Эхо

ПРОДАВЕЦ СНОВ

Среди лавчонок, баров, женских и мужских ателье, среди вывесок, предлагающих закусить, купить губную помаду, эта вывеска была совсем незаметной. Ни апельсинов, ни примелькавшихся галстуков на ней нарисовано не было. Стояло всего три буквы:

Грин не заметил бы вывески, если бы случайно не поднял глаз. Тем более что он был раздражен. Вышел из автобуса на остановку раньше и разыскивал нужную улицу вовсе не там, где следовало. В Париже это бывает: если вам надо что-то найти, вам дадут десять разноречивых советов. Особенно если узнают в вас иностранца. Английский костюм Грина, трость — конечно же, англичанин! — сразу сделали его жертвой словоохотливых французов:

— Сойдите на Пуатье. Нет, лучше на рю де Льеж!

— Там на углу дом с колоннами, памятник…

— А лучше на Пузтье…

Грин сошел на улице Пуатье. Ни дома с колоннами, ни памятника…

— Надо было выйти на следующей остановке!

— Даже еще на следующей!

— А теперь пойдете вот так… — Это уже объясняли ему другие прохожие.

Грин искал антикварную лавку Лебрена. Покупать он ничего не имел в виду. Надо было только взглянуть на статуэтку Анубиса — Грин египтолог. К Лебрену у него рекомендательное письмо. Вот он и ищет лавку. А наткнулся на вывеску.

Единственное окно, служащее одновременно витриной, узкая дверь. И лавочка, узкая, стиснутая между другими. С одной стороны — «Сардины», с другой «Дамские шляпы». Ступенька перед дверью, выходящей на тротуар. Обыкновенная мелочная лавчонка. Но вывеска!.. Может быть, это шутка? Однако на оконном стекле рядом с дверью четкими буквами подтверждалось:

Это, в конце концов, интересно. Грин вошел в лавочку.

— Сэр! — поднялся ему навстречу человек за прилавком — угадал в посетителе англичанина. — Доброе утро, сэр!

Грин кивнул в ответ на приветствие, прикрыл за собой дверь.

— Не спрашиваю, зачем вы пришли, — продолжал человек, медленно продвигаясь за прилавком к нему, — об этом говорит вывеска магазина. Но что вам по вкусу?

Жестом он показал на полки, разделенные, как в ателье грампластинок, рядами карманов.

— Может быть, вам каталог? Полный или общеупотребительный? В полном шесть тысяч названий, в общеупотребительном — две с половиной тысячи.

Он был разговорчивым, продавец, — таковы все французы.

— Берут, что подешевле, — продолжал он, кажется, с сожалением, — марсианские сны, венерианские грезы…

— Аллегория?.. — спросил Грин, пораженный.

— Подлинные сны, сэр. Не сомневайтесь. Есть сны с планет звезды Барнарда, есть с альфы Киля…

— Постойте, — сказал Грин.

— Откуда угодно, — сказал продавец, прежде чем замолчать.

Он придвинулся совсем близко — на ширину прилавка, и Грин мог внимательнее разглядеть его. Это был невысокий человек, ниже среднего роста, с большой головой, прикрытой полуколпаком, полушляпой, из-под которой висели грузные мочки его ушей. Лба из-под шляпы почти не было видно, зато подбородок отвисал вниз, отчего лицо было похожим на заостренный топор. Впалые щеки покрыты щетиной, но, странно, щетина прилегала к коже, как шерсть. Больше всего поражали Грина рот продавца и зубы. Рот был обрамлен тонкими губами, влажными, как у собаки (странное сравнение, но другого не подберешь). Губы слишком тонкие и не прикрывали зубов. Зубы выступали вперед лопатками, и, когда человек улыбался, виднелось не больше четырех верхних зубов. «Такой рот — подумалось Грину, — не мог вместить тридцать два зуба! Что за лицо! — всматривался он в продавца. — Уродливое лицо!» И только глаза — веселые человеческие глаза — украшали лицо. Глядя в них, хотелось простить уродство, даже безобразие человека: мало ли вообще уродов?

Человек заметил, что Грин разглядывает его, заметил, видимо, какое впечатление производит внешность на посетителя, но ни чуточки не смутился.

— Меня зовут Бек. Морис Бек, — сказал он и слегка поклонился.

— Вы торгуете снами? — как-то некстати спросил Грин.

— Сэр! — воскликнул Бек.

Это, видимо, означало: «Похож ли я на обманщика?..» На обманщика он не был похож. Ни на кого не был похож этот удивительный человек.

— Вы, конечно, купите у меня сны, — заговорил он, и Грин про себя отметил: «Куплю…»

— Ну вот! — воскликнул торжествующе Бек. — У меня покупает сны вся улица. Весь квартал!

— Весь Париж? — спросил Грин.

Продавец уловил иронию, но ответил совершенно серьезно:

— Нет, сэр, может быть, чуть побольше квартала.

Говорил по-английски он свободно и грамотно, но как-то особенно, словно выкатывая и округляя слова. Во всяком случае — с удовольствием, и это в нем, как и его глаза, нравилось Грину.

— Только, сэр, — продолжал он, — не посчитайте меня навязчивым: поделитесь потом со мной впечатлениями, что вам нравится в снах, что не нравится.

Кто-то заслонил свет в витрине, открылась дверь.

— Мсье Ренар! — воскликнул неутомимый Бек. — Милости прошу, заходите! Постоянный мой покупатель, — представил он вошедшего Грину. — Что вы сегодня скажете? — обратился к Ренару.

— Вы шарлатан, Бек, — ответил Ренар. — Ваши сны, как огуречные семечки: красная им цена — не больше су за столовую ложку. Вы же берете за штуку от одного до пяти франков. Шкуру сдираете с покупателей!

— Но, мсье Ренар…

— Обман! — воскликнул Ренар. — Не может быть, чтобы камни разговаривали с людьми! Лет двести тому назад Бек, вас за такие штучки сожгли бы на костре и пепел выкинули бы в Сену!

— Мсье Ренар…

— И в наше время вы плохо кончите, Бек. Поверьте мне, такие штучки вам никто не простит. Камни разговаривают с людьми!.. — повторил он.

На этот раз Бек не пытался возражать или прерывать Ренара.

