ЭХО 13 Род, Которого нет. Том 2

Глава 2

Яков закрыл за собой дверь, и тишина легла на комнату, как плотное одеяло. Его слова ещё звенели в голове: «Пора принять произошедшее и разобраться с журналистами».

Я прошёлся по кабинету, остановился у окна, всмотрелся в двор. Сколько бы ни хотелось отодвинуть этот момент, уже ясно – не получится. Чтобы разобраться с настоящим, придётся вернуться в прошлое.

«Надо сначала вспомнить всё, что произошло в тот день. Я не забыл, но лучше ещё раз связать в памяти каждую деталь, чтобы сделать правильные выводы».

Я закрыл глаза, и картина тут же ожила.

Поездка – ничего примечательного. Обычная дорога, гул мотора, привычные мысли, которые крутятся в голове сами по себе. Остановились у завода, вышли из машины. Всё это казалось пустыми кадрами, не стоящими внимания.

Но у ворот началось то, что действительно имело значение.

Журналисты. Слишком много лиц, слишком мало порядка. Всё выглядело так, будто людей собрали в спешке, по звонку: «срочно, надо быть на месте». Никакого постановочного света, ни софитов, ни выверенной сцены – только хаос, сжатый в полукруг. В глазах – сонная усталость и азарт. Я заметил молодую корреспондентку, симпатичную, но явно не готовую к эфиру: волосы растрепаны, макияж сбился. Скорее всего, её подняли чуть свет, сообщили о «грандиозной новости», и она сорвалась сюда, даже не успев привести себя в порядок. Такие события случаются редко, и редакции бросают людей в бой, какими бы они ни были.

И всё же я не сомневался: часть прессы здесь была не просто ради сенсации. Возможно, не сами журналисты, но уж точно каналы и издания, за которыми они стояли, получили щедрое приглашение – быть свидетелями «правильной версии» происходящего.

А потом взгляд зацепился за помост. Сбитый кое-как, доски ещё сырые, торчащие гвозди – всё говорило о том, что его соорудили в спешке. Это не подготовка недельной давности, а решение, принятое буквально накануне, вечером. Я почти видел, как это происходило: имперские скупщики выкупают у нас туши, и кто-то из тех, кто должен был быть неподкупен, вдруг решает иначе. Информация о том, что маленький, почти вымирающий род сумел одолеть восьмого ранга, уходит туда, где её тут же превращают в оружие.

И барон с графом ухватились за неё с жадностью. Им нужно было всего одно – стать первыми. Если они объявят о победе раньше меня, моё слово будет выглядеть как опровержение, как протест, а не как правда. А правда в Империи мало кого интересует: там верят тем, у кого есть армия, деньги и власть.

Их речь звучала напыщенно, но в ней не чувствовалось веса. Фразы падали одна за другой, не отточенные, не выверенные – будто написаны на коленке за час до выхода. Там не было той холодной отшлифованности, которую обычно придают имперские сценаристы. Это была импровизация, замаскированная под торжественность.

А когда речь зашла о «подарках», всё стало очевидно. Квартира в Москве – слишком жирный кусок, чтобы быть частью расчёта. Это было эмоциональное решение, сделанное наспех: бросить блестящую игрушку, рассчитывая, что я схвачу её и успокоюсь. Не стратегия, а импульс, попытка закрыть вопрос щедрым жестом.

В тот миг я уже был на пределе – раздражение и напряжение копились, мысли путались, и каждое новое слово с помоста только усиливало этот внутренний разлом. Максим, выполняя заранее данное ему распоряжение Якова ещё в поместье, вложил в мою ладонь ядро убитого монстра. Для него это был подготовленный шаг: Яков понимал, что финал этой сцены потребует не только слов, но и чего-то большего.

Ядро отозвалось сразу. Потоки Эхо рванули наружу, но это было не сияние заклинаний, к которому привыкли зрители. Вокруг меня заклубились тёмные, густые струны, как живая ткань, прорывающаяся сквозь воздух. Позже дружинники говорили, что это выглядело как представление – «тёмное шоу», по их словам. Но на деле всё было куда глубже и опаснее.

В этом мире струны Эхо почти никто не способен различить. Лишь редкие маги, да и те не из боевых школ, а из более мирных направлений, могут видеть их, и то не всё. Но здесь их увидели все. Даже простые люди без малейшего дара. Это не укладывалось в привычную картину и потому впечаталось в память каждого, кто стоял у завода.

С камнем я буду разбираться позже. Сейчас важен не он, а сами события того дня.

После «тёмного шоу» воздух вокруг завода натянулся, как струна. Толпа шумела, журналисты перешёптывались, камеры тянулись вперёд, готовые схватить каждое слово. Я видел, как несколько репортёров уже раскрывали рты, чтобы засыпать меня вопросами. Ещё миг – и этот шквал обрушился бы на меня.

