Эхо

I

Учитель-пенсионер Николай Иванович Волин вышел на прогулку, как обычно, в восемь часов. Четвертый год он не работает — оставил школу и превратился в свободного человека. У него масса времени, с которым он не знает, что делать. Время осаждает его с утра до вечера и даже ночью, когда не спится. Школа перешла от него к дочери, тоже учительнице, Ольге Николаевне. Живут они вдвоем. Жену Николай Иванович похоронил, когда девочке шел пятый год. Сейчас Ольге — двадцать один.

Сельцо Битюжное, из сорока четырех дворов, лежит на холме и состоит из двух улиц — центральной и боковой. На центральной улице клуб, магазин и бригада, с широким двором и навесом, под которым прячутся от дождя сеялки, бригадная автомашина. Школа и домик Николая Ивановича в начале улицы, на холме, а внизу протекает речка — Зеленая. Тут же, между холмами, лес: черемушник да калина.

В лесу Николай Иванович знает каждую мочажину и тропинку. Он и сейчас идет по улице, к лесу. Не спешит, да и спешить ему не к чему. Останавливается у бригадных ворот. Раньше здесь был колхоз «Заря», а теперь — бригада. Основная власть на селе — бригадир Лапшин, бывший ученик Николая Ивановича. Как раз он вышел из бригадного дома.

— Отдыхаете? — спрашивает у Николая Ивановича.

— Отдыхаю, Сережа.

— Все в лес? — Бригадир знает привычки старого учителя.

— Хожу-брожу. Гербарий Оленьке делаю.

Учитель еще поговорил бы с бригадиром, но тому недосуг: поправляет подпругу на лошади — едет в правление, в Жарове.

Перейдя мост через Зеленую, Николай Иванович сворачивает с дороги в гущину леса. Нужно нарвать горицвета. Растет горицвет на Круглой Поляне. Спуститься в ложок, потом подняться на Скальную Гриву — тут и Поляна.

Покой и сонная зелень обступают учителя. Тропинка петляет среди деревьев — его тропинка, Николая Ивановича. Он протоптал ее. Умрет — а тропинка, след его на земле, останется. Но еще много дней Николай Иванович будет ходить сюда так, как сейчас.

Спустился в ложок. Здесь сырее, выше трава. А вот и подъем на Скальную Гриву. Там и тут встречаются полянки-латочки. Старик пробирается от одной полянки к другой и вдруг останавливается. Впереди голоса — женский, взволнованный, и мужской, внешне спокойный, но и в нем проскальзывает тревога:

— Неужели застряли, Бин?

— Потерпи, Лола, пока не знаю причины.

— Я боюсь…

— Чего ты боишься?

— Кто-нибудь обнаружит нас.

— Место заброшенное. И неполадка, я думаю, пустячная.

— В каком мы году, Бин?

— В тысяча девятьсот семьдесят пятом.

— О, Бин…

Странные звуки, будто железо царапает о железо. И опять:

— Бин…

— Что, Лола?

— Вдруг это надолго?

— Не знаю. Что-то с ведущим контуром.

Голоса — впереди и чуть в стороне от тропинки. Николай Иванович сделал два-три шага, раздвинул кусты. Сперва он ничего не понял: увидел что-то голубое с золотом и двоих, наклонившихся, как ему показалось, над выпуклым зеркалом.

— Помоги мне выправить. — Мужчина упирался в зеркало руками, как если бы хотел приподнять его.

Женщина тоже уперлась руками в зеркало — руки ее были голыми до плеч, тонкими и нежными.

— Тяжело, Бин… — пожаловалась она.

— Надо ее поставить нормально, Лола, — сказал мужчина и опять потянул за край зеркала. Шевельнулись кусты.

Тут Николай Иванович рассмотрел, что они стоят возле машины.

Видимо, машина потерпела аварию — свалилась на кусты и стояла накренившись. Выпуклое зеркало — это крыша машины, отшлифованная до блеска и отражавшая небо. Мужчина пытался выправить машину, стоял спиной к Николаю Ивановичу. Женщина, наоборот, — лицом. Старалась помочь мужчине стянуть машину с кустов, от усилия закусила губу.

— Тяжело… — опять пожаловалась она.

— Совершенно необходимо поставить машину нормально. Так она не улавливает силовых линий магнитного поля.

— Знаю, Бин, но что я могу поделать?

— Ну-ка, еще раз, вместе, — сказал мужчина.

Тут глаза женщины встретились с глазами Николая Ивановича.

— Бин… — произнесла она.

Мужчина почувствовал страх в ее голосе, обернулся. Теперь они оба глядели на Николая Ивановича. Учитель отметил твердые черты лица мужчины, капли пота на лбу. Лицо женщины было нежнее. Николай Иванович назвал бы его красивым, если бы его не портил страх.

Целую минуту они смотрели друг на друга — незнакомцы и Николай Иванович. За это время учитель заметил в одежде и в них самих много странностей. Легкое платье женщины в золотых блестках, волосы перехвачены обручем, который замыкался под подбородком тонким, еле видимым жгутом. Такой же обруч был на голове мужчины. Руки у него тоже были обнажены до, плеч, каждый мускул на них как литой. Одежда у обоих из легкой отсвечивающей ткани — сиреневой у мужчины и серой у женщины. Оба высокие, разгоряченные, видимо, непривычной работой — машина, скособоченная, не поддалась их усилиям.