— Где он набрал таких снов? — обратился Ренар к молча стоявшему Грину. — Он их сам фабрикует, вот что я вам скажу! Ну и фабриковал бы приятные компании в баре, пикники. Так нет — камни разговаривают с людьми! Где вы видели, чтобы камни разговаривали с людьми?

Грин нигде ничего подобного не видел, но промолчал.

— Вы первый раз в лавке? — спросил у него Ренар. — Встретимся в другой раз, посмотрю, что вы скажете, — продолжал он на утвердительный кивок Грина. — А скажете вы то же самое, что и я говорю: шарлатанство. А Бек колдун. Сжечь его надо!

Порылся в карманах, вытащил несколько франков. Швырнул продавцу.

— Еще!

— Что вам предложить? — спросил Бек.

— То же самое.

— Говорящие камни? Планету гигантов?

— И камни, и гиганты — пойдет.

— Хорошо, мсье Ренар.

Тут Грин заметил, что разговор с Ренаром Бек ведет по-английски. Ведет его так же ясно и кругло, обкатывая каждую фразу, как разговаривал с Грином. Ренар, в свою очередь, говорит на родном языке, не отвечая по-английски ни слова. Странный разговор. Или это кажется, удивился Грин. Удивиться ему в этой лавке придется еще не раз.

Продавец шарил по полкам, высыпая что-то из цветных мешочков в целлофановый прозрачный пакет, и, когда закончил работу, передал пакет в руки Ренару. Грин увидел, что в пакете была горстка цветных таблеток, круглых и плоских, похожих на медицинские. Ренар взял пакет, заглянул внутрь, словно оценивая, не мало? Удовлетворился и опустил пакет в нагрудный карман.

— Ладно, Бек, — сказал он. — Увидим, что еще тут.

Продавец смотрел на него, и глаза его были грустными. Впрочем, Грин заметил эту грусть раньше, во время разговора с Ренаром, словно разговор был не о том, о чем надо поговорить, и предложить покупателю надо было что-то другое, но — что поделаешь?

Ренар повернулся и молча вышел.

— Ну, — спросил Бек, обращаясь к Грину, — что вам предложить?

— О чем вы грустите? — спросил Грин.

Кажется, вопрос застал продавца врасплох, тот смутился.

— О чем? — настойчиво повторил Грин.

— В этом, — продавец кивнул на полки у себя за спиной, — богатства всей Вселенной.

— Не слишком ли? — усомнился Грин.

— Не слишком, господин Грин.

— Вы знаете мое имя?

— Оно у вас на руке.

Да… у Грина именные часы — подарок друзей. Но… Имя на тыльной стороне часов, прилегающей к ремешку! Грин невольно поглядел на часы. Когда же поднял взгляд, перед ним был все тот же Бек, с ясными смеющимися глазами.

— Мистер Грин, — говорил он, — не принимайте всерьез высказываний Ренара. Он шутник. Он много говорит и всегда несерьезно. Он француз.

— А вы кто? — спросил Грин.

Бек словно не расслышал вопроса.

— Что же вам предложить? — спросил он. — С альфы Центавра? С Персея, Лиры?

Грин вспомнил свое решение купить несколько снов.

— Хорошо, — сказал он. — Я возьму. Только без вашей рекомендации. — Ему пришли на ум слова Ренара о шарлатанстве. «Не поддаваться уговорам, — подумал он. — Пусть Бек не руководит мною. Возьму наугад, что будет».

Между тем продавец ждал, готовый к услугам.

— Дайте мне из этого вот — из розового пакета. И из этого — из зеленого. И еще… — Грин показал на пакеты в разных концах полок.

— Хорошо, хорошо, — говорил Бек, — отбирая таблетки по его указанию. — Что хотите, то и возьмите. Это с Мицара… — На миг он задержал в руках пакет с розовыми таблетками. — О-о-о… Мистер Грин, — сказал он. — На первый раз этого я бы вам не посоветовал.

— Давайте, давайте, — настаивал Грин.

Со вздохом Бек отсыпал из розового пакета. Когда в его руках был зеленый, он опять обернулся:

— Мистер Грин…

— Давайте! — поторопил Грин.

Зеленая таблетка упала в целлофановый прозрачный пакетик.

Через минуту, вручая покупку Грину, Бек говорил:

— Принимайте на ночь. Перед тем, как ложиться спать. Запейте водой. Таблетки действуют сразу — мгновенно входите в чужой мир. Запейте водой, — повторил он. — Хуже, если чаем или кофе, — сны получаются искаженными. Любители сильных ощущений запивают таблетки джином. Но последствия, сэр, ужасны. Ужасны! Ощущения настолько обострены, что некоторые клиенты попадают в больницу. Но ведь и алкоголики попадают в больницу, не так ли?.. — Бек улыбнулся. — Все же запивать джином я не советую.

— Вы мне все-таки объясните… — сказал Грин.

— Что объяснить?

— Насчет снов и других миров.

Бек посмотрел Грину в глаза:

— Миры очень разные, — сказал он. — И разумные существа — тоже разные. Некоторые могут вызвать отвращение, ненависть, насмешку. Homo, — употребил он латинское слово, — хотят видеть себе подобных. Хотя бы интеллектуально совместимых… Представьте: камень лежит тысячу лет. А это вовсе не камень. Он мыслит, чувствует, имеет форму. Являются пришельцы. Обтесывают камень, кладут в фундамент постройки. Если бы вас так — в фундамент?..

Слова продавца были странны, как и он сам. Верить им или не верить у Грина не было оснований. Он вынул бумажник, расплатился, взял с прилавка пакетик.

Получив плату, Бек, не глядя, словно пренебрегая деньгами, бросил бумажки в ящик.

— Вы уронили пять фрaнкoв на пол, — заметил Грин.

— Да… — Бек нагнулся поднять бумажку, зацепил шляпой за край прилавка. Шляпа сдвинулась набок, обнажив ухо. Солнечный луч, пробившийся в лавочку, падал на прилавок и за прилавок. Осветил ухо Бека и часть щеки. Ухо было длинное, как у зайца, закругленное на конце, покрытое белым пухом. Белым блестящим пухом! Это потрясло Грина.

