Драконовы кончары (Smocze koncerze)

Тут на спину второго челядинца спрыгнуло небольшое тельце. Это один из опутанных "чарами" мальчишек соскочил с крыши. На лету он вонзил нож по самую рукоять в открытую шею поляка, чтобы потом вместе с ним упасть на землю. Пан Михал, который уже успел подняться на ноги, сделал прыжок вперед и без каких-либо угрызений совести рубанул мальчишку по шее.

- Еще двое на крышах! – крикнул он.

Одного, готовящегося к прыжку, он заметил, но тот неожиданно отказался действовать. Он повернулся и убежал, быстро исчезая с глаз. Ротмистр с облегчением вздохнул и опустил саблю. У него тряслись руки и, что гораздо хуже, ноги, особенно в коленах. Ротмистр был настолько обессилен, что сполз по стене на землю. Рядом прощался с жизнью гусарский челядинец, немолодой уже мужчина с седыми висками. Он плевал кровью, не имея возможности вздохнуть, потому что клинок ножа застрял у него в гортани. Он дернулся еще пару раз и скончался.

Якуб соскочил с коня и подошел к кузену, который присел возле своей раненной верховой лошади. Животное сломало ногу в бедре, что изумило обоих рыцарей. Невозможно было представить, чтобы такую рану нанес человек, причем – голыми руками. Они покачали головами, после чего Кшиштоф достал стилет, чтобы сократить страдания верного товарища. А Семен в это время объехал побоище, рассматривая трупы с высоты седла.

- Благодарю вас, милостивые судари, - наконец-то сказал пан Михал. – Как вы меня нашли?

- Мы ехали туда, откуда доносился наибольший хай, - ответил Блонский. – Когда прозвучал выстрел, я догадался, что у мил'с'даря какие-то неприятности. Тут я пустил в беспамятство делящие нас разногласия и бросился на помощь. Так что говорить что-либо нет смысла, пошли-ка поищем где-нибудь холодненького пивка.

- Ты, мил'с'дарь, шутить вздумал, - панцирный улыбнулся, хотя на ноги поднялся с трудом. – Тут в их корчмах пива нет, вина, впрочем, тоже, тем более – водочки. И вначале я обязан отыскать каштелянича, а вы – вашего ксендза.

- Долгополый с невольницами остался. Наверняка их уже утешает и на сиськи их пялится, - фыркнул гусарский поручик. – Ну да ладно, забираем своих и возвращаемся в хане, чтобы доложить обо всем канцлеру Гнинскому. Что тут не говори, но мы турок убили, причем, среди бела дня, в самом центре города. Неприятности из всего этого будут, тут и к бабке не ходи.

Пан Михал согласно кивнул. Неприятности будут точно, вот только неизвестно, по причине ли убитых. И действительно ли они убили турок на самом деле.

V

Демиург принял рапорт от возвратившегося патруля, но не включил его в пакет, предназначенный для Мультиличности. Утрата нескольких участников вторжения не требовала отчетности, она находилась в статическом второстепенном поле нежелательных случайных потерь. Другое дело, что с этим была связана потеря тела, предназначенного и частично подготовленного для командующего вторжением. Но этот факт демиург решил утаить. Часть Мультиличности составляли консервативно настроенные со-делящие, которые разделяли суровые законы своих поглощенных цивилизаций. Прежде чем подвергнуться оцифровке и виртуализации, их материальные формы были родом из видов, не знающих этических основ, понимаемых как сочувствие, милосердие или прощение. Все проявления слабости демиурга приговаривали его в их глазах к немедленному упразднению и замене очередной личностью. Он это прекрасно понимал, так что позаботился о том, чтобы известие об утрате ключевого тела не попало в инфополе.

Нужно был как можно скорее перенестись в очередного донора. Когда он очутится на материальной стороне, упразднение его будет весьма хлопотным, чтобы осуществлять эту процедуру по первой попавшейся причине. Просто-напросто, он очутится вне непосредственного влияния Мультиличности, обретет существенную автономию. К счастью, недаром ведь его назначили демиургом – он обладал опытом позволяющим предвидеть подобные, практически невозможные ситуации.

Резервное тело нашлось на месте случайно, перед самым открытием портала, и оно принадлежало человеку, который не поддавался эзотерическому излучению. Так что мозг его не был предварительно подготовлен, а личность была не деформированной. Самец, не такой уже и молодой, зато в превосходной физической форме, правда, самую чуточку поврежденный. От удара по голове случились сотрясение мозга и трещина в черепе. К счастью, этот дефект было очень легко устранить, причем, лучом инфополя. Дополнительно демиург решил внести стандартные модификации мышц и нервной системы, увеличивая производительность организма. Все это были простые, базовые манипуляции на уровне операций посредством концентрированной информации, с помощью которой в поле непосредственного воздействия портала можно было влиять на материальную составную. Модификации лежали в рамках процесса переноса, и их реализовывали вместе с операцией записи личности в донора.

Единственной опасностью и аномалией было то, что тело не было приготовлено. Его разум был в хорошем состоянии, и при создании конгломерата личности существовала угроза слишком интенсивного влияния одного сознания на другое. Ради безопасности, демиургу следовало полностью стереть личность донора, а с другой стороны – ему ведь требовалось знание об этом мире и местной цивилизации. Это могло быть ключевым пунктом в случае появления неожиданных помех в ходе вторжения. Вот вроде бы они имели дело с примитивным, беззащитным миром, как оказалось, что местные умеют защищаться и доставлять неприятности.

Решение было принято, тело донора доставлено к порталу, и демиург приготовился к переносу, вооружившись соответствующим программным обеспечением. Он почувствовал нажим, когда сканирующие пучки считали пакет данных с информацией об его разуме и подвергли компрессии. Перенос он воспринял как временную потерю сознания. Неожиданный рывок, вызывающий легкий дискомфорт. А потом он открыл глаза.

VI

Необходимо незамедлительно сообщить падишаху, выслать гонца великому визирю! Я резко схватился на ноги и даже застонал, хватаясь за голову.

Ознакомление с новыми чувствами всегда было делом интересным, хотя пронзительная боль в задней части головы к приятным чувствам никак не принадлежала. Это давала о себе знать заштопанная трещина в затылке, причем, намного сильнее, как память тела, потерпевшего несущественное теперь уже повреждение, чем настоящая рана. Я сглотнул слюну, массируя больное место и размышляя, а кто я, собственно, такой. Был ли я Талазом Тайяром, лалой из султанской гвардии, или же демиургом, слугой Мультиличности? Отовсюду приходили раздражители, из-за которых я не мог сконцентрироваться. Тело донора принимало их как нечто совершенно естественное, но вот личность демиурга воспринимало все как абсолютную новинку.

Наступила ночь, и черное небо над моей головой искрилось тысячами звезд. Окрестности портала освещались пульсирующим сиянием, окружающий нас город освещали зарева пожаров. Эти пожары были вызваны воинами вторжения по моему приказу, чтобы распространять хаос и не позволить местным понять ситуацию. Мне следовало признать, что это было хорошей идеей – люди султана будут думать, что имеют дело с неожиданным бунтом черни, и для его подавления вышлют немногочисленные отряды пехотинцев. Они понятия не имели, что близится конец всего.

Погоди, что это я несу? Какой еще, на милость Аллаха, конец всего? Я – верный слуга падишаха и не могу действовать против его великолепия. Хотя нет, я уже не он. Я родом из иного мира, из иного пространства-времени, и я служу другому господину. Бытию, сложенному из миллиардов разумов и заполняющему нематериальное инфополе, информационное измерение.

Я поднялся и распрямил конечности. Пару раз подпрыгнул, расслабляя мышцы. Следовало дать доступ к ним горячей крови, чтобы та побудила их к жизни после преобразования управляющим лучом. Теперь я был раз в несколько сильнее и крепче, чем перед вмешательством информационного поля. Тело быстро восприняло перемену, но какое-то время его еще будут сотрясать судороги. Процесс приспособления всегда требовал времени, чтобы нервная система обрела равновесие и освоилась с изменениями. В результате, я сделаюсь самым великолепным танцором, которого видела османская империя, и непобедимым фехтовальщиком.

Я чувствовал смрад гари и смерти. Правда, трупы были убраны из округи, их сложили в одном из домов для повторного применения, но в соседних постройках инженерная группа готовила строительство биопроцессора из тел схваченных жертв, что было связано с грубым вмешательством в их организмы. Вот почему оттуда доносились ужасные крики, вой и плач. Мое тело буквально задрожало от ужаса, железы выпустили в кровообращение волну гормонов. Я испытал первые в данном теле органические эмоции – любопытная перемена после множества циклов зависания в инфополе без возможности чего-либо чувствовать. Чейчас я испытывал страх и возбуждение, жалость и беспокойство. Так реагировал Талаз на вопли пытаемых, а это означало, что точно так же реагировали и все люди.

Понятное дело, что они реагировали испугом, осознавая, что где-то рядом чудовища живьем сдирают с людей кожу и соединяют их нервные системы в одно громадное сплетение. Создание, образовавшееся из потерявших разум от боли и страха несчастных, послужит в качестве механизма для расширения портала. Это было настолько нечеловечно, что я не мог этого вынести. Необходимо немедленно вмешаться и предупредить побратимов, сообщить обо всем хотя бы визирю Кара Мустафе!

Я потряс головой, воцаряясь над человеческой стороной моего объединенного сознания. Нужно было какое-то время, чтобы в качестве Талаза освоиться с ситуацией и принять к сведению, что я уже не служу лалой, что я являюсь кем-то совершенно иным.

Делая первые шаги, я огляделся по сторонам. Темнота никак не помогала хождению. Людские глаза реагировали на световой спектр в очень ограниченных рамках. Подумать только, что много циклов назад я располагал кремнийорганическим телом, движущемся в кипящей серной кислоте и был одарен подобным зрению чувством, регистрирующим образ, от микроволн до жесткого, высокоэнергетического излучения. Множественность и разнородность форм жизни, создающей сознательные и разумные организмы, были просто невероятными. Даже жаль немного, что все они должны уйти и дать место Мультиличности. Некоторые обретут честь объединения с нею, но большинство будет удалено. Таково извечное право сильного. Самым главным является лишь его выживание.

Какое-то время я ходил по развалинам вокруг портала, приводя в порядок мышцы и объединенную личность. Офицеры стояли вдалеке, присматриваясь ко мне и позволяя мне окрепнуть в новой реальности до того, как я начну отдавать приказы. Я дал им знак рукой, что все в порядке, но пока что не запуская вписанного в разум модуля, дающего возможность телепатического контакта. В мирах, лишенных продвинутой технологии, группы вторжения как раз с помощью телепатии реализовывали связь и даже образовывали целые информационные сети.

Я вскарабкался на высящуюся над округой стену кожевенной мастерской. Отсюда можно было видеть приличный участок махалли. Словно на ладони я видел бьющие в небо зарева пожаров, охватывающие чуть ли не весь район Сагмалчилар, и даже доходящие до самого Тофане, района, где находилась громадная литейная фабрика, а при ней – султанские пороховые мельницы. именно туда следует выслать серьезный отряд, чтобы перехватить мастерскую по отливке пушек, арсенал с амуницией и порохом. Таким образом я бы ограничил риск применения артиллерии против сил вторжения. Но это были мелочи, которыми я решил заняться через какое-то время. До этого момента я решил несколько минут полюбоваться страшной красотой атакованного ночью города.

Где-то вдалеке прогремел мушкетный залп и прозвучал хоральный аопль:

- Алла! Алла!

Боевой клич янычар, взывающих на помощь себе имя бога. Похоже, великий визирь решил выслать отряды для подавления бунтов. Их встретит страшное разочарование, когда вместо толп пьяной черни они столкнутся с несколькими сотнями нечеловечески сильных и не чувствующих боли воинов. И это было только начало.

Я повернулся в другую сторону, к многочисленным махаллям, погруженным сейчас в блаженную тишину и покой. Ремесленники, торговцы и невольники наверняка прислушивались к шуму, дивясь, а что, собственно, происходит. Не спали, наверняка, и заключенные в мрачном квартале Касымпаша, беспокоились евреи и цыгане из Балата, а так же лодочники из приморской Терсане. Где-то там, вдалеке, на самом конце Золотого Рога, спокойно спали в своих богатых дворцах обитатели священного квартала Эйюп, равно как и на другой стороне залива, в Галате, ни о чем не подозревающие христианские обитатели Стамбула.

У меня было множество воспоминаний, связанных с каждым из этих кварталов, и эти, и все остальные мне были знакомы как свои пять пальцев. Некоторые воспоминания достигали детства, когда я, став сиротой, очутился на улице. К счастью, я был красивым мальчишкой с деликатной, чуть ли не девичьей внешностью. Ничего удивительного, что меня взяли к себе ченги и выучили профессии. Уличные танцовщики образовывали бродячие труппы, где обучали не только танцу и акробатике, но и искусству любви. Мальчишки давали необычные представления, они были переодеты в развевающиеся женские одеяния, длинные волосы были уложены в прически, на лицах – вызывающий макияж. Они были способны влюблять в себя янычар, и те, из страсти к любовникам, могли драться один с другим, весьма часто окупая околдованность кровью или даже жизнью.

Я оказался исключительно талантливым и соблазнительным танцором. Еще до того, как мне исполнилось тринадцать, я был одним из наиболее популярных ченги в городе. Так что нет ничего удивительного, что вскоре меня заметил кое-кто из высших сфер. Черный Мустафа забрал меня с улицы и поместил под свои крыла. Поначалу меня отдали для обучение в медресе, потом он отдал меня учить белым евнухам-душителям, султанским тайным убийцам. Я быстро вырос и поумнел, кроме того, проявил таланты к родственному танцам фехтованию. Еще я прекрасно помнил, кого должен благодарить за улучшения в судьбе, и всегда был верен Кара Мустафе. Когда после смерти своего шурина он занял должность великого визиря и ввел меня в непосредственное окружение султана, несмотря на любовь к повелителю, я остался человеком Мустафы и обо всем доносил ему.

