Другая жизнь. Назад в СССР-2

Глава 4

Я всё как-то упускал из вида, что «предок» когда-то был человеком. Причём человеком, — по сути — мной, только в ином, параллельном мире. А тут до меня вдруг дошло, что он прожил свою жизнь аж до восьмидесяти с чем-то лет. Дожил, умер и переселился в меня? Б-р-р-р… Как-то вдруг мне стало не по себе. А что было бы, если бы я… То есть, если бы он перехватил управление моим телом, что бы было со мной?

— Э-э-э…

— Понял с полуслова, — произнёс он у меня «внутре», как писали Стругацкие, в непрочитанной ещё мной «Сказке о тройке». — Такая возможность есть и даже использовалась мной, когда ты лежал в комме. Да и сейчас, по сути, твоё тело управляется не твоим мозгом, а моей матрицей. А это значит — мной. Ты мыслишь, рефлексируешь, я исполняю твои команды.

— А сразу? Ведь ты проявился не сразу, когда вселился в меня! Когда это произошло? Задолго до моего понимания, что со мной что-то не так?

«Внутренний голос» «помолчал» и это меня насторожило.

— Колись, давай! — мысленно «прикрикнул» на него я.

— Ну-у-у… Я так думаю, что это произошло одномоментно со смертью Женьки Дряхлова. Одновременно с его смертью и возвращением к жизни. Ну, или чуть позже. Я тоже не сразу в себя пришёл. У меня там при переходе, что-то пошло не так. Надо было переходить раньше, а я тормознул, и, наверное, умер чуть раньше перехода. Это я так думаю.

— Вот тут совсем не понятно… Ты, получается, мог сам выбрать время своего перехода? Это, как это?

— Э-э-э… Тебе пока в эти процессы лучше не вникать. Запутаешься. Но на этот твой вопрос отвечу. Да, мог. И сейчас могу. Я по сути остался бесплотным духом… Но, честно, не хочется об этом. Это моя личная, э-э-э, я бы сказал, трагедия. Потом, когда-нибудь, когда ты постарше станешь, может быть, расскажу.

— Да, ладно! Можешь и не рассказывать, только почему ты сразу не взял это тело в управление? У меня, правда, сейчас даже мороз по коже пробежал, как я это представил, но всё же? Почему?

— Почему не взял? Хе-хе… Да, потому, малыш, что я эти жизни уже устал проживать.

— Э-э-э… Какие жизни? Мои?

— Ну, какие они твои? Они разные. Давай не будем об этом? Эта такая метафизика, что у тебя может сдвинуться рассудок или перегореть «пробки».

— Хм! Ты же сам говорил, что у меня там «внутре» немного всё иначе, чем у других людей. Мозг не восстановился, то, сё, толстые нити связей…

— А какая разница? Связи-то и в матрице есть. Только в мозге нейронные, а здесь электронные, или квантовые. Мне это не дано понять. Большое видится на расстоянии. А сам себя не разглядишь без зеркала. А если перегорят или запутаются моя сеть, то погибну и я, и ты…

— Так ты же сказал, что тебе надоело, хе-хе, переживать одну и ту же жизнь заново. Я правильно понял?

— Не совсем. Я ищу выход из… Я хочу найти выход…

— И сколько раз ты уже, — спросил я.

Меня ужасал сам этот вопрос, но я задал его.

— Не важно. Тебе не надо в это вникать. Вредно для здоровья.

— Ты точно знаешь, что вредно? — спросил я, догадываясь, что у него, скорее всего уже был подобный опыт.

— Точно, — сказал он.

И тут мне по-настоящему стало страшно. Страшно, как до сих пор не было никогда. Страшно от того, что я вдруг почувствовал глубину параллельных миров и невероятное количество таких же, как я людей, живущих и не знающих о моём существовании. А я знал об их существовании. И даже, как мне показалось, почувствовал их.

— Нет, дружище, — сказал «внутренний голос» — это ты не их почувствовал, а тех, кто вместе со мной прошёл свой путь. Поэтому я и не открываю для тебя весь свой разум и всю свою память. Хе-хе-хе… У тебя свой путь, «Потомок», и я не вмешиваюсь в него. У тебя другая жизнь.