Но еще больше потрясло обстоятельство, замеченное, когда Грин выходил из лавки. Витрина была высокая, узкая, состояла из двух стекол, сложенных одно к другому впритык. На верхнем стекле, над линией стыка, стояла надпись: «Сны на выбор». Так можно было прочесть изнутри лавки. Так же читалась надпись и с улицы — одинаково с обеих сторон! Пораженный Грин задержался, не выпуская ручку двери: вернуться? Вспомнил уши продавца, зубы лопатками. Отдернул руку, словно ручка двери раскалилась под его пальцами, и поспешно зашагал прочь.

Магазин Лебрена Грин отыскал. Но антиквара не оказалось: на несколько дней он выехал из Парижа. Статуэтку Анубиса Грин тоже увидеть не мог, старший продавец сказал, что она у хозяина в сейфе.

Не везло в этот день египтологу. И наверно, не повезет в следующие дни. Когда вернется Лебрен?

Чувство досады не покидало Грина до вечера. Тут еще эта странная лавка «СНЫ». Время от времени Грин нащупывал пакет в нагрудном кармане. И когда ловил себя на этом почти детском занятии, начинал злиться. Но тут вставала перед глазами физиономия продавца, уши в белом пуху, надпись «Сны на выбор». Почему его поразила надпись, если и без того было столько поразительного в продавце, в разговорах? Да, надпись читалась одинаково изнутри магазина и с улицы. Как это сделано? Может, было две надписи? Нет, одна. Грин обратил внимание на нее, когда входил в лавку, — надпись на стыке двух стекол. Несколько раз смотрел на нее, когда был в лавке. Две надписи наслаивались бы одна на другую. Надпись одна! Колдовство какое-то!

Вечером у себя в номере Грин достал пакет и высыпал таблетки на лист почтовой бумаги. Их было шестнадцать: четыре зеленых, четыре желтых, белых и розовых. Так просто — проглотить и лечь спать?.. С минуту Грин рассматривал цветные кружочки, выпуклые с боков, с закругленными кромками, — чтобы легче глотать. «Начну вот с этой, розовой», — решил он. Вспомнил, как продавец предупреждал его: «Мистер Грин, на первый раз…» «Начну с розовой!» — упрямо повторил Грин, расстегивая запонки на сорочке.

Проглотив таблетку, Грин запил ее водой, лег в постель и погасил ночник.

Сразу же он оказался на улице, в толпе бегущих людей. Бегущих — это не то. Люди мчались массой, потоком, затирали друг друга, огибая препятствия — машины или вагоны трамвая, — бились, как рыба в сети на запруженных перекрестках. Кричали, ругались, грозили кому-то, плакали. Грин, не понимая, мчался с другими, не в силах остановиться, зацепиться за что-нибудь, — ему оторвали бы руки. Единственной его мыслью было: не споткнуться и не упасть. Заметил, что тяжело дышит, как все другие, пот струйками льется ему за шею, застилает глаза. Когда бег его выровнялся — толпа влилась в широкий прямой проспект, — Грин стал прислушиваться, стараясь понять, что происходит.

— Это случилось! — слышалось там и здесь. — Это сейчас случится!..

— Они уже дали залп!..

— Нам надо спрятаться!

— Боже мой, куда же мы спрячемся?..

Грин, заражаясь этой мыслью, ощутил, что надо спрятаться и что он не знает, куда спрятаться.

Толпа бурлила вокруг, мчалась, стонала и сквернословила:

— На виселицу ублюдков!

— Попробуй достань!..

— Нам-то уже конец!

— О подлые, подлые…

— Слышите?

Вдали ревел репродуктор: «Спасайтесь в бомбоубежищах! Торопитесь! Еще десять минут!..» Голос захрипел, захлебнулся, и только метроном отсчитывал полусекунды: так-так, так-так…

Грина оттерли к тротуару, к стенам. В панике он попытался плечами, локтями пробиться на середину улицы, но его тут же швырнуло в подворотню, и он почувствовал, что может свободно вздохнуть. Рядом с ним оказался старик, прижавший руки к левой стороне груди, старавшийся удержать сердце. На губах его была пена, широко открытый рот яростно втягивал воздух.

— В чем дело? — крикнул ему в лицо Грин. — Что происходит?

Старик смотрел на него взглядом затравленного зверя.

— Что происходит? — повторил Грин.

— Они дали залп! — ответил старик, откашливаясь. — Они уже начали!

— Что начали? — выходя из себя крикнул Грин.

Вместо ответа старик спросил:

— Вы проспали или пьяны?

Грин готов был схватить старика, тряхнуть, но тот продолжал:

— Или вы с неба свалились?

— Я не здешний, — сказал Грин.

— Не здешний! — дернул плечами старик. — Из преисподней? С другой планеты?.. Не видите — они начали атомную войну! — крикнул он.

— Атомную войну!.. — Грин взглянул на ревущий людской поток, мчавшийся вдоль проспекта. По спине его пробежала дрожь.

— Куда мчатся эти бараны? — Старик перехватил его взгляд. — Через десять минут от них — от всех нас! — останется пепел. — Ноги подкосились под ним, он стал сползать на землю, вытирая спиной известку с беленой стены. — Куда мне бежать?..

Поток вынес в подворотню юношу. Тот рыдал.

— Все пропало! Мои картины! — В руках его были кисти, холсты. — Мои замыслы, жизнь, любовь! Все пропало! Безумцы! — завопил он, вскидывая вверх руки. — Допрыгались, втянули в войну! Будьте прокляты! — потряс он руками. — Будьте прокляты!

Ринулся, смешался с толпой, но еще долго был слышен его пронзительный голос: «Будьте прокляты!..»

— Никуда я не пойду дальше, — сказал старик. Он сидел на земле, раскинув ноги. Но тут же вскочил, втиснулся в толпу, побежал. Грин побежал за ним.

«Бомбоубежище. Бомб…» — блеснули красные буквы за два или даже за три квартала. Толпа, старик и вслед за ним Грин мчались к этой спасительной надписи.

— Восемь минут до атаки! — прорычал динамик, и метроном опять стал отсчитывать полусекунды.

«Только бы добежать», — думалось Грину. Как медленно приближаются огненно-красные буквы! Скорее, скорей!..

