Дорога на Дамаск

ГЛАВА 23

Елена была не самой популярной девочкой в школе.

Точнее говоря, были все основания считать, что ее там вообще никто не любит. В классе Елены не было школьников с Вишну — он был организован специально для того, чтобы обучать детей с Джефферсона, всему, что преподают в нормальной школе. Самым близким общением с уроженцами Вишну во время школьных занятий были моменты суеты в коридорах во время перемены и стояния в очереди в школьном кафетерии. смотрели на джефферсонцев с сочувствием, но некоторые относились к ним с неприкрытым презрением, и удивляться этому не приходилось. Достаточно было взглянуть на поведение учившихся на Вишну отпрысков политической элиты ДЖАБ’ы. Оказавшись среди молодых людей с Вишну, юных джабовцев и бежавших с Джефферсона Грейнджеров, Елена впервые смогла с ужасом взглянуть на свое прежнее поведение со стороны.

Поскольку она не вписывалась ни в одну из этих социальных групп, никому из них не доверяла и не стремилась сблизиться ни с кем из них, она была в буквальном смысле наименее популярной личностью во всей школе. Пока Елене было всего пятнадцать, это ранило ее до глубины души. Когда ей исполнилось шестнадцать, это заставляло ее плакать в редких случаях, которые должны были стать особенными, а вместо этого становились просто мучением. А в семнадцать с половиной лет она была слишком занята планированием своей мести, чтобы беспокоиться об этих простых светских мелочах.

Тем временем она собиралась поступать в колледж, что было отнюдь не легко для девочки, которую за все предыдущие школьные годы не научили ничему, кроме как умываться и одеваться самой. К счастью, колледжи и университеты на Вишну гостеприимно распахнули двери перед злополучными юными джефферсонцами. Правительство Вишну хотело, чтобы хоть кто-то в ближайшей населенной людьми звездной системе был, по крайней мере, способен читать, писать и производить элементарные арифметические вычисления. Елена уже подала заявление в колледж, в который хотела поступить. Она хотела учиться, чтобы в один прекрасный день вернуться на родную планету и отомстить тем, кто убил ее мать и изувечил отца.

Думая об отце, она всегда немного волновалась. Саймон Хрустинов был непростым человеком. Он старался по мере своих сил дать ей все необходимое, а она, собственно говоря, почти ничего и не просила, предпочитая опробовать новую концепцию, называемую самодостаточностью. Дни ее требований — или даже нытья — давно прошли. В основном теперь она спрашивала его совета, а на это ее отец не скупился.

Когда прозвенел последний звонок, объявляющий об окончании занятий на сегодня, Елена собрала свои учебные материалы и запихнула их в сумку, затем направилась в переполненный коридор. Водоворот счастливых голосов, смеха и хлопающих шкафчиков захлестнул ее, как пенная вода на реке Кирати, где Елена провела целое лето в экстремальном лагере для желающих помериться силами с природой. Она попросила отца отправить ее туда в качестве подарка на шестнадцатилетие. В ответ отец так долго молча смотрел ей в глаза, выискивая скрытые там мотивы, что девочке стало не по себе. Наконец он встрепенулся и с грустной улыбкой сказал:

— Хорошо, если хочешь, я расскажу тебе, что лучше взять с собой.

Елена, разумеется спросила. И потом ни разу не пожалела о том, что последовала его советам. Елена наслаждалась тем летом, хотя и там она всегда была одна. Она не завоевала себе друзей — в основном потому, что не делала никаких попыток, будучи слишком занятой изучением простых навыков выживания, которые большинство детей на Вишну усваивали уже к шести— или семилетнему возрасту. У Елены не появилось друзей, но инструктора лагеря стали относиться к девочке с невольным уважением.

Что еще более важно, она убедилась в наличии у себя силы воли, и в своей решимости преодолеть полтора десятилетия идеологической обработки. Это препятствие усугублялось годами праздности, размягчившей все мышцы ее тела и затуманившей мозг. Ей пришлось преодолеть приобретенную беспомощность, которая стала исчезать уже через два дня после ее прибытия в пустынную местность, служившую палаточным лагерем.

Свое семнадцатое лето она провела в лагере для старшеклассников, заинтересованных в военной карьере, по Программе Набора Офицеров Конкордата. Когда она сказала отцу, что хочет записаться в этот лагерь, у них состоялся серьезный разговор.

— В первую очередь, — сказал ей отец в ту ночь, когда она затронула эту тему, — ты должна понять цель этого обучения. Ты уже достаточно повидала и, наверное, сама можешь мне это объяснить. Так скажи мне, как думаешь, какова цель П.Н.О.К.?

Она тщательно обдумала свои слова.

— Во-первых, чтобы отсеять сопливых мальчишек и плаксивых девчонок от настоящих мужчин и женщин. Обеспечить Конкордат подготовленными офицерами для боевых родов войск. И начать обучение работе с высокотехнологичной военной техникой, что потребует времени. Много времени.

Ее отец кивнул.

— Да, все это полезные дополнения к программе П.Н.О.К.

— Но не главное?

— Нет. — Отец добавил себе виски в стакан, несколько раз покрутил кубики льда, наблюдая за тем, как они рисуют узоры в жидкости. — Боевые действия, — тихо сказал он, — имеют неприятный эффект, подвергая людей такому стрессу, который разрушает психику человека. Весь твой мир рушится у тебя перед глазами, и ты знаешь, что от твоих решений и поступков — правильных или неправильных — зависит не только твоя собственная судьба, но и жизнь или смерть других людей. И не только солдат, но и ни в чем не повинных мирных жителей, что еще хуже.

Он опять замолчал. Елена не торопила его. Отец и так нечасто говорил с ней о своем боевом прошлом, и она хотела понять его, хотела узнать, что сделало его таким человеком, каким он стал. Когда Саймон наконец заговорил, Елена слушала его молча и не перебивала.

— Когда вокруг рвутся снаряды и летают куски человеческих тел, — глухо проговорил ее отец, — когда тебе хочется — на самом деле, даже нужно — бежать, визжа от страха и зарыться как можно глубже в землю, именно тогда тебе больше всего требуется присутствие духа. Конкордату необходимо знать, относишься ли ты к тому типу людей, которые оказавшись в ситуации, которая доведет большинство людей до истерической паники, будут принимать принимать принимать здравые рациональные решения — и выполнять их, что еще более важно. Достаточно ли ты хладнокровна в условиях сильного физического и эмоционального стресса, чтобы понять, что должно быть сделано? Достаточно ли ты сильна, чтобы претворить свое решение в жизнь, чего бы это ни стоило? В этом заключается главная цель П.Н.О.К.

Елена видела по глазам отца, что в его голове закружился рой воспоминаний. Она уже выходила в информационную сеть Вишну с помощью нового компьютера, который купил ей отец за неделю до ее приезда, и нашла там историческую справку о событиях на Этене. За следующие два часа она не только узнала о них правду, но и воспылала новой ненавистью к своим бывшим учителям, которые постоянно лгали ей и другим джефферсонским школьникам. Именно из-за их лжи она чуть не разрушила свои отношения с отцом, которого на других планетах называли не иначе, как спасителем человечества.

Конечно, Саймон не хотел, чтобы его дочь сделала шаг в преисподнюю и лицом к лицу столкнулась с тем адом, который ему пришлось пережить. Он не хотел всю оставшуюся жизнь читать страшные воспоминания в ее глазах или сжимать в руках пришедшую на дочь похоронку. И все-таки он дал ей множество полезных советов, объяснил, что и как лучше делать, и даже сам начал ее кое к чему готовить, чтобы помочь Елене закончить эти курсы целой и невредимой. Как наконец поняла Елена, он пытался дать ей достаточное преимущество, чтобы выдержать курс, который она выбрала, и, казалось, в свою очередь понял, что после их окончания она не намерена поступать в Военный колледж при командовании сектора.

По крайней мере, не раньше, чем решит более насущные проблемы.

Елена остановилась у своего шкафчика и убрала сумку и другие вещи, которые ей не понадобятся в течение следующих девяноста минут, затем направилась на тренировочное поле П.Н.О.К., расположенное за школьным спортивным комплексом. В этом семестре они изучали айкидо и другие боевые искусства, и она с нетерпением ждала хорошего спарринга. Открытое поле за школой, используемое для соревнований по легкой атлетике, было заполнено бегунами, наворачивающими круги на холодном осеннем воздухе. Морозная погода и резкий, пронизывающий ветер пришпоривали бегунов, чтобы не замерзнуть. Елена обогнула дорожку и зашла в спортзал через заднюю дверь, поскольку пройти через него было быстрее, чем идти длинным обходным путем вокруг.

Запах хлорки из бассейна на цокольном этаже спортзала смешивался с запахами пота, грязных носков и талька от спортсменов, тренирующихся на гимнастических снарядах, бегающих вверх и вниз по трибунам и играющих в какую-то соревновательную игру, в которой участвовали двадцать вспотевших мальчиков, надувной мяч и кольца, свисающие со стен.

Отношения Елены со школьными спортсменами были еще хуже, чем с остальными учащимися. Спортсмены считали ее высокомерной замухрышкой, главным образом потому, что она не восхищалась их превосходным умением, с которым они могли кидали мячи через кольца. Ни на кого не глядя, Елена молча прошла через зал. На нее тоже никто не обернулся. Казалось, на девочке шапка-невидимка.

Она спускалась по лестнице в раздевалку в подвале, где хранила свою униформу П.Н.О.К., и внезапно стала свидетелем самой уродливой сцены с тех пор, как приехала на Вишну. Банда прыщавых джабовских юнцов, восемь или девять человек, прижали к стенке девочку-грейнджера на одной из лестничных площадок. Они зажали ей рот ладонью и тащили в мужскую раздевалку.

Парни были так захвачены своим гнусным делом, что не заметили появления Елены и не слышали, как она открыла дверь на лестничной клетке. Она знала девушку, по крайней мере, в лицо. Дэна Миндель была первокурсницей, ей едва исполнилось пятнадцать. Ходили слухи, что ее вместе с родителями недавно переправили с Джефферсона тамошние повстанцы, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Елена сжала отполированное временем дерево перил с такой силой, что у нее захрустели пальцы. Она точно знала, что намеревались сделать юные отпрыски “отцов-основателей ДЖАБ’ы”. Они хотели унизить Дэну, желали продемонстрировать ей и другим беженцам, что, хотя те и сумели скрыться с Джефферсона, ДЖАБ’а все равно считает их отребьем и властна над их судьбами даже на Вишну. А угроза возмездия членам семьи, все еще находящимся в ловушке на Джефферсоне, заставит ее замолчать.

На цыпочках Елена поднялась в помещение с инвентарем и снарядами. Она взяла ведро, в которое бросила несколько бейсбольных мячей, деревянный тренировочный меч, используемый в боевых искусствах, которые изучала Елена, и целую пригоршню метательных звездочек, их края были притуплены по стандартам безопасности обучающихся, но все равно опасное оружие в руках, которые знали, как им пользоваться.

Елена знала.

Она проскользнула обратно вниз по лестнице и быстро огляделась, чтобы посмотреть, не прогуливается ли кто-нибудь. Никого не было, поскольку практические занятия уже начались. Спустившись к дверям коридора, ведущего к мужской раздевалке, Елена осторожно заглянула через стеклянные окна в верхней половине дверей. Один из мерзавцев остался караулить возле нее, чтобы пресекать вмешательство и предупреждать, если кто-нибудь помешает. Впрочем, он стоял к ней спиной и тянул изо всех сил шею к углу, стараясь получше разглядеть происходившее.

Это стало его первой — и последней — ошибкой.

Елена открыла дверь так тихо, что он даже не услышал слабого щелчка. До ушей Елены донеслись приглушенные стоны жертвы и гогот парней. И другие, более неприятные звуки. Потом затрещала одежда. Вот кто-то врезал девочке оплеуху, вырвавшую у жертвы стон. Елена попыталась построить в уме вероятную карту, показывающую где именно находятся Дэна и ее палачи, но звук расстегиваемых молний подсказал ей, что уже нет времени.

Взяв меч в левую руку, она изо всех сил запустила бейсбольным мячом в голову стоявшего в коридоре парня. Твердый, обтянутый кожей мяч врезался в голову наблюдателя сбоку, чуть выше уха, и он рухнул на пол. Стук явно привлек чье-то внимание.

— Какого черта?

Елена не дала мерзавцам опомниться. Выпрыгнув из-за угла, она высыпала целое ведро бейсбольных мячей прямо под ноги поднимавшимся с пола насильникам. Пока те спотыкались о мячи, Елена начала метать звездочки, целясь в уязвимые места: глаза, горло, обнаженный пах. Половина парней тут же попадала на пол, ругаясь или просто хныча. Остальные бросились на нее. Или, скорее, попыталась. Первых двоих она встретила сильными ударами своего деревянного меча. Хрустнули кости, раздались сдавленные крики боли и шока.

Присев, Елена без труда уклонилась от беспорядочных ударов ринувшихся на нее молодчиков и использовала стремительный импульс нападавших, чтобы отбросить их к ближайшим стенам, переломав еще больше костей. Она двигалась плавно, сосредоточенная на точных действиях, необходимых для нанесения ущерба врагу, и в то же время остро реагировала на все, что ее окружало. Она осознавала все и вся вокруг себя, даже раздавшиеся на лестнице голоса.

Это были голоса Грейнджеров, обсуждавших возможное местонахождение девушки, лежащей в нескольких метрах от ног Елены. Голоса все еще звучали где-то наверху, когда последний потенциальный насильник, все еще стоявший на ногах, попытался убежать в другую сторону. Он поскользнулся на бейсбольном мяче под ногами и растянулся на полу. Елена шагнула ему навстречу и ударила ногой в висок, недостаточно сильно, чтобы сломать кость, но более чем достаточно, чтобы парень больше не дергался. Тяжело дыша, Елена несколько мгновений стояла среди неподвижных тел и наконец с удивлением поняла, что победила.

Все сражение длилось менее шестидесяти секунд.

Дэна свернулась калачиком на полу, рыдая и дрожа. Ее платье и нижнее белье были разорваны в клочья. Елена быстро присела рядом с ней на корточки и вложила в ее трясущиеся пальцы свой деревянный тренировочный меч. Дэна подняла глаза, ровно настолько, чтобы узнать Елену, затем услышала голоса своих друзей в коридоре снаружи, которые звали ее по имени. Она повернула лицо в их сторону, попыталась их позвать, но прохрипела так тихо, что даже Елена едва расслышала ее голос.

— Сюда! — крикнула Елена так громко, что Дэна вновь задрожала. — Я здесь! В мужской раздевалке!

Потом Елена бросилась бежать, перепрыгивая через мячи. Через заднюю дверь раздевалки она выбежала в коридор, пронеслась мимо помещений для борцов и штангистов и снова оказалась в большом зале, по которому и проследовала неторопливой походкой ко второй лестнице, ведущей в женскую раздевалку. Пройдя мимо бревен и брусьев, на которых занимались гимнастки, она добралась до нужного ей помещения, переоделась в форму П.Н.О.К. и вышла на тренировочное поле с опозданием всего на четыре минуты. Однако, оказавшись там, ей было трудно сосредоточиться на уроке сэнсэя. Ее эмоции начали брать верх над остальными, раздробленными эмоциями, которые варьировались от ледяной ярости до дрожащего страха, что ее исключат — или посадят в тюрьму, — когда эти маленькие ублюдки очнутся и подумают о предъявлении обвинений. Вместе с этим Елену терзала боль, которая, оказывается, еще не утихла и стала только сильнее. Ее мать была убита людьми, такими же жестокими, как банда, которую она уложила на полу в раздевалке.

