не только Аполлинарий Павлович. Наверно, это был деликатес для многих обитателей торского периода. Анкилозавры, змеи устремились к добыче. Профессор засуетился на берегу.

— Кыш! — кричал он зверью, хватавшему яйца. — Пошли вон! Кыш!

Яйца исчезали одно за другим. Травоядные лакомились ими с таким же удовольствием, как хищные змеи.

— Сожрут!.. — обернулся к нам Аполлинарий Павлович.

Большой беды мы в этом не видели: на наших глазах реке пожирал зауропода. Но Аполлинарий Павлович думал, видно, по-другому. Когда на виду осталось два-три яйца, он кинулся в болото, буквально выхватил одно из пасти змеи. Прижав яйцо к животу, повернул к берегу. Мы помчались с холма к нему на выручку.

Это был момент: Аполлинарий Павлович выхватывает яйцо из пасти змеи! Юрские чудовища — и царь природы!.. Впоследствии профессор любил утверждать, что спасение яйца было самым героическим деянием в его жизни. Мы были согласны: выглядело это великолепно.

Профессор вылез на берег и торжественно нес яйцо, когда из трубы, кажется, по доброй воле, стали выпрыгивать гигантские птицы. Голенастые, с огромными клювами, с поднятыми хвостами, они имели уверенный бодрый вид, вращали глазами и прихлопывали зубастыми челюстями, отчего кругом пошла сухая деловитая дробь. Птицы были величиной со страуса.

Аполлинарий Павлович оглянулся через плечо и завопил:

— Орнитомимиды!.. Спасайтесь!

Впервые Аполлинарий Павлович ринулся от трубы. Ни поток, ни тиранозавр не испугали его так, как эти птицы. Прижимая яйцо, как продолговатый мяч регби, профессор прыжками несся вверх по холму.

— Орнитомимиды! — кричал он, как будто за ним гнались демоны.

Очевидно, птицы имели свойство преследовать все движущееся — мгновенно кинулись за ним.

— Спасайтесь! — кричал он нам, мы еще бежали с холма выручать его из болота: сцена с яйцом и птицами заняла полминуты. Мы мчались по инерции — нельзя было затормозить.

Птицы настигали профессора. Аполлинарий Павлович упал и скорчился, прижимая телом яйцо к земле, положив руки на затылок, в защитном жесте. Птицы потеряли движущуюся цель. Но мы продолжали бежать. Потеряв одну цель, хищники обрели несколько. В два прыжка подскочили к нам.

— Падайте! — заорал профессор.

Упали не все. Вадим Турчин и Валя Цаная кинулись назад, вверх по холму. Куда там! Передовой орнитомимид долбанул Вадима в спину, схватил за ковбойку зубами. Вадим обернулся и смазал пришельца кулаком между глаз. Рубаха затрещала, порвалась. Однако агрессор не разомкнул пасть. На «помощь Вадиму пришла Валя — трахнула орнитомимида рулоном чертежей. Бумаги разлетелись.

— Падайте!..

Вадим и Валя упали. Зубастый бандит выпустил рубаху, почувствовав, что она несъедобная.

Ветер подхватил чертежи, и они, планируя, полетели к подножью холма. Это опять была движущаяся цель. Подскакивая на полтора метра, птицы хватали листы, но, убеждаясь, что и они несъедобные, в ярости рвали бумагу, оглядываясь по сторонам. Холм вымер: все лежали лицами в землю.

Наконец внимание хищников привлекло движение на болоте, и они устремились туда.

— Когда все это кончится?.. — спросил пострадавший Вадим.

Никто ему не ответил. Но, по-видимому, судьба положила конец нашим приключениям. Будто в ответ на слова Вадима послышался свист, шлепок, словно кто-то с гигантского мастерка плеснул цементным раствором, — появился корабль-шар, запечатав туннель. Был он увешан водорослями, измазан грязью и тиной.

— Вот он! — воскликнул Аполлинарий Павлович. — Прибыл!