Возле убежища никакого движения не было-толпа стояла плотно, как монолит. Проем могучих, многотонных, раздвинутых под аркой дверей был забит людьми, старающимися втиснуться в коридор, в туннель, ведущий вниз, в подземелье; забито людьми преддверие, улица; люди напирали друг на друга и стояли так плотно, что между ними не могла бы проскользнуть мышь. «Пустите! — слышались время от времени задавленные приглушенные голоса. — Пустите!..» Но пускать было некуда, да и никто не пускал: толпа втиснулась в дверь, уплотнилась, застыла. Такая же теснота была в туннеле, и в подземелье, наверное, была такая же теснота…

— Пустите! — кричал старик, прилипший к чьей-то спине. Грин в свою очередь прилип к спине старика, чувствуя, как на него давят уже десятки, сотни людей. Горячее дыхание жгло Грину затылок, вокруг были перекошенные, искаженные лица, безумные, побелевшие от страха глаза, искривленные губы — люди были задавлены так, что не могли набрать в грудь воздуха.

— Пять минут! — проревел где-то над головой динамик.

— Пустите! — крикнул опять старик. Грин уперся руками в чьи-то плечи, всеми силами стараясь дать хоть чуточку места старому человеку.

— Я неудачник, — жаловался старик. — Я всю жизнь неудачник! Мне не везло в делах, не везло с семьей. Ни разу я не выиграл по лотерее. Вы выигрывали? — кивнул он в сторону Грина. — Другие выигрывали. Я никогда не выигрывал ничего. И вот теперь погибну на улице, как собака! Пустите! — Он стал яростно колотить по спинам, по плечам стоявших впереди людей. В ответ ему оборачивались, огрызались, бросали злые слова.

— Три минуты! — прогремел динамик. — Закрывайте бомбоубежища! Закрывайте бомбоубежища!

Двери начали сходиться, давя, уродуя, отбрасывая людей.

— Палачи! Убийцы! — взревела толпа.

— Убийцы! — кричал Грин вместе со всеми.

В этот момент раскололись земля и небо. Мертвенносиняя вспышка вошла в глаза Грина, в мозг, в тело, пронизывая его насквозь, испепеляя.

— А-а-а!.. — закричала толпа.

Грин тоже хотел закричать, не успел, — проснулся в липком поту.

Несколько секунд он прислушивался: не рушится ли, не горит все за окном? Сердце колотилось о ребра, мышцы рук и ног медленно расслаблялись. Стоило немалых усилий понять, что все виденное было сном.

«А может быть, явь?» — прислушивался Грин к тишине. Толпа, бег, вспышка? Может быть, это здесь, в городе? Но постепенно приходили подробности: у старика на руках по четыре пальца и у юноши по четыре пальца, глаза поставлены рядом, почти без переносицы!.. Это был чужой мир. Но как Грин оказался в нем? Если бы только сон. Грин сел на кровати, стиснул руками голову. Все это было!

Убежденность, что это было, пронизала его как молния. Грин потянул за шнур, поднял штору окна. Спящий город лежал перед ним. С двадцатого этажа гостиницы он расстилался как на ладони. Чертила красными огнями в воздухе башня Эйфеля, громадился вдалеке Нотр-Дам. Грин зажег свет, походил по комнате, стараясь успокоиться; спокойствие не приходило. Вспоминались новые подробности. «Осталось десять минут… Пять!» — Четко поставленная служба информации… Вспоминались многотонные двери бомбоубежища, хруст костей, когда они закрывались — давили и уродовали людей.

— Господи!.. — Грин опять зашагал по комнате. Шагал час, два часа и уже перед рассветом, чтобы уснуть, принял вторую таблетку, зеленую.

Грин очутился на плоской бесконечной равнине, под выцветшим небом и маленьким красноватым бессильным солнцем. Стояла полная тишина, нигде не было видно движения — заколдованное, может быть, мертвое царство. Душой и телом Грин ощутил, что это старый мир, очень старый, проникнутый грустью воспоминаний и умирания. Грин шел, не зная куда, лишь бы не стоять на месте, не оцепенеть в этом неподвижном и омертвевшем спокойствии. Ступни тонули в буром податливом мху, и все кругом было бурое — камни, почва. В белесом, вылинявшем от времени небе — ни облачка, на горизонте — ни кустика, только по правую руку пологие, размытые дождями, может быть, тысячелетиями холмы. Грин шел медленно, с трудом вдыхая сухой, обескислороженный воздух. «Куда я иду? — думал он. — А не все ли равно? Я живой в этом мертвом мире, потому и иду. Стоит остановиться — превращусь в камень».

Так он добрел до канала. Это был обмелевший канал, по дну которого текла слабая струйка воды. «Пойду вдоль канала, — решил Грин, — по течению. Приведет же канал куда-то».

Идти пришлось долго. Но канал привел его в город. Странный земляной город: гигантские кучи земли, похожие на кротовые, только куда кротам — каждая куча величиной с двухэтажный дом. В городе были улицы, была площадь. На площади тоже холм, только повыше и пошире других. На нем ажурное металлическое сооружение в виде башни — первый металл, который заметил Грин. Вообще-то он не сомневался, что мир обитаем: канал и город подтверждали это, хотя Грин не встретил ни одного живого существа.

Холмы — дома, понял Грин, каждый имел выход на улицу: лаз в виде норы. Грин миновал несколько домов, прежде чем решился войти в такую нору. Ему пришлось нагнуть голову, хотя при его росте — метр семьдесят шесть сантиметров — нора была просторной. Удивительно, в норе — или в туннеле — было светло. Откуда свет, Грин не заметил, хотя внимательно оглядывал пол и стены. Они были темными, утрамбованными, до блеска притертыми, словно их долгое время приглаживали и шлифовали кожей. Откуда свет, Грин так и не понял — просто туннель светился. Пройдя немного прямо, Грин почувствовал, что туннель сворачивает вправо и, по-видимому, идет внутри холма по спирали. Так оно и было в действительности: внутри дома Грин сделал несколько витков. Но вот открылось круглое помещение, тоже освещенное, пустое. Круглую залу пересекал ручей, пол был покрыт бурым, уже виденным мхом. На одном берегу ручья мох был примят — ложе, догадался Грин. Но в зале никого не было.