Но тогда зашумели моторы. На территорию въехали они – имперцы. И всё вокруг переменилось.

Вот с этого момента стоит вспомнить всё ещё раз, шаг за шагом. Не кусками, не обрывками, а целиком. Я хочу рассмотреть каждую деталь.

Я погрузился глубже – отпустил лишние мысли, выровнял дыхание, и день вновь пошёл передо мной как живой: звук, движение, лица, запах горячего железа у ворот.

Шум толпы оборвался сам собой, когда на площадку выкатилась чёрная машина. Она даже не свернула к парковке – остановилась прямо перед воротами, заслонив людей. Им это позволено: Империя всегда играет по своим правилам, и никто не спорит.

Первым вышел водитель. Тёмная форма, но с иными знаками различия на плечах – не военные погоны, а аккуратные нашивки ведомства, говорящие о ранге внутри канцелярии. Двигался без суеты, уверенно; это точно был не «просто шофёр», а человек с весом и полномочиями.

Он распахнул дверь – и на свет шагнул тот, ради кого стихли разговоры.

Не мундир и не парадный костюм – строгая, выверенная форма Империи. По ней нельзя было угадать происхождение: дворянин он или человек «из людей». Держался, однако, так, что вопрос терял смысл: ни высокомерия, ни робости; чистое равновесие, спокойная власть в каждом шаге.

Камеры опустились, микрофоны стихли, словно их вырезали из воздуха одним движением ножа. Вся площадка застыла, обращённая к человеку в чёрной форме.

Я перевёл взгляд на Игоря Ивановича Румянцева и Сергея Петровича Корнеева. На их лицах мелькнуло удивление, тут же сменившееся предвкушающей улыбкой. Они были уверены, что Империя явилась за ними, что награда за «их» восьмёрку уже близка.

Но первая же фраза рассеяла их надежды. Голос имперца прозвучал холодно, ровно, будто он зачитывал выдержку из официального протокола:

– Согласно сведениям, в данном месте должен присутствовать барон Станислав Мечев. Подтвердите своё нахождение.

Толпа вздрогнула. Кто-то резко обернулся к соседу, кто-то склонился ближе – зашёлестели перешёптывания, хриплые вдохи, короткие вопросы: «Кто это?..», «Слышал такое имя?..». Никто не осмеливался говорить громко – вес Империи давил, и каждый звук рождался вполголоса, будто шёпот сам по себе был вызовом.

Я вдохнул глубже и шагнул вперёд. Сквозь плотное кольцо людей пробиваться было тяжело: локти, плечи, недовольные взгляды. Но дорогу всё равно уступали – не мне, а Империи, которая назвала моё имя.

Только теперь я заметил конверт в руках имперца. Тёмная бумага будто светилась изнутри, струны Эхо вились плотным коконом, охватывая печать. Письмо, что присылали церковники, и рядом не стояло с этой защитой. Этот конверт был иным. Он хранил в себе вес куда больший, чем простая бумага.

Я вышел к представителю империи, расправил плечи и произнёс твёрдо, так, чтобы слышали все:

– Барон Станислав Мечев. Я здесь.

Имперский служитель кивнул, разломил печать и произнёс ровно, без тени пафоса:

– По высочайшему указу Его Императорского Величества Олега Рюриковича я обязан огласить следующее письмо.

Указ Его Императорского Величества

Да будет известно всему народу и всем домам Империи.

Дом Романовых, изначально стоявший при Троне в чине княжеском среди Древних Тринадцати, по прежним постановлениям был низведён в достоинство баронское и от того времени носил имя Мечевых, дабы сохранить линию крови и уберечь остаток дома от пресечения.

Понеже родовое Эхо в указанном доме угасло и более шестисот лет не являлось и не пробуждалось, по обычаю и по закону Империи было наложено завесою забвения: летописи опечатаны, записи изъяты из общего сведения, а дети впредь до нового явления Эхо вносились в книги не под истинными именами, но под мирскими, данными родителями. Ибо истинное имя утверждается лишь тогда, когда Эхо засвидетельствовано надлежащим порядком.

Ныне же свидетельствуем: родовое Эхо дома Романовых явлено и подтверждено оценщиками Его Величества и людьми присяжными. Последним, в ком сиял дар рода, был Николай Романов. В силу преемства сего и по закону о наследии Эхо постановляем и повелеваем:

Станислав, известный доныне как из дома Мечевых, отныне именуется своим истинным именем и отчество получает по последнему держателю Эха: быть ему Аристархом Николаевичем Романовым, законным главою восстановленного дома.

Дому Романов сохраняется нынешнее звание баронское; при том дом сей от сего дня возвращается в древний свой чин между Тринадцатью домами, стоящими при Троне, с правами и обязанностями, коих требует порядок Империи.

