Дворяне и ведьмы (СИ)

-- Трактир у Золотого

Шахтёрский городок отдыхал после тяжёлого дня. Месяц близился к концу, но думы горожан удивительным образом не становились тяжелее. Тивун сидел на своём обычном, самом чистом и уютном месте во всём трактире и хвалился на весь зал о новой, удивительно богатой жиле, которую его шахтёры откопали.

"Боги услышали наши молитвы", говорили жители городка. Кузнец уже успел опробовать железо "на вкус" и сказал, что в этих старых, захолустных шахтах откопать руду такого качества есть настоящее чудо. "Не бывало такого уже лет пятьдесят", говорили старожилы. Ещё совсем недавно тивун был страшным как чёрт, поровшим на площади за любые проступки. А сейчас он стал добрейшим человеком, вторым отцом каждому в своём городке - с новой, чистой и богатой жилой больше не нужно скрести по сусекам, чтобы выполнить царскую норму.

"И ещё останется!", - кричал тивун Бранимер, требуя налить лучшего вина. И трактирщик с улыбкой на лице спешил выполнить просьбу - скоро и его карманы озолотятся и, глядишь, всех дочерей сможет замуж выдать.

Радость и мечты о счастливом будущем витали в воздухе. Все веселились, а их кошельки пустели. "Праздник!", махнули рукой горожане, "Нужно ублажить богов, дабы они не отобрали свой дар!"

И только поселившиеся в уголке стражники угрюмо говорили о чём-то своём. А их капитан, иностранец, нанятый, чтобы обучить горожан защищать себя и вовсе был мрачнее тучи.

Ранее Хол уже приходил к тивуну Бранимеру с просьбой дать ему ещё людей.

- Пять человек, чёрт возьми. - Ругнулся он на зелёных юнцов. - Боги дали вам чудо и взамен отобрали мозги!

Новобранцы, конечно, ни в чём не были виноваты. Даже после всего выпитого плохие мысли не ушли, а вот язык развязался, и теперь капитан стражи бранил горожан как мог. К их вящему неудовольствию. Городок становился богаче, жители уже начинали думать как бы сделать к домам пристройку или и вовсе возвести новые, а тивун Бранимер не хотел понимать, что теперь у разбойников есть повод не обходить Золотое стороной.

- Есть идейка, Хол. - Ввязался в разговор один из его парней, Светек. Он был столь же ненавидим Холстейном, как и все остальные, и даже чуточку больше - мерзкая светлая бородка на дряблом подбородке так и манила по ней ударить. - Давай съездим в Белопадь и наберём там новобранцев. Или пошли кого-нибудь из нас сделать это.

- Чтобы вы спустили все деньги, которые я вам дам, на шлюх?

- Нет, ну что ты в самом деле...

- Посмотри на меня, дурак. - Хол указал на себя пальцем. - Вы мне нравитесь?

Стражники засмеялись на весь трактир.

- Во-о-от. И никто из этого гнилого городка не нравится. Так почему же вы думаете, что набрав по сути солдат из числа чужаков вы получите хорошую стражу?

- Ну, мы же им платить будем...

- А если придут разбойники и скажут, что заплатят больше?

Капитан стражи сделал могучий глоток из кружки и с силой уронил её на стол. Встав, Хол громко проорал на весь трактир:

- Если на город нападут разбойники, то я ни в чём не виноват, тупицы!

Шахтёры возмущённо встали и так же возмущённо сели, увидев, насколько пьян их капитан стражи. Тивун, припомнив вчерашний разговор, раздражённо затарабанил пальцами по столу.

- Нам нужна каждая кирка, упрямец. Знаешь, сколько у Золотого долгов? Если их не выплатим, весь город в рабство уведут.

- Разбойники тоже уведут ваших жителей Золотого, но бедного. Только что-то я не вижу, чтобы ты, тивун, о них беспокоился так же, как о своих деньгах.

- Да как ты смеешь, наёмник!

- А вот так! - Опрокинул кружку в рот Хол и кинул уже пустую в Бранимера. Промазал - вдруг открывшаяся дверь приняла на себя удар. Посетитель отпрянул в страхе, едва не поймав тяжёлый снаряд головой.

Бегавшая меж столов и застывшая от перепалки служанка вдруг прыснула со смеху. Зал подхватил и вскоре утонул в хохоте. Тивун, полный гнева, стоял и смотрел на Хола, шепча какие-то угрозы, пока жена не утянула его на место. Уговоры о празднике и просьбы простить пьяницу подействовали, и Бранимер неохотно опустился доедать жирную порцию мясного супа.

А Хол, пошарив по столу и не найдя своей кружки без всяких зазрений совести украл её у Михайлы. Помятуя о буйном нраве капитана, тот стерпел обиду и попросил новую у Анки, нагнувшейся над разлетевшейся вдребезги старой. Но Анка промолчала. Внимание девушки привлёк испугавшийся гость, и она так и застыла в изумлении.

Держась трясущейся рукой за зелёную шапку, в трактир шагнул богато одетый дворянчик. Ещё молодой, но уже побывавший в паре-тройке переделок, возможно, даже очень недавно - потёртый, грязный и кое-где рваный камзол говорил о многом. На миловидном лице красовались усы, плавно переходившие в бакенбарды. "Новая мода добралась и сюда", заключил Холстейн, опрокидывая ещё одну.

Дворянин нашёл глазами буяна, едва не лишившего его головы, но к удивлению всех не стал требовать наказать обидчика. Даже не попробовал вызвать на бой, хотя и был при мече. Затравленно озираясь вокруг, он вдруг замахал руками для привлечения внимания. Вытащив из сумки что-то, человек благородных кровей поднял его высоко над головой и явил всем присутствовавшим чайник.

Трактир, едва отошедший от хохота засмеялся пуще прежнего.

- Кто хочет за него сразиться? - Заорал дворянин, пытаясь перекричать гогот. - Кто желает сразиться со мной за обладание этим чайником?! - Горящий взор его пытался найти хоть кого-то, кто бы желал это сделать. Очевидно, что дворянин, если он вообще был дворянином, был не в себе. Сытая, подвыпившая и радостная толпа умирала со смеху с каждого слова нового гостя. - Ну же, люди! Мне это нужно! Дуэль, бой, ограбление, что угодно. Мне нужен бой хоть с кем-нибудь. Вы можете забрать все мои вещи, если победите, и эту лампу!

Толпа продолжала хохотать. Шут, сообразили они запоздало. Кто-то даже поблагодарил гостя за смех, бросив в него монетку. Но дворянин не желал её поднимать. "Как роль играет-то!", послышался чей-то голос. И к монетке прилетела вторая. Сегодня у городка был праздник, о котором ещё долго будут судачить горожане.

Шут, он мог быть только лишь шутом. Ибо все знали, что за убийство дворянина простолюдина ждёт смертный приговор. Представление не могло быть ничем иным, как шуткой - и расщедренные вином и яствами горожане кидали монету за монетой к стопам шута.

- Я же серьёзно, черти вас дери! - Прокричал дворянин в ярости. - Мне нужен соперник, и быстро. Я хочу боя, наградой за который будет лампа и все мои вещи!

Взгляд красных глаз вдруг привлёк пьяный Холстейн, вставший из-за стола.

- Бой? - Икнул капитан стражи. - Можно устроить. На смерть? Тоже можно. Сколько при тебе денег, дворянин?

- Не-е-ет. Ты не посмеешь! - Рявкнул с другой стороны трактира тивун Бранимер. - Только ещё убийства дворян нам не хватало. Ты в своём уме, Холстейн? Царские чиновники здесь всё перероют, если здесь пропадёт один из знати!

- ...и ты потратишься на взятки, да, да. Деньги потеряешь. - Отмахнулся Хол. - Успокойся, чёрт возьми. Мы далеко уйдём и там повоюем. - Сказал он, проверяя меч.

- Ты - капитан стражи Золотого! - Не унимался тивун. - Какая тебя война?!

Хол тупо уставился на мерзкую бороду своего подчинённого. Всем показалось, что капитан стражи заснул, пока силился вспомнить имя стражника.

- Светек, теперь ты главный. - И вышел из-за стола, бросив Бранимеру с улыбкой: - Уже нет.

- Стой, мать твою!

Тивун юрко проскользнул по залу и встал у Хола на пути.

- Стой! - Крикнул он. - Ты этого не сделаешь. Отоспись, протрезвей, и мы с тобой поговорим. И только тогда мы поговорим, а сейчас ты пьян.

Бывший капитан с презрением смерил тивуна Бранимера взглядом. Воин нависал над главой шахтёрского городка на добрую голову. Тивун внезапно вспомнил, почему выбрал именно Холстейна обучать стражников, и когда тот небрежно оттолкнул Бранимера в сторону лишь смог пискнуть "Да как ты смеешь?!" и упал на пол, потеряв равновесие.

- Это я кинул в тебя кружку. - Дыхнул Хол дворянину в лицо.

- Первак. - Откликнулся тот. Глупая, но довольная улыбка гуляла по его лицу.

"И чему радуется, болван?", спросил себя Хол, но решил не отвечать - не его дело.

- Тупое имя.

Дворянин припрятал чайник - или лампу, как он её называл - обратно в сумку и заскакал прочь от трактира по дорожке к лесу. Сзади продолжал орать тивун Бранимер, требовал от стражников догнать своего капитана и остановить, даже вышвырнув Светека наружу.

- Ты не получишь своих денег, Хол! - Бушевал и дальше тивун.

На что воин указал пальцем в сторону деревьев.

- У него возьму. - Добавив для своих бывших подчинённых, вывалившихся наружу из трактира: - Теперь видите, почему я не хотел брать наёмников?

Пара голов согласно кивнула. Бранимер и вовсе впал в ярость, когда бывший капитан пустил струю прямо у него на глазах.

"Праздник, чёрт возьми", подумал Хол.

Этой ночью небо было поразительно ясным. Полная луна сияла так, что на земле можно было разглядеть каждую крупинку.

- Хорошая ночь, чтобы умереть. - Нагнал Хол дворянина.

Первак запоздало кивнул.

- Но я не собираюсь умирать.

- А куда ты денешься? - Сверкнул зубами наёмник. - Уложу тебя как...

Вдруг он увидел надгробия, утопающие в лунном свете. Дорога привела к старому кладбищу прямо под горой, виляя меж камней до самой отвесной стены каменной громады. За редким забором густо рос бурьян - никто уже полвека здесь никого не хоронил. Гору столь старательно разбирали на части, что новых мертвецов закапывали как можно дальше от неё, чтобы не тревожить их сон. Немало способствовала и трещина в стене, куда по кладбищу таскали пустую породу из шахты, начинавшейся всего в паре десятков метров за оградой. Очевидно, здешних трупов никто уже не боялся - всюду зияли развёрзнутые пасти незакопанных могил.

- ...прямо в могилу. - Закончил Хол.

Дворянин, безумно сияя глазами, пробежал до статуи Тяжки, каким-то чудом сохранившейся здесь, и положил на её плоскую макушку сумку, водрузив чайник сверху.

- Я готов! - Крикнул Первак. - Защищайся!

Холстейн замер на минутку. Путь назад ещё есть, напомнил он себе. Уйти отсюда, оставив безумца в одиночестве, попросить прощения у шахтёров и тивуна Бранимера и свалить всё на вино и плохое настроение и...

"К чёрту всё", остановил пустые мысли он. Пьян, без всяких сомнений - вон, даже чудится сизый дымок из чайника - но не настолько, чтобы не понимать, что жить здесь ещё месяц он не сможет. Скука его доконает, так или иначе, даже если нападут разбойники.

И потому рука привычно потянулась к мечу, а сам Хол бросился к своей жертве, почему-то радующейся своей погибели.

***

Отблески лунного света играли в клинках. Противники встали в стойки, только и ловя момент, чтобы показать врагу силу своих ударов. Время тянулось и тянулось, пока мечники примерялись к друг другу. Взмокшие от пота волосы лезли в глаза, каждая его капелька отражалась мириадами звёзд на небе.

Миг, и всё изменилось. Клинки высекали из друг друга искры, скрещенные в бою. Удары сменяли друг друга, слева, сверху, справа, противники не знали отдыха друг от друга. Джинн, восседавший на голове Тяжки, был доволен, как никогда. Зрелище было ему столь по нраву, что он хлопал в ладоши и радовался каждому удару словно маленький ребёнок и хлопал в ладоши.

"И помните: тот, кто победит, исполнит свои желания!", подбодрял он обе стороны. Толстый чёрт радовался, когда меч оставил красную черту. Джинн визжал от счастья, когда рукоятью выбили зубы. Как цари древности, он глядел за гладиаторским боем, приказывая добить.

Когда же Хол выпустил кишки своему врагу, начался пир. Черти принесли за собой пламя, поглотившее ещё тёплый труп, а воин всё никак не мог поверить, что наконец-то он получит то, о чём столь давно мечтал. Джинн улыбался, когда Холстейн подходил к статуе Тяжки, скосившей глаза себе на макушку. Джинн скалился во все зубы, когда человек потребовал исполнить свою волю. "Уплачено. Я твой хозяин", сказал Холстейн.

- Чего же ты жаждешь больше всего на свете? Поведай же мне, хозяин.

- Только лишь одного, - открыл глаза Хол, - убирайся из моих снов!

Мир перевернулся, забрезжило солнце. Наёмник едва успел повернуться набок, как его вывернуло наизнанку. Когда перед глазами стало ясно, Холстейн увидел скелет, череп с волосами и разломанный в щепки гроб, а вокруг - земляные стены.

"Превосходно. Напился и упал в могилу", запоздало подумал Хол. Он мог только надеяться, чтобы её обитатель не разозлился. Впрочем, если мертвец и злился, то только на всё Золотое разом. Потомки того, кто здесь лежал, должны были знатно разгневать своего прародителя, раскопав жилу прямо за кладбищем.

На голове у Тяжки было пусто. Действительно, зачем новоприобретённой сумке быть там? Поискав под собой, Хол извлёк на свет потёртую тканевую сумку, набитую абсолютно бесполезными вещами, загадочным чайником и тремя золотыми без мелочи.

"Дворянин получил, что хотел", про себя сказал Хол. Первак лежал в могиле, свалившись туда от выпустившего ему кишки удара. Вороны, учуяв добычу, кружили над деревьями. Тяжка, богиня смерти, пугала их, раскинув руки в стороны.

Холстейн ещё раз оглядел всё вокруг. Странный сон всё никак его не отпускал. Наёмник мог бы поклясться, что видел вчера сизый дым, исходивший из чайника, что слышал голоса, нашёптывавшие убить Первака, что видел чёрта, обещавшего исполнить желания. Что же, привиделось? Но во сне точно был кто-то другой!

