Драконы моря

Глава 6 Вилла

Обеда узники не дождались, да и был ли здесь обед? Скорее всего, нет.

Вновь вошли какие-то молодые люди с копьями и выгнали всех на улицу, под навес, пристроенный с дальней стороны сарая. Там же, рядом, располагалось что-то похожее на древнюю кузницу, какие иногда показывали туристам. Все как положено: мехи, горн, наковальня, молоты, кувалды, щипцы и дюжий, до самых глаз заросший кудлатой бородищей кузнец в кожаном, местами прожженном искрами фартуке. Рядом с наковальней, на широкой скамье, лежали цепи, по мнению Саши, экспонаты здесь совершенно излишние — ведь туристов-то все равно нигде видно не было. Так, может, придут еще?

При подходе узников рядом с кузнецом возникло двое амбалов, тут же схвативших первого подвернувшегося под руки мужика — им, кстати, оказался лысый. Схватили, подтащили к наковальне, кузнец махнул молотом… Оп! И прямо на глазах у Александра лысого заковали в цепи!

— Э! Э! Вы что творите-то?! Что за глупые шутки?

Острые копья тут же уперлись в бока, и молодой человек понял: никто тут и не собирался шутить. Все делалось взаправду и даже как-то буднично, словно бы и кузнец этот, и его дюжие помощнички, и охрана занимались привычным делом.

Заковали и Сашу, довольно ловко, и глазом моргнуть не успел, грубо подтолкнули к навесу. Следом за ним тут же оказался Ингульф. Парнишка звякнул цепями, неожиданно улыбнулся и ободряюще подмигнул: мол, ничего, бывало и хуже. Ну бывало, конечно… Но чтоб вот так!

Там, под навесом, были и женщины. Полуголые, без всяких оков, они испуганно жались к глинобитной стене. Никто ни с кем не разговаривал, все стояли понуро и молча. Александр исподволь осматривался: все те же беленые домики, крепостная стена, море, римский амфитеатр вдали… И небо. Огромное, светло-синее, словно потертые джинсы, небо. Оно тоже было неправильным, слишком уж чистым: ни силуэта какой-нибудь вышки сотовой связи вдали, ни небоскребов, ни даже инверсионных самолетных следов, а ведь они должны быть, аэропорт совсем рядом.

Ничего этого не было, и Саша начал уже подумывать, что его отнесло куда-то намного дальше, наверное, ближе к Бизерте. Но почему в море не видно судов? Не этих рыбацких лодочек с белеющими парусами, а красивых пассажирских лайнеров, прогулочных теплоходов, каких-нибудь грузовозов, танкеров. Нет! Одни лодки!

Судя по шуму, где-то рядом, буквально за углом, располагался восточный базар. Люди несли на плечах какие-то увесистые тюки, такие же тюки были навьючены на небольших осликов, кое-кто толкал перед собой небольшие тележки, груженные всем подряд: глиняными горшками и кувшинами, сырцовыми кирпичами, какими-то тростниковыми кипами… Весь этот довольно шумливый народец одет был традиционно — в длинные развевающиеся хламиды, а кто и вообще почти голый, лишь чресла прикрывали белые куски ткани. И никаких джинсов, шорт, маек Наручных часов и мобильников Александр тоже что-то не заметил.

Может, это фундаменталисты? Живут своей закрытой общиной под владычеством какого-нибудь муллы и в ус себе не дуют! Что им до прогресса? Однако, с другой стороны, такие общины, наверное, больше характерны для Ливии, а уж никак не для европеизированного Туниса, тем более на кишащем туристами побережье.

Подумав, Саша решил громко обратиться по-английски и по-французски к первому же человеку в джинсах, шортах или в майке с рекламой, в общем, к любому с признаками цивилизации. Пока молодой человек ничего подобного не заметил, хотя внимательно наблюдал за всеми проходящими. А у навеса народу столпилось уже много. Кое-кто даже был в богато расшитых блестящими узорами одеждах, роскошных сандалиях, сверкающих драгоценными камнями, с цепочками, с золотыми браслетами на руках. Некоторых принесли слуги в красивых носилках. Экзотика, мать их за ногу!