Мы опять побежали с холма, не обращая внимания на болото, где обжирался тиранозавр, долбили тушу зауропода агрессивные птицы.»Ура-а!» — кричали мы. Опыт удался, и еще как! Отрезвление придет позже, а сейчас мы ликовали, и, когда открылся люк и в проеме показался Стась, ему не дали выйти — вытащили из люка и стали бросать в воздух. При этом мы спрашивали: «Как там? Что там?..» Бросали до тех пор, пока Стась не расердился и не взмолился: «Больно!» Потом стали кидать в воздух Ярцева, Батищева. Потом — Аполлинария Павловича.

Наконец угомонились, усадили Стася и его помощников и стали слушать.

— Братцы мои, — рассказывал Стась, — что там творится! Даже не борьба за существование — грызня!..

— По порядку, — предложил Апполинарий Павлович.

— Дайте отдохнуть, — Стась покрутил головой. — В глазах рябит!

— Все-таки — по порядку, — настаивал Аполлинарий Павлович.

— Хорошо, по порядку. — Стась перестал крутить головой, продолжал: — Включили пуск — и мгновенно оказались в юрском периоде.

Аполлинарий Павлович победно глянул на нас:

«Юра!..»

— В центре болота, — продолжал Стась. — По берегам лес — из деревьев с бочкообразными и конусными стволами. Болото рассекалось протоками черной воды. В протоке мы и застряли. Вокруг копошилось зверье: черви, змеи, черепахи, панцирные звери, длинношеие динозавры, птицы с кожистыми крыльями, птицы без крыльев — не перечтешь. Все это ползало, прыгало, вздыхало, ревело, чавкало — кто-то что-то обязательно ел. Ни одной неподвижной или закрытой пасти мы там не видели: одни из зверей обдирали осоку с кочек — ели, другие вытаскивали что-то со дна болота — ели, третьи ели друг друга. Пир Асмодея!..

— Всеобщее обжорство, — уточнил Ярцев.

— Правильно, — согласился Аполлинарий Павлович. — Они и тут, — указал на болото, — жрут.

Рекс обгладывал зауропода — белели широкие, с неструганую доску, ребра; орнитомимиды рвали тушу с другой стороны; змей и червей в болоте поубавилось; анкилозавры кончали заросли камыша. Что будет, когда они сожрут все?..

— Да, — продолжал Стась. — Такое обжорство было и там… Но что-то случилось. Болото вспучилось, захлебнулось водой. Живность встревожилась, завертела мордами, заревела. Корабль вздрогнул. Землетрясение?.. Нет, наводнение.

Протоку захлестнуло нахлынувшей из леса водой. Корабль приподняло. В задние иллюминаторы мы увидели дыру. Ярцев увидел.

— Трубу, — сказал Ярцев. — Туннель…

— В трубу, — продолжал Стась, — ворвалась вода, понесла с собой все, что в ней находилось: осоку, червей, змей. Чем больше прибывало воды, тем выше поднимался шар, шире открывалась труба. В нее засасывало панцирных динозавров, черепах. Принесло откуда-то длинношеего зверя.

— Зауропода, — подсказал Аполлинарий Павлович.

— Засосало в трубу, — кивнул Стась. — Куда она вела, труба? К нам?.. Корабль не только передвинулся во времени — сделал туннель? Эпохи соединились?.. Что-то новое, непредвиденное. А что было неново в нашем эксперименте?.. Как же теперь назад? Будет второй туннель? Время можно протыкать дырами как голландский сыр? Что из этого выйдет? Втянуло в трубу зубастого ящера, потом зубастых птиц, отчаянно хлопавших крыльями. Мы не на шутку встревожились. Если эта компания появится в нашем времени, придется держать ответ… Мы хотели немедленно уходить назад, но в этот момент вода стала спадать. Шар начал опускаться, вода втягивала его в туннель — он входил в дыру как пробка. Вот и ответ на нашу заботу, подумалось нам, и когда шар опустился до прежнего уровня, закрыл собой вход в туннель, мы нажали на рычаг — назад.

Некоторое время все молчали. Потом Аполлинарий Павлович сказал:

— С благополучным прибытием.

Опять помолчали. В болоте продолжалась возня, оттуда тянуло сладковатым недобрым запахом.

— Из машины выходили? — спросил Аполлинарий Павлович участников экспедиции. — Как там пахнет?

— Не выходили, — ответил Стась. — Слушали через микрофоны.