Теперь же знания о том, как действует империя, пригодятся для ее уничтожения. Меня залили сожаление и жаркий стыд, когда я об этом подумал. И печаль. Ведь я все так же испытывал любовь к султану и визирю, моим благодетелям, приемным родителям и повелителям.

Я соскочил с развалин, чтобы сбросить с себя угнетенность. Талаз начал опасно доминировать в моей личности, то есть, творилось именно то, чего так сильно боялись в ходе создания конгломератов с разумами носителей. Я начинал ему поддаваться. Все, пора воцариться над человеческой стороной личности и заняться вторжением.

Я запустил алгоритм, открывающий телепатический модуль, и направился к ожидавшим меня офицерам. Тут же в моих мыслях зазвучал хор голосов, зачитывающих доклады, эмитирующих изображения и эмоции. Еще до того, как приблизиться к низшим командирам, я узнал о возобновляемых с разных направлений атаках янычар, даже о разгроме сильной группировки кожевенников. Ну да, обитатели этого квартала во время мобилизации были в состоянии молниеносно выставить пять тысяч воинов. Об этом я обязан помнить и действовать, пока не случилось столкновение.

К счастью, офицер Хуссейн, перед заселением чужой личности мясник и владелец ближайшей мясной лавки, повел основную ударную группу и разбил насчитывающую тысячу человек группировку. При этом он взял почти три сотни пленных, которых я приказал тут же использовать в качестве доноров тел для очередного пакета участников вторжения, ожидающих переноса.

Я приказал выискивать тела и заселять их вплоть до запуска биопроцессора и до того, как Мультиличность впишется в локальное инфополе. Тогда наступит очередной этап вторжения, который должен пойти гораздо легче. Еще я приказал удалить из города и перегруппировать осуществляющие диверсии патрули. Новые пожары уже не усилят хаос, за то без какой-либо пользы переполошат жителей, которые нужны нам в качестве доноров. Не забыл я и том, что все те тела, число которых до утра превысит пять тысяч, нужно будет накормить. Так что я выслал отряд на базар, чтобы захватить там склады с едой.

Пока я присматривался к командирам, у меня за спиной воины вторжения сопровождали очередные тела в портал. Доноры были ли крайне перепуганы и пассивны, или же бились в истерике, выли, молились и просили милости. Подталкиваемые и избиваемые, они поочередно попадали в зону действия информационной перемены. На пару мгновений их окутывал туман ведущих лучей, отбирая сознание, после чего они уже поднимались, заселенные личностью очередного участника вторжения. Операция шла как следует и без особых инцидентов, хотя вопли и плач постоянно приводили к выбросу гормонов в мое кровообращение.

Я же сконцентрировался на офицерах. Мы не обменялись ни единым словом – телепатический контакт бол гораздо быстрее, а кроме информации таким образом можно было передавать эмоции и образы. Командиры, точно как и я, создали конгломераты личности с сознаниями доноров, так что приняли на себя их имена и способы выражаться. Это был самый выгодный и простейший выход, не требующий излишнего вмешательства в психику и физический план человека. Так что мы начали посредством чувств и передаваемых образов вести дискуссию о дальнейших действиях. Я отдал приказы на ближайший цикл "день-ночь", не переставая наблюдать за ними.

Передо мной был Хассан, в котором я распознал способного командира с аналитическим умом, ветерана нескольких кампаний, в которых он служил под моим командованием. Родом он был из расы, появившейся в виртуальных мирах на правах искусственного интеллекта. Материальность всегда была для него чуждым состоянием, так что в ней он чувствовал себя не своей тарелке. Но по этой же причине он оставался совершенно верным и послушным Мультиличности, выполняя все ее приказы до последней точки.

Рядом с ним стояла толстуха Ясмина, в которую вселилась громадная бестия, происходящая из мира агрессивных и кровожадных ящеров. Несмотря на многочисленные перемены тел и подвешенное пребывание в инфополе, она не утратила свои убийственные привычки и инстинкты. За ней следовало приглядывать, чтобы она не вырезала туземцев исключительно ради удовольствия убийства. Зато она замечательно могла пригодиться в наступлении, в особенно, против превышающих сил противника.

Очередным был Исуб, юноша в драных и вонючих лохмотьях кожевенника. В нем поселилось древнейшее существо из туманности, заполненной темной материей. Этот вид эволюционировал в космическом пространстве, питаясь протозвездами, тело до оцифровки обладало величиной всей Солнечной системы, оно сложено было из газовых облаков, связанных разрядами и сильным электромагнитным полем. Исуб не пользовался каким-либо языком, исключительно образами и снами. Как командир он никогда не беспокоился собственными потерями, зато всегда стремился захватить как можно больше добычи или территорий. Он был просто невероятно жаден.

Последним, пробуждающим наибольший страх, был Валь, воин в белом мундире янычара, сейчас небрежно опирающийся на копье. Он прибыл из мира, подобного тому, в который сейчас организовывалось вторжение, и, похоже, чувствовал себя слово рыба в воде. Перед оцифровкой он был кем-то вроде главного жреца местной религии, достигшего божественного состояния. В качестве божества к самым приятным типам он не принадлежал – захватил множество планетарных систем, а их обитателей последовательно уничтожал по религиозным побуждениям. Его раса была завоевана Мультиличностью много циклов тому назад, ее кровавый поход через галактику был остановлен. Валя захватили и подвергли оцифровке. С тех пор его применяли в качестве оперативного офицера. Но я знал, что более всего он желает стать частью Мультиличности, так как верил, что сумеет подчинить ее своей воле и станет ее ведущим разумом. Он до сих пор мечтал о том, что вновь сделается богом, причем, по-настоящему могущественным. Потому-то он никогда не удостоится чести принять участие в Мультиличности.

Ни один из нас ею не станет. У всех нас были отвратительные особенности, и их соединение с суммой бытий могла бы ее загрязнить, привести кошмарные сны и испортить самочувствие. Всех нас Мультиличнсть пленяла, мы были подчинены ее воле, и нас использовали для самых недостойных и отвратительных деяний. Слуги для грязной работы, несчастные рабы на посылках сверхсущества.

Мы были армией проклятых.

Стамбул

15 джумада 1088 года хиджры

15 августа 1677 года от Рождества Христова

Сады в приватной части дворца Топкапи, принадлежащие исключительно падишаху, от остального мира отделала высокая стена, охраняемая личной гвардией. Только она не глушила доносящихся снаружи шумов, умоляющих вскриков, призывов, проклятий и звона оружия. Чернь прибыла просить императора помочь им и помиловать. Мехмед IV из династии Османов прохаживался среди цветов, заложив руки за спину. Погруженный в собственные размышления, он старался не глядеть в небо, затянутое дымом многочисленных непогашенных пожаров. К сожалению, садовые растения не подавляли смрада гари, которая дополнительно не позволяла повелителю забыть о неприятностях, к тому же раздражала ноздри.

Неожиданно в зону приватности падишаха вступил высокий, красивый мужчина. Визирь Кара Мустафа Мерзифонлю Паша не был уже юношей, в его черной бороде появились многочисленные седые волосы, но силы он сохранил, и, как всегда, был энергичен и готов к действию. Он приблизился к повелителю и, не говоря ни слова, отдал поклон. Мехмед взял его за плечи и сердечно прижал к себе. Сейчас он нуждался в поддержке своих наилучших военачальников.

- Шейтана[1] вызвал? – спросил он.

Визирь кивнул. Да, конечно же, он послал гонца к Шейтану Ибрагиму Паше, дамата, то есть зятю султана, и сераскиру императорской армии, но было очевидно, что любимый военачальник повелителя не успеет прибыть с помощью. Сейчас он находился с армией где-то в Молдавии и письмо с вызовом прочтет только лишь через несколько дней. Пока он вернется в Стамбул, пройдут недели. Это явно слишком долго.

- Мы должны справляться сами Мустафа, - вздохнул султан. – Пока все указывало на то, что это всего лишь волнения в презренном квартале кожевенников, мне даже не хотелось прерывать послеобеденной дремоты, чтобы выслушивать донесения. Теперь же мы уверены, что это наступление значительно более грозных и могущественных сил. Все повторяют, что нападающие одержимы демонами, что неприятель возник прямиком из преисподней. Это кара божья, гнев Аллаха, вызванный растущим безбожием. Самому мне в это сложно поверить, но когда я слышу этот чудовищный вой толпы… А чего они, собственно, хотят?

- Чернь, как и всякая чернь, желает, чтобы наказали виновных, - небрежно ответил на это Кара Мустафа. – Многие из этих людей утратили дома и близких, имеются такие, кто среди одержимых узнал своих приятелей или даже членов семей. Вот такое ни у кого в голове не умещается. Убегая от безумствующих убийц, вдруг они видят среди них своего соседа или собственную дочку, бросающуюся на янычар и разрывающую им гортани. Кто-то должен быть ответственным за катастрофу. Люди уверены, что все это происходит не без причины. К тому же некоторые имамы, несмотря на все мои просьбы, не распространять панику и хаос, провозглашают самые различные теории, из которых та, что гласит о конце света и гневе божьем, принадлежит к достаточно спокойным. Наши поданные чрезвычайно суеверны, и теперь, перед лицом чего-то столь непонятного и безумного, охотно слушают всяческих пророков и святых мужей, шарлатанов и самых обычных глупцов.

- И во всем обвиняют меня, - догадался султан.

- Некоторые, - с печалью признал великий визирь. – Я приказал повесить несколько бездельников, гласящих, что все это вина падишаха, который излишней развязностью оскорбил Аллаха. Не думаю, чтобы последователи у них появились скоро. Значительно легче обвинять несчастных, за которыми не стоит значимая сила. Вину, по традиции, повесили на евреев, случилось несколько расправ и нападений на сынов моисеевых, но с точно такой же страстью чернь нападает на всех иноверцев. На базаре избили греков, спалили христианский храм и забили монахов, свое получили армяне, вершиной всего стало то, что в Босфор бросили французского дипломата, а его слуг зарезали. Жертвами стали две пожилые женщины, которых подозревали в колдовстве и в том, что они наводили сглаз, ребенок-альбинос и котельщик, которому не повезло в том, что он был голубоглазым, то есть одаренным "плохим глазам".

- Ты уже овладел ситуацией, визирь? – удостоверился падишах.

- Естественно, - поклонился Мустафа. – Виновные были наказаны, на месте и безжалостно. В городе я ввел положение возможности войны, так что суды проводятся сразу же после поимки преступников. Я принял решение не карать несчастных, стоящих перед воротами дворца, ведь, в большинство своем, это пострадавшие от одержимых, там много женщин и детей. Они никого не обвиняют, только просят милости.

- Прикажи их накормить и скажи им, что их обиды я прикажу отомстить, - приказал Мехмед IV. - Прикажи, чтобы они отправились молиться в какую-нибудь мечеть, а то их вопли доставляют мне головную боль.

Кара Мустафа вновь поклонился, без слова принимая приказ к сведению.

- А что ты думаешь об одержимых? – спросил повелитель, внимательно глядя на первого министра Дивана.

- Я распорядился создать кризисный совет, призвал в него всех имеющихся в городе шейхов, несколько улемов, хирургов и даже бабу дервишей. После многочасовых диспутов мы пришли к выводу, что одержимости – это что-то вроде болезни. Это как бы зараза, поражающая не тела, но умы. Она вгоняет больного в безумие, заставляет его уничтожать и атаковать все живое. Распространяется она словно черная смерть, посредством морового воздуха, но атакует гораздо быстрее.

- И ты соглашаешься с этим мнением? – спросил султан.

- К сожалению, донесения офицеров, сражающихся с одержимыми, этого не подтверждают, - с колебанием признался визирь. – Для полностью обезумевших зараженные действуют излишне разумно, они меняют тактику и реагируют на наши ходы. Их действия не случайны, помимо того, одержимые берут пленных, переносят какие-то свертки, похоже, они даже что-то строят в средине захваченной территории…

- Ними кто-то управляет, - понял султан.

- Я выслал к ним посла, но он не вернулся, - сообщил Кара Мустафа.

Падишах выпустил воздух, затем стремительно схватил визиря за плечо.

- Назначаю тебя сераскиром, - коротко объявил он. – Вся армия теперь принадлежит тебе. Мустафа, я возлагаю на тебя огромные надежды, не подведи меня.

Великий визирь покорно склонил голову, без единого слова и с достоинством принимая повышение. Он не был им слишком восхищен, поскольку понимал, с чем связана ответственность. Предыдущий сераскир, Хуссейн Паша, командовавший армией в битве под Хотином, в которой он понес поражение и потерял священное знамя Магомета, получил в награду от султана шелковый шнур. Этим же шнуром он был элегантно, без кровопролития задушен. Если оборона Стамбула не удастся, Мустафа Паша кончит точно таким же образом.

- Еще имеется проблема поляков, - сказал он. – Видели, как несколько гусар атакует и убивает людей на улицах. Я потребовал от посла Гнинского объяснений, а он заявляет, что его рыцари защищали прохожих от безумствующих одержимых, но некоторые из них сбежали. Он так же подтвердил готовность предоставления нам помощи, но – ясное дело – я только поблагодарил. На собственном дворе не слишком-то хорошо пользоваться поддержкой гостей, которые прибыли торговаться с нами по вопросу снижения дани. К тому же некоторые члены совета подозревают, что поляки могут иметь что-то общее с недавними событиями. Чудо-юдо упало аккурат тогда, когда они прибыли в Стамбул. Быть может, происходящее – это коварная атака, проведенная по приказу польского короля?

Падишах, сжимая кулаки, поглядел в покрытое дымами небо.

