Ситуация не была безнадежной, я еще мог с ними сражаться Пинок ногой по пистолету и одновременный уход от сабли. Поворот на пальцах левой ноги, затем потянуть вояку, хватающего меня за руку. После этого можно было пускать в танец свой клинок и – раз-два – вырубить всю эту усатую компашку.
Только я всего этого не сделал. Позволил им разоружить себя и связать. Когда они вытащили меня наружу, я улыбнулся Дороте. А вдруг она была права? А вдруг, вместо того, чтобы удирать, не было бы забавнее попробовать вырезать эту опухоль? Даже если это и ускорит кончину больного?
Пан Михал сопровождал ксендза Лисецкого, утешавшего освобожденных узников. Долгополый на месте составлял список спасенных, а ротмистр указывал им места на повозках. Чтобы поместились все, пришлось им потесниться. Оказалось, что пленных больше, чем ожидалось, к тому же, это не были только лишь военные, взятые в плен турками в ходе последних боев, но еще и женщины и духовные лица, схваченные татарскими отрядами. Пленники находились в различном состоянии, но все они были ужасно изголодавшими и чуть ли не догола ободранными. У нескольких были видны следы побоев, случались и такие, настолько обессилевшие от болезней и голода, что их нужно было выносить из камер. От одного только их вида пан Михал начал скрежетать зубами.
Начальник султанской тюрьмы рассчитывал на солидный бакшиш, а получил только лишь приказ Кара Мустафы, заставляющий его освободить всех без оплаты. Так что он был взбешен и разочарован, вел себя невежливо, и даже при всех пнул одного из спотыкающихся пленников. Пан Михал подскочил к турку и, прежде чем янычары успели отреагировать, схватил его за руку и втиснул ему в ладонь кошель, наполненный монетами. Их он получил от Гнинского, который верно считал, что в империи, если не совать налево и направо взяток, невозможно рассчитывать хоть что-то устроить нормальным образом. Тяжесть золота и вправду подействовала. Хотя это и не был целый сундук дукатов, чиновник мгновенно успокоился. Он лишь болезненно вздохнул и ушел в свои помещения.
Освобожденные плакали от счастья и целовали руки ксендзу, вешались и на шею ротмистру, прижимаясь к нему, словно к найденному спустя много лет брату или сыну. Пан Михал сносил это со стоическим спокойствием, ведь сам он тоже побывал в турецком плену и знал, что это означает. Большинство из этих людей не рассчитывало на то, что когда-нибудь обретет волю, они своими глазами видели, как пленники умирают от голода или пыток. К тому же, несколько последних дней стражники пугали их, что бросят их на съедение одержимым. Так что, ничего удивительного, что когда они увидели польских воинов в самом сердце всего этого кошмара, многие из них совершенно расклеились.
В конце концов, на повозки погрузили, как посчитал Лисецкий, сто девятнадцать человек, и пан Михал дал знак к отъезду. Ворота распахнулись, и небольшой караван покинул Семибашенную Крепость, провожаемый хмурыми взглядами стражников, которым пришлось остаться ни с чем.
- Ну что, пан ксендз доволен нашим походом? – панцирный подъехал к Лисецкому, утешающему одного из бывших заключенных.
- Господа Бога стану благодарить в молитвах, даже благодарственную мессу проведу, - кивнул головой монах-цистерцианец. – Много достойных мужей спасли мы от галер, ведь со дня на день их должны были приковать к веслам, а если бы такая беда случилась, мы бы их не нашли. Вот погляди, мил'с'дарь, вот тот ничем неприметный мужчина – это отец Будзановский, приходский священник с Подолии, а рядом сидит ксендз Мрочковский, доминиканец. На той же самой повозке майор артиллерии Посадовсий, поручик рейтар Фогель, господа Белецкий и Грыльф. Все они выдающиеся христиане!
- Ну а те женщины? – пан Михал указал на последнюю повозку.
- Сплошные шляхтянки. Деревенских девок, уведенных в ясырь, сразу же продали на рынке и развезли по всей империи. А этих, благородно рожденных, держали вместе в надежде на щедрый выкуп. Нам посчастливилось, что мы освободили их даром.
- Не так уже и даром. За них мы заплатили кровью. Ведь это же после нашего боя с одержимыми визирь подарил пленных Гнинскому, - заметил пан Михал.
Ксендз пренебрег трудами военных, небрежно пожав плечами, и сконцентрировался на беседе с одним из освобожденных священников. Пан Михал выдвинулся во главу каравана, догоняя турка-проводника.. Гвардеец, держащий в руке бунчук, явно не был таким же разговорчивым, как Абдул Ага, говоря по чести, он не обменялся с поляками ни единым словом, хотя панцирный и заговаривал с ним по-турецки. Он спесиво молчал, пялясь перед собой и сконцентрировавшись на том, чтобы надлежащим образом держать символ власти визиря. Так что ротмистру пришлось удовлетвориться осмотром округи.
Их ожидало где-то четверть часа поездки через безлюдную, поскольку располагавшуюся достаточно близко от места сражений махаллю. Пан Михал с любопытством поглядывал в улицы, ведущие на север, один раз на другом конце он даже заметил перемещавшийся отряд пехотинцев. Но пушки уже замолчали, точно так же, как мушкетные залпы и перекатывающиеся хоральные окрики и стук барбанов. Лишь время от времени были слышны переворачивающие внутренности басовые рыки и грохот валящихся зданий. Небо все так же затягивали дымы пожаров, а в ноздри бил отвратительный запах горящих людских останков.
То ли турки наконец-то подавили одержимых, и теперь шли лишь стычки с оставшимися в живых, либо в сражении случился перерыв и временное перемирие. Так или иначе, но отсутствие звуков, заставлявших стынуть кровь в жилах, приносило облегчение и успокаивало. Оно давало надежду на то, что вскоре кошмар закончится.
- Кис-кис-кис, - позвал пан Михал сидящего на невысокой стене кота.
Животное, понятное дело, никак не отреагировало, зато рядом с ним появились еще два. Один из них мяукнул с прекрасно понимаемой претензией. Естественно, никто ничейных котов не подкармливал, что должно было их раздражать, они ведь привыкли к регулярным перекусам, устраиваемых для них богобоязненными мусульманами. Ротмистр покачал головой – в Польше подобная разнузданность была бы невозможной. Да, правда, многие баловали своих собак, но котов? Всего лишь клубки шерсти, хватающие вредителей.
Они проехали по всей длине широкой улицы, не встречая даже мародеров. И это, вместо того, чтобы поправить настроение панцирному, лишь сильнее обеспокоило его. Переполненный людьми город, который столь неожиданно опустел производил впечатление кладбища. А еще – эта тишина. До пана Михала дошло, что он не слышит даже одиночных выстрелов, а только лишь стук копыт, грохот колес на мостовой, разговоры и истерический смех освобожденных. Ко всему этому добавился лишь шум. Странный, не ассоциирующийся с чем-либо знакомым, зато постепенно нарастающий. Пан Михал беспокойно огляделся по сторонам, положив ладонь на рукоять сабли. Под воздействием неожиданного предчувствия он поднял голову.
Над крышами ближайших домов пролетал объект величиной с двухэтажный дом. Он обладал удлиненной и округлой формой цвета черного, матового железа. С боков объекта торчали неправильной формы выступы и шипы, спереди виднелись угловатые утолщения, которые можно было принять за голову, из-за чего все было похоже не вздымающееся в воздухе неуклюжее железное насекомое. С жужжанием, от которого волосы вставали дыбом, это "нечто" пролетело над улицей, после чего завалилось набок, чтобы завернуть.
- Чудище! Летающая бестия! – кричали люди, едущие на повозках.
Ксендз Лисецкий замашисто перекрестился, конь кого-то из панцирных начал лягаться, чуть не сбрасывая всадника. Тем временем, в боковой части объекта, с которого пан Михал не спускал глаз, раздвинулись ворота, в отверстии встал закованный в доспехи силач, двумя руками держащий неуклюжее устройство для метания молний.
- Это такая машина, повозка! Только летающая! – крикнул ротмистр и вытащил пистолет из кобуры.
Летающая повозка спустилась ниже, готовясь к посадке на дороге. Ее корпус заполнял всю ширину улицы. Удивительное устройство не коснулось еще земли, как изнутри начали выскакивать одержимые. Пан Михал отметил, что все они носят панцири и шлемы с торчащими проводами и шипами. Их вооружение уже не было таким примитивным, как во время предыдущей стычки, хотя все так же выглядело импровизированным. У нескольких были метатели молний, у других – копья и мечи, но еще щиты, сети и длинные бичи. К тому же, ими командовало чудовище, человеком не являющееся. Бестия была толстая, с могучими, мускулистыми ногами, с громадной башкой, на которой выделялась громадная челюсть. В достающих до самой земли лапах тварь держала какие-то странные, зловеще выглядящие устройства. То есть, к одержимым присоединились еще и демоны родом из преисподней.
- Разворачивай! – крикнул ротмистр.
Он повернул перепуганного коня, но в тот же миг увидел в небе еще два железных насекомых, спускавшиеся еще ниже. Походило на то, что они отрежут полякам путь отхода. На корпусе ближайшего из них сидел громадный, отвратительный паукообразный с длинными лапами, шевелящий жвалами и лупающий четырьмя черными глазами, каждый из которых был величиной с арбуз. Чудище было черным, как летающая повозка, но двигалось оно нервно, пока, наконец, он не совершил длинный скачок и не приземлился на последней телеге. Той самой, на которой ехали освобожденные женщины.
Пан Михал заорал от ужаса и ярости. Сам он вел всего лишь дюжину вооруженных людей, а защитить ему нужно было почти что две сотни обессилевших людей от орды странных бестий. У него не было ни малейшего шанса. Прицелился из пистолета в ближайшего противника и выстрелил. Панцирные начали делать то же самое – у каждого из них было по два пистолета при седле, и сейчас они палили из них, то в летающих чудовищ, то в одержимых. Те же отвечали молниями. Ужасающий грохот молний прошил воздух. Запахло будто бы после грозы, только острее и неприятнее.
Вопли перепуганных люде, хрип раненных лошадей, громы и молнии. Все были охвачены паникой, и прекратить ее никак не удавалось. Пан Михал увидел, как валится из седла гвардеец с бунчуком, а в его спине зияет дыра, сквозь которую можно было бы просунуть руку. Всего этого было слишком много. Панцирный поднял коня на дыбы и помчался в атаку. Но проехал он всего лишь несколько шагов, когда молния ударила в грудь его лошадь. Ноги под животным подломились, и ротмистр, перелетев через его голову, с грохотом свалился на брусчатку. Пан Михал тут же перекатился под стену дома и залег там, не двигаясь. Он не то что сражаться, не имел сил хотя бы пошевелиться.
У него болели все кости, какое-то время было трудно даже просто сделать вдох. Но сознания он не терял и видел, как одержимые разбивают его небольшой отряд, жестоко убивая панцирных. А вот остальным они ничего плохого не делали, только забрасывали на них сети, которые искря и скрипя, парализовали жертв. Потом они грузили потерявших сознание пленников в летающие машины. Операция проходила чрезвычайно умело и скоро.
Рядом прошел одержимый, постукивая копьем, у которого вместо наконечника было язык пламени. Пан Михал задержал дыхание, притворяясь мертвым. Он слышал дыхание чудовища, видел элементы его панциря, шевелящегося вместе с дыханием хозяина, словно был живым существом. Поляк знал, что мог бы незаметно встать и рубящим ударом сзади рассечь сукина сына вместе с его живым доспехом. Но вместо того схватился на ноги и щучкой бросился в приоткрытые ставни дома, возле которого залег. Приземлился он с грохотом на полу, в темном помещении, перекувыркнулся через голов и тут же вскочил на ноги. После этого перебежал через комнату, вскочил в кухню и через заднюю дверь выскочил во дворик. Там перескочил ограду, растоптал рахитичный садик и перебежал через еще одну хижину, пока не выбежал на другую улочку. И уже по ней бросился в паническое бегство, вслепую и не оглядываясь.
Стамбул
19 джумада 1088 года хиджры
19 августа 1677 года от Рождества Христова
На вершину минарета вели неудобные и высокие ступени, вьющиеся бесконечной спиралью. Когда, наконец-то, канцлер Гнинский туда вскарабкался, он настолько насопелся, что едва мог дышать. Его сопровождал Михал Пиотровский, подталкивающий перед собой Талаза Тайяра, запястья которого были скованы цепью. Пленник единственный не казался измученным подъемом, он первым вышел на узкий балкончик и полной грудью набрал воздух в легкие. Казалось, он был восхищен и высотой, и окружающим видом.
Башня, с вершины которой муэдзин призывал верующих на молитву, стояла у мечети, находящейся на территории дворца Топкапи, и взобраться на нее мог каждый желающий, достаточно было пожертвовать мулле несколько акче. Деньги исчезли в рукаве мужчины, а сам он делал вид, что его ну никак не интересует, чего эти два гяура ищут на вершине минарета и зачем они тащат с собой скованного цепями чрезвычайно грязного турка..
- Поглядите, как красиво, - Талаз повернулся спиной к городу, направляя взгляд на Золотой Рог и Босфор.
С моря дул приятный прохладный ветерок. Волны успокаивающе колыхались, тонкий туман водных испарений затягивал домики, дворцы и мечети, стоящие на холмах противоположного берега залива. Вдоль берега на ветру хлопали сотни парусов судов, барок и рыбацких лодок. Картинка была просто идиллическая, несколько нереальная по сравнению с тем, что было видно, если бы перейти по балкончику на другую сторону минарета. Пан Михал не позволил пленному долго любоваться пейзажем, схватил за шею и решительно подтолкнул, чтобы тот перешел на другую сторону. Гнинский шел за ними и молился про себя. Он старался не глядеть вниз, в пустоту и на маленьких человечков, стоящих вокруг минарета. Со злостью он размышлял над тем, почему это басурмане не возвели вокруг балкончика ограду. Ведь было достаточно, чтобы ветер подул сильнее, человек споткнулся и… аминь. И нет человека.