Постояв минуту, Грин повернул назад, вышел на улицу. То же красноватое солнце, резкий и сухой воздух, от которого тянуло на кашель. Внутри холма дышалось легче. Он вошел в другой дом. И здесь туннель повел его по спирали. Была здесь круглая зала и ручей, как в первом доме, и примятое ложе. Но и здесь никого не было. Никто не встретил Грина и в третьем, в пятом, в седьмом доме. И только в восьмом — совсем уже в центре города — Грин наткнулся на обитателя.

Это было существо в виде гигантской змеи, с округлой головой, с ластами. Кожа на спине, на боках бугорчатая, лоснящаяся и сморщенная, черная, будто начищенная сапожным кремом, только на брюхе бурая. Существо спало: ласты его были опущены в воду, глаза закрыты. В круглом помещении оно изогнулось, как червь, голова его была повернута к входу-к Грину. Трудно было определить сразу, что у существа — лицо или морда: рот широк, сжат, губы твердые, кожистые. Вертикальные щелки закрытых глаз и над ними огромный лоб, выпуклый, даже, показалось Грину, насупленный. Надо лбом — острый гребень жестких волос.

Существо спало, определил Грин. Но это оказалось не так: существо грезило. В этом Грин убедился, когда оно вдруг открыло глаза и спросило:

— Откуда ты?

— С Земли… — ответил Грин, застигнутый вопросом врасплох.

— Появляетесь вы внезапно, — сказало существо. — Приходите и уходите.

— Я с Земли, — повторил Грин, потому что не знал, что сказать и как продолжать разговор.

— Знаю, — ответило существо. — С края Галактики.

Грин промолчал — опять ему сказать было нечего.

— Все равно вы нам не поможете, — сказало существо. — Вы еще черепахи в своем болоте.

— Почему вы так?.. — спросил Грин.

— Вы еще не вышли из пеленок, — последовал ответ. — Вы — молоды… — В последней фразе Грин уловил что-то похожее на зависть.

— Как называется ваша планета? — спросил Грин.

— Элора.

— Как вы живете?

— Иди и смотри, — ответило существо, — я помогу тебе узнать все о нашей планете.

Тлаза существа, черные, блестящие, величиной с блюдце, слезились.

— Иди, — повторило оно. — Смотри. Не забудь зайти в Храм Видений, — сказало оно уже вслед Грину, когда он повернулся, чтобы идти.

Грин выбрался из туннеля и опустился на камень, тут же, у входа, продумать разговор и осмыслить увиденное. И вдруг без всякого напряжения он стал понимать, что тут происходит. Мысли словно генерировали перед ним, плавали в воздухе — каждую можно было взять и рассмотреть, как предмет.

Элора — старый умирающий мир. Разум существует здесь миллионы лет. Были на планете громадные города, заводы, была технически развитая цивилизация. И все миновало. После технического прогресса пришла биологическая эпоха. Элоры поняли; что всю технику, машины — решительно все можно воплотить в живом теле. Стали перестраивать организм, развивать отдельные органы. Все оказалось удивительно просто и упростило жизнь. Кожу сделали способной усваивать питательные вещества из воздуха и воды — справляются же с этим листья растений! Мысль превратилась в волну, планета оказалась как на ладони: посланная под определенным углом, мысль отражалась от ионосферы, падала на любой участок планеты, еще раз отражалась и приходила к владельцу в виде изображения. Мозг оказался способным порождать любые картины и грезы. Мозг вообще был неисчерпаем: делал открытия, постигал законы природы, решал математические, физические, философские задачи и построения. Гребень на голове превратился в антенну, способную принимать передачи из космоса. Упразднились заводы, транспорт, телекоммуникации, каждый элор стал сам для себя вселенной.

— Чем же вы похожи на нас? — спросил мысленно Грин.

И получил мысленный ответ:

— Ничем. Ваш разум зародился у теплокровных зверей, живших на деревьях и спустившихся позже на землю. Мы, если можно так сказать, происходим по прямой линии от динозавров. Кровь у нас холодная.

Грин поднялся с камня и пошел в центр города, к холму, па котором блестела металлическая плетеная башня. Что-то подсказывало ему, что это Храм Видений.

Он не ошибся. Пройдя туннелем, который был шире, чем в обычных домах, и сильнее блестел, видимо отшлифованный телами многих поколений элоров, Грин оказался в громадном зале, в котором, в отличие от других залов, ручья не было. Зато часть стены, противоположная входу, была превращена в экран, а может, белая металлическая пластина была встроена в стену. К верхним углам пластины подходили толстые провода — от металлической башни, догадался Грин. Зал был заполнен змеиными лоснящимися телами — здесь было двадцать, может быть, тридцать элоров, лица всех были повернуты к экрану.

А там возникали и исчезали видения, смысл которых сначала показался человеку непонятным. Да Грин и не присматривался к ним, оглядывал зал, элоров. Что здесь? Действительно храм? Или клуб? Или помещение для непонятного ритуала? На вошедшего здесь не обратили внимания — смотрели на экран, молчали. Грин тоже стал смотреть на экран.

На экране проходила вереница миров. Сумрачные, светлые, цивилизованные и необжитые, они сменялись один за другим, как картины в кино. Все это молча, молча, и когда Грин простоял час, смена картин стала утомлять его. Утомляла она и элоров. Постепенно они начали разговор — комментарий к видениям. Что это был за разговор!.. У Грина жилы наполнились холодом от этого разговора, спину свело от ужаса, как будто колючий песок сыпался ему за ворот.

Когда на экране была развитая, полная жизни цивилизация, с великолепными юродами, с улицами, наполненными красивыми и веселыми людьми, кто-то сказал:

— Эти умрут. Все до одного.

Пришла другая картина: толпы, карнавал, праздник. И опять в зале раздался голос:

— И этих ждет тлен, гибель и смерть.

Никто больше не сказал слова. Не возразил, не выразил одобрения тем, на экране. Видимо, элоры были согласны с мнением собрата, продолжали смотреть на экран. А Грин более внимательно посмотрел на них: огромные слезящиеся глаза, бугорчатые тела, иссеченные морщинами. Старость чувствовалась в каждом элоре, старость заполняла зал до краев. Чем жили эти змеи с человеческим лбом и разумом? Прошлым, воспоминаниями? Или злобой и страхом скорого исчезновения? Пресыщенные, достигшие всего и пережившие все, они уже ничего не желали. Ни себе, ни другим.