Ага! Вот появился плюгавенький человечек, чем- то похожий на гнома из волшебной сказки (впрочем, тут все напоминало сказку). С непропорционально большой головой и большими оттопыренными ушами, он казался бы смешным, если б не тонкие, кривившиеся в нехорошей усмешке губы и глаза — мутно-карие, презрительно смотрящие, казалось, сквозь людей. Длинная белая накидка с короткими широкими рукавами была гному явно великовата, ее грязные полы волочились по земле.

— Ишшь! — Коротко кивнув в ответ на поклон охранников, гном повернулся к любопытным и обвел всех пленников широким жестом, мол, чем богаты, тем и рады!

Толпившиеся у навеса людишки оживились, загалдели, кто-то схватил гнома за рукав, указал на кого-то из женщин под навесом. Это оказалась совсем юная девушка, довольно смуглая, но не настолько, как местные, однако с длинными рыжеватыми волосами, одетая во что-то напоминающее дырявый картофельный мешок с прорезями для рук и головы. По знаку гнома — судя по всему, он тут был за главного — парни вытащили девчонку из толпы пленников и, ничтоже сумняшеся, сорвали одежду. Девушка не реагировала никак, лишь закрыла глаза.

— Хош. — Гном с улыбкой погладил ее по бедру, — Хош!

Подошедший к девушке тип, похотливого вида старик с вздувшимися на узловатых руках венами, деловито осмотрел пленницу, придирчиво, словно новобранца на медосмотре. Без всяких эмоций потрогал грудь, потом велел девчонке нагнуться, похлопал по ягодицам, заставил попрыгать, расставить ноги. Заглянул и в лоно, даже пошарил там рукой.

До чего ж было мерзко на все это смотреть!

— Хош? — с гнусной ухмылкой осведомился у похотливца гном. И, растопырив пальцы, добавил что- то еще.

«Да ведь ее продают, — наконец-то дошло до Саши, — Нас всех здесь продают, вот что!» И этих несчастных женщин, и коренастого, и Ингульфа и… и его самого тоже! Рынок рабов!

Молодой человек слыхал, конечно, что в Африке такие есть, и не только в Африке, но чтоб прямо вот так, на побережье? Возмутительная наглость, куда только соответствующие органы смотрят? Такое впечатление, что туда же, куда и этот мерзкий старик, — между ног несчастной пленницы.

Ага! Гном уже показывал четыре пальца, потом, после долгих пререканий, три. Торговались, ясное дело. На трех монетах и сошлись. Кроме девчонки старый похотливец купил еще трех мальчиков, что были почище, и заплатил как за оптовую партию. Гном при этом делал расстроенное лицо, дескать, отрываю от сердца. Но как только старый черт вместе со своими слугами и «покупками» ушел, принялся обрадованно подсчитывать барыш.

Вообще-то, среди женщин по-настоящему красивых не было, пожалуй, только вот эта рыженькая девчонка, остальные же — либо старухи, либо совсем еще маленькие девочки. Впрочем, покупатели на них находились, как и на прочих доходяг: расчетливый гном, видимо, счел за лучшее не слишком завышать цены.

Правда, это относилось отнюдь не ко всем. Конечно же, многие посматривали на Александра, Ингульфа, коренастого — это явно были бы сильные и выносливые работники. Но хозяин не хотел продешевить.

Ближе к полудню, когда живой товар уже оказался почти наполовину распроданным, гном вдруг со всех ног бросился навстречу некоему важному господину, которого несли в портшезе четверо здоровенных негров. Видать, по здешним меркам это был какой-то богатый и, может быть, даже очень влиятельный человек, внешним своим видом походивший на римского рабовладельца-патриция, какими их изображают в учебниках по истории Древнего мира. Тучный, осанистый, горбоносый, с тщательно выбритым двойным подбородком и светлыми завитыми волосами, он был одет в несколько наброшенных одна поверх другой просторных туник из явно недешевых разноцветных тканей — лимонно-желтой, изумрудно-голубой, палевой. Самая верхняя туника, небрежно распахнутая, застегивалась на золотые — или позолоченные? — пуговицы, ремешки на сандалиях также были позолочены и сверкали на солнце.

— Сальве! — изогнулся в поклоне гном, — Сальве, онестус Нумиций!

— Гай Нумиций Флор! — с восхищением и плохо скрытой завистью прошелестело в толпе. — Гай Нумиций…

— Сальве, Каймак.

Патриций лениво махнул рукой, и носильщики, осторожно опустив носилки, помогли хозяину подняться.