Когда все встали с обратной стороны, ветер ударил в них запахом гибнущего города, гарью, смрадом смерти и уничтожения. Как будто бы одно мгновение они очутились в ином мире, в иной повести. Город под ними догорал в десятках пожаров, вдалеке, там где еще недавно скапливались тысячи жилищ, застроек и каменных домов, тянулось черное пожарище. Лишь кое-где в небо целились острые шпили минаретов и сопровождающие их округлые крыши мечетей. Посреди города находилось нечто совершенно чуждое и никак ему не соответствующее. Среди руин в небо выстреливало могучее черное дерево со спирально скрученным стволом толщиной шагов в сто, а может и намного больше – с такого расстояния оценить было сложно. В самом низу, посредине ствола, блестел и пульсировал красный шар, словно бы это как раз он был сердцем этого чудовищного образования. Вместо веток в небо выстреливали вьющиеся черные щупальца, по которым ежесекундно перемещались голубые и белые молнии разрядов. Дерево выгибалось и волновалось, а его ветви вытягивались все выше и выше, как будто бы искали чего-то в пустоте. К тому же, вокруг дерева и над ним носились в воздухе механические насекомые из черного железа. Они кружили над ветвями, опадали на город, чтобы через мгновение вновь подняться к небесам.
Пан Михал задрожал. Раз летающие повозки были величиной с дом, высота дерева, как минимум, должна была составлять не менее трех стай. Наверняка его было видно с другой стороны залива, так что ничего удивительного, что никакое судно как-то не торопилось зайти в порт за беженцами или чтобы узнать новости из города. Ну кто в здравом уме станет лезть туда, где находится нечто подобное?
- Думаю, что когда встало солнце, и все в городе смогли увидеть это чудо, беженцы силой форсировали ворота и смылись, - сказал посол Гнинский. – Наверняка, намылилась и какая-то часть ополчения. Всем известно, что подобного рода сборище никогда не удерживает позиции перед лицом опасности. Спроси у поганого, что это такое, и зачем он попросил меня сюда карабкаться.
Пан Михал перевел слова канцлера на турецкий язык. Именно затем он и очутился с этими двоими наверху. Он должен был одновременно служить и охранником, и переводчиком. Ни Спендовского, ни кого-либо из драгоманов об этом не просили, так как они не были солдатами, а посол желал, чтобы во время беседы присутствовал кто-то такой, кто справляется в битве. Это на тот случай, если бы пойманный турок начал скандалить.
После того, как вчера ротмистр единственный вернулся с задания, часть земляков посчитала его героем и необычным счастливчиком, а вот другая часть – подозрительно часто выходящим целым из столкновений с одержимыми. За спиной кое-кто из слуг называл его изменником и слугой проклятых. Говорили, что он наверняка продал одержимым пленников на верную смерть, что он давным-давно уже продал душу дьяволу и теперь вот выплачивает долги. К счастью, канцлер всех этих глупостей не слушал, а когда ему передали их в очередной раз, только постучал себя согнутым пальцем по лбу. Пиотровскому он верил и считал его замечательным солдатом, ну а то, что ротмистр единственный спасся из очередной неприятности, только подтверждало его необычные способности. Рядом с кем-то подобным он мог чувствовать себя в меру безопасно, стоя с пойманным одержимым на узеньком балкончике над пропастью. По крайней мере, была у него надежда, что не ошибается.
- Мне бы хотелось, чтобы вы во всей красе увидели, с чем, собственно, имеете дело, - сказал Талаз, выслушав вопрос пана Михала. – Вот там, внизу, красный шар, изготовленный из людских тел, для простоты называемый биопроцессором. Это довольно-таки сложное устройство, задачей которого является забор потоков информации, передаваемой порталом, их компрессия и исполнение как приказов. Эти приказы передаются для записи данных в локальное инфополе.
- Ничего не понимаю, - с хмурой миной сообщил пан Михал. – Понятия не имею, как перевести это на польский язык. Говори, язычник, понятнее, а не то я не выдержу и угощу таким пинком, что ты на другом берегу залива приземлишься.
Сам панцирный был ужасно раздражен, все у него болело. Он не выполнил доверенной ему миссии, потерял всех своих подчиненных и освобожденных пленников. Ротмистр чувствовал себя паршиво, его давили вина и бессильная злость.
- Скажи, как эту штуку можно убить. И мне плевать на то, что это такое! – рявкнул он в качестве добавки.
- Как хочешь. Попробую яснее, - Талаз поклонился с грацией, которой позволяли ему цепи. – Это вот псевдодерево – это материальное эхо, нечто вроде отражения в действительности формы бога, ворвавшегося в ваш мир. Его разум и душа находятся в духовном мире, который я называю инфополем. В нем пребывают души, а точнее, даже не души, но память, след, который своим существованием оставили все мыслящие существа, проживавшие на Земле. Мультиличность, то есть чужой бог, желает заполнить собой мир духов, а их все поглотить и сделать из них часть собственного разума. Чтобы ей это полностью удалось, она должна воцариться и над материальным миром. Людьми она желает воспользоваться, чтобы сконструировать из них машины, похожие на биопроцессор, их тела она использует и для создания собственных солдат, которые завоюют для Мультиличности этот вот мир.
Пан Михал вздохнул и перевел эти его слова Гнинскому.
- До сих пор не пойму, зачем ты захотел сюда забраться, - отметил Гнинский. – И как эту чертовщину уничтожить.
- Мне хотелось, чтобы вы увидали это во всей красе, чтобы понять размеры и размах этого существа. Вы видите колосса, который высится над самым большим в мире городом, на протяжении двух, самое большее, трех дней он поглотит его и сделает своей крепостью, плацдармом на этом свете. И для него это не будет каким-то особенным усилием. Это гигантское тело – это всего лишь застывшая информация, которая превысила критическую плотность и обрела материальную массу. Эта информационная необычность, которая была возбуждена и сформирована исключительно силой воли Мультиличности. Дерево – это лишь ничтожная доля ее возможностей, как я уже упоминал, всего лишь тень. Надеюсь, что, благодаря этому, вы поймете, что я хочу сказать. Этого невозможно убить.
- И что нам остается? – спросил Гнинский, выслушав перевод. – Бежать домой и начать строить крепости?
- Крепости вам мало на что пригодятся. Формирующейся в настоящее время армии они не остановят. Поначалу мы воровали ваши тела, именно таким образом я и стал Талазом Тайяром. Когда удалось запустить биопроцессор, и Мультиличность вторглась в этот мир, она сразу же обрела чуть ли не божественную силу.. Используя сформировавшуюся информационную необычность, Мультиличность обрела креативную силу, способность формирования материи силой воли, - говорил турок, не спуская глаз с вибрирующего черного дерева, освещаемого кровавой пульсацией. – Следующим шагом Мультиличности станет то, что части армии будут подарены их истинные тела. Со временем в их рядах появится все больше гротескных чудовищ, демонов из адских видений. Все легче им станет выстраивать технические средства, то есть, конструировать машины и оружие. Сейчас они пользуются только лишь захваченными кузницами, литейными мастерскими и мастерскими, но, используя лишь обнаруженные там простейшие инструменты, в течение нескольких дней они собрали энергетическое оружие, им уже удалось получить первые биополимеры для создания активных панцирей и экзоскелетов. Кроме того, они собрали несколько импульсных двигателей, использующих магнитное поле планеты. Это они приводят в движение летающие перевозчики. В течение нескольких месяцев, если им удастся добраться до материалов, то есть, редких металлов, залежей угля и руд, содержащих радиоактивные элементы, они будут располагать всеми необходимыми техническими средствами. Гравитонные пушки, плазмотроны на ядерных аккумуляторах, спутниковая связь, информационная сеть без дураков, наконец: кибернетика и строительство серверов, окончательно порабощающих инфополе. Через год Мультиличность захватит континент, а через пять – всю остальную планету.
- Снова ты говоришь непонятное! – рявкнул пан Михал. – Что это еще за гравитонные пушки?
- Неважно. Я лишь говорю, что в борьбе с этим нечто у вас нет ни малейшего шанса. Кавалерия, мушкетеры и пикинеры, кулеврины и картауны становились все менее опасными для чужаков, все легче их можно было уничтожить, - продолжал Талаз.
- Так что же нам следует делать? Остается что, только молиться? Или сразу спрыгнуть с этой башни? – рассердился канцлер.
- Не знаю. Сам все время думаю, - буркнул Талаз. – Убить этого не удастся, так как невозможно убить неживого. Хмм…
Гнинский выслушал перевод и покачал головой. Трудно было освоить только что услышанное. Сам он никогда бы не поверил в подобную чушь, если бы не видел всего ужаса своими глазами. Он уже догадывался, почему Талаз настаивал, чтобы польский сановник поднялся с ним на минарет и тщательно осмотрел то, с чем они имеют дело. Турок знал, как победить монстра, но по какой-то причине не желал выдать этого сразу. Быть может, он опасался того, что после раскрытия планов станет ненужным, а может, ожидал от союзников решительности в сражении с врагом. Он жаждал, чтобы они поняли серьезность угрозы и были склонны согласиться с его планом, независимо от того, сколь безумным бы он не казался.
- Ты ведь – наполовину один из них, - заговорил пан Михал. – Знаешь ли ты, как построить оружие, которым они пользуются? Как сконструировать летающие машины и гравитонные пушки?
- Я солдат, полевой командир и стратег, - разложил Талаз руками. – И я обладаю лишь общими знаниями. Так ведь и ты не ведаешь тайн оружейников и литейщиков, что льют пушки; ты не знаешь, откуда берутся составные вещества пороха, и как работают пороховые мельницы. Точно так же и со мной. Я знаю, как применять это оружие, но сам бы его изготовить не смог.
Панцирный ротмистр подозрительно глядел на собеседника, но должен был признать его правоту. Канцлер какое-то время не отзывался, со все большим беспокойством всматриваясь в Мультиличность. Он представил, что очередные подобные деревья, построенные из людей, живьем ободранных из кожи, вырастают в Варшаве, Кракове, Гданьске и даже в его любимом Львове. Что они покрывают всю страну и мир черных, гадким лесом.
- Согласен, - неожиданно произнес он. – Будет так, как захочешь, только скажи, что нужно сделать, чтобы это остановить.
Талаз покачал головой в знак похвалы расторопности посла.
- Нужно позволить ему распространиться и расширить запас технических средств, - сказал турок. - Необходимо пожертвовать этим городом и, возможно, еще несколькими другими, будет лучше сдать их без борьбы. Эвакуировать как можно больше людей, вывести их за пределы зоны воздействия Мультиличности. Это замедлит ее рост, но не притормозит построения собственных мастерских по производству оружия и устройств. А чтобы нанести удар бестии, нужны именно они. Только лишь тогда, когда инженеры сконструируют серверы с интерфейсами, дающими возможность оцифровки, то есть перенос в виртуальное пространство расширенных пакетов данных, в которых можно скрыть алгоритмы, атака на Мультиличность станет возможной.
- А яснее? – потребовал Гнинский.
- Этому божку можно устроить неприятность, но только лишь в инфополе, в мире духов. Чтобы это совершить, я должен иметь доступ к устройствам, которые построят слуги Мультиличности. Нужно дать им время, позволить считать, будто бы они победили. Когда они станут гоняться за невольниками, за новыми донорами тел, мы атакуем. Самой лучшей была бы массированная атака нескольких армий. Исключительно затем, чтобы связать силы Мультиличности и отвлечь ее внимание. Под прикрытием битвы, вместе со штурмовым отрядом, я проберусь в сердце вражеской крепости и захвачу интерфейс, ну а потом, с его помощью, нанесу монстру такой удар, который повалит его на колени.
- Убьет его? – спросил Гнинский. – Ты же говорил, что это – неживое.
- И по этой причине я не в состоянии бестию уничтожить, но могу стереть из инфополя. Удалить из мира духов, изгнать туда, откуда этот монстр прибыл.
Канцлер покачал головой, просверливая Талаза взглядом. Хватило бы одного краткого слова посла, чтобы панцирный столкнул турка с балкончика и закончил спектакль. Все трое понимали это и замерли, ожидая решения дипломата.
- И в чем тут загвоздка? – после длительного молчания спросил Гнинский.
- Турки, а конкретно – Кара Мустафа, они не согласятся с подобной тактикой. Им пришлось бы пожертвовать столицей и серьезной частью армии. Они предпочтут сражаться до конца, бросая в наступление все силы, применять проверенные маневры, даже если в столкновении с подобным противником они не дают ни малейшего шанса, - ответил Талаз. – Как мне кажется, они должны сдать столицу, а может и целую провинцию, и тут же умолять всех соседей предоставить поддержку. Соседей, и даже врагов.
- Польша никогда бы не поддержала врагов веры, - вздохнул Гнинский. – Разве что если бы преисподняя свалилась бы нам на головы, что, собственно, не исключено. Нам было бы необходимо согласие Церкви, а оно было бы возможным лишь в том случае, если бы вера очутилась в опасности. Вера, но гораздо сильнее - владения и головы епископов с кардиналами. Было бы весьма кстати нагнать страха папе римскому, вот тогда он обязательно объявил бы крестовый поход против Мультиличности.
- Если у нас хватит времени, это замечательная идея, - Талаз потряс цепями. – Мы должны сбежать из Стамбула, вопреки воле великого визиря, и добраться до Эдирне. Дайте мне переговорить с султаном и Шейтаном Ибрагимом Пашой, тогда все изменится. С помощью санджак-беев можно организовать крупную эвакуацию и забрать людей из провинции. Это даст нам время собрать войска со всей империи. Еще я рассчитываю на твою поддержку, канцлер. Быть может, ты обратишься к рассудку гетманов хотя бы с юга твоей страны. Нужен будет каждый солдат.
Гнинский еле заметно усмехнулся. План давал хоть какую-то надежду. Это было лучше, чем ожидать неизвестно чего или напрасно расходовать энергию на молитвы. Нужно было смываться из Стамбула и известить короля о том, что здесь творится. Но в первую очередь следовало забирать отсюда Талаза – это был единственный на всей Земле человек, способный удержать существо, обладающее чуть ли не божественной мощью.