- И что ты с ними сделал? – спросил он.

- Пока что я приказал янычарам незаметно перекрыть улицу, на которой находится их хане. Посольство насчитывает почти что тысячу человек и шестьсот лошадей, в том числе две хоругви тяжелой кавалерии и две – легкой. С самого начала все это выглядело весьма подозрительно. Вот зачем послу столько военных? – буркнул Кара Мустафа. – Пока что никаких враждебных действий я не предпринимал, ведь к нас нет доказательств соучастия, но я им все же запретил, якобы для их же безопасности, покидать постоялый двор.

- Хорошо, - похвалил его султан. – Если выяснишь, что они представляют какую-либо угрозу, уничтожь всех. Ни один из них не должен остаться в живых. Можешь сделать это уже сейчас, на всякий случай, но решение оставляю тебе. Я же займусь безопасностью семьи. Гарем и детей высылаю в Едрине.

- Замечательная идея, мой господин, - сказал визирь. – Позволь предложить, чтобы и ты выехал с ними. На время прекращения кризиса перенесем Порту в нашу вторую столицу. Ты же сможешь управлять оттуда, в более сопутствующих и достойных тебя условиях.

У падишаха словно невидимое бремя спало с плеч. Он радостно улыбнулся и обнял визиря. Какое облегчение! Не нужно будет сносить весь этот кошмар и заниматься борьбой с таинственным врагом. Проблему он оставит в руках своего из наиболее способных командующих, а сам отдохнет в спокойном и тихом дворце.

- Покидаю тебя с тяжким сердцем, - сказал он, пряча улыбку. – Мои молитвы будут сопровождать тебя. Под твое командование отдаю тебе свою гвардию и дворцовый гарнизон. Я буду молиться за тебя, Мустафа. А теперь, извини, пойду прикажу, чтобы собирали и меня. Выплывем еще до наступления вечера.

- Отлично, мой повелитель, - сказал визирь.

Когда падишах удалился чуть ли не танцевальными шагами, на лице визиря появились усталость и разочарованность. Он протянул руку к блюду с фруктами, стоящему на ажурном столике, и взял вяленый финик. Съел его машинально, не чувствуя вкуса. Все время он глядел в покрытое дымами небо, размышляя над тем, в какую неприятность сам же и влез.

Стамбул

16 джумада 1088 года хиджры

16 августа 1677 года от Рождества Христова

Где-то неподалеку раздался глухой шум обвала, а после него – ужасный грохот. Дорота вскочила на ноги и от постели Папатии, чтобы подбежать к окну. Там она увидела лишь пыль, несущуюся огромной тучей по улице, чтобы пожрать все по дороге и разместить в своих внутренностях. Это обвалилось какое-то крупное здание, похоже – ближайшая мечеть. Ну да, исчез высящийся над округой минарет, башня, с которой пять раз в день звучал призыв к молитве.

- Пора сматываться, - сказала аль-хакима сама себе. – Йитка! Пускай Еникей Бей выводит "тела", мы отправляемся немедленно!

Невольница крикнула снизу, что поняла, и незамедлительно побежала исполнять задание. Поход в порт, где ожидал уже оплаченный капитан купеческой барки, был назначен только на после полудня, но сейчас, похоже, фронт переместился. Видимо, одержимые прорвали очередное кольцо обороны и расширили захваченную территорию.

На улице появились беженцы, а еще люди, которые лишь вышли из своих домов, чтобы поглядеть на катастрофу. Часть жителей покинула округу еще вчера, какая-то часть – как Дорота – ожидала завершения последних дел, а некоторые никуда и не выбирались, рассчитывая на могущество имперской армии, которая должна была, в конце концов, одержимых остановить.

- Что случилось? – неожиданно отозвалась Папатия.

Дервишка уселась на кровати, протирая сонные глаза. Дорота постепенно выводила ее из наркотических снов. Два для назад после пробуждения у девушки случился истерический приступ, она кричала, что ее голову заполняет толпа монстров. Аль-хакима снова усыпила ее, но уже меньшей порцией опиума, догадываясь, что наркотик мог усилить побочные эффекты временной одержимости. После второго пробуждения Папатия вела себя уже спокойнее, но все так же была перепуганной. Она твердила, будто бы все время слышит, как бестии переговариваются между собой. Они не всегда пользуются словами, часто пересылая один другому образы или впечатления, даже от запахов. Позавтракав, Папатия, все еще блуждая где-то мыслями, заявила, что знает, что, собственно, делают чудища, и как они управляются. Среди них имеются командиры, которые отдают приказы с помощью странных снов наяву.

- Чудо-юдо поразило мой разум, чтобы сделать меня одержимой, но, поскольку, благодаря тебе, этого не случилось, я была только лишь заклеймена. Я слышу их призрачные переговоры и, похоже, даже могу принимать в них участие, - сообщила дервишка, широко раскрыв от перепуга глаза.

Дорота была в восторге. У них одних во всем городе имелся источник информации о врагах. Правда, они все так же знали о них мало чего, но, благодаря умениям Папатии, имелся шанс установить с ними контакт. Аль-хакима решила, что подруга все еще находится в состоянии шока, ей необходимо прийти в себя, прежде чем предпринимать попытки узнавать что-либо о врагах. Поэтому она накормила дервишку и вновь усыпила, на сей раз – отваром на мягких, успокоительных травах. И вот сейчас, когда Папатию из сна вырвал грохот валящейся мечети, она, о чудо!, перепуганной не выглядела.

- Поднимайся, мы бежим отсюда, - сообщила ей Дорота. – Я наняла барку, которая переправит нас на другой берег Босфора. В Галате остановимся в каком-нибудь припортовом хане, а там поглядим, что дальше. Нужно подумать, быть может, следует перебросить "тела" в Каир и продать там, пока известия про хаос в столице не распространились по империи. Не знаю, как отреагируют на все это рынки, только может появиться проблема со сбытом таких элитных товаров, как европейские невольницы.

Папатия послушно поднялась, но казалось, что она не слушает того, что говорит ей аль-хакима. Она наклоняла голову в бок, как будто пытаясь выловить какие-то звуки в фоне, а потом решительным жестом заставила приятельницу замолчать, сама же застыла на месте. Она закрыла глаза и удержала дыхание. Заинтригованная Дорота несколько секунд позволяла ей вести как ей хочется, только странная недвижность дервишки затягивалась. А снаружи доносились удары бичей и взбешенные окрики ордынцев, которые подгоняли выходящие из построек "тела".

- Они близко, - Папатия пошевелилась, широко раскрывая глаза.

- Да что ты такое говоришь, - буркнула Дорота. – Они разрушили мечеть в двух улицах отсюда, опять же: превосходно слышны мушкетные выстрелы и крики солдат. Возможно, что янычары сражаются уже за углом. И не не нужно каких-то специальных способностей, чтобы знать об этом. Достаточно подставить ухо и выглянуть в окно. Так что пошли, пока татары не смылись с моим товаром.

Дервишку не нужно было подгонять – она сбежала вниз по ступеням и, словно выстреленная из пушки, выскочила на улицу, завязывая хиджаб на голове. Колонна связанных за шею невольников, окруженная сидящими на лошадях татарами, находилась уже на средине длины улицы. Замыкающий ее бей повернулся и, подгоняя, помахал Дороте. Его ордынцы не жалели плетей, обкладывая ними перепуганных женщин и заставляя тех бежать. На дворе осталась только Йитка с сумкой, набитой бумагами и письменными принадлежностями. Как и пристойно было скрупулезной ассистентке, о своих орудиях труда она не забыла. Она ожидала возле двуколки, совершенно простой, лишенной каких-либо украшений повозке, которую тянул молоденький пони. На повозке были два сундука, в которых, среди всего прочего, была вся наличность, захваченная из дома Дороты.

Женщины подбежали к повозке, хотя перед тем, как забраться на нее, Папатия замялась. Снова она закрыла глаза, склонила голову.

- Не туда! – крикнула она, указывая на удаляющуюся колонну невольников. – Они идут не туда!

- Как это "не туда"? Эта улица ведет к порту, - удивилась Дорота.

- Сейчас их обойдут с фланга! Они смели пехотинцев и клином вонзаются по направлению к докам, - сообщила побледневшая дервишка. – Они атакуют именно таким образом, чтобы окружить и отрезать наиболее крупные группы беженцев. Для них крайне важно захватить как можно более крупный ясырь.

- Ну да, в порту беженцев больше всего, - согласилась Дорота, заскакивая на повозку. – Но и нам нужно туда попасть. На барку уже погружены мои сокровища и векселя. Мы должны попасть туда любой ценой! Влезайте, надо спешить!

Йитка уселась на сундуке и высунулась, чтобы подать руку Папатии. Та поднялась на повозку, все время мигая, прислушиваясь к своим новым чувствам.

- Они уже близко, - взволнованно заявила дервишка. – Нам нужно поехать другим, кружным путем. Отзови невольников, черт подери. Останови, пока не будет поздно.

Дорота что-то буркнула, но, вместо того, чтобы подогнать лошадку, встала на козлах и помахала Еникей Бею.

- Возвращайтесь! – крикнула она. – Планы меняются! Возвращайтесь!

Татарин развернулся, с трудом управляя перепуганным и топчущимся на месте конем. Невольницы кричали от боли и испуга, ордынцы орали во все горло, заставляя тех поспешить. По улице пролетали тучи дыма и пыли от разрушаемых зданий. Те, кто рискнул бежать, уже исчезли в нижней части улицы, остальные жители забаррикадировались в домах или выглядывали через приоткрытые ставни. Бей нетерпеливо махнул Дороте и повернулся к ней спиной, указывая своим людям все то же направление. Он не собирался разворачиваться, не был он уж настолько верным нанявшей его аль-хакиме, чтобы рисковать жизнью по причине ее непонятных приказов.

Дорота выругалась и хлопнула пони по крупу поводьями. Она решила догонять ордынцев, не желая оставлять их со своим имуществом. Повозка дернулась, из-за чего Папатия упала. Но не проехали они и нескольких шагов, как дом на конце улицы взорвался, словно в него попало пушечное ядро. Кирпичи и обломки полетели во все стороны, попав в возглавляющего поход татарина и сбивая того с седла. Невольницы припали к земле. Перепуганная лошадь сбросила очередного ордынца, а остальные татары пытались овладеть своими животными.

Сквозь дыру в стене прямо на средину улицы выскочило чудовище, на лапах которого были железные перчатки. Громадный тип был полуголым, его не по-человечески покрытое мышцами тело покрывал толстый слой пыли. За ним в проделанном проходе толпились очередные нападающие, чтобы через мгновение высыпать на улицу тучей муравьев. Все они были различного возраста в самой различной одежде, но все двигались чрезвычайно быстро и энергично.

Великан только мельком глянул на кучу лежащих невольниц и перешел через улицу. Не останавливаясь, он врезал кулаком встающего татарина по голове, превращая ее в сгусток кровавых лохмотьев, после чего ударил по фасаду находящегося перед ним дома. Он пробил громадную дыру, вырвал из нее руку вместе с кирпичами и повторил удар. Через мгновение часть стены завалилась ему на голову, только это никак его не взволновало. Полуголый великан зашел вовнутрь, уничтожая все на своем пути. Часть одержимых двинулась за ним, часть же подскочила к татарам и невольницам.

Дорота натянула поводья, останавливая пони. Теперь уже стало ясно, каким образом армия ошалевших так быстро перемещается по городу, обходя и разбивая отряды янычар. Враг не пользовался дорогами и улицами, он просто напирал по прямой, разрушая на своем пути все и вся. Солдат он в большинстве своем убивал, но часть брал в плен и отправлял в Сагмалчилар вместе с захваченными гражданскими. вот и сейчас одержимые наскочили на вооруженных татар, совершенно не обращая внимания на связанных невольниц.

Еникей Бей вырвал из кобуры при седле пистолет и выпалил в ближайшего противника. После этого он выхватил кривую саблю и с криком атаковал другого. Несколько раз он рубанул его по голове, и одержимый, истекая кровью, упал на землю. Перепуганные ордынцы, видя храбрость своего командира, бросились вслед за ним в атаку.

- Алла! Алла! – завопил кто-то из них высоким голосом.

Верхом они набросились на ближайшего одержимого, худого старика, держащего в обеих руках какой-то неудобный предмет. Дедок направил его на близящегося ордынца, и из устройства с ревом раздираемого воздуха вырвалась белая молния. Разряд ударил всадника в грудь, выжигая в ней дыру величиной с кулак. Конь, похоже, тоже пораженный, рухнул с жалобным ржанием на мостовую, яростно дергаясь в судорогах.

Невольницы завопили от испуга. Другой одержимый в громадном прыжке взвился в воздух и, выбив татарина из седла, на лету разодрал ему горло прикрепленными к ладоням железными когтями. Через мгновение пал очередной ордынец, когда два нападающих сбили его коня с ног, а всадника разорвали, схватив за руки - за ноги и потянув каждый в свою сторону. Следующим был сам Еникей Бей. Он наехал на невооруженную женщину в парандже. Одержимая даже не подняла рук, а только завизжала необычно высоким голосом. Вопль ее достиг уровня, невозможного для человека, и все время повышался, пока не вышел за пределы людского слуха. Бей поднял саблю, чтобы ударить, но что-то его сдерживало. Тут у него из носа и ушей брызнули кровавые ручьи. Сабля выпала из рук татарина и зазвенела на камнях. Командир татар перегнулся в седле и сполз на землю.

Дороте этого хватило. Нервно дергая за поводья, она развернула повозку. Она еще успела увидеть, как одержимые заставляют невольниц подняться на ноги и подталкивают в направлении дыры, сквозь которую они проникли на улицу. Аль-хакима сглотнула горькую слюну. Только что она утратила приличную часть своего имущества, хотя и меньше, чем предполагала. Но главенствующим чувством был испуг, потому что несколько одержимых повернуло и побежало в их сторону.