Сегодня в каждый удар по спортивным снарядам Елена вкладывала всю свою ненависть.

Если бы друзья Дэны не спустились по лестнице, остановилась бы она? Неужели она убила бы этих парней? Ведь ей этого хотелось. И она знала, что смогла бы это сделать. Даже слишком легко. Холодная, смертельная ненависть, которая сейчас сотрясала ее, нарушила равновесие и концентрацию. Я кандидат в офицеры, свирепо сказала она себе. Жаль, что папа никогда не упоминал, что должен делать хороший офицер после окончания боя. Или что делать, когда от ненависти тебя тошнит…

Она кое-как дотянула до конца занятия, которое к тому же было прервано из-за прибытия миротворцев и нескольких машин скорой помощи. Вместе с остальными она следила за тем, как автомобили умчались под вой сирен в ближайшую больницу, и ждала, что ее вот-вот арестуют полицейские, допрашивавшие учителей и других учащихся, но никто даже не взглянул в ее сторону.

У невидимости были свои преимущества.

Всю ночь Елена вздрагивала от малейшего шума, боясь, что это явилась полиция, но никто не пришел в квартиру, и ее отцу тоже никто не звонил. Потом Елена посмотрела местный выпуск новостей, и начала понимать, почему ее персону оставили в покое.

“Сегодня днем в средней школе Шасти произошел инцидент на почве внутренних конфликтов среди эмигрантов с Джефферсона. Студентка-Грейнджер подверглась нападению банды учеников, чьи родители занимают руководящие посты в ДЖАБ’е — правящей партии Джефферсона. Нападение, которое было пресечено студентами Грейнджера, пришедшими на помощь жертве, побудило министра внутренних дел Вишну аннулировать образовательные визы молодых людей, обвиняемых в нападении. По просьбе студентки и ее семьи никаких официальных обвинений предъявлено не было, но студенты, упомянутые в деле, будут депортированы, как только их выпишут из больницы.”

“Посол Джефферсона заявил протест по поводу этого решения, обвинив министра в лицемерии и предвзятом отношении к определенным слоям общества его планеты. В ответ министр внутренних дел Вишну выступил с официальным заявлением, в котором предупредил, что в связи с участившимися конфликтами между беженцами с Джефферсона и находящимися на Вишну членами семей руководства ДЖАБ’ы, въездные визы последним отныне будут выдаваться после тщательного анализа личных дел подавших заявление. Совет Министров Вишну в полном составе заявил, что не потерпит распространения внутренних конфликтов Джефферсона на почве нашей планеты”.

Вот и весь репортаж. Елена погрузилась в размышления, а ее отец сказал:

— Местному правительству давно пора что-нибудь предпринять. Я удивлен, что до сих пор не вспыхнуло еще большее насилие. Я надеюсь, с девочкой, на которую они напали, все будет в порядке. И я чертовски надеюсь, что джабовцы не начнут срывать зло на оставшихся Грейнджерах.

Елена затаила дыхание. Такие последствия ее поступка не приходили ей в голову. Спасая Дэну, она думала, что поступает правильно. Она и сейчас в этом ни капли не сомневалась, но она и представить себе не могла, что из-за нее могут пострадать невинные люди где-то там, на далекой родной планете. У нее было не так много времени, чтобы принять решение, учитывая опасность, в которой находилась Дэна, и это помогло унять чувство вины. Размышление также дало Елене новое интуитивное понимание того, о чем говорил ее отец, когда пытался объяснить ей цель П.Н.О.К. Она выбрала лучшее решение, какое могла принять в сложившихся обстоятельствах. И теперь ей — и другим — придется жить со этим выбором и вытекающими из него последствиями.

Как же трудно думать за других!

На следующий день в школе Елена почувствовала себя в центре скрытого пристального наблюдения. Нет, за ней следили не юные джабовцы, а дети Грейнджеров. Казалось, они все знали. Это было жутко — повсюду, куда бы она ни пошла, на нее пялились люди, которые буквально игнорировали ее в течение двух с половиной лет. К обеду ей это надоело, она разозлилась, перестала прятать глаза и начала дерзко смотреть в глаза Грейнджерам, движимая гордостью и тлеющим гневом, удерживая взгляд до тех пор, пока другие не отводили глаза, немало озадаченные и смущенные.

К концу уроков Елена была готова спрятаться от чужих взглядов в первую попавшуюся крысиную нору, но долг обязывал ее вернуться на тренировочное поле П.Н.О.К. Она занималась почти так же плохо, как и накануне, и снова оказываясь на земле, бесформенной кучей, куда бросали ее инструктор и сокурсники. Теперь Елена не сомневалась в том, что ей не удастся испытать себя на прочность в бою, потому что она провалит базовую подготовку.

К концу занятия Елена так злилась на себя, что была готова затеять новую драку, лишь бы спустить пар. Приняв душ и переодевшись, она вышла из раздевалки и увидела, что дорогу к выходу из спортзала ей преграждают человек пятнадцать соучеников — Грейнджеров. Она подумывала о том, чтобы броситься наутек и повторить вчерашний побег через мужскую раздевалку. Несколько томительных мгновений царило многозначительное молчание. Затем тишину нарушил один из мальчиков, высокий, грубоватого вида парень по имени Ежи Макомбо, которого Елена видела в школе, но с которым они учились в разных классах.

— Почему ты это сделала? — спросил он. — Ты же одна из них!

Елене не нужно было уточнять, кто такие “они”.

— Не ваше дело, — сказала она ровным голосом, сердитая и напуганная, и решившая не показывать этого. Ей уже не хотелось еще одной драки. К тому же у нее в руках не было даже палки. Конечно, мужественный человек может обойтись и без нее, но когда перед тобой пятнадцать человек…

— Не наше дело, а? — переспросила Мелисса Харди, одноклассница Елены, протолкавшись сквозь остальных. — Ты ошибаешься. Теперь это наше дело… Так почему?

Елена смерила взглядом Мелиссу, пытаясь оценить не физические габариты противника, а психологические аспекты обмена. Мелисса смотрела на Елену не враждебно, а, скорее, удивленно, и та покачала головой.

— Нет, ты не права, Мелисса. Все-таки это не ваше, а мое дело. Никто не заставлял меня драться с девятью подонками.

Кто-то за спинами у остальных пробормотал:

— Она действительно никогда с ними не разговаривала. Ни разу! Я вам точно говорю. И никто из них никогда не пытался с ней подружиться.

— Стали бы они дружить с дочерью “этенского мясника”! — усмехнулся Ежи. — Да они на десять метров к ней не подойдут. И я тоже!

— Сделай такое одолжение, — ледяным тоном сказала Елена.

Внезапно Мелисса с возмущенным видом повернулась к друзьям:

— Говорите что хотите, но она предотвратила изнасилование и Бог знает что еще, благодаря ей они успели только порвать на Дэне одежду. И среди нас нет ни одного, кто не хотел бы сам переломать несколько костей этим ублюдкам. Только мы не осмелились, не так ли? Мы много говорим, но когда дело дошло до драки, никого из нас не было рядом. Зато она, одна, против целой их гнилой банды. Елена Хрустинова не заслуживает неприятных обвинений или обзывательств со стороны любого из нас. Единственное, что я хочу знать, — она снова повернулась к Елене, — это почему?

Елена поняла, что в ее жизни опять наступил один из тех моментов, которые навсегда меняют твою жизнь, если ты достаточно умен, чтобы осознать это, и достаточно силен, чтобы за них ухватиться. Первый такой момент в жизни Елены до сих пор преследовал ее вместе с воспоминаниями о жуткой тишине, которая последовала за криками, которые она до сих пор слышала в ночных кошмарах.

— В мой последний вечер на Джефферсоне, — глухо проговорила она чужим голосом, — я попала на марш протеста Грейнджеров в Мэдисоне. Со мной были две моих лучших подруги. Когда пэгэбэшники арестовали семью Хэнкок и солгали об этом, мы с Эми-Линн и Шармейн пошли на марш протеста. Президент Зелок, — она выплюнула это имя так, словно каждый слог был чистым ядом, — приказал Боло переехать безоружную толпу на улице. Я был на той улице. И мои друзья. Моя мать… — Ее голос дрогнул.

Глаза другой девушки дрогнули. Все они знали, что Кафари Хрустинова мертва. Что она была убита пэгэбэшниками, но никто не знал — при каких обстоятельствах.

— Мама втащила меня в окно. Она выдернула меня из-под самых гусениц. Мои подруги пробирались к окну за мной, но не успели. Вы когда-нибудь видели, что остается, когда машина весом в тринадцать тысяч тонн переезжает человека? Только в том квартале, где была я, было, шестьсот или семьсот человек, которых раздавило насмерть. А знаете, что от них осталось? Паста. Красная, липкая паста, похожая на томатное пюре, вперемешку с зубами, волосами и обувью…

Кто-то ойкнул, но Елене уже было все равно.

— Потом мы с мамой уползали через канализацию. Всю ночь, пробираясь по колено в дерьме и крови, пока толпы линчевателей вытаскивали людей из джабхозов, кромсали их, развешивали куски на фонарных столбах и уличных указателях и сожгли половину центра города. Наконец мы добрались до космопорта, и мама спрятала меня в контейнер. А потом какой-то взбалмошный пэгэбэшник убил ее. Знаете, что было самым трудным вчера, когда я оттаскивала тех ублюдков от Дэны? Не переломать им вместе с их вонючими руками и ногами еще и шеи. А теперь, если не возражаете, оставьте меня, черт возьми, в покое!

Она решительно двинулась вперед и никто не осмелился преградить ей путь.

Она уже преодолела половину спортивного зала, когда ее догнала Мелисса.

— Подожди! Елена, подожди!”

Сама не зная зачем, Елена остановилась. К ней подбежала запыхавшаяся Мелисса. Елена молча смотрела девочке прямо в удивленные серые глаза.

— А я-то не могла понять, почему ты уехала с Джефферсона, — негромко проговорила Мелисса, — зачем ты так упорно учишься и зачем тебе курсы П.Н.О.К., экстремальных походов и боевых искусств. Не соответствует образу джабовца. Я не понимала… — Она на мгновение сильно заморгала. — Мне жаль твою мать, Елена. И твоих друзей. — Прежде чем Елена успела сказать что-нибудь язвительное, она добавила: — Мой брат тоже был убит на той улице.

Их взгляды встретились. Елена почувствовала опасную трещину в своей эмоциональной броне.

Она с трудом перевела дух и прошептала:

— Я очень во многом виновата…

— Я даже представить не могу, что ты, должно быть, чувствуешь. Это, должно быть, ужасно.

— Не представляешь, — покачала головой Елена. — Я вернусь и убью их. Всех.

Мелисса затаила дыхание. Потом у нее в глазах вспыхнул огонь, от которого даже у Елены прошел холодок по спине.

Когда Мелисса заговорила снова, ее голос звенел, как сталь:

— Я иду с тобой.

Елена вновь оценивающе взглянула на Мелиссу и приняла решение:

— Хорошо. Вдвоем нам придется поражать меньше целей.

Это было больше, чем пакт, больше, чем священный союз.

Это было обещание. Угроза.

И смерть ДЖАБ’ы.

Кафари сильно похудела, но она была не единственным человеком в Джефферсоне, который похудел за эти дни. За четыре года партизанской войны она стала мускулистой и опасной, как яглич. Иногда она их ела. Мясо яглича можно было переваривать — условно — с помощью соответствующих ферментов, расщепляющих чужеродные белки на молекулы, которые человеческий желудок мог худо-бедно переварить. В их запасах было много ферментов, украденных с фармацевтических складов и рыбоперерабатывающих заводов.

В пещеру, где на этой неделе размещался штаб Кафари, вошел Дэнни Гамаль. Он был крепок, как хлыст, его лицо было испещрено шрамами от пыток, но глаза все еще оставались человеческими. Его жена Эмилия чудом уцелела в этой мясорубке, и через шесть месяцев после освобождения базы “Ниневия” у них родился первенец. Это было чертовски неподходящее время и место, где может провести свое младенчество маленький человечек, но его появление на свет подбодрило бойцов Кафари, напомнив им, что жизнь может быть иногда прекрасной даже среди крови и лишений. Мальчик стал неофициальным талисманом всего восстания, а Эмилия, которая кормила его грудью и не могла участвовать в стремительных ночных рейдах, научилась у Кафари взламывать самые сложные компьютерные сети и расшифровывать добытую информацию. Жена Дэнни хорошо служила восстанию. Как и сам Дэнни. Он низко наклонился, чтобы нырнуть под скалистый вход в ее “офис”.

— Коммодор, — сказал Дэнни, одним этим обращением дав Кафари понять, что в лагере находится кто-то помимо ее самых близких соратников. — новые группы снабжения уже в пути. Хороший улов, сэр. Мы напали на три центра распределения продовольствия и уничтожили все, что не смогли унести. Завтра в городах опять начнут выть голодные безработные. К концу недели они по-настоящему разозлятся. ДЖАБ’е снова придется урезать их пайки.

Его улыбка была хищной, острой, полной клыков. Как и ее собственная.

— Отлично!

— Поступили и другие донесения, сэр, — добавила Дэнни. — И пакеты от нескольких курьеров.

— Говори.

— Отряд “Гамма-5” сообщает об успехе без потерь.

— О, слава Богу, — прошептала Кафари, закрывая глаза от внезапно навернувшихся слез. Группа проникновения отправилась в следственный изолятор Лакоске с приказом сорвать массовую отправку осужденных диссидентов в “трудовой лагерь Ханатос”. Их целью были бараки Лакоске, в которых проживало более пяти тысяч обвиненных в антиправительственной пропаганде и подрывной деятельности. Большинство из них были крестьянами, но на удивление много было горожан, взбунтовавшихся от постоянной жизни впроголодь и готовых воровать, чтобы добыть еду и медикаменты. Некоторые были обычными мародерами. Команда компьютерных хакеров Кафари взломала коды безопасности в Лакоске. Они выяснили дату и время строго засекреченной перевозки, которая должна будет отправить недавно осужденных заключенных в Ханатос завтра утром.

Поэтому отряду “Гамма-5” пришлось нанести удар вечером. Попутно он должен был устранить судью, вынесшую приговор несчастным. Судья Рада нажила огромное состояние, основывая свои решения на прецедентном праве. Это право позволяло судьям конфисковать собственность осужденных для того, чтобы “осуществлять над ней опеку в интересах всего народа Джефферсона, используя ее на благо общества и защиту окружающей среды”. На самом деле, судьи просто присваивали деньги, вырученные от продажи собственности осужденных, “в качестве справедливого вознаграждения за труд по управлению вверенной их опеке собственностью”.

Рада выделялась лживостью и алчностью даже среди остальных вороватых и насквозь продажных судей Джефферсона. Лишь за последние полгода она осудила полторы тысячи ни в чем не повинных людей. Большинства их уже не было в живых. Их отправляли в лагерь Ханатос, где заключенных ждала страшная смерть от голода, каторжного труда и издевательств. А еще охранники выгоняли их в населенные ягличами леса и делали ставки на то, кто сколько продержится, прежде чем ягличи разорвут несчастного на куски.