— Не могу ли я быть полезен? — спросил Николай Иванович и в знак приветствия незнакомцам снял с головы шляпу.

Незнакомцы не отвечали.

— У вас — авария?.. — спросил Николай Иванович.

К счастью, он не посчитал их за диверсантов, не кинулся вызывать милицию. Николай Иванович от природы был кротким, доверчивым человеком, и первое, что пришло ему в голову, было вполне поддающимся объяснению: вездеход на воздушной подушке потерпел аварию, и пассажиры нуждаются в помощи. Он охотно поможет им.

Мужчина поднял руку ко лбу, отер пот над бровями.

— Да… — сказал он. — У нас авария.

Втроем они стянули машину с кустов, поставили ее на землю.

— Вот так! — сказал удовлетворенно Николай Иванович. — Куда же вы едете?

Ни появление Николая Ивановича, ни то, что он, засучив рукава, помог путешественникам стянуть машину с кустов, не привели их так в замешательство, как этот простой вопрос. Но и ответ, в свою очередь, не менее ошеломил Николая Ивановича, когда мужчина сказал:

— Мы едем… посмотреть мамонтов.

— Мамонтов?.. — переспросил Николай Иванович.

— Меня зовут Бин, — словно решившись на что-то, сказал мужчина. — Ее, — кивнул на спутницу, — Лола. Давайте знакомиться, как ваше имя?

— Николай Иванович, — ответил учитель. — Но… при чем тут мамонты?

— Мы едем в прошлое, — сказал Бин. — Из будущего.

— Значит, это… это… — пролепетал учитель, оглядывая машину, — сверкавшую золотом и стеклом, — машина времени?

Бин кивнул утвердительно, Лола участия в разговоре не принимала.

— И вы издалека? — спросил Николай Иванович.

— Из две тысячи семьсот пятьдесят восьмого года.

— О!.. — только и произнес Николай Иванович.

Горел ослепительный день, пели птицы, две цветные бабочки летели одна за другой над поляной. Ничто не походило на сон. И эти двое не походили на сон. Какой сон, если Николай Иванович помнит до мельчайших подробностей, как он сегодня утром вставал и завтракал, разговаривал с Ольгой, с бригадиром Сергеем. И все-таки он сказал:

— О, господи… — хотя в бога не верил и вел на селе атеистическую пропаганду.

Лола спросила:

— Что вы сказали?

— Так, игра слов… — Николай Иванович смешался. И тут же сказал: — Как хорошо вы говорите по-русски.

— Мы не говорим по-русски, — сказала Лола. — Это лингвист-переводчик, — она показала на вмонтированный в головной обруч прибор наподобие микрофона. — С таким же успехом нас будут понимать пещерные люди…

Сказав последнюю фразу, она смутилась, однако Николай Иванович не понял ее бестактности — он был несказанно поражен.

— Однако, — пробормотал он, — что же мы стоим здесь? Пойдемте ко мне — будете гостями.

— Извините, — ответил Бин. — Надо исправить поломку. — Он нагнулся к машине.

— Скажите, — спросила Лола Николая Ивановича, — как сейчас называется эта местность?

— Алтайский край, — ответил Николай Иванович.

— Слышишь, Бин? — воскликнула Лола.

На протяжении следующего получаса Лола разговаривала с учителем. Они отошли в тень старой березы — солнце поднялось выше, и стало жарко. Бин копался в открытом моторе. Машина не походила ни на одну из современных машин. Это был эллипсоид — капля воды, как можно видеть ее на оконном стекле. Утолщенная впереди и опадающая назад. Сходство с каплей придавала ей выпуклая крыша — не то стекло, не то зеркало, — отражавшая небо, деревья. Ниже, по окружности эллипсоида, было смотровое стекло, широкое спереди, суживавшееся к задней части машины. Ни колес, ни каких-либо опор Николай Иванович не заметил — стекло упиралось в днище машины. Собственно, это была кабина, с откидными сиденьями, приборным щитом и мотором, похожим на авиационный — сквозь стекло видно, что он сконструирован в виде звезды; Бин последовательно рассматривал все его пять лучей.

Лола с нетерпением поглядывала на Бина. Это не мешало ей отвечать на вопросы Николая Ивановича и задавать вопросы ему.