— Смотрите, — обратил внимание Вадим, — один перевернулся вверх брюхом.

В камышах, в центре болота, полускрытое водой белело пятно.

— Вон в стороне — еще…

Два анкилозавра лежали в воде неподвижно, вверх животами.

— Объелись? — спросил кто-то, поднявшись на ноги, чтобы лучше видеть.

— Издохли, — сказал Вадим. — И птицы…

Две-три птицы, уткнувшись в падаль, перестали клевать.

— А этот жрет, — указала Валя на рекса.

Рекс продолжал есть, но уже, видимо, по привычке, без аппетита.

Еще два анкилозавра всплыли в воде.

— Издыхают!

— А запах!..

Из болота несло смрадом.

Отчего это? Болото умирало. Чужая жизнь разлагалась.

— Объясните же кто-нибудь!..

Никто не понимал, что происходит: столкновение времен? Поражение прошлого?..

Наверно, причин перебрали бы дюжину, не подойди к нам человек в болотных сапогах, с ружьем за плечами.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Здравствуйте.

— Вы кто будете? — спросил человек. — Киносъемщики? А может быть, рыболовы?

— Не киносъемщики и не рыболовы, — ответил Стась. — А вы кто?

— Сторож.

— Что же вы охраняете?

— Ребятишек гоняю, — человек улыбнулся, отчего по щекам его, по вискам пошли морщинки-лучи, сделав лицо неожиданно простодушным. Ружье как-то сразу не пошло ему, да и сапоги, спустившиеся ниже колен, не придавали ему воинственности.

— Ребятишки тут, — продолжал он, — пескарей ходят ловить. А рыба ядовитая. Вот меня и поставили — гоняй.

— Рыба ядовитая?..

— Как же не быть ядовитой, если в болото химию льют — отходы.

В самом деле, теперь, когда растительность на болоте исчезла, там и тут на воде показались ржавые и чернильно-синие пятна.

— Добрая рыба вымерла, — продолжал сторож. — А мелкота кое-какая приспособилась. Только есть ее нельзя. Ребятишки, понятно, не понимают. Вот меня и поставили. Ружье дали — для, острастки, патронов нет…

Сторож опять улыбнулся, поиграв лучами-морщинками. Поглядел на болото:

— Да вот диковина приключилась, — указал на погибшую юрскую живность. — Может, это от химии? Утром не было, а сейчас — есть… Я на обеденный перерыв уходил, — добавил он, вроде бы извиняясь. — Может, это декорации? Вы тут кино снимаете?. Так ведь несет как… — понюхал он воздух, поморщился.

Юрская фауна разлагалась.

Стась решительно захлопнул люк корабля:

— Пошли!

— Вот и я говорю, — оживился сторож. — Лучше уйти отсюда.

Невозможно было дышать.

— От этой химии, — продолжал сторож, — что еще расплодиться может?..

Мы пошли по машинам, сторож — в обход болота. Герметически закрытый шар остался на берегу. Аполлинарий Павлович шагал позади, нес под мышкой продолговатое, как дыня, яйцо.

Разместились в машинах, тронулись навстречу неприятностям.

Нас прорабатывали за все.

За то, что опыт поставили скоропалительно.

За то, что не пригласили авторитетную комиссию.

За то, в частности, что не включили в свою группу палеонтологов, зоологов, экологов и этологов…

Насчет комиссии — как сказать. Если бы опыт не удался, что бы нам сказала комиссия? И смета наша не предусматривает оплату авторитетов. Палеонтологов, зоологов заменил в какой-то мере Аполлинарий Павлович. А вообще, кто знал, что Машину занесет на границу Юры и Мела? И что будет туннель?..

Оправдания наши не принимались. Пахло крутым взысканием.

— Кто главный изобретатель? — спрашивали у нас. — Кто подал мысль о Машине Времени?

Мы, конечно, не выдавали Стася. О том, что первым мысль о Машине подал Уэллс, в наше оправдание тоже не приняли.

— Произведен прорыв в пространстве-времени, — обвиняли нас. — Если каждый начнет делать прорывы — что из этого получится?