— Ага… И прожить её надо так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? — спросил очень серьёзно я.

— Где-то так, — спокойно ответил «внутренний голос».

— Но ты так и не ответил, почему не давал о себе знать. Ведь с того случая, когда Женька… прошло столько лет…

— Говорю же… Сбой произошёл… Я попробовал затянуть переход до самого, э-э-э, ну, ты понимаешь… Раньше я делал переход самостоятельно. Опасаясь этого, кхм-кхм, «естественного» процесса. А тут решился. Ну и оказалось, что после такого, кхм, естественного перехода нужно время для адаптации и «прорастания» моей матрицы в твою. Восстановления моей сути, короче… Слушай, не бери в голову…

— Ты ж говоришь, в моей голове «пустыня с саксаулами», — я нервно похихикал, почему-то только сейчас серьёзно представив эту пустыню.

Это, что подростковый пофигизм был? А сейчас я «прозрел», понял «бренность бытия» и своё в нём место? С пустой, как барабан башкой?

— Ну и что? Ты к чему? Я что-то не пойму…

— Да, к тому, что я только сейчас понял, что ты можешь уйти, когда захочешь, а я останусь у «разбитого корыта». Ха-ха…

Однако мне, честно говоря, было совсем не до смеха. Страх сковал мою волю и стало невыносимо тошно. Если бы я где-то шёл или стоял, я бы, наверное, так и сел. Но я был у себя дома и после принятой ванны, и одетый в чистые треники и майку, возлежал на своей «Ладоге». Папа с мамой смотрели «воскресный» телевизор. Шёл фильм «А зори здесь тихие», первая серия. Фильм, хоть и старый, семьдесят второго года, но качественный и народом любимый.

Я тоже одним глазом косил в телевизор, так как лёг сразу к телевизору передом, к лесу задом. Но, как лёг, так и задумался. А как задумался, так и прифигел. Не-е-е… Правильно говорит мне мой «внутренний голос», не надо во всё это вникать, иначе — «перегорят пробки».

— Не оставлю, — буркнул «предок». — Мы в ответственности за тех, кого приручили.

— Ой-ой-ой, — ответил я ему на его бурчание и заснул.

За мои пятёрки в четверти и почти отличный аттестат за год, папа разрешил мне уехать с альпинистами на соревнования, но принял активное участие в моих сборах, хотя до выезда на Сучанскую долину было ещё две недели. Пришлось отпрашиваться и в крайкоме партии, где шла активная суета по подготовке спецсмены. Мне пришлось выдержать серьёзную осаду устроенную мне двумя инструкторшами отдела по идеологии, которые хотели меня упечь в лагерь уже сейчас, когда заканчивалась первая смена и должна была начаться вторая. Помощником вожатого… Ага!

В тумане и мороси мне проводить начало каникул не хотелось. Это я мог бы делать и дома лёжа на диване. У нас на Тихой было то же самое, что и на Шаморе. Одно море, чай… Хе-хе… Июнь и середина июля у нас это нечто с чем-то. Мы купаться-то начинаем только с начала июля. И то… Солнца, если нет, в тумане купаться грустно.

— Потом погода изменится, — как-то сказал «предок». — Такие чёрные туманы посветлеют. И даже в июне будет светить солнце.

Я в это мало верил, полагая, что «предок» меня успокаивает. Городницкий пел по теперешний Владивосток и его песню, услышанную мной из чьего-то окна, я запомнил и теперь любил исполнять на гитаре[1].

Опять же с помощью «предка» на гитаре у меня получалось играть всё лучше и лучше. Предок не очень чтобы был музыкантом, как он говорил, но аккорды знал и пел нормально. Не как профессионал, коих он узнал за свои жизни много и мог себя с ними сравнить, но, как он говорил, тембр его голоса слушателям нравился.