Повертев в руках чайник и даже заглянув внутрь, Хол не нашёл ничего, что стоило бы внимания. Фарфоровая посуда, похоже, не таила в себе никаких секретов. Впрочем, так было даже лучше, чем если бы кто-то исполнил его желания. Быть в долгу у чертей - это самое плохое, что может приключиться с человеком.

Солнца уже давно взошли на небосвод. Давно уже минул полдень. Никто не потревожил Хола - значит, праздник всё ещё продолжался. "Вот и славно", подумал наёмник. Всё же, алкоголь ударил в голову сильнее, чем он думал. Найди его посреди ночи, просыпался бы он в куда менее дружелюбных условиях и, возможно, даже и не проснулся бы вовсе.

А с другой стороны риск есть риск. Порывшись в костях, Хол извлёк свой старый добрый меч, с которым побывал в стольких битвах, что даже и не упомнишь. Воин всегда бросался в них безрассудно, не подумав, привычка, которую он потерял только в этом гнилом городке. Или чуть раньше. Стоило только ему слегка остепениться, как неприятности посыпались будто из рога изобилия.

Стоило же только рискнуть, как Хол сразу почувствовал, что жив и хочется жить. Чайник оказался в его руках, как и все пожитки Первака. Однако, Хол не нашёл в конюшнях своего нового коня. Вопрос, заданный весьма настороженному трактирщику, слегка прояснил память - дворянин даже не успел в трактире поселиться!

- Тогда где же его лошадь? - Тихо, чтобы не разбудить мирно храпящих горожан спросил Хол.

- А была ли лошадь? - Ответил не менее тихо седой трактирщик.

За пару монеток, оставленных с жалования, дочка трактирщика собрала Холу провианта на недолгий путь к Белопади и принесла немного на опохмел. Из тесной комнатки, приютившей наёмника на долгие полгода он забрал весь свой небогатый скарб - кольчугу с нагрудником, шлем, щит и копье. Рваный чёрный плащ, заменявший подушку, был вновь накинут на плечи, а к арбалету на бедре добавились извлечённые из сундука болты.

В голове чуточку прояснилось, как только Хол вновь оказался на свежем воздухе. Свет и синева неба проникали в глаза и заставлял жмуриться от боли, но всё же мысли в голове текли быстрее. Горные вершины почти смыкались над Золотой долиной, и, раз у дворянина не было коня, очевидно, что он пришёл пешком и сверху. А скакун был нужен, без него наёмнику никуда. Чтобы же выглядеть рыцарем на иностранный манер нужен ещё и оруженосец.

Чайник вновь был поднесён поближе к глазам. Хол мог поклясться, что видел сизый дым, исходивший из носика. Так что же, показалось? Неужели он слишком стар заниматься тем, чем жил пятнадцать лет?

Но сон-то был. И дым был.

В миг всё изменилось.

- И у нас есть победитель! - Спустился голос с неба. - Твоё желание - закон для меня, повелитель. Но исполню я лишь одно - выбирай тщательно, что жаждешь больше всего на свете. Я не дам второй попытки, так что не рассмеши меня и богов своей ошибкой.

Хол замер, хмель выветрился из головы в мгновение ока. "Всё же инстинкты не подвели, не заржавели", подумал он, не в силах скрыть свой восторг.

- Не три желания? Выходит, сказки лгали? - Вернул он слова вверх.

- Там меня нет. И в лампе тоже нет. - Ответил джинн. - Загляни в своё сердце - там я поселился, хозяин.

Из сумки, где лежал чайник, потекла струйка сизого дыма. Сделав виток вокруг ноги, она устремилась вверх мимо лица, распавшись грибом над головой. Всё вокруг обратилось туманом, в котором гуляли тени.

- Вот он я. - Приблизилась одна, обретя зубы и глаза. - Хозяин.

Оскал зверя облетел вокруг, приближаясь и отдаляясь в неслышимом ритме. Дым становился толще, цветы переливались радугой, а джинн с каждой секундой обретал всё больше плоти. Зубы стали твёрдыми и белыми, обзавелись алыми губами, а в глазах зародились зрачки.

Хол подумал, что это тоже сон, и ущипнул себя за руку. Ничего не ушло.

- В моём сердце? - Переспросил наёмник.

Вдруг джинн остановил свой полёт. Прищурился, будто бы принюхался к своему повелителю, заглянув прямо в глаза. И отпрянул в ужасе, расширив глаза.

- Я тебя знаю, ты - Холстейн!

Самообладание рывком вернулось назад. То, как чёрт боялся удивительным образом придало сил. Хол словно погрузился в былые славные деньки, когда за риском и победами неизменно следовала награда.

- Я так знаменит?

- Ещё бы. Тебя опасаются, воин. - Приблизилось лицо ближе, растекаясь по туману. - Но позволь спросить, где твоя ведьма?

Сквозь пелену прорвался далёкий голос. Миг - и наваждение исчезло.

- Холстейн? - На расстоянии вытянутой руки появилась женщина, на лице её была написана тревога. - Холстейн? Что с тобой?

Вдруг вернулись звуки, цвета и синее небо над головой. Посёлок появился вновь. Только лишь маленький шёпот остался: "Каково твоё желание, хозяин?"

- Всё в порядке, Марфа. - Кивнул Хол и двинулся дальше. - Не беспокойся за меня.

А голос джинна добавил: "он теперь в надёжных руках".

Хол сошёл с дороги и двинул глубже в городок. Нужен был торговец, и срочно. В Золотом он был всего один - Ждан. Хоть он и жил в самой настоящей дыре, а недостатка в покупателях почему-то не испытывал, и был открыт весь день и едва ли не всю ночь. Такой график ему обеспечивали рабы - торговец прикупил парочку года два назад. Вместе с этим приобретением к нему и пришла удача - в Золотое из Белопади стали приходить и приезжать странные люди в почти любое время суток.

Наёмник видел одного из них. Под плащом весь в бинтах, только один глаз видно, перстни из позолоченного железа на пальцах.

- Жрецы всех богов приходят к нему. - Вклинился джинн. - И что же продаёт он, этот Ждан?

- Всякое. Но тебя это волновать не должно. Я убью тебя, джинн. Тебя должно волновать только это.

Смех раздался над головой, и её сжало словно тисками.

- Холстейн, почему бы тебе не пожелать свою ведьму назад? Ты жаждешь этого, так позволь же мне вернуть её. Она вновь будет жить, вновь будет существовать, думать, чувствовать. Тело её будет таким же, как и раньше. Никаких червей, никаких могильных запахов. Даже магия к ней вернётся, как и власть над тобой.

- Что именно пойдёт не так, джинн? - Спросил Хол. - Не случится ли со мной то, что случилось с Перваком?

Наёмник прекрасно знал, что случается с теми, кто загадывает желания джиннам. Они получают то, чего хотели - но в настолько извращённом виде, что лучше бы и не получали. Один пожелал денег и оказался убийцей богатого торговца. Его казнили через два дня, отрезав по очереди руки, ноги и голову. Другой жаждал славы - и от его имени сожгли храм. Третий решил стать путешественником, а оказался обречён вечно скитаться по царству мёртвых.

Желания сбывались. Проблема лишь в том, как их воспринимает джинн.

- Нет, с тобой бы случилось нечто намного более интересное. - Подтвердил его мысли джинн. - Твоя возлюбленная мертва, да ещё была и ведьмой. Её душа окажется и тут, и там. Потустороннее, что она видит и которое может видеть её, захочет её съесть, забрать её жизнь, а магию воспримет за вишенку на торте. Каждый момент её существования будет наполнен страхом и ужасом перед монстрами за гранью. Она будет от этого безумной - она станет говорить с мертвецами и бояться своей тени.

- Хорошее предложение. - Хмыкнул Хол. - Я его обдумаю.

- Взгляни с хорошей стороны - зато твоя ведьма снова будет жить!

- Джинн, я тебя убью. - Серьёзно произнёс наёмник. - Это то, что сделала бы с тобой она. Хорошенько приготовься - твоя вечная жизнь подходит к концу.

Ответом джинна была жуткая, лютая боль. Чёрт сел на шею, и пронзил её длинными когтями. Он вырвал кадык и съел его, смеясь. Выцарапал глаза и залил вместо них жидкий свинец. Снял кожу с лица и разбил череп надвое.

- Что? - Захохотал джинн. - Я не слышу, повтори!

Это был не сон. Хол видел и чувствовал всё это, но в мире людей ничего не происходило. Тело оставалось тем же самым, а разум страдал. Джинны умели заставлять, а пытки, не оставляющие на людях никаких шрамов, кроме ментальных, были их любимым орудием.

Хол стиснул зубы и прошипел сквозь них:

- Я убью тебя, джинн. Эта боль даже не самая сильная, через что я проходил.

- Охотно верю. - Согласился чёрт, потеряв хватку над чужим телом. - Но уверяю тебя, Холстейн, однажды ты не сможешь отличить явь от сна. И тогда ты умрёшь - будет ли это кара за то, что ты в своём безумии убил невинного, или же смерть от разбойничьего кинжала. Может, ты проткнёшь себя мечом, когда тебе надоест этот мир, или же какой-нибудь колдун - или даже ведьма - решат забрать меня себе.

- Спорим, что ты умрёшь раньше?

Джинн улыбнулся острыми клыками.

- Попробуй, попробую и я.

-- Золотое

Утро принесло тивуну Бранимеру ещё больше проблем. Олухи, тренированные Холстейном, не смогли найти своего учителя, обегали, как они сказали, весь городок, заглянули под каждый камень - а всё без толку. Каждый час Светек приходил к Бранимеру домой и докладывал о ситуации, пока жена не рассердилась и не заставила всех успокоиться и подождать до утра. Лишённый сна этой ночью тивун к своему удивлению был благодарен ей - что-то, чего не случалось очень давно.

Но как только забрезжил рассвет всё стало только хуже. Холстейн как сквозь землю провалился вместе с залётным дворянином, его чайником и чёрт знает чем ещё. После праздника Золотое мирно спало, и только стражники словно ужаленные метались по улицам и дворам в поисках следов случившегося.

В конце концов Бранимеру надоело наблюдать за паникой своих подчинённых. Укоры жены что, мол, не дело главному всем самому заниматься, были проигнорированы. Благодарность к ней куда-то сразу улетучилась, и подгоняемый яростью он вылетел во двор. От подбежавших к нему Светека и Михайлы он отмахнулся как от пары назойливых мух - всё равно им нечего было сказать.

Ему стыдно было в этом признаться, но он боялся. Вчерашняя попытка забыться оказалась неудачной из-за выходки Холстейна - и тивун с ужасом обнаружил, что не может перестать думать о маленьком железном дукате в кармане. Бранимер готов был сотню раз плюнуть на Хола и его выходки, пусть даже он убил дворянина. И Хол, и дворянин не принадлежали Золотому, и горожане не несли за них ответственности. Если убийца известен тивуну и его людям ничего не угрожало. Тогда и только тогда, когда убийство происходило на их земле, но люди не могли свалить вину на кого-то другого правосудие им угрожало.

Монетка же обещала проблемы куда большие, чем какой-то неопознанный труп.

Удивительно, насколько своя рубашка оказалась ближе к телу - хоть сделанное и Холом, и Бранимером угрожало Золотому, а почему-то лишь лежащий в кармашке кругляшок металла заставил тивуна бояться. Смерти дворянина он опасался, ведь любая смерть в твоём городке это уже символ надвигающихся трудностей. А вот железный дукат есть символ катастрофы. Руки так к нему и тянулись, чтобы удостовериться в его существовании. Сказка, говорил он. Суеверие, добавлял скептически. "Ага, как же", думал Бранимер, сотрясаясь душой от ужаса.

Это всё Ждан. Это он посоветовал раскопать жилу, это он во всём виноват. Или, как минимум, в большей степени, чем тивун Бранимер - последнему и в мысли не приходило осквернять землю богини, пока Ждан не стал ежедневно ему это предлагать как спасение ото всех проблем. Торговец должен был поплатиться - и если не перед богами, так перед тивуном.

Но боги - тивун подозревал, что Тяжка очень внимательно за ним следила - вновь не дали успокоения. Первое, что Бранимер услышал войдя к Ждану в дом - это плач. Рабыня, что Ждан так берёг, холил и лелеял, спряталась за занавесками и рыдала. Старик-торговец вертелся где-то в недрах своего дома и громко бормотал что-то. Колокольчики, висевшие над дверью, своим звоном привлекли хозяина как мотылька на огонь - всего секунду спустя Ждан уже предстал перед тивуном всё ещё красный от гнева.

- Тоналнан! - Крикнул он рабыне, поймав её взглядом. - За работу, твою мать! Разбери товар!

Но та вопреки обыкновению продолжила сидеть и реветь. И Бранимер понял, что случилось нечто непоправимое и в этом доме. Ждан никогда, никогда не давал ей повода рыдать. Тивун всегда считал торговца извращенцем, а с появлением Тоналнан и её феминного брата два года назад и вовсе принял это как данность. Колдуны, проводившие ночи на пролёт в лавке Ждана и почему-то всегда носившие с собой пыточные инструменты, только усиливали это убеждение.

- Её брат в последний раз испытал мои нервы. - Сказал старик. - Я его продал. Эта дура полночи уже орёт. - Мерзкий смешок вырвался у него из глотки. - Думает, наверно, что слёзы ей братика вернут. Знала же, что только из-за неё его держал при себе, сколько раз я ей говорил, чтобы она своему брату мозги вправила, а хоть бы хны! Он необучаемый. Я его бил-бил, и по-хорошему говорил, а ничего не выходило. - Старик обернулся к своей рабыне, никак не унимавшей плач. - И вообще ты мне обязана. Не подвернись покупатель, ей богу я твоего брата-полудурка придушил.

- Покупатель? Это был Холстейн?

Догадку Бранимера подтвердил новый капитан стражи. Дверь позади распахнулась, и внутрь вошли Светек с пухлой горожанкой. Сзади плёлся кто-то из его подручных, но не рискнул войти.

- Марфа видела Хола. - Произнёс стражник. - Он сюда приходил.

- А потом вышел с конём и рабом. - Добавила женщина. - Он сказал, что на кладбище лежит труп со вспоротым животом.

И тивун, похлопав с минуту глазами, вдруг понял, насколько же он всех ненавидит. Голова разорвалась адской болью, ярость застлал глаза. Его окружали дебилы, он больше не мог сдерживать свой гнев. Бранимер схватил Светека за грудки и затряс что есть мочи. Бедный стражник смотрел на раскрасневшееся лицо тивуна и бледнел то ли от тряски, то ли от страха. Всё это время тивун кричал ругательства и тряс, и тряс.

Светек пытался что-то вставить, но каждый раз получал удар или пощёчину. Первой опомнилась Марфа и попыталась оттащить тивуна.