Станислав собрал нас после одного из таких разговоров и сказал:

— Меня могут стереть в порошок, братцы. Откажусь я от идеи и от Машины в пользу НИИ. НИИ не сотрут в порошок — НИИ удержится…

Мы подумали, согласились: нас все-таки тридцать два человека…

Машину законсервировали. И вправду: что если каждый начнет делать дыры в пространстве-времени. Тут надо подумать.

Рассказ о Машине, по сути, закончен. Мрачноватый рассказ, но в нем есть и светлая сторона.

Аполлинарий Павлович увез яйцо к себе на дачу. Соорудил инкубатор: насыпал в ящик песку, прикрыл крышкой, в которую вмонтировал восемь полуторастасвечовых электрических ламп. Положил в песок яйцо — неглубоко, чтобы оно могло прогреться. Скорлупа, рассуждал он, тот же скафандр: в воде яйцо было недолго, авось химия не повредила его. Каждый день Аполлинарий Павлович проверял температуру, влажность в инкубаторе, поглядывал, не появится ли какого чуда.

Чудо появилось — маленький заврик. Высунул голову из песка и смотрит.

— Здравствуй! — обрадовался Аполлинарий Павлович.

Положил детеныша в корзину с ватой, поставил в своей спальне, захлопнув предварительно форточку в окне — никаких сквозняков!.. Детеныш имел не меньше сорока сантиметров роста, массивную голову, крошечные, как спички, верхние лапки, а нижние — сильные, крепкие, с пальцами, похожими на птичьи когти. Когда детеныш вставал, он опирался на длинный упругий хвост.

— Рекс! Настоящий рекс!..

Назвал Аполлинарий Павлович заврика Гошей.

Кормил рублеными крутыми яйцами вперемешку с говяжьим фаршем.

Гоша рос на редкость смышленым, привязчивым.

С первой минуты, увидя Аполлинария Павловича и поняв, что Аполлинарий Павлович о нем заботится, Гоша посчитал его мамой и разрешил о себе заботиться впредь. Профессору это льстило, и, похлопывая заврика по спине, Аполлинарий Павлович говорил:

— Умница!

Когда Гоша научился ходить и прыгать, он устраивал с Аполлинарием Павловичем игры: прятался гденибудь в куст и внезапно появлялся перед профессором, разинув пасть и вереща от восторга. Или тянул профессора за штаны, как щенок, скалился при этом, подмигивая глазами и улыбаясь.

— Ну, ну, проказник!.. — говорил Аполлинарий Павлович — от улыбки Гоши ему бывало не по себе.

Гоша любил шумные игры: распугать голубей, загнать кошку на дерево. При этом он уморительно щелкал зубами и хвост у него извивался от возбуждения.

Когда Гоша не спал и не играл, он жил с Аполлинарием Павловичем душа в душу. Вместе они гуляли в послеобеденные часы, ездили в город на «Москвиче» за продуктами, даже смотрели телевизор.

Гоша — ребенок, но характер и сноровка у. него проявились довольно рано. На втором месяце существования он свернул голову петуху, через два дня после этого ободрал собаку — подавал радужные надежды…

— Боево-ой! — говорил друзьям Аполлинарий Павлович.

Кое-что начинало заботить профессора. В последнее время Гоша пристрастился к бараньему шашлыку: в завтрак, в обед и в ужин По восемь порций… Сырой шашлык явно предпочитал жареному.

— Да-а… — задумывался, глядя на него Аполлинарий Павлович.

Но все равно гордился своим воспитанником: другого такого заврика ни у кого не было.

Не знал, что очень скоро заврика не будет и у него.

Произошла история, которую можно было предвидеть.

Надо сказать, что Гоша рос буквально не по дням, а по часам. Скоро он уже не мог помещаться на сиденье автомобиля рядом с Аполлинарием Павловичем — мешала крыша. Пришлось выхлопотать открытый кабриолет. Но и в кабриолете день ото «дня становилось тесно. А аппетит! Полтуши теленка Гоша съедал запросто и, по всему было видно, не наедался. «Что же это будет?» — тревожился Аполлинарий Павлович. Вся его зарплата уходила на прокорм динозавра.

— Он и вас сожрет, — говорил Аполлинарию Павловичу директор зоопарка Егоров, инициативный бодрый старик, желавший заполучить завра себе, — то-то будет кассовый сбор!