Вот что узнал от нее Николай Иванович. Лола и Бин — биологи. В Зоологическом Парке Планеты они восстанавливают виды животнцх, существовавших на Земле во все времена. Сейчас 1они возрождают фауну ледниковой эпохи: в Парке есть шерстистые носороги, саблезубые тигры. Нет мамонтов. Но они привезут мамонтов — оплодотворенные яйцеклетки и вырастят их искусственно. Конечно, это будет нелегко сделать, но они с Бином справятся. Смогли же они вырастить четырех мегатериев. За ними пришлось съездить подальше — в третичный период!.. «Как называется у вас эта местность, Алтайский край?» — спросил Николай Иванович. «Чуть-чуть по-другому, — ответила она, — Алтаа — корень, как видите, проследить можно». — «А Россия?» — спросил Николай Иванович. «Сейчас — Единое Человечество, — ответила Лола. — Стран, как было когда-то, нет. Планета делится на климатические пояса: Экваториальный, два Умеренных, два Субумеренных и два Полярных. Алтаа в Северном Умеренном поясе… Расы? — продолжала она отвечать на вопросы Николая Ивановича. — Что такое расы?.. У нас Единое Человечество. Страшно ли путешествовать во времени? Не страшнее, чем в Надпространстве. Нет, аварий не бывает. Неполадки случаются. Выручает Служба Контроля. Обычно выпутываемся сами…»

— Как там у тебя, Бин? — обернулась она к своему спутнику.

— Кажется, нашел, — буркнул Бин, не разгибая спины.

— Вот видите! — сказала Лола, лицо ее просияло. — Неудобно задерживаться в цивилизованном прошлом, — чистосердечно признавалась она. — Встречи с аборигенами всегда нежелательны. Рождаются толки, мифы… Другое дело, когда изучаешь эпоху Ренессанса или этрусков. Тогда учишь язык, манеры. Это дело историков… А вы расскажите о себе, Николай Иванович.

Николай Иванович рассказывал о себе неохотно. Что он мог рассказать? О школе, где четыре класса помещаются в одной комнате? О деревушке, из которой он лет двадцать не выезжал? Ему хотелось больше узнать от Лолы.

— Зачем у вас обручи вокруг головы? — спрашивал он.

— Барраж, — отвечала Лола. — Мезонный барраждля обеззараживания воздуха.

— Как движется машина?

— Энергия передвижения — магнитное поле Земли. Источник неисчерпаемый…

— Лола! — позвал от машины Бин.

— Вот и все, Николай Иванович. Будем прощаться.

Они подошли к машине, Бин уже держал дверцу открытой.

— Спасибо вам, — протянул он руку учителю.

Лола тоже пожала ему руку своей слабой и нежной рукой:

— Спасибо, Николай Иванович. Что бы вам оставить на память?

— Лола… — предостерегающе сказал Бин.

— Ах, Бин! — воскликнула она. — Давай хоть раз нарушим инструкцию! Все эти запреты, правила…

— Будь благоразумной, Лола.

Лола порылась в небольшом саквояже.

— Вот вам, Николай Иванович. От меня с Бином, — протянула учителю очки с крупными стеклами.

Николай Иванович взял очки из ее рук.

— Для вас и для дочери, — кивнула из кабины Лола: под березой Николай Иванович рассказал ей об Ольге. — И никому… — Лола хотела что-то сказать еще, но Бин включил моторы. Машина качнулась и на какуюто долю секунды, показалось Николаю Ивановичу, затуманилась, будто ему застлало глаза.

— Прощайте… — услышал он голос Лолы.

— Прощайте, — Бин присоединился к ней.

— Прощайте, — сказал Николай Иванович, но не был уверен, слышали ли его. Контур машины размылся, исчез — у ног Николая Ивановича осталась помятая и затоптанная трава, рядом — сломанный куст.

Пели птицы, вдали погромыхивало — надвигалась гроза. Николай Иванович повертел очки в руках и надел их. Очки не увеличивали, стекла казались обыкновенными.

II

Придя домой, Николай Иванович ничего не рассказал дочери. Не показал ей очки. Ему было совестно, что он не принес для гербария горицвет. За горицветом он сходит завтра. Николай Иванович был потрясен встречей в лесу и ни о чем, кроме как о встрече, думать не мог. Плохо обедал, рассеянно отвечал на вопросы.

— Тебе нездоровится, папа? — спросила Ольга.

Он ушел в свою комнату, сославшись на ломоту в ногах, что у него обычно бывало в непогоду. За окном лил обложной дождь.

У себя Николай Иванович прилег на кровать и опять начал думать о встрече — рассказать дочери или нет? Прослыть лгуном в глазах дочери Николаю Ивановичу не хотелось. «Какое может быть приключение за речкой Зеленой?..» — спросит Ольга. Рехнулся старик. Вслух, конечно, не скажет, а может подумать. Но дочь увидит очки!.. Николай Иванович вынул из кармана очки, осмотрел их. Пришел к выводу, что очки обыкновенные: с чистыми стеклами, с утолщенными дужками из темной пластмассы. Николай Иванович надел их, но, кроме потолка и окна перед собою, ничего не увидел. Обыкновеннейшие очки… Однако Ольга спросит, откуда у него очки. Скажу — нашел, решил Николай Иванович. Но тут же сообразил, что найти такие очки за речкой Зеленой никоим образом невозможно. Ладно, переменил он решение, скажу, купил в Бийске и до поры не показывал, хранил в чемодане. Это звучало правдоподобно, и старик успокоился.

Утром Николай Иванович провожал Ольгу в Бийск. Она ехала с отчетом за прошедший учебный год.