Гном тут же подвел к нему Александра, небрежно ухватив за руку. Изогнулся, умильно заглядывая патрицию в глаза:

— Хош?

— Милее? — презрительно оттопырил нижнюю губу тучный толстяк, — Милее германикус? Готус? Вандалус?

Александр только плечами пожал: при чем тут готы с вандалами? Странный тип.

Не дождавшись ответа, патриций, внимательно осмотрев рабов, указал пальцем на Ингульфа и коренастого.

— Милее? Готус?

— Силинг!

Юноша гордо выпятил грудь, и толстяк, тут же потрогав его мускулы, довольно улыбнулся:

— Бене, бене… Э? — Он перевел взгляд на коренастого.

Тот в ту же секунду бросился на колени:

— Эго… эго нон милее… Эго — Миршак! Нон милес, нон.

— Бене. — Внимательно осмотрев всех троих, патриций удовлетворенно кивнул и, обернувшись к гному бросил:

— Окто денериус…

— Бене! Бене!

— …пор трез!

Ну, эту фразу Александр тоже понял — восемь монет за троих. Предложенная цена работорговца, судя по его искривившейся роже, не слишком устраивала.

— Фортес, фортес! — Повернувшись, он пощупал Сашины мускулы, — Ах!!! Секс денариус! Эт катур — пор дуо! — Он кивнул на Ингульфа и коренастого, как там его — Миршак? Ясно, набавляет, сволочь, цену типа оптом дешевле.

— Ай эм рашен ситизен! — обратившись к патрицию, громко произнес Александр. — Же суи ситуаейен рюс!

С таким же успехом мог бы и добавить про «облико морале». Никакого эффекта слова Саши ни на кого не произвели — их просто не поняли. Или, может быть, просто не хотели понимать?

Не может быть, чтобы такой богатый, изображающий из себя римского патриция тип не владел хотя бы французским: уж этот-то язык в Северной Африке все знают. Хотя патриций, похоже, не африканец, а похож на европейца, или какая-то смесь. Смуглый, но глаза светлые, кажется, серые или светло-голубые. Должен хотя бы французский знать! Притворяется, сука… Ладно, посмотрим, что дальше будет, может быть, удастся по дороге бежать. Эх, прояснить бы только, куда? Хоть бы какой-нибудь отель увидеть, автостраду, шоссе…

Тем временем продавец и покупатель наконец- то пришли к согласию. Патриций, запустив пухлую руку в висевший на поясе кошель, отсчитал несколько блеснувших на солнце монет и, погрозив пальцем только что купленным невольникам — без глупостей, мол, — кивнул своим. Кроме носильщиков этого косившего под римлянина толстяка сопровождали еще с полдюжины крепких бойцов с дубинками и большими ножами, больше напоминавшими римские мечи — гладисы. Позади тащилась запряженная парой волов телега с каким-то чаном.

Носильщики — точнее сказать, их хозяин — не торопились, видать, не хотели выпускать из виду медлительную телегу. Впереди, перед портшезом, настороженно посматривая по сторонам и время от времени расталкивая зазевавшихся прохожих, шли двое охранников, остальные же шагали сразу за пленниками, перед повозкой.

Александр невольно улыбнулся — ну и процессия! Видел бы кто, хоть тот же Валентин, или Саныч, или Ленка… Негры! Носилки! Патриций! Волы, чан… И во всей, так сказать, красе — Сашка, полуголый, с цепями! Картина, возможная лишь на съемках и почему- то сейчас.

Пройдя узкими улочками, они вышли на большую площадь, тоже без всяких реклам и автомобилей — за этим Саша тщательно следил, — потом миновали крепостные ворота и вышли на вымощенную желтоватым кирпичом дорогу шириной метров пять. По ней и отправились.

Дорога вилась меж невысоких холмов, покрытых оливковыми рощами и виноградниками, кое-где в низинах на полях колосилась пшеница, на полных сочной травой лугах пасся скот — коровы, козы, овцы.

А море! Какое было море! Синее-синее, с разноцветными проплешинами парусов, оно, казалось, нависало над берегом так, что вот-вот прольется. И опять же, никаких современных судов. Да куда ж они все подевались-то?

И это, с позволения сказать, шоссе… Конечно, идти да и ехать по нему было бы удобно, но ни дорожной разметки, ни знаков, ни многочисленных предупреждений на ней не было. А во-он на том холмике скорость вполне можно было бы и ограничить этак километров до пятидесяти, а то и до сорока.