- Давай! – заорала Дорота, подгоняя пони поводьями.

Тот, перепуганный всеобщим шумом и воплями, сразу же пошел в галоп. Колеса застучали по булыжнику, и повозка помчалась, подскакивая на камнях. Дорота осмелилась оглянуться и облегченно вздохнула, увидав, что сумасшедшие от погони отказались.

Да, она потеряла тысячу дукатов, зато, по крайней мере, ей удалось уйти живой.

VII

Вопли доноров, подвергаемых объединению в биопроцессор, который должен был создать информационную необычность, мне было все труднее вынести. Точно так же реагировали командиры, которые создавали конгломерат личностей с людскими разумами собственных тел. И в этом ничего удивительного не было - попросту человеческая часть нашей личности не справлялась с теми ужасами, с которыми было связано рождение этого творения. Я и сам старался избегать места, в котором осуществлялось преобразование, уже сам его вид был чрезвычайно ужасен для торчащего в моей голове Талаза.

Только я никак не мог забыть, что являюсь командующим, и за некоторыми вещами обязан проследить лично. Поражения я никак позволить не мог. Все время я чувствовал не обещающий ничего хорошего взгляд бешенной Ясмины, змеи в людской шкуре, а так же холодный, расчетливый взгляд Вала, давнего бога. Оба тщательно следили, когда я совершу какую-нибудь ошибку, рассчитывая занять мое место. Только никто из этой парочки в демиурги не годился – одно существо было слишком агрессивным и кровожадным, а второе безумным и жаждущим власти. Мультиличность вечно будет использовать их только лишь для грязной работы.

Так или иначе, но мне следовало иметь ушки на макушке, а особое внимание уделить биопроцессору. Так что я покидал линию боев и ходил туда два раза в сутки, чтобы собственным присутствием подчеркнуть, насколько важным является запуск создания.

Его построение обслуживала группа нейрохирургов родом из расы пауков, абсолютно лишенных эмпатии и жалости, зато чрезвычайно продвинутых в медицинских науках. Их цивилизация, вместо того, чтобы развиваться технологически, пошла в направлении вмешательства в собственные тела и модификации экосистемы. Когда Мультиличность обнаружила их, оказалось, что им, без применения космических кораблей и на технологическом уровне до-ядерной эры, удалось заселить несколько планетарных систем. Они умели переделывать собственные тела так, что могли перемещаться в космическом вакууме, достигая в нем субсветовых скоростей.

Так разве сложным для них было сконструировать биопроцессор, способный вписывать данные в инфополе? Причем, несмотря на отсутствие иных инструментов, кроме собственных тел? И это была не первая подобная миссия – такие вещи они делали уже неоднократно. Для Тамаза сам контакт с представителями хирургов, как я начал их называть, был чем-то отвращающим. Приходилось сильно концентрироваться, чтобы не проявлять отвращения при них.

Как только я приближался к площадке, на которой те действовали, они тут же бежали приветствовать меня. На сей раз появилось трое. Они были вписаны в людские тела, из которых были удалены первоначальные личности, так что в хирургах не было ни капли человечности. Сразу же после переселения они подвергли ново-заселенные тела деформациям, облегчающим им работу. У нескольких доноров они отняли конечности и пришили к собственным телам в, казалось бы, случайных местах. Так что приветствовать меня выбег бывший белокожий евнух из султанской гвардии, громадный толстяк, снабженный шестью дополнительными парами рук, размещенных вдоль корпуса. Его сопровождал ребенок с четырьмя ногами и несколькими дополнительными ладонями, вырастающими из двух естественных рук, а так же женщина, снабженная несколькими руками, пришитыми на спине, словно крылья.

Понятное дело, что дополнительные конечности и члены были полностью функциональны, и они все двигались, когда хирурги жестикулировали. Не знаю, каким образом доступными в этом мире примитивными инструментами они могли осуществлять сложные пересадки органов, совместно с препарированием нервных соединений и кровеносных сосудов, только делали они это пугающе эффективно. Только величайшим их трудом не были мелкие модификации собственных тел, а то, что они конструировали сейчас.

- Нам нужно время, демиург, - сообщил евнух, пользуясь, понятное дело, информационной сетью. При случае он посредством нее перелил еще и сожаление, которое поддержал жестом, раскладывая все свои четырнадцать рук. – Не всегда пересадка нового модуля удается. У нас было много смертей.

И он указал на кучу трупов на конце улицы. Увидев его, я не мог справиться с отвращением и невольно скривился. Это и правда было чудовищным. Женщины, дети, старики, все покромсанные на части и брошенные на одну, осыпающуюся кучу. В жарком солнце тела быстро портились, и те, что находились внизу, несли на себе явные следы разложения. Хуже всего было то, что некоторые хирурги считали данные отходы источником пищи. Когда я глянул на эту "мусорную кучу", на нем как раз сидели три паучьего вида создания и заправлялись трупами, жуя плоть с безразличным видом. Им не мешал ни спиравщий дух смрад, ни летающие повсюду тучи мух. Нужно будет не забыть: когда их творение начнет действовать, приказать все эти отбросы убрать, а хирургов выслать на линию боев в надежде, что их быстро перебьют.

Евнух заметил мою кривую мину и распознал значение выражения на моем лице, но приписал его задержке в прогрессе работ. Тут он начал объяснять все хрупкостью нежностью человеческих тел, которые не очень-то легко удерживать в живом состоянии после вскрытия нервной системы. Ведь каждый модуль обладает не защищенным спинным мозгом, его к тому же обдирают от кожи, ненужные же части тела удаляются.

- И они часто умирают от шока в ходе операции или сразу же после нее, - волновался хирург.

Когда он говорил, остальные два типа кружили рядом, касались меня и обнюхивали. Охотнее всего они общались бы посредством химических сигналов или запахов, как это свойственно насекомым. К сожалению, физическое состояние расы, найденной здесь, им ну никак не соответствовала. Мне, естественно, на это было наплевать – теперь уже они раздражали не одного меня, и уже начали отвращать. Так что я обвинил пауков в неспособности и сознательном затягивании работ.

- Вам, что, не известно, что люди могут умереть от боли или посттравматического шока, что они могут умереть даже от испуга? Вы их разделываете живьем, копаетесь в наиболее чувствительных частях их тел, а потом удивляетесь тому, что столь многие из них умирают? – процедил я с яростью, прекрасно зная, что этим скотам глубоко наплевать на страдания иных существ.

Очень быстро мы подошли к биопроцессору. Мне приходилось дышать через рот, чтобы не потерять сознание от вони. Тем не менее, на глаза выступили слезы, а человеческая часть моей личности подняла бунт от ужаса и отвращения. А творение и действительно было пугающим. В данный момент оно состояло из почти что двух тысяч людских тел, соединенных и поддерживаемых в живом состоянии, благодаря искусству хирургов. Торсы, по большей части лишенные конечностей, были сплетены и сшиты; все это хозяйство было уложено на железном стеллаже в форме сферы, доходящей по высоте до уровня трехэтажного дома. Тела истекали кровью, они дрожали, плакали и заходились от боли и безумия. Я догадывался, что большая часть из них давным-давно уже сошла с ума, так что их личности рассыпались.

- Тут дело даже не в чувстве боли и связанной с ним слабости. Просто, большая часть из этих тел находилась в плохом состоянии, - оправдывался евнух. – Нам надо тщательно подбирать тех, что будут совместимы со всем раскладом, а это нас сильно тормозит. Тут еще оказалось, что кровь туземцев обладает различными наборами антигенов. Когда мы соединяем конфликтные кровеносные системы, происходит имунная реакция, заканчивающаяся отторжением модуля…

- Меня не интересуют технические подробности, - рявкнул я в ответ. – Биопроцессор должен был быть активизирован еще вчера. Вы получили четыре тысячи пленников, которых, по большей части, порезали живьем. Когда же будет результат?

- Как только замкнем систему. Нам не хватает буквально нескольких десятков тел, возможно – несколько больше, потому что подсоединенные все время умирают. Их нужно заменять и…

Я должен был вести себя более решительно, в противном случае, здесь ничего не будет делаться. Я ведь был не только стратегом, но и оперативным офицером. А это накладывало обязательства. В руку сам запрыгнул плоский стилет, который Талаз постоянно носил в ножнах, закрепленных на предплечье и спрятанных под рукавом рубашки. Плавным движением я вонзил его в глаз евнуху, провернул клинок, молниеносно вытащил его и завершил экзекуцию, горизонтально разрезав горло толстяку. После того танцевальным движением отступил в бок, так что кровавая струя упала на землю, не замарав меня. Паучник захрипел, хватаясь за горло сразу несколькими руками, и упал на колени. Прежде, чем он издох, я вытер оружие о его рубаху и спрятал его на место.

- Ты! – указал я на девочку с лишними ладонями. – Берешь руководство проектом на себя. И не желаю слышать какие-либо увертки. Пленных получишь, но процессор должен быть готов не позднее, чем завтра в полдень.

Та присела в поклоне, лопоча при этом ладошками. Я повернулся и, не оглядываясь, ушел. Прежде чем углубиться в улочки, я заметил приглядывающегося к инциденту Хассана. Хладнокровный и бесчувственный прислужник Мультиличности наверняка все регистрировал, так что в любой момент он был готов переправить рапорт с записью всего произошедшего своему хозяину. Вскоре после этого, все это осмотрит и проанализирует объединенное сознание миллиардов существ, владеющих туманностями. Так что нужно будет следить за каждым своим словом и в следующий раз эмоций не проявлять. Гнев считался слабостью, в цене всегда была хладнокровная жестокость. То, что я проявил в этот раз, можно было интерпретировать по-всякому. Тем не менее, я был настроен бодро. Составные элементы Мультиличности – это, в большинстве своем, сволочи, подвергнутые оцифровке тысячи циклов тому назад, так что они наверняка уже не помнят о существовании эмоций. И мое поведение припишут тактической расчетливости.

Было бы лучше, если бы никто не догадался, что Талаз сделал меня более восприимчивым к воздействию эмоций.

  

Двуколка добралась до улицы, по которой перемещалась толпа добровольцев из ополчения; они тащили с помощью веревок и подталкивали сзади пятидесятифунтовую картауну, громадную пушку с береговой батареи. Двигались они под удары барабана, в который колотил идущий впереди евнух. Дорота остановила пони, выискивая взглядом боковую улочку, по которой ей можно было бы обойти армию жителей. Йитка указала ей на ответвление, похожее, скорее, на тропку, не утоптанную и узкую, петляющую вдоль портовых складов. До побережья было и вправду недалеко, над крышами домов были видны корабельные мачты; выходит, не все суда уплыли с беженцами.

- Они отступили, - сообщила погруженная в призрачный контакт с одержимыми Папатия. – Они уже захватили достаточное число пленников. Порт атаковать не станут. Сейчас они отступают. У них имеется приказ образовать кольцо вокруг чего-то, что сами они называют творением.

- Выходит, можно и не спешить, - облегченно вздохнула Йитка.

– Совсем даже наоборот, - покачала головой Папатия. – Кольцо включает в себя несколько махалля. Они должны быть очищены от всего, что представляет потенциальную угрозу. Чего-то я не понимаю. Голова начинает трещать от неустанного шума и толкучки образов. Среди них много ужасного, каких-то странных, нечеловеческих восприятий и мыслей. Если ночью это не пройдет, я наверняка сойду с ума.

- Не бойся, дам тебе чего-нибудь снотворного, - успокоила ее Дорота, поворачивая повозку.

Тащащие пушку приближались на удивление быстро, аль-хакима заметила среди них нескольких дервишей и янычар в высоких белых шапках с "рукавом". Громко плакался какой-то муэдзин, другой священник поднимал покрытое надписями из Корана знамя. Похоже было на то, что после волны паники и хаоса народ начал организовываться, и он намеревался уже не только сдержать, но и напасть на врагов.

- Одержимые займут всю восточную часть города, в том числе и те махалли, в которых находится мой приют и дом Дороты, - продолжала Папатия. – Все, кто там сейчас, окажутся в смертельной опасности.

- А что с поляками? Их кто-нибудь предупредил? – поинтересовалась Йитка, думая о красивом гусаре Якубе. Он хотел выкупить ее из неволи, и у него были синие глаза, о которых просто невозможно было забыть. – Они проживают в визирском хане, это в нескольких улицах от кабинета аль-хакимы. Они же совершенно не знают, что им грозит.

- Как-нибудь справятся, среди них много военных, - пожала плечами Дорота. – А может одержимые их всех уже выбили. Разве это важно? Теперь нужно заняться тем, чтобы пробраться по этой тропке. Нам нужно успеть, пока какой-нибудь умник, командующий всем этим сбродом, не подумает, что наша повозка пригодится им для перевозки боеприпасов или раненых, и не реквизирует ее у нас.

- А может, мы еще успеем предупредить поляков? – не уступала Йитка.

- А я должна проверить, что с детьми, забрали ли их мои братья. Если они до сих пор в приюте, им грозит ужасная опасность, - присоединилась к чешке Папатия. – Заворачивай, мы успеем. Судно без тебя и так не уплывет.

- Вот в этом я так уверена не была бы. Капитан, командующий Булькающим Котелком, это хитрый армянин, который поднимет якорь сразу, как только вынюхает для себя выгоду. Кто-нибудь другой может заплатить, и он заберет этого другого за наш счет.

Дорота подогнала лошадку, и повозка покатилась по неровной дорожке. Колесом чиркнула о стенку дома, подскочила на какой-то выбоине, так что пассажирки чуть не свалились, но все же перебралась на соседнюю улицу. Тоже забитую, но здесь было много уже не солдат, а сидевших где попало женщин с детьми и стариков. У большинства беженцев были какие-то мешки с имуществом, тележки перекрывали проезд. Дорота поднялась на козлах грозно подняв бич.