— Деньги не забудь, — заботился Николай Иванович.

— Взяла, папа.

— Плащ.

— Тоже взяла.

Ольга металась по комнате, совала в сумку носовые платки, туфли, чтобы переобуться в городе, — обычная суета перед отъездом. Этот момент и выбрал Николай Иванович, чтобы надеть очки. В суете Ольга не будет приставать к нему с расспросами.

— О, папа! — воскликнула она, увидя его в очках. — Откуда они у тебя?

— Да вот, — пустился в объяснения Николай Иванович, — купил в Бийске, приберегал.

— А они идут тебе! — похвалила Ольга.

Николай Иванович не ответил. Ощупью он присел на стул — будто не видел его рядом с собой — и продолжал смотреть сквозь стекла на Ольгу. Видел он вещи необыкновенные, которые заставили его забыть обо всем и лишили речи. Видел он Ольгу на бригадной машине, которая мчалась в лесу. Лес и дорогу Николай Иванович отлично знал — дорога вела на железнодорожную станцию. Но вот машина с разбега влетела в лужу, забуксовала. Вот шофер Матвиенко бросает под скаты ветки, и пассажиры, которые ехали в кузове, бросают ветки, и Ольга тоже бросает под скаты ветки. А машина продолжает буксовать, трястись и по-прежнему сидит в луже. Ольга посматривает на часы — как бы не опоздать к поезду. С машиной плохо совсем. Шофер действует лопатой, высвобождая скаты из образовавшейся рытвины… К одиннадцатичасовому поезду пассажиры опаздывают. Берут билеты на двухчасовой.

— Папа, — говорит Ольга, — пойдем!

Николай Иванович прячет очки в карман и идет с дочерью, не чувствуя под собой ног. Что это он видел? Что это ему пригрезилось?.. Старик еле плетется за дочерью.

— Папа, ты чего такой странный? — спрашивает Ольга.

— Ничего, Оленька, ничего. Кружится голова что-то…

— Обязательно ляг в постель, — советует дочь. — Наверное, простудился. Видишь, после дождя похолодало. Возвращайся и ляг в постель!

Николай Иванович все же провожает Ольгу на бригадный двор, усаживает в машину. Рядом с ней молодая румяная Маша Седельникова.

— Осторожно, — говорит она, когда Николай Иванович подает ей корзину. — Здесь яйца, еду продавать.

Николай Иванович немного оправился после видения, которое наблюдал через очки дома. Что, если опять надеть очки, поглядеть на Машу?

Дрожащими руками Николай Иванович надел очки. Он увидел Машу на той же дороге, бросавшую под скаты хворост. Потом увидел Машу у кассы на железнодорожной станции. Она взяла билет, небрежно сунула его в карман пиджака. Через некоторое время полезла в карман за платком, и билет упал на пол. Подошел поезд, пассажиры устремились к вагонам. Но Машу в вагон не пустили, у нее не оказалось билета. Передав корзину с яйцами Ольге, Маша метнулась в кассу.

Возвращался домой Николай Иванович, потрясенный не меньше, чем после встречи с путешественниками во времени. Так вот какой подарок преподнесли они старику!.. Волшебные очки! Очки, которые дарят видения! Найди Николай Иванович слиток золота, поймай шаровую молнию, он не был бы так удивлен, как удивился событиям этих двух дней. Очки! Зачем ему такие очки? Зачем Лола подарила их ему? Из легкомыслия? Или с умыслом? Если с умыслом — то с каким? «Никому…» — сказала она. «Что «никому»? — спрашивал себя Николай Иванович. Никому не давать очки? Он не даст. Прикоснуться никому не позволит.

Но это были не все потрясения, которые пришлось пережить Николаю Ивановичу.

Ольга возвратилась на следующий день вечером. Все это время Николай Иванович очков не надевал. Ожидал возвращения дочери.

— Ой, папа, — рассказывала Ольга, — мы ведь опоздали на поезд! Застряли в лесу. Пока вытаскивали машину, время ушло, хорошо хоть успели на двухчасовой. Но в Бийске в этот день уже ничего не удалось сделать. Отчет я сдала сегодня.

Николай Иванович сидел на стуле и часто моргал ресницами. Холодок бродил у него по спине, лицо заливало бледностью. «Очки! — думал он. — Очки предсказали все!..»

— Тебе привет от Чеботарева, — продолжала говорить Ольга. — И от заведующего гороно.

Она копалась в сумке, вынимала гостинцы и не смотрела на старика. Взгляни на него в этот миг, она бы перепугалась.

— Знаешь, что я хочу купить на отпускные? — спрашивала Ольга.

— Что?.. — неестественно тонким голосом спросил Николай Иванович.

— Костюм джерси, — сказала она. — Кремовый. Одобряешь?

Николай Иванович промолчал, чтобы не выдать волнения. Он все еще не пришел в себя.

— Молчишь? — продолжала болтать Ольга. — Значит, куплю. Молчание — знак согласия.

— Оленька… — спросил Николай Иванович все тем же тонким, неестественным голосом. — Маша на вокзале билет теряла?