Кафари уже пыталась спасти заключенных в Ханатосе. Старалась изо всех сил, последняя попытка была всего шесть дней назад. Вся ее команда погибла при этой попытке. Их жизнями была куплена свобода всего пяти заключенных, которым удалось сбежать во время дикой неразберихи. Из этих пятерых только одному удалось выбраться из дикой местности. Ханатос был построен с большой осторожностью и безжалостной предусмотрительностью прямо посреди дикого, нетронутого леса. Пэгэбэшники расстреляли по пятьдесят заключенных и арестовали еще по двести фермеров за каждого погибшего в Ханатосе охранника. Среди фермеров, погибших во время карательных арестов, были Бальтазар и Марифа Сотерис. Дед Кафари своими руками застрелил любимую жену, чтобы она не попала в лапы палачей, а затем взорвал свой дом, унеся с собой в могилу двадцать пэгэбэшников.

В тот момент, когда она узнала эту страшную новость, Кафари как раз рвало не желавшим перевариваться мясом яглича. Потом она безудержно рыдала в объятиях Дэнни, который вытирал ей слезы мокрым полотенцем. Кафари все еще трясло, когда он усадил ее рядом с собой и стал рассуждать о том, какой ответ они могут дать ДЖАБ’е. В итоге они ударили по по менее защищенному изолятору в Лакоске и спасли последнюю партию жертв судьи Рады, прежде, чем их смогли перевезти в Ханатос. А еще Кафари страстно желала, чтобы участь Рады послужила предостережением остальным судьям. И вот свершилась месть.

— Где ее поймали? — не скрывая злорадства, спросила Кафари.

— Она сидела на горшке, — с невозмутимым видом ответил Дэнни. — Потом зачем-то засунула голову в унитаз и…

Вопросительно подняв бровь, Кафари ждала продолжения.

— И захлебнулась в собственном дерьме! — отрезал Дэнни.

— Какая красивая смерть! — Кафари надеялась, что после такого предупреждения дрогнут даже очерствевшие сердца Витторио и Насонии Санторини.

— Скольких мы вывезли сегодня вечером? — спросила она.

— Пятьсот семнадцать. Мы разделили их, как было приказано, и рассеяли как могли. Мне сказали, что все прошло гладко. Транспортные автобусы уже были на стоянке, удобно собранные к следующему утру. Мы оборудовали укрытия в нескольких заброшенных шахтах, тщательно распределенных по всей сети Дамизийских гор. По крайней мере, нам удалось сохранить семьи вместе.

— Хорошо.

Кафари приказала переоборудовать старые шахты в аварийные убежища. Она также велела Грейнджерам вырыть под своими домами и сараями бомбоубежища с системами фильтрации воздуха, способными противостоять биохимическим атакам. Она никогда не забудет бунт, в который попала, с газом, который едва не прикончил ее — газ, который, как был убежден Саймон, использовала сама ДЖАБ’а в результате инсценированного нападения на ее собственный народ. У Витторио Санторини было достаточно денег, чтобы купить ингредиенты для приготовления самого страшного биохимического оружия, которое он мог захотеть. Поскольку у фермеров не было подземных убежищ, построенных государством, Кафари настоятельно предложила им самим создавать убежища. По совету Кафари лопаты жителей Каламетского каньона, Симмерийского каньона и сотен других стали яростно вгрызаться в почву, а кирки — неистово дробить скалы.

Однако Кафари была не в праве просить фермеров спрятать у себя пятьсот семнадцать человек, освобожденных в Лакоске. ДЖАБ’а будет искать любые следы этих людей, а Грейнджеры окажутся под дополнительным наблюдением — электронным и личным — как главные подозреваемые в их укрывательстве. Кафари не могла рисковать невинными жизнями, а ее собственные ресурсы были на пределе. Она знала это, когда отдавала приказ нанести удар по лагерю.

— Вчера с Мали прибыл корабль “Рани”, - сказала она, взглянув на Дэнни. — На нем прилетел наш друг Гришанда. Ты его знаешь. Я хочу отправить пятьсот семнадцать наших друзей на “Рани”, когда он сойдет с орбиты.

— Он не захочет рисковать.

— Неужели? — тихо спросила она, услышав опасные нотки в собственном голосе. — Если он захочет получить наши деньги за свой товар, он, клянусь Богом, заберет их. Столько, сколько мы сможем запихнуть в его грузовые отсеки.

— Кстати, — с невеселой усмешкой сказал Дэнни. — Я на всякий случай привез сюда кое-кого из тех, кого мы спасли в Лакоске, и, конечно же, Атитию. Если хочешь, они примут участие в переговорах.

— Да-с-с-с. О, да. Прекрасная идея, Дэнни. Возможно, это сработает. — Воскликнула Кафари. Атития Бен Рубен была единственной выжившей из лагеря смерти Ханатос.

— Очень хорошо. Наша спасательная команда отлично поработала ночью. не забудь передать бойцам “Гамма-5”, что они молодцы.

Дэнни кивнул, затем протянул ей толстый пакет, только что доставленный специальным курьером. Кафари порылась в нем и тихонько присвистнула.

— Друг мой, — сказала она, — это своего рода лучшая добыча.

— Да, сэр, — тихо сказал он. — Это так.

В пакете лежали документы, найденные в доме регионального директора ПГБ, который был замешан во всевозможных пакостях. Письма, официальные отчеты, директивы из планетарного штаба с изложением мер, которые необходимо осуществить, наряду с графиками их выполнения, вызвали у нее еще одну мягкую реакцию.

— Нам нужно вывезти это за пределы планеты, — сказала она приглушенным голосом. — На Вишну есть люди, которым нужно это увидеть. Если получится убедить правительство Вишну помочь нам…

— С этим можно справиться. Даже если Гришанда не примет наших беженцев из Лакоске, у нас еще есть кое-кто, готовый отправить их. Они могут доставить и документы. Я уже сделал копии.

— Очень хорошо. Разберись с этим, пожалуйста. Еще что-нибудь?

— Кроме смены штаба и собеседования с нашим посетителем? Нет, сэр, ничего. Первые транспорты готовы к отправке. Луны зашли, часовые на месте, а наш друг здесь, ждет в грузовике, как и было приказано.

— Приступим, — сказала Кафари, уже упаковавшая компьютер и свои нехитрые личные вещи, поэтому надела командирский шлем, который очень эффективно закрывал ее лицо, позволяя видеть пещеру в инфракрасном диапазоне. Грудь ей стягивала тугая повязка, а в комбинезон были подложены большие подплечники, чтобы скрыть ее женские формы. Лишь самые близкие ее друзья знали, кто она такая, а все остальные даже и не догадывались, что их командир — женщина. Она вышла в главную пещеру.

— Коммодор! — У входа в пещеру стоял Аниш Балин, браво отдавший Кафари честь. Она ответила на его приветствие и кивнула бойцам, которые были заняты погрузкой оборудования и припасов на лошадей, мулов и небольшие глиссеры. Повстанцы даже ночью не перемещались в больших количествах и не использовали крупных транспортных средств, потому что у Сынка был доступ к спутникам Джефферсона, военным шпионским глазам, которым в наши дни не за чем было следить в глубоком космосе, но было за чем последить на поверхности Джефферсона. Поэтому Кафари старалась давать ему как можно меньше возможностей для слежки, а то немногое, что оставалось заметным, она изо всех сил старалась сделать безобидным.

Для переноса штаб-квартиры Кафари потребуется только один грузовик, три персональных скиммера и не более дюжины вьючных животных, которые будут передвигаться группами по два-три человека в течение следующих трех ночей. Некоторые из них добирались более менее прямо к новой пещере штаб-квартиры в каньоне в нескольких километрах к югу, но только со множеством остановок. Другие отряды должны были добраться до нее окольным путем завтра вечером, а третьи — послезавтра, играя в замедленную, смертельно опасную игру в классики под покровом темноты.

— Жду ваших приказаний, — сказал Аниш Балин.

— Вы их знаете, полковник. — В шлеме Кафари был специальный динамик, менявший тембр ее голоса, и густой бас “коммодора Ортона” не имел ничего общего с голосом Кафари Хрустиновой.

Теперь — если только кто-нибудь из ближайших друзей не проболтается или не предаст ее — никому и в голову не придет, что восстанием на Джефферсоне руководит уже четыре года числящаяся среди мертвых супруга полковника Хрустинова.

А ведь ей приходилось не только сражаться, но и обеспечивать своих бойцов снаряжением, поступавшим с Вишну. Без помощи Саймона у них давно бы кончились патроны, ракеты и мины, необходимые для долгой и изнурительной борьбы с Боло Марк ХХ. Но руководители ДЖАБ’ы скоро догадаются, что повстанцы получают оружие и боеприпасы из других миров. Братец и сестра Санторини не так глупы, чтобы не сообразить, в чем тут дело.

К этому времени джабовцы уже поняли, что посылать шпионов в Каламетский каньон бесполезно. Ни один горожанин не мог выдавать себя за фермера так искусно, чтобы обвести вокруг пальца бойцов Кафари. Дело в том, что ни руководство ДЖАБ’ы, ни простые жители городов не знали жизни Грейнджеров и не понимали кодовые фразы, которые Кафари и ее командиры использовали для общения со своими бойцами.

Например, фраза “в субботу вечером танцы у Кошачьего Когтя” говорила не просто о вечеринке, а о хорошо известном всем каламетским грейнджерам событии, произошедшем почти сто двадцать лет назад, когда во время субботних танцев на ферме возле утеса Кошачий Коготь на Джефферсон напали дэнги. Тогда собравшиеся на праздник бросились прятать детей в подвалы, схватились за оружие и оказали дэнгам такое же яростное сопротивление, как и Кафари с Дэнни Гамалем сто лет спустя.

Любой грейнджер, услышавший о “субботних танцах у Кошачьего Когтя”, сразу начинал спрашивать, где получить оружие, городской же шпион выдавал себя тем, что пускался в длительные расспросы. Таких чаще всего расстреливали.

Кафари подозревала, что джабовцы могут появиться в штабе “коммодора Ортона” под видом людей с других планет, выдавая себя за представителей поставщиков оружия. Поэтому Кафари, как правило, не встречалась лично с теми, кто снабжал ее всем необходимым с Мали или Вишну. Более того, вновь прибывшие оружие и боеприпасы тщательно проверялись на наличие электронных или химических меток, по которым их местоположение можно было бы определить с орбиты.

Заботясь о собственной безопасности, Кафари приказала работникам своего штаба не пользоваться оружием и боеприпасами, поступившими из других миров или даже захваченными во время периодических рейдов на джабовские арсеналы. Они носили только оружие, захваченное во время самого первого нападения на арсенал у Барренского утеса, на котором не могло быть никаких меток или жучков.

Кафари кивнула своим людям, пересекая пещеру, затем забралась в кузов своего командного грузовика, который выглядел как расшатанный, проржавевший продуктовоз с дырами в бортах. Он был напичкан самой сложной техникой, которую они добыли на оружейном складе на Барренском утесе. В данный момент там также находился их “гость” — агент по снабжению с Вишну, который утверждал, что у него есть хорошие новости, которые он передаст коммодору Ортону и никому другому. Его раздели догола и подвергли самому тщательному личному досмотру, какой только мог провести Дэнни Гамаль, унизительному и болезненному процессу, включающему, помимо прочего, довольно сложный арсенал медицинского оборудования. Он прошел чисто. Нигде не было даже писка нанотехнологий.

Они накачали его наркотиками до потери сознания и привезли сюда. Кафари разговаривала с ним с заднего сиденья грузовика, из которого он ни в коем случае не выходил, а затем они снова накачивали его наркотиками и отвозили обратно в город, чтобы он мог вернуться на Вишну. Или они убьют его, если ситуация того потребует, и выбросят тело на какой-нибудь излюбленной охотничьей тропы, часто посещаемой голодным ягличем.

Кафари забралась в кузов грузовика. Дэнни Гамаль забрался за ней и захлопнул дверцы. Красный Волк, который уже был там, кивнул ей, когда она заняла свое место за маленьким столиком напротив их гостя. У того были завязаны глаза, а руки прикованы наручниками к стулу, на котором он сидел, что не оставляло ему возможности предпринять что-либо неподобающее. Он не мог дотянуться до нее ногами. На нем были одежда и обувь, в которые его нарядили люди Кафари. Он, должно быть, чувствовал себя очень уязвимым, а это было именно то, чего она хотела.

Кафари заняла свое место и легонько постучала кончиками пальцев по рукоятке своего пистолета, который она все время держала под рукой. Она долго изучала мужчину в кресле напротив. Он был невысоким, с кожей на оттенок темнее, чем у нее, даже после четырех лет, проведенных в глуши Дамизийских гор, где резкий солнечный свет сжигал все, к чему прикасался. Как и многие уроженцы Вишну, он был очень хрупкого телосложения, с длинными прямыми черными волосами. Ее гость проявлял признаки эмоционального напряжения, в котором находился уже больше дня.

— Мне сказали, — сказала Кафари голосом, который ее шлем преобразовал в глубокий, гортанный и мужской звук, — что вы хотите мне что-то сообщить. Слушаю вас, мистер Гришанда.

Он слегка повернул голову на звук ее голоса.

— Да, это верно. У меня сообщение для коммодора Ортона.

— Я весь внимание.

— А нельзя ли развязать мне глаза и освободить руки?

— А я бы предпочел увидеть восход солнца следующим утром.

К ее удивлению, он сверкнул белозубой улыбкой.

— Осторожность — мудрое качество для лидера повстанцев. Ладно, буду говорить вслепую.

Решив не задавать наводящих вопросов, Кафари молчала.

— У моих работодателей есть определенный товар, который, по их мнению, может вас заинтересовать.

Кафари по-прежнему молчала.

— Мне сказали, что у вас есть, э-э, довольно тяжелая артиллерия, — сказал он, скорее спрашивая, чем утверждая.

— Джабовцы могут и не такое наговорить! Не всему следует верить.

Гришанда усмехнулся.

— Вы довольно расслаблены для пленника, который скован по рукам и ногам, — нахмурившись, сказала Кафари.

— Я индуист, — пожал он плечами, звякнув кандалами о раму стула. — Что вы хотите, чтобы я сказал? Если я допущу ошибку в этот раз, у меня будет шанс исправить ее в следующий. Как бы плохо ни складывалась моя жизнь, иногда я подозреваю, что пытаюсь ее исправить уже тысячу лет. И у меня пока не получилось. В худшем случае, я проведу, скажем, несколько столетий жизни, в виде плесени. — С этими словами Гришанда подарил Кафари очередную ослепительную улыбку.

Кафари невольно усмехнулась:

— Очень хорошо, мистер Гришанда. Почему вас интересует моя артиллерия?

— Меня интересует не то, что у вас есть. Меня интересует то, что у вас может появиться.

Кафари задумалась.

— Ну и что же вы можете мне предложить?

— “Хеллборы”.

— “Хеллборы”? Откуда они у вас? — подскочив в кресле, спросила Кафари

— Я привлек ваше внимание, да? — вновь улыбнулся Гришанда.

Кафари молчала, уговаривая свои натянутые нервы набраться терпения, потому что она, черт возьми, не получит желаемого быстрее, ухватившись за предложение, от которого за версту разит крупной подставой.

— Ваше молчание — признак большого терпения, мой друг. Это хорошо. Чтобы получить мой товар, вам понадобится терпение. И много хитрости. Мы знаем, какую опасную борьбу вы ведете, и хотим помочь. Если, конечно, договоримся о цене…

— Дело не только в цене.

Улыбка сошла с его лица, и он, несмотря на наручники, выпрямился в кресле.

— Совершенно верно, — сказал он мягко, как будто она прошла какое-то испытание. — Очень хорошо, коммодор Ортон, я отвечу на некоторые из вопросов, которые вы предусмотрительно не задали.