- С дороги! Прочь с дороги! – орала она, щелкая бичом над крупом лошадки, пробиравшейся сквозь неохотно расступающуюся толпу.

Беженцы клубились на улице и в каждом закоулке вплоть до самого берега. Возможно, они рассчитывали на то, что удастся подняться на борт какого-нибудь отходящего судна. Глядя на них, Дорота почувствовала жгучее беспокойство, идущее от нижней части живота. Еще сильнее она испугалась, когда над морем голов увидела порт. Ну да, в нем было полно судов, но не таких, какие она сама ожидала увидеть. Не было ни единой торговой барки с одним парусом, исчезли все стройные кайки, узкие лодки, предназначенные для плавания в Босфоре, которые – обычно – здесь так и роились. Не было видно и рыбацких лодок, а заметные над крышами мачты принадлежали двум корсарским караккам и одной черной галере из Северной Африки. Кроме того, здесь находились четыре судна имперского флота со снежно-белыми парусами и светлыми бортами, с львиными мордами на носах. Словом, не было ни малейшего следа от гражданских судов, в порту стояли только лишь вооруженные корабли, вдобавок их пушки были нацелены на город.

Дорота тяжело опустилась на козлы. Булькающий Котелок вышел в море без нее. Не нужно было даже расспрашивать моряков, что же случилось. Похоже, командующий военным флотом Капудан Паша приказал всем гражданским убираться, а в порт ввел исключительно военные единицы, которые должны будут поддержать пехоту пушками. Капитан-армянин наверняка тут же воспользовался ситуацией, взял на борт имеющих чем заплатить за проезд беженцев и смылся с имуществом аль-хакимы. При этом он захватил не только ее личные вещи, а вместе с ними и ценные бумаги, но еще и сундук с тысячью дукатов, еду для невольниц. Вот так вот, в течение часа она стала банкротом.

- Но ведь осталось еще золото в этом сундуке, - утешила ее Йитка.

- Десять талеров и триста акче. Так, резервы на мелкие расходы, - буркнула под нос прибитая Дорота.

После стольких лет тяжкого труда, отречений и борьбы за выживание ей почти что удалось выйти на прямую и сделаться независимой, богатой женщиной. И вдруг какая-то непонятная катастрофа, вызванная падающей звездой, все у нее отобрала. У нее не было ничего, не было даже куда пойти. Дорота лишь могла заламывать руки, сесть где-нибудь и рыдать. Да, это было самым простым, вот только было не в ее характере. Она передала поводья Йитке и стала горячечно рассуждать, у кого из многочисленных должников и пациентов просить поддержки и опеки. Титул аль-хакимы ей обеспечил ее старый приятель Шейтан Ибрагим Паша, но пожилой военоначальник находился где-то в Европе, готовя очередную войну или же подавляя еще один бунт покоренных империей народов. Тем не менее, хотя ее покровителя в столице не было, наиболее выгодным в данной ситуации было бы укрыться под крыльями армии. Нужно использовать контакты с военными и просить опеки у них.

- Надо обратиться к Абдул Аге, - приняла решение Дорота. – Он и твой начальник, Папатия, и мой заказчик. Это по его приказу я должна была шпионить за поляками, так что, сейчас я нахожусь как бы на службе разведки. Раз так, пускай наш командир о нас и позаботится.

Она сразу же почувствовала себя лучше. Дорота всегда предпочитала владеть инициативой и иметь какую-то цель, к которой можно стремиться. Пускай суповар назначит ее в корпус, лучше всего, связанный с обозом и вспомогательными службами. Ни для чего другого они ему и не пригодятся, а служба на тылах обеспечит ей безопасность.

- Вот только где он сейчас может быть? Ты не догадываешься? – спросила полька у постоянно прислушивающейся ко внутренним голосам приятельницы.

Дервишка дрогнула, после чего глянула на аль-хакиму более осмысленно.

- Его лавным заданием был шпионаж за поляками. Он их хорошо знает, когда-то был в польском плену, где изучил язык, - ответила турчанка. – Если ничего не поменялось, он все так же рядом с посольством или же сопровождает Гнинского.

- Слыхала, Йитка? Все-таки отправляемся спасать твоего гусара, - толкнула Дорота невольницу в бок. – Заворачивай.

- Я не умею управлять лошадью. – Йитка отдала поводья аль-хакиме. – Слава Богу, что судно ушло, - шепнула она Папатии, устраиваясь рядом.

Как только повозка тронулась, дервишка схватила девушку за плечо и крепко сжала. Глаза у нее были выпучены и уставлены куда-то в пространство. Йитка поняла, что у женщины снова приступ, или же она видит что-то по-настоящему пугающее. Она освободила руку, после чего обеими руками схватила монашку за плечи и сильно тряхнула ею.

- Не давай себя одурманить! – закричала она.

- Тихо, а не то нас тут разорвут, - бросила через плечо Дорота.

Повозка едва-едва ползла в людской толпе вдоль берега. Аль-хакима решила повернуть в другую улицу, не в ту, по которой ополченцы тащили пушку. Так что она не сворачивала, направляя лошадку по прямой. Вскоре, правда, их попытался остановить какой-то богатый тип в украшенном пером тюрбане. Оказалось, что это офицер отрядов, спешно созданных из простонародья.

- Я везу тяжелобольную дервишку, помощницу аги янычар! – крикнула Дорота, даже не задерживаясь. – Мне следует доставить ее к командиру орты. У нее важные сведения о передвижениях неприятеля! Дайте проехать, я ужасно спешу!

При этом она поднялась на козлах, а ее впечатляющая фигура в соединении с громким, не терпящим противоречия голосом, сделала свое. Офицер повернулся и рявкнул на своих подчиненных. Пехотинцы, без мундиров и вооруженные чем попало, с воплями прогнали народ, перекрывающий проезд. Дорота хлопнула поводьями пони по крупу, и повозка тронулась по опустевшей дороге.

- Ха! – вырвалось у довольной собой аль-хакимы. – Что там с Папатией?

- Я снова с вами, - ответила дервишка слабым голосом. – В снах наяву я видела нечто ужасное. Они строят машину из объединенных тел пленников. Твари кромсают пойманных, живьем сдирают с них кожу, а потом сшивают их друг с другом на громадных лесах в форме шара. Можете представить подобное? Ох, это следует увидеть, чтобы понять, насколько это чудовищно. Сотни, а может и тысячи искалеченных людей, извивающихся от боли на странной конструкции.

- Когда-то я видела, как польская армия посадила на колы несколько казаков-конокрадов, - сказала Дорота. Трясущиеся, обезумевшие от боли тела. Все это сопровождалось воплями и ужасным смрадом вываливающихся, пробитых кишок. Видела я и то, как выглядят живые несчастные, которым перед Семибашенной Крепостью выдали по тысяче палок. Набрякшие, бесформенные мешки из опухшей кожи, никак не похожие на людей, за то трясущиеся и стонущие. Один, которого потом на две недели закопали в навоз, даже выжил и пришел в себя, но потом он уже всегда ходил согнутым, и весь был какой-то почерневший…

- Но ведь одержимые не наказывают схваченных, они строят их них устройство, которое должно будет ускорить нечто, что сами они называют вторжением. Из того, что я поняла, если машина начнет действовать, наш мир навсегда переменится. Это нужно остановить, причем – любой ценой!

Дорота кивнула, но без особой уверенности. Ладно, они передадут сообщения янычарам, а вот как те ими воспользуются, это уже не ее дело. Сама она рассчитывала на то, что их перебросят в какое-нибудь безопасное место, лучше всего – на другой берег залива. После последних событий ее жажда познания и исследований над чудом-юдом и аномалиями значительно уменьшилась. Лучше всего их исследовать, находясь как можно подальше от территории боев. В тиши собственного кабинета, располагая пленниками для экспериментов. Дорота пообещала себе, что оговорит это с Абдул Агой. Суповар всегда вызывал впечатление человека разумного.

  

Пан Михал выглянул через открытые ворота хане, в которых панцирные выстроили баррикаду из скованных цепями польских дорожных возов и карет. Устье обезлюдевшей улицы тоже замыкала баррикада, но уже возведенная янычарами и ощетинившаяся стволами мушкетов. А с другой стороны турки подвезли две полевые пушки, на глаз – шестифунтовые, заряженные, скорее всего, картечью. Если бы поляки решились провести атаку в узенькой улочке, один залп превратил бы целую хоругвь в кучу мясных ошметков. Словом, за несколько часов ничего не поменялось, посольство было пленено на отсеченной военными улице, и не похоже было, чтобы хозяева желали идти на переговоры. На половине пути к баррикаде лежал застреленный гонец, который должен был спросить у янычар, а в чем, собственно, дело, и что должна означать эта манифестация силы.

Ситуации осажденных нельзя было позавидовать, честно говоря, она была безнадежной. Поляки занимали весь хане, а так же соседствующие конюшни и склады. У них было около тысячи человек и шесть сотен лошадей, но вот провианта – всего лишь на пару дней. Еще скорее закончится корм для лошадей, и что тогда? Турки собирались держать здесь без слова объяснений да еще и голодом заморить?

К ответственному за баррикаду панцирному подошел сам коронный канцлер Гнинский. Пару мгновений он глядел на лежащего посланника, молодого слугу, неплохо владеющего турецким языком, а теперь продырявленного пулями. Какой-то исхудавший пес приблизился к покойнику и стал его обнюхивать. Еще немного, и собаки на глазах земляков растащат тело, или ж до него доберутся крысы. Это было унизительным и совершенно непонятным. Посол от бессильной злости даже зубами заскрежетал.

- И как мил'с'дарь на все это смотрит? – неожиданно спросил он у военного.

- Я? Ну я простой рубака, а не стратег. Ваша милость должна спрашивать мнения у сановников и духовных лиц, что вас сопровождают, людей просвещенных и опыт имеющих… Где мне до них, - робко мямлил пан Михал.

- Вот только не надо, мил'с'дарь смущаться словно невинная дева, - раздраженно заметил посол. – По свету ведь походил, не раз с турками воевал, даже в плену у них сидел. Что думаешь про эту блокаду? Смело.

Пиотровский глянул на стоявших в паре шагов за послом двух его советников и ксендза Лисецкого. Вся троица приглядывалась к панцирному, по их лицам нечего угадать было нельзя.

- Поганые подозревают, будто бы можем иметь что-то общее с хаосом, охватившим Стамбул, и на всякий случай держат нас как бы под ключом. Так что ситуация должна быть и вправду гадкой, раз не хотят говорить, и даже стреляют в нас, - сказал пан Михал. – Нужно ожидать, пока они не справятся с заразой и не перебьют одержимых.

- А что если зараза доберется до нашего лагеря? А что если теперь уже мои люди начнут превращаться в монстров? – спрашивал, но уже спокойнее, Гнинский. – У турок нет оснований считать, будто бы это мы вызвали эту беду и ее направляем. Они обязаны выпустить нас из города, а не целиться в нас из пушек. Мы обязаны напомнить им что являемся посольством, гостями, и что отношение к нам обязано быть соответствующее. Вот уже три дня слышно, что ведутся упорные бои, за это время нас можно было давно уже вывести.

- Вы правы, пан канцлер, - согласился Михал. – Мне кажется, они нас просто опасаются. И все это токо поэтому.

- Вот только по причине этих их опасений нам грозит голодная смерть или же зараза одержимых. Нам необходимо прорвать эту осаду. Нужно заставить их командира пойти на переговоры. Ты его видишь? Того высокого янычара в дублете с золотыми обшивками?

- Да. Это Абдул Ага, командир эскорта, что сопровождал нас до Стамбула, и опекун, приставленный великим визирем. – Ротмистр кивнул, уже догадываясь, к чему ведет Гнинский.

- Говорят, что ты, мил'с'дарь с ним близко сошелся, чуть ли не побратался, - продолжил коронный канцлер. – Нам кажется, что имеются большие шансы, что тебя он пощадит и не прикажет в тебя стрелять. Возможно, даже выслушает…

В путешествии мы провели много времени в беседах, вот только братством я этого бы не назвал. Но раз обстоятельства того требуют, я готов рискнуть и отправиться с посольством.

Михал тяжело вздохнул, так как не мог оторвать взгляда от застреленного парнишки, лежащего с раскинутыми руками в луже крови.

Гнинский с усмешкой похлопал панцирного по плечу. Он быстро отбарабанил то, что ротмистр должен передать янычарам, а потом перед уходом ему еще разрешили напиться воды и попрощаться с товарищами. Ротмистр передал командование панцирной хоругвью своему старшему солдату, уже седому, но все такому же крепкому пану Мерославскому. Когда он уже отошел от панцирных, к нему подбежал юный каштелянич Тадеуш.

- Возьмите меня с собой, мил'с'дарь, - попросил он. – Не верю я, чтобы Абдул приказал в меня стрелять.

- Совершенно ненужное безрассудство, парень. Мы не знаем, какие приказы получил Абдул, но нюхом чувствую, что он выполнит их до последнего крючочка, даже если бы ему приказали стрелять в собственную мать. Янычары чертовски дисциплинированы и верны, дружеские отношения с гяурами для них ничего не значат, - сказал ротмистр. Но, видя мину парня, он вытащил из-за пояса пистолет и вручил его Тадеушу. – Сохрани его для меня. Будет лучше, если я пойду на переговоры, не имея при себе слишком много оружия. Ну а если меня застрелят, поблагодари их из этого пистолета.

- Мы поблагодарим их копьями и кончарами, так что не опасайся, пан Михал, - вмешался Семен Блонский.

Приземистый гусар стоял в группе рыцарей, приглядываясь к приготовлениям посла. Он кивнул ротмистру, как бы отдавая ему последний салют, и притянул Тадеуша к себе, чтобы дать проход Пиотровскому. Тот через мгновение проехал верхом через проход в баррикаде и очутился на улице.