Его тембра мне услышать не довелось, а мой, изменённый подростковыми дисфункциями, мне нравился не очень, но ноты я держал. С детства ведь пел в разных хорах. Ну и что, что высокие ноты я брать перестал. И фиг с ними! Мне нравились песни Высоцкого и других бардов: Окуджавы, того же Городницкого, Визбора. Я специально на барахолке купил несколько бобин с, очень неплохого качества, такого рода, записями.

А в Женкиных записях нашлась плёнка на коробке которой было написано «Трофим». Однако никакого Трофима, как я не узнавал, в музыкальной приблатнёной плеяде исполнителей не было.

— Может Женька такой псевдоним себе придумал? — предположил я.

Песен было очень много и не все они терзали мой слух блатными интонациями, коих я терпеть не мог. Особенно с «одесским» акцентом. Так вот, некоторые песни эти мне сильно понравились. Песнь Женька исполнял без перерыва, как на концерте и под простую акустическую гитару. Как не странно, в памяти «предка» исполнитель Трофим нашёлся и оказался музыкантом из будущего.

Тут меня словно осенило. Мне стало понятно, что и в Женьку, когда он, э-э-э, попытался перейти в иной мир, внедрился какой-то «предок».

— Охренеть! — подумал я. — Это что же за десант такой из потусторонних миров. В Женьку, в меня… Может в когото ещё? ТО-то Женька вдруг в радиотехнике стал разбираться! А раньше ни бум-бум… Интересное кино получается. Значит Женька сейчас где-то на просторах Родины в нашу науку внедряет технологии будущего? Офигеть! Точно — технологии будущего! Иначе, что бы его прятали так глубоко? Офигеть!

Эта мысль меня просто поразила. Получалось, что я тут фигнёй маюсь, а Женька Родину спасает от научно-технического коллапса⁈ А может и от той, хм, «перестройки» ему удастся спасти СССР?

— Вполне возможно, что пытается, — откликнулся на мои размышления «предок». — Женька, как ты его описал, стал парнем деятельным и дюже умным. Хотя нигде больше, я имею ввиду другие миры, он большим умом не блистал. Дальше электрика нигде не поднялся. Да и пил много. Скорее всего, ему крупно повезло, что в его угасающий мозг попала чья-то матрица из параллельного мира. Причём повезло дважды. Во-первых, — он выжил, а во-вторых, теперь двигает науку.

— Не думаю, что он выжил, как личность, — проговорил с сомнением я. — Слишком уж он стал другим. Уж я-то его хорошо знал. И теперь понимаю, что к чему. И ели это так, а это так, то с Женькой можно поговорить, как он дошёл до жизни такой?

— Зачем? — удивился «внутренний голос». — Ты же хотел просто жить? Вот и живи! Видишь, как тебя обложили чекисты? Хочешь тоже туда? Он у них там сейчас, как птичка в клетке. Поёт, когда полотенце с клетки снимут. Как снимут, так и утро, хе-хе… Пшена сыпанули, и давай, чирикай. Оттуда, если попал, так просто не выйти. Сидит где-нибудь в «Новосибирске Пять», катается, как сыр в масле, но здесь мы его ещё долго не увидим. Да и увидим ли? Под какой-нибудь другой фамилией потом переедет в Москву и продолжит дожитие на государственную пенсию.

— Да, что я им могу дать? — удивился я. — Ты не великий учёный, как я понимаю, и не великий инженер. Что с тебя взять?

— Так, дружище, и думай, — сказал мне мой «внутренний голос». — И спи, давай…

На этом наши рассуждения о высоких материях закончились. Я разучивал песни. Причём, из иностранных взял, как и было рекомендовано «товарищами», пени «Битлз», благо, что «предок» все их когда-то знал и даже играл и пел… В молодости, конечно.

Пальцы мои окрепли, аппликатуру выучили, мозоли на подушечках пару раз слезли, я к гитаре привык, она привыкла ко мне. На всякий случай песни были перенесены в несколько тетрадок

Я скомпилировал на бобине сборник «моего» Битлз, слушал его и частенько подыгрывал, подпевая на разные голоса. Получалось прикольно, особенно если петь через микрофон и одновременно слушать в наушниках. Так голос настраивался лучше. Скомпилировал также сборник русских песен. Играл-пел и их. Так пролетела неделя, а третьего июля за мной заехали на «Жигулях» Татьяна, Костик и Глеб, причём, Миргородская сама была за рулём, и мы отправились в сторону города Находка.