Кафари устроилась в кресле, приготовившись слушать. Если потребуется, всю ночь.

— Во время войны, — сказал назвавший себя Гришандой человек, — корабли беженцев пересекали Бездну, в ужасе убегая от нашествия дэнгов. Некоторые из этих беженцев жили раньше в мирах, располагавших тяжелой артиллерией, недостаточно тяжелой, чтобы спасти их, но достаточной, чтобы выиграть время для эвакуации. Вы должны знать, коммодор, что на Вишну прибыло гораздо больше кораблей, чем дошло до Джефферсона. Уцелевшие люди были в панике. Они хотели, чтобы между ними и дэнгами было как можно больше человеческого пространства. Некоторые из них поняли, что уцелевшая тяжелая артиллерия может быть продана за кругленькую сумму, чтобы на вырученные средства улететь дальше от границы, которая смещалась слишком быстро для их душевного спокойствия. Поэтому они захватили эту артиллерию с собой. Чтобы… облегчить свой путь, финансово, так сказать.

Кафари заметила, как у Дэнни Гамаля загорелись глаза, а Красный Волк заерзал на стуле. Гришанда сумел овладеть вниманием слушателей.

— Ну что, интересуют вас эти орудия? — снова спросил он.

Кафари опять не спешила с ответом. Если Гришанда знает свою работу, он почувствует ее интерес без слов. Какой-то уголок ее мозга имел осторожно прошептал: всякий раз, когда вы собираетесь делать действительно что-то важное, попросите кого-нибудь сначала облить вас водой. Или сначала перекурите. Сама абсурдность образов вернула ей равновесие, а долгая пауза заставила слегка пошатнуться самоуверенность Гришанды. Ладно. Его надо немного встряхнуть.

— Я подозреваю, — сказала она наконец, — что ваша цена нам не по средствам.

— О, я бы так не сказал. На случай, если вы не заметили, в нашем уголке межзвездного пространства сейчас мало что происходит. Рынок изменился. А мы остались с запасом товара, который никому не нужен.

Конечно, он имел в виду, никому, кроме вас.

Это было понято.

— Вы не беспокоитесь об очередном прорыве из Бездны? — Спросила Кафари, позволив удивлению окрасить свой голос. — Наши тамошние звездные системы по-прежнему преграждают путь вторжению с родных миров дэнга.

— Дэнги, — пренебрежительно сказал Гришанда, — сейчас не в той форме, чтобы наносить кому-то визит. Кроме того, — он ухмыльнулся, — первый удар все равно придется по Джефферсону, а это значит, что вы сможете лучше использовать “Хеллборы”, чем мы.

— Ха, — пробормотала Кафари, — вы имеете в виду, что сначала надерут задницы нам.

Он попытался пожать плечами, кандалы загремели.

— Ваш Боло…

— Это не наш Боло. — Ненависть в ее голосе заставила его похолодеть.

Выражение его лица красноречиво говорило о разнице в отношении. Его опыт общения с Боло заключался в том, что танк рассматривался как спаситель и защитник человечества от ярости инопланетного оружия. Ничего удивительного, ведь он не видел, как эта чудовищная машина давит гусеницами беззащитных людей.

— Ну да, — сказал он наконец с неуверенным выражением лица, пытаясь представить, каково это, находиться под прицелом этих огромных орудий. — Боло действительно не ваш. Но, тем не менее, это Боло, и он запрограммирован защищать этот мир от дэнгов. Попытайтесь представить, что произойдет, если дэнги вернутся, — тихо сказал он. — Сколько времени потребуется, чтобы маленькая империя Витторио Санторини рухнула, как карточный домик? Мы не глупы, коммодор, и не слепы. Санторини проделал отличную работу по пропаганде, в этом нет сомнений. Новости, которые доходят до Вишну и Мали, полны баек о счастливой жизни. А Санторини сорит у нас деньгами. Особенно на Мали.

Кафари нахмурилась за своим шлемом, пытаясь понять многочисленные подсказки, некоторые озвученные, некоторые беззвучные. И к чему вообще клонит Гришанда.

— Продолжайте.

— Он одурачил множество людей. Но космониты[35] видят и рассказывают правду, как и беженцы. И достаточное количество чиновников ДЖАБ’ы отправили своих детей в наши школы, чтобы дать нам очень четкое представление о том, за что на самом деле выступает ДЖАБ’а и на что она способна. И, — добавил он, бросив проницательный взгляд на высших командиров Кафари, — на что не способна, что не менее важно. Если дэнг снова нанесет удар по Джефферсону, этот его маленький гадкий альянс затрещит по швам. Его пэгэбэшники, похоже, очень искусны в терроризировании простых граждан, вымогательстве взяток с космических кораблей и беспрепятственном провозе огромного количества контрабанды. Но против Яваков дэнга? Или тяжелых крейсеров? Да даже против пехоты дэнгов?

В его голосе звучало язвительное презрение.

— У вас даже военно-воздушных сил не осталось, не так ли? Не говоря уже об обученных пилотах-истребителях или войсках наземной поддержки. Если дэнги придут этим путем — или, не дай Кришна, мельконианцы, — ваши войска, коммодор, и этот Боло — единственная защита, которая будет у Джефферсона. Возможно, это эгоистично с нашей стороны, но нам хотелось бы думать, что есть что-то, что хотя бы замедлит их, прежде чем они направятся на Нгару и наши миры.

Он наклонился вперед, отчего кандалы снова звякнули.

— Но подумайте вот о чем, коммодор, потому что, уверяю вас, мы уже это обдумали, и не раз. Этот ваш Боло получает приказы от правительства. А если вы станете этим правительством? Мы вот не исключаем такой поворот событий…

У Кафари захватило дух, но она постаралась сидеть тихо, как мышь. Каковы были мотивы мистера Гришанды? И связи? Он больше походил на чиновника Министерства обороны Вишну, чем на торговца оружием. Она прищурила глаза под маской боевого шлема. Министерство, несомненно, чувствовало бы себя намного безопаснее, если бы восстанию Кафари удалось отстранить ДЖАБ’у и Санторини от власти. Фанатики ДЖАБ’ы в лучшем случае доставляют неудобства соседям.

Когда экономика Джефферсона рухнет — окончательно — все озверевшее общество пойдет ко дну. Это неизбежно. И катастрофа тоже не за горами.

И когда наступит крах, голодные и злые люди отправятся на охоту за тем, что им будет нужно для выживания. На Джефферсоне еще остались космические корабли, а в руках ДЖАБ’ы был обширный арсенал оружия, чтобы превратить пэгэбэшников в хищную орду вооруженных и смертоносных падальщиков. Ближайший цивилизованный порт, которого они могут достичь, находится в системе Нгара. Если бы Кафари была высокопоставленным чиновником, ответственным за защиту миров Нгары, ее бы тоже чрезвычайно беспокоила ситуация на Джефферсоне.

Даже с учетом потерь, которые пэгэбэшники понесли от постоянных нападений повстанцев Кафари, на этой планете оставались ещё тысячи офицеров ПГБ. На базе в Ниневии обучалось по пять тысяч человек в год в течение десяти лет, прежде чем нападение Кафари стерло базу с лица земли. Однако, даже с потерей инструкторов из Ниневии, у них все еще была армия в пятьдесят тысяч человек, уже обученная и вооруженная. Если их подтолкнуть к рейду за пределы планеты, эта армия могла бы с легкостью разгромить Мали и нанести огромный ущерб даже Вишну.

На Вишну был свой Боло, но при таком сценарии от него было мало толку. Боло должен заранее знать, что корабль представляет угрозу, прежде чем он сможет приступить к обороне. Грузовой корабль, битком набитый мародерами-пэгэбэшниками может совершить сокрушительную атаку буквально без предупреждения и уйти невредимым, просто выбрав цель на другой стороне планеты от расположения Боло. Местонахождение его ангара ни от кого не было секретом. Любой школьник мог точно указать рейдерам, где на Вишну базируется Боло. А на Вишну было несколько тысяч детей джабских чиновников…

И теперь мистер Гришанда предлагал продать ей огневую мощь, которая потребуется, чтобы победить Витторио Санторини и либо уничтожить, либо взять под контроль его подкупленный Боло, что положит конец угрозе, которую представляла ДЖАБ’а и пятьдесят тысяч ее потенциальных рейдеров. Если Гришанда и не состоял на содержании Министерства обороны, похоже он действовал от имени министерства. Или по его приказу, независимо, получал он там зарплату или нет. Кафари была готова сделать на это свою ставку. Кстати, о деньгах…

— Сколько “Хеллборов” у вас в наличии, мистер Гришанда? И сколько денег я должен выложить, чтобы убедить вас расстаться с ними?

— Значит, они вас интересуют? — свернул белоснежными зубами Гришанда.

— Меня интересует победа! Что же до вашего товара — пока не знаю. — Кафари старалась не выдать своих чувств.

Улыбка мистера Гришанды сияла, как полуденное солнце над Адской пустыней.

— Мой дорогой коммодор, я уверен, что мы договоримся.

— Вы так думаете? — Кафари не смогла сдержать улыбки.

Дэнни Гамаль тоже улыбался до ушей. Хмурился лишь осторожный Красный Волк. Впрочем, Гришанда не видел выражения их лиц.

— Вы не пожалеете о нашей встрече, — заявил он.

Кафари наклонилась вперед.

— Убеди меня выложить деньги на стол.

Они вступили в серьезную игру, выторговывая цену, которая устроила бы обоих. Потребовался час самого сложного торга, который Кафари когда-либо вела в своей жизни. Деньги, сами по себе, были не единственным фактором ее стратегии. Денег было много, ее команда программистов знала, как вывести их с зарубежных инвестиционных портфелей и банковских счетов. ДЖАБ’а сама снабжала Кафари большей частью денег, которые им были нужны для этого восстания. Но самой сложной частью ее работы сегодняшним вечером будет другое требование, которое прилагалось к деньгам, выложенным на стол.

Наконец Гришанда согласился на предложенную повстанцами цену. Он сделал это с таким подавленным видом, словно вконец разорился, но про себя наверняка ликовал. Именно в этот момент Кафари решительно заявила:

— Сделка состоится лишь после выполнения вами одного нашего условия.

Блаженно расслабившийся было индус снова напрягся:

— Какого именно?

— Нам необходимо вывезти с Джефферсона очень важный груз.

— Чем же торгуют ваши повстанцы? — осторожно осведомился Гришанда.

— Этот груз не на продажу.

— В этом случае вы заплатите за его транспортировку, — нахмурившись, сказал Гришанда. — Цена будет зависеть от характера груза.

Кафари повернулась к Дэнни Гамалю, который кивнул, встал, вышел из грузовика и захлопнул за собой дверцы.

— Кто это? — Спросил Гришанда. — Кто только что ушел?

— Это не важно. У нас скоропортящийся груз. И его много.

— Ну уж нет! — внезапно взвился Гришанда. — Я не собираюсь вывозить с Джефферсона орду беглых каторжников. Я не хочу такого риска, любезно благодарю вас.

Немного помолчав, Кафари сказала:

— Ты хочешь продать какие-то “Хеллборы”. Я хочу их купить. Если тебе нужны мои деньги, вы в целости и сохранности переправите мой груз на Вишну. Или сделка расторгается.

— Не будь дураком! — Рявкнул Гришанда, выпрямляясь и гремя кандалами, словно пытался возмущенно замахать руками. — Черт возьми, тебе нужны эти “Хеллборы”, или Боло разорвет тебя в клочья! Ты это знаешь. Я это знаю. ДЖАБ’а это знает. Не подвергай себя — и мой мир — риску из-за судьбы осужденных уголовников!

Ничего другого Кафари и не ожидала, но ее сердце все равно сжалось от боли. Гришанда, разумеется, ничего не знает. На Вишну вообще никто ничего толком не знает. Космонавты и беженцы конечно не держат рот на замке, но первые сейчас не могут перемещаться дальше окрестностей космопорта, а вторые сократились до жалких единиц благодаря драконовским изменениям закона об эмиграции. При полной блокировке межзвездных коммуникаций и фактически невозможному побегу из лагерей, кто мог передать весточку на Вишну? Никто там и не мог знать страшную тайну о джабовских лагерях, кроме Саймона, а он не мог говорить свободно, не подвергая риску ее саму и ее людей.

— Сейчас вы пожалеете о своих словах, — сказала Кафари индусу, который удивленно нахмурился, но промолчал.

Дверь снова открылась. Дэнни вернулся, притащив с молодую девушку. Когда-то она была хорошенькой и невинной. Ей было всего четырнадцать, но в ее потухших зеленых глазах мелькали тени страшных испытаний, сквозь которые она прошла, умудрившись остаться живой. На ее молодом лице мерцали глаза мертвой старухи. Два дня назад, когда Дэнни впервые привел Атитию в лагерь повстанцев, даже Кафари трудно было смотреть на нее без содрогания.

Кафари поднялась со стула, прихватив с собой пистолет, и мягко коснулась руки Атитии, приглашая знаком приказав девочке сесть в него. Потом она удалилась за перегородку, скрывавшую биотуалет, которым пользовались бойцы на борту командного автомобиля. Внутри командного пункта была установлена видеосистема, транслировавшая сигнал на забрало ее боевого шлема. Это давало ей полный, беспрепятственный обзор разворачивающейся там картины.

Атития села, молча наблюдая, как Дэнни снимает повязку с глаз мистера Гришанды.

Индус заморгал. Скоро его глаза привыкли к полутьме и впились в сидевшую перед ним девочку. Разглядев ее лицо, он вздрогнул так, что наручники впились ему в запястья, и он даже что-то воскликнул. Кафари не знала хинди, но ужас на лице Гришанды был красноречивее любых слов.

— Меня зовут Атития, — сказала девушка грубым, надломленным голосом. — Мне исполнилось четырнадцать три месяца назад. В лагере Ханатос.

Гришанда поперхнулся. В мертвой тишине, царившей в фургоне, этот звук показался предсмертным хрипом. Сидевший за спиной у индуса Красный Волк достал с пояса нож и машинально, сосредоточенно стал тыкать острием в подлокотник кресла, в котором сидел.

— Вы когда-нибудь слышали о лагере Ханатос? — Резко спросила Атития.

Тот лишь замотал головой, все еще стараясь прийти в себя. Впрочем, глядя, как Гришанда, не опуская глаз, смотрит на изуродованное лицо девочки, Кафари решила, что индусу не отказать в присутствии духа.

— А о профессоре Альве Манхольт вы что-нибудь знаете?

Он снова покачал головой.

— Она написала книгу. “Подлинная история славного Джефферсона”.

Гришанда нахмурился.

— Какое отношение профессор имеет к…? — с этими словами индус кивнул на Атитию.

— Альва Манхольт занимает важную должность в Мэдисонском университете, — сказал Красный Волк. — Она знаменита на весь Джефферсон своими новаторскими взглядами на мировую историю. Впрочем, девяносто процентов ее “Подлинная истории” — чистой воды ложь. Однако именно по ее книгам учатся джефферсонские школьники. Профессор Манхольт уничтожила всю информацию, противоречившую ее взгляду на историю. Она изымала книги из библиотек, стирала данные из информационной сети, не выносила ни малейшей критики.

Гришанда, явно собиравшийся снова спросить, при чем здесь изуродованная девочка, заставил себя промолчать и слушать, не сводя с Красного Волка вопросительного взгляда.