Канцлер протянул турку руку и припечатал перемирие. Он пообещал, что внизу прикажет его расковать. Но Талаз все время должен будет оставаться в укрытии, в шатрах. Великий визирь не должен был узнать, кого поймали поляки. От этого сейчас могло зависеть очень многое.
XIII
Я спустился вниз, побрякивая цепями. Всю дорогу размышлял: а зачем все это. Почему я позволил Дороте выдать меня гусарам, и позволил им себя поймать. Нужно было перебить усачей и реализовать свой первоначальный план: сбежать далеко-далеко, в глубины Африки, и какое-то время радоваться жизни. Так я поступил бы как демиург, но вместо того поддался императиву, вписанному в Талаза. Людская часть меня попросту не могла вынести сознания того, что я все бросил и сбежал, поджав хвост, трясясь от страха перед Мультиличностью и ее монстрами. Я поддался человеческому элементу, к тому же нельзя было скрыть, что сделал я это с гордостью и, наверное, с облегчением. Ведь до того, как Мультиличность сделала меня своей подножкой, я был храбрым и отважным воином. Со временем я превратился в опасливого слугу, у которого послушание и уважение к повелителю заменили первоначальные черты. Пора это изменить! На сей раз я не стану бежать, а продвинусь на шаг дальше – подниму руку на своего преследователя.
Довольный принятым решением я вышел из минарета… прямиком на четырех огромных евнухов с обнаженными кривыми палашами. Помимо них, нас ожидали два гвардейских офицера и драгоман. Я был точно так же изумлен, как пан Михал и посол Гнинский, тем более, что ждущие нас гусары и дворяне сидели на земле, разоруженные и окруженные несколькими десятков целящихся в них из мушкетов янычар. Среди турок я заметил имама, который за малое пожертвование позволил нам подняться на башню. Несложно было догадаться, что это именно он сообщил кому следует, донес, что у поляков в лагере имеется таинственный пленник.
Драгоман начал провозглашать патетическую, наполненную дипломатическими оборотами речь о том, что посольство, гостящее на территории дворца, должно будет сложить оружие и безоговорочно подчиниться власти великого визиря. Дело в том, что именно с этого момента входит в жизнь новое распоряжение о военном положении. Гнинский тут же заявил протест, а вот что было дальше, я не слышал, потому что евнухи схватили меня и бесцеремонно повели в направлении ворот, ведущих на второй, внутренний двор. Все произошло настолько быстро, что поляки не успели им помешать, впрочем – у них и не было чем. Меня запихнули в небольшое помещение, в котором обвиненные ожидали приговора суда. Оно находилось сразу же за воротами, возле совещательного зала. Помещенные туда люди, как правило, не покидали этого помещения живыми, потому что приговор исполнялся немедленно, сразу же после объявления. Тут я почувствовал определенное беспокойство - ситуация усложнялась.
Где-то через час прибыли три евнуха-душителя, палача, которых я хорошо знал, а одного даже лично тренировал. Те удивились, узнав в невозможно грязном, скованном цепями бедняге своего недавнего начальника. Тут же старший из них помчался сообщить об этом Кара Мустафе. Уже через пару минут меня освободили от кандалов и провели дальше во дворец. Меня отвели в личные покои султана, которые в его отсутствие занял великий визирь.
Мне была хорошо известна его любовь к роскоши и удобствам, потому-то и не удивил вид Кара Мустафы, лежавшего на шелковых подушках, сейчас его кормили две полуголые наложницы, кладущие фрукты с золотых султанских подносов прямо в рот. Увидав меня, он сконфузился, поэтому небрежным жестом руки отослал девушек и поднялся с лежанки, чтобы обнять меня. Но вовремя сдержался, унюхав исходящий от меня смрад.
- Я тебя уже похоронил, парень, - произнес он со слезами в глазах. – Как же я рад тебя видеть. Что они с тобой сотворили? Эта кровь, это ужасное состояние, эти цепи! Я сейчас же прикажу отрубить головы всем проклятым гяурам!
- Это не поляки, - ответил я. – Со мной ничего особенного, разве что немного запачкался. Извини, господин, за мою отвратительную внешность. У меня не было возможности умыться…
- Ладно, ничего не говори. Пойдем в баню, там все расскажешь, - предложил Кара Мустафа и громко захлопал, вызывая евнухов.
Не прошло и получаса, как я, обнаженный, лежал на столике, а меня скребли и поливали водой три девицы из гарема визиря. После чего я очутился в султанском бассейне, выстроенном из самых благородных видов мрамора, с цветастой мозаикой на дне. Кара Мустафа сидел и приглядывался ко мне, задавая краткие, уточняющие вопросы. Глаза его были наполовину прикрыты, из-за чего выглядел он словно ленивый, старый кот. Но я знал, что слушает он крайне внимательно и не спускает с меня глаз. От моего внимания не ушло и то, что в углах помещения стоят четыре белых евнуха, вооруженных палашами. Вроде как по причине военного положения, но, как я подозревал, достаточно будет одного движения брови визиря, и моя голова скатится на дно бассейна.
Пытаясь как можно меньше выдумывать, я в общих чертах описал правду о прогрессе вторжения. Понятное дело, я не признался, что Талаз стал одержимым и является лишь частью существа, которое образует с чужим захватчиком. Будет лучше, чтобы Кара Мустафа не знал, что имеет дело с бывшим военачальником вражеской армии. Я же помнил, насколько он может быть жестоким и беспощадным.
- То есть ты советуешь, чтобы мы, как можно быстрее, покинули Стамбул? – сказал визирь. – Эх, ты же знаешь, что это невозможно. Султан оставил мне четкие приказы. Я обязан спасти его столицу, так что сдать город я не могу, тем более – сбежать из него. Нам нужно найти иной способ победить неприятеля, и что это будет стоить – не важно.
Я даже и не моргнул, ожидая именно такого ответа. Было любопытно, чего же такого он планирует вместе с беями. Очередное наступление с применением пушек? Лично мне казалось, что гораздо больше разрушений и пожаров вызвал артиллерийский обстрел, чем действия армии вторжения, только даже если бы сказать об этом визирю, это ничего не изменило бы. Высылая очередные толпы ополченцев в самоубийственные атаки, он лишь поставляет Мультиличности материал для строительства и невольников. Так что я решил: как только Кара Мустафа вернет меня на службу, я сразу же начну планировать, как сбежать из дворца вместе с поляками.
Когда я уже прилично отмок, мне принесли новую одежду: штаны и рубаху. Двое слуг держало ее, чтобы мне было удобно вложить руки в рукава. Кара Мустафа глядел на все это с непонятным выражением лица. Я влез в принесенную одежду и тут-то почувствовал, что на запястьях вновь замыкаются тяжелые железные оковы. Слуги выкрутили мне руки за спину, а два кольца быстро связали веревкой.
- Хочу тебе кое-кого показать, - сказал визирь и пошел вперед.
Меня грубо подтолкнули, что не обещало ничего хорошего. Дьявол, похоже, кто-то видел меня среди одержимых и донес визирю. Теперь же меня считают шпионом. Кара Мустафа притворялся гостеприимнм приятелем, чтобы вытащить из меня все о моих намерениях. Или это он только проверял мои преданность и откровенность? Я ни словом не упомянул о своей связи с Мультиличностью, в связи с чем он отнесся ко мне как к врагу. Раз я советовал ему сбежать, он только укрепился в уверенности жестко защищать город. Снова я облажался! Похоже, никакой я не демиург, слишком много делаю ошибок!
Мы перешли в уже не такие богатые дворцовые помещения и очутились в тихой, уютной комнате. В ней стояла кровать, на которой лежал бледный и, несмотря на царящую в помещении прохладу, вспотевший Абдул Ага.
Он выжил! Я же был уверен, что истечет кровью, или же что его затопчут лошадями гусары. Какой недосмотр с моей стороны. Причем, не первый.
Похоже, я зашипел, увидав суповара, потому что визирь даже усмехнулся. Один из сопровождавших нас евнухов схватил меня за шею и заставил опуститься на колени. Весьма топорно и неуклюже – наверное, он никогда вместе со мной не тренировал умения пользоваться кистями рук.
- Это чудо, что Аллах вознаградил меня подобным образом, - тихо произнес командир янычар. – Он отдал в мои руки изменника, нанесшего мне смертельную рану. И что я должен теперь сделать, Талаз? Лично я желаю воткнуть тебе нож в кишки и распороть, чтобы ты страдал, как и я. Вот я тебе тоже нанес удар, но по тебе не видно, чтобы ты был ранен. Ты не только сражался совместно с одержимыми, ты один из них. Так что я не убью тебя, хотя у меня хватило бы сил, чтобы выдрать у тебя сердце голыми руками. Я обязан пожертвовать этот чудесный дар визиря ради добра родины. Я отдам тебя на пытки, чтобы ты нам самым наилучшим образом пропел. Или желаешь начать говорить сразу, чтобы не слишком утруждать хирургов и палачей?
Я качнул головой, соглашаясь. А что мне было терять? Я решил рассказать им всю правду. Все равно они не поверят в мои добрые намерения и подвергнут меня пыткам, но, по крайней мере, какое-то время потяну. Быть может, удастся освободить руки и сбежать? На мои плечи легли лапищи двух громадных евнухов, обездвиживая меня в стальном зажиме.
Я даже пошевелиться не мог. Оставалось только говорить.
Стамбул
20 джумада 1088 года хиджры
20 августа 1677 года от Рождества Христова
Дорота не могла сомкнуть глаз. Она лежала в шатре на разложенном непосредственно на земле одеяле и прислушивалась. Йитка дышала тихо и спокойно – девушка спала как убитая, и ей не мешали доходящие отовсюду возбужденные голоса поляков, шаги, бряцание снаряжения, ржание лошадей, трески и шумы. Ножевая рана оказалась не слишком глубокой, клинок не повредил никакой из органов, он только прошел сквозь кожу и мышцы. Рана не воспалилась и быстро затянулась, так что девушке повезло. Силы через несколько дней восстановятся.
Сквозь ткань палатки пробивались белые вспышки и сполохи. Источником их было чудовищное черное дерево, громадная гадость, высящаяся над городом. За день он сделалась выше в два раза, к тому же светилась ночью, равно как и весь форт чужаков, выросший у подножия. Так что Стамбул сиял в темноте, на безлюдных улицах было светло, будто днем. Точно так же, как и на площадках дворца, на которых было полно народу. Практически никто не спал, все ожидали штурма армии выродков и следили за изменениями чудовищной мерзости. Дорота, после того, как отдалась под опеку поляков, все так же пользовалась их гостеприимством, наконец-то решила поспать. Ей просто необходимо было отдохнуть, женщина чувствовала, что способна сойти с ума от страха и переполняющей ее печали после потери всего нажитого. Чужими не следует морочить себе голову. Ведь если бы изменившиеся захотели подавить защитников дворца, они уже сделали бы это. Ей не казалось, будто бы те опасаются отрядов визиря. Более вероятным было то, что они сконцентрировались на своих делах, людей оставляя на потом. То, чего они пока что желали достичь – уже достигли, разбили штурмующие их территории отряды, вытолкав янычар и вооруженную чернь на окраины города. Кажется, время от времени их летающие машины атаковали наиболее крупные сборища беженцев, чтобы хватать пленников. Похоже, пока что им этого хватало.
Вот только спать никак не удавалось, потому что атмосфера в лагере была чрезвычайно нервной. Янычары пытались заставить поляков, чтобы те сдали им все оружие, на что подбритые головы ни за что на свете не желали соглашаться. Чудом не случилось кровавой стычки, потому что по ходу переговоров Гнинского с драгоманом посольская свита сформировала из нескольких сотен собранных на внутреннем дворе повозок укрепленный лагерь, который охраняли поляки, вооруженные огнестрельным оружием. И так вот внутри осажденной крепости появилась еще одна осажденная твердыня, а осаждаемые осаждали своих же гостей. Ситуация была странной и не обещающей ничего хорошего.
Неожиданно ткань у входа в шатер зашелестела. Аль-хакима уселась на постели и сунула руку под свернутый плед, служащий ей в качестве подушки. Под ним она держала пистолет, подаренный ей Семеном Блонским в награду за сдачу ценного пленника. Кто-то пытался попасть вовнутрь, только Дорота предусмотрительно весьма тщательно зашнуровала полы. Сейчас она присела у постели Йитки и потрясла девушку за плечо. Та сразу же уселась с широко раскрытыми от испуга глазами, после чего зашипела от боли. Выходит, она вовсе не спала так спокойно, как могло показаться: дернулась слишком резко, и рана тут же дала о себе знать.
Аль-хакима оттянула курок пистолета.
- Это я, Якуб Кенсицкий, - громко сообщил прибывший. – Меня прислал сам канцлер Гнинский. Вас, мил'сударыня, вызывают, чтобы оказать врачебную помощь. Дело важное.
Дорота одним рывком расшнуровала вход. Молодой гусар тут же прошел вовнутрь и поклонился присутствующим в пояс. В царящей полутьме, освещаемой, правда, вспышками белых молний, ползающих по черному дереву, он пытался увидеть Йитку. Нескладно доложил что-то о срочной необходимости спасения раненого, а еще о том, что необходимо собирать вещи, потому что любой момент может прозвучать приказ выезжать.
- Turci nas uvolní z paláce? (Турки нас отпускают из дворца? – чеш.) – спросила Йитка.
- В определенном смысле. Собственно говоря, некоторые нас освободят и отпустят, от других мы убежим, - не слишком точно пояснил рыцарь, после чего бросился к ногам сидящей девушки. – Не слишком ли мил'с'дарыня страдает? Как мог бы я облегчить ее в беде? Позволь вынести тебя из всего этого балагана на руках, чтобы не пришлось тебе страдать от неудобств путешествия.