— А ты откуда знаешь? — удивленно посмотрела на него дочь.

— Да так… — сказал он. — К слову пришлось.

— Нет, — удивилась дочь, — откуда ты это знаешь?..

Ночью Николай Иванович не спал. «Что такое очки? — рассуждал он. — Зло или благо?» Предсказывают будущее. Он увидел в них Ольгу. Предположим, что это галлюцинация. Ольга его дочь. Галлюцинация может быть на почве родственных чувств. Но Маша, Маша!.. Рассуждения на тему о галлюцинациях, чувствовал Николай Иванович, вздор. Через очки можно увидеть будущее людей! Поистине божеский дар преподнесла ему Лола. Но что делать с этим даром ему, старику-пенсионеру? Зачем ему этот дар? Сотню раз Николай Иванович задавал себе этот вопрос. И чем больше спрашивал себя, тем более грандиозным казалось ему то, чем он владеет. Судьбами людей — вот чем владеет он, старый учитель. Но ведь это ему не нужно. Это страшно, в конце концов! Как посмотрела на него Ольга!..

Первые петухи пропели, вторые, а Николай Иванович продолжал терзаться. Уничтожить очки? Но ведь есть смысл в том, что Лола дала ему именно их, а не что-то другое. «В чем этот смысл?» — старался докопаться до главного старый учитель. Кажется, что-то начало открываться ему. Или оно сидело в нем, было врожденным? То, что мы называем натурой, складом души?

Николай Иванович был человеком, мягким, гуманным. Может быть, бесхарактерным. Не умел приказывать, помыкать людьми. Наверно, поэтому он и оставался всю жизнь сельским учителем. Единственное, что было в нем неизменным, — это любовь. Любовь к детям, к жене, к дочери. Любовь и стремление делать добро. Или хотя бы — не обижать никого. Так он и прожил всю жизнь: учил детей, читал колхозникам лекции, писал старикам заявления в собес или в сельсовет, когда в этом была нужда. Пользовался на селе уважением и негромкой славой доброго чудака.

И вот, далеко за полночь, ворочаясь в жаркой постели, Николай Иванович принял решение: не употребить ли драгоценный дар Лолы на добро людям? Словно осенило учителя: неспроста дан чудесный подарок. Конечно, он должен служить людям! Очки служили путешественникам для обозрения будущего, для предотвращения опасностей и несчастий. То же будет делать и Николай Иванович: употребит стекла для предотвращения несчастий односельчан. Будет предупреждать людей о возможных бедах и горестях!

Перед рассветом Николай Иванович уснул. А утром вышел из дома с твердой решимостью делать односельчанам добро. Ольге он ничего не скажет. Может, после когда-нибудь… Он ведь ничего пока не сделал.

Положив очки в нагрудный карман, Николай Иванович пошел по деревне. Кому первому оказать помощь, размышлял он. Пахомовым или бабке Кирьянихе? Пахомовы жили напротив, Кирьяниха рядом. Никого из них Николай Иванович во дворе или возле двора не увидел и пошел дальше.

На бригадном дворе шофер готовил машину в рейс. Тут же стояла Марина Потапова с новой корзиной в руках. В корзине, завязанной сверху старенькой марлей, кудахтали и беспокоились куры. Марина везла их на рынок в Бийск. Николай Иванович надел очки. Он увидел, как Марина садилась в поезд, как торговала на рынке. Кур она продала выгодно — об этом можно было судить по ее довольному виду. Но тут все переменилось: Марина размахивала руками, хваталась за голову. «Украли, граждане, — кричала она. — Украли!..» У нее украли кошелек со всей выручкой. Но это было там, в будущем. Сейчас она стояла у машины, фыркавшей синим дымом, и медоточивым голосом спрашивала шофера:

— А что, Петя, можно грузиться?

Николай Иванович подошел к ней и сказал:

— Марина, не езди ты на базар.

Марина открыла на него синие нагловатые очи. Лет двадцать тому назад Николай Иванович любовался чистыми, как небо, глазами девочки-ученицы. Теперь это были глаза пройдохи-барышницы.

— У тебя вытащат деньги, — шепотом предупредил ее Николай Иванович.

Марина еще шире раскрыла глаза от недоумения и полезла в кузов.

— Ай-ай-ай… — покачал с сожалением головой Николай Иванович.

Вечером Марина приехала из города без копейки, но с твердым убеждением, что виноват в ее несчастье старый учитель. Ничего, решила она, я тебе выскажу.

Николай Иванович между тем расширял свою деятельность. В этот день он предупредил Сумароковых, чтобы не выгоняли корову — корова сломает ногу, — и предсказал письмоносцу Грише, что тот упадет с велосипеда. Все так и случилось: корова сломала ногу, и Сумароковы суетились вокруг скотины, забыв на время о предупреждении Николая Ивановича. Гриша, точно, упал с велосипеда, наскочив на чурбан у ворот Белкиных, и, потирая ушибленную ногу, долго раздумывал, как это Николай Иванович сумел угадать происшествие, которого с Гришей отроду не случалось.