— Самое страшное преступление профессора Манхольт, — неумолимо продолжал Красный Волк, — заключается в ее злоупотреблении своим авторитетом. Пользуясь положением ведущего историка Джефферсона, она не преминула употребить все свое влияние для борьбы с большей частью населения родной планеты. По ее словам, эти люди очень опасны и, пока они существуют, честные, добропорядочные джефферсонцы не могут спокойно спать в своих постелях.

— Что же это за опасные люди? — нахмурившись, спросил Гришанда.

— Грейнджеры! — с горечью проговорила Атития, и торговец оружием совсем помрачнел.

— Чего только не писала Манхольт, — негромко продолжал Красный Волк, — доказывая, что грейнджеры не в своем уме и представляют собой угрозу для общества. Они — злокачественная опухоль, выросшая на теле нашей прекрасной планеты, которую, оказывается, колонизовали ненавидящие насилие идеалисты, проводившие большую часть времени в занятиях изящными искусствами и общении с природой.

— Бред какой-то! — ахнул Гришанда. — Кто же верит в эту чушь?!

— Очень многие, — с горечью в голосе ответил Красный Волк. — Уже почти двадцать лет ДЖАБ’а твердит, что информация, содержащаяся во всех вышедших раньше книгах и во всех существующих архивах, искажена фанатиками-грейнджерами, вознамерившимися подделать историю родной планеты. Профессор Манхольт проводила чистки в библиотеках, объясняя их тем, что борется с фальсификациями. А сами грейнджеры, разумеется, собираются захватить власть на планете и перестрелять всех, кто не пожелает им подчиниться.

— Очень ловко обвинить врагов в собственных грехах, не так ли? — с горечью добавил Красный Волк. — И при этом уничтожить настоящие данные, чтобы вас не посрамили! Витторио и Насония Санторини умны и коварны. Они виртуозно играют на настроениях толпы уже двадцать лет. Толпа верит в то, во что ей приказывают верить, хотя и не слышит ни слова правды. Неудивительно, что Витторио и Насония Санторини обласкали Альву Манхольт, которая “благодаря своему таланту и Божьей помощи” вывела на чистую воду фальсификаторов джефферсонской истории. В каких-то тайниках и на чердаках старых домов она якобы обнаружила чьи-то спрятанные от кровожадных грейнджеров дневники и письма, авторы которых обличают во всех мыслимых и немыслимых грехах этих зверей в человеческом обличье. С тех пор слово “грейнджер” стало бранным, ведь именно они осквернили рай, который создали для себя первые поселенцы на этой планете.

Гнусные грейнджеры стали выращивать продукты питания на цветущих лугах, построили зловонные фабрики по изготовлению консервов и подстрекали промышленников уродовать горы шахтами и строить заводы. При этом они не забывали перелицовывать историю на свой лад. Они сговорились искоренить прекрасную цивилизацию первых поселенцев, насадив на ее месте культ насилия. Для этой цели эти лживые и кровожадные фанатики создавали у себя целые арсеналы оружия, мечтая о поголовном истреблении всех, кто хоть чем-то на них не походит.

— Что за безумие! — воскликнул ошеломленный Гришанда.

— Совершенно верно! — рявкнул Красный Волк. — Но это еще не все.

— Как эта нелепая ложь привела к таким страшным последствиям? — пробормотал индус и отвел взгляд от молчаливой Атитии, не в силах больше смотреть на изувеченную девочку.

— На основании “исторических данных” и сделанных на их основе научных выводов Палата представителей и Сенат приняли закон, запрещающий грейнджеризм, который считается теперь преступлением против человечества и угрозой национальной безопасности. Всех, кто хоть в чем-то походит на грейнджеров, арестовывают, судят и отправляют в ближайший “трудовой лагерь”. На самом деле их ждет рабский труд на частных угодьях высокопоставленных джабовцев. Других отправляют де-терраформировать “изнасилованные районы”, чтобы вернуть в их девственное состояние. Третьи круглосуточно трудятся на правительственных шахтах.

— Зачем нанимать шахтеров за деньги, — вставил Дэнни, — если вместо них можно использовать рабов?! В этом случае правительству надо лишь кормить и снабжать патронами охранников. А рабам достаточно корки хлеба в день. Но иногда они и ее не получают. А если одна рабочая скотина умрет, на ее место джефферсоновский суд тут же посадит десяток других.

Гришанда вновь посмотрел на Атитию. Пробыв всего два дня на свободе, она все еще была болезненно бледной. Да и успеет ли румянец заиграть на ее изуродованных щеках до того, как она погибнет, сражаясь за свободу обреченных узников трудовых лагерей?!

— Альва Манхольт постаралась на славу, придумывая уважительные причины, по которым ДЖАБ’а теперь может бросать за решетку и уничтожать всех грейнджеров на Джефферсоне, — сказал Красный Волк. — Причем формулировки этих причин таковы, что обвинить в симпатии к ним можно кого угодно. Пэгэбэшники, судьи и прочие джабовцы охотно пользуются этим для сведения личных счетов.

— Сейчас Альва Манхольт снова взялась за дело, — сказал Дэнни. — Теперь она охотится на “тайных сторонников фермеров”. В их число входят врачи, священнослужители, литераторы, адвокаты и все остальные, кто выступает за право защищать собственную жизнь и свободу, выбирать собственные убеждения или не соглашаться с власть имущими. Она собирается очистить общество от “подрывных элементов”, а ДЖАБ’а приняла это как важнейшую задачу в текущем десятилетии. Витторио Санторини уже добился принятия соответствующих законов.

— Атития, — добавил он сквозь зубы, — стала жертвой одной из таких чисток.

Мистер Гришанда еще раз встретился с ней взглядом. Он долго молчал. Затем он спросил совсем тихо:

— Не могли бы вы рассказать мне, пожалуйста, что с вами случилось? Я пытаюсь понять.

Атития некоторое время изучала его своими потухшими глазами.

— Вы не местный? Наверное, с Вишну?

— Да. Я с Вишну.

— Вы продадите нам оружие?

— Я пытаюсь, — мягко сказал он, бросив взгляд на перегородку между ним и “коммодором Ортоном”. — Многое зависит от того, что я от тебя услышу.

Она нахмурилась, отчего рубцы у нее на лице сложились в жуткую гримасу.

— Тогда слушайте внимательно. Второй раз я об этом рассказывать не буду, потому что я больше никогда не хочу вспоминать это.

Кафари уже знала, что она расскажет.

А мистер Гришанда только думал, что знает.

Фил на час опоздал с обеда. Наконец он появился в мой импровизированном ангаре технического обслуживания — сарае из листового металла, увенчанном крышей, за которую я разве что не задеваю башнями. Все это непрочное дело грозит улететь каждый раз, когда с океана налетает штормовой ветер. Фил, как обычно, ругается.

— Ты не представляешь, что случилось вчера ночью! Эти проклятые борцы за свободу напали на центры распределения продовольствия, на все три! Моя сестра Мария узнала об этом утром, когда пошла получить со склада продукты на неделю. Мне пришлось сводить ее к одному знакомому, который не стал бы ничего продавать без меня, даже если бы она сказала, что она моя сестра. На то, чтобы достать что-нибудь поесть детям, ушла вся моя чертова зарплата, и у него, черт возьми, тоже ничего не осталось. Сейчас в Мэдисоне вообще нет еды. Ни за какие деньги!

— Мне жаль это слышать, Фил. — Любопытно, что Фил больше не называет повстанцев-Грейнджеров термином “террористы”. А ведь единственное определение, используемое руководством ДЖАБ’ы по отношению к повстанцам, которые регулярно расстреливают коррумпированных чиновников ДЖАБ’ы по дороге домой или прямо у них дома, устраивают засады полицейским патрулям и казнят откровенных пропагандистов, не трогая, впрочем, при этом ни членов семей своих жертв, ни оказавшихся рядом прохожих. Тем не менее на улицах Мэдисона никто больше не называет их “террористами”, потому что ДЖАБ’а уже подавила несколько выступлений голодающего городского населения с такой же жестокостью, с какой она некогда разгоняла демонстрации Грейнджеров.

— И это еще не все, — продолжает бушевать Фил, его нано-татуировка кроваво-красной полосой расползается по половине лица, пульсируя в такт учащенному сердцебиению. Я нахожу этот ритм отвлекающим. — Знаешь, что сделал по этому поводу министр социального обеспечения с дерьмом вместо мозгов? Думаешь, он приказал пэгэбэшникам отбить украденные продукты? Я бы это им приказал, если бы был на его месте. “Найдите этих ублюдков или сами голодайте!” А он? О, нет, такого он не сказал. Он просто взял и снова урезал паек, вот что! Еще на, мать их, невыносимые двадцать процентов! Как, черт возьми, дети будут расти, если им нечего есть? Я спрашиваю себя, разве эти джабовские шишки выглядят так, будто остались без ужина? Черта с два! Не существует такого понятия, как тощий полицейский или голодный политик.

Фил вытирает пот со своей нанотатуировки рукой, которая сильно дрожит.

— Я вообще не знаю, как теперь жить моей семье, здоровяк. Если Мария и дальше будет голодать, она просто отбросит копыта. Сейчас от нее остались кожа да кости. И Тони, этот ее никчемный старший сын, этот чертов маленький идиот, подсел на герыч и его вышвырнули с работы! А он был единственным кормильцем семьи, не считая меня. Ты хоть представляешь, что это такое, когда у тебя сидит на шее столько народа? У меня есть пять сестер, все все замужем, — добавляет он с оправданной гордостью, намекая на то, что его сестры — порядочные женщины, а не просто заводят детей от кого угодно, чтобы получать от правительства больше субсидий, — и у всех пятерых есть дети, двадцать три ребенка на всех. Эти малыши гордятся мной. Они говорят: “Я буду как дядя Фил, когда вырасту. У меня будет работа!” Эх, здоровяк… Я не умный, мне особо нечем гордиться, я знаю это, и, видит Бог, я не из тех, на кого должен равняться ребенок, решающий, кем ему стать когда вырастет.

Его глаза подернулись влагой, а голос приобрел мрачный, почти отчаянный оттенок, которого я никогда от него не слышал.

— А вообще, вряд ли у них шанс стать такими, как дядя Фил. Я имею в виду, иметь работу и чье-то уважение. Сейчас же рабочих мест нет. И та чушь, которой их учат в школе, точно не научит их, как найти работу. Сейчас еще хуже, чем было, когда я учился в школе. Люди, которые сейчас учат сами ничего не знают! Если все не изменится в ближайшее время, — добавляет он, — им не нужно будет беспокоиться о том, кем стать, потому что они помрут с голоду, не успев вырасти. — Его голос становится яростным. — Сар Гремиан нуждается во мне, не так ли? Потому что я тебя чиню. Поэтому я ем, в то время как эти дети голодают. Это неправильно, здоровяк, это просто неправильно. Мы не подписывались на подобные вещи, когда голосовали за ДЖАБ’у все эти годы. — Он делает паузу, затем добавляет озадаченным голосом. — Как все могло стать так плохо за такое короткое время, а? Мне оно кажется долгим сроком, но прошло всего девятнадцать лет с тех пор, как ДЖАБ’а пришла к власти. В джабовской школе учителя твердили нам, что все будет замечательно. А ты только взгляни вокруг!

Откровения Фила, идущие так же быстро и мощно, как Y-образные снаряды тяжелого “Явака”, поражают меня. Он недоволен ДЖАБ’ой гораздо сильнее, чем я предполагал. Он также приобрел гораздо больше самоуважения и технических навыков, чем я мог себе представить. Хотя его нанотатуировка такая же яркая, как всегда, и он по-прежнему пересыпает речь забористыми словечками, передо мной уже не тот невежественный чурбан, каким был всего четыре года назад. На самом деле он стал удивительно квалифицированным специалистом.

Ничего удивительного в этом нет, ведь большую часть последних четырех лет он провел за изучением архивных руководств и технических схем, относящихся к моим системам вооружения и другому оборудованию, что потребовало еще более длительных занятий со словарем и естественнонаучными, математическими и инженерными текстами, содержащимися в моей базе данных. Я был вынужден предоставить ему доступ к ним, потому что в Министерстве просвещения Джефферсона тщательно обыскали все архивы, электронные библиотеки и базы данных, но не смогли предоставить ничего даже отдаленно похожего. Больше невозможно получить настоящее образование на Джефферсоне, не посещая одну из частных школ, действующих для детей чиновников ДЖАБ’ы, чьи базы данных и онлайновые библиотеки недоступны для обычных граждан.

Фил пришел в ярость, обнаружив, что система образования на Джефферсоне существует на двух уровнях и дети простых людей не могут учиться вместе с отпрысками высших руководителей ДЖАБ’ы. Он, возможно, никогда бы не обнаружил этого, если бы не срочная потребность в моем ремонте. Я получил достаточно совокупных повреждений от сил повстанцев, чтобы сделать постоянные ремонтные работы необходимостью. Каждый раз, когда я покидаю свой импровизированный ангар технического обслуживания, чтобы разогнать бунтовщиков, отразить нападения на полицейские участки и военные базы или преследовать отряды боевиков в стиле партизанских рейдов, я подвергаюсь обстрелу из удивительно богатого арсенала стрелкового оружия военного образца.

И не я один получаю урон. Боевики наносят серьезный ущерб сетям распределения продовольствия, центрам грузоперевозок, упаковочным заводам, складам и коммунальной инфраструктуре — электростанциям, очистным сооружениям, общественному транспорту, — который невозможно возместить при нынешнем уровне промышленного застоя на Джефферсоне. Не осталось производственных предприятий для замены разрушенного оборудования и зданий. Неоднократные нападения вынудили многих инженеров и техников бойкотировать работу в рамках массового движения протеста, которое теперь наносит ущерб городам Джефферсона так же эффективно, как и повстанцы инфраструктуре.

Коммодор Ортон дьявольски эффективен в своей борьбе.

Как и его войска. Стрелки повстанцев обладают сверхъестественной снайперской способностью пускать пули сквозь объективы моих внешних камер и матриц датчиков, что не просто раздражает, это прямо-таки настораживает. Как бы Фил ни ловчил, он не сможет бесконечно находить на Джефферсоне пригодные для меня запасные части. Хуже того, во время моих выездов на эти задания и обратно, обычно через густонаселенные районы, я подвергаюсь нападениям групп смертников, маскирующихся под обычных гражданских лиц. Камикадзе подбираются достаточно близко, чтобы бросить переносные октоцеллюлозные бомбы на мои третичные орудийные системы и гусеничные системы, нанося постоянный процент повреждений, которые не могут быть исправлены достаточно быстро. В частности из-за почти полного отсутствия запасных частей.

Я также больших количествах расходую противопехотные боеприпасы, которые можно заменить, только реквизировав их со складов полиции государственной безопасности, а Фил терпеть не может туда обращаться. Он боится пэгэбэшников как огня. Что особенно раздражает в расходовании боеприпасов, так это осознание того, что я трачу их впустую на рядовых боевиков, не имея ни малейшей возможности причинить ущерб их командирам. Я вообще не знаю, где они находятся. Хваленой полиции госбезопасности тоже не удалось это выяснить. Я не знаю, связано ли это с бездарностью пэгэбэшных командиров или изворотливостью коммодора Ортона. Склонность повстанцев к самоубийству при пленении, вместо того, чтобы быть доставленными на допрос, безусловно, затрудняет получение информации информацию.