Он чувствовал палящее через мисюрку солнце. Ноздри раздражал запах гари, потому что дымы пожаров все так же распространялись по городу, но это было ничем по сравнению с неприятным впечатлением, вызванным нацеленными в него мушкетами. На янычарской баррикаде раздались отдаваемые криками приказы, и в одного-единственного всадника направились с пять десятков стволов.

Пан Михал отпустил поводья и поднял руки, показывая, что ладони у него пустые. Поляк чувствовал как пот, капля за каплей, стекает по спине. Конь медленно подвигался в направлении баррикады. Панцирный остановился у лежащего посреди улицы трупа, конь склонил голову к убитому.

- Приветствуем! Я посол, хочу говорить с Абдул Агой! – крикнул Михал, сначала по-польски, а потом, приблизительно то же самое, по-турецки.

Коня к дальнейшему движению он не побуждал, стоял неподвижно, ожидая реакции янычар. Он видел их застывшие лица и прекрасно понимал, что они с радостью пристрелят гяура, хотя бы для того, чтобы порадовать Аллаха.

- Сойдите с коня, пан Михал, и, пожалуйста, подойдите сюда! – прозвучал приказ, отданный на польском языке со знакомым турецким акцентом, по которому он без труда распознал Абдула.

Панцирный облегченно вздохнул и соскочил с седла, после чего двинулся пешком, ведя коня за собой. Стволы опустились, янычары отставили оружие и позволили поляку пройти через проход в паррикаде. Теперь он очутился среди солдат, которых здесь должно было толочься как бы не несколько сотен. Это явно не могла быть только лишь стража, которой следовало следить за посольством – здесь собрали целую орту.

У Пиотровского отобрали коня, и Абдул, не оглядываясь, провел ротмистра на маленький дворик возле ближайшего дома. Посреди дворика стояла двуколка, на козлах сидела Йитка, которую развлекали беседой янычары. Увидав панцирного, девушка помахала ему. Через миг он очутился в открытом, дарящем спасительную тень сарае, где рядом с другими пехотинцами стояли Папатия и Дорота. Дервишка подскочила к изумленному поляку, чтобы поблагодарить его за спасение и проявленную храбрость, аль-хакима кивнула.

- Мил'с'даря наверняка прислали с требованием объяснений, - сухо заявил Абдул Ага. – Потому что, вы твердо стоите на том, что посольство не имеет ничего общего с упавшей звездой и чумой сумасшествий.

- Ты же прекрасно знаешь, что мы не имели…

- Не знаю, - нервно перебил его ага. – Я уже ничего не знаю. Папатия утверждает, что может подслушивать одержимых, и что те строят чудовищную машину, которую нам следует немедленно уничтожить, в противном случае, все сделается совершенно неинтересным. Она требует, чтобы я пошел с вами на сотрудничество и уговорил вас провести совместное нападение на врата-портал, через которые прибывают одержимые. Как ты считаешь, пан Михал, захочет ли посол Гнинский отдать под мое командование две хоругви вашей тяжелой кавалерии?

- Если это вопрос жизни и смерти, то он, конечно же, согласится. Поддержку предоставит хотя бы как жест доброй воли в отношении Порты, - сказал ротмистр.

- Все так, только отданные мне приказы говорят совершенно иное. Я должен проследить за вами до момента разрешения конфликта, а если бы появились малейшие подозрения, что все это ваших рук делишки, уничтожить вас всех до одного.

Папатия положила ладонь на плече янычара.

- Могу поклясться всем святым, что поляки не имеют ни малейшей связи с чужими, - мягко, словно бы обращаясь к ребенку, произнесла она. – Забудь обо всех этих дурацких подозрениях, сейчас важно нечто иное. Наша страна очутилась в смертельной опасности. Нам необходимо немедленно ударить на врага и уничтожить его, в противном случае он обретет такую мощь, что мы не сможем сдержать его даже силами целой армии. От твоей решительности и смелости зависит судьба целой империи. Понимаешь? Это твой громадный шанс! Колебаться нельзя. Прими помощь польских рыцарей, их тяжелая кавалерия вскроет дорогу, проламывая силы врага, и позволит приблизиться к машине, чтобы взорвать ее. Благодаря этому ты спасешь весь мир, станешь самым знаменитым героем в истории государства Османов. Тебя ожидают почет и награды.

Абдул Ага покачал головой, опуская глаза. Дорота слегка усмехнулась. Она понимала, что замысел Папатии был основан на пробуждении амбиций янычара, отсылкам к мечтаниям о богатстве и славе. Только это могло заставить его нарушить приказ. Какой воин не мечтал о добытой в бою славе, о связанных с нею наградах? Если девушка была права, Абдула ожидало не только возвышение в иерархии янычар. Кто знает, а вдруг султан выдаст за него одну из своих дочерей и сделает пашой?

Янычар поглядел на ротмистра Пиотровского и какое-то время оценивал его. Неожиданно он извлек из ножен ятаган и его кончиком коснулся горла своего польского приятеля. Два янычара тут же схватили панцирного за руки и выкрутили ему их за спину.

- За нарушение приказа мне бы просто отрубили голову, а не наградили, глупая ты монашка, - произнес Ага. – А поляков я знаю настолько хорошо, чтобы им не верить. Падающую звезду они могли и вправду навести на нас, бунт и хаос могут быть очередным коварством Льва Лехистана. Этот повелитель знаменит своей хитростью и любовью к засадам. Я позволю полякам выехать в строю из хане, а они, вместо того, чтобы атаковать одержимых, затопчут моих пехотинцев копытами своих коней или насадят нас на копья.

- Да что ты творишь, безумец?! – взорвалась Папатия и повисла на руке, в которой янычар держал ятаган.

Дорота дернулась, но заметила взгляды двух стоявших напротив янычар. Она знала, что как только двинется, то получит, вполне возможно, сразу же чеканом в лоб. Так что она застыла, сдерживая дыхание.

- Клянусь бородой пророка, не делай этого! – крикнула дервишка. – Это наши единственный союзники. В городе нет спаги, нет кавалерии, кроме этих нескольких сотен поляков. Ты не можешь безосновательно обвинять их в сотрудничестве с чужими и отбрасывать единственный шанс на то, чтобы сдержать уничтожение! Слышишь?! Всем нам грозит уничтожение! Мы все погибнем!

Левой рукой Абдул Ага охватил лицо дервишки и отпихнул Папатию изо всех сил. Девушка полетела назад и попала в руки гогочущих янычар. Кто-то из них охватил ее, схватив за груди и не позволяя двинуться.

- В любой момент сюда прибудут осадные пушки, которые я приказал притащить из порта, - сообщил Абдул Ага. – Хватит нескольких выстрелов, чтобы похоронить поляков в занимаемых ними зданиях. Не стану я рисковать тем, чтобы у меня за спиной оставалась около тысячи неприятелей Я уничтожу их до того, как расправиться с одержимыми.

- Ополченцы не успеют доставить пушек сюда. Банды одержимых уже близко, Папатия говорит, что они близятся, а я своими глазами видела, как быстро могут они передвигаться, - отозвалась Дорота. – Лично я бы советовала отвести войска и перегруппироваться, чтобы действовать совместно с городским ополчением и другими отрядами, которые выслал визирь. Забудь о поляках, нечего тратить на них время и силы.

- Тебе, аль-хакима, я тоже не верю, - заявил янычар. – Слишком часто ты сотрудничала с врагом, он мог тебя перекупить…

- Сотрудничала, потому что это ты принудил меня к этому. Или уже не помнишь?! – рявкнула Дорота. – Плевать мне на то, веришь ты мне, суповар или не веришь. Я хочу всего лишь удрать отсюда как можно дальше, до того как нас окружит свора безумцев. Ты сидишь здесь уже два или три дня и даже не видел, с чем дерутся твои братья. Это тебе не фунт изюму, можешь мне поверить.

Где-то в городе раздалась пальба, через минуту грохнула пушка. Издали донесся отзвук боевого клича, извлекаемого из сотен глоток. Абдул беспокойно вздрогнул. Вот уже несколько дней он сидел здесь как на иголках. У него создавалось впечатление, что повсюду идут бои, а он напрасно тратит время, охраняя каких-то чертовых поляков, про которых не известно даже, а виноваты ли они в чем-либо. Ему нужно было покончить с ними и отправляться на битву с более страшным врагом.

- Подождем пушек, - принял он решение, сжимая кулаки. – Как только они прибудут, мы уничтожим поляков.

- Глупец! – в бешенстве дернулась Папатия.

Абдул сделал шаг к дервишке и наотмашь ударил ее по лицу. Девушка вскрикнула, голова дернулась в сторону от сильного удара. Пан Михал рявкнул, попытавшись вырваться из рук янычар.

- Так а с этим что? – спросил кто-то из пехотинцев.

- Пускай поляки думают, что я веду с ним переговоры, так что расправьтесь с этим без особого шума. Повесьте его на дереве, что растет за углом.

Михал Пиотровский поглядел в глаза янычару. Сам он считал его если и не приятелем, то хотя бы единомышленником. Только Абдул не проявил ни замешательства, ни сожаления. На рыцаря он поглядел без каких-либо эмоций, уделяя ему больше внимания, чем насекомому, которое следовало раздавить.

VIII

Я отслеживал сообщения в информационной сети, полосу за полосой, дело в том, что телепатические воздействия образовывали многочисленные слои, то более глубокие, то мелкие. Самый мелкий переносил базовые чувственные восприятия, образы, голоса и запахи; более глубокий позволял передавать эмоции и так называемые высшие восприятия; самый глубокий слой эмулировал инфополе и давал возможность передачи пакетов данных, хотя и в ограниченных рамках. Я немного опасался косвенного слоя, поскольку моя телесность и слабости, унаследованные вместе с личностью Талаза, делали меня податливым к сильным и резким чувствам. Эмоционально я был нестойким, излишне эмпатичным и чувствительным. Это было серьезным недостатком для демиурга, командующего операцией, требующей ясного ума и беспощадности. Счастье еще, что мои конкуренты на властный пост этого еще не выявили. Они наверняка воспользовались бы этой слабостью, чтобы спровоцировать меня на совершение ошибки, и тем самым дискредитировать меня в глазах Мультиличности.

Офицеров я выслал на переднюю линию, каждого в другую зону боев. Только Ясмину оставил возле биопроцессора, чтобы она проследила за хирургами и занималась пленными. Для завершения устройства все время не хватало тел. Их нужно было собрать и закрыть в непосредственном соседстве с машиной. Существовала опасность, что пленные освободятся и нападут на хирургов или же уничтожат биопроцессор, ведь мы собрали еще около тысячи пленников, часть из которых были военными. Потому-то для слежения за ними я и оставил Ясмину.

Поселившаяся в ней безжалостная бестия устроила террор пленным, превращая их в беззащитных, перепуганных жертв. Чтобы достичь этого, она применяла несколько весьма простых штучек. Время от времени она очень жестоким и зрелищным образом убивала избранных на глазах у всех пленных. Тем самым она внесла элемент неопределенности и вечного страха. А поскольку пленные часто менялись, ведь хирурги часть из них все время использовали, а участники вторжения постоянно присылали новых, Ясмине приходилось терроризировать людей постоянно. Так что все время у нее имелось занятие, доставляющее ей радость, я же избавился от кровожадной бестии, и мне уже можно было не морочить голову тем, что свое бешенство она направит против меня.

Подобным образом я старался использовать и других командиров. Жадному и ненасытному Исубу я поручил захват и охрану очередных улиц и объектов. Аналитический и пытливый Хассан занимался планированием ударных операций и дислокацией наших сил, чтобы постоянно связывать неприятеля боем. Безумный бог Валь осуществлял диверсионные акции и точечные нападения, которые должны были распространять хаос и не допускать того, чтобы вражеские войска пошли на координированную ответную операцию. Ведь у местных все еще имелось значительное численное преимущество, и если бы они организовались, то могли бы отбить занятые нами территории и даже сломить наши ряды и уничтожить биопроцессор. К счастью, они понятия не имели о его существовании и о том, насколько этот объект важен.

Когда удастся запустить устройство и инфицировать локальное инфополе Мультиличностью и нашей реальностью, процесс вторжения значительно ускорится. Тогда у нас в руках будут и другие инструменты. Появится возможность пользоваться более продвинутой технологией и настоящей информационной сетью, а нее импровизированным, телепатическим эрзацем. Вот тогда-то я проведу наступление на султанский дворец и сверну башку командующему. Это позволит нам расширить тыловые службы с использованием средств империи, а затем перейти к очередной фазе – захвату всех остальных городских агломераций на планете и поглощению их Мультиличностью.

Пока что я не морочил себе голову тем, как запись в инфополе изменит реальность и физическое состояние планеты. Пока что это было несущественным. Я старался сконцентрироваться на текущих проблемах, но человеческая часть моей личности постоянно возвращалась к тем опасениям. Если бы что-то пошло не так, если был бы нарушен какой-нибудь из фундаментальных законов природы, тогда, вместо того, чтобы использовать планету, Мультиличность, не желая того, может ее уничтожить. Одно дело – пользоваться биологическими ресурсами захваченного мира, преобразовывать местную цивилизацию в ферму рабов – носителей информации, и другое – вызвать тотальную катастрофу.

Тут меня начали мучить сомнения. А может придержать вторжение? Вместо конструирования и запуска биопроцессора того же эффекта можно добиться, постепенно увеличивая портал.. Правда, то, чего бы мы добились всего одной трансмиссией, займет несколько земных лет, зато будет безопаснее, так как постепенный процесс даст возможность контроля за ним. К сожалению, приказы у меня были другие, к тому же – не подлежащие обсуждению. Мультиличность ожидала немедленных результатов и быстрого переноса, даже ценой риска потери данного мира.