Черт! А это еще что такое? Какое-то пожарище, и, судя по пеплу, совсем недавнее. А чуть впереди, на холме — еще одно! Ни дома, ни сада, одни только закопченные стены. Странные дела, однако. Что же тут, банда поджигателей объявилась? Впрочем, так этим козлам и надо: ишь взяли моду, людьми торговать. «Интерпол» на вас натравить — это как минимум!

Они шли, наверное, часа три, а то и больше, пока не оказались у роскошного особнячка, раскинувшегося на склоне одного из поросших зеленой травой холмов.

Хороший был дом, двухэтажный, ослепительно белый, с колоннами и плоской крышей. На крыше тоже имелась балюстрада и тенистый навес. Обширный двор с садом, целой рощицей с оливковыми и неизвестными Саше деревьями, за которыми виднелся ухоженный виноградник, тянувшийся по всему склону холма вниз, к дороге.

Что и говорить, поместье богатое. К нему вся процессия и свернула.

Шедшие впереди воины перешли на бег, застучали в ворота, да их уже заметил стоящий в надвратной башенке часовой.

Хозяина здесь встречали с помпой. Из распахнувшихся настежь крепких, обитых широкими металлическими полосами ворот выбежало человек двадцать челяди. В коротких белых туниках, кое-кто в сандалиях, но большинство — босиком. В основном это были разновозрастные мужчины, от мальчиков до седобородых старцев, однако попадались и девушки, молоденькие, стройные, смуглокожие.

Несмотря на всю непостижимую абсурдность ситуации, Александр неожиданно для себя улыбнулся: девушки ему понравились, особенно после того, как они взглянули на него с явным интересом и симпатией.

На широких ступеньках особнячка, тоже мраморных, как и поддерживающие карниз колонны, патриция встречала молодая женщина, лет тридцати на вид, высокая, с аппетитными формами и красивым надменным лицом. Кожа ее была не такой смуглой, как у окружающих, а облегающая тонкий стан туника не скрывала женских прелестей, а, скорее, их подчеркивала. Рядом с женщиной, слева и справа, стояли чем-то похожие на нее дети, мальчик лет десяти и года на два его младше девочка. Оба светловолосые, светлоглазые.

— Сальве, Нумиций! — Женщина обняла сошедшего с носилок патриция.

Тот ухмыльнулся, что-то сказал, показывая рукой на только что приобретенных невольников, потом нагнулся, по очереди поцеловал детей:

— Сальве, Авл! Сальве, Анна.

— Сальве, ностер!

Они говорят по-испански? Или это какой-то другой язык — португальский или даже латынь? А зачем им говорить меж собой по-латыни? А затем же, зачем и изображать из себя патрициев — выпендриваются, с жиру бесятся!

Полуголые слуги проворно закрыли ворота. Один из слуг, высокий худощавый старик, впрочем, вполне еще крепкий с виду, подошел к прибывшим невольникам, сделал повелительный знак — мол, следуйте за мной, и, не оглядываясь, пошел по неширокой, усаженной кустами акации аллее куда-то за дом. На задний двор, наверное.

Переглянувшись, Александр и Ингульф неспешно зашагали следом, за ними, что-то бурча себе под нос, тащился Миршак. Ох, что-то подсказывало Саше, что они еще намучаются с этим мерзким типом.

Впрочем, с другой стороны, долго торчать на этой дурацкой вилле молодой человек не собирался: выяснить, что тут к чему, да бежать! Можно еще и Ингульфа с собой прихватить — неплохой, кажется, парень.

Сразу за особняком располагался двор с различными постройками. Вон тот грязный коровник, пожалуй, мог бы быть и повыше, так почему-то показалось Саше. Именно к коровнику они и подошли. Старик оглянулся, показав на строение, что-то сказал и, не останавливаясь, пошел дальше.

— Это что же, нас, что ли, здесь держать собираются? — догадался молодой человек. И, уже гораздо тише, добавил:

— Одно утешает — что не очень долго.