- ТЫ! Ты сказал, что смотрел могилы! Трус! Статуи испугался!

Стражник тихо признавал вину, но это не помогало. Голова его моталась взад и вперёд словно у тряпичной куклы. Марфа обхватила Бранимера сзади и потянула - только чтобы поскользнуться по гладкому полу и утянуть тивуна на себя. Ему больше не хотелось вставать. Тивун только смотрел в потолок и тяжело дышал. Он внезапно понял, что очень устал. Дукат никак не лез прочь из головы. Даже сейчас, когда тивун едва не придушил стражника он никуда не уходил из его мыслей.

Ждан склонился над ним и улыбнулся.

- Нервишки ни к чёрту, а?

Тивуну не хотелось отвечать. Сейчас он был бы не прочь придушить друга, заставить его заткнуться навсегда или хотя бы надолго. Но Бранимер, ухватив монетку в кармане, взял себя в руки. Марфа встала, отряхнулась, и начала причитать. Тивун припомнил, что Светек приходился ей роднёй, пусть и не близкой. В городке вообще все были роднёй.

Кроме этого треклятого торговца. Его привезла с собой бездетная тётя Ждана, взяв, кажется, у какой-то нищенки, а родни со стороны жены у него не было - он никогда не женился, а единственной женщиной, что у него была, была Тоналнан, его рабыня.

Хотя поговаривали, что извращенец был немного более странным. Слух, конечно, уже опровергнут - Тоноака Ждан-то продал...

- Куда делся Холстейн? Куда он ушёл? Что ты ему продал?

- Белопадь, куда же ещё? - Ждан помог ему подняться с пола. - Он убил дворянина? Ха! Вот откуда у него золото. А я-то думал, Хол у нас богатенький был, ото всех только богатство прятал. Оказалось же, что я старый дурак.

- Действительно. - Легко согласился Бранимер. - Взгляни на монету, советничек. Угадай, где я её нашёл?

- В грязи?

- В шахте. Той, что мы прокопали к новой жиле. Влад киркой ударил и нашёл дукат в породе.

Ждану потребовалась минута, чтобы осознать сказанное. Женщины скрылись где-то за занавесками, Светек же сбежал

- Ты не лучше Светека. Он боится статуй, а ты - монет. - Засмеялся торговец. - Влад же её и подсунул, или кто-то из шахтёров. Боятся всем скопом проклятия, вот и хотят, чтобы ты шахту закрыл. Стыдись, Бранимер, стыдись. Тебя обманули твои работнички, а ты и поверил.

- Откуда ты привёл жреца, Ждан? Откуда он взялся?

Старик лишь сильнее засмеялся.

- Не было никакого жреца. Я всё наврал. Подкупил врунишку и сказал, чтобы он нагадал вам жилу под кладбищем. Сам подумай - вы копали во все стороны, кроме этой. Если где-то и осталось железо, то только там. А вы же со своими суевериями никак не...

Бранимер показал на дукат.

- Если ты каждую случайность будешь объяснять волей богов, то какой смысл делать что-либо, кроме как молиться? Что же тогда как только приспичило тебе долги отдавать, так сразу вся твоя набожность испарилась?

- Тяжка нам дала железную монетку. Ты понимаешь, что это значит?

- А ты понимаешь, что это не Тяжка тебе её дала? - Передразнил Ждан. - Ты меня удивляешь. Ну, ладно. Бран, вот скажи, почему Тяжка будет убивать тебя, если это я во всём виноват? Я позвал жреца, я подговорил тебя, я единственный во всём Золотом кто не почитает богов. Видишь? Всё я! Я один. Так что успокойся и думай о хорошем! Все долги отдашь, и будет тебе и Золотому счастье. Не отдал бы долги - не только бы ты перестал быть тивуном, но и нас бы всех отдали компании. Царь-то добрый - и тивун у нас свой, и норма не такая большая, как у некоторых бояр, и даже своя собственная стража есть! Не отдадим долги - всего этого не будет. Так что, тивун, подумай - какой у тебя был выбор?

Бранимер живо вспомнил, как был однажды в деревне, проданной Белевичам. Даже рабство после этого ему казалось лучше - у хозяина всё же есть какая-никакая обязанность кормить своих рабов, а у бояр всё намного, намного хуже. Крестьян согнали на мануфактуру и заставили работать. Стража и новый тивун кнутами и палками наказывали малейшую провинность, а если люди пытались сбежать, то их возвращали назад, ибо деревня обязана выполнять норму. Крестьяне не могли заниматься ничем иным, кроме как работой на мануфактуре. Даже землю запретили обрабатывать. Белевичи деньги выдавали и их же забирали за привезённую ими еду.

А если человек отказывался работать, то тивун оказывался и не виноват. Если свободный человек не работает, то и не ест. Никто не обязан отвечать за другого, если тот не принадлежит ему. "Это хуже рабства", подумал Бранимер. "Даже рабовладельцы так рабов не мучают, как свободные люди других свободных людей". Но что больше всего его пугало, так это то, что они работали добровольно. Тивун хорошо помнил, как Белевич хвастал об этом. Свободные люди желали заполучить свой кусок хлеба - и вкалывали как проклятые, а хозяин этих свободных людей смеялся о том, как сильно они хотят на него работать.

В конце концов Бранимер согласился со своим старым другом. Даже если Тяжка и прокляла его, их двоих или даже целый город, жилу стоило найти. Из рабства перед Белевичами выхода нет, а вот с богами можно и договориться.

Он заставил Ждана взять дукат. Он заставил Ждана быть её новым хозяином. Суеверия или нет, а тивуна Бранимера она беспокоила слишком сильно, чтобы и дальше пытаться себя убеждать в безопасности. "Если Ждан виноват, так пусть и будет её владельцем", решил он. Он не верит, он сам говорит, что виноват - так пусть первый удар придётся по нему.

На том и порешили.

-- Красов

Это был его первый день на посту.

По сравнению с домом, деревушкой, затерянной на другой стороне Синих Гор, здесь было нестерпимо жарко. Кольчуга и панцирь, полагавшиеся всем без исключения стражникам казались печью, в которую угодило его тело. Красов встретил Шинижа, которого все почему-то звали Синицей, неимоверно жестоко. Товарищи шутили, что всех, кто пришёл в стражу жарким летом ждёт удача, что солнце одаривает этих счастливчиков особым теплом.

Но пока что же новоиспечённый стражник лишь страдал от палящего зноя. Каменные мостовые буквально пылали, жар впитывали стены домов и эти бесконечные улицы превращались в настоящую печь. Неудивительно, что люди сбежали отсюда в другую половину, сокрытую под сенью деревьев.

Напарник, полный мужичок всё время прикладывался к фляжке и утирал пот со лба. Доспехи на нём сидели странно - она словно окутывала шар. Стражник едва ли умел орудовать мечом, место в страже ему досталось по наследству. И тем не менее он читал Шинижу нотации о том, как быть хорошим стражником, верном долгу, чести и Тёмному Брату. Особенно - последнему.

Новичок не мог сдержать раздражения. Каждое слово изо рта этой свинью вызывало в нём лютую ненависть. Камижн, которого почему-то прозвали Камнем, не понимал ничего. Он был вдвое, если не втрое старше него, но знаний в нём не было. Старший, должно быть, был вынужден взять Камижна в стражу, потому что такого неподходящего на эту должность человека было очень, очень сложно найти. Даже у красовчан, изнывающих от зноя, испытывающих жажду и толпящихся у колодцев части было больше, чем у сержанта.

Горожане окружили источник влаги, шумели, торопили друг друга, между ними часто вспыхивали ссоры, но даже так они сохраняли очерёдность. Кто пришёл последним возьмёт воду последним, кто первым всегда возьмёт первым. А вот Камижну было плевать. Как только у того закончилась фляжка, он самовольно сошёл с патруля и направился прямиком к колодцу и растолкал людей локтями.

Он был стражником - а, значит, его должны были уважать. Уважением он и пользовался - но не к себе, а к стражникам. Камижна презирали, но сделать с ним ничего не могли. Красовчане возмущались и ждали, пока жирдяй вне очереди тянул ведро с водой.

О Камижне говорили многое даже дома, за Синими Горами. Распутный, любит выпить и пожрать, игрок в кости и карты и лошадей. Часто рассказывали о том, как его однажды поймали за руку при воровстве, а её не отрубили. "Он же один из братьев", отвечали на вопрос "почему?" люди. Шиниж презирал их и их слова.

Лишь один вопрос о Камижне всегда оставался без ответа - откуда у него столько денег, чтобы столь непомерно тратить их на увеселения, женщин и еду? Потому что всем всё было настолько очевидно, что никто и не думал, что кто-то может не понимать.

И он был стражником, к величайшему удивлению Шинижа. Новичок всегда думал, что в стражу берут лишь лучших, что его соседи лгали и клеветали, за что заслуживали его презрения, но он вынужден был поверить слухам как только встретился с Камижном лично. Дня хватило, чтобы Шиниж проникся к своему напарнику лютой неприязнью.

Город изнывал от жары. Деревья и трава уже выцвели и начали жухнуть, краска, которой жители любили красить дома потрескалась и паутиной проросла на каждом кирпиче, а жрецы в храмах говорили прихожанам "солнце вас любит". Шиниж не понимал этого, как и многого другого. У него дома за Синими Горами люди поклоняются другому богу, а ему чтобы показать свою любовь к людям не нужно было их жечь.

В честь Красного Краса на каждой башне был поднят красный флаг с солнцем. Жители всё время бросали на тряпки свои взоры - ждали хоть какого-нибудь ветерка, чтобы тот принёс прохладу. Но жёлтые солнца всё никак не появлялись и прятались в складках. На это жрецы говорили "Ветрогон-бог боится славы Краса". И вновь Шиниж не понимал - как бог может бояться другого бога? Тёмный Брат сражался с любым, кто вставал у него на пути. Умирал или нет, но он это делал - потому что он бог, у него есть и честь, и совесть. Защищать своих людей есть его святой долг, как был святым долг его народа поклоняться и защищать своего Брата.

Одного торговца обокрали средь бела дня. Вор нашёлся неподалёку - оказалось, что его жена взяла товар без спроса мужа. Шиниж чувствовал, что Красов издевается над ним. Или же горожане все разом сошли с ума от палящих солнц. Камижн сходил с пути ещё семь раз - четыре раза за водой, два раза, чтобы от неё избавиться, и один раз его одолел голод. Но новичок молчал, копя злобу на потом. Мичир, старший брат, ответственный за патрули, всё услышит и со всем разберётся. Разве что последний сход с пути новичок мог простить шарообразному товарищу - во-первых, он проверил подозрительное местечко, во-вторых, еда в городе, которую Шиниж так храбро попробовал рассчитывая на свой закалённый желудок, оказалась ему очень по нраву.

Мощёные улицы столь зарядились солнцем, что уже сами излучали тепло. Блеск полированных тысячами и тысячами ботинок камней, казалось, навсегда запечатлён в них, а они ещё чуть-чуть и сами станут маленькими пылающими солнцами. Неудивительно, что босоногие мальчишки и девчонки обходили эти улицы стороной. Где могли, они шли по тени или по траве, некоторые снимали с себя штаны, лишь бы было в чём ходить. Тут и там в окнах попадались люди, что рассматривали у себя на ногах волдыри.

К вечеру случилось чудо - солнца на башнях заулыбались людям. Радостный вздох прокатился по городу, а ему вторил стук дерева о камень - это жители пооткрывали окна и двери. Кое-кто даже малевал краской на косяках знаки Ветробогу, чтобы тот дул внутрь и подарил дому прохладу.

Улицы же заполнились людьми. Живительная прохлада всех выгнала на улицы. Только сейчас Шиниж понял, сколько же в Красове людей. Пустые ещё минуту, раскалённые от жара словно выдолбленные в цельном куске камня проходы меж домами оказалось не пройти.

Красный и жёлтый цвета вдруг уступили место всей палитре красок. С первыми звёздами зажглись фонари, откуда-то из-за углов потянуло музыкой. Горожане нарядились в яркие цвета и принялись танцевать, празднуя наступление ночи и холода.

Мимо пробежал стайка девушек. Одна из них остановилась невдалеке и поманила пальчиком. Шиниж отказал - он был на службе.

- И так каждый вечер? - Поразился новичок.

- Сегодня был очень жаркий день. - Ответил Камижн, попутно подмигнув какой-то девчушке. - Они как на сковороде - даже если её снять с огня, масло ещё долго будет плясать.

За площадью Четырёх Воевод людей стало меньше. Лишь работяги сидели на лавках после тяжёлого дня. Шум и гам остался позади, красок стало меньше вместе с появлением новых звёзд. Но вскоре всё вновь заиграло цветом. Цветом огня. Крик о пожаре пронёсся над городом быстрее, чем зазвонили колокола храмов.

Над городом возвышался столп пламени. Шиниж словно стоял перед гигантским костром и был не в силах поверить тому, что происходило перед его глазами. Одна из дворцовых башен подхватила пожар от домов, прижавшихся к башне. Прямо на глазах у всего города каменный великан заплакал, словно свеча, до самого верха охваченный пламенем.

Красный флаг на острой крыше будто слился с ревущими языками огня, взвился с ними к небу. Вместе с пеплом и камнем он полетел вниз на Красов. Охваченная пламенем ткань упала прямо к Шинижу в руки.

Он тут же затоптал огонь. Когда всё закончилось, от флага осталось немногим более, чем груда пепла. От жёлтого солнца осталась лишь половина. Вторая же выглядела тенью, затмившей светило.

На площади Четырёх Воевод собрались люди, беззащитные перед бушующей стихией. Они прижались к друг другу из страха перед огнём, как будто это могло их защитить. Молча они взирали на осыпающуюся и горящую башню. Только треск огней разрывал тишину.

Шиниж отбросил, как он думал, флаг в сторону. Ему было необходимо отбросить тяжёлые мысли в сторону, и сам того не ведая он спрятал обгоревшее знамя в карман. Кому-то требовалась помощь - и он, стражник, обязан был её оказать. Таков его долг, и он его исполнит. Бесстрашно он пошёл прямо на огонь, чтобы рыскать среди объятых пожаром трущоб в поисках чудом уцелевших.

***

Во дворце царило небывалое оживление. Даже Шиниж, ни разу здесь не бывавший чувствовал неестественность происходящего. Камижн затравленно смотрел по сторонам, а новичок по его ужимкам делал выводы.