Мою человеческую часть это все сильнее грызло и беспокоило. Поэтому, чтобы об этом забыть, я страстно занялся просмотром всех слоев информационной сети. Это позволяло чем-то занять разум, чтобы не терять время на напрасные рассуждения. И вот так совершенно неожиданно я наткнулся на донесение одного из разведчиков, который докладывал о размещении сильной группировки пехоты в одной из не столь существенных махалля. Что-то меня зацепило, и я приказал разведчику тщательней приглядеться к ней. Еще я приказал Исубу перебросить туда ударное соединение. Разведчик зарегистрировал количество янычар, соответствующее развернутой орте, к тому же в том направлении направлялся приличный отряд городских ополченцев, тащивший мощные пушки. Перед тем янычаров проигнорировали, дело в том, что Исуб предположил, что это одна из групп, эскортирующих имущество беженцев. Мы уже разбили несколько таких "свор", состоящих из слуг и невольников, которые сопровождали дворцовое имущество и вещи какого-то убегающего из города паши.

Я тут же приказал создать дозорный отряд, который должен был разбить эту группировку. Даже не знаю, как могли прошляпить находящийся столь близко от биопроцессора отряд неприятеля. Неужто Хассан не получил никаких данных об этой округе? Почему он сам не выслал туда разведку? Я принял решение впоследствии более тщательно присмотреться к действиям моего стратега, а пока же отправился на место лично. Меня заинтересовала эта группировка, а кроме того я желал, чтобы она была как можно быстрее стерта с лица земли.

По улицам я прошел в компании нескольких охранников, делегированных Ясминой. Мне было известно, что вооруженные железными крюками и когтями великаны заселены личностями воинов - рептилий, ее побратимов. Она очень заботилась обо мне, раз предоставила мне своих лучших убийц. Разве что она хотела иметь меня в кулаке, на тот случай, если бы я совершил какую-то фатальную ошибку, и если бы Мультиличность приказала бы меня понизить в должности. Я сразу же попал в ее когти.

Меня смешили все эти жалкие партизанские действия и детские интриги моих офицеров. Они немного усложняли мне задание, но Мультиличность считала, что замечательной идеей является мотивация приспешников путем создания у них иллюзии, будто бы они способны добыть могущество и власть, больше, чем у них имелось в первоначальной жизни. А эти глупцы заглатывали обещания и удваивали усилия, чтобы проявить свою вовлеченность и как можно лучше справиться с заданиями. Побочным эффектом были попытки уменьшения заслуг других участников, в особенности же – главнокомандующего. И я даже не мог открыть им глаза и прямо сказать, что сны о могуществе – это всего лишь ничего не стоящие обещания, обманные надежды и бесплодная игра мышцами. На самом деле мы были всего лишь обреченными душами, которыми игрался старый, громадный дьявол - Мультиличность.

Из размышлений меня вырвал доносящийся издали барабанный бой. Это барабанщик колотил по янычарскому котлу, подавая сигнал к сбору или поднимая тревогу. Это означало, что я уже близок к упущенной моими командирами группировке. Тут я телепатически вызвал Исуба и приказал ему доложить ситуацию. Тот ответил образами с тактической картой, как будто бы сам был вздымающейся над махалля туманностью. Возвращались давние привычки; лучше всего он чувствовал себя в качестве свободного газового облака, а не маленького белкового создания.

Я увидал застройки и улицу с точками, обозначающими людей. Янычарская орта была разделена приблизительно на половину, и обе части с двух сторон замыкали одну улицу. Как будто бы планируя защищать то, что на ней находилось, а это нечто представляло собой обширные объекты с массивным двухэтажным хане и многочисленными конюшнями. А вот это было интересно! В хане, вероятно, тоже находились люди, вот только разведчик этого не установил. По какой-то причине многочисленный отряд стерег эти объекты. По какой? Что там в них находилось?

Я мог полагать, что там остановился некий паша, и вот сейчас он потребовал от великого визиря охрану. Это могло быть и полевой ставкой сераскира, руководящего обороной города, или же аги, командующего целым янычарским корпусом. В любом случае, это был стратегический объект, выдвинутый плацдарм, из которого было возможно командование. Словом, это было место, которое так и просило о проведении атаки. Уничтожив его, возможно, удастся нанести болезненный удар защитникам города. Это могло быть приятным венцлм короткой кампании перед запуском биопроцессора.

В связи с этим, я приказал прислать Исубу еще одно ударное отделение. Я распорядился атаковать сразу же два плацдарма янычар. Открытая, демонстративная атака с фронта, чтобы отвлечь внимание, а сразу же после нее десант с крыш в тылы врага. Именно таким образом мы уже разгромили несколько янычарских формаций. Так почему бы не попробовать еще раз?

Я вооружился двумя трофейными ятаганами, которыми, в качестве Талаза, я неплохо владел, и танцующим шагом направился во главу отряда. Я собирался лично повести воинов в наступление, в рапорте это будет выглядеть весьма неплохо. Исуб, который явно желал присвоить себе славу победителя, не солоно хлебавши уступил мне место и скрылся в толпе.

Телепатически я отдал сигнал к атаке и пошел первым, увлекая за собой две сотни участников вторжения. Понятное дело, что тут же тащились шесть охранников, в оригинале рептилий, бряцая тяжелым вооружением. Ясмина все время следила за мной. Только я уже не обращал на это внимания. Я заорал, что было сил, и ускорил шаг. Из-за дома мы выбежали прямиком на заполненную янычарами площадь.

  

- Они рядом! Готовят нападение! – визжала Папатия, которую оттаскивали два рослых пехотинца.

Абдул Ага не обращал на нее внимания, глядя на пана Михала, которого привели под раскидистый платан, растущий посреди площади. В подобного рода публичных местах часто осуществлялись приговоры, случалось, что – как под Деревом янычар перед дворцом – там насыпали целые кучи из отрезанных ушей побежденных в битве врагов или же выставляли на позорище тела преступников с уложенными в ногах отрубленными головами. Подобного рода зрелища всегда привлекали толпы любопытствующих, но в этот раз кроме солдат никого и не было. Янычары с любопытством глядели на казнь, сохраняя при этом удивительную сдержанность.

Панцирного посадили на его же коня, руки связали за спиной, а на шею накинули петлю. Достаточно было и просто перерезать ему горло, но Абдул решил, что ему следует как-то вознаградить пехотинцев за долгие часы ожидания. Пускай увидят, как один из гяуров неспешно задыхается во славу Аллаха. Смерть неверных всегда радует сердце воина. Тем временем, дервишка решила испортить все представление. Все время она пыталась не допустить повешения военного, громко протестовала против подобного бесправия и варварства, пока не начала вопить, что одержимые рядом и планируют нападение, причем, с нескольких сторон одновременно. Абдул Ага брезгливо искривил губы. Женщина вела себя недостойно, заходя столь далеко, чтобы спасти этого полячка. Поднимать тревогу только лишь затем, чтобы спасти кому-то жизнь? Это столь неловко. А ведь он так любил эту девушку. Она была по-настоящему красива, полна энергии и радости жизни, которые буквально лучились из нее. Она любила детей и верно исполняла приказания бабы дервишей, пока не дождалась повышения в янычарской иерархии. Она была бы замечательной партнершей для солдата, и Абдул неоднократно жалел, что Папатия является членов ордена бекташитов. Они давали обеты чистоты, что делало девицу непригодной для телесных утех.

Ага дал знак подогнать коня Пиотровского и покончить с делом. Пан Михал напряг мышцы, готовясь принять смерть. Он понимал, что смерть будет медленной и мучительной. Если бы ему хотя бы нагрузили ноги, чтобы он быстрее задохнулся, или же сбросили бы с высоты с петлей на шее, чтобы веревка свернула ему шею. Только это было бы проявлением милости. Ротмистр понимал, что на это рассчитывать никак нельзя, потому что Абдул сделал из его казни развлечение для скучающих янычар.. Поляк понимал это и даже не осуждал поганого. Будучи ротмистром, он тоже прекрасно понимал, сколь опасной для воинской дисциплины может быть тянущаяся бездеятельность. Не осуждал он Абдул Агу и за то, что тот приказал его казнить. Собственно говоря, он был в шаге от того, чтобы простить своему палачу. Покинуть этот мир он решил, как пристало доброму христианину, без ненависти, в согласии с Господом. Сам он столько видел смерть рядом с собой, что ее приход принял как нечто естественное. Он пытался прошептать молитву, вот только веревка слишком сильно давила. Тогда он последний раз глянул в небо, прощаясь с миром.

И увидел скачущих по крышам одержимых. Как минимум, десятка полтора, вооруженных сверкающими на солнце клинками, быстро направлявшихся в сторону площади. Михал набрал воздуха в легкие, чтобы закричать, но в этот момент коня из-под него убрали, и петля стиснулась на горле ротмистра.

Янычары, глядевшие в сторону дерева, не заметили бы тучу нападавших, которые выбежали из боковых улочек, если бы их командир не издал боевого клича. Абдул на мгновение окаменел, видя приближающуюся в молчании толпу, бухающую сапожищами по мостовой и побрякивающую вооружением. К счастью, унтер-офицеры отреагировали немедленно, помощники поваров и мойщики разорались во все горло. Если бы столь неожиданная атака была направлена на обычную пехоту, в ее рядах наверняка бы вспыхнула паника, но янычары тренировались в военном искусстве с самого детства. Отдельные подразделения были словно семьи, а их солдаты – словно братья. В течение нескольких секунд из беспорядочной толпы образовались ровные колонны. Абдул направился во главу их, к наиболее выдвинутой в сторону неприятеля группе, но, еще до того, как успел подбежать, янычары уже образовали ровную линию готовых выпалить мушкетов.

- Огонь! – на бегу завопил суповар, извлекая ятаган.

- Раздался залп, в воздухе поднялось облако дыма. Одержимые находились в нескольких шагах от пехотинцев, и дым на мгновение всех их поглотил. Абдул задержал дыхание, надеясь на то, что пули уничтожили первые ряды неприятеля и уменьшили напор атаки.

Мушкетеры отступили на шаг, давая место вооруженным копьям товарищам. Но те не успели склонить древков, когда из тучи от сожженного пороха выскочили десятки разогнавшихся тел. Некоторые из одержимых истекали кровью, у них были дыры от пуль в груди или животе, только это их никак не сдерживало. Все они налетели на переднюю колонну янычар, раздирая ее на бегу в клочья.

Абдул Ага отступил к следующим рядам. Еще он приказал, чтобы очередные подразделения мушкетеров сделали несколько шагов назад, рассчитывая на то, что первые ряды затормозят стремительность удара врага, и что даже удастся перейти в контрнаступление. Ага увидел, что у янычар большое численное преимущество, что одержимых всего лишь несколько десятков. А у него было пятьсот пехотинцев на этом конце улицы и столько же замыкавших ее с другой стороны хане.

Раздались душераздирающие крики убиваемых, скрежет скрестившихся клинков и хруст ломающихся костей. Суповар видел великанов с чудовищными мышцами, валящих на землю его людей ударами окованных кулаков; видел мелких и юрких словно змеи одержимых, которые хватали янычар за горло, уворачиваясь от ятаганов и наконечников копий. У одного из них выделялась изготовленная из железа дополнительная челюсть с длинными клыками, которыми он разрывал людям гортани; у других имелись прицепленные к телам костяные или стальные шипы, крюки и когти. Они атаковали, даже не пытаясь фехтовать, но словно дикие животные, бестии или даже демоны.

Где-то рядом что-то вспыхнуло, и с грохотом рваного воздуха молния ударила в янычар, разбросав некоторых из них, оставляя чудовищные, дымящиеся раны на теле. Перепуганные солдаты начали отступать, хотя и сохраняя строй.

- Огонь свободный! – крикнул Абдул. – Стрелять без команды!

Он пришел к выводу, что залпы в бурлящую чернь смысла не имеют. Пока не удастся оторваться от атакующих, они положат больше друзей, чем врагов. Тут же раздались отдельные, сухие трески мушкетных выстрелов, воздух наполнился смрадом жженного пороха. Суповар удовлетворенного заметил нескольких лежащих и крутящихся одержимых. Одному пуля оторвала часть головы, другому пуля вошла прямо в горло, и тот какое-то время извергал кровавые фонтаны, пока наконец не ослабел и не упал замертво.

- Сдыхают! Сдыхают, сволочи! – обрадовался Абдул. – В атаку!

Он и сам запрыгнул в колышущуюся вперед и назад толпу. Какой-то великан с железными когтями чуть не разорвал ему плечо, зацепившись за кафтан. Суповар на лету полоснул его ятаганом по горлу, так что клинок заскрежетал на позвонках, после чего кольнул другого безумца прямо в глаз. Янычаоы с восторгом завыли и дружно издали клич, славящий Господа:

- Аллах акбар!

И двинулись в атаку.

  

Пан Михал почувствовал себя легче, как будто бы он неожиданно стал подниматься в небо. Дышать он все так же не мог, и в глазах рябило, зато он сделался легким. Жилы на лбу и шее набухли, язык сам высунулся изо рта. Глаза вылезали из орбит, в то время как организм отчаянно требовал воздуха. Тем не менее, он поднялся вверх.

Так вот как выглядит смерть?! – подумал ротмистр.

Он знал, что висельники иногда кончают, извергая семя, но такого оборота дел не ожидал. Сейчас его душа отделится от тяжкого тела и улетит в небо.

- Обрезай веревку, быстро! – услышал он подгоняющий голос Дороты.

И вот тут-то до него дошло, что кто-то держит его за ноги. Это дервишка с аль-хакимой приподняли его, чтобы он не задохнулся. Дорота отдала приказ своей красивой невольнице. Йитка соскочила с повозки, на которой все время сидела до сих пор, и смело подбежала к сражающимся. Присела возле янычара, которому один из одержимых оторвал голову, и вытащила из руки трупа ятаган. Затем подбежала к дереву и рубанула по веревке, которую турки перебросили через ветку и привязали внизу. Узел она даже и не пыталась развязать, потому что с первого же взгляда было видно, что его завязали слишком крепко для ее силенок. К счастью, ятаган легко перерубил шнур. Пан Михал бессильно упал на женщин, так что те грохнулись на землю вместе с ним.