Как раз было время задуматься и Николаю Ивановичу, стоит ли продолжать свою деятельность в пользу односельчанам. Сбылись три его предсказания, три несчастья, и ни одного он не сумел предотвратить. Может, в его системе не было какой-то продуманности? Может, он подошел не с того конца? Не лучше ли предсказывать людям радость? Добрые письма, удачи, рождение мальчиков или девочек? Но Николай Иванович не прислушался к сомнениям, шевельнувшимся в сердце. Радость, думал он, она и так придет, без него. Куда важнее отвращать от людей беды. Послушайся его Сумароковы, и теперь они не бегали бы по деревне, предлагая односельчанам, хотя бы в долг, мясо и ливер, — только бы распродаться. И Гриша не думал бы о неожиданном происшествии. Почему никто не прислушался к голосу Николая Ивановича?

Наверно, оттого, что Николай Иванович не был ни дипломатом, ни хитрецом. Душа у него была нараспашку, и, кроме чистоты и добра к людям, ничего в его душе не было. Заходить издали, изъясняться экивоками он не умел, и потому предсказания делались им до смешного нелепо.

Подойдет, например, к плетню Осиповых.

— Петр Иванович, можно тебя? — крикнет хозяину.

— Можно, — отвечает Петр Иванович — мужик ростом в сажень, белозубый, здоровый. Он хорошо выспался, с аппетитом позавтракал, собирается на работу: бригадир объявил сенокос.

— Не топи баню в четверг, Петр Иванович, — предупреждает его учитель. Ему хочется, чтобы слова звучали душевно и чтобы Петр Иванович поверил ему. Слова, правда, звучат душевно, но Петр Иванович спрашивает:

— Почему не топить баню?

— Сгорит она у тебя, Петр Иванович.

— Как это сгорит, Николай Иванович, бог с вами.

— Сгорит, Петр Иванович.

Красные щеки Петра Ивановича начинают бледнеть. От хорошего настроения не остается следа. В это время выходит на крылечко его жена.

— Слышь, Прасковья Андреевна, — говорит растерянно Петр Иванович, — баня у нас сгорит в четверг.

— Чой-то надумал?.. — Прасковья Андреевна подходит к плетню, здоровается с Николаем Ивановичем. — Как баня сгорит?..

— Не я надумал, — оправдывается Осипов. — Николай Иванович говорит.

— Неужто сгорит?.. — растерянно спрашивает хозяйка у Николая Ивановича.

— Сгорит, — подтверждает Николай Иванович и, оставив чету в тревоге, идет дальше по улице.

В четверг баня сгорела.

По деревне поползли слухи и толки. Люди стали опасливо поглядывать вслед учителю, перешептываться. А Николай Иванович входил во вкус: Караваевым предсказал смерть старухи, два года лежавшей в параличе, молодоженам Теленкиным — скорый развод.

В деревне только и говорили о напастях, смертях, пожарах. Все это увязывалось с именем Николая Ивановича. И с его очками. Не было очков — был старик как старик. Появились очки — появились несчастья.

Колдун не колдун, говорили между собой колхозники, — Николай Чудотворец.

Слухи множились, обрастали фантастическими подробностями.

— Кащей! — ругалась синеокая Марина Потапова. — Подходит и говорит: «У тебя деньги вытянут…» И вытянули! Семьдесят два рубля! Может, он сам в этой шайке!..

Слухи дошли до Ольги.

— Папа, — сказала она как-то отцу за ужином, — о тебе плохо говорят в деревне,

— Пусть говорят! — ответил дочери Николай Иванович с таким видом, будто он владел высшей истиной.

— Как это — пусть?.. — удивилась Ольга,

— А так! — с еще большей беспечностью сказал Николай Иванович. — Пусть говорят — и все!

Ольга растерялась: отец, такой покладистый, мягкий, неузнаваемо изменился. Даже реденький чубчик на его голове встал торчком.

— Странно ты рассуждаешь, папа, — сказала она.

— Ничуть не странно! — парировал Николай Иванович.

— Раньше этого не было… — попыталась Ольга продолжить беседу с отцом.

— Чего не было? — спросил Николай Иванович.

— Ну, этих… разговоров. — Ольга не могла сказать отцу, что о нем говорят в деревне.

— Я же тебе сказал, — отчеканил старик, — пусть говорят!

Ольга не поняла, что с отцом, решила переменить разговор:

— Ты мне обещал горицвет, папа. В последнее время ты совсем не бываешь в лесу.

Николай Иванович ответил:

— Мне теперь не до горицвета.

Этим он поставил дочь в еще большее недоумение. Что наехало на старика? Ольга решила отложить разговор, пока у отца улучшится настроение.

Дошли разговоры и до завклубом Жени Мешалкиной.

— Так и предсказывает?.. — удивилась она. Обрадовалась: — Это же здорово!

Юный ум комсомолки сразу определил перспективы невиданного феномена.

— Что, если его затащить в клуб? — рассуждала она. — Устроить вечер гипноза? Или угадывания мыслей? Здорово получится!

Тотчас она приступила к практическим действиям. Остановила на улице Николая Ивановича.