Таинственный коммодор Ортон — чрезвычайно эффективный командир, несомненно обладающий большим военным опытом. Я предполагаю, основываясь на действиях его ударных групп и мыслительных процессах, стоящих за ними, что коммодор в прошлом работал с Боло. Если не как офицер, то, возможно, как техник или курсант, проваливший строгие экзамены, необходимые для командования. Кем бы ни был Ортон, ситуация быстро перерастает в серьезный кризис.

— Прости, я опоздал, — бормочет Фил, — давай-ка я слазаю наверх и посмотрю на тот бесконечный повторитель, который они на этот раз продырявили. Я должен знать, какие запчасти мне теперь воровать…

Фил взбирается по задней лестнице левого борта и осторожно перебирается через корму в сторону кожуха, закрывающего систему управления огнем, которая направляет сигналы управления на мои бесконечные повторители левого борта и кормы. Схема наведения и управления, конечно, находится внутри моего боевого корпуса, но есть полу-внешние процессоры, которые ретранслируют сигналы. Эти процессоры покрыты кожухами из кремнестали с боков и спины. Это конструктивный недостаток серии Марк XX, который был исправлен в Марк XXI и более поздних Боло. Фил режет и поддевает искореженный корпус электроинструментом, обливаясь потом и ругаясь, пока тот, наконец, не отваливается. Он критически осматривает повреждения и просто качает головой.

— Здоровяк, системе управления этими бесконечными повторителями на корме конец. В самих квантовых процессорах есть дыра, а quantum по-французски означает “не связывайся с этим”. Мне нечем это исправить. — Он жестом указывает на ущерб, демонстрируя крайнее отвращение. — На прошлой неделе я спер процессор рабочей станции из административного здания кампуса, но он не будет настоящей заменой и работать как оригинальный. Если Сар Гремиан в ближайшее время не достанет нам запасные части, честное слово, я, черт возьми, не знаю, что мы будем делать. В следующий раз, когда выйдешь на улицу, постарайся уклоняться от пуль, а?

— Я слишком большой, чтобы прятаться, Фил.

— Значит, мы в дерьме. — Он вытирает пот с лица рукавом. — Знаешь, если повстанцы от тебя не отстанут, попроси ДЖАБ’у награждать тебя не медалями, а запчастями, вместо того чтобы вешать на нос столько чертовых, сделанных для прайм-тайм новостей, безвкусных побрякушек. Еще немного таких блестящих штучек, и мне будет не подлезть из-за них к передним процессорам.

Я склонен согласиться с оценкой Фила относительной ценности “медалей”, которыми меня наградила эта администрация, и сам бы с радостью от них избавился.

Пока Фил лезет вниз по лестнице, я получаю по каналу экстренной связи сообщение от Сара Гремиана.

— Мятежники напали на полицейский патруль. Высылаю координаты…

Патруль попал в беду в тридцати семи километрах к северу от сельскохозяйственных угодий Каламетского каньона. В тех местах разводят крупный рогатый скот и свиней. Кроме того, там есть птицефабрики со стометровыми ангарами, в которых держат по семь или даже восемь миллионов птиц. Большая часть этого имущества находилась в частном владении до того, как программы захвата земель конфисковали его и коллективизировали. Местность в том районе напоминает Каламетский каньон, что вызывает у моих процессоров оценки угроз легкую тревогу.

— Фил! — настойчиво говорю я, — спускайся быстрее. Мне только что приказали участвовать в еще одной перестрелке. Полицейский патруль попал в ловушку в Симмерийском каньоне и подвергается сильному обстрелу.

Фил сокрушенно качает головой и скользит вниз по лестницам.

— Береги спину, ладно? — говорит он, убираясь с моего пути. — У тебя там достаточно повреждений, которые нужно чинить, не добавляя ничего нового к списку.

— Я сделаю все, что в моих силах, Фил. Учитывая состояние моих гусениц, я буду ехать медленно.

Я выезжаю на максимальной скорости, на которую я в данный момент способен, которая ничтожно мала по сравнению с моей крейсерской скоростью. Я получил достаточные повреждения гусениц и не могу рисковать ими из-за перегрузок, которые они не выдержали бы при большей скорости. При скорости шестнадцать целых двадцать пять сотых километра в час поездка займет у меня два с половиной часа. Местная полиция, пытавшаяся добраться до своих собратьев, попала под такой шквальный огонь, что потеряли три самолета, семь наземных машин, полных офицеров, и отступили, отказавшись от второй попытки спасения. Федеральные войска, состоящие из офицеров ПГБ, также отказались рисковать собой в борьбе с окопавшимся врагом с эффективными снайперами.

Учитывая массовое уничтожение Джефферсоном законсервированных военных самолетов, когда во время президентства Жофра Зелока под восторженные крики толпы давили бульдозерами все подряд, я буквально единственный ресурс, к которому ДЖАБ’а может прибегнуть, чтобы нейтрализовать горстку вооруженных винтовками повстанцев. Прослушивая полицейские каналы, я убеждаюсь, что повстанцы, похоже, не пытаются уничтожить патруль, а просто прижали его к земле. Поскольку это не соответствует предыдущим схемам, я проявлю осторожность во время этого похода.

Есть только три маршрута, по которым я могу добраться туда, где находится патруль. Все три ведут через относительно узкие участки. Чтобы добраться до любого из них, я должен миновать город Менасса, который вырос в пойме Адеро в том месте, где открывается главный вход в этот каньон. Это довольно большой город с населением примерно в двести семнадцать тысяч человек, основанный для поддержки мясокомбинатной и перерабатывающей промышленности, необходимой для переработки и упаковки мяса скота, пасущегося в Симмерийском каньоне. Я выбираю въезд к югу от Менассы, чтобы избежать прохода непосредственно через центр крупного гражданского города, который в длину значительно больше, чем в ширину, и простирается почти на десять километров вдоль главных дорог, ведущих в Мэдисон с юга и в шахтерские поселки на севере.

Эта часть Дамизийских гор покрыта густыми лесами. Каньон зарос чащами лиственных деревьев, когда изменение климата и тектоника плит привели к обильным осадкам в регионе, ранее достаточно сухом, чтобы быть бесплодными землями. В результате образовались густые заросли местной растительности, образующие зеленую кайму вдоль вершин утесов. Владельцы ранчо Симмерийского каньона ведут постоянную борьбу с хищниками, которых притягивают их стада. Жители Симмерийского каньона громче всех протестовали против законодательства о конфискации оружия по соображениям личной безопасности, а также борьбы с хищниками для защиты своих животных, употребляемых в пищу. Кстати, семейный кооператив Хэнкок был основан в этом регионе.

Мне не нравится эта местность с ее ограниченной видимостью и большим количеством потенциальных укрытий для вражеских огневых точек. Повстанцы могут спрятать целую дивизию на опушке леса, которая находится в нескольких сотнях метров выше меня, и я не обнаружу их присутствия, пока они не откроют огонь. Поэтому я продвигаюсь вперед, тщательно обшаривая местность всеми доступными датчиками. Я был бы счастливее, если бы все мои сенсоры были онлайн, но я имею слепые зоны по левому борту из-за кумулятивного урона от снайперского огня.

Я был бы еще гораздо счастливее, если бы смог провести воздушную разведку, но у меня нет БПЛА. Хотя Филу и удалось создать удовлетворительную замену для воздушного наблюдения, установив камеры на детские игрушки, у меня их снова нет. Умение стрелков повстанцев сбивать их превосходит скорость Фила в изготовлении новых. Игрушечные самолетики, как и все остальное на Джефферсоне, в дефиците, а камеры найти и украсть еще труднее. Используя другие сенсорные системы, я просматриваю широкий диапазон визуального, звукового и электромагнитного спектров, выискивая что-нибудь необычное. Я не обнаруживаю энергетических выбросов тяжелого оружия, только фоновое излучение от обычных бытовых электроприборов.

Я нахожусь примерно в пяти десятых километрах от координат, предоставленных Саром Гремианом, когда в эфире раздаются вопли злополучного патруля.

— Они опять появились!.. Я ранен!.. Помогите! Я ранен!..

Я улавливаю стрельбу не только по радиосвязи, но и прямо впереди, с помощью собственных датчиков. Я также слышу крики людей, страдающих от боли. Я мчусь вперед по самой узкой части каньона, быстро набирая скорость в экстренном спринте, пытаясь успеть на поле боля, пока еще не поздно…

…минное поле!

Я обнаруживаю это слишком поздно, чтобы остановиться. Я выключаю переднюю тягу и блокирую ведущие колеса правого борта. Меня заносит вбок, еще больше замедляя продвижение вперед. Я реверсирую гусеницы по левому борту, закружив корму в головокружительном вихре

ВТОРОЕ МИННОЕ ПОЛЕ!

Мощные взрывы превращают гусеницы моего левого борта в конфетти. Весь мой левый борт подбрасывает вверх, отрывая от земли. Я оглушен. Датчики кричат о боли по всему моему левому борту. Я потерял семнадцать внешних сенсорных панелей и четыре установки противопехотных пушек. Второе минное поле было установлено мастерски: именно там, где отсутствовали датчики по левому борту, что оставило меня слепым в нескольких критических точках. Я все еще оцениваю боевые повреждения, когда безошибочно определяю выброс “Хеллбора”, заходящего на цель. Режим полной боевой готовности!

Он стреляет с точки высоко на утесе, который возвышается справа от меня, над моим носом. Я включаю щиты и готовлюсь к удару. Однако заряд “Хеллбора” поражает не меня. Он врезается в утес на противоположной стороне каньона, нависающий прямо над моей перекошенной, опаленной кормой. Твердый камень взрывается почти в сотне метров над головой. Лавина обрушивается в узкий проход, а я прямо под ней. Половина скалы обрушивается. Датчики оценки повреждений вопят о превышении нагрузки. Чудовищные валуны разрушают мои верхние сенсорные панели. Противопехотные пушки срезаны. Датчики удара регистрируют, как несколько тонн камня врезаются в мой корпус. Поворотное кольцо моего кормового “Хеллбора” катастрофически трескается.

Пока оползень сносит всю мою корму, я выпускаю ракетный залп по “Хеллбору”, который разрушил утес. Я попадаю в цель — но на радаре появляются отметки других. Их двое, трое, пятеро. Они ведут огонь с укрепленных позиций, обстреливая мой левый фланг по смертельно опасной диагональной траектории. Они стреляют в унисон и концентрируют свой огонь на моем участке брони площадью в один квадратный метр. Они пробивают мои защитные экраны и расплавляют целую группу бесконечных повторителей и два квадратных метра абляционной брони. Комбинированный огонь оставляет на корпусе из кремневой стали длинную расплавленную борозду среди броневых плит. Если они нанесут еще один комбинированный удар по этому месту, они пробьют мой корпус.

Эти ублюдки изучили мои бои на Этене!

Я рычу, переходя в режим Боевой Рефлексии. Я выпускаю ракетные залпы массированным шквалом. Запущенные повстанцами гиперскоростные ракеты с ревом взмывают ввысь, сбивая девяносто девять целых и три десятых процента моих ракет прямо на лету. Две ракеты прорываются и уничтожают мобильные платформы, на которых установлены “Хеллборы”. Оружие подлетают в воздух под ударом. Мобильные платформы переворачиваются в воздухе и скользят вниз по склону утеса, чтобы врезаться в дно каньона прямо за моим носом. Они заканчивают свое скольжение на минное поле и исчезают во вторичном взрыве. Мины взрываются с достаточной силой, чтобы уничтожить мои ближайшие к ним радары. Другие “Хеллборы” выходят из боя и исчезают за вершинами скал.

Атака закончилась так же быстро и неожиданно, как и началась.

Я ошеломлен. Не только уровнем мастерства и знаний, продемонстрированных в ходе этой атаки, но и тем фактом, что я обнаружил шесть мобильных полевых орудий “Хеллбор”, ведь у повстанцев должны были быть только три! Сообщений о дополнительных кражах тяжелого вооружения из оставшихся военных арсеналов Джефферсона не поступало. Отсутствие краж напрямую приводит к неизбежному выводу: повстанцы получили оружие из-за пределов планеты. Это означает внеземное финансирование, причем в огромных масштабах. И наличие агентов, способных организовать провоз крупных партий контрабанды и, вероятно, доставку в отдаленные регионы на шаттлах с орбитального грузового корабля, ведь даже самые продажные пэгэбэшники не пропустят на Джефферсон контрабандные “Хеллборы”.

Это ужасная новость.

То же самое можно сказать и о точности огня повстанцев по моим самым уязвимым точкам. Это второе минное поле было преднамеренно установлено кем-то, кто был точно осведомлен о существовавших ранее повреждениях моих датчиков левого борта. Я предполагаю, что эти датчики были преднамеренно выведены из строя серией ранних рейдов, проведенных специально для подготовки организации этой засады. Последующие комбинированные залпы, ударившие именно туда, где была пробоина, полученная на Этене, не были случайностью. Командир повстанцев не пытался покалечить меня. Он собирался убить.

Этот факт сам по себе вряд ли удивителен, поскольку любой здравомыслящий командир повстанцев попытался бы уничтожить меня. Что, однако, вызывает шок в моей личностной гештальт-схеме, так это леденящий душу факт, что теперь у него есть средства для этого. Эти мысли вызывают противоречивые реакции в моем личностном гештальт-центре. Возмущение, смятение, злость, и даже долгожданное облегчение от того, что, наконец, у меня снова есть враг, достойный этого имени. Мало чести в том, чтобы застрелить снайпера с винтовкой или камикадзе-смертника, пытающегося убежать после того, как он бросил октоцеллюлозную гранату в мои видеодатчики. Но командир, достаточно хитрый, умный и знающий, как устроить эту засаду, — достойный противник. Я уже лелею мысли о том, как с ним расправлюсь.

Едва я выбираюсь из-под обломков, моя разорванная левая гусеница просто разваливается. Я впервые не вышел победителем из схватки с повстанцами. Повреждения серьезные и почти не поддаются восстановлению. Это заставит Фила напрячься до предела, пытаясь починить меня. Я осторожно поворачиваю, используя георадар для обнаружения зарытых мин, которые я выцеливаю и уничтожаю своими бесконечными повторителями. Это расчищает пространство, по которому я могу безопасно ковылять вперед. Я двигаюсь с предельной осторожностью, еле передвигаясь на двух гусеницах и ряду голых ведущих колес.

Когда я добираюсь до ранчо, на котором был зажат отряд полиции, я провожу быструю рекогносцировку с расстояния в двести метров. Я опасаюсь дальнейших засад. Двухэтажный фермерский дом слева от меня кажется заброшенным. Я не замечаю никаких тепловых сигналов через окна, во всяком случае, таких, которые соответствовали бы цели размером с человека. Несколько сараев и хозяйственных построек предполагают укрытия артиллерии, но я не вижу ничего похожего на следы шин, которые указывали бы на проход мобильной артиллерии через двор фермы. Полицейская машина припаркована рядом со свинарником. Маркировка на дверях идентифицирует машину как патрульную муниципальной полиции Мэдисона, приписанную к службе дорожного движения. Она находится вне места ее юрисдикции, со значительным удалением. Патрульная машина брошена с открытым багажником. Ворота свинарника также открыты. Больших размеров стадо генетически адаптированных свиней сбежало через эти ворота, рассыпавшись по всему скотному двору.

Я осторожно продвигаюсь вперед, пытаясь связаться по радио с атакованными полицейскими, но на их волне шипят одни помехи. На расстоянии ста метров, медленно приближаясь к явно заброшенному двору фермы, я замечаю открытый птичник в двенадцати метрах от брошенной полицейской машины. По движению и звукам, доносящимся из открытых дверей, я определяю, что внутри несколько тысяч цыплят, аккуратно посаженных в клетки для эффективного производства яиц. Несколько клеток снято с полок и открыто, освободив около тридцати или сорока птиц, которые бродят по полу сарая в поисках пищи.