Аполлинарий Павлович был против меркантильных соображений директора и на просьбы его не поддавался.

— Ладно, — добродушно посмеивался Егоров, — придет день…

День пришел. Вместе с телефонным звонком Аполлинария Павловича:

— Приезжайте и заберите!

— Кого забрать? — спросил директор зоопарка.

— Георгия.

— Позвольте… — Егоров думал: не ослышался ли?

— Никаких «позвольте»! — раздраженно ответил Аполлинарий Павлович. — Приезжайте и заберите!

— А как же?.. — Егоров хотел спросить о гордости Аполлинария Павловича, о здоровье Гоши, но Аполлинарий Павлович не хотел никаких разговоров.

— Приезжайте! — настаивал он. — Захватите с собой пожарных.

С тех пор завр Георгий пребывает в зоологическом парке, в вольере за решеткой с прутьями вершковой толщины и высотой в два с половиной метра. Голова Гоши и часть шеи, однако, выше решетки, и Егоров уже строит для него новый, более обширный загон. И вообще подумывает, как бы сплавить Георгия в другой зоопарк — например, в столичный. Очень накладно стоит прокормить завра. И дети боятся Георгия, плачут и отбиваются, когда любопытные отцы тянут их поглядеть на юрского монстра.

Аполлинарий Павлович тоже не подходит к Георгию — чтоб ему пусто было. Профессор не может забыть утра, предшествовавшего звонку в зоологический парк.

Как всегда, они с Гошей ездили за продуктами в город. И, как всегда, возвращались мирно и благодушно. Вдруг Гоша забеспокоился, забарабанил верхними лапами по животу, что у него означало срочное и неотложное дело. Аполлинарий Павлович остановил кабриолет, открыл дверцу. Гоша сполз на шоссе, перешел обочину и скрылся в придорожных кустах. Аполлинарий Павлович, как полагается в этих случаях, терпеливо ждал, пока Гоша справит свои дела и возвратится. Но Гоша не возвращался.

Аполлинарий Павлович подал сигнал, однако результат получился совсем неожиданный. Из кустов с блеянием и шумом хлынула отара овец. Они бежали в такой панике, что перескакивали друг через дружку, валились в кювет и орали как резаные.

— Гоша!.. — мелькнуло в голове Аполлинария Павловича.

Он выскочил из машины и бросился в кустарник по направлению, куда скрылся завр. Бежать пришлось недолго, но то, что увидел Аполлинарий Павлович, миновав заросли, вздыбило на его голове остатки волос. Гоша рвал отару, разбрасывал животных направо, налево, давил своей тяжестью как мышей. Ловким и в то же время яростным движением головы хватал овец за бок, за спину и, тряхнув в воздухе, как портянку, отбрасывал прочь. Полдюжины задранных овец лежали замертво, полдюжины других корчились с вырванными боками.

— Гоша! — закричал Аполлинарий Павлович. — Георгий!..

Гоша на крик не обратил внимания. Тыкал мордой в кусты, выдирал оттуда застрявших животных, тряс в воздухе и тут же, забыв об одной жертве, примеривался к другой.

Это было избиение, растерзание. И вовсе не ради еды, не ради запаса, как делает, например, медведь, — зверюга развлекался, скалил пасть, подрагивал хвостом, что у него выражало высшее удовольствие. Морда и лапы ящера были в крови.

— Гоша! — Аполлинарий Павлович подскочил к своему питомцу вплотную.

Тот разинул пасть, отвел голову назад и выбросил ее навстречу хозяину.

Куртка спасла профессора от зубов зверя, но мгновенье, когда Аполлинарий Павлович летел в воздухе, падение в кусты — ветки смягчили удар — будут помниться Аполлинарию Павловичу до смертного дня. Зато он почти не помнит, как выбрался из кустов, сел в машину и добрался до телефона.

Гошу нашла и усмирила пожарная команда. При этом потерпели от ящера одиннадцать человек. Все они попали в больницу, а Гоша со связанными ногами и челюстями — в клетку.

С тех пор дети и Аполлинарий Павлович не приходят в отдаленную часть зоопарка глядеть на доисторическое чудовище.

Приходят зоологи. Но ведь на то они и зоологи…