И вдруг на экране Грии увидел Землю. Поле, жнецов, вязавших и складывавших снопы. Были здесь женщины, мужчины, молодые и старые. Работа нравилась им, они смеялись и, видимо, перекликались друг с другом. «Где это? — подумал Грин. — В Канаде, в Голландии?..» Но тут один из элоров сказал:

— Зачем они существуют?

— Чтобы есть, — ответил другой. С насмешкой добавил: — Жрать и умереть.

— Умрут, — сказал третий.

Грин попятился из зала, а когда оказался в туннеле, повернулся и побежал к выходу.

Проснулся он от стука. Стучали в дверь, и по-видимому, давно.

В окна глядело солнце и земное синее небо. Грин облегченно вздохнул — это не было продолжением сна. И сказал:

— Войдите.

Вошла горничная, в чепце, в переднике. Остановилась на пороге:

— Что с вами, мистер Грин, пять минут стучу.

— Ничего, — ответил Грин. — Что вам нужно?

— Я думала, что вы заболели, мистер Грин. Вынуждена была войти. Уже двенадцать часов, — посмотрела на медальон на груди. — Четверть первого…

Лицо у горничной было круглое, с яркими накрашенными губами. Верхняя губа чуть приподнята, отчего на лице застыла гримаса легкого изумления.

— Вам ничего не нужно? — спросила горничная.

— Ничего, спасибо, — ответил Грин.

— Я хотя бы переменю цветы.

— Перемените после, — сказал Грин. — Пойду завтракать — тогда и перемените.

— Обедать… — горничная удалилась.

Прежде всего Грин позвонил в лавку Лебрена. «Хозяин еще не вернулся», — ответили ему, и Грин понял, что перед ним целый день, который некуда деть. Хорошо хоть, проспал все угро. Но тут ему вспомнился сон, змеевидные тела элоров, и Грин поежился: как это страшно… Нет, поправил он сам себя: тоскливо.

Это чувство засело в нем, не давая сосредоточиться, найти занятие. Спустился в холл, но читать не стал. То и дело поглядывал на часы, пока наконец решил, что лучше всего пойти в Лувр, посмотреть древний отдел. В Лувре Грин бывал всегда, когда посещал Париж.

Так он и сделал: пообедав в ресторане, пошел в Лувр. Такси он не взял: идти по солнечным улицам в пестрой толпе было приятно, и Грин чувствовал, как постепенно из него выветриваются ночные кошмары, тело становится гибким, сильным, а шаг уверенным.

Но под сводами Лувра, в отделе египетских древностей, в запахе тлена и при виде высохших мумий, перед глазами начали оживать картины последнего сна. Грин поспешил выйти во внутренний двор музея и здесь присел на скамейку в сквере.

Ужасный мир! — дал он волю воспоминаниям. Смерть, гибель чувствовалась во всем: в белесом небе, в усталом солнце, в туннелях, отшлифованных кожей, в самих элорах. Неужели цивилизация может так деградировать? Пресытиться, замкнуться в себе? Как они говорили! Как ненавидят все живое, цветущее!.. Ненависть — признак дряхлости, умирания. Может быть, им чем-то можно помочь? Грин мучился на скамье, отвращение, жалость к элорам, брезгливость боролись в нем, и он не мог понять, чего все-таки больше в его душе: жалости или отвращения. Можно взять от них опыт, знания? Но тут же Грин подумал, что и человеческую кожу можно превратить в орган дыхания и питания, мозг — в локатор, и содрогнулся: никогда! Замкнуться в себе всему человечеству! «Б-р-р, — повторил Грин, — никогда!»

В сквере он просидел до вечера. Сны-утопии, думал он, сны-предупреждения о том, какими путями нельзя развиваться цивилизации. А какими путями ей развиваться? На этот вопрос у Грина ответа не было.

Вернувшись, Грин прежде всего увидел, что таблеток на столе нет. Может, он положил их в карман? В кармане не было. В стол? И здесь не было.

Грин позвонил горничной.

Девушка вошла и так же, как утром, остановилась на пороге.

— Таблетки? — коротко спросил Грин.

— Извините, я случайно их смахнула на пол. И выбросила в мусоропровод.

— Как вы смели?.. — Грин глядел в круглое лицо девушки, на глупо приподнятую губу, отчего на физиономии горничной застыло недоумение.

«Черт бы тебя побрал, — ругался он про себя. — Эти гостиничные служки всегда лезут не в свое дело!»

— Впрочем, мистер Грин… одна таблетка… Вот она! — Горничная порылась в кармане, достала белую таблетку, положила на стол. — Если не побрезгуете, мистер Грин… — Девушка покраснела.

«Ну что ж, у нее еще есть совесть», — подумал Грин, глядя на пунцовые щеки девушки. Гнев его утихал.

— Простите меня, — упрашивала между тем девушка. — И не говорите об этом мэтру. Меня уволят с работы.

— Подите прочь, — сказал Грин. Таблетка лежала на столе, и только она привлекала его внимание.

— Жаловаться не будете? — обернулась в дверях горничная.

Грин молча кивнул ей вслед.

Таблетку он принял через час, после сомнений и колебаний — стоит ли? «Страшные сны», — думал он. Но ведь он сам их выбрал! Все это Ренар: шарлатанство… Нет, это не шарлатанство. Но и что на самом деле, трудно было сказать. Знакомство? Попытка контакта? Предупреждение?.. Грин держал на ладони белую таблетку. «Не все же миры такие мрачные?» — думал он. В Храме Видений он видел города, толпы веселых людей. Есть цивилизации светлые, полные жизни и, наверное, недалеко ушедшие от нас в развитии. Зря он выбирал сам. Надо было довериться продавцу. Тот для начала дал бы ему не такое мрачное.

С этой надеждой Грин проглотил белую таблетку и запил ее водой.

Прежде всего он увидел перед собой колонны — четыре колонны.

Он стоял в кустарнике, который был ему по грудь. Но это вовсе не кустарник, определил он тут же, а трава. И перед ним четыре колонны. Прошло еще секунды две, прежде чем он понял — колонны двинулись на него, — что это не колонны, а ноги, громадные ноги. И когда он поднял голову вверх, увидел двух мальчишек, склонившихся над ним. Что это были за мальчишки! Высотой в трехэтажный дом!..

— Смотри-ка, — сказал один. — Он совсем перестал двигаться! — Грин, ошеломленный, стоял на месте как вкопанный.