Все записи, родословные, грамоты и акты, что были прежде изъяты или заключены под печати, снять из-под завесы; в срок ближайший возвратить в летописи и объявить к общему сведению. Всякое упоминание об удалении и забытьи дома Романов считать отныне недействительным.

Так сказано, так записано, так да будет.

Сего числа – скреплено печатью Империи.

Толпа застыла. Ещё мгновение назад слышались перешёптывания, где-то щёлкали затворы камер, но теперь всё будто обрушилось в тишину. Люди смотрели на меня так, словно земля под их ногами качнулась.

Барон Румянцев и граф Корнеев стояли с выпрямленными спинами, но на лицах застыло неумелое выражение: смесь неверия и растерянной ярости. Ещё недавно они видели себя победителями, но одно письмо перечеркнуло их триумф.

Журналисты, напротив, ожили первыми. В воздух взвились руки с микрофонами, камеры снова ожили, стараясь поймать каждый мой жест, каждое движение губ. Кто-то даже полез выше на плечи соседа, чтобы разглядеть лучше.

И в тот миг, когда имя прозвучало во весь голос – Аристарх Николаевич Романов – Эхо содрогнулось. Не гул толпы, не вспышки камер, а сама ткань мира дрогнула вокруг меня. Тонкая вибрация пробежала по воздуху, отозвалась в сердце и ушла куда-то вглубь.

Я понял: теперь всё окончательно. Моё имя зафиксировано. Род вернулся. Эхо будто ждало этого момента – и теперь признало его.

Толпа не выдержала – шёпот хлынул по рядам, как волна.

– Романовы?.. – недоумённо спросил кто-то. – Но ведь древних всегда было двенадцать. Откуда взялся этот тринадцатый?

– Я… я где-то читал, – попытался возразить другой.

– Да врёшь ты, – перебили его. – Нигде ты не читал! Сам слышал – все упоминания удалены!

– Шестьсот лет! – выдохнул третий. – Шестьсот лет прошло, и за это время – ни единого слова. Как такое вообще возможно? Род, стоявший рядом с Императором, – и будто его никогда не существовало…

– Значит, Империя вправду скрывала, – подытожил кто-то с дрожью в голосе. – И мы действительно забыли.

Гул множился, но в нём не было насмешек – лишь потрясение, недоверие и жадное желание понять, что только что произошло.

Имперский посланник стоял рядом со мной всё так же неподвижно, словно статуя. Его голос вновь прозвучал ровно, обрубая шум толпы:

– По высочайшему указу Императора Олега Рюриковича, все данные о доме Романовых будут возвращены и обнародованы в ближайшие дни.

И только после этих слов площадь взорвалась – выкрики, вопросы, горячий гул камер и голосов, в котором перемешались удивление и неверие. Империя вернула из небытия целый род – и мир не мог осознать, что это значит.

Имперский посланник поднял руку, и площадь вновь застыла. Его голос разнёсся над толпой, звучный, как удар колокола:

– Да будет известно: до Его Императорского Величества дошли вести о подвиге, свершённом в здешних землях. Зверь восьмого ранга пал, и сия победа признана достойной памяти и чести. Подобные деяния возвышают не только дом, что их совершил, но и всю Империю.

Он выдержал паузу, и слова повисли над толпой, как бронзовый звон над городом. Журналисты переглянулись, поворачиваясь в сторону графа Румянцева и барона Корнеева. Камеры навелись на их лица, в которых уже начинала играть самодовольная улыбка. Репортёры торопливо шептались: «В одном месте – сразу две сенсации! Возвращение Тринадцатого рода… и награда за восьмёрку!»

Толпа шевельнулась, как море перед приливом. Казалось, у людей перехватило дыхание от предвкушения: Империя щедро вознаградит и сильные дома, и тот, что вернулся из забвения.

Но посланник переменился в лице. Торжественная маска словно спала, голос стал суше, спокойнее, приобрёл оттенок официального отчёта.

– Однако, – произнёс он уже более деловым тоном, – требуется подтверждение. В ведомостях скупщиков числится лишь выкуп туши монстра. Род, совершивший это деяние, в отчёте не указан. Более того, не зафиксирован факт сдачи кристалла зверя.

Теперь это был не голос колокола, а протокол чиновника.

– Поэтому официальное письмо, даруемое от имени Его Императорского Величества, может быть вручено лишь тому, кто предъявит ядро павшего чудовища.

Я невольно усмехнулся.

А я-то думал, он умеет разговаривать только на древнеславянском, как будто из летописи вылез. А вот, оказывается, может и по-человечески, простым официальным языком.

Толпа шумно зашевелилась. Журналисты метнулись вперёд, но на миг растерялись – кого снимать? Меня? Барона? Графа? Имперского посланника? Сенсаций оказалось слишком много для одной камеры.