Старший брат стражи вызвал их двоих к себе, чтобы наградить или наказать. Шиниж, и сам подгоревший после ночной войны с огнём, ничего не боялся. А вот его напарник, забившийся тогда в уголок, трясся от воображённых им последствий своего страха. Шиниж тихо радовался этому зрелищу - когда мерзавец получает по заслугам, это всегда праздник. Наказание неминуемо, думал новичок. Ведь Камижн проявил слабость в том, что обязан был сделать. Его не сможет спасти ничего: ни связи со столичными дворянами, ни в царском дворе ничего не значат для братьев.

"У Мичира, наверное, не было повода", думал Шиниж. "Теперь-то он есть, и Камижну не сносить головы".

Прислуга сновала взад и вперёд, часто с какими-то вещами под мышкой. Напрочь сгорела одна из башен дворца, и поговаривали, что это был поджог. Не удавшийся. Самая ненужная башня, та, что выделялась из композиции дворца и выпирала в нижний город, в которой не было ничего ценного, кроме комнат царских писарей. Потому особо суеверные придворные и дворцовая челядь спешно убегали вниз в город или хотя бы из башен. Шиниж подозревал, что это может быть одной из причин, по которой старший брат вызвал их двоих. Чем больше слуг будут проходить в обе стороны через ворота, тем больше опасности для дворца. Напор усилится, а страже придётся либо ослабить хватку за ворота, либо добавить в них людей.

Да и к тому же стража не смогла предотвратить уничтожение Совиной Башни. Усилить гарнизон, как и патрули, было бы разумно. Царь не одобрит, если что-то подобное произойдёт ещё раз. Поэтому Шиниж ожидал вскоре увидеть старых знакомых из родной деревни. Несколько из них уже достигли возраста, и вполне могли быть призваны в стражу.

Не смотря на царивший вокруг хаос и неразбериху, дворец поражал воображение. Шинижа, никогда не видевшего здания и в три этажа высотой, вдруг поместили в место просто кишащее настоящими небоскрёбами. В Красове даже в нижних четвертях, где жили бедняки, было полным-полно высоких, пусть и старых зданий, а дворец с его тринадцатью башнями (с Совиной - все четырнадцать), стоявший к тому же на холме, выглядел настоящей горой.

С первого взгляда лабиринт коридоров казался непроходимым. Посетители дворца, даже воры, каким-то чудом просачивавшиеся сквозь стражу, уже давно оставили всякую надежду в одиночку передвигаться по дворцу. Прислуга и только прислуга, а особенно несколько особых царских рабов, обученных в картографии и никогда не выпускаемых из громадного здания, могла найти здесь то, что им нужно, а не то, куда приведёт дорожка. Эти несколько рабов были же ещё лучше дворцовой челяди - кроме всех проходов они знали ещё и все скрытые.

Старший брат прятался за громадными дверями в задней части одной из башен. Бараки стражи находились совсем близко во дворе в тени башни, так что здесь почти никогда нельзя было увидеть слуг. Конечно, челядь держала это место в порядке, она обязана была это делать. Только в отличие от остальных мест дворца в дневное время её здесь нельзя было заметить. Местные побаивались стражников, а Тёмный Брат некоторым из них и вовсе казался одним из чертовских богов. Башня, полупустая из-за сородичей Шинижа, получила название Тёмной, а была когда-то Ястребиной. Её комнаты стали свалкой для вещей стражников, и лишь птичник с ястребами и палаты, указом царя отданные стражникам остались живыми.

С непривычки почуяв робость во всём теле, Шиниж тем не менее храбро вошёл внутрь и выпрямился перед старшим братом. Он тут же поймал на себе грозный взгляд главы стражи и, приглядевшись, понял, что молва о брате Мичире была верна. Он действительно больше походил на кнехта, чем на брата - и именно потому Мичир оказался там, где оказался. Волосы уже тронула седина, но Шиниж всё ещё мог представить этого воина в водовороте схватки. А его прославленная секира, с которой он прошёл не один бой, стояла неподалёку, замотанная в тряпьё и прислоненная к пустой книжной полке.

Тем не менее, Мичир ещё не обрёл той отстранённой гордости, присущей старым воякам, ушедшим на покой. Он с живой страстью изучал двух вошедших. Официальная часть была очень недолгой - всего-то "братья мои, приветствую вас" - было очевидно, что старшему брату не терпелось приступить к разговору по душам.

- Ты достоин своего отца, Шиниж. - Заговорил он. - Это видно сразу - в первый же день на посту и уже герой! Гирачеж, будь он жив, был бы горд тобой.

- Это был мой долг.

- То, что сказал бы сам Гирачеж. - Одобрительно ухмыльнулся старший брат. - Я так и не нашёл ему замены. Он был добрый брат и мой друг. Удивительно, что ты настолько на него похож. Словно перенёсся лет на двадцать назад и гляжу на ещё живого Гирачежа.

- Мать часто такое говорит. - Сказал Шиниж. - Его смерть была для неё большим горем.

- Не хотела тебя пускать? - Понимающе кивнул Мичир. Напрягшись, новичок припомнил, что тот тоже был единственным сыном в семье, но тем не менее он пошёл и на войну, и в стражу. - Да и ты был не обязан идти в стражу. Как первый и последний сын, ты мог и не идти по стопам отца. - И вновь ухмылка заиграла на лице старого вояки. - Если скажешь то, что я хочу услышать, я тебя тут же назову братом и сыном своего отца.

Шиниж нахмурился. Он не ожидал настолько тёплого приёма.

- Это был мой долг?

- Да! Это он. - Засмеялся Мичир. - Ты, Камижн! Быстро сгоняй на склад за вином. Новичок будет отмечать повышение по службе. Место его отца принадлежит ему по праву. А ты, Шиниж, пока ещё можешь расскажешь мне, что же случилось вчера ночью.

И он рассказал, всё от того самого момента, как вытащил ребёнка из горящего дома, и до того, когда пламя в трущобах удалось потушить заставив людей цепочками передавать воду от колодцев. Шиниж, как первый на месте был главным и отдавал всем приказы. Город почти не пострадал - трущобы уже несколько столетий строились вокруг красных стен, оплавленных бесчисленным количеством пожаров. Каждое новое пламя на смену старым домам приходили новые, как и старые жители заменялись новыми.

- Распорядись, чтобы младшим братьям, что тебе помогали, выдали по медяку или по два за трудности. - Приказал Мичир. - Хоть это и их долг как горожан помогать бороться с пожаром, всё же они нам не братья, и верят монете больше, чем чести. Не следует их обижать.

Но Шиниж помотал головой. Он поймал себя на мысли, что изучает доспехи стражника, стоявшие в углу комнаты. Почему-то вспомнился отец. Кольчуга, шлем, стёкла для глаз, всё было на месте и отполировано до блеска. Когда Гирачеж приходил домой, он всегда был обряжен в доспехи с ног до головы, и именно этот образ навсегда отложился в памяти сына.

- Я всего один день на посту. Это не честно, что я так быстро возвысился до старших братьев.

В комнату зашёл Камижн, прижимая к груди ящик с пыльными бутылками. Уловив взгляд Мичира, он едва не убежал обратно за двери.

- Ты отказываешься от повышения? - Нахмурился Мичир. - Ты его заслужил как никто иной.

- Нет. Это был мой долг. Не более того.

Старший брат к удивлению Шинижа не смог понять. Он спрашивал и спрашивал одно и то же, никак не беря в толк.

- Мы с твоим отцом были друзьями, Шиниж. Мне нужна ему замена, и никто не подходит лучше, чем ты. Вчера ты показал себя героем - и этого достаточно, чтобы ты стал моей правой рукой.

И Шиниж вдруг понял. Он посмотрел на Камижна, затихшим у стены в обнимку с ящиком, на Мичира, старшего брата стражи, и всё понял.

- То есть я получаю повышение не потому, что спас людей, но лишь из-за того, что нравлюсь тебе?

- Что? Я же сказал, что назначаю тебя в старшие братья из-за твоего вчерашнего геройства.

- Нет, ты сказал, что это предлог, но причина иная. - Покачал головой Шиниж. - Тем более я не имею права. Это нечестно.

Мичир, было видно, не любил отказов. Он даже встал, пылая гневом и желанием заставить Шинижа подчиниться.

Однако, точно так же резко как и встал он сел обратно.

- Все вон. - Произнёс он коротко. - И ты тоже. - Добавил он, видя, как Камижн сомневается, что же делать с вином. - Шиниж, я ошибся. Ты, хоть и похож на своего отца, всё же не он. Ему бы и в голову не пришло отказаться от столь высокой чести.

Новичок чуть помедлил в дверях.

- Это был мой долг.

-- Дорога к Белопади

Джинн развлекался. Звуки вокруг словно прибавили в мощности и зажили своей собственной жизнью. Стук копыт звучал как обвал в горах, доспехи тёрлись о кожу и стучали о седло нестерпимым лязгом и скрипом, даже дыхание дуло словно штормовой ветер. Хол стиснул зубы, чтобы хоть как-то пережить атаку на свои уши, но бросил и эту затею - джинн заставил даже движения языка звучать оглушающе.

- Прекрати. - Шептал Хол.

- Что это у тебя на поясе? - Смеялся джинн. - Нож? Как насчёт вставить его в ухо? Тогда всё закончится. Нечем слышать - ничего и не слышишь.

В бессильной злобе наёмник сжимал поводья. Одно радовало - было тише, чем могло быть. Раб шёл рядом, выбирая каждый шаг.

- Худшее похмелье, что у меня было.

- А не надо пить. - Заметил джинн. - Хозяева знают, что джинны будут стучать по ушам за горючую воду.

- Ты пришёл после попойки. Сам виноват, что ко мне пришёл.

- Но вода-то ещё в тебе! Как не будет, так и прекращу.

Хол ничего не ответил. Он уловил на себе странный взгляд Тоноака и вдруг понял, что с его стороны это выглядит так, как будто он говорит сам с собой. Единственным доказательством существования джинна являлся фарфоровый чайник (Хол мог бы поклясться, что смог бы достать его из сумки с закрытыми глазами, так сильно он там скрипел), который к счастью или нет не мог разговаривать и доказать свою разумность.

Но джинна Хол видел. Он летал сизым дымом вокруг, лез в глаза и нос и дёргал за уши и волосы так сильно, как только мог. Наёмник чувствовал эту боль, но в реальности ничего не происходило. А джинн ехидно интересовался, не сошёл ли с ума его хозяин. И не дожидаясь ответа вновь выдумывал какую-то пакость.

Без сомнений, Холстейн не приглянулся исполнителю желаний.

Дорога шла вдоль пересохшего ручья. Долина, где располагалось Золотое была самой маленькой, что Хол только видел. Здесь будто бы собралось всё самое худшее, что можно было собрать в одном месте. Погода севера, но без богатств. Река была одна, да и та пересохла, когда в долине выше произошёл обвал. Золото, на которое так рассчитывали поселенцы, шедшие на север за сокровищами не нашлось, а вместо него оказалось железо, мало и очень плохое. А ещё городок стоял почти у самой границы, пусть ей и были горы.

От моста через пересохшую реку остался лишь прогнивший деревянный мост, да и то его так можно было назвать с большой натяжкой. Три длинные и широкие доски, одну из которых утащил кто-то из жителей. Холстейн, превозмогая боль во всём теле всё же соизволил плюнуть на прощание с Золотым. Здесь отродясь не было ничего хорошего, а потом стало только хуже.

- Попрощайся. - Велел Хол рабу. И кивнул туда, куда плюнул. - Этой дыры мы больше не увидим.

Похмелье, накинувшееся так внезапно, столь же быстро стало проходить. Тоноак поклонился дороге и больше не оборачивался. Одарил Холстейна ещё одним странным взглядом, и молча пошёл за ним следом. "Ненавидит", подумал наёмник. И было за что - Хол забрал его из объятий сестры, и теперь раб остался один, да ещё и никогда больше её не увидит.

- Ну-ка, что тут у нас? - Потянул джинн за нос. - Неужели нам нравится смотреть на страдания других? А ты не так безнадёжен, как я раньше думал. Пожалуй, перестану щипать. Заслужил. Мне понравилось, как ты с ним обошёлся. Достойно моего повелителя, воистину достойно!

Хол закрыл глаза, чтобы приглушить растущую боль.

- Он раб. Когда его продавали, он молчал. Я не обязан читать чужие мысли, как не обязан и с ними считаться.

- Конечно, конечно! Об этом я и говорил. Рабы смирились со своей участью - так чего их, слабаков, жалеть? Они довольны унижением, а мы рады им его принести. Да, Хол? Ты ведь думаешь именно так?

Не прошло и полдня, а джинн уже приносил невыносимые муки.

- И как тебя твои прошлые хозяева терпели?

- А они не терпели. - Ответил джинн. - Загадали сразу желание, чего и тебе желаю.

- Я собираюсь убить тебя. Вот моё желание.

Сотканный из сизого дыма появился появился чёрный клинок.

- Этим, - джинн кивнул на оружие, - меня можно убить. Если таково твоё желание, хозяин, то вот она, моя смерть.

Вдруг боль отступила. Ни похмелье, ни чёртовы когти его больше не терзали. Джинн слез с него, и направив меч себе в живот был готов услышать волю его волю, незамутнённую никакими муками и пытками.

"И что... так просто?", спросил себя Хол.

- Ты точно погибнешь. Какое бы не лежало проклятие на этом клинке, тебе уже не увидеть его действие.

- Он чист, как слеза ребёнка. Клянусь всеми богами. - Пообещал джинн. - Проклятья нет, ибо меня может убить лишь чистое оружие.

- Так в чём же подвох? - Терялся в догадках Хол.

- А ты знаешь, что я есть? - Ответил вопросом на вопрос джинн. Он брал верх, и пользовался своим достижением нагло, даже чересчур. Покорность испарилась, вернулось ехидство. - Стоны сотен тысяч проклятых на смерть, плач жён и матерей, скорбь отцов и дедов, рёв пламени, воплощение чумы и лютый голод. Я есть смерть и боль, которых заставили исполнять желания людей. Что же произойдёт, если сильная воля, что словно цепями сдерживала меня единым, исчезнет, перерубленная этим клинком? Куда уйдут заточённые во мне силы тьмы? Ты умрёшь, человек. Все, кого ты знал, умрут в страшных муках. Эта страна умрёт, вымрут её соседи. Вот что случится, если ты уничтожишь волю тех, кто пленил меня.

Хол засмеялся. Так громко, что даже Тоноак застыл на месте, без сомнений считая своего хозяина сумасшедшим.

- Ты ужасно боишься умереть, джинн. Держу пари, если я буду держать лампу в одной руке, а молоток в другой, ты будешь умолять меня этого не делать. Так ведь, джинн?

Но джинн промолчал. Чёрный клинок растворился в тумане, и как только это произошло боль вернулась, и сильнее чем прежде.

- Почему ты убрал клинок?

- Хозяин не собирается меня убивать. - Ответил джинн. - У него не хватает духу проверить мои слова.