— Мимикрия, — сказал второй мальчишка. — Обычная уловка зверей: принять неподвижную позу или притвориться мертвым.

— Мимикрия — это не то, — возразил первый мальчик. — Мимикрия — когда меняют окраску, а этот как был серым, так и остался.

Грин был в сером костюме.

— Ты прав, — сказал второй. — Просто он обомлел от страха. — Тут он протянул руку и схватил Грина.

Лучшее в положении Грина было не сопротивляться и выждать, что будет дальше. Так он и сделал.

— Он похож на нас, — сказал первый мальчик, глаза у него были голубые, величиной с колесо. — Откуда он взялся?

Второй мальчик рассматривал Грина и ничего не ответил.

— Нет, — сказал первый, — ты посмотри, как он похож на нас!..

Второй двигал пальцами и ладонью, отчего Грин с трудом удерживал равновесие.

— Отдаленно… — возразил он, все еще двигая пальцами.

— Прямостоящий, — продолжал спорить первый мальчик. — С четырьмя конечностями и головой.

— Суслик, когда стоит, — возразил второй мальчик, — тоже прямостоящий, с конечностями и головой. Отнесем его к профессору Чикли.

— Отнесем! — согласился первый. Ребята были юными натуралистами и очень обрадовались находке.

Мальчишка сжал пальцы, притиснул Грина. Тот задергался — у него перехватило дыхание.

— Ого! — воскликнули оба мальчика. — Вышел из столбняка!

Пальцы чуть-чуть разжались, четыре громадных глаза придвинулись к Грину вплотную.

— Ты осторожнее, — сказал первый мальчик. — Не раздави.

— А если он выпрыгнет — убежит?

Какое там! Грин мечтал об одном: как бы его не уронили. А ну-ка, с высоты третьего этажа!

Видимо, профессор Чикли был тоже натуралист, и его лаборатория стояла в поле — ближе к природе. Не прошло и трех минут, как Грин оказался у него на ладони — жесткой, пересеченной морщинами, как вспаханный земельный участок.

— Ха! — говорил он. — Любопытно! Прелюбопытнейше! Где вы его нашли?

— В поле.

— Ха! — повторил профессор. — С рождения ничего подобного не встречал!

— Новый вид? — обрадовались ребята.

— Трудно сказать… — Профессор рассматривал Грина. — Надо испытать его на разумность.

Борода профессора тряслась при разговоре, волосы были, как проволока, и Грин боялся, что конец бороды сметет его при случайном прикосновении.

— Идея! — подхватили мальчишки. — Испытать его на разумность!

Профессор был удовлетворен поддержкой юных друзей и тут же повторил:

— Испытаем.

Не успев оглянуться, Грин оказался в бетонном вольере глубиной метра полтора. Вольер представлял собой сооружение величиной, пожалуй, со стадион. К одному краю стены вольера поднимались наподобие спинки жестяной ванны, и на самом верху было встроено вогнутое, как в широкоформатном кинотеатре экран, зеркало. В зеркале отражалось устройство всего вольера, и Грин увидел, что это был лабиринт. Траншеи изгибались под разным углом, пересекали одна другую, заграждались стенами. Под зеркалом было несколько ниш, к ним вели извилистые ходы траншей.

— Вот так! — сказал профессор Чикли, поставив Грина в траншею, в противоположном конце от зеркала. — Тут мы его и проверим.

Грин, пришедший в себя от неожиданной встречи и предчувствуя, что испытание не сулит ему ничего доброго, закричал:

— Что вы делаете?

Мальчики тотчас заметили:

— Пищит.

— Пищит, — ответил им в тон профессор. — Положим ему еду.

В одной из ниш под зеркалом появилось два яблока — громадные яблоки, величиной с арбуз.

— Пошел! — Профессор подтолкнул палочкой Грина, палочка была толщиной в трехдюймовую жердь. — Ты же, наверно, проголодался.

Грин не двинулся с места, им овладело оцепенение. Куда он попал? И что за испытание? Ведь он человек, а его посадили в вольер, как мышь! Все протестовало в нем, но как он мог выразить протест перед гигантами?

— Пошел, упрямец! — Профессор подтолкнул палочкой Грина сильнее — так, что тот чуть не упал. — Ну, пошел!

И Грин пошел. В зеркале он видел проходы к яблокам. Есть ему не хотелось, но что делать? Упрямиться? Профессор жердью переломает ему ребра!

Грин шел прямым путем, и профессор поддакивал ему вслед:

— Так, так…

— Держу пари, — сказал мальчишка с голубыми глазами, — дойдет до яблок.

— Посмотрим, — откликнулся второй, который, видимо, был злюкой и скептиком.

— Так, так… — говорил между тем профессор Чикли.

Грин дошел уже до половины пути, как вдруг с грохотом перед ним встала стена. В зеркало Грин видел другие ходы, свернул налево.

— Дойдет! — сказал голубоглазый мальчишка. Второй молча смотрел на подопытного. Тут перед Грином встала вторая стена, и он опять повернул влево.

— Недурно! — одобрил профессор.

Голубоглазый мальчишка завопил в восторге:

— Дойдет!

Скептик помалкивал.

Перед Грином продолжали вставать преграды: третья, четвертая… Сжав зубы, он метался вправо, влево — вольер действительно был немаленький.

— Ха-ха-ха! — хохотали мальчишки.

— Ха-ха! — поддерживал басом Чикли, и это «ха-ха!» в бетонном вольере гремело как гром.

До яблок Грин добрался, хотя у него в кровь были разбиты колени, локоть правой руки: несколько раз он падал, натыкался на стены. Но он все-таки добрался.

— Ура! — захлопал. голубоглазый мальчик в ладоши. — Дошел!

— Чуть-чуть разумен, — согласился профессор Чикли и ласково сказал Грину: — Ешь.

Грин и не думал есть яблоки. Да и как их есть — каждое пришлось бы держать обеими руками.

— Ешь! — заорал на него второй мальчишка. В противоположность голубоглазому всю вторую половину испытания он молчал.

— Ешь, дурашка, — посоветовал ему Чикли.

— «Не буду! — крикнул Грин.

— Опять пищит, — сказал голубоглазый.

— Интересно, о чем он? — задумчиво спросил Чикли.