Александр принял решение бежать при первом же удобном случае, в ожидании которого, конечно, было бы неплохо кое-что разузнать. Например, где они? И в какой стороне столица? Вообще, любой город, автострада…

Оглянувшись на дом, молодой человек невесело усмехнулся: он тоже был неправильный, этот особнячок. Не было спутниковой тарелки, вообще никакой антенны, и провода к домику не подходили. Или кабель проложили под землей? Может быть, и так, а может, это просто логово какой-то совсем отказавшейся от цивилизационных благ секты?! Ну да — сектанты! Тогда все понятно…

Вот же черт, угораздило! Какие-нибудь ваххабиты… Хотя где же тогда все эти намазы, молитвы? Нету. Значит, не мусульмане. Тогда кто? Какая-то особая секта, вроде последователей Муна или сайентологов, поклонников Рона Хаббарда? Сначала, значит, людей похищают, держат вот здесь, вдали от цивилизации, охмуряют… Потом — оп! — переписывай на них все свое непосильным трудом нажитое имущество!

Да, скорее всего — так оно и есть. Хотя опять же, какое имущество может быть у этого оборванца Ингульфа? Или у того же коренастого? Да никакого, кроме, пожалуй, вшей! Ну, их, конечно, можно использовать в работе (не вшей — нищих невольников). А вот его, Александра Иваныча Петрова, как явного европейца, уж точно примутся охмурять. И раз уж это секта, побег может оказаться не таким уж и простым делом, здесь уж точно никому нельзя доверять. Разве что Ингульфу. Так с ним и не пообщаться толком, лишь только жестами.

Они прошли через весь двор к дальней стене, прямо под которой уходил в бетонную трубу неширокий ручей. Рядом, под небольшим навесом от солнца, располагалась кузница, точно такая же, как и на рынке. Горн, наковальня, мехи, кузнец — дюжий дядька. Он тоже оказался умельцем, расковал пленников буквально за пару минут. Только цепи звякнули, спадая, и вот уже, по мановению руки старика, словно бы ниоткуда возникли вдруг трое охранников. По пояс голые, поджарые, двое — с копьями, у третьего же был лук и стрелы!

Старик произнес целую речь, время от времени грозно вращая глазами. Говорил он, похоже, по-испански, точнее, на том же самом языке, на котором с Сашей пытался общаться Ингульф. Парень, да и Миршак, коренастый, прекрасно все поняли и даже переглянулись, однако старец на том не успокоился, а, повернувшись, что-то быстро сказал лучнику. Тот кивнул, вмиг стащил с плеча лук, проворно накладывая на тетиву стрелу… Оп! Сбитое с яблони яблоко в полсотне шагов от кузницы покатилось по песчаной дорожке. Саша усмехнулся: мораль нехитрая. Попытаетесь, мол, бежать или чего другое дурное удумаете — сами видите, что потом с вами будет. Даже не потом, тотчас же! Так что лучше не выпендривайтесь, парни…

Глядя на все это, Александр вдруг до глубины души осознал, что его здесь могут убить! Вот так, походя, запросто, подстрелить из лука, словно какого-нибудь зайца. Или зарезать. Или еще как-нибудь. Все эти мысли еще больше укрепили молодого человека в его решимости бежать отсюда как можно быстрее. Только действовать нужно было очень и очень осторожно.

— Лабор!

Они вернулись к коровнику (или казарме), старик с усмешкой кивнул на лопаты, деревянные, лишь обитые узенькой железной полоской.

Саша не сдержал ухмылки. Все понятно: жрать сейчас не дадут, а вот работать — это пожалуйста!

Взяв лопаты, все трое, под руководством старика и бдительным присмотром охранников, направились к окружающей виллу стене, которую как раз ремонтировали, точнее, перестраивали, делая массивнее и выше. Какие-то грязные голые люди делали кирпичи: месили ногами глину смешивали пополам с мелко нарубленным тростником, набивали квадратные формы, переворачивали — оп! — и готовому кирпичику оставалось лишь сушиться на солнышке. А потом — в стену его, в стену!

«Ишь, сволочи», — неприязненно подумал Александр про хозяев. Видать, хотели получше отгородиться от нескромных взглядов. Журналистов на них нагнать! Такого понапишут — мало не покажется!

До вечера работали практически не разгибаясь. Особенно после того, как кто-то из местных рабов получил вдосталь плетей от дюжего надсмотрщика. Кровавые рубцы разорвали бедняге кожу. Но это весьма способствовало повышению производительности труда. Что может быть нагляднее подобного примера? Хотите испробовать плеточку на своих плечах? Ну его к черту лучше уж месить как следует глину. Работать добросовестно, чтоб не было никаких претензий. Пока.