- Я иду к гадалке. - Качнул головой наёмник. - Говорят, в Белопади живёт ведьма. С её помощью мы и проверим, лжёшь ты или нет.

Постепенно Хол вновь привыкал к боли. Джинн, как бы это не было удивительно, сдержал слово - больше он не щипал. Теперь он выкручивал, резал когтями и пытался откусить. Однажды даже пошла кровь, хоть и не было раны.

А затем чёрт стал пытать по-настоящему. Холстейн теперь понял, что именно свело Первака с ума. Джинн рвал кожу и мясо и запускал лапы в раны, чтобы ломать и тянуть внутри всё, до чего только мог дотянуться.

Наёмник сжался в седле. Боль поглотила всё.

- И как тебя прошлые хозяева терпели? - Ухмыльнулся Хол.

- А они и не терпели. - Повторил Джинн. - Загадали желание и были свободны.

- Мы это уже проходили.

- И будем проходить ещё, пока не скажешь мне, чего ты хочешь.

Дорога всё шла и шла. "Если в Белопади не окажется ведьмы, я прокляну весь чёртов город", думал Хол к своему удивлению. Это всего лишь пытки - почему же они имеют такое сильное воздействие на него? Но эти переживания были напрасны. Гадалка там была, он сам её видел.

Через какое-то время джинну наскучило просто мучить хозяина и захотелось ещё и поговорить. Это тоже была пытка, только направленная не на тело, а на разум. Первака он таким образом сломил быстро, всего за неделю, объяснил джинн, а Хол, если будет особенно сильно сопротивляться выдержит целый месяц.

- Один из моих бывших хозяев был очень, очень раздосадован смертью друга. Ради него он залез в катакомбы и обустроил там своё жильё, всю свою жизнь посвятив изучению мёртвых. Однажды он пошёл набрать воды к ручью и нашёл лампу - мою лампу! - и принёс её вниз, чтобы загадать желание. Человек был умён и хитёр, он был уверен в этом. Он спросил у меня знаний, которые бы помогли ему вернуть его друга назад. И я как честный джинн принёс ему книгу.

- Слабовато для тебя, джинн. Принёс ему книгу, в которой не было ничего полезного. - Ухмыльнулся Хол. - Почему ты не убил человека?

- Молчи и слушай, Холстейн. - Спокойно продолжил чёрт. - Книга была настоящей - как чёрный клинок, только книга. В ней было написано всё, что нужно, чтобы воскрешать мёртвых. Что же я сделал, было куда более хитро, чем ты себе можешь представить. В одном месте были затёрты несколько слов - и потому мне как честному джинну пришлось вписать туда их обратно. Человек, что был хитрецом и умником, решил, будто я решил испортить книгу специально, будто я захотел, чтобы что-то пошло не так...

- А он был не прав?

- Прав, конечно прав. - Кивнул джинн головой сотканной из тумана. - Но я - честный джинн, мне нельзя не исполнять желаний. Суть желания есть мой единственный закон, его нельзя изменять. А вот трактовка, несущественные мелочи могут меняться. Как заплатка на книге. Я дал человеку истинные знания, а он же, имея представления о моей природе, решил, что я пошёл против своей природы ради обмана. И человек поплатился за недоверие, столь присущее человеческой природе - одна ошибка, и его друг, о воскрешении которого человек мечтал, стал монстром. Собранный из кусков трупов с кладбищ, с катакомб и даже из простых людей убитых на улицах, он был действительно его другом. Но боль была нестерпимой - и друг отплатил человеку за неё сполна. Человек умер в жутких муках, а его безумный друг был обречён скитаться по катакомбам целую вечность. Пока не пришли люди с поверхности, что искали мою книгу - и меня. Бедного и несчастного монстра они попытались убить, но не смогли. Подожгли, отрубили конечности, располосовали, закололи - а он остался жить. И он жив и поныне. Одна голова, без глаз, без языка и ушей, без кожи, лежит глубоко под землёй и страдает от своего безумия, не в силах ни умереть, ни утолить жажду мести.

И, выдержав паузу, джинн добавил:

- Разве не прекрасно я разделался с этим человеком? Какой прекрасный я преподал ему урок!

- А где теперь эта книга? - Проигнорировал вопрос Хол и задал тот, что был ему более интересен.

- О, а это уже про другого моего хозяина. Даже про двух. - Сверкнул клыками джинн. - Один хотел всё знать и стал книгой из плоти и крови, а второй желал сжечь всех еретиков, уничтожить любую другую веру и по совместительству жаждал стереть любое упоминание о магии. Если вкратце - первый до сих пор книга, которая пылится в какой-то запретной библиотеке, а второй начал борьбу с еретиками с себя - сам себя привязал к столбу, сам подкинул дровишек и сам себя сжёг. Красота!

Хол попытался представить, как это произошло, но не смог.

- Он пожелал себе новое тело, взамен своему дряблому и старому. Он хотел вершить суд, но не мог ни физически, ни духовно. Я дал ему тело, а старое он сам похоронил. Книга, из которой были почерпнуты эти знания отправилась в архивы инквизиции - потому что инквизитор боялся, что ему понадобится что-то ещё в его борьбе с ересью.

- Почему же он сжёг себя? - Не понял Хол.

- Однажды он сжёг какого-то старика, а тот оказался им самим. - Ответил джинн. - И оба умерли, объятые пламенем.

- С какой это стати?

- Потому что никто не говорил о переселении в новое тело. Лишь о том, чтобы получить новое. Но вернёмся к тому, о чём я говорил. А говорил я о том, что перехитрить джинна нельзя - вы, люди, перехитрите самих себя. Ибо я есть ваше отражение. Так что даже не пытайся, Хол.

Боль, о которой наёмник уже успел подзабыть, вдруг напомнила о себе. А вместе с ней спал и туман, сквозь который наконец-то проник звук снаружи. Это был голос - Тоноак, раб, стоял перед давно остановившимся конём, гладил его по плоской морде и спрашивал что-то обеспокоенно.

- Вы и вправду их убили?

- Что ты слышал? Что я сказал? - Спросил Хол и тут же поморщился от звона в ушах.

Раб замер в нерешительности. Наёмнику захотелось засмеяться - настолько превратно был понят его вопрос. Джинн, должно быть, умеет разговаривать губами Хола. Он хотел спросить только это.

- Тебе ничего не угрожает. Я никого из них не убивал. - Сказал он тише. - А теперь - что ты слышал?

- Вы сказали, что убили пятерых братьев. Вы даже сказали их имена и...

- ...да, я никого из них не убивал. - Прервал раба он. И мысленно проклял джинна, что тот управляет его телом.

Чуть погодя они вновь двинулись в путь. Выход из Золотой долины был совсем близко - а за ней находилась долина ещё большая, такая что не увидишь заснеженных пиков другой стороны, если стоишь у подножий гор.

Хол позвал раба и показал пальцем в небо. Вернее, туда, где за облаками едва-едва виднеются пики гор. Наёмник вспомнил, что Тоноак никогда не выходил из Золотого, да и, похоже, не покидал дом хозяина вовсе. Да, раб был иностранцем и по пути в городок должен был увидеть многое - но два года, проведённые в одном месте, неплохо стирают воспоминания.

- Великая долина. - Произнёс он тихо, но величественно. - Будь уверен - на другой стороне тоже горы.

И Хол не прогадал - раб как завороженный смотрел наверх, на стену гор, из которой он и наёмник выходили, но не мог найти другую стену. Конечно, Тоноак живя в Золотом слышал об этом. Его народ жил у самых подножий гор, которые были скорее холмами, там, где они переходили в плоские джунгли и бесконечные болота. Долины, где жил раб до того, как его продали, были мелкими и не сильно отличались от Золотой по размеру. Увидев Великую, он вдруг понял, почему её так назвали.

Дорога следовала вдоль пересохшего ручья и упиралась ещё в живой, а затем сворачивала вместе с ним вниз. Он тянулся от гор дальше и дальше в центр долины, сливаясь с другими ручейками в полноводные реки. Холстейн не знал названий этих вод. Лишь только самой большой реки, в которую впадал этот ручей - Змея, названная так за свои изгибы. Здесь сама долина опускалась вниз, и река, в любом другом месте Великой долины превратившаяся бы в озеро, здесь лишь извивалась.

Белопадь стояла между двух её изгибов, отгороженная от воды громадной плотиной. Мосты, каменные и деревянные были повсюду - чтобы сократить путь караванам и торговцы не обходили повороты реки у самых гор. Бояре облюбовали город, бывший когда-то сборищем домиков в каменоломне, и отстроили в нём настоящие дворцы, чтобы торговым людям было где отдохнуть по пути на восток. А вместе с ними пришёл и образованный люд, чтобы создать крепкую плотину и обновить потрёпанные корабли.

Речной флот остался здесь ещё со времён каменоломен. Тогда благодаря нему на берегах Змеи построили множество новых городов и мостов, а жителей края стали звать мостовыми людьми. Сейчас же лодки сменили грузы с камня на другие товары, а Белопадь стала настоящим морским портом, который, правда, стоял на реке. Точнее, прямо под ней.

"Если и начинать путь," думал Хол, "то только с Белопади". Отсюда можно было добраться в любую часть страны, купить любой товар, узнать любую сплетню. И, что самое важное, здесь сидела так необходимая ему гадалка.

-- Крепость Гиблолёса

Лето началось паршиво, а заканчивалось ужасно. И невыносимая жара была здесь совсем не при чём. Жрец Керил из храма при дворе любил повторять умирающему княжескому сыну, что солнца его любят и, ежели он умрёт этим летом заберут его с собою. "Бояться не надо," говорил он, подёргивая бородой, "Благословенны те, кто умрёт под ними. За стол с Красным Красом и братьями его отправится без суда". Это облегчало терзания подкошенного болезнью старика - ненамного, но облегчало.

Настас долго размышлял у постели отца над тем, почему же он так боялся суда. Явно не из-за того, что детей своей смертью оставит без наследства - Настас Старший никогда об их правах особо не заботился. Младший сын младшего сына, каким-то чудом едва не ставший князем сам. Но, видимо, не судьба ему править - врач подальше от чужих глаз сказал его жене и детям, что жить старику осталось всего пару дней, может, неделю, если боги будут особенно немилосердны.

Не могла это быть вина за детей, решил Настас и потерялся в догадках. Подсказку подкинул Керил - оказалось, храм, на которой отец исправно отчислял немаленькие суммы так и не был построен за десять лет. Все деньги, что остались у Настаса Старшего от его отца, Спаса, тот спустил сначала на девок, затем на игры, а под конец жизни, когда княжий сын вдруг стал до ужаса набожен - на храм. Троим детям, Бишеславе, Настасу и Руслану ничего не осталось, кроме долгов и разваленной временем крепости.

Впрочем, и её скоро - как только троица лишится ещё и наследства, так и дядя Влас больше не сможет назначать их, изгоев, своими тивунами малого владения в Гиблолёсе. Они перестанут быть Красичами - а, значит, более не имеют никаких прав править. Крестьяне и мещане могут быть тивунами, ставленниками князя, а вот изгои из княжеских семей - никогда.

Настас в ярости сжимал кулаки каждый раз, когда думал об этом. Сидел у постели умирающего отца, смотрел ему в лицо и люто ненавидел его, Красичей, их законы и весь мир. Он, человек благородных кровей всего-то через два дня (или неделю, если боги благосклонны) станет человеком званием ниже крестьян и мещан. Сестрица очень любила шутить по этому поводу. Она, сама успевшая хлебнуть горя смеялась над собой и надо всеми, кому было тяжело.

По спине у него бежали мурашки каждый раз, когда Биша встречалась ему в коридорах и улыбалась. Её забавляло, что отец скоро умрёт и оставит своих детей без наследства. В Настасе это будило гнев - а ей было смешно, словно новые и новые лишения и бесчестье ей только в радость. А, может, она веселилась над ним, над его переживаниями и бесплодными метаниями в ожидании неминуемой развязки. Он не мог сделать ничего, абсолютно, ровным счётом ничего. У него не было власти над жизнью и смертью, и он не мог приписать отцу ещё пару лет жизни.

Бишеслава не забывала ему об этом напоминать. "Наслаждайся. Это как с солнцами - жрецы всегда говорят, что чем жарче, чем больше светила нас любят. Так и с отцом - чем нам больнее, тем заметнее нам его любовь". Настас бы предпочёл, чтобы ему об этом не напоминали, но сестрица не слушала, убегала и смеялась над своими словами. Все его думы и так были забиты одними лишь этими мыслями, а она только добавляла юноше страданий.

У него создавалось впечатление, что сестра не могла вытерпеть вида умирающего. Обычно она была спокойнее и менее цинична, а сейчас бегала по комнатам и отпускала едкие комментарии всем, кто только попадался ей под руку. Чернь просто выла, а Руслан ходил и озирался.

Раз в полчаса или час сестрица неизменно заходила посмотреть на отца. В последний раз к удивлению Настаса и Керила она спросила: "когда он уже сдохнет? Мне надоело ждать". Бишеславу выпроводили и заперли в комнате к счастью слуг, а её братьям пришлось долго успокаивать отца. "Она не это имела в виду", добро говорил Руслан дрожащим голосом. "Ты же знаешь, она с головой не дружит. Она любит тебя не меньше нашего, просто... ей не достаёт слов". И словно бы в ответ ему раздался крик - сестра орала о том, что даже в самом конце отец её не простил.

Умирающего бросило в слёзы. Но Настас знал, что отец бы не изменился всего от одной фразы. Причина для слёз стала ясна очень скоро - как только Керил дал ему воды от боли и начал произносить молитвы. Отец изгибался дугой, хватал ртом воздух и стучал зубами, жадно глотая каждую каплю белёсой жидкости. Его вскоре сморил сон.

Руслан вытер слёзы и себе, и тихонечко отцу, вызвался заткнуть сестрице рот. Поднимись к ней в комнату старший брат, а не мягкий младший сестрица бы не отделалась и парой синяков. Но Настас не хотел бить её в этот день. Только не сегодня. И вообще, Руслан умел неплохо её убеждать - после разговоров между ними слёз не видели ни у кого из них.

Только когда Керил закончил последний куплет "о здравии", когда отец наконец-то мирно спал, Настас сумел уйти. В голове он всё время прокручивал несколько вещей, раз за разом вновь и вновь - как останется без наследства, как уйдёт в изгои благодаря и что до конца своих дней придётся сожалеть о том, кем родился. Пока Спас судорожно хватался за его руку, эти мысли приходили сами собой, думались в голове и возвращались вновь каждый раз, как только Настас ловил на себе мутный взгляд умирающего. "А знаешь ли ты," - так и подмывало его сказать, - "что с нами, твоими детьми, будет?"