Ранее, когда гусары обнаружили обеих женщин в развалинах, и юноша увидел окровавленную Йитку, он чуть не зарубил саблей Талаза, приняв того за виновника ран у девушки. Потом он довез невольницу до лагеря, держа ее перед собою в седле. Дороте пришлось плестись за гусарами. Теперь же она лишь покачала головой, видя любовное безумие в глазах рыцаря. Не обращая внимания на молодежь, она схватила свою врачебную сумку – единственное имущество, оставшееся от накапливаемого годами богатства. Проверила, на своих ли местах ланцеты, равно как бутылочки и баночки с мазями. Все хирургические лезвия и щипцы были выполнены на заказ из самой лучшей стали, к тому же рукоятки скальпелей и ножей были украшены накладками из слоновой кости. Настоящие игрушечки, стоящие, что и дюжина девственниц или же шесть опытных кухарок. И подумать только, что за пару дней она потеряла все, что копила целую жизнь. Столько лет трудов, ограничений, беспардонной войны за выживание в мире, в котором главенствовали мужчины и… фью! Все исчезло, развеялось словно дым.
Якубу пришлось покинуть Йитку. Он поцеловал ее пальцы и настаивал, чтобы та отдыхала, обещая при этом, что станет за нее молиться. Красотка затрепетала ресницами, а когда поляк выходил, послала ему вослед томный взгляд. Словно профессиональная продажная девка, рассеянно подумала Дорота. Похоже, бывшая монашка насмотрелась на примеры искусства соблазнения во время подготовки невольниц, а может все это у нее в крови, и пацана околдовывает интуитивно.
Затем аль-хакима прошла через весь лагерь за гусаром. Здесь было тесно словно на стамбульском базаре в самую торговую пору. Укрепленный лагерь пришлось сильно ужать, чтобы в нем поместилось все посольство вместе с лошадями и слугами. Какая-то часть поляков отдыхала в шатрах, но большая их часть возбужденно крутилась между повозками и палатками. Не прекращались споры и рассуждения, опять же, каждый был хоть чем-нибудь вооружен, даже у поваров и поварят в руках были ножи и тесаки. Лишь в одном месте Дорота заметила стоявших на коленях и погруженных в молитву людей. Мессу проводил один из сопровождавших посольство исповедников, молодой ксендз, заменивший пропавшего Лисецкого.
Наконец гусар завел Дороту в шатер самого канцлера. Внутри горели масляные светильники, посреди стоял раскладной столик с разложенным планом. Здесь собралось несколько сановников, воеводы и стольники в жупанах, здесь же стояло четыре янычара, но внимание привлекали не они, а красивый, хотя и чудовищно окровавленный и избитый турок, лежащий на носилках. Янычары, наверное, были всего лишь носильщиками, которые принесли мужчину, потому что они тактично отступили под стену. Дорота еле заметно присела в поклоне перед Гнинским, а тот с обеспокоенной миной указал ей на лежащего полуголого мужчину.
- Это единственный человек, знающий, как остановить чужих, - коротко сказал посол. – Прошу удерживать его в живых любой ценой.
У Дороты на кончике языка вертелся вопрос: а насколько высока цена его жизни, потому что ее услуги тоже много стоят. Но смолчала про себя, заметив, что если выйдет из всего этого живой, ей обязательно нужно будет приплюсовать эту услугу к конечному счету, который она выставит полякам. А пока что она опустилась на колени возле раненого и положила ладонь ему на лбу. Тот открыл глаза, и только сейчас Дорота его узнала.
- Талаз Тайяр! – прошипела аль-хакима. – Я передала тебя полякам в доброй вере, понятия не имея, что тебя так страшно поколотят. Не знаю, обрадует тебя это или нет, но мне ужасно жаль. В конце концов, ты ведь спас мне жизнь, вынося из самого ада. А теперь чувствую себя так, словно сама тебя так избила.
- Э-э, это все ничего, - прохрипел Талаз. – И это не поляки меня избили. Это результат разговора с визирем и янычарами. Все не так паршиво, кости целы, меня только били бичом, посыпали солью и прижигали железом. Только шкуру попортили, внутренние органы в порядке. Вытри меня и протри каким-нибудь антисептиком.
- Чем?
- Тем, чем обычно промываешь раны, - простонал турок. – И пускай мне приготовят какую-нибудь питательную еду. Мне нужно много энергии, чтобы побыстрее регенерировать. Переставлю метаболизм на повышенную скорость, благодаря этому, приду в себя в течение суток, самое большее – двух. А чтобы это удалось, мне нужно много есть.
- Ты способен ускорять заживление ран? – Дорота буквально задрожала.
Вновь она испытала жгучую волну любопытства, в ней завибрировала жилка ученого и исследователя. Повернувшись же, она приказала принести воду в тазике и чистые куски полотна, а еще, чтобы повар быстро выдал из запасов чего-нибудь жирного и питательного, лучше всего: бульон с мясом. Потом сконцентрировалась на пациенте. ее руки действовали быстро и умело, ощупывая турка и обследуя повреждения.
- В какой-то степени я могу влиять на производительность организма. Тело Талаза было изменено в тот момент, когда я в нем поселялся. Так что это это не врожденное или обученное свойство, но было мне дано посредством далеко продвинутой технологии.
- Ты применяешь слова, непонятные даже для меня, хоть я и не тупая, - буркнула Дорота. – Тебе придется брать поправку на то, что мы пользуемся разными системами понятий. Говорим мы на одном и том же языке, но родом из разных миров. Тебе следует упростить рассказ, приспособить его к моему уровню.
- Ладно. Просто, когда я сконцентрируюсь, то могу быть несколько сильнее, быстрее и гибче обычного человека. Да, и поторопись с перевязкой, у нас мало времени. Через час выступаем.
- Выступаем? Мы же окружены и замкнуты в охраняемой твердыне.
Талаз усмехнулся и ничего на это не ответил. Но Дорота заметила: что-то происходит. Все вышли из шатра, а через минуту женщина услышала шелест и увидела, что его стенки опускаются. Слуги начали сворачивать временное местопребывание канцлера, не обращая внимания на аль-хакиму и ее пациента. Когда Дорота закончила перевязывать турка, от шатра не осталось и следа, а вокруг царил еще больший балаган, лошадей запрягали в повозки и готовили верховых лошадей. Сановники и посольство грузились в кареты, покрикивая на оружных и слуг, а те орали на прислугу и конюхов. Среди бегавших туда-сюда поляков были видны белы кафтаны и высокие шапки янычар. Это последнее в особой степени заинтересовало женщину.
- Янычары объединили силы с поляками? – неуверенно спросила она. – Такое ведь невозможно.
- Мне это стоило мне много боли, но, похоже, перемирие устроить удалось, - заявил Талаз.
Внезапно у носилок вновь появились четверо янычар. Они схватили их и подняли, после чего быстро направились с ними к открытой повозке, на которой разместили уже и других раненых, а точнее, Йитку и какого-то бледного, словно покойник янычара в офицерском мундире. Дорота, увидав его здесь, даже зашипела. То был ее ведущий офицер, та самая сволочь, которая заставила ее шпионить – суповар Абдул Ага.
Рядом с повозкой стояло несколько турецких солдат и Якуб, который живо спорил с сидящим в седле Михалом Пиотровским. В конце концов, ротмистр панцирных рявкнул на юношу и указал ему строящуюся гусарскую хоругвь. Якуб опустил голову, словно побитый щенок, но, прежде чем уйти, чтобы присоединиться к своему отряду, еще успел бросить Йитке переполненный тоской взгляд.
Пан Михал подъехал к Дороте и кивнул ей в знак приветствия.
- Мне досталась честь сопровождать эту повозку, - объявил он с мрачной миной. Похоже, этим заданием он не был восхищен. – Потому что знаю турецкий язык и установил хорошие контакты с басурманами. Отвечаю головой за то, чтобы с ранеными ничего не случилось. Эти два турка чрезвычайно ценны. Мил'сударыня будет добра окружить их медицинской опекой, я же вам всем буду гарантировать безопасность. На этот случай я снова получил под командование дюжину панцирных, а еще полсотни янычар. Быть может, на сей раз не позволю, чтобы моих подопечных похитили чужие, ну а если такое случится, по крайней мере, позволю себя убить…
Дорота вскарабкалась на повозку, глядя на надувшегося панцирного. Похоже, ему до сих пор было досадно за то, что потерял почти две сотни освобожденных пленных и целый отряд. Но, прежде чем она успела бросить несколько слов в качестве утешения, запели трубы, укрепленный круг повозок разошелся, образуя колонну. Где-то спереди, у дворцовых ворот, раздались крики и отдельные выстрелы. Дорота со страхом схватилась за борт повозки – выстрелы означали, что поляки покидают Топкапи вопреки воле визиря. Уже через мгновение между временными союзниками могла начаться кровавая бойня.
С грохотом и шумом посольство сразу же набрало скорость. Довольно скоро повозка, подскакивая на телах убитых, проехала через ворота и выехала наружу. На какой-то миг Дорота увидала янычар, сражающихся с охранниками дворца, чтобы дать возможность полякам сбежать. Под самый конец глухо загрохотал пушечный выстрел. Картечь застучала по мостовой и ударила в одну из карет, выбивая фонтаны щепок и вонзаясь в древесину. С козлов свалился убитый на месте возница, но поводья перехватил его помощник, легко раненый в ногу. А уже через мгновение колонна всадников и повозок исчезла среди домов, оставляя дворец позади
Аль-хакима, поняв, что Йитке скачки и раскачивание повозки не мешает, занялась тяжело раненым Абдул Агой. Она вытирала ему лоб влажной тряпицей. Талаз тем временем уселся и стал закусывать куском белого сыра с тмином, который получил от поваренка. Все трое вели себя так, словно бы ничего пугающего и не происходило.
- То были твои люди? – обратилась Дорота к суповару. – Почему ты решил нас выпустить? Это ведь бунт! Ты изменил сераскиру, за это с тебя живьем сдерут кожу!
- Еще неизвестно, доживу ли, - ответил на это янычар. – Я рискнул, доверился Талазу, а точнее - существу, в которое он превратился. И я склонил к тому же остальных командиров полка. Так что до Эдирне у вас будет сильное сопровождение. На тот случай, если я не доживу до конца поездки, пусть канцлер повторит султану, что все это я сделал ради него и ради империи. Не мог я смотреть на то, как великий визирь обрекает моих людей и жителей Стамбула на смерть в бессмысленной, лишенной шансов на победу бойне. Я даже решил простить Талазу, что он меня чуть не убил. Но взамен пускай он уничтожит того бога, который разрушил город.
Дорота покачала на это головой, а потом задвинулась в угол повозки, чтобы переждать скачку галопом по городским улочкам. То же самое она заставила сделать и Йитку: сесть спокойно рядом и подождать с помощью раненым до тех пор, пока они не выберутся из города. Ведь до тех пор в любой момент их могли атаковать одержимые.
- Спокойно, я знаю, где они находятся. Пока что они все время пользуются эзотерической информационной сетью, используя телепатию, - отозвался Талаз. – Пока они не перейдут на квантовое подключение, я буду принимать рапорты офицеров и приказы командования. К сожалению, часть армии вторжения и штурмовики уже перешли на радиосвязь, а те, которых Мультиличность вознаградила воспроизведением оригинальных тел, контактируют друг с другом, пользуясь врожденными чувствами. Паукообразные и насекомообразные применяют химические маркеры и запахи, кремнийорганические големы используют вибрации почвы и высокоэнергетические излучения; крылатые "разговаривают" посредством инфразвуков. По-видимому, новый демиург еще не назначен, так что в армии противника царит некий хаос. В этом я вижу наш шанс, чтобы сбежать.
Едущий перед самой повозкой ротмистр Пиотровский обернулся в седле и грозно глянул на Талаза. Не верил он ему, как не верил в его обещания изгнания чудовищ. В случае каких-либо неприятностей, в первую очередь он собирался приставить пистолет к голове бывшего лалы и загнать ему в голову свинцовую пулю. Талаз, совершенно не осознающий эти мысли, широко усмехнулся панцирному и спросил, нет ли у того, случаем, в баклажке вина или какого-нибудь другого питательного напитка. Как для совершенно недавно вырванного из лап палачей, он держался удивительно хорошо, он вообще казался довольным жизнью. Ротмистр без задней мысли протянул руку к сосуду и протянул его Талазу. Тот сделал несколько добрых глотков, даже не жалуясь, что это всего лишь вода.
Последующие минуты были для Дороты вечностью. Посольство растянулось в длину на пару улиц, к тому же двигалось оно громко, с шумом и треском, люди в темноте окликали друг друга. Некоторые слуги зажгли факелы, хотя темноту и так освещали молнии. Белый, холодный свет, излучаемый кошмарным деревом, заливал черные перешейки между домами жутким сиянием. Все отбрасывало длинные, черные тени, движущиеся резко, мрачно и не по-человечески. У Дороты все они ассоциировались с крадущимися и готовыми атаковать одержимыми, ежесекундно ей казалось, что вот-вот они набросятся на них целой ордой, чтобы рвать на клочья или, что было бы еще хуже, потащить к адскому отвращению.
Дерево все время колыхалось, высясь над городом, над крышами и башнями минаретов. По его веткам и стволу неустанно стекали белые молнии, словно жилы на громадном живом существе. А вдобавок звуки: шум, шелест, доносящиеся издали вопли или вой тысяч человек. Ничего удивительного, что поляки сами шумели, похоже, в основном для того, чтобы заглушить весь этот кошмар.
Поначалу они перемещались параллельно берегу залива, но, оставив сзади Семибашенную Крепость, направились на север, где начинался тракт на Эдирне, который христиане называли Адрианополем. Через какое-то время Дорота поддалась монотонному ритму повозки, а чтобы не видеть кошмара, высящегося над Стамбулом, она закрыла глаза. Под конец она вообще положила голову на плечо невольнице. Йитка прикрыла из обеих одеялом и прижалась к аль-хакиме. Недостаток сна и усталость победили, и Дорота погрузилась в сон.