И вскоре это обернулось почти фарсом: корреспонденты сбивались в кучки по трое–четверо, настраивая объективы в разные стороны. Одни брали крупный план барона, другие ловили лицо графа, третьи держали фокус на мне. В толпе мелькали растянутые провода, микрофоны сталкивались, люди переговаривались сквозь объективы, договариваясь кто какой ракурс берёт, чтобы ничего не упустить.

Зрелище получилось даже слегка комичным – в этой суматохе не было прежней уверенности, а только спешка и жадность к новости.

– Кристалл… его… его не оказалось на месте. Мы покинули место боя, а когда вернулись – он исчез. Возможно, кто-то из…… или же… мы найдем…– он осёкся, понимая, что звучит жалко.

Граф подхватил, нервно, слишком поспешно:

– Верно! Монстр пал нашими усилиями, но ядро, должно быть, похищено. Мы можем дать показания, у нас есть свидетели…

Имперский посланник даже не дрогнул лицом. Голос его остался холодным, отточенным, словно высекаемым из камня:

– Я действую по прямому приказу Его Императорского Величества. Мне надлежит вручить письмо лишь тому дому, в чьих руках находится ядро зверя восьмого ранга.

Толпа напряглась, словно ожидая удара молнии.

Я шагнул вперёд и протянул руку.

– Вот оно.

Тёмный кристалл блеснул в свете десятков камер. Толпа ахнула.

Посланник скользнул взглядом по кристаллу, кивнул и вынул из папки конверт с печатью Империи. Протянул его мне.

– В письме указано место и время, где вас будут ожидать. Там же вы получите награду за свершённое, – произнёс он ровно, а затем впервые позволил себе едва заметную мягкость в тоне. – Теперь, Аристарх Николаевич… поздравляю с обретением вашего истинного имени.

Он чуть склонил голову, в этом жесте не было ни унижения, ни показной вежливости – лишь знак уважения, какой полагалось оказывать дому, вернувшемуся в ряды Древних.

– Мне же следует откланяться. Как понимаете, дела Империи не ждут.

Он развернулся и направился к своей машине. Барон и граф пытались выкрикнуть что-то в его спину, но чиновник, уже исполнивший свою миссию, даже не замедлил шаг.

В этот момент я почувствовал, как к моему уху склонился Максим. Я уже безошибочно различал его по отзвуку , по характерному ощущению силы Эхо, струящейся рядом.

– Сейчас, как только он сядет, – прошептал Максим, – бежим к нашему пикапу. Быстро. Иначе нас здесь похоронят.

Я дернул бровью.

– Военные?

– Журналисты, – коротко ответил он.

И оказался прав.

В тот момент, когда дверь имперской машины захлопнулась, всё изменилось. Взоры, камеры, микрофоны – всё обрушилось на меня. Барон и граф словно растворились: никто больше не смотрел в их сторону. Весь хаос площади устремился к нам.

– Толик, Алексей, коридор! – рявкнул Максим уже командным тоном. На миг показалось, что мы не среди гражданских, а снова в бою, только монстров заменили ослеплённые жаждой сенсации журналисты.

И дружинники сработали так же, как на поле боя: плечами, локтями, массой они прорубили проход в человеческой стене.

– Вадим, на старт! – коротко бросил Максим.

Пикап с заведённым двигателем выскочил прямо к нашему коридору. Мы рванули внутрь. Толпа ударила по дверям, вспышки камер слепили глаза. Казалось, ещё чуть-чуть – и нас попросту выдернут из салона.

Но хаос сыграл на нас. На парковке почти одновременно несколько машин попытались рвануть вперёд: одна врезалась в другую, кто-то отказался уступать, кто-то зажал педаль и влетел в соседний бампер. Секунда – и всё пространство превратилось в клубок из визжащих клаксонов, хрустящего металла и ругани.

– Ну да, прям как в бою, – хмыкнул Максим, глядя, как Алексей плечом отталкивает репортёра от капота. – Только монстры обычно меньше орут.

Я не удержался и усмехнулся. Всё это походило на настоящую вылазку из осаждённого лагеря – только вместо когтей и клыков в нас тыкали микрофоны и камеры.

Вадим вжал педаль. Пикап выскочил из этой каши и, используя суматоху и аварии, прорвался на трассу. За нашими спинами гремел хаос, но мы уходили всё дальше.

Картинка расплылась. Я моргнул – и воспоминание растворилось. Передо мной снова было настоящее: мой кабинет, тишина и письмо с императорской печатью на столе.

Я провёл пальцем по сургучу и хмыкнул.

Ну что ж… придётся идти. Придётся говорить.

Правду ли? Ложь ли?

Я сам пока не знал.

Мой взгляд снова упал на письмо. В последний момент я развернул его и перечитал строки, написанные от имени Императора.