Но Настас был слишком хорошо воспитан, чтобы это произнести. Такое в духе сестрицы, а ему не идёт. Порой он мечтал быть сумасшедшим и говорить только то, что думает. "Одним лишь тем можно не носить масок, чья маска была разбита вдребезги и её осколки впиваются в лицо. Не недооценивай человеческого милосердия, братец - не будь у меня шрамов, я бы давно стала храмовой шлюхой за свои слова. Лишь когда я натерпелась от жизни, мне стало дозволено говорить странные вещи. Ведь я сумасшедшая - что с меня взять?" А затем она видела паука, пеленающего муху, хваталась за живот и бежала в уборную.

Воистину, только безумцам можно.

Настас гулял по крепости, и ноги никак не желали останавливаться. В порыве ностальгии он прошёлся везде, где проходило его детство. Гиблолёс считался ничейной землёй, где Красичи всех родов встречались в мире. Гостей всегда было не счесть, а дядья и тёти часто оставляли своих отпрысков в крепости на несколько месяцев. Для них всегда были готовы комнаты - часто Бише, Настасу и Руслану приходилось делить одну маленькую каморку, лишь бы было где разместить всех родственников.

А у той статуи с отломанной рукой он расквасил нос Сопле, сыну брата царя. Сам напросился - говорил про изгоев и смеялся Настасу в лицо. Высокородный думал, что лучше него, что его происхождение не от боковых ветвей что-то значит, что младшие и руки не поднимут на старших и их можно задирать так, как это делал его отец. Настас показал ему, насколько же он был не прав. Сестрица любила напоминать об этом больше всего - зазнайка пожаловался Спасу, а Спас отправил Настаса вместе с Бишей и Русланом в каморку и запер там на пару дней, считая ниже своего достоинства разбираться в детских ссорах. Сопля тогда их выпустил - попросил их отца дать пленникам свободу.

Настас прекрасно помнил и то, что произошло дальше. По своей воле он попросил прощения у Сопли и твёрдо решил называть его с тех пор только по имени - Тефан, а Сопля, увидев, что на свободе все трое вновь побежал жаловаться - чтобы закрыли только Настаса. Бишеслава клялась, что их выпустили из-за неё. Мол, Сопле очень она приглянулась. Прежде чем Настаса закрыли ещё раз, он вновь нанёс визит дорогому гостю и его носу под той же самой статуей.

Видимо, Сопля всё же был прав, и Настасу было суждено стать изгоем. Отец при смерти, а никто впереди него по очереди умирать быстрее него не собирается. Да и как одна смерть изменит неизбежное? Как минимум десяток человек должен был расстаться с жизнью, чтобы Спас унаследовал Сотое Владение, меньшее, чем даже Гиблолёс, придаток Чернополя.

Воспоминаний было множество и плохих, и хороших. Последнее из них, безусловно, было одним из лучших. И во всех из них отец был сволочью - страшной, лютой сволочью, которой чужие дети были дороже своих.

Чернь думала точно так же. По умирающему не скорбел никто из них, кроме разве что молоденькой и излишне чувствительной служанки. Бишеслава исправила это недоразумение - "поговорила" с ними всеми по очереди с глазу на глаз. Крепость тут же погрязла в ту атмосферу уныния и тоски, что царила и поныне. А у светленькой и миленькой служанки после этого никогда не останавливались слёзы.

Интересно, почему?

Ноги сами собой принесли его к покоям сестрицы. Изнутри доносились голоса - Руслан и Биша что-то тихо обсуждали за закрытой дверью. Без сомнений, об отце. О ком же ещё в данный час, если не о нём? Голос Бишеславы дрожал будто бы от страха.

Когда Настас пришёл, оба замолчали. Всегда они так - у неё и у него были разговоры, не предназначавшиеся для ушей брата. Но он никогда не обижался. В конце концов разве обязаны они докладывать ему обо всём, что делают? Отец думал так, и Настас его ненавидел. Так же и они бы ненавидели своего брата, суйся он в каждое их дело.

- Видел Ирку, братец? - Первой отреагировала Бишеслава. - Ту молоденькую, что отец привёл перед болезнью?

Настас кивнул, припоминая, что служанку звали Иркой.

- Так вот. Отца она любит. - Ухмыльнулась сестрица. - Слышала на кухне слух от Белки-кухарки, что он жениться Ирке обещал. Мачеха она наша несостоявшаяся, значит. Понимаете, братцы? Едва-едва наша дружная семья не пополнилась ещё как минимум одним членом.

Спас никогда не был женат и вряд ли хотел стать на старости лет. У каждого из троих разные матери. Каждый был внебрачным ребёнком, которого отец по какой-то причине решил назвать своим. Матерей они не знали - те пропадали неизвестно куда сразу после родов и никогда не возвращались.

Чем больше думал об этом Настас, тем больше его это бесило. Никогда Спас не надеялся, что станет полноценным Красичем, что сможет править и что-то унаследует. Зачем же тогда он признал их троих, кроме как ради смеха? Это же так весело - знать, что твои дети станут изгоями. Это в его духе. Даже из могилы он собирался достать своих сыновей и дочь и цапнуть за больное место.

- Отец любит нас. - Улыбнувшись, произнесла Бишеслава. - Так сильно, что теперь мы знаем, кем были наши матери.

Трое сильно отличались друг от друга. Биша была чернявой с глазами цвета моря. Чернь поговаривала, что мать её была издалека, либо с озёр, либо из приморского города. Но они лгали, чтобы тогда ещё маленькой девочке не было грустно. Белка-кухарка однажды проговорилась Настасу, что мать Бишеславы пришла со Змеи и туда же ушла.

Сам Настас, как говорили ему в детстве, был чистокровным Красичем. Внешне он и впрямь походил на изображения Краса в храмах - светлые, почти жёлтые волосы, веснушчатые нос и щёки и карие глаза, весь словно облюбованный солнцем. "Достойно наследника", - говорил отец, - "Кровь Краса без всяких примесей". Но парень нашёл однажды доказательства, что произошёл от лешей. Гиблолёс просто кишел этими дикарями, должно быть, одна из них попалась в отцовы сети.

А Руслан, самый младший из них (бывший бы таким ненадолго, не подхвати отец плотоедь), был маленьким и щуплым, с жидкими почти белыми волосами и серыми глазами. В отличие от брата и сестры, унаследовавших носы и лоб от отца, младший был, как говорили слуги, вылитая мама. Его происхождение выяснила уже Бишеслава, а потому Настас всегда сомневался, правда ли это. Будто бы она пришла с гор, целая царевна одного из варварских царей. И отец якобы любил её настолько, что хотел жениться. Не вышло - плотоедь её съела быстрее.

"А теперь добралась и до него", - про себя усмехнулся Настас. Как бы там ни было, Спасу и впрямь младший сын был милее старших детей. Биша этому в детстве так завидовала, что частенько лупила братца и отправлялась сидеть в чулане вместе с другим братцем, нагрубившим гостям или же попытавшимся своровать сладостей с кухни.

- Он умрёт через неделю. - Произнёс Настас. - Ты же это спрашивала, верно? Неделя. Керил так сказал. Если не случится чуда, к двоице отца не станет.

- Чуда? Настас, плотоедь пожирает его заживо. - С непониманием взглянул на брата Руслан. - Это ужасная боль. Он без дури даже заснуть не может, а она работает всё хуже и хуже. Целые ложки в еду подсыпаю, а эффект слабеет. Скоро в его похлёбке будет больше дури, чем воды.

- Из-за этого на тебя жрец косо смотрит? - Догадалась Биша. Керил и впрямь глядел на Руслана странно в последнее время, как, впрочем, и на Настаса. То ли боялся, то ли хотел о чём-то спросить, но не находил подходящего момента.

- Нет, это... другое. Отец хотел завещать всё Красу, даже своё тело хотел отдать на сожжение. Керил под одеждой бумаги носит, но никак не может заставить отца подписать их. Настас его отпугивает, а я... ну, я говорю ему повременить.

Младший брат даже не понял, чем рассердил старшего. Разъярённый взгляд его буравил Руслана насквозь.

- Керил один с отцом.

- Он не проснётся. - Принялся успокаивать Настаса он. - Сегодня в село приходила бродячая ведьма, я купил у неё настойку. Отец должен спать всю ночь напролёт. Да и вообще, ты...

- Почему ты ничего об этом не сказал?! - Закричал Настас, схватив брата за грудки. - Он ведь может, папаша наш, всё храму завещать! Хочешь податься в изгои совсем без гроша в кармане?

- Эй, братец! - Вмешалась Бишеслава. - Успокойся, не кричи. Руслан же сказал, что не проснётся. Да, может быть, и стоило тебе всё объяснить раньше. Не посчитал он это нужным - он сам бы со всем разобрался. Зачем тебя лишний раз тревожить? Вы же братья, братцы, так что доверяйте друг другу!

Глядя на неё, её лицо и неожиданно разумную улыбку, Настас будто бы перегорел. Он отполз в свой угол комнаты и замер, обдумывая целый шторм из мыслей.

Первым заговорил Руслан.

- Неделя. Это точно?

- Доверяешь Керилу? - Пожал плечами Настас. - Чернь его кличет Мясником за то, что его больные всегда вопят и умирают. Каждый - в страшных муках.

- Немного напоминает отца. Вам так не кажется? - Усмехнулся младший брат.

- Потому они и сдружились. "Солнце вас любит", как же.

Биша скрестила руки на груди.

- Нам нужно, чтобы отец прожил несколько месяцев. Нельзя ему отрубить руки и ноги и скормить ему же? Если ему не нужно будет их питать, он точно дольше проживёт. А если ещё и съест свою плоть, то точно наберётся сил.

"И вот она вернулась", - вздохнул про себя Настас. Безумие не полностью поглотило её и чередовалось с умными мыслями. Это пришло из детства, когда она мечтала о чём-то недоступном, но не плошала и на грешной земле.

- Можно уточнить у ведьмы. - Сказал он. - Уж ей-то это известно наверняка. А то ещё отрубим ему руку, а он и умрёт от боли. Неудобно выйдет.

- Я же хотела, чтобы он прожил дольше! - Нахмурилась Биша. - Если не выйдет, это не моя вина, а его, что он не может терпеть боли.

Руслан смотрел на них как громом поражённый. Ему очень не нравилось, что они так шутили. Вернее, шутил один Настас - Бишеслава была серьёзна, чем и пугала младшего брата.

- Что знает твоя бродячая ведьма?

- В смысле? - Не понял вопроса Руслан. - Я не знаю.

- Думаю вот, спрашивал ли ты у неё как вылечить плотоедь?

- Нет. Её нельзя вылечить.

- Вот-вот. А вдруг ведьма может? Надо наведаться к ней сегодня ночью и всё вызнать. - Улыбнулся Настас.

С минуту Руслан непонимающе глядел на брата.

Нет, он не был глупым. Безусловно, его с таким можно было спутать, но то, что на первый взгляд казалось тупостью было лишь длинными немыми вопросами. Руслан смотрел на собеседника и спрашивал без слов: "ты в своём уме?"

- ...ты хочешь купить у неё яда. - Произнёс он.

- Мы хотим, чтобы он дольше жил. Яды же, напротив, жизнь укорачивают.

- Каждое лекарство - яд. - Неожиданно вступилась за младшего брата Биша. - Керил так говорит. Да и если подумать, отрубание конечности обычно ведёт к смерти, то есть это яд, который, однако, есть и лекарство.

- Сначала спросим у ведьмы, сестрица. Сдаётся мне, никогда прежде потеря рук и ног никого не спасала.

- Мы будем первыми. - И, подумав, поправилась: - Я буду первой. Мне уже не терпится испытать.

- Вы же шутите, верно? - Подал голос Руслан. - Скажите, что я сплю.

- Не шутим. Сестрица не умеет шутить. - Ответил Настас. - А тебе, братец, нечего волноваться. Повторю, что я хочу, чтобы отец жил дольше, а не убить его.

- А стоило бы. - Неожиданно сказал младший брат. - Плотоедь убивает болью. Задушить его подушкой было бы милосердно.

Биша и Настас переглянулись.

- Нельзя. - Отрезала сестрица. - Нас бросят в темницу.

- Если сунешься к нему с пилой, тоже бросят.

- Нет. Я ведь его буду спасать, а не убивать.

"Как жаль, что она серьёзно", - подумал Настас. Они с ней неплохо ладили, пока она не сошла с ума.

- Я пойду к ней сегодня ночью. - Заключил он. - Прикройте меня, если что. И прогоните уже, наконец, Керила.

- Это неправильно. - Запротестовал Руслан. - Его время пришло. Ему уже пора умирать.

- Это мы решим, когда он умрёт. Отец нам должен, очень много должен за все те годы унижений. Разве ты хочешь, братец, просить милостыню или возделывать поле? Может, хочешь продать свой меч? О, постой, но у тебя же не будет меча - он отцов. А для поля ты слишком высокого рода. Так что, милостыни хочешь? В храм пойдёшь подносить жрецам благовония?

- Его не возьмут. Он же будет изгоем. - Задумалась Биша. - Впрочем, можно пойти на Запад. Конным лордам наплевать на законы Краса.

- Да, это вариант. - Согласился Настас. - Только мечей у нас не будет, они отцовы.

- Я говорила про храмы. Руслана возьмут в служки какого-нибудь пернатого жреца или в поджигатели.

- В любом случае, Руслан, - повернулся к нему старший брат, - нам троим будет плохо.

- Это не повод делать такое с отцом.

- Ему придётся потерпеть месяц или два, пока не сдохнет кто-нибудь из Красичей. А нам, если он этого не сделает, придётся терпеть всю жизнь. Если, конечно, мы не умрём.

- Просто не вмешивай его в это дело. - Посоветовала Бишеслава. - Когда человек чего-то не видит, он склонен считать, что этого не существует. Так пусть Руслан и думает, что мы с отцом ничего не делали. Уверена, совесть братца протестовать не будет.

Руслан взглянул на сестрицу и чуть погодя молча кивнул.

- Вот и славно. - Подбодрила его она. - А ты, Настас, торопись. Возьми с собой побольше денег: я слышала, ведьмины травки бывают очень дорогими.

- Ты её видел. - Обернулся он к Руслану. - Кто она? Откуда? Сделает ли то, что мы у неё попросим?

Младший брат замялся.

- Ей деньги были не интересны. Она взяла едой за настойку. Когда я с ней говорил о том, как заставить отца дольше жить, её это ничуть не смутило и она предложила какие-то грибы.

- Грибы?

- Да. От жара. - Сказал Руслан. - Или что-то вроде. Сам спроси, она расскажет. В общем, я бы ей доверял.

- А кому бы ты не доверял? - Осведомился Настас.