Птичник подвергся сильному обстрелу из стрелкового оружия. Стены испещрены пулевыми отверстиями. Я останавливаюсь в пятидесяти метрах от него, сканирую всеми доступными датчиками и нахожу пропавших полицейских. Все пятеро убиты, у всех трупов температура окружающего воздуха. Исходя из тепловых характеристик, я предполагаю, что они были захвачены и убиты примерно в тот же момент, когда повстанцы открыли по мне огонь. Выбор времени предполагает наличие интересных возможностей у командования повстанцев.

Я нахожусь на расстоянии двадцати трех метров от двора фермы, достаточно близко, чтобы датчики моей передней башни могли заглянуть в открытый багажник полицейской машины. В нем находятся три свежезабитых геносвиньи и тушки по меньшей мере дюжины цыплят. Погибшие офицеры были приписаны к дорожной службы Мэдисона, а не к группе фуражиров ПГБ. Дорожная полиция не уполномочена собирать налоги натурой с производителей животноводческой продукции.

Эти люди — воры!

Я сижу неподвижно целых семнадцать целых три и десятых секунды, психотронные синапсы потрескивают, пока я пытаюсь осознать, что произошло и почему. Я понес огромный ущерб, пытаясь спасти шайку неграмотных, злоупотребляющих властью свинокрадов. А существует ли вообще слово “свинокрад”? Я достаточно хорошо владею двадцатью семью земными языками, чтобы свободно ругаться, если ситуация кажется подходящей, но сейчас я не могу найти слов, чтобы выразить пронзительное отвращение и и глубокое разочарование, охватившие меня…

Тот факт, что меня заманили в засаду, используя их в качестве приманки, наводит на мысль о частых рейдах муниципальной полиции Мэдисона на фермы региона. Одного-двух единичных инцидентов было бы недостаточно, чтобы организовать такую сложную засаду. Такого рода операции должны, по необходимости, основываться на достаточно предсказуемой схеме, чтобы солдаты, боеприпасы и артиллерия были на позициях и готовы к быстрому развертыванию в направлении ближайшей цели. Таким образом, я предполагаю, что эти офицеры занимались воровством довольно давно, причем в достаточно предсказуемой манере, чтобы коммодор Ортон воспользовался этим.

От этой мысли мне становится еще противнее. Я вызываю команду криминалистов и отправляю им координаты дырявого птичника, затем разворачиваюсь и с грохотом выхожу со скотного двора. Я даже не потрудился сообщить о результатах боя Сару Гремиану и президенту. Все, что я мог бы сейчас им сказать только усугубило бы трения между мной и двумя самыми влиятельными чиновниками Джефферсона.

Базовая военная доктрина диктует необходимость покидать зону боевых действий другим маршрутом, отличным от того, который использовался для подхода. Поэтому я выбираю ближайший из двух оставшихся маршрутов, который приведет меня обратно в пойму Адеро. Я выхожу из режима боевого рефлекса, хотя и сохраняю повышенную бдительность в режиме полной боевой готовности. Я двигаюсь по узкому каньону со скоростью улитки, медленно вращая ведущими колесами, которые автоматически опускаются до уровня дороги, чтобы компенсировать отсутствие гусениц. Там, где голые колеса врезаются в почву, за мной остается глубокая борозда. Частично расплавленное колесо заблокировано в поднятом положении, и теперь оно буксует, нагреваясь и деформируясь еще больше, потом трение так искорежит его, что оно вообще перестанет касаться земли.

Выбранный мной маршрут проходит мимо главной генерирующей станции, которая снабжает электроэнергией фермы в Симмерийском каньоне и город Менассу. Каньона выводит на широкое пространство, которое скорее можно назвать долиной, а до поймы Адеро остается каких-то десять километров. С точки зрения человеческой эстетики, это красивая местность, но мне она нравится по другим соображениям. Открытая местность затруднит врагу организацию засады. Оба склона покрыты густым лесом, который плавно поднимается к еще более густому на вершинах, но отвесные скалы, с которых противник может стрелять по мне сверху, отсюда довольно далеко.

Учитывая мое нынешнее плачевное состояние, даже упомянутое обстоятельство — повод для радости.

Я иду параллельно шоссе, стараясь не раздавить его оставшимися гусеницами и не вырыть в нем огромные борозды голыми ведущими колесами. За электростанцией находится небольшое скопление домов на одну семью, в которых проживают бригады коммунальщиков и обслуживающий персонал электростанции. Как и огромная плотина гидроэлектростанции в Каламетском каньоне, расположенная дальше к югу, эта станция вырабатывает энергию от турбин использующих сток водохранилища Бимини, созданного в результате перекрытия небольшой одноименной реки, которая течет вниз по глубокому, выветренному ущелью. Водохранилище небольшое по сравнению с Каламетским, как и мощность, вырабатываемая станцией, но энергии, вырабатываемой его водой, вполне хватает на местные нужды.

Кроме того, генерируемой мощности достаточно, чтобы создать пелену фоновых энергетических выбросов, которые потрескивают на моих сенсорах. Электростанция была построена достаточно близко к дороге, поэтому я маневрирую по небольшому участку тротуара, чтобы выехать на открытую площадку с другой стороны. Я не хочу обрушить, даже случайно, вышку с проводами высокого напряжения, по которым проходит несколько гигаватт электроэнергии. Кроме того, надо постараться не разрушить домики, оказавшиеся у моего левого борта…

ЗАСАДА!

Выстрел “Хеллбора” сбивает меня с ног. Грубое разрушение внезапно обрушивается на мою переднюю башню, нацеливаясь на основание моего переднего “Хеллбора”. Я содрогаюсь и судорожно пытаюсь привести в действие свои собственные “Хеллборы”. Я устанавливаю защитный экран как раз в тот момент, когда появляется второй мобильный “Хеллбор”. Он вливает энергию в мой экран, который напрягается, чтобы сдержать наносимый урон. Затем оба вражеских “Хеллбора” стреляют одновременно, нанося двойной удар. Попадание находится в опасной близости от предыдущей выбоины, еще больше повреждая мой раненый корпус.

Ярость захлестывает мой личностный гештальт-центр. Я переключаюсь в режим боевого рефлекса. Застопорив оставшиеся без гусениц колеса, я выполняю вращающийся разворот влево. Я не могу стрелять прямой наводкой ни в один из вражеских “Хеллборов”, не рискуя при этом разрушить критически важную инфраструктуру электростанции. Они, естественно, спрятались за этой инфраструктурой, надеясь, что она станет нерушимым щитом.

Мне остается обстреливать их из крупнокалиберных минометов. Мины падают подобно сверкающему дождю вокруг обоих вражеских орудий. Их экипажи, однако, уже предприняли маневры уклонения. Им удается избежать минометных выстрелов с минимальным ущербом. Они стреляют в меня на ходу, уворачиваясь и прячась за другими зданиями. Несколько болтов попадают в мои экраны наискось, подпитывая мой энергетический экран, а не пробивая его насквозь. Промахнувшиеся снаряды проносятся мимо моего боевого корпуса и врезаются в дальний склон долины, разжигая лесной пожар. Я бросаюсь вперед, пытаясь занять выгодную позицию, с которой смогу стрелять, не разрушив при этом пол-электростанции. На моих процессорах оценки угроз высвечиваются предупреждения о минных полях, но я уже не обращаю внимания на их предупреждения, стараясь добраться и занять оптимальную огневую позицию. Я получаю повреждения центральной гусеницы, но достигаю своей цели.

Я открываю огонь по ближайшему мобильному “Хеллбору”. Он исчезает в бурном потоке пламени и обломков. Второй “Хеллбор” бросается в укрытие, скрываясь из поля зрения за массивным бетонным зданием. Меня больше не волнует сопутствующий ущерб. Я открываю огонь из переднего “Хеллбор”, пробивая бетонное сооружение насквозь в попытке пронзить притаившийся за ним расчет. Один, два, три взрыва вскрывают здание, превращая его в дымящиеся и разлетающиеся обломки. Передвижной “Хеллбор” на ноль целых девять десятых секунды появляется из-за них, затем снова скрывается из виду за другим сооружением.

Я бросаюсь в погоню. Я уже не могу двигаться так же быстро, как мобильная платформа, пытающаяся спастись от моего гнева. Поэтому я продвигаюсь вперед по диагонали, сокрушая углы двух жилых домов, принадлежащих коммунальным службам электростанции. Я должен уничтожить тяжелое вооружение врага любой ценой, прежде чем повстанцы нанесут мне смертельный удар.

Я улавливаю фрагмент сообщения откуда-то поблизости, но не от убегающего орудийного расчета. Оно зашифровано, и я не могу его взломать. Я не могу даже точно определить его происхождение, что мешает мне открыть огонь по передатчику. Убегающий “Хеллбор” умчался далеко вперед меня, пройдя достаточное количество поворотов извилистой дороги, что пропал из виду. Я могу отслеживать выбросы энергии его мобильной платформы и вести огонь из крупнокалиберных минометов, попытавшись накрыть долину впереди градом мин.

Я слышу взрывы, но это низкотехнологичные минометные снаряды, а не “умные” снаряды, которые могут передавать мне изображение или позволить мне корректировать их удар с дистанционной позиции. Я уже давно израсходовал эти боеприпасы, а ДЖАБ’а не сочла нужным их заменить. Таким образом, мне остается только выбор “попасть или промахнуться”, известный как “ковровая бомбардировка”, в попытке поразить небольшую движущуюся цель.

Мне нужна разведывательная информация. На моих бортовых картах показано несколько небольших боковых ущелий, в которые экипаж мог нырнуть и успешно прятаться в течение нескольких часов, в слишком узком пространстве, чтобы я мог преследовать их. Они также могли продолжить свое стремительное бегство через город Менасса, полагаясь на здания и находящихся в них мирных жителей, чтобы сдержать мое преследование и атаку. Или они могут скрыться в ближайшем лабиринте крупных каньонов, в двадцати километрах к югу от Менассы. У меня недостаточно информации, чтобы определить намерения экипажа. Бегство по открытой равнине было бы для них большим риском, но дало бы им больше шансов на окончательное спасение, а не на временное укрытие поблизости.

Я обстреливаю боковые ущелья постоянным минометным огнем, надеясь создать завесу из сыплющихся боеприпасов, которая помешает экипажу воспользоваться этими небольшими и тесными ущельями в качестве укрытия. Моя неспособность видеть, во что я стреляю, приводит в бешенство. Я решаю, что наиболее логичным шагом, который могла бы предпринять команда, было бы направиться в Менассу, которая будет прикрывать ее по крайней мере на половине двадцатикилометрового пути к каньонам дальше на юг.

Добравшись до выхода из Симмерийского каньона, перед которым вытянулся вдоль шоссе город Менасса, я уже не рассчитываю увидеть противника, но — к моему огромному удивлению — замечаю мобильную платформу с “Хеллбором”, несущуюся по шоссе, почти у линии горизонта, на почтительном расстоянии. Экипаж выбрал рискованный скоростной заезд чтобы спастись, считая, что мое собственное продвижение будет достаточно медленным и помешает мне обогнать их. Но мне и не нужно догонять их, чтобы уничтожить. Я ликую. Фиксирую цель. Я открываю огонь. Гиперскоростные ракеты проносятся по длинной, прямой, как стрела, дороге, нацелившись на исчезающие задние фонари гоночной платформы.

Горизонт осветила ослепительная вспышка. Дым и пламя вздымаются ввысь, заполняя небо удовлетворительным зрелищем диссоциированных молекул. Я уничтожил еще один “Хеллбор”. Я не знаю, сколько мобильных “Хеллборов” еще осталось у врага, но на данный момент у них на пять меньше, чем было на рассвете. Только за последний час я видел шесть. Вряд ли две те два орудия, которые я уничтожил во второй засаде, были частью группы из шести, которые напали на меня во время первой засады. Они никак не смогли бы добраться сюда по труднопроходимой местности за такой короткий промежуток времени. Я уничтожил три из первоначальных шести, значит осталось еще минимум три, что вызывает тревогу. Так же есть подозрение, что у третьего входа в каньон, к северу от Менассы, вероятно, меня поджидали в засаде еще как минимум два орудия, если бы я выбрал тот маршрут.

Ситуация складывается не хорошо, но мое следующее осознание намного хуже. Командир повстанцев правильно оценил мои наиболее вероятные варианты на каждом этапе пути и сосредоточил свою самую сильную огневую мощь в каньоне, который я выбрал для входа. Я вновь его недооценил. Я не могу действовать, принимая решения, основанные на моих физических ограничениях и устранении проблем, а не на остроте боя. Враг слишком хитер, чтобы снова допускать подобную ошибку.

Я начинаю пересматривать свою оценку коммодора Ортона. Он мыслит не как Боло техник. Он мыслит как Боло. Пожалуй, я начинаю испытывать что-то вроде страха. Я знаю, насколько ограничены мои возможности без командира.

Противник, кажется, тоже это знает.

Очень, очень нехорошо!

Я отправляю VSR Сару Гремиану, сообщая ему местоположение обломков и краткую информацию об огневой мощи противника, затем перечисляю свои потребности в ремонте. Его не волнует ошеломляющий объем ущерба, который необходимо устранить. Его комментарий не утешителен.

— Джефферсону очень дорого обходится союз с Конкордатом! Почему же нам прислали такую тупую машину? Хватит скулить и отправляйся в ангар. И постарайся, чтобы тебя не заметили!

Связь прерывается. Чтобы меня не заметили, мне придется сделать тридцатикилометровый крюк по пути домой, поскольку я должен широко обогнуть восточную оконечность Мэдисона, чтобы подойти к своему ангару с востока, а не двигаться прямо с моего текущего местоположения к северу от столицы. На это уйдет часа четыре, не меньше.

Отправляясь в путь, я принимаю широкополосное сообщение из Мэдисона на гражданской частоте экстренных служб, которая перекрывает все остальное гражданское вещание. Объявление короткое, но чревато далеко идущими последствиями.

“Сегодня террористы-Грейнджеры нанесли жестокий удар по гражданскому населению и сотрудникам правоохранительных органов в Симмерийском каньоне, причинив огромный ущерб и убив пока неизвестное число невинных людей. Весь город Менасса остался без электричества в результате разрушения электростанции. ДЖАБ’а приложит все усилия к тому, чтобы найти и покарать организаторов и исполнителей этого преступления. Правительство направит все имеющиеся в его распоряжении ресурсы на решение задачи искоренения всех остатков восстания против законной власти. Злодеяния террористов не останутся безнаказанными.

С этой целью и по приказу нашего нового президента Витторио Санторини настоящим приостанавливается действие всех законодательных актов, гарантирующих неприкосновенность личности граждан Джефферсона. Отныне любые собрания с участием более десяти человек могут проводиться только с предварительного разрешения соответствующих окружных органов ДЖАБ’ы. Все выборы отменяются до подавления мятежа. Визы для поездок за пределы планеты будут выдаваться только при наличии предварительного письменного разрешения руководителя окружного отделения ДЖАБ’ы, по месту проживания заявителя. Гражданские права не будут восстановлены до тех пор, пока все проявления мятежа не будут полностью устранены.