Дорота схватила рыцаря за волосы, потому что лицом он приземлился прямо ей в бюст, оттянула в сторону, открывая шею, и второй рукой ослабила петлю. Папатия тут же занялась веревками на руках поляка. Панцирный спазматически заглотнул воздух, а через мгновение раскашлялся так, что не мог остановиться. Он глянул слезящимися глазами и, задыхаясь, показал куда-то вверх.

- Они на крышах, - прохрипел ротмистр. – Вам нужно бежать.

- На повозку! – решила Дорота.

А вокруг с воплями и бряцанием металла перемещались напирающие и отступающие колонны сражающихся. Валились трупы и вопили раненные, ежесекундно округу окутывали клубы дыма из пистолетов и мушкетов. Аль-хакима решила, что на двуколке через побоище можно будет пробиться, и что попробовать стоит. Лучше это, чем торчать посреди битвы. Они потащили панцирного, но тот через пару шагов пришел в себя и освободился от помощи женщин, потянувшись к сабле, что все так же висела у пояс.

- Я остаюсь, - заявил он. – Мне нужно пробиться к своим и предупредить Гнинского. Ведь наши понятия не имеют, что здесь творится. А вы, мои дамы, убирайтесь отсюда. С благодарностью за то, что отрезали! - сообщил он и чмокнул Йитку в щеку. И вовремя удержался, чтобы не поступить так же и с Доротой, видя ее грозную мину.

А тут одержимые начали спрыгивать с крыш в тылы янычар. Раздались предупреждающие окрики, и битва вспыхнула буквально повсюду. Тем временем, с другой стороны, где стояли две полевые пушки, ряды янычар рассыпались, и пехотинцы бросились бежать. По всей длине улицы пошло сражение, даже напротив ворот в хане.

Дорота глянула на все это с ужасом и встала на козлах, намотав поводья на руку. Она подождала, пока Йитка не сунула распаленную Папатию в повозку и подогнала пони. Повозка помчалась, подскакивая на трупах и переезжая ползущих раненых. Один из одержимых бросился им наперерез, но не успел. Женщины из котла уже выбрались.

  

Гнинский стоял у окна второго этажа постоялого двора и из-под нахмуренных бровей осматривал поле битвы. Он приказал закрыть ворота и никого не впускать, даже молящих о жалости. Похоже было на то, что болезнь, переносящая бешенство, добралась уже сюда, и зараженные как раз напали на янычар. Посол и его советники наблюдали за дантовыми сценами, за ужасным, безжалостным сражением, за отступлением и повторным наступлением янычарских колонн. До них доносились крики и мушкетные выстрелы, даже один пушечный выстрел, после которого картечь снесла нескольких одержимых и столько же янычар.

- Мы не должны никого впускать, даже когда стычка закончится, - произнес ксендз Лисецкий, стоящий за спиной посла. – Воистину говорю вам, ожидаем с закрытыми воротами и возлагаем надежды в Господе. Янычары сражаются храбро, они перебьют одержимых сами. Нет причин вмешиваться в их дела, мы же здесь всего лишь гости. Нам следует ожидать, я же пока проведу мессу за наше спасение.

- Хорошая идея. Помолитесь, пан ксендз, у вас к этому наибольшие предрасположения, - басовым голосом вмешался пан Спендовский, шляхтич из Подолии, переводчик и советник Гнинского. – Ну а по военным проблемам пану ксендзу лучше не высказываться, а то слушать гадко.

- А мил'с'дарь что советует? Поддержать турок в бою и рисковать заразиться бешенством? – буркнул ксендз.

Тем временем в комнату незаметно вошел молодой каштелянич. Тадеуш протиснулся между нахмуренными сановниками и поклонился не обращающему на него внимания Гнинскому.

- Мил'с'дарь канцлер, там ведь остался наш приятель, ротмистр панцирных Пиотровский, - сказал он. – Парни беспокоятся, что мы не отправляемся на помощь.

Посол рассеянно поглядел на юношу и одарил его кривой усмешкой. Он обещал отцу парня, и своему приятелю, каштеляну Янецкому, что позаботится о его сыне и позволит черпать из источника своей мудрости. К сожалению, парень был не слишком понятливым и не обещал успехов в будущей политической и дипломатической карьере. Хотя, о чудо, его полюбила вся шляхетская молодежь, которая сопровождала посольство, чтобы знакомиться с миром и учиться. Парни избрали его своим предводителем, и уже несколько раз Тадеуш обращался к Гнинскому от имени всей молодой компании.

- Мы не можем открывать ворота и рисковать смертью всех, чтобы спасать одного солдата, которого, возможно, уже и нет в живых, - возмутился ксендз Лисецкий. – Так нельзя!

- Ближнего в беде не оставляют, - возмутился Тадеуш. – К тому же, друга, с которым вместе воевали!

Гнинский сдержал смешок. Мальчишка вместе с Пиотровским принял участие в скандале на улицах Стамбула и уже считал его товарищем по оружию. Вот это было даже трогательно. К сожалению, он должен был отказать юноше.

- Ротмистр – воин храбрый, так что справится сам, не следует тебе за него беспокоиться, - сказал он. – Мы отыщем его позднее, когда ситуация успокоится. Теперь же мы бы рисковали слишком многим, быть может даже успехом всей нашей миссии. Потерпи, парень, а лучше, пойди помолись с отцом Лисецким.

Тадеуш хотел было сказать что-то еще, но начал заикаться, и ксендз оттянул его в сторону. Священник планировал строго поучить парня, даже прилично выругать, но Тадеуш нагло вырвался и сбежал вниз.

- Ну, братец, погоди, - процедил Лесецкий злобно. – Тебе еще придется за это каяться…

Парень протиснулся среди увлеченной видом сражения челядью, пробежал мимо рыцарей, стоявших на дворе хане, и свернул в сторону сараев, где держали корм для лошадей. Там его ожидало десять ровесников в богатых жупанах, шляхетская молодежь. Помимо богатеньких детей здесь стояло несколько конюхов и слуг, в обязанность которых входила опека над юными хозяевами. Все вопросительно глянули на парня, а тот лишь пожал плечами.

- Долгополый и старики уболтали канцлера ждать и молиться, - сообщил наконец Тадеуш.

Раздались разочарованные вздохи, кто-то из подрростков нехорошо выругался, другой презрительно засмеялся.

- Ну что, разве я не говорил? От них ничего другого и нельзя было ожидать, - фыркнул прыщавый Стефан Ставиньский.

- Если бы с нами был король, мы бы уже шли в атаку, - размечтался круглолицый блондин Енджей Супелек. – Его величество не оставил бы своего рыцаря на издевательства демонов, да и поганых приказал бы защищать!

Мальчишки покивали головами. Все они принадлежали к обожателям Яна Собеского и испытывали к монарху глубочайшее уважение. Это по его образцу требовали они участия в походе, так как узнали, что в молодости Собеский с братом путешествовал по свету, чтобы расширить умственные горизонты и знакомиться с различными народами. Потому-то его величество было таким разумным и умелым в бою. Все молодые хотели если не сравняться с ним, то хотя бы в будущем сделаться достойными короля военачальниками и политиками. Сейчас же будущий цвет польского рыцарства скрежетал зубами, ругался и сплевывал на землю с презрением к трусливой позиции канцлера.

- Вы готовы? – неожиданно спросил Тадеуш, положив ладонь на рукояти сабли.

Мальчишки ответили хором, возвышенными и возбужденными голосами, чтобы через мгновение шикать один на другого. Каждый показывал свое оружие – пистолеты, сабли, чеканы, а высокий юноша из Влоцлавека, Дариуш Кавалко, громадный мушкетон. Конюшенные показали на открытые двери конюшни и оседланных лошадей. Енджей Супелек барским жестом бросил конюхам по монете, после чего юноши быстро сели на коней под крышей, чтобы не слишком бросаться в глаза.

Через минуту гайдуки, с которыми было договорено ранее, открыли меньшие, боковые ворота хане, ведущие к закоулка со снаряжением. Мальчишки выскочили из конюшни и галопом помчались к проходу, а вслед ним с удивлением глядели гусары и не посвященные в их планы слуги. Кто-то пытался их задержать, но какой-то всадник пнул его в грудь, он полетел назад и тяжко грохнулся.

- За мной! – заорал возбужденный Тадеуш, добывая саблю.

При этом он чуть не упал с коня, но стиснул колени и как-то удержался. Полтора десятка всадников вырвались через ворота наружу, они перескочили сточную канаву и выехали на заваленную трупами улицу.

- Бей! Убей! – пискливо крикнул Стефан Ставиньский.

- Ураааа! – поддержали его парни и, размахивая саблями, вырвались к сбившимся янычарам.

IX

Ничего не стоили обещания, которые я давал сам себе, что после вселения в тело не поддамся его физической сути, эмоциям и слабостям, что останусь холодным и расчетливым тактиком. Почти сразу же после принятия на себя командования штурмовой группой, я позволил понести себя боевой горячке, совершенно так, будто бы мною управляло первоначальное тело. Хотя, собственно, не имело значения, в какой материальной оболочке я находился. Сейчас я был Талазом Тайяром, человеком, обученным пользованию холодным оружием и обожающим сражаться в тесном боевом столкновении. Я позволил, чтобы мной управляла память тела, его инстинкты овладели всяким моим шагом и жестом. Эзотерически подправленные мышцы, улучшенные обмен веществ и нервная система позволили двигаться быстрее обычных людей, атаковать точнее и намного мощнее.

Я проходил через янычар словно сама смерть. Мои ятаганы скрежетали на отрубаемых костях, прошивали тела будто стальные молнии. После каждого моего шага в воздух выстреливали багряные фонтаны, потоки крови из вскрытых сосудов и артерий. За собой я оставлял крик, обычно прерывистый или завершаемый бульканьем, когда кровь из вскрытых артерий вливалась в гортань жертвы. Всякий мой шаг приносил смерть, мой путь отмечали очередные бьющиеся в агонии тела.

Оказалось, что Талаз является гроссмейстером фехтовального танца, истинным виртуозом убийства. Вопли, выстрелы и крики казались мне музыкой, в ритме которой меня несло по полю битвы. Ноги перемещались плавно и уверенно, не сталкиваясь со сбитыми с ног воинами и брошенным оружием, легко перескакивая кровавые лужи и плавно уворачиваясь от прямых ударов копий и секущих по дуге сабель. Руки все это время тоже неустанно танцевали, работая двумя клинками с ошеломляющей скоростью, так что глядящим со стороны они казались трепещущими крыльями колибри, стальной радугой, захватывающей с собой капли крови, занавесом из клинков.

Я позволил увлечь себя поэзии, искусству войны и совершенно позабыл об обязанностях. Ведь я должен был постоянно оставаться на информационных диапазонах и следить за рапортами с поля, но зачем, раз мы обладали оглушительным преимуществом? Стычка не была игрой стратегов, но простой и безжалостной рубкой. Кто убивает эффективнее и быстрее – тот и побеждает. Мне не нужно было осуществлять надзор за отдельными отрядами или же реагировать посредством приказов и смены тактики, потому что таковой и не было. Из стратега, демиурга, командующего армией на пару мгновений я стал ведущим наступление полевым командиром. В этом не было ничего плохого, многие из участников вторжения родом из более примитивных рас именно этого от меня и ожидали. Вождь должен быть запятнан кровью, доказать свое мужество и показать, что дерется плечом к плечу с подчиненными.

Так что я вел наступление, перебегая в места, где плотно сомкнутые колонны янычар оттесняли моих воинов. Я переламывал контрнаступления, и тут же перемещался в другое место. И ничего не поделаешь, в конце концов я столкнулся с командиром людей, или же это он столкнулся со мной?

- Лала Тайяр!? – услышал я знакомый голос. – Что же ты творишь?

Я повернулся и увидел знакомого пехотного офицера. Суповар Абдул Ага принадлежал к группе доверенных лиц Бахадирзаде Арабачи Али Паши, командующего корпуса янычар. Будучи шпионом, я знал правых рук пашей и визирей, но важно было знакомство не только с самими сановниками и их семействами, но и с людьми, которыми они пользовались. Так что мне было известно, что Абдул – это не только солдат, но и янычарский шпион, руководящий целой сетью разведчиков, ушей Арабачи Али Паши.

Вид знакомого лица в море крови на мгновение меня отрезвил. Я остановился и опустил оружие. Оказалось, что сердце бьется словно безумное, давление крови чуть не разрывает артерии. Я довел организм до предела стойкости, навязал слишком высокий темп и рубил с максимальной силой, игнорируя боль и усталость. Меня понесло словно одного из тварей из расы Ясмины. Я уже чувствовал, что растянул мышцы и надорвал связку в левой ноге. Нужно было пару минут, чтобы прийти в себя и вновь обрести способность драться.

- Ты на их стороне? Что тебя одурманило? – спросил Абдул, приближаясь ко мне с поднятым клинком.

Он ловко уклонился перед атакующим воином вторжения, вооруженным тяжелым молотом, и, казалось бы, нехотя, резанул по глазам, ослепляя того. Он даже не повернулся, чтобы добить жертву, а только все время приближался. Он должен был заметить, что атакующие идут за мной, и верно предположил, что я ними командую.

- Чего вы хотите? Кто вы такие? – спросил он, напрягая мышцы для рывка.

Разговоры с покоряемой расой, находящейся на столь низком уровне развития, не имели никакого смысла. А чему, впрочем, они могли служить? Разве лев ведет дискуссии с пожираемым козленком?