- Отцу. Ведьма... скажем так, очень голодная. Если поселить её на кухне, сделает всё, что только попросим.

Биша фыркнула.

- Не смейся. Её выгнали из леса, и она пришла сюда просить крова и пищи. Мы здесь хозяева, потому она будет нам служить. Так она сказала.

"Ненадолго мы ещё здесь".

- Почему нет? - Пожал Руслан плечами. - Ей всё равно что мы есть, что нас нет. Придёт другой тивун, она и ему будет служить. Не будь таким подозрительным, братец. Я ж вернулся с настойкой без проблем - почему не вернёшься ты с грибами?

***

Под покровом ночи Настас выбрался из крепости. Никто и не обратил внимания - стража часто выпускала его наружу и запускала внутрь в тёмное время суток. Каждый из них получил по монетке, чтобы они, как и всегда, делали вид, что молчали. Недавно он узнал, что отец знал о всех его походах в посёлок, стража докладывала обо всём. Но сейчас это не имело значения - Спас крепко спит, да даже если бы и проснулся не догадался за чем пошёл его сын.

Как и слугам, посёлку была безразлична смерть своего повелителя. Может быть всему виной была хмурая ночь, но Настас чувствовал, что всё в Гиблолёсе осталось точно таким же, как и пять, и десять, и пятнадцать лет назад. Ничего не менялось в праздники, ничего не менялось в будни, ничего не менялось в дни скорби. И люди здесь были такими же безразличными ко всему. Однажды поставленная отцом плита в центре городка через год заросла мхом и травой и осталась такой и по сей день, всего за пять лет став едва ли не древнее самой крепости, о которой упоминали ещё люди, жившие до Краса.

Ведьма разбила свой шатёр на отшибе за разрушенным каменным домом. Гостям всегда указывали пальцем на это место - здесь никто не жил уже пару столетий, и никого здесь потревожить не удалось бы даже если очень захотеть.

Шатёр был выкрашен всеми цветами радуги. Полосы всевозможных цветов опоясывали круглую конструкцию и напоминали о цирке, когда-то приезжавшем в Гиблолёс. "Странно", - подумал Настас, - "у леших ведь красок нет".

Внутри пахло единственным лесом, что он знал - тем самым непередаваемым запахом гниения и застоя, пронизывавших весь Гиблолёс от корней до листьев. Сбоку висели маленькие высушенные черепа вперемешку с чесноком, а прямо под потолком - колесо с воткнутыми в трещины кривыми свечами. Ведьма же спала в дальнем углу, укрытая зелёным мехом.

Стоило только Настасу войти, как глаза её открылись и она вскочила на ноги. Ей только не хватало прокричать "кто потревожил мой покой?", как делали злодеи в сказках, чтобы Настас принял ведьму за одну из них.

- Умеешь ли ты лечить от плотоеди, женщина? - Сказал он. Хотя и сомневался насчёт "женщина" - она была так обезображена лесом, что в ней едва угадывались не то что женские, человеческие черты.

- Никто не может. - Откликнулась она, глядя одним большим зелёным глазом. Казалось, что он вот-вот то ли лопнет, то ли вытечет из глазницы. Второй же глаз зарос волосами. - Ты же княжич, верно? Ты пахнешь как твой брат. Почему тебя выпустили ночью?

Только сейчас Настас заметил, что ноздри её мелко и быстро поднимались и опускались.

- Крепость мне не тюрьма. Я свободный человек.

- Пока ещё. - Сказала она. - Вашему отцу я могу только облегчить боль.

- Это поможет удержать его в мире живых?

- Сомневаюсь. Плотоедь бурлит огнём в крови и растворяет мясо и кожу. От того, что он перестанет её чувствовать болезнь не уйдёт.

- А от чего же уйдёт? - Настас поискал глазами куда бы сесть и нашёл табурет.

- Ни от чего, я же сказала. - Моргнула женщина единственным глазом. - Плотоедь можно приостановить, но победить - никогда.

Настаса заинтересовало слово "приостановить".

- Заморозить. Огонь побеждают холодом.

- Заснувшие во льдах люди больше не просыпаются.

- Мы говорим о другом сне, юный господин. - Её рука извлекла из складок одежды какой-то жёлтый гриб размером с палец. - С ним замёрзшие проснутся.

Ведьма покорно отдала Настасу гриб, чтобы он повертел его в руках. Даже понюхал - отчётливо пахло Гиблолёсом и ещё чем-то ядрёным. Никогда раньше Настас его не видел, но угадать, где ведьма нашла этот неизвестный гриб ему было не сложно.

- И что мне с ним делать? - Спросил он.

- Не вам, а мне. - Улыбнулась она волосатой половиной лица. - И замораживать мне. Ваш брат потому и отказался, что пришлось бы пустить меня в крепость. Сказал, что жрец не потерпит меня.

- Ты уверена, что это сработает? Если отца увидят мёртвым и обложенным льдом, то казнят тебя, меня и сожгут весь лес.

В ответ она вытащила другой гриб, перекрученный, рогатый и синего цвета.

- Видишь, какой холодный? Прямо лёд. Он погрузит в сон.

Настас посмотрел на гриб, другой и заглянул ей в глаз.

- Их нужно скормить отцу?

- Нет, господин. Их нужно приготовить.

- Почему не здесь? - Спросил Настас. - До крепости недалеко. Керил и вправду не будет рад, если тебя увидит.

- Я не против. Это ваш отец, не мой. Мне нужно на него посмотреть хотя бы раз, а то нас и взаправду казнят.

Он поскрежетал зубами, но всё же согласился. Глядя на уродливую рожу лесной ведьмы, на глаз, заросший волосами, на несколько горбов за спиной, даже уже согласившись на её условия Настас всё же не мог удержаться от вопроса, который уже был задан: "твои грибы сработают?"

- Есть люди, на которых они не подействуют. Ваш отец - камнежор?

Настас впервые о таком слышал.

- Тогда сработает.

Ведьма выпроводила его из шатра и принялась собирать какие-то вещи. Настойки, сказала она. Вынесла же уродица тяжеленный сундук и вручила его Настасу.

- Помогите старой женщине. - Сказала она и потрепала его за щёку.

Не будь его руки заняты, Настас бы ударил её. Ногой - слишком сурово, ведьма могла обидеться и уйти. А вот пощёчина была бы в самый раз. Впрочем, подобные мысли скоро прошли. Сундук был чертовски тяжёлым.

В полумраке лицо ведьмы, казалось, менялось каждое мгновение. Неверный свет Вершины, продирающийся из-за облаков оставлял на ней какие-то пятна, а не лежал ровно. В конце концов Настас разглядел причину этого - кожа лешей была покрыта буграми.

"Старуха?", - спросил он сам себя. У ведьмы не было морщин, только уродства. Она назвала себя старой женщиной, но выглядела лишь больной.

Стражникам он приплатил ещё по медяку и запретил впускать Керила.

- Отцов приказ. - Сказал он.

Ему подумалось, что стража сама догадается, что ведьма и сундук также являются частью приказа. Так и случилось - никто из бойцов не задавал вопросов, отворяя ворота.

- Я думала, вы пришли по своей воле. - Вдруг произнесла ведьма, когда Настас пыхтел, пытаясь поднять тяжеленный сундук вверх по лестнице. - Господин Спас разумно поступил, позвав меня. Я надеялась на это.

- Твой наниматель - я. Отец не имеет к этому никакого отношения.

Лешая странно скривилась.

- Вы соврали страже?.. - Удивилась она. - Разве они не ваши люди?

Настас не знал, что ей ответить. Промолчал.

Если бы они были его людьми, а не отцовы, стал бы он им приплачивать за молчание о своих вылазках? Нет, конечно. Настас был бы владельцем крепости, стража принесла бы клятвы ему, а не отцу. Закон стал бы подвластен Настасу, и стража как следствие не смела бы ослушаться не то, что приказов, даже просьбы его стали бы обладать силой закона.

- Нет, не мои. - Добавив про себя: "но когда-нибудь будут".

В отцовы покои ведьма вошла первой. Сразу направилась к нему, не обращая внимания на Бишеславу и Руслана, сидевших у его постели. Сестрица, едва завидев серо-чёрные лохмотья лешей и её лицо тут же пожалела о своём решении позвать её.

- Она же ведьма. - Широко раскрыв глаза заявила Биша братьям. - Вы не говорили, что она ведьма.

Настас был уверен, что упоминал об этом.

Сестрица испугалась ещё сильнее, когда увидела синий гриб. Её крик разбудил отца.

- Что вы орёте? - Спросил он, обернувшись на источник звука.

Его взгляд блуждал по лицам, но едва ли мог кого-либо опознать. В какой-то момент в поле его зрения попала лешая, и он тут же проснулся.

- Ты?.. - Расширил он глаза от ужаса пуще, чем Биша. - ТЫ?!

Ведьма впихнула ему в рот гриб и заткнула ладонью.

- Я.

Руслан бросился к лешей. Настас успел его остановить, схватив за руки.

- Меня зовут Марика. - Произнесла она, не отрывая взгляда от больного, выпучившего глаза. - Когда Спас был ещё мальчиком, я бывала здесь. - Объяснила ведьма братьям и сестре, почему их отец её узнал.

-- Красов

Город гудел, особенно его нижние кварталы. Страже приказали искать поджигателей, и она их искала настолько честно, насколько могла.

У Шинижа сменился напарник - ни на что не полезный жирдяй Камижн был повышен до старшего брата стражи, а на его место поставили другого, ещё хуже. "Лисья морда", так и хотелось сказать новичку. Звали брата Гладеж, а прозвали Гладким, что удивительно хорошо описывало его внешность. Круглое без намёка на бороду лицо с острым носом, прижатые к голове уши, хитрый взгляд постоянно прищуренных глаз, подчёркнутый тонкими брови - всё напоминало Шинижу о лисе.

С ним они шлялись по кварталам, наполненном отбросами, и заходили в каждую дверь. Часто попадались воры - их находили по перепачканным в золе лицам, одежде и рукам. После пожара бедняки из трущоб разбежались кто куда, и воры как стервятники налетели на оставленное без присмотра хозяйство. Воровать им особо было нечего - и тем хуже относился к ним Шиниж. Но нужны были поджигатели, и сволоте всё сходило с рук.

У Гладежа на них был нюх. Казалось, он знал в лицо каждого вора в округе. "Мы - рыцари ножа и топора. Воры нам родня", - отвечал напарник. И добавлял серьёзнее: "нам нужна ведьма. Её все ищут. Было бы глупо хватать людей за то, что они не совершали".

Шиниж не понимал этого. Воры были виновны в преступлении, но сейчас их брать было запрещено. Он бы с радостью пустил в ход кинжал чтобы наказать провинившихся, взял бы с них руку в уплату, но Гладеж говорил, что нельзя, и приводил в качестве причины какую-то ерунду про чужие преступления.

"Не обижай родню, Шиниж", - таков был ответ.

Вчерашняя жара перекочевала и в этот день. Очереди за водой стояли тут и там, а рядом крутились карманники. Они не попадались стражникам на глаза, но у Гладежа был нюх на воров. Пару раз напарники сработали простой трюк - один входил на очередную площадь, а другой караулил в тенях у противоположного конца. Иногда им удавалось поймать чумазого мальчишку или двух.

Шиниж не понимал этого. "Их нужно наказать", - настаивал он, а в ответ ему ничего не говорили. Гладеж спрашивал у уличных оборванцах о пожаре, выслушивал, как очередной лопоухий загорелый мальчуган клялся матерью, которой не знал, что ничего не видел, не слышал и вообще спал, никогда не брал чужое и посещает храм каждые утро и вечер. Через несколько минут все сходились на мнении, что поджигателем была неизвестная ведьма, которую видели в трущобах накануне пожара.

- Она была высокой и в чёрном балахоне. - Говорил один. - Ещё она крадёт кошек, собак и младенцев.

- Бабулька, опирающаяся на трость. Вся сгорбленная, а лицо в язвах. - Отвечал второй.

- Молодая и ужасно красивая. - Заявлял третий. - Очевидное колдовство!

- Не было никакой ведьмы. - В конце концов заявил Шиниж, выслушав очередной рассказ с не совпадающим с другими описанием. - Ничего не сходится.

Гладеж промолчал. Новичок мог только догадываться, что думал напарник, потемневший лицом. Впрочем, Шиниж слегка кривил душой - зверья на улицах с каждым днём становилось всё меньше. Это заметила и стража, и сами жители Красова. Не то, чтобы это им не нравилось, но столь огромные изменения в жизни города вызывали тревогу. Многие связывали пропажу с ведьмой, другие же, которым особенно нравилось почти полное отсутствие собак на улицах, придумали ещё одну ведьму, уже добрую.

Мальчик, на этот раз совсем маленький и лысый, перепачканный с ног до головы, возмутился, что ему не верили.

- Я правду говорю! Сам видел её! Сам! - Ударил он себя в чахлую грудь. Ему было неудобно сидеть на стуле, и он постоянно ёрзал тощей задницей. - Её алхимик узнал!

"Неужели зацепка?", - спросил Шинижа внутренний голос. Тот лишь посмотрел на синее без облачка небо. На глаза попались сгоревшие остатки Совиной Башни, обрушенная с одной стороны, разваливающаяся прямо на глазах с другой, почерневшие балки ещё дымились после вчерашнего. А наверху находился пустой, переломанный надвое флагшток.

В кармане ещё лежала та наполовину съеденная пожаром тряпка.

- Как, говоришь, она выглядела? - Что-то не давало Шинижу покоя. Рассказ мальчугана напомнил стражнику о чём-то, что тот видел только мельком.

- У неё был серый плащ и одета она была в голубенькое платье. Чёрные волосы до пояса, а больше я не разглядел. Со спины её видел. - Рассказал Драчек. Шиниж приметил, что вокруг потихоньку собирались приятели мальчика, такие же оборванцы, как и он. - Но если я её увижу, то сразу узнаю и вам скажу!

Гладеж попросил рассказать об алхимике.

- Дядька маленький и бородатый, давно уже здесь живёт. У него лавка вчера сгорела вместе с домом, да и самого его я больше не видел. Ленька говорит, что сгорел он в пожаре.

- Ленька? - Поднял бровь Шиниж. - А это ещё кто?

- Дочь его. Она с нами играть любит. - Заёрзал на стуле Драчек. - Ка... Каллен? Кажись, Каллен или Краллен у неё фамилия. Алхимик иностранцем был, издалека приехал. Он ещё травками вонял. - К удивлению стражников мальчик запустил руку в штаны и извлёк какой-то синий стебелёк. - Вот такую. Забавно пахнет.

Шиниж понял, почему мальчик никак не мог усидеть на месте. Может, от того, что Драчек держал в штанах неизвестно что он был и лысым, и худым.