XIV
Люлебургаз
23 джумада 1088 года хиджры
23 августа 1677 года от Рождества Христова
Ко мне она прибыла ночью, под самое утро. У нее была длинная, ощетинившаяся сотнями зубов пасть и кольчатый гребень на вытянутой, змеиной башке. Ее желтые глаза с вертикальными зрачками сияли немой угрозой, казалось, они полностью были лишены эмоций, и поэтому были еще более чудовищными. Я чувствовал, что Ясмина желает вонзить зубы в мои внутренности и разодрать меня на кусочки, после чего сожрать кусок за куском. Он была близко, я чувствовал ее дыхание, отвратительно смердящий гнилью и кровью. Ее громадные крылья лопотали на ветру, заслоняя все небо. Дракониха летела за мной и была все ближе.
Я сорвался с места с криком, будя свернувшихся на своих подстилках янычар. Кто-то из них гадко выругался и погрозил мне кулаком. Я вежливо извинился перед всеми ними, так как оказалось, что на дворе только-только светает. Три дня скоростного марша не измучили ни привыкших к трудам турецких пехотинцев, ни ехавших верхом поляков, зато их силы исчерпали никак не прекращающееся беспокойство и чувство угрозы. Дело в том, что по дороге мы наткнулись на выжженные развалины крупного караван-сарая, а это доказывало, что чужаки проводят рейды далеко за пределы города для захвата невольников и жертв. Днем позднее на небе были замечены несколько продолговатых силуэтов, но, к счастью, они направились к югу. Но мы в любой момент ожидали, что одержимые могут буквально свалиться нам на головы.
А хуже всего, что два дня назад я утратил телепатическую связь. В астральном измерении воцарилась тишина, и это свидетельствовало о том, что чужаки использовали теперь другие, наверняка более технологически продвинутые средства. В связи с этим, теперь я не мог подглядывать за их системой управления, и не знал, что же они планируют. Если бы хотя бы знать, кем является новый демиург! Я знал их всех, сражался с ними плечом к плечу, и, затратив немного сил, мог бы предвидеть способ их поведения. А теперь этого не было.
Телепатическая система ожила, когда я никак этого не мог ожидать. Ясмина активировала ее во всех диапазонах, даже наиболее глубинных, высылая по всему астральному измерению тот самый гадкий кошмар с собою в главной роли. Не прозвучало ни единого слова, был только образ, живая картинка, в котором она пребывает, плюс замораживающее кровь в жилах эмоциональное сообщение: угроза и обещание убийства.
Я вышел из постоялого двора и направился к колодцу, чтобы облиться холодной водой. Быть может, если выпадет время, позднее удастся воспользоваться местной баней? Эх, сколько бы я дал за приличный массаж и за то, чтобы кожу натерли благовонными маслами! А потом я сделал бы сам себе тактичный макияж глаз и надел мягкие, пахучие одежды… Я усмехнулся сам себе, а точнее – части своего "я", принадлежащей Талазу. Ведь все это, естественно, были его желания. В них я не видел ничего плохого, полностью сумев согласовать их с собой. В своем соединяющем два эго существовании я достиг равновесия.
Я набрал воды в кружку, обмыл ладони и обрызгал лицо. Затем выполнил несколько простых упражнений, чтобы разогреть мышцы, а прежде всего – чтобы усилить кровоснабжение кожи. Синяки уже исчезли, остались только розовые полосы от бича и струпья от ожогов. Через неделю следы пыток никто и не заметит. В том, что меня пытали, я не обвинял ни Кара Мустафу, моего давнего любовника, ни Абдул Агу, пылавшего жаждой мести. Избиение было неприятным только лишь для Талаза, для истинного меня оно было всего лишь неудобство. Если бы эти жалкие палачи знали, что я вынес в предыдущих воплощениях, сколькими способами меня убивали и мучили! Я распадался на куски от жесткого излучения, сотнями лет меня изнутри пожирали паразиты, меня секли нейробичами, варили посредством микроволн, топили в морях кипящей серной кислоты, а мою боль оцифровывали и записывали в память, чтобы сделать меня более жестким и послушным. Так что по сравнению со всем этим прижигание раскаленным железом? Всего лишь щекотка.
Серело, но в лагере уже началось движение. Слуги и повара поднялись и взялись за работу. Начали готовить лошадей, выкладывать сено и овес для животных и завтрак для господ из посольства. Это означало, что Гнинский решил как можно скорее выступать в путь. Так что про баню можно забыть, но с другой стороны это и хорошо. Сон указывал на то, что Ясмина получила от Мультиличности собственное тело и выступила на охоту. Мне было необходимо исчезнуть. Для конфронтации пока что было рановато, в данный момент в поединке с нею у меня не было ни малейшего шанса.
Из дома также вышла аль-хакима и сразу же направилась во дворец на противоположной стороне дороги. Именно там расположились господа шляхтичи, пользуясь гостеприимством местного эфенди. У медички через плечо была переброшена ее врачебная сумка, в нескольких шагах за ней с кислой миной следовала Йитка. Невольница все еще не была здоровой, но уже могла перемещаться и сопровождать свою госпожу.
Увидав меня, Дорота кивнула головой и на мгновение остановилась, о чем-то размышляя. Я подошел и с грацией выполнил танцевальный поклон, в какой-то степени, в рамках упражнений на растяжку.
- Нам приснился дракон, - без каких-либо предисловий сообщила полька. – Мы обе проснулись с криком, в один и тот же миг. Вообще-то, это была дракониха, огромная и злая, словно тысяча чертей. И что это могло быть?
- Нуу, это должно было быть сообщение для меня, - несколько удивленно ответил я. – Ясмина, моя недавняя подчиненная, собирается меня уничтожить. Она выслала предостережение, а точнее, что-то вроде бешенного рычания. А вот то, что и вы обе его приняли, уже весьма интересно. Сон был телепатическим импульсом, разосланным по всей плоскости без указания конкретного получателя, так как Ясмине не известно, где я нахожусь. Так почему и вы получили сообщение? Вас держали очень близко от открытого портала, из которого все время исходило эзотерическое излучение. Похоже, вы были поражены его силой, и у вас на него повысилась чувствительность…
- То же самое случилось и с Папатией. Излучение, - заявила Йитка. – Она начала слышать голоса, вести себя словно безумная, а под конец уже не желала спасать свою жизнь и позволила разорвать себя на куски. И нас это тоже ожидает?
- Не знаю, что вас ожидает, но столько голосов, как Папатия, слышать вы не будете, потому что телепатический канал закрыли, - успокаивая девушку, сообщил я.
Затем я направился за женщинами во дворец, надеясь там чего-нибудь поесть. Ведь я был голоден как волк, мой организм работал на полных оборотах и требовал энергии.
- Мне следует понимать, что Ясмина сейчас выглядит словно дракон из кошмара? – спросила Дорота.
- К сожалению, именно такой является ее оригинальная телесность. Мультиличности понадобилось целых четыре дня, чтобы создать для не тело. Подозреваю, что в качестве строительного материала была применена не сгущенная информация, а тела пленных, - сообщил я. – Потому-то все это и продолжалось так долго.
- То есть, тебя разыскивает громадная дракониха? – не скрывала изумления Йитка. – Странно, но после всего того, что я видела, у меня уже нет сил бояться…
- Она как раз вышла на охоту. Но не бойтесь, ее задание сильно затруднено, - легкким тоном заявил я. – Прежде всего, она не знает, где я нахожусь, и не думаю, чтобы ей пришло в голову, будто сменил фронт и встал на сторону людей. До сих пор я ни разу не изменил Мультиличности, самое большее – бежал от нее, чтобы защищать собственную телесность. Так что она не станет атаковать военные группировки.
- Ну а гончие псы? Разве чужие не располагают чем-то подобным? – спросила Дорота. – Они не могут тебя вынюхать?
- Да, конечно, паукообразные хирурги запомнили мой запах, и они могут присоединиться к поискам, если только у них нет более важных заданий, а сейчас они наверняка занимаются обслуживанием и поддержкой жизнедеятельности биопроцессора, который до сих пор приводит Мультиличность в действие. Опять же, так легко след они не найдут, ведь из Стамбула сбежали сотни тысяч людей!
- Уфф, мне чуточку полегчало, - вздохнула Йитка. – Так что дракониха полетает над городом и округой, возможно, устанет и на все плюнет. А есть какие-нибудь способы найти тебя другим образом? Пользуясь снами или чем-то другим?
- Меня могли бы выследить, пользуясь личностным образцом. Любое мыслящее существо производит информацию, которая оставляет след в инфополе. Нечто вроде как отпечаток ноги на песке или конденсационный след в небе. Некоторые личности, с достаточно сильным разумом, оставляют более глубокие и стойкие следы, в особенности, когда творят идеи, теории или изобретения, которые потом живут в мыслях других людей. Вот тогда они оставляют отпечаток в локальном инфополе на несколько сотен лет. Возвращаясь к делу, если бы новый демиург добыл точнейшую запись моей личности, он мог бы выследить меня в инфополе и локализовать в трехмерном пространстве. К счастью, такой записи нет, - успокоил я, скорее себя, чем женщин.
Во дворец нас впустили лишь тогда, когда Дорота представилась аль-хакимой, спешащей к раненому офицеру. Два евнуха провели нас под самые двери комнаты, в которой располагался суповар, не давая мне ни малейшего шанса сбежать в поисках кухни. Так что пришлось снова глядеть на несчастного, которого я проткнул клинком.
Абдул Ага выглядел все хуже, он явно слабел. Увидав меня, он лишь сморщился, но сил возражать у него не было. Дорота умело сняла бинты с его живота и подала пропитанные гноем перевязки Йитке. Я поглядел через плечо польки. Живот суповара выглядел и вправду паршиво. Рана воспалилась, из нее сочилась розовая жидкость. То была плазма, выделяемая пробитой брюшиной. Мой ятаган наверняка нарушил и кишки, содержащие весьма богатую бактериальную флору. Так что практически наверняка все это вызвало инфекцию и развитие воспалительного процесса. Без сильных антибиотиков, а прежде всего – без необходимости тщательно зашить кишки и брюшину – об оздоровлении нечего было и мечтать. К сожалению, Дорота, хотя она и была из наилучших медиков этого мира, не имела ни малейшего понятия как о существовании бактерий, так и о лечении подобного рода ран. Она только лишь протирала и обмывала поверхностные раны и заставляла Абдула принять успокоительные травы, которые как-то снижали боль. А ничего больше она сделать и не могла. Помимо того, она выпытывала суповара про дополнительные недомогания, о том, ел ли он прописанную ею легкую еду.
- Ел, только после нее кишки от боли разрываются. И у меня кровавый стул, - признался янычар.
Дорота покачала головой. Она наверняка знала, что это означает: кишки турка были повреждены, их содержимое проникало в живот. Абдула ожидал болезненный, гадкий и по-настоящему вонючий конец. Полька подала турку свернутый пучок стеблей конопли для жевания, только офицер не желал их брать.
- После нее у меня паршивые сны, - сообщил он. – Сегодня под утро я видел дракона. Так что предпочитаю быть в сознании.
- Если ты желаешь ехать с нами, ты должен защищаться от боли, - заметила на это Дорота. – В противном случае, ты не перенесешь колыхания и подскакивания повозки на выбоинах.
- Справлюсь. Это я командовал эскортом, который привел поляков в Стамбул, и я же проведу их до границы, - не соглашаясь с Доротой, заявил Абдул Ага. – Лучше скажи, сколько времени мне осталось.
Та лишь пожала плечами.
- О таких вещах знает один Аллах, - буркнула она себе под нос.
Когда мы вышли, довольной она никак не выглядела. Похоже, безнадежных случаев аль-хакима не любила. Возможно, она страдала, теряя пациентов, но, может, просто терпеть не могла бессилия? Насколько я ее знал, скорее всего, дело было в последнем.
- Он тоже видел во сне дракониху, - заметила Йитка, когда мы все уже вышли.
- По-видимому, одной ногой он уже на другой стороне, - сказал на это я. Во сне он сближается с астральным пространством. Существа, находящиеся на границе жизни и смерти, всегда более чувствительны к внечувственным воздействиям.
- На все у тебя имеются объяснения, - сорвалась Дорота. – Ты такой умный, что прямо блевать тянет. Вместо того, чтобы нести всякие непонятные глупости, сказал бы, как его можно спасти или хотя бы продлить ему существование! Он должен жить, когда мы прибудем в Эдирне, и убедить султана расправиться с врагами в соответствии с твоей тактикой.
То есть, на добро пациента ей было наплевать, женщину даже не интересовало, как смягчить его страдания. Ей хотелось изгнать чужаков, чтобы вернуться к собственным занятиям, а еще лучше – заработать что-нибудь на всей этой авантюре.
- Почему для тебя столь важен успех операции? – спросил я напрямую.
- Не хочется мне стать жертвой, такой как Папатия, - ответила он на это. – А нас всех это ожидает, если мы пинками не проводим всех их на тот свет. Кроме того, я я обязана довезти посла Гнинского до Польши, чтобы он сказал полевому гетману, что я исполнила его приказы. И тогда тот выпустит из-за решетки моего глупого братца, разрешит ему спокойно обрабатывать землю и производить очередных дурных короедов, которые станут отрабатывать барщину, когда мы уже ляжем в могилу. И, собственно, на кой ляд я все это делаю?
Похоже, злилась она от недостатка сна, усталости и стресса. Я не мог ее винить в том, что женщина не способна сдерживать эмоции. Соваться через какое-то время мог любой. Так что я не вступил в словесную перепалку, но лишь с благодарностью поклонился, развернулся на месте и поспешил на запахи, доходящиеся из дворцовой кухни. Хотя я все так же был одет словно последний оборванец, все равно, обладал красотой, выделявшей меня среди мужчин, так что мне не доставило ни малейшего труда очаровать кухарок и выцыганить у них побольше еды. Всю ее я заглотал по дороге к повозкам, которые за это время готовились к дороге.