— Я слышала о ваших удивительных способностях, — заявила она в лоб, без обходных маневров.

— Каких способностях?.. — спросил, растерявшись, Николай Иванович. Он не ожидал нападения.

— О предсказаниях, — начала перечислять Женя. — О чтении мыслей. Как у вас появились эти способности? Еще говорят об очках…

Николай Иванович тронул очки в нагрудном кармане — как быстро доходят до всего люди.

— Знаете что? — продолжала атаку Женя. — Давайте поставим вечер! Это будет чрезвычайно здорово! Наденем на вас чалму — будете индийским факиром. Явку я обеспечу — клуб будет полон.

— Женя… — Николай Иванович не знал, что ей ответить. Надо отказаться от выступления.

— И не думайте! — не сдавала позиций Женя. — Это будет и-зу-ми-тельно! Поразим всех! Потом съездим в Еловку, в Жарове.

— Позвольте, Женя…

Но Женя не унималась.

— Если у вас появились такие способности, не хороните их, Николай Иванович. Это замечательно, гениально!

Николай Иванович тоскливо озирался по сторонам.

— В воскресенье поставим вечер, — Женя не давала старику пощады. — Среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, — пересчитала она по пальцам. — Пять дней в нашем распоряжении!

III

Может быть, она была права, Женя Мешалкина? И Ольга тоже права? Может быть, надо было так и сделать: пойти к людям и объяснить все, как есть. Рассказать о встрече с путешественниками во времени, об их подарке. И тогда все бы обошлось, было бы найдено объяснение и решение, как быть и что делать дальше. Николаю Ивановичу не следовало держать очки у себя — хотя бы он посоветовался с Ольгой. Не бросаться опрометчиво в пучину благотворительности, которую односельчане не умели понять и принять. Было трагическое, и комичное, и нелепое в том, как Николай Иванович навязывал благотворительность людям. И хотя он действовал от души и считал, что действует правильно, но пребывал он в мире иллюзий.

Вот и Женя. Тут бы Николаю Ивановичу задуматься, может быть, дать согласие (без чалмы, чалма — это лишнее). Но Николай Иванович отверг ее предложение, отказался от вечера — к великому огорчению инициативной завклубом.

Настоящая буря в деревне разразилась, когда Николай Иванович предрек подростку Коле Синицыну, что он попадет под сенокосилку. На сенокосе ребята работают очень охотно. Гонять лошадей, сидеть на стуле косилки — для ребят первое дело.

Встретив Колю на улице, Николай Иванович надел очки и сказал ему:

— Не езди на сенокос, сиди дома.

— Пошто эдак, Николай Иванович? — спросил мальчик.

— Попадешь под косилку.

— Фу-ты!.. — фыркнул Коля и поехал на луг.

Косилка наскочила одним колесом на камень, и Коля вылетел из седла. Ему переехало ногу — не сломало, но помяло, содрало кожу. Мальца увезли в больницу.

Тут же собрались косари, женщины с граблями в руках и начали судить Николая Ивановича:

— Когда это кончится?

— Приструнить его по закону!

— Ходит и каркает, старый ворон…

— На скольких беду накликал! На Сумароковых, Осиновых, теперь — на Кольку!

— Бабочки! — горячилась Марина Потапова, — ее не назвали в числе пострадавших. — Он жизни не даст со своими очками. У меня деньги вытащили — семьдесят два рубля! Надо же что-то делать!

Подъехал бригадир на коне.

— Куда смотришь? — накинулись на него женщины. — Волин смутил деревню! Доноси по начальству — пусть его к рукам прибирают!

Бригадир верил и не верил слухам, ходившим в деревне. Когда-то он был прилежным учеником у Николая Ивановича, любил старика.

— Женщины, — успокаивал он, — погодите!

— Чего годить? Кольку в амбулаторию повезли. Он так всех перекалечит, до одного!

— Может, это случайность?

— Какая случайность? — шумел народ. — К Осиповым пришел и сказал: не топите баню — сгорит. Сгорела!..

— У меня семьдесят два рубля… — затянула Марина.

— Кончать надо! Ты бригадир — принимай меры!

— Ладно, — сказал Лапшин, видя, что защита старика подливает лишь масла в огонь. — Поговорю с Николаем Ивановичем.

Вечером бригадир остановил коня перед домом учителя. Николай Иванович был один, вышел навстречу.

Ольга с учениками уехала в Жарове ставить концерт по случаю окончания учебного года.

— Здравствуйте, Николай Иванович, — поздоровался бригадир.

— Здравствуй, Сережа. Заходи… — пригласил Николай Иванович бригадира в комнату. — С чем приехал?

— Дело есть, Николай Иванович, — бригадир опустился на стул. — Дело, Николай Иванович… — повторил он.

— Какое дело?

— Да вот… — Бригадир не знал, как начать.

— Говори, говори, Сережа, — ободрил его Николай Иванович, как когда-то ободрял в классе.

— Бросьте вы это! — наконец решился Сергей.

— Что бросить? — спросил Николай Иванович.

— Предсказания эти.

— А-а-а… — сказал Николай Иванович.

— Деревня возмущена, — продолжал бригадир.