- Леньку позови. - Приказал Гладеж. - Живее, бегом!

Шиниж ещё и медную монетку мальчику подкинул.

- Держу пари, у него кровавый понос. - Сказал новичок, когда Драчек убежал достаточно далеко чтобы не расслышать.

- Это печально.

Шиниж чувствовал сарказм в голосе напарника. Поразмыслив, пока они ждали возвращения Драчека с Ленькой, он решил, что ответил бы точно так же на месте Гладежа. Жил в грязи - в грязи и умрёт. Может, оно и к лучшему, что к Красному Красу мальчик отправится так рано.

Ленька оказалась очень крупной. Её возраст оказался для Шинижа загадкой - либо она была уже девушкой и играла с детьми, либо она была ещё ребёнком, но очень высоким. Черты её лица были нездешние. Всё её платье было изодрано и заляпано сажей.

- Вот, привёл. - Улыбнулся попрошайка. Он явно рассчитывал на вознаграждение.

Шиниж бросил ещё монетку. Драчек улыбнулся ещё шире, когда поймал её и ловким движением отправил в штаны.

- Ленька, верно? - Обратился он к девушке.

Та ответила пустым и тревожным взглядом. Она выглядела потерянной. Шиниж заметил, что её била мелкая дрожь.

- Ленька это. Она одна на весь Красов такая, сложно обознаться. - Вставил Драчек.

- Девочка, что произошло? Тебя кто-то обидел?

Гладеж пытался добро и спокойно говорить, но Ленька всё равно смотрела зашуганно и не отвечала на вопросы. Пару раз она бросала косые взгляды на Драчека, но больше она ничего не делала.

- И как она нам что-нибудь расскажет? Она не немая? - Обернулся Шиниж к Драчеку.

- Утром она нормальная была.

- И что же вы с ней сделали?

Если они крали у алхимика травы, то оставалось только надеяться, чтобы они не использовали их. Только Тёмный Брат знает что они могли намешать. Шиниж смутно опасался, что Леньку напоили чаем из трав. С детей, которые носят ядовитую веглю в трусах станется.

- Да ничего мы не делали, дядя. - Насупился Драчек. - Только отмыли, и всё.

- Он-ни ничего не делали. - Промямлила Ленька так, будто забыла все слова.

- Нам нужно найти ведьму-поджигательницу. - Сразу же сказал Гладеж. - Драчек видел, как твой отец с ней говорил.

Ленька промолчала.

- У нас нет на это времени. - Заключил стражник. - В Тёмную Башню её, пусть красовы жрецы с ней возятся.

- Ё-ёная. Её звал-ли Ёная.

- Ведьму? - Переспросил Шиниж. - Ведьму так звали?

- Да. Она в-вчера приходила к отцу и...

Вдруг Ленька запнулась. Она отказывалась говорить дальше. На все вопросы она просто мотала головой из стороны в сторону и молчала, а из глаз её пропадали последние капли живости.

- Может, тогда покажешь? - Предложил Гладеж.

И к удивлению всех Ленька кивнула головой. Впрочем, идти сама она не хотела. Пришлось привлечь Драчека - и он с радостью согласился, когда в его кармане сверкнула ещё одна монетка.

Трущобы начинались внезапно. Шиниж видел, как окрашенные всеми цветами радуги каменные дома расступались, обнажая за собой широкую дорогу, появлялся высокий деревянный, местами подгоревший забор с башенками, а за ним видимая в дырах меж кривых досок оказывалась бедняцкая четверть. От неё местами остались только чёрные дымящиеся развалины, но даже те дома, что пожар не тронул были хлипкими и горелыми, заваленными сажей. И там ютились люди. Ещё больше было тех, кто стояли в очереди за водой, бездомные, порой живущие в бочках.

Грязь и разруха, впрочем, были предпочтительнее последствий пожара. Шиниж бы хотел свернуть в сторону колодцев, он надеялся, что дом алхимика располагался там, но Ленька упрямо вела их прямо к центру пожара, туда, где огонь жёг особенно сильно. Вокруг остались лишь горы пепла и кое-где чёрные брёвна, а девушка вела их словно бы по уже несуществующей дороге меж тесно поставленных домиков. Тут и там попадались обгорелые трупы, в паре мест работали перепачканные с ног до головы люди, разбиравшие завалы. Где-то за холмами реял белый флаг с красным солнцем, куда относили всех погибших.

Совиная Башня была совсем близко - всего-то сотня шагов и упрёшься в утёс, на котором стоял дворец. Стражники свернули в несуществующий проулок, спустились в какую-то яму - и вдруг Ленька сама подошла к неприметной черте на полу и постучала в воздух.

- Здесь была дверь. - Догадался Шиниж.

- Папа в подвале. Сёстры тоже. - Сказала Ленька, закрыв глаза и одёрнув руку от воображаемой двери. - Я б-бы не...

- Покажи, где вход. - Приказал Гладеж. И слегка смягчился: - Пока сама не увидишь, не успокоишься.

Ленька безнадёжно кивнула. Драчек повёл её вперёд босиком по золе и пеплу. Десяток шагов - и девушка остановилась и неуверенно топнула ножкой. Звук был гулким и тяжёлым, металлическим.

Люк оплавился и прилип к стенкам. Шиниж выбил его ногой, когда понял, что иначе его не убрать. Внизу всё оказалось и вовсе чёрным, кое-где блестящим, как стекло. Огонь, должно быть, был особенно жарким здесь. Новичок подозревал, что алхимик здесь занимался своими делами, а его зелья помогли пожару. Присмотревшись, он увидел и доказательства этому - кое-где на стенах поверх золы или вместо неё сверкала разноцветная краска. Мазок красного тут, синего там, зелёное пятно на полу - определённо, здесь раньше находилась лаборатория.

Жар всё ещё гулял по стенам, и было трудно дышать. К счастью, воздух здесь менялся - в потолке кое-где зияли дыры и торчали трубки. "Потому здесь и был центр пожара", - понял Шиниж. В полу также были трубки, а в углу комнаты стояла сплавленная в один большой кусок металла печка. Ещё один люк врос в стеклянную стену, а под ним виднелся проход ещё ниже.

- Это... лицо?

Драчек стоял напротив одного из мазков краски. Шиниж подошёл ближе и к своему ужасу тоже увидел лицо, корчащееся от невыносимой боли. Языки пламени застыли на нём, как и предсмертная гримаса, увековеченные в камне. Шея плавно переходила внутрь стены и исчезала там.

Мальчик прислонился к стене рукой и принялся выгребать пепел.

- Кр-расный Крас! - Воскликнул Шиниж.

Скрытым под чернотой оказалось тело, перекрученное пламенем до неузнаваемости. Оно обратилось в колонну и вросло в стену. Кожа лопнула и обратилась в тонкую переплетающуюся сеточку, а кости вросли в неё, обнажив окаменевшее мясо. Труп напоминал дерево - руки и ноги обросли иглами из изменённых кожи и костей и вгрызлись в стену, будто прячась в неё как можно глубже.

Ленька смотрела на это отсутствующим лицом. Зрелище явно было ей не по силам, но Драчек держал её сильно.

- Ёная забрала его. Он обещал ей душу и всю свою кровь. - Прошептала она без заиканий. - Нас, нас он обещал. Ведьма забрала долг.

- Эй, поглядите. - Тихо произнёс Гладеж.

Там, где стоял он, находились ещё четыре "дерева". Маленькие, но гораздо острее. "Ленькины братья и сёстры", - догадался Шиниж. - "Это уже слишком для неё". Он уже собирался приказать Драчеку вывести девушку наружу, как произошло что-то невероятное.

Драчек вдруг вскрикнул. Он жутко дёргался и пытался убежать, но он словно прилип к руке Леньки, которую держал. Её рукава наполнились кровью, закапало на камень дороги. Когда девочка подняла глаза на стражников, они были бордового цвета, готовые вот-вот лопнуть.

Шиниж безуспешно пытался нащупать рукоять на поясе. Пальцы лезли в карманы, задевали о пояс, скользили по её рёбрам, но никак не желали сгибаться. Драчек визжал от ужаса, когда Ленька стала меняться. Его тянуло к ней, за руку вворачивало куда-то внутрь, обрызгивая кровью.

- Он вернул долг. Отдал всю свою кровь!

Свет моргнул, на мгновение сменившись кромешной тьмой. Платье на девушке распоролось по швам, обнажив бугрящуюся плоть. Под кожей словно гуляли стальные нити и выпирали дугой. Они кружились внутри, закручивались в спирали, танцевали, сжимаясь и увеличиваясь в быстром ритме. От девочки шёл густой пар. Голова по-рыбьи открывала рот и не произносила не звука.

И вдруг всё кончилось. Скулящий Драчек успел по локоть увязнуть в Ленькиной на глазах сереющей плоти. Всё тело обратилось в один большой дьявольский узор, когда кости, окаменев, застыли вместе с кожей сеткой.

То, что было девочкой намертво прилипло к каменной стене, вгрызлось в неё костями и кожей. Одно плавно перетекало в другое, пока не стало целым. Всё застыло.

- Красный Крас...

Шиниж наконец-то нащупал меч. Ленька выглядела монструозно - стражник не знал, что можно от неё ещё ждать. Руки тряслись так, что ему пришлось сжать их в кулаки пока ногти больно не впились в ладони.

- Сзади!

Гладеж указал пальцем на дырку в потолке, сквозь которую они спустились вниз. Секунду назад там была закутанная в серый плащ ведьма.

- За ней! - Заорал напарник. - Лови её!

"Ёная", - Так ведьму назвала Ленька, - "Это должно быть её имя".

Стражники бросились в погоню, а Драчек продолжал скулить, изо всех сил пытаясь выбраться из Леньки.

***

Драчек хотел отрезать себе руку, но ему не дали. Всю дорогу до дворца он брыкался и просил либо убить его, либо отрезать руку. Глаза его были полны слёз, а сам он рыдал не переставая. Шиниж несколько раз изучал руку, но не мог найти в ней чего-то больного, на ней не осталось никаких следов от произошедшего - но тем не менее Драчек желал от неё избавиться.

- Они ползают в ней! Они ползают! - Орал мальчик.

Шиниж пытался его успокоить. Рука была чиста и здорова, новичок перепроверил это не один раз - а Драчек не верил и требовал нож, висящий у стражника на поясе. В конце концов оборванца связали и затолкали ему кляп в рот. В таком виде он и предстал пред Мичиром, когда стражники начали доклад.

Старший брат выслушал их рассказ не переменившись в лице.

- Закрутило, значит? - Он не верил ни единому их слову - это было видно по его глазам. - Как такое может быть?

- Ведьма. - Шиниж помедлил. Имя казалось странным на вкус. - Ёная.

Вот теперь Мичир встрепенулся. Его брови просто взлетели на лоб.

- Так сказала Ленька. Перед тем, как с ней это случилось.

- Что думаешь, Гладеж? - Начальник посмотрел на него. - Это была она на крыше?

- Она.

Мичир и Гладеж знали друг друга очень давно, ещё до того, как вступили в стражу. О первом слагали легенды за Синими Горами, а второй в них был то его оруженосцем, то просто помощником, иногда даже шутом. Истории о Мичире, Старшем Брате стражи, ходили в народе и обрастали слухами и дополнительными деталями, меняющимися день ото дня, от пересказа к пересказу, впрочем, Гладеж в них всегда был другом герою, его тенью, не чурающейся грязных делишек.

Хоть рассказы и были большей частью ложью, но в отношении дружбы двоих не ошибались ни на каплю. Шиниж чувствовал себя здесь лишним.

- Ёная должна быть мертва. Холстейн позаботился об этом.

- Я в курсе. - Кивнул Гладеж. - Но это была она.

"Холстейн", - произнёс про себя Шиниж, и вдруг его осенило. Хол и его ведьма, пара, что сорок лет охотилась на чудовищ по всему Стоградью. Это было её имя!

- Но это не могла быть она. - Задумчиво произнёс Мичир. - Не в её стиле. Может, Ленька её звала?

- Нет. Она точно сказала, что её душа принадлежит Ёнае.

Вдвоём Холстейн и Ёная уничтожили бесчисленное количество монстров. Они ходили от города к городу, от села к селу и спасали людей от чудовищ. Столько из них было убито, что говорят, будто они вымерли вовсе. Даже ведьмы и те исчезли, только их жалкие человеческие подобия ещё бродили по земле.

- Если это ведьма, то она должна быть Ёнаей. - Произнёс Шиниж. - Она была последней из них.

- Чушь. - Мичир постучал пальцами по столу. - Они попрятались по норам, но остались жить. Впрочем, довольно разговоров. Найдите дом алхимика и...

Договорить ему помешал вошедший в комнату толстый человек в богатых тёмно-зелёных одеждах. Красные и синие краски блестели на его щеках, а длинные светлые волосы были убраны в косу с помощью похожей на корону заколки.

Евнух поклонился Старшему Брату Стражи, прежде чем начать. И попросил выгнать вон лишние уши.

- Особенно ободранца. Братьев можете оставить, если им доверяете. - Брезгливо сообщил царский чиновник.

Мичир смерил его тяжёлым взглядом и приказал всем троим подождать за дверью.

- Разговор ещё не закончен. - Напомнил он.

- Мой с вами будет недолгим, не переживайте.

Снаружи их уже поджидал Камижн. Новый Старший Брат стражи уже облачился в позолоченные доспехи - и выглядел в них весьма нелепо. "Толстяка поставили охранять толстяков", - подумал про себя Шиниж. Без всяких сомнений стражник пришёл в башню сопровождая евнуха.

Камижн расплылся в самодовольной улыбке как только увидел Шинижа. И даже успел бросить что-то про "не расстраивайся, парень, такова жизнь", прежде чем чиновник вылетел из кабинета и зашагал по коридору прочь. Для своего веса и фигуры евнух двигался крайне быстро и резко, не в пример своему охраннику.

- Отбой. - Заявил Мичир, когда трое вернулись в кабинет. - Ведьму нашли и уже допросили. Она во всём созналась.

- Это Ёная? - Поинтересовался Гладеж.

- Её зовут Ольга, и жила она в Благой Четверти.

Шиниж знал, что это значит. Догадаться было несложно. Благая Четверть, также известная как Благословенная, Просильная, Подбашенная, Совиная и под многими другими названиями, называемая её обитателями любыми именами, кроме как бедняцким кварталом, сгорела дотла, и если и можно было где достать козла отпущения без особых проблем, так именно здесь.

В кабинет вновь кто-то зашёл - на этот раз Шиниж узнал в посетителе жреца Краса. Ему отдали Драчека, как и обещали. Что-то сильно не нравилось стражнику в этом человеке. Хоть и жрец, а слишком земной.