Возле них я застал Михала Пиотровского. Панцирный уже немного остыл, и после трех дней пути уже не создавал впечатления сидящего не в седле, а на куче раскаленных углей. Он каким-то образом подавил пожиравший его фатализм, хотя мне было заметно, что на его совесть до сих пор мучит утрата двух сотен человек, за которых он нес ответственность. К счастью, гнев на самого себя он перековал в боевой настрой против всего света.
- Чего?! – увидав меня, рявкнул панцирный.
- Нам необходимо приготовиться на случай визита моей старой знакомой, - веселым тоном ответил я.
- Тебе нужны шелка и благовония? – фыркнул поляк. – Так ты ошибся, я не владелец лупанара.
- Я тоже на это надеюсь. Знакомую нужно будет приветствовать несколько иначе. Вот скажи-ка мне по-хорошему, ротмистр, есть ли в составе посольства какой-нибудь пушкарь? Да, и опытный ружейный мастер тоже пригодился бы.
Панцирный с удивлением поглядел на меня, но, подумав, он кивнул и сказал идти за ним. Речь шла об оружии, и это его успокоило. Нам обоим показалось, что, наконец-то, делаем что-то осмысленное.
Эдирне
27 джумада 1088 года хиджры
27 августа 1677 года от Рождества Христова
Пан Михал сложил руки на груди и прислонился спиной к карете. Он проводил взглядом удаляющуюся в направлении султанского дворца посольскую свиту, состоящую из польских дипломатов и группы янычар, которые несли на носилках Абдул Агу. Через мгновение все они исчезли за воротами, охраняемыми гвардейцами султана. Ротмистр мельком глянул на своих подчиненных, сгрудившихся тут же и делавших вид, будто бы ухаживают за лошадями. Панцирные притворялись расслабленными и спокойными, они игнорировали пялившихся на них местных, но у каждого из них оружие находилось под рукой.
Твердость стенки тяжело нагруженной ландары придавала Пиотровскому уверенности и чувства того, что он находится на своем месте. Его не смущал вид сотен турецких солдат, крутившихся по громадной площади и исподлобья поглядывающих на поляков. Он даже презрительно сплюнул при виде башибузуков, пользующейся дурной славой иноземной легкой кавалерии, состоящей, в основном, из албанцев, черкесов и курдов. Среди по-дикарски выглядящих всадников было много чернокожих и смуглых великанов с рожами, искаженными, как минимум, неприязнью к христианским воинам. Пиотровский знал, что это нечто вроде польских лисовчиков, отрядов, приспособленных для скоростных выпадов и беспокойства врага там, где тот не мог этого ожидать. На службу их призывали на какой-то период, на время войны или в случае угрозы. Раз они сейчас находились вместе с султанскими отрядами, это означало, что идет спешная мобилизация.
Это пана Михала не удивляло – сложно было не относиться к угрозе серьезно. Врага было видно даже с этого расстояния. В небо на юго-востоке нацелилось черное острие, даже днем сверкающее молниями. Ночью четверть горизонта освещало мерцающее зарево. Похоже, черное дерево было уже высоким, словно гора, оно вырастало за облака. К тому же во вторую столицу империи постоянно прибывали перепуганные беженцы, рассказывающие про чудовищ и летающие повозки, а так же о разрушениях и пожарах в Стамбуле.
В Эдирне, вроде даже, повторились сцены из Константинополя. Люди собрались, чтобы молиться, умоляя падишаха хоть что-то делать, или же протестовать против бездеятельности повелителя. Начались шествия погруженных в молитву и жаждущих помощи Аллаха людей, тут же начались поиски виновных и причин того, что на всех них свалилась столь мучительная божья кара. Но пока не случился самосуд и бунт, император ввел порядок. В центре рынка перед дворцом высилась пирамида из отрубленных голов. В одну кучу валили башки скандалистов и мародеров, равно как религиозных фундаменталистов и дезертиров, сбежавших из Стамбула. И город сразу же успокоился, тем более, что в нем появились многочисленные военные соединения, сюда вступили даже спагии, тяжеловооруженная кавалерия.
Пан Михал похлопал по стенке кареты, в которой были спрятаны мушкеты, порох и кое-что еще. У него имелся прибавляющий смелости сюрприз, оружие, спроектированное Талазом и изготовленное двумя пушкарями, которые нашлись среди людей канцлера. Штуку эту они клепали целых три вечера, на стоянках перед ночным отдыхом. У них не было случая испробовать ее, но уже само ее наличие прибавляло им бодрости. Нечто, выглядящее столь грозно, должно было быть способным устраивать настоящее опустошение среди врагов, даже и способных конструировать летающие повозки и машины из человеческих тел. Панцирный дождаться не мог, когда уже "поблагодарит" чужих за унижения и поражения.
Пока что же оружие держали под рукой, ожидая результатов переговоров при дворе султана. Если бы турки вновь решили разоружить и пленить посольство, поляки стали бы защищаться. Гнинский дал всем свободу действий, а пан Михал долго не рассуждал. Впрочем, никто из посольства не собирался добровольно сдаваться в плен. К сожалению, все сразу под дворец прибыть не могли – свиту разместили в находящемся за несколько улочек дальше хане. За посольством на рынок прибыли лишь кареты с польскими сановниками и немногочисленным, насчитывающим всего лишь полсотни людей, эскортом.
Аудиенция у императора могла продолжиться и несколько часов, так что пан Михал, поразмыслив, уселся в карету и вытянул ноги рядом с тайным оружием. Любой повод, чтобы вздремнуть, уже был хорош. Единственным неудобством была царящая в ландаре духота, но даже к жаре панцирный уже начал привыкать. Он опустил голову и практически сразу же заснул.
XV
Меня допустили пред лицо императора, но свободно говорить не позволили. Я подумал, что ситуация слишком официальная, тем более, что во встрече принимал участие сам великий хан крымских татар а еще какие-то представители молдавского господаря. Так что я пал лицом ниц у ног султана и гнулся в поклонах, демонстрируя обычную услужливость и преданность. Про себя я рассчитывал на то, что потом повелитель вызовет меня для доверительной беседы – ведь Талаз Тайяр был его любимым шпионом. Но когда начался официальный допрос, до меня дошло, что на это рассчитывать нечего. Мехмед IV глядел на меня сурово, без какого-либо следа привычной улыбки. Сам он не отозвался хотя бы словом, от его имени говорил реис эфенди, дипломат, ответственный за переговоры с иностранцами. Следовательно, ко мне отнеслись как к чужаку, а это ничего хорошего не обещало.
Допросили меня поверхностно, по-видимому, более серьезные вопросы должны были прозвучать позднее. Я понял: меня ожидает то же самое, что приготовил мне Кара Мустафа – дискуссия в компании палачей с кнутами и раскаленным железом. К сожалению, столь же нехорошо отнеслись и к Абдул Аге. Его положили перед султаном, а реис эфенди спросил у него, зачем он изменил сераскиру и покинул сражающуюся столицу. Суповар ответил, что исключительно по причине беспокойства за звоего повелителя и страну. Он желал как можно быстрее доложить ситуацию султану и представить план контрнаступления. Тогда в ответ ему напомнили про обязанность безусловного подчинения командиру и выполнение приказов. Никто не ожидал от обычного янычара стратегических планов, он был обязан находиться рядом с великим визирем, а если потребуется: погибнуть.
После этой суровой отповеди нас отвели в сторону. Я встал рядом с носилками Абдула Аги, а нас окружал десяток гвардейцев с обнаженными ятаганами. До меня дошло, что все может обойтись и без длительных расспросов. Не исключено, что после провозглашения речей нам отрубят головы как изменникам, и окажутся они на общей куче, вместе с черепушками других дезертиров.
Аудиенция проходила в обширных садах на задворках султанского дворца. Сановники полукругом сидели на табуретах, расставленных под отбрасывающими такую приятную тень деревьями. По одной стороне сидящего на троне султана сидел хан Селим I Гирей, с другой – волошские господари, сановники из союзных малых стран. Поляки, и мы двое, в немилости, должны были торчать на жарком солнце напротив всей этой компании. Гнинскому даже табуретку не принесли, что было явным оскорблением, и заставляло посла стоять в присутствии монарха.
Коронный канцлер провозгласил пламенную речь о братстве двух великих держав, о доброй воле проявить помощь оказавшимся в беде. О том, что сам он готов как можно скорее отправляться на Подолию и умолять коронного полевого гетмана незамедлительно выступить на помощь Турции. Понятное дело, что сам Гнинский сразу же отправится в Варшаву, чтобы просить короля о том же самом.
Ему даже не позволили закончить. Великий хан коротко рассмеялся и бросил несколько замечаний о польских увертках, сорванных договорах и желании получить назад захваченные Турцией земли. Волохи, которые были то союзниками Турции, то Польши, расхохотались во все горло, во всем соглашаясь с татарином. Султан сидел с каменным лицом и не отзывался, как будто бы мыслями был где-то далеко, и его совершенно не касались все эти недостойные его величия слова.
- Вот признайся, посол, что за братскую помощь ты пожелаешь чего-нибудь выцыганить! – нагло продолжил хан. – Отмену бучацкой журавинской дани? Или Украину вам отдать? Или компенсировать ее золотм, а? Хитрые вы, словно лисы, милостивые судари.
- Мы хотим всего лишь обещания султана, что больше вы уже никогда не пойдете в наезд на Жечь Посполитую, - бросил на это нервничающий Гнинский. – Возврат наших земель тоже стал бы серьезным жестом дружбы, но пока что об этом разговаривать не время…
- А почему бы и нет? – фыркнул один из визирей, сидевших во втором ряду. – Уже сейчас мы можем сказать, чтобы вы, панове поляки, выбили это себе из головы. Нет у нас такого обычая, чтобы отдавать земли, на которых встала нога турка. Нет и никогда не будет.
Высказывание визиря встретилось с одобрением сановников и даже оккупированных турками волохов. У опытного дипломата, каким был Гнинский, начали сдавать нервы. Я видел, как он в своем красном жупане кипит от жары и злости. Но я не мог вмешаться, потому что, только лишь я пошевелился, оба гвардейца положили лапы мне на плечи, а еще я почувствовал холодное прикосновение остроконечного лезвия ятагана к спине.
Абдул Ага лежал рядом словно труп. Солнце палило его, только усиливая страдания, но он ни разу даже не застонал. Янычар лишь глянул на меня переполненным болью взглядом и шепнул, чтобы я не дергался.
- Они и так казнят нас. Причем, еще перед обедом, - тихо произнес он.
Это как раз и называется иронией судьбы! Я хотел им помочь, стать союзником в сражении с Мультиличностью, и что меня встречает? На меня охотится громадная дракониха и армия вторжения, но я паду не от их рук, но от палаческого палаша, который будет держать в руках жирный евнух. Жалкое зрелище!
Тем временем посол Гнинский наконец-то перестал владеть собой и поднял голос. Он категорически заявил, что не станет вести переговоры в присутствии плюгавых и жадных татар, которые только и умеют нападать на беззащитные деревни, чтобы хватать невольников. И как это хан осмеливается обвинять поляков во лжи, раз сам занимается обычным разбоем, а его воины специализируются в ночных нападениях на безоружных? Этот кто-то, лишенный чести и приличий, обвиняет рыцарей в срыве договоров? Да это же верх наглости!
За всем этим я наблюдал с громадной долей удивления. Гнинский, опытный дипломат, почти кричал, бросая великому хану в лицо исключительно жесткие обвинения. Похоже, за последнее время с ним случилось очень многое, и ордынцы окончательно выбили его из равновесия. Он даже начал грозить им кулаком, обещая кровавую расправу, если те хотя бы раз еще осмелятся пересечь польскую границу. И ответа хана долго дожидаться было не нужно. Он с рычанием сорвался со своего места и схватился за оружие, украшенную и покрытую золотом саблю. К хану присоединились и беи, только эти уже с голыми руками, ведь к султану вооруженных гостей не допускали, а ханская сабля была, скорее, элементом его богатого костюма, чем пригодным для применения орудием смерти. Поляки из окружения Гнинского сбились вокруг канцлера, готовясь к драке на кулаках.
Это было нечто небывалое. Подобное поведение в присутствии падишаха должно было навлечь его гнев на все стороны конфликта. Я не мог вспомнить подобного инцидента во времена, когда служил шпионом при султанском дворе. Изумление Талаза доминировало в нашем совместном сознании, и какое-то время я пялился на все это, позабыв о собственном невеселом положении. А ведь собиралась начаться драка по всем правилам перед лицом падишаха, потому что, по какой-то причине, гвардия не торопилась с вмешательством. И вот тут я наконец-то заметил, что капитан охраны не спускает глаз с султана. И тут-то до меня дошло, что повелитель не подает знака прервать скандал, потому что его это веселит. А я еще считал Мехмеда IV полностью лишенным чувства юмора!
В последний миг в пустое пространство между татарами и поляками с поднятыми руками забежал Великий Драгоман, первый придворный реис эфенди, Александр Маврокордатос. Грек, которому не исполнилось еще и сорока лет, но уже чрезвычайно заслуженный для империи, двигался энергично, голос у него был громкий. Криком, по-турецки, по-татарски, а затем и по-польски, он приказал всем немедленно успокоиться и отступить один от другого. О чудо, обе группы вовремя пришли в себя, а может быть и высокая фигура одетого в черное грека пробудила в них уважение. Бормоча под нос угрозы, татары отступили на несколько шагов, точно так же поступили и поляки.
Драгоман остался один на залитой солнцем площадке. Конфликтующие группы отступили еще больше, выслушивая громкие замечания. Голос грека колотил словно колокол, когда он поочередно угрожал то одним, то другим. Маврокордатос напоминал им, где они находятся, и что султанский дворец – это не место для драк.