Саша трудился в паре с Ингульфом, и к вечеру они так насобачились, что выдали полторы нормы, вызвав скупую похвалу явившегося проверить работу старика и злобные взгляды остальных работяг, которым тут же влепили по паре «горячих».

— Да-а, — грустно покачал головой Саша, — А мы тут, Ингульф, теперь, похоже, в штрейкбрейхерах. Как бы нам ночью темную не устроили!

Позже, у барака, при свете факелов, перед тем как разлить по грязным мискам похлебку провели перекличку Старик даже записал новых рабов (да-да, рабов, кого же еще-то?), ну уж, конечно, не в записную книжку, не в органайзер — в свиток, даже не бумажный, а… папирусный, что ли? Записал тростниковым пером!

Саша с презрением сплюнул: вот же уроды, даже в мелочах выпендриваются, сектанты хреновы! Неужели нельзя было шариковую ручку найти или карандаш?

Низкое черное небо переливалось звездами. Впрочем, любоваться ими долго не пришлось: после скудного ужина работников тотчас же загнали в барак — темный и грязный. Всего туда набилось человек тридцать, наверное, исключая, может быть, домашнюю прислугу.

Напрасно Александр опасался темной! Навкалывавшиеся за день невольники, словно подкошенные, валились на пол, на охапки гнилой соломы. Судя по всему, каких-либо постоянных мест здесь ни у кого не имелось. Все сразу засыпали: кто-то храпел, кто- то стонал, кто-то метался во сне.

Саша тоже почувствовал вдруг навалившуюся усталость, тяжелую, отупляющую, неимоверную. И как он ее раньше-то терпел? Казалось, простая работенка — меси себе глину да выделывай кирпичи, технология со времен Древнего Египта не изменилась. Ан нет, вот когда руки почувствовали-то. И не пошевелить, как и ногами. А спина-то, спина… Словно чертей катал!

Ингульф, слышно было, уснул. Но тоже стонал, и дыхание его было тяжелым.

Буквально на третий день, ближе к вечеру, Александр увидал вышку. То ли сотовая связь, то ли одна из опор высоковольтной линии — других просто могло быть не видно на склонах холма, а эта горделиво высилась на самой вершине. Наверняка оттуда можно было даже увидеть море, не так уж оно тут и далеко, километров пять, вряд ли больше.

Молодой человек как раз работал один — укреплял каркас возводимой стены бревнами, утрамбовывал. До башни было с полкилометра по открытой местности, особо никто за пленником не следил, как раз сейчас можно было попытаться рвануть… Хотя бы посмотреть, что там. Если высоковольтная линия, то куда ведет? Может быть, буквально там, за холмом — порт? Если же вышка сотовой связи, тогда можно будет оставить записку ремонтникам, чтобы срочно сообщили в полицию. Должен же ведь хоть кто-то время от времени обслуживать антенну.

Да-да, именно так, добраться туда, оставить записку и быстро-быстро вернуться. Если убежать, его ведь будут ловить, искать, и кто знает, может быть, жители окрестных селений тоже сектанты? Или, скорее, заинтересованы в поимке беглецов, скажем, за определенное вознаграждение. Все может быть, рисковать не стоит. А записка… Даже если она и попадется на глаза тому кому не нужно, так ведь он, Александр, на ней автографа не оставит. Пойди пойми, кто написал.

Молодой человек специально затянул работу, рискуя получить плетей, и надсмотрщик недовольно ворчал уже, а старик, что наблюдал тут за всеми, — звали его Василии — даже что-то сказал Саше строгим, не сулящим ничего хорошего тоном. Ну, что поделать? Надо же было хоть как-то затянуть работу: очень уж хотелось, чтобы завтра поставили именно сюда. И поставили!

С запиской Александр вопрос решил: подобрал обломок меловой плиты, а написать можно было на чем угодно. С утра, стиснув зубы, взялся за работу, вкалывал без дураков, так что Василии, подойдя, покровительственно похлопал его по плечу и что-то сказал другим рабам, видимо, ставил в пример. Это явно не прибавило любви остальных невольников к Саше.

Надсмотрщик, в общем-то, не особо за ним и наблюдал — куда тут бежать-то? Сразу можно было заметить с башни. Потому-то молодой человек и решил ни в коем случае не бежать, шествовать не спеша, спокойно.