— Испытаем его в магнитном поле, — предложил мальчишка-скептик.

— А что, можно в магнитном поле, — согласился профессор и двумя пальцами вытащил Грина из бетонной траншеи.

— Отпустите! — взмолился Грин.

— Можно и в магнитном поле, — повторил благодушно профессор.

Тут Грин не стерпел и вцепился ему в палец зубами.

— Ой! — охнул профессор. — Ишь ты, — жестко сказал он тотчас, отдирая Грина от пальца, — кусается.

— Злобная тварь! — крикнули оба мальчика.

На пальце у профессора проступила лужица крови.

— Дайте я с ним расправлюсь! — предложил мальчишка-злюка.

— Утопить! — сказал профессор, оторвав Грина за шиворот от ладони и встряхнув в воздухе.

— Не надо! Не надо! — закричал Грин, дергая руками, ногами, и от этого крика проснулся.

Была глубокая ночь, отель спал. Город спал с пригашенными огнями. Грин подошел к окну и простоял до рассвета, боясь вернуться в постель и увидеть продолжение сна. Хватит с него! Никаких больше таблеток! Правильно сделала горничная, что вышвырнула их, Грин сам бросил бы их в мусоропровод!

У него заболела голова, и он потребовал горячий крепкий кофе. Так он провел утро, стараясь ни о чем не вспоминать, успокоить нервы.

В десять часов он позвонил Лебрену.

— Хозяин вернулся, — сказал ему продавец, — можете приезжать, я о вас доложил.

Статуэтка Анубиса оказалась подлинной — подделки тут не было. Божок с головой шакала скалил зубы и, казалось, насмехался над Грином, Лебреном — они рассматривали его вдвоем, — казалось, он презирал их, потому что пережил людей и богов и, конечно, переживет Грина, Лебрена, может, цивилизацию в целом: недаром он сделан, как говорили египтяне, из вечного камня. Грин был рад, доволен, что отвлекся от своих мыслей и снов, весь день фотографировал статую, обмерял и делал ее описание.

— У меня есть для вас сюрпризы еще, — говорил Лебрен, подбрасывая гостю то лунный камень с изображением Аменхотепа Четвертого, то свитки папируса, и этим завлек Грина так, что египтолог провел в кабинете Лебрена, каморке, упрятанной в глубине дома, два последующих дня. У них было о чем поговорить: Лебрен оказался не только торговцем, но и коллекционером древностей.

— Этот мир, ныне исчезнувший, — говорил о периоде египетского Древнего царства, — интересен по-своему. Пирамиды… В них что-то неземное.

Эта фраза напомнила Грину земляные холмы элоров, лабиринт профессора Чикли. Напомнила продавца снов.

Когда это было — встреча, разговор с ним? Прошло четверо суток.

Вечером Грин оставался в номере, вспоминая, даже пытаясь записать что-то из виденных снов. Ночь провел беспокойно, а утром решил поехать в известную ему лавочку. Что-то толкало его и что-то отвращало от свидания с продавцом. И чтобы окончательно разобраться в своих ощущениях, Грин вышел из автобуса раньше — на улице Пуатье. Что он ответит странному человеку? Тот, конечно, спросит о снах. Может быть, Грин упустил возможность общения? Хотя бы с гигантами? У них высокоразвитая цивилизация. Но что сделал Грин, чтобы войти с ними в контакт?..

Чувство смятения не покидало Грина, пока он не дошел до знакомой улочки. Вот сейчас он свернет за угол и увидит вывеску «СНЫ».

Грин свернул за угол, но знакомой вывески не увидел. Лавчонка была на месте: витрина, дверь, ступенька, вышедшая на тротуар. Но вывеска… Вывеска была другая: «Пуговицы». Грин замедлил шаги, подошел вплотную. Сквозь стекла витрины, соединенные встык, он увидел продавщицу с накрашенными губами, взбитой прической и перед ней на прилавке — картонки с пуговицами. На витрине не было надписи «Сны на выбор». Лавочка была та же, но продавщица и товар в ней — другие.

Грин не зашел в лавочку, прошел мимо. Вернулся и прошел еще раз. На улице никого не было, утро нераннее: все, кому нужно, разошлись на работу, школьники — в школу.

Одинокая фигура Грина, видимо, привлекла внимание прохожего.

— Англичанин, сэр? — спросил он. — Угадываю по трости. Она у вас, как у Шерлока» Холмса. Кого-нибудь ищете?

— Здесь была вывеска… — нерешительно начал Грин.

— «Сны»? — подсказал прохожий.

— Да, «Сны», — утвердительно кивнул Грин.

— Полиция, сэр, — ответил прохожий. — Наряд полиции! Кто-то донес на продавца.

Грин стоял, ожидая, что еще скажет собеседник.

— Удивительнее всего, сэр, — заговорил тот, — когда полиция наскочила на лавку, здесь уже были пуговицы.

Собеседник засмеялся, обнажив на миг редкие зубы:

— Представьте их физиономии, сэр!

— Куда же делся товар, вывеска? — спросил Грин.

— Никто не знает. Испарились. — Собеседник опять засмеялся. — Так, во всяком случае, говорят все, — добавил он.

— И вы верите? — спросил Грин.

— Почему бы не верить? Атомный век, поиски в космосе… А вам понравились сны? — вдруг спросил собеседник. — Хотя бы один?

— Не понравились, — ответил Грин. — Ни один. — К нему вернулось то же мрачное настроение.

Собеседник вздохнул:

— Жаль, сэр. Как трудно наладить контакт между галактиками. Ужасно трудно! Особенно между цивилизациями, которые ценят форму, а не содержание. Принимают, так сказать, по обличью…

Грин промолчал. Собеседник минуту помедлил и стал прощаться:

— До свидания, сэр. Желаю вам удачи в делах.

Приподнял шляпу. Концы ушей его были закругленные, розовые, покрытые белым пухом.

— До свидания, — сказал он еще раз и, не глянув Грину в лицо, повернулся и пошел вдоль по улице. Завернул за угол.

А Грин с удивлением заметил, что не может сдвинуться с места, точно прирос к асфальту. Не сдвинулся с места до тех пор, пока незнакомец не исчез за углом. Только когда он исчез, оцепенение прошло и Грин кинулся вслед за ним. Но было уже поздно: на улице никого не было. Ни души.