— Возмущена? — переспросил Николай Иванович.

— Может, вы и правильно делаете… — Для бригадира Николай Иванович по-прежнему оставался учителем, старшим советчиком. Сережа чуть-чуть робел перед ним, как когда-то робел у классной доски. — Может, оно все правильно, — говорил он, — да только не так что-то. Обижаются люди.

Николай Иванович молчал.

— Очень прошу вас, — бригадир истолковал молчание Николая Ивановича так, что учитель согласен с ним. — Бросьте вы ваши предсказания.

Но Николай Иванович думал о другом. Он вовсе не соглашался с Сережей. Он выполнит свою миссию до конца. Люди рано или поздно поймут, что он несет им добро, будут прислушиваться к его советам. Никому плохого он не желает.

— Значит, договорились? — спросил бригадир, поднимаясь из-за стола. — Вы эти штуки бросите!

Николай Иванович молчал. Старики — народ упрямый.

Однако все разрешилось неожиданным и даже трагическим образом.

Утром Николай Иванович надел очки и стал следить за соседкой Кирьянихой. Кирьяниха кормила утят. Утка у нее издохла, и утята доставляли Кирьянихе немало хлопот.

— Жрите, проклятые, — говорила она. — Да не разбегайтесь по всей деревне. Позавчера вас было четырнадцать, вчера тринадцать…

— Матрена Васильевна, — окликнул ее Николай Иванович, подойдя к забору.

— Чего тебе? — недовольно откликнулась Кирьяниха, она была старше Николая Ивановича и, несмотря на его обходительность, называла его на «ты».

— Не выпускайте утят со двора, — посоветовал Николай Иванович.

— Пошто?.. — подозрительно обернулась к нему старуха.

— Коршун… — сказал Николай Иванович. — Коршун побьет ваших утят.

— Не выпускать, значит? — спросила старуха.

— Не выпускайте, — обрадовался Николай Иванович — хоть один человек наконец-то его послушает.

— А что я их, — не без злости спросила старуха, — под юбкой держать буду? Целый-то день?

— Как знаете… — обиделся Николай Иванович. — Я вас предупреждаю.

— Предупреждаю… — ворчала старуха. — Ишь ты, предупредитель.

Она открыла калитку и всех до одного утят выгнала на улицу. Желтые шарики замелькали по дорожке, полезли под забор Николая Ивановича, рассыпались по двору.

И тут — не успела старуха прикрыть калитку — камнем с неба свалился коршун.

— Кыш! Кыш!.. — закричал и замахал руками Николай Иванович. Двое утят забились в лапах пернатого хищника.

— Кыш! — кричал Николай Иванович.

Одного утенка коршун все-таки уронил. Окровавленный комочек упал у ног Николая Ивановича. Учитель поднял его и понес во двор Кирьянихе, которая тоже размахивала руками и кляла, на чем свет стоит, коршуна.

— Вот… — сказал Николай Иванович, опуская птенца возле каменного корыта, в котором только что плескались утята. — Я вас предупреждал, — укоризненно обратился учитель к Кирьянихе.

— Предупреждал!.. — Жабой посмотрела на него Кирьяниха. — А разреши спросить, на каком основании ты предупреждал?

Николай Иванович молчал, чувствуя себя опять оскорбленным.

— Молчишь?.. — Кирьяниха надвигалась на него как туча. — Старый хрыч, вареная колбаса! Молчишь, говорю?.. Напялил очки — и молчишь? На каком основании ты узнал про коршуна? — требовала объяснения Кирьяниха. — И за Осипову баню надо с тебя спросить, и за Кольку Синицына, и за семьдесят два рубля Маришкиных — за все надо спросить!

Николай Иванович пятился от разгневанной женщины. Кирьяниха наступала:

— На каком основании мутишь деревню? Пре-дупре-ждаю… — передразнила она Николая Ивановича, очень похоже, как он произносил это слово. — Как ты узнал про коршуна?..

Дальше пятиться было некуда. Позади Николая Ивановича стояло корыто. Кирьяниха приблизилась вплотную к учителю.

— До каких пор будешь смущать жителей, домовой? Тебя спрашиваю!

Николай Иванович беспомощно моргал, опустив перед старухой руки по швам. Он абсолютно не умел обороняться в подобных случаях. Молча смотрел в брызжущий рот старухи с двумя или тремя испорченными зубами.

— Молчишь?.. — Кирьяниха содрала с носа Николая Ивановича очки и так трахнула их об корыто, что вдрызг полетели не только стекла, но и оправа.

— Вот тебе! — сказала старуха. — И коршун, и баня, и Колька — все вместе!

Николай Иванович пошатнулся и, как подкошенный, опустился на землю.

— Что вы наделали? Что вы наделали?.. — лепетал он.

В отчаянии шарил дрожащими старческими руками в траве, словно надеясь собрать осколки, склеить их, сложить воедино.

— Что вы наделали? — повторял он. — Вы не представляете, что вы наделали!..

Осколки шуршали, звенели в его руках, но ничего из них сделать было нельзя.

Ничего уже сделать было нельзя.