Улучил момент, осмотрелся. Ага! Широкая спина надсмотрщика виднелась на другом конце двора. Часовой на вышке тоже отвернулся.

Наклонившись, Александр подобрал какую-то жердину или кол, положил на плечо и самой деловитой походкой зашагал к вышке. Шел не оборачиваясь — ах, знал бы кто, каких трудов стоило не перейти на бег! А Саша еще иногда и останавливался нарочно, делал вид, будто что-то рассматривал под ногами. Пару раз не удержался, скосил глаза на часового — не выстрелил бы! Нет, похоже, тот ничего не заподозрил.

Песчаные склоны холма были покрыты какими-то колючками и низенькими буровато-зелеными кустиками, при всем желании не спрячешься и далеко не убежишь — все равно кто-нибудь да заметит. Потому, видно, и не следили, хватало других забот.

Неспешно продвигаясь к вершине холма, молодой человек невольно ежился, в любую секунду ожидая выстрела в спину. И в самом-то деле, что мешало часовому послать вдогонку беглецу пулю? Ведь оружие-то у него за спиной имелось… Или это было копье? Далеко, отсюда не видно. Нет, наверное, не копье — карабин, не иначе!

Осталось шагов пятьдесят, и тут Александр увидел, что, похоже, шел зря. При ближайшем рассмотрении вышка оказалась сколоченной из крепких беловато-серых от времени бревен. На вершине имелась небольшая площадка с дровами и соломой. Отсюда следили за дорогой, за морем, чтобы в случае опасности немедленно подать сигнал огнем или дымом. Не легче ли просто позвонить? Так, может быть, здесь просто нет связи? А рации? Что мешало сектантам их завести? Ну не могли же они настолько отрицать прогресс, чтобы отказаться использовать заведомо полезные вещи?

Ах, какой вид открывался отсюда! Море! Зелень! Дорога, какое-то селение у самого горизонта. Не так уж и далеко. Сердце екнуло: теперь Саша хотя бы знал примерное направление побега. На всякий случай написав на бревне: «Хелп ми. Кол ту полис — вилла», молодой человек вновь поднял на плечо дрын и, теперь уже куда быстрее, зашагал к вилле. Никто на него по-прежнему не смотрел, часовой так и стоял отвернувшись и был поглощен куда более приятным зрелищем — молодые служанки поливали сад, набирая из ручья воду в большие высокие кувшины.

Дойдя наконец до ограды, Александр перевел дух и, поплевав на руки, наклонился над недавно поднесенными кем-то из работников кирпичами, приподнял…

— Хаш!!!

Внезапно возникший рядом — вот принесло же не вовремя! — старик Василии грозно насупил брови. Позади него, небрежно поигрывая короткими копьями и кнутами, гнусно ухмылялись надсмотрщики.

— Нон бене! Нон! — Брызжа слюной, старик указывал пальцем на вышку.

Понятно. Не стоило, мол, туда ходить, теперь будешь наказан!

По знаку Василина четверо дюжих надсмотрщиков накинулись на несостоявшегося беглеца. Саша, конечно, сопротивлялся, но силы оказались уж слишком неравны, к тому же кто-то ткнул его под ребра острием копья — мол, не стоит шутить, парень. В общем, скрутили, бросили наземь, попинав для порядка ногами.

Так себе попинали, не сильно, могло бы быть и куда хуже, а так. Ну разве ж так бьют? Даже, похоже, ни одного ребра не сломали!

Александр сплюнул с разбитой губы кровь и улыбнулся.

Зря улыбался! Обещанное наказание еще толком и не начиналось. Надсмотрщики сноровисто подхватили его под руки и быстро потащили к заднему крыльцу. Из стоявшего рядом сарая вытащили некое деревянное сооружение, отдаленно напоминавшее козлы для пилки двор вручную. Действительно, козлы, только не для дров! Саша слишком скоро понял, для чего. И для кого…

Запястья и лодыжки стянули ремни. В воздухе просвистел кнут.

Черт!!!

Ожгло так, будто током ударило — прямо по позвоночнику. Этак можно запросто и хребет перешибить. Правда, чернокожий верзила-палач, как видно, не имел такой задачи и лишь рвал кожу!

И все равно…

— Сволочи! — извивался под ударами Саша, — Ублюдки! Сатрапы!

От последнего слова ему почему-то вдруг стало смешно. Слишком уж походило на монолог из старинного фильма с Леоновым.