- Мы оказались в исключительно сложной ситуации. На нас напал непонятный враг, который уничтожает всех и вся, независимо от вероисповедания и национальности! И мы обязаны забыть о глупой гордыне, израненной чести и старых событиях! Польский посол сделал предложение о сотрудничестве, падишах его обдумает и в соответствующее время даст ответ. Глупостью было бы задирать один другого, когда в любой момент нам на головы может пасть беда…
И так оно и случилось. Когда драгоман все это говорил, я услышал нарастающий шум. Дракониха сложила крылья и пала с громадной высоты, словно снаряд. Крылья она разложила в последний момент, чтобы сильное дуновение подняло в воздух облако пыли. Прежде чем облако достигло нас, я увидел, как драгоман, раздавленный лапами твари, гибнет. Грек не успел даже вскрикнуть, похоже, он и не заметил угрозы. Ясмина приземлилась на площади, раздирая землю когтями и хлопая крыльями.
Величиной она была со здание дворца. В ее пасти с успехом мог бы исчезнуть целый человек, возможно, даже всадник с лошадью. Я видел только лишь ее затянутый желтой пылью силуэт, но и этого хватило вспомнить, с кем я имею дело. Я повернулся к гвардейцу, приложившему мне ятаган к спине, схватил его запястье, вывернул руку и обезоружил. Я схватил трофейное оружие, хотя для сражения с драконом длинный клинок никак мне не мог пригодиться, но стукнул им плашмя офицера охраны, чтобы вырвать его из ступора.
- Заберите отсюда суповара, это приказ! – рявкнул я.
Тот глянул на раненого, потом на меня и сам схватился за носилки. Похоже, до него дошло, что причина улетучиться в данной ситуации для него самая подходящая. Так что, уже не оглядываясь на Абдул Агу, я бегом направился к дракону. А вокруг уже царил хаос. Ясмина зарычала, метнула головой вперед, одним движением перекусила какого-то евнуха и бросила его останки в мечущуюся толпу. Затем повернулась и махнула хвостом, скашивая ним сразу нескольких подбегающих гвардейцев, зацепив тут же двух или троих убегавших волохов. Их тела полетели во все стороны, словно выстреленные из пушки. Дракониха снова зарычала, разыскивая меня в разбегавшейся куче народа.
Я знал, кто является ее истинной целью. Эта атака не была случайной. Каким-то чудом Ясмина почувствовала, что я нахожусь поблизости. Выходит, мой след, оставляемый в инфополе, был распознан и нацелен. Выходит, у них имеется мой личностный образец, вот только откуда? – горячечно размышлял я, приближаясь к чудовищу. Прежде чем мне удалось подобраться достаточно близко, Ясмина лапами втоптала в землю атакующих ее копьями евнухов, после чего схватила в зубы кого-то из сановников. Лишь бы только не султана! – мелькнуло у меня в голове. К счастью, то был всего лишь один из визирей. Ноги его еще какое-то время дергались, когда дракониха вонзила зубы ему во внутренности, а когда он кончился, Ясмина бросила труп на землю. Тот с отвратительным чмоканьем приземлился рядом со мной. Я глянул на искаженное страхом лицо убитого – то был Элмас Мехмед Паша, Великий Ага Янычар, командующий корпуса.
Я метнул ятаган обеими руками. Оружие пролетело по дуге, вращаясь в воздухе, чтобы хлопнуться рукояткой о бок драконихи. Та этого даже не почувствовала, сама же в этот миг была занята убийствами бегавших турок. Ясмина одним скачком переместилась в направлении дворца, в котором пряталась большая часть сановников, и всунула башку в двери. Чудище пробило их насквозь, шея ее с треском чешуй, трущихся о камень, расширила отверстие. Когда дракониха пошевелила башкой, вся передняя стена дворца с грохотом завалилась, вздымая очередное облако пыли. Я не знал, успел ли сбежать султан. Дракониха зубами вытащила изнутри нескольких несчастных, чтобы через мгновение с отвращением выплюнуть их пережеванные тела. Это были один из турецких беев, пара слуг и волошский господарь. Недовольная Ясмина мотнула хвостом, превращая в развалины целое крыло здания. Грохот был оглушительный. Люди вопили от перепуга и боли, но со стороны площади перед дворцом стали звучать мушкетные выстрелы – янычары наконец-то открыли огонь. Вот только свинцовые пули отскакивали от чешуи с глухими хлопками.
Я начал выискивать взглядом путь к бегству. Прекрасно – одна из дворцовых башен, срезанная драконьим хвостом, рухнула, но не распалась на кусочки, а вонзилась в окружавшую дворец стену, частично ее заваливая. Я помчался по направлению к ней, обегая дракониху, увлеченно разрушающую дворец и выхватывающую из руин еще живых несчастных. Затем вскочил на поваленную башню и пробежал по ней, выскакивая за дворцовую ограду. Нужно было каким-то образом заманить Ясмину на площадь – это был единственный шанс спасти город от ее бешенства.
Находясь на половине длины сваленной башни, я открыл ранее замкнутый телепатический канал и бросил ей эмоциональный вызов. То был всего лишь импульс, вспышка, в которой я позволил ей увидеть мир моими глазами. Благодаря этому, Ясмина могла меня локализовать. Я приготовился к тому, что ее ответ не запоздает, но, все равно, ее реакция несколько застала меня врасплох. Дракониха повернулась в мою сторону настолько резко, что распорола несколько стен дворца, рассыпая град кирпичей во все стороны. А потом прыгнула на меня, раскладывая крылья. На меня рухнула мчащаяся масса в несколько десятков тонн, бестия облаке летящих обломков.
Я высоко подпрыгнул и в три гигантских скачка преодолел остаток башни, после чего, вслепую, выпрыгнул на улицу. В самый последний момент, потому что секундой позднее на свалившееся строение упало чудовище, разбивая башню на мелкие кусочки. Я чувствовал, как один или два обломка попали мне по спине, а еще один – в бедро, сбивая с ног. Я перекатился в сторону и тут же схватился на ноги. Нужно было бежать, причем – по-настоящему быстро.
Но Михал Пиотровский меня не покинул. Я правильно оценил этого сударя: у него были по-настоящему крепкие нервы, солдат из него был замечательный. Поляк стоял на ландаре, держа в руке зажженную щепку. Площадь перед дворцом была практически безлюдная, все сбежали с воплями, а турецкие солдаты отступили в большем или меньшем порядке. На месте оставался лишь возок польского посла. К счастью, панцирные, в соответствии с моим советом, отпрягли от него лошадей. Животные, увидав гигантское чудище, запаниковали и помчали вдоль по улице, давя убегавших. Осталась лишь сама карета с паном Михалом, все остальные панцирные по приказу ротмистра отступали бегом по направлению к ближайшей улочке.
Я что было сил побежал к ландаре. Чувствовал, что мышцы напрягаются до границ возможного, сердце в груди стучит как сумасшедшее. Сразу же за мной на булыжнике заскрежетала драконья лапа. Ясмина попыталась прихлопнуть меня, словно кот мышь. Через мгновение очередной удар потряс землю, коготь не достал меня буквально на волосок. Я перескочил через брошенную тележку какого-то торговца, чтобы через секунду услышать, как ее с треском вдавливают в землю. Оборачиваться я и не пытался. Одно неверное движение, и мне был бы конец.
- Еще нет! Жди до конца! – заорал я панцирному.
Пан Михал нервно кивнул и похлопал стоящую в повозке пушку. То был стройный фальконет, легкая пушечка с длинным дулом, как правило, заряжаемая пулями величиной с небольшое яблоко. Поляки называли такое орудие шмиговницей или же, ласкательно, соколиком. Посольство по моей просьбе выкупило его у эфенди из Люлебургаза, а пушкари приспособили для одноразового, зато солидного выстрела. Теперь ствол не зиял черной дырой – на него надели конструкцию из листового металла в виде остроконечного конуса.
Я приближался к незаметной пушечке, чувствуя дыхание драконихи на спине. Бежал я прямиком на орудие, не спуская глаз с несколько приподнятого ствола. Еще шаг, еще парочка…
- Огонь! – заорал я.
Пан Михал поджег фитиль и бросился бежать. Это я приказал ему так делать. У него было целых три секунды, чтобы удалиться. Я же бежал прямиком на шмиговницу, про себя отсчитывая время до выстрела. Практически весь вытянутый ствол мы заполнили плотно утрамбованным порохом, взрыв которого не только вытолкнет смонтированный на конце заряд, но и разорвет пушку.
Ясмина зацепила меня когтем. Я почувствовал рывок, который тут же сбил меня с ритма. Я с воплем грохнулся на землю. И вот тут пушка грохнула. Конус из листового металла был кумулятивным зарядом, простейшим для создания в данных условиях оружием, которое пришло мне в голову. Верхушка тоже была заполнена плотно утрамбованным порохом, но не полностью. Внутри находился пустотелый медный конус. Взрывные силы складывались таким образом, что они сминали конус, превращая в наконечник копья, мчащийся с невероятной скоростью. Такой кусочек медного листа мог пробить даже стальной кожух толщиной в локоть.
Но мог пробить и драконью чешую – во всяком случае, я на это надеялся. Я перекатился на спину, чтобы увидать, что снаряд подействовал. Острие попало Ясмине прямиком в наклоненную шею, в тот самый момент, когда она собиралась меня заглотать. Он вонзился в драконье горло, разрывая сосуды и сухожилия, пока не застрял где-то далеко в торсе чудовища. Ясмина попыталась зарычать, но из раны лишь с отвратительным бульканьем хлестнула кровь.
К агонии моей преследовательницы я не приглядывался, но делал все возможное, чтобы откатиться как можно дальше, чтобы она не придавила меня своей тушей. В конце концов, я заполз под ландару. Из дна повозки торчали чугунные осколки, фрагменты разорванной взрывом шмиговницы. Там я облегченно пережидал, поспешно ощупывая себя. Похоже было на то, что когти Ясмины только распороли мне штаны, не оставив на теле ни царапины. Мне просто ужасно повезло.
Через пару минут я выглянул из-под ландары. Дракониха лежала на боку, в ее желтых глазищах гасло сознание. Вот это был прекрасный вид!
Абдул Ага полз среди трупов через заваленное обломками, еще дымящееся побоище. Ему ужасно хотелось пить, жажда была настолько сильна, что заглушила даже не прекращающуюся боль от смертельной раны в живот. Янычар чувствовал, что его внутренности набухли и горят от гнойной горячки, он знал, что ему осталось всего несколько минут жизни. И теперь он желал всего лишь несколько глотков воды. Ну а за кружку холодного вина он, не колеблясь, отдал бы душу.
Его не интересовало то, как удалось победить дракона. Он знал, что чудище погибло, видел, как оно валится на землю, как мечется в агонии, а потом застывает. Кошмарная туша драконихи высилась над окружающими домами и частично сравненным с землей дворцом. Вокруг умирали или же выли от боли несчастные, которые очутились в радиусе действия бестии, только суповару на всех них было глубоко плевать. Он собирался перед смертью доползти до колодца, который видел на площади перед дворцом. Гвардейцы бросили носилки с ним сразу же за оградой султанского жилища, так что было недалеко. В конце концов он выполз из развалин и, борясь с немочью, присел на куче обломков, чтобы оглядеться.
Дракон лежал перед ним во всем своем величии, громадным желтым глазом с вертикальным зрачком вглядываясь в пустоту. У его головы крутился человек, которого Абдул узнал практически сразу. Он наклонился и схватил кусок дерева с разбитой торговой палатки. Расщепленная жердь годилась в качестве костыля. Подпираясь ею, суповар направился к Талазу Тайяру.
Когда, наконец, до него добрался, практически теряя по дороге сознание от потери сил, он застал его склонившимся над сидящим у разбитой взрывом повозке солдатом. Этого Абдул тоже узнал – ротмистр панцирной кавалерии Михал Пиотровский сидел в луже кров. Рядом с ним валялся осколок чугуна, чуть побольше мужской ладони, который, судя по следам в продырявленной кольчуге, он должен был вытащить у себя из бока. Но поляк не производил впечатления тяжелораненого, наоборот, он что-то пил из собственной мисюрки, держа ее обеими руками возле рта.
- О, хорошо, что ты здесь, суповар! – обрадовался Талаз, увидев Абдул Агу.
Тот тяжело присел рядом с панцирным и с трудом усмехнулся. Еще не столь давно все трое пытались убить друг друга, а вот теперь сидели рядом на побоище, словно старые друзья. Пан Михал дружески оскалился, показывая суповару губы и зубы, измазанные красной жидкостью.
- У вас имеется вино? – с надеждой спросил Абдул Ага. – Мне ужасно хочется пить.
- Это кое-что получше вина, - ответил на это Талаз. – Сейчас принесу. Впрочем, пить будешь по праву. Я же тебе обязан за свое спасение.
Давний султанский лала взял мисюрку у панцирного и подбежал с ней к драконихе. Возвратился и подал суповару шлем панцирного, до краев наполненный парящей, практически черной жидкостью. Абдул вопросительно глянул на него.
- Драконья кровь? – слабым голосом спросил он.
- Пей, пока горячая, - ответил ему усмехающийся Талаз. – Лично я обпился ею по самое не могу. У нее необычное действие. В ней содержатся уникальные морфотические составные, более всего тебе пригодятся драконьи лейкоциты и лимфоциты. Они победят бактериальные инфекции и вызовут молниеносную регенерацию поврежденных тканей. Кроме того, Мультиличность дополнительно снабдила змеюку наноботами, увеличивающими производительность мышц и скорость реакции, то есть, совершенствующими нервную систему. Я чувствую их металлический привкус с ноткой миндаля и лимонной кислинкой.
- Это спасет мне жизнь? – спросил Абдул, глядя на панцирного, поглощенного разглядыванием раны в боку, которая уже перестала кровоточить.
- Вылечит, да еще прибавит кучу сил. Но кровь необходимо принять, пока она свежая. Ее элементы обладают высоким своеобразием, это означает, что действуют они, исключительно при определенной температуре и определенных обстоятельствах. Как только кровь остынет, они сразу же умрут, и забава не получится. Драконью кровь нужно пить прямиком из распоротой жилы убитой бестии, а еще лучше – прямиком из открытого сердца, - пояснил Талаз.