Законопослушным гражданам настоятельно рекомендуется сообщать о любом подозрительном поведении в ближайшее отделение ДЖАБ’ы. За сведения, приведшие к поимке известных террористов или подозрительных личностей, будет выплачена награда. Действующий с двадцати часов комендантский час обязателен для всех гражданских лиц, за исключением аварийных бригад, до дальнейшего уведомления. Общественность будет уведомлена о дополнительных ограничениях по мере их возникновения.”

На Джефферсон опустилась ночь, и завтра вряд ли будет лучше, чем вчера.

Я еду домой.

Елена с первого взгляда поняла, что он солдат. Космонавты двигались по-другому, и даже у видавших виды ветеранов космических путешествий не было таких глаз. Елена узнала эти глаза, хотя лицо и человек за ними были совершенно незнакомыми. Это были глаза ее отца.

И ее собственные.

Шедший к бару незнакомец внезапно остановился, оглядываясь по сторонам, как ружейные стволы на поворотном креплении, и уставился прямо на нее. Нет, он разглядывал не ее стройную фигуру, небрежно прислоненную к стойке бара, облаченную в платье, которое ее отец отправил бы в мусоросжигатель, если бы увидел его на своей дочери. Он смотрел ей прямо в глаза. Сначала Елена подумала, что он тоже увидел в них знакомое выражение, но потом заметила, что он морщит лоб, словно пытаясь что-то вспомнить.

— Мы раньше не встречались? — спросил он, направляясь к ней. Это не было похоже на подколку. Он выглядел расстроенным.

— Я так не думаю. Никогда тебя раньше не видела.

— Разве на вашей работе так отвечают? — еще больше нахмурившись, спросил незнакомец.

Неожиданно для себя Елена покраснела. В этом баре она уже тысячу раз слышала такие и еще более пошлые замечания, но почему-то никогда не чувствовала себя такой уязвленной, как сейчас.

— Я хостес[36], мистер, — выпалила она, — а не шлюха.

Незнакомец уставился на Елену широко открытыми от удивления глазами и в свою очередь покраснел.

— Простите, мэм, — совершенно искренним тоном извинился он.

— Без обид, — немного помолчав, сказала Елена. — На вашем месте не трудно ошибиться.

— Тогда зачем?… — вернулся хмурый взгляд.

Она покачала головой.

— Извини, но это мое дело, не твое.

Он потер затылок одной рукой.

— Я не знаю, что на меня нашло, — пробормотал он. — Обычно я не такой невоспитанный. Но вы мне кого-то напоминаете. Вы похожи на одного человека, кого я знал когда-то, давным-давно…

Его голос затих. Елена сделала свои собственные выводы.

— Которого вы знали до того, как отправились на войну, — негромко закончила за него Елена.

— Боже милостивый. Я же в гражданском. Как вы узнали?

— По вашим глазам, — ответила Елена. — Это всегда видно.

— Да, но вам-то откуда может быть известно? Хотя это не мое дело.

Возможно, то, что она хотела посидеть просто поговорить с ним, было лишь показателем ее собственного одиночества. Но это чувство выбивало ее из колеи.

Незнакомец перевел разговор на другую тему, явно не желая бередить старые раны.

— Так вы хостесс, не так ли? Как здесь работает система? — спросил он, взглянув на столики, большинство из которых были заняты разными парами.

Елена улыбнулась.

— Ты выбираешь хостес и столик. Я развлекаю тебя разговором, уговариваю купить напитки, возможно, еду. Я делаю заказы за тебя.

— Используя код, который дает вам часть взимаемой возмутительной суммы?

Ее улыбка превратилась в оскал.

— В точку.

Он удивил ее смешком.

— Хорошо. Веди, моя прекрасная леди. — Он указал на широкий выбор свободных столиков.

Она отошла от стойки и направилась к уединенному месту, подальше от других занятых столиков, не для того, чтобы поощрять физический контакт, который часто приводил к большим чаевым, а также более высоким счетам за напитки, но чтобы найти изолированное пространство, где они действительно могли поговорить, не портя атмосферу для других, более вовлеченных посетителей и хостес. По пути она чувствовала спиной взгляд незнакомца. Ей не нужно было оглядываться, чтобы убедиться, что он наблюдает за покачиванием ее бедер. Любое движение, которое она делала в этих нелепых туфлях на шпильках, которые она надевала специально для этой работы, заставляло платье колыхаться вокруг ее тела. У ее отца, вероятно, случился бы сердечный приступ, если бы он когда-нибудь обнаружил их спрятанными в глубине ее шкафа.

Добравшись до выбранного ею столика, Елена с усмешкой повернулась к незнакомцу, но прочла в его глазах лишь усилившееся удивление. Он жестом пригласил ее в кабинку, затем сел на стул напротив стола, а не рядом с ней. Одно только это отличало его от девяноста девяти процентов посетителей этого притона в порту. Он мельком взглянул на вывешенное меню.

— Если я буду заказывать сам, выйдет дешевле?

— О, да.

— Существенно?

Она усмехнулась.

— Астрономически.

— Насколько сильно вы нуждаетесь в деньгах?

Она моргнула. Затем мягко сказала:

— Не очень.

Незнакомец вопросительно приподнял бровь, но промолчал и сам застучал по клавишам компьютерного терминала, делая заказ с видом знатока. Наверное он ветеран боевых действий, который направляется куда-то, и в его пенсионном конверте не так уж много денег. Когда заказ был готов, в окошке заказа загорелся маленький огонек. Елена грациозно скользнула к бару, принесла поднос, пододвинула ему напитки и снова села. Он подвинул ей через стол один из бокалов — легкое вино, а не какой-то из более крепких напитков с более сильным действием.

— Спасибо, — улыбнулась девушка, сделав маленький глоток.

Потягивавший пиво незнакомец пожал плечами и спросил:

— Как тебя зовут?

— Елена.

— Какое красивое имя. А дальше?

Она колебалась. Как правило, работницы этого бара, по соображениям безопасности, не сообщали клиентам свои фамилии. К тому же незнакомец сам еще не представился. Почему же ей так хочется выложить ему всю правду?

— Хрустинова, — негромко сказала девушка. — Елена Хрустинова.

Незнакомец выпрямился и еще больше посерьезнел.

— Я знал в тех местах командира Боло с таким именем.

— О, черт! — выругалась она, пиная себя прямо в метафорический зад. — Да ты же с Джефферсона, не так ли?

— Так и есть, милая. И разозлился до чертиков, потому что не могу попасть домой. В посольстве, — сказал он с неприятными нотками в голосе, — неприемный день, за исключением каждого пятого четверга месяца, приходящегося на четное число.

— Они — кучка вонючек, — согласилась Елена.

— Вонючки? Ха! — Он фыркнул, разрываясь между гневом и весельем.

Она окинула его проницательным взглядом.

— Сколько времени им потребовалось, чтобы понять, что ты ветеран боевых действий? Держу пари, прочитав твою анкету, они отправили твое заявление прямо в унитаз, не так ли? Вооруженные и опасные ветераны — это последнее, что нужно ДЖАБ’е на Джефферсоне.

— Твоей ДЖАБ’е не нравятся солдаты? — Напряженность в его голосе наводила на мысль о том, что, у него должно быть был зажигательный разговор с автоответчиком посольства, который был намеренно запрограммирован на то, чтобы отправлять любых нежелательных спрашивающих в забвение, пока они просто не сдадутся и не перестанут звонить. Впрочем, из его вопроса еще кое-что вытекало.

— Ты давно не был дома, не так ли? — Она пристально посмотрела на него.

— Целую вечность, — ответил он. Боевые тени в его глазах снова вспыхнули адской жизнью.

— Сама вижу, — негромко проговорила Елена. — Сейчас там всем заправляет партия под названием ДЖАБ’а — Джефферсонская Ассоциация Благоденствия. И мой отец ненавидит ее так же сильно, как и я.

— Значит, твой отец Саймон Хрустинов?

— Да, — просто ответила Елена.

— Что ты здесь делаешь? Я полагаю, учишься в колледже на Вишну?

— А что здесь еще делать? — с деланной непринужденностью ответила вопросом на вопрос Елена. Ей пока не хотелось раскрывать перед совершенно незнакомым человеком истинные мотивы, заставившие ее пойти на работу в этот сомнительный бар рядом с космопортом.

Незнакомец внезапно наклонился вперед и взял девушку пальцами под подбородок. Елена чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда он повернул ее лицо к тусклой лампочке, расположенной над столом.

— Да, — негромко проговорил он, словно разговаривая с самим собой. — Совершенно верно…

— Что “совершенно верно”? — отпрянув, возмущенно спросила девушка.

— Она твоя мать, — прошептал он, как будто не слышал ни слова. — Ее нос, ее щеки, даже глаза ее…

— При чем здесь моя мать?! — На этот раз злобные нотки в ее голосе прорвались наружу. Он долго смотрел на нее в замешательстве. Затем откинулся на спинку стула.

— Твою мать зовут Кафари Камара, не так ли? Точнее, Кафари Хрустинова. Она моя двоюродная сестра.

— Двоюродная сестра?! — Елена разинула рот. — Кто ты?

— Эстебан Сотерис. Я завербовался в тот день, когда умер президент Лендан. — ответил мужчина, не сводя глаз с Елены. — С тех пор я ее не видел. Как она? — Он замолчал, увидев выражение ее лица. — О Боже, — прошептал он сдавленным шепотом. — Что случилось?

Хлынули горячие слезы, застигнув ее врасплох. Елена не оплакивала свою мать четыре года. Убедила себя, что слез больше не осталось.

— Они застрелили ее.

— Как “застрелили”?! — прошептал ошеломленный Эстебан. — Кто?! Грабители?!

— Нет. — Слово упало между ними, как удар топора. — Сотрудник полиции госбезопасности. В космопорту. Сразу после того, как она тайком вывезла меня.

Эстебан засверкал глазами, а у него на скулах заходили желваки.

— Где твой отец? — резко спросил он.

— Здесь. То есть дома.

— Здесь? На Вишну? Да что вообще происходит на Джефферсоне?

Елена рассказала своему дяде все, что могла. Страшная правда с трудом укладывалась в сознании ошеломленного Эстебана. Он снова и снова перебивал, требуя разъяснений, пытаясь извлечь достоверную информацию из каждого нюанса ее голоса, языка тела, ее описаний. Она никогда не встречала никого, кто бы так внимательно слушал или извлекал столько информации из не очень связного разговора. Когда она закончила свой самый первый в жизни VSR — потому что именно таково было это чувство, подвергаться перекрестному допросу со стороны этого солдата с холодным взглядом, — он долго сидел, молча сверля жестким взглядом усталых глаз свою опустошенную пивную кружку.

Наконец он поднял на девушку глаза и спросил:

— Сколько космонитов проходит через это место, принося новости из Джефферсона?

— Несколько. Пять, нет, шесть кораблей все еще совершают рейсы. Капитанам не нравится летать на Джефферсон. ДЖАБ’е, — с горечью сказала она, — нечего экспортировать, кроме лжи и беженцев. На ложь ДЖАБ’а не скупится, а вот количество людей, выбирающихся оттуда, невелико. Кроме того, ДЖАБ’а почти полностью разрушила джефферсонскую экономику, и у правительства нашей планеты вообще нету денег на импорт большей части чего бы то ни было. Обычные люди не могут позволить себе ничего внеземного производства. Даже джабовская элита начала сокращать потребление импортных предметов роскоши.

Она залпом опорожнила стакан, совершив акт осквернения марочного вина, но шок от алкоголя, попавшего в горло, придал ей уверенности.

— Мы и сами знаем не все, что происходит дома, но то, что мы знаем, пугает нас до смерти. Мы — я имею в виду других студентов Грейнджеров — начали работать в портовых барах, пытаясь получить информацию. Мы даже обсуждали, как вернуться домой и попытаться хоть что-нибудь сделать для Джефферсона. — Она вырвала салфетку из держателя. — Но нас мало, и какие у нас есть шансы против Боло?

Он хмуро смотрел на нее, пытаясь придумать ответ, когда запищал ее наручный коммуникатор. Елена вздрогнула.

— Я ждала этого сигнала, — дрожащим голосом сказала она. — В доке стоит грузовое судно с Джефферсона. Мы собрались, чтобы встретить его. Я имею в виду, встретиться с экипажем. Они разгружаются уже пару часов. Как только они закончат, они отправятся по барам и ресторанам и будут всю ночь гулять. У нас есть наблюдатель на терминале, который сообщит нам, когда команда сойдет на планету. Этот сигнал был предупреждением о том, что они собираются.

— Сколько вас здесь сегодня?

— Двадцать три. Мы распределились по ближайшим портовым барам и игорным заведениям, и наиболее вероятным ресторанам. Команды грузовых судов обычно не заходят далеко в первую ночь на планете. А по данным начальника порта, на этом грузовом судне большая команда.

— По данным начальника космопорта? Только не говорите мне, что вы, юнцы, взламываете защищенные базы данных?

— Мы не дети, — отрезала Елена.

Он снова протянул руку и нежно провел кончиком пальца по ее щеке.

— О да, маленькая кузина, ты, несомненно, выросла. Девушка с такими глазами, как у тебя, не станет якшаться с сопляками… А ДЖАБ’а за все заплатит. Поверь мне! Они заплатят… И я не единственный ветеран боевых действий с Джефферсона, который пытается вернуться домой. Нас целая группа, и мы проделали долгий путь на военных транспортах и грузовых кораблях через весь Сектор, пытаясь добраться сюда.

Елене и в голову не приходило, что Эстебан не один.

— Сколько же вас?

— Тридцать четыре, на моем грузовом судне. И никто из нас, — добавил он с рычанием, — не смог убедить посольство Джефферсона выдать нам хотя бы туристические визы.

— Ты вооружен? — тихо спросила она.

Он мгновение изучал ее.

— Да, — сказал он наконец. — Не в моих правилах забирать с собой чужую собственность, имей в виду. Но путешествовать вооруженным стало у нас чем-то вроде привычки.

— В каких войсках ты служил?

— В пехоте, — мрачно проговорил Эстебан.

— Наверное, это было страшно… — сказала Елена, неожиданно вспомнив батарею орудий Боло.

— Не то слово, — ответил Эстебан, и на его лице проступили морщины. Его пальцы крепче сжали пустую пивную кружку. — У нас на корабле много ребят, — добавил он отрывистым голосом. — Пехота, десантники, воздушная кавалерия, военно-космический флот. Через пару дней прибывает еще один корабль, на нем нас будет больше. На корабле, на котором я прибыл, не хватило мест для всех. Когда придет второе грузовое судно, там будет еще шестьдесят.

— Итого около сотни опытных бойцов, — размышляла Елена, развлекаясь краткими фантазиями о том, как ударная группа сносит роскошные ворота дворца Витторио Санторини и превращает его в красную пасту на лужайке перед домом. — Когда они прибудут?

Он улыбнулся.

— Нам улыбнулась удача, когда мы начали поиски другого грузового судна. “Звезда Мали” вышла из гиперсветового режима за пару часов до того, как моя группа поднялась на борт “Мальковича”. “Звезда Мали” была указана в расписании начальника порта как следующий корабль, который должен был совершить рейс на Вишну. К счастью, на борту этого корабля служит мой брат, Стефан. Поэтому я позвонил ему, еще когда они пересекали систему, и спросил, скольких из нас они могут взять с собой. Его капитан согласилась взять их всех. Они должны быть здесь через пару дней.

— “Звезда”! — ошеломленно захлопала глазами Елена. — Боже милостивый. Капитан Айдити тайно вывезла меня с Джефферсона на борту “Звезды”.

У Эстебана от удивления полезли на лоб брови.

— Правда? Значит, ты знаешь Стефана?