— Сатрапы! Гниды казематные! Чтоб вы сдохли… Ой!

Туг Александр вдруг сообразил, что ругался напрасно: русского языка местные «сатрапы и казематные гниды» уж точно не знали. Как, впрочем, и английского. Хотя уж ругательства-то должны были понимать.

— Фак! Фак ю! Ой…

От боли Александр вновь перешел на родимую русскую речь и как вдарил по-матушке! Слышал бы кто понимающий — завяли бы уши! Да и так один косматый старик в рваной хламиде, седой, лохматый, чем-то похожий на знаменитую фотографию Эйнштейна, удивленно замедлил шаг.

— Пидорасы! Твари! Мать вашу разэтак-так-растак! Ммм…

Наконец экзекуция окончилась.

Едва не потерявшего сознание Сашку окатили теплой водой — холодной у них тут, наверное, не было, — развязали, вздернули на ноги, снова куда-то потащили. Ох, гады, что ж вы никак не уйметесь-то? Ишь, еще и ржут.

— Суки гладкие!

Протащив избитого пленника по узкой аллее, его, словно куль с овсом, забросили в узкий глинобитный сарай. Еще и пнули напоследок, но так, незлобно, видать понравилось, как бедолага ругался.

— Копыта убери, петух гамбургский!

Захлопнулась дверь. Суки! Твари поганые! Нелюди! Сектанты гребаные. Ммм, аж спину-то саднит… и то, что пониже. Ни сесть, ни лечь, ну разве что вот так — навзничь. Александр отхаркался.

А эта сараюха у них, похоже, что-то вроде карцера. Аналог «холодной», точнее — «горячей», ишь как раскалилась! А пить так и не дали, сволочи. Хоть бы глоточек, хоть бы чуть-чуть… Пить! Хоть бы той, теплой водицы, которой поливали, а лучше из ручья. Девчонки бы притащили кувшинчик холодненькой… Ох! Пить хотелось жутко!

От ругани-то пересохло все горло, саднило даже, не хватало еще ангины. Нет, ангина — это, пожалуй, он тут подзагнул, перегрелся.

Кто-то сюда идет, что ли? Отодвигают засов… Господи, а ведь темно уже! Ночь.

И прется же какая-то гадина!

Александр собрал весь свой сарказм:

— Кому не спится в ночь глухую?

А может, воды принесли?

— Вы — русский? Я принес вам попить. Только… тсс… не говорите громко.

— Спасибо.

Не говоря больше ни слова, Саша припал к узкой горловине кувшина.

Вода! Водичка! Холодненькая! Из ручья! Господи, спасибо тебе, внял молитвам. Ох, как хорошо-то!

— Теперь постарайтесь поспать, — шепотом посоветовал неведомый доброхот, — Завтра опять погонят на работу. Спокойной ночи.

— И вам спокойной…

О боже!

И тут до Саши наконец-то дошло!

— Постойте! Вы кто?

— Как и вы — раб. Пленник. Меня зовут… Альфред Бади, я антиквар из Суса.

— А я — Александр, Саша. Русский актер. Каскадер то есть. Но… Вы знаете русский?

— В семидесятые учился в Москве. Институт имени Баумана, может, слышали?

— Ну конечно!

— Там много наших училось.

— Но как же вы?..

— Так же, как и вы. Решили с друзьями половить рыбки.

— Поня-а-тно… Мы вообще где? И далеко ли до Туниса? Или Бизерты?

Ночной собеседник неожиданно рассмеялся, и в глухом, надтреснутом смехе его явно слышалась грусть и даже отчаяние.

— Мы очень и очень далеко от того Туниса, который вы знали. Вообще от всего.

— Как это — очень далеко? Не могло же меня так вот унести! И все же надо отсюда бежать, немедленно.

— Наверное, надо, — согласно кивнул антиквар. В темноте Александр никак не мог разглядеть его лицо, но по всему чувствовалось, что это старик, может быть, даже тот, похожий на Эйнштейна.

— Только некуда.

— Как это — некуда?

— Вы не поверите… Позвольте вас спросить, вы знаете, какой сейчас год на дворе?

— И какой же?

— Четыреста тридцать восьмой! Даже не тысяча четыреста… а просто — четыреста тридцать восьмой от Рождества Иисуса Христа.

— Да что вы говорите? От Рождества, значит… Вот только сумасшедшего тут и не хватало для полного счастья!