Абдул перестал его слушать. Во-первых, он мало чего понимал, во-вторых, умирал от жажды, так что выпил бы все, что ему дали бы. Так что янычар наклонил шлем и вылил в горло исходящую паром жидкость. Глотал он ее жадно, не обращая внимания на то, что та обжигает ему горло и язык. Он чувствовал, что жидкость острая, даже жгучая, но он не колебался ни секунды. И ее силу он почувствовал практически сразу же, будто выпил очень крепкую аква виту. Тепло поднялось в желудке, расходясь по всему телу. Вместе с теплом пришла эйфория и расслабляющее чувство силы. Он свалился рядом с панцирным, понимая теперь, откуда у пана Михала на губах появилась такая блаженная усмешка.
Яссы
3 раджаба 1088 года хиджры
1 сентября 1677 года от Рождества Христова
Йитка лежала, втиснувшись в Якуба Кенсицкого, и прислушивалась к его успокаивающемуся дыханию. В свете луны, впадающем в приоткрытое окно, девушка видела профиль любимого, гордый и задиристый, хотя все еще мальчишеский, но, тем не менее, мягкий и ласковый. Молодой гусар был обаятелен, весь из себя благородный и рыцарственный – он обязательно хотел освободить чешку из басурманского ярма и взять в жены. Уже несколько раз он предлагал Дороте щедрый выкуп, в какой-то момент даже пошел на то, что стал аль-хакиме угрожать. Он не знал, глупенький, что вскоре после бегства из Стамбула Дорота одним росчерком вернула девушке свободу. Но Йитка все так же оставалась у нее на службе, на сей раз по собственной воле, только изображая перед польскими рыцарями невольницу.
Когда в течение последнего месяца они ехали в Польшу, девушка все сильнее поддавалась парню, пока, наконец, не выдержала и на какой-то из стоянок не затянула его в спальню. В противном случае она никогда бы не дождалась исполнения данного романа – ей тогда пришлось бы позволить ему вначале взять ее в жены, на что сама она не имела ни малейшего желания. Не собиралась она допустить, чтобы Якуб вывез ее куда-то далеко-далеко, вглубь Польши, разместил в маленьком именьице где-то на пустоши и строгал одного ребенка за другим. И что с того, что любил? Йитке не хотелось провести остаток жизни в качестве племенной кобылы. Снова она стала бы пленницей, разве что при дворе какого-нибудь помещичьего семейства. Удивительно, но больше всего свободы она имела, будучи невольницей Дороты. У аль-хакимы был тяжелый характер, но к Йитке она относилась словно к младшей сестре. Без превосходства и презрения, передавая ей собственную мудрость и жизненный опыт. А что самое главное, жизнь рядом с нею была по-настоящему интересной.
Девушка удостоверилась, что парень спит, причем крепко. Тогда она осторожно поднялась с кровати, а перед уходом нежно укрыла гусара шерстяным одеялом. Йитка и вправду его любила – поляк был деликатным и ласковым, и, пускай в постели он не был достаточно опытным, был способен проявить довольно много энтузиазма и энергии. Хорошо, что она позволила ему сорвать свой венок. По крайней мере, она познала неподдельную, физическую любовь. Но дольше ожидать она уже не могла. Мир стоял на краю гибел, а она все так же оставалась девственницей. Ну и ради чего?
Йитка сунула ноги в ботики из мягкой, тонкой кожи, обеспечивающей бесшумное перемещение. Одела быстро темную юбку, светлые волос спрятала под черной паранджой. А когда она заслонила лицо черным платком, в темноте чешка сделалась практически невидимой. Она подошла к двери и приложила к ней ухо.
Сейчас Йитка находилась в комнате на первом этаже большого дома, входящего в состав резиденции молдавского господаря Антония Русета. Формально, они еще пребывали на территории, подчиненной османской империи, но отсюда уже было очень близко до южных границ Речи Посполитой. Здесь не чувствовалось такой уж большой любви к султану, а к туркам относились как гостям, которые несколько засиделись. Понятное дело, что сам господарь был исключительно преданным и верным Порте, но вот поляков принял с радостью и даже некоторой угодливостью. Отдых в столице Молдавии начинал затягиваться. Гнинский вроде как спешил изо всех сил на родину, но по какой-то причине у господаря посольство гостило уже третьи сутки.
Йитка осторожно приоткрыла дверь и бесшумно выскользнула в коридор. Дворец хорошо охранялся, из посольской свиты в средину допустили лишь сановников из окружения Гнинского и его личную охрану. С какого-то времени службу эту исполнял поручик Семен Блонский с группой своих доверенных гусар. Йитке все это было весьма на руку. Ведь Якуб тоже числился в этом отряде. Он даже выпросил для себя отдельное помещение, небольшую комнатку под лестницей, ведущей на второй этаж, притворяясь, будто бы он болен и требует отдыха. Аль-хакима, исполняющая в посольстве функцию медика, понятное дело, просьбу его поддержала. Гнинский махнул рукой, он и так уже потерял слишком много людей, чтобы еще рисковать началом эпидемии среди военных. Так вот Куба получил собственную комнату, куда он уже две ночи приводил Йитку. Волохов он подкупал медяками, когда вел девушку мимо очередных охранников, а стражники лишь смеялись, видя, что похотливый поляк, пускай и больной, ведет к себе девицу.
Йитка промчалась по коридору и быстренько забежала по лестнице на второй этаж. Услыхав идущего слугу, она словно тень прильнула к столбу. Мужчина даже не поглядел в ее сторону, так здорово сливалась она с темнотой. На цыпочках она помчалась дальше, к двери комнаты, откуда доносились возбужденные голоса. Девушка узнала канцлера Гнинского, второй мужчина разговаривал с явным иностранным акцентом, вставляя в речь молдавские и турецкие слова. Йитке было чрезвычайно интересно, с кем это посол разговаривает посреди ночи, причем, так оживленно. Она попыталась подсмотреть в замочную скважину, но ничего не увидала. Так что побежала дальше, опасаясь, чтобы ее не поймали.
Чешка преодолела еще одну лестницу, после чего быстро обнаружила нужную дверь. Спальню и кабинет Гнинского никто не охранял, ведь они находились в самом сердце охраняемого дворца. Здесь никто не опасался шпионов, а если и чего, то стража неустанно вглядывалась в небо, разыскивая в нем летающие машины и громадных драконов. Дверь была открыта, а через окно вовнутрь попадало достаточное количество лунного сияния, чтобы можно было обыскать помещение. Йитка тут же подбежала к столу, покрытому бумагами, и начала тщательную проверку. То же самое она делала уже вчера, сегодня же высматривала документы, выглядящие новыми или незавершенными.
Канцлер вел весьма оживленную корреспонденцию. С момент выезда посольства из Эдирне он отослал десятки курьеров и посланцев дворянского звания в самые различные стороны. Дорота была уверена, что Ян III Собеский со всеми подробностями уже успел узнать, что произошло в Турции, а канцлер от его имени устанавливал дипломатические отношения с подчиненными Порте господарями, казацкими гетманами, татарскими беями и волошскими боярами. Вот только до сих пор не было понятно, что собственно поляки затевают. Официально они находились в ходе спешного возвращения на родину, чтобы умолять короля предоставить помощь для разрушенного и разграбленного Стамбула. После победы польского панцирного над драконом и спасения Эдирне султан отнесся ко всем ним чрезвычайно милостиво. Он одарил посольство драгоценностями и разрешил выехать со всеми проявлениями почета, под эскортом янычар. Он же предоставил богатые запасы пищи и корма для лошадей, даже настаивал на предоставление полякам многочисленных слуг и специалистов, способных облегчить и обеспечить длительное путешествие. И вот среди них, в качестве главного медика, как раз очутилась Дорота Фаляк.
Нетрудно было заметить письма, еще не сложенные и не запечатанные – такие лежали на самом верху. Йитка взяла их в руку и подошла к окну, чтобы прочесть размашистый заголовок первого – универсала хелминского воеводы Яна Гнинского волошскому канцлеру Мирону Кострину. Девушка взяла следующее письмо – тайное послание крымскому послу Айваш Бею. Ага, вон оно как! Она видела крутящихся по дворцу татарских сановников, но никак не думала, что поляки обмениваются с ними официальными письмами. Ведь эти два народа были с собою на ножах, в Эдирне чуть-чуть не подрались с великим ханом на кулаках. А тут, пожалуйста, Гнинский в письме обращается к хану как "мой милостивый господин и приятель". Эх, политика! Сплошная тебе пыль в глаза, ложь и тайные примирения.
Йитка пробежала письмо взглядом, с изумлением открывая, что Гнинский в нем приглашает татар на переговоры с целью установления сотрудничества на случай поражения падишаха. Еще сильнее девушку изумили следующие письма – бывшему господарю Молдавии и Валахии Георгию Дуке и канцлеру Семиградья Михалу Телеки. Оба они были присяжными прислужниками Турции, хотя первый несколько лет назад попал в немилость, когда проявил недостаточную ангажированность в ходе наезда на Польшу. А теперь втихую снюхивался с поляками! В этом можно было увидать и измену!
В коридоре раздались тяжелые шаги. Йитка в один миг подскочила к столу и положила письма на место. Огляделась по комнате, чтобы сразу же забиться в угол за большим путевым сундуком. Девушка присела рядом с ним, смешиваясь с темнотой. Она надеялась, что это всего лишь один мз солдат, который ночью патрулирует коридор. Судя по бряцанию доспехов, это не был кто-то из посольских слуг, к примеру, несущий ему жаровню с углями для подогрева постели. Но, к несчастью, дверь открылась, и вовнутрь вошел крепко сложенный рыцарь. У него не было лучины, масляной лампы или хотя бы свечки. Как и девушка, он прибыл в полнейшей темноте, по дороге ни разу ни обо что не споткнувшись. Воин встал посреди помещения и втянул носом воздух. Йитка перестала дышать и шевелиться.
Тут рыцарь резко повернулся и поглядел в ее сторону. В свете луны чешка его узнала. То был Драконобой, ротмистр Михал Пиотровский. С тех пор, как выстрелом из пушки он убил чудовище, панцирный сделался живой легендой. Все кавалеристы относились к нему с глубочайшим уважением, шляхетская молодежь ловила каждое его слово и жест, его просили что-нибудь рассказать и слушали с благоговением, каждый хотел иметь от него какую-нибудь памятку, тряпицу от его одежды или колечко с кольчуги. Сама Йитка несколько побаивалась его, потому что после того дня ротмистр сделался еще более взрывным и непредсказуемым, он даже, казалось, подрос, и временами вел себя неприятно. Сейчас же Йитка окаменела, видя его лицо, залитое холодным лунным сиянием. Ротмистр глядел прямиком на нее, хотя никак не мог видеть.
Но тут же он пошел в ее направлении, склонился и рывком вытащил чешку из-за сундука. Девица пискнула от испуга, чувствуя крепкий захват пальцев панцирного, раздавливающих ей плечо. Йитку поставили на ноги, и пан Михал очередным рывком сорвал паранджу с ее лица.
- Вынюхал я тебя, юркая мышка, - сказал панцирный по-турецки вроде как и не сурово, но в его горле вскипал гнев. – Теперь-то уже ясно, почему Ибрагим Паша так сильно упирался от имени султана, чтобы придать посольству собственных людей. Вы попросту шпионите за нами!
- И что в этом странного? Ты удивлен этим? – Девушка лягнула ногой. Да, она боялась, но терпеть не могла, чтобы мужчины ее унижали. В этом случае она тут же превращалась в маленькую фурию.
- В какой-то степени. я надеялся прихватить здесь какого-нибудь турка, шпиона и душегуба, притворяющегося слугой, но никак не христианскую невольницу! – возмутился рыцарь. – Девушка, и зачем ты это делаешь? Тебе угрожали? Вынудили сотрудничать, говоря, что в противном случае уничтожат? Вот же свиньи!
- Отпусти меня, черт подери! – рывком она вырвалась из захвата. – Свиньи! И кто это говорит?! Вы же сами заставили Дороту сотрудничать, угрожая смертью ее брату. А кроме того, никто меня и не заставлял, все это я делаю по своей воле. Тем самым я оказываю услугу повелителю, подданной которого являюсь.
- Это что же такое? Христианка, оказывающая услуги басурманам, - пан Михал недоверчиво покачал головой. – И вот что мне с тобой делать, а? Конечно, мне бы следовало на месте свернуть тебе шею, вот только что бы это изменило? Ты же наверняка не действуешь сама Все, я уже знаю, кто тебя перетянул на свою сторону и заставил служить язычникам. Это та чертова потурчанка. Пошли!
Снова он схватил Йитку, но на сей раз за воротник возле шеи, и толкнул к двери. Девушка шла послушно, с опущенной головой. Она старалась казаться примирившейся с поражением. Но когда они встали на верхней ступени лестницы, не поворачиваясь, чешка пнула рыцаря пяткой в голень, после чего вырвалась и прыгнула вниз. Во всяком случае – попыталась. Пан Михал схватил ее за пояс, не успела Йитка скакнуть, удерживая одной рукой, причем, без какого-либо усилия. Попытка бегства закончилась для девицы исключительно болью в пятке, оказалось, что кости у пана Михала, похоже, из железа сделаны.
Панцирный выволок Йитку из дворца и, не обращая внимания на изумленных стражников, повел ее к застройкам на тылах, предназначенным для слуг и не очень важных гостей. Не колеблясь ни секунды, он направил шаги в помещение, из окон которого сочился свет свечей. Без стука, поляк дернул за ручку и пинком распахнул двери. Йитку он толкнул в средину, так что та приземлилась на колени у ног Дороты, схватившейся из-за стола.
Аль-хакима нацелила в наглеца пистолет. Пан Михал, переступив порог, остановился и начал оглядываться по помещению. Помимо стола и сундука для одежды здесь находился большой стол, заваленный бумагами и освещенный не менее чем десятком свечей, торчащих в подсвечниках или приклеенных прямиком к столешнице. Напротив места, занятого Доротой, сидел Талаз Тайяр, все так же с пером в руке. Он не прекратил набрасывать какой-то сложный план, глянул лишь на пана Михала и дружелюбно ему усмехнулся.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