Однако прямиком до Находки мы не поехали, а свернули в сторону Партизанска на дорогу, идущую мимо деревни «Стеклянуха».

— Это, между прочим, бохайское городище, — сказал Глеб, показывая пальцем на ровный вал, явно искусственного происхождения, идущий вдоль дороги.

— Да? А я всегда думала, что это дамбу от разлива реки поставили.

— Нет, Танюша, это бохаи. Тут много городищ. По всем рекам в Приморье их остатки. И чдурджени есть… У меня друг тут в семьдесят третьем участвовал в раскопках. Говорит, добра тут видимо-невидимо. Монет кучу выкопали. С дырками квадратными. Они тут до сорок первого года жили.

— До какого сорок первого, Глебушка? — удивилась Татьяна.

— До войны нашей. Их потом куда-то выселили.

— Кого, бохаев? — Татьяна развернулась к нам лицом. — Это ведь что-то древнее?

— На дорогу смотри, — сказал Костик, сидевший спереди. — Он тебе сейчас лапшу вешать будет, ты головой крутить, а мы в канаве очутимся.

— Никакая это не лапша. На осколках посуды были клейма Дулёвского фарфорового завода сорокового года.

— Что за завод такой? — спросил Костик.

— В Орехово-Зуево. Понятно, да? Жили здесь люди до сороковых, а потом исчезли так, что и посёлка нет. А это что? — спросил Глеб таинственно.

— А это то, что замолкни и хватит об этом, — сказал Костик грубо.

Все замолчали и долго ехали так, пока дорогу не перебежала дикая коза или маленький олень. Я заметил только его спину, а мнения видевших это чудо природы разделились. Татьяна кричала: «Ах какой олень!», а Костик «Во, коза!». И не понятно, к кому относились эти слова, потому что Татьяне пришлось прилично вильнуть, чтобы этого оленя не сбить и Костик при этом сильно приложился головой о стекло своей двери.

Так до конца поездки так и обсуждали шишку Костика и то, что нам с Глебом повезло, что между нами был мой рюкзак, который не влез в багажник.

Лагерь располагался под скалой Пржевальского. Эта, почти вертикальная, скала всегда внушала к себе уважение. Удивительно в ней было то, что почти на её вершине в ней был вход в пещеру с озером, которое, естественным образом, переполнялось, и по скале стекала вода. И это, на минуточку с высоты тридцати метров. А сторона была северной и за зиму здесь нарастала громадная наледь, на которой тренировались «ледоходы».

Скала опускалась в воды реки Партизанская, которая раньше называлась Сучан, как и долина. Но так как это было не основное её русло, а старица, река часто мелела и освобождала подходы к основному месту тренировки скалолазов.

— О, Танюша приехала! — встретил нас, разведя руки, словно хотел остановить грудью машину, Игорь Железняк. — Кого ты ещё с собой привезла? О! Глебушка! Костян! А это что за стройный юноша? Брат твой?

Его я видел на скале на Бухте Тихой, и имя запомнил сразу. Это был человек, горевший именно альпинизмом, а не скалолазанием, которое он терпел только как вид тренировки в межсезонье.

— Ты же собирался на Кавказ! — удивлённым голосом сказала Татьяна. — А этот стройный юноша наш бывший сын полка. Его зовут Михаил. Ему стукнуло шестнадцать и он готов влиться в наш коллектив. Ты не помнишь его? Он живёт на Тихой.

— А-а-а… Помню-помню… Шустрый мальчишка был. А сейчас и не узнать…

Константиныч рассматривал меня, обходя вокруг, словно разрабатывал маршрут, только не щупал и бинокль не использовал, как он обычно делал, внимательно разглядывая «тропу» на скале.

[1] «Владивосток» А. Городницкий — https://rutube.ru/video/1824ce3c11f6e4db7c465245fbaff2ba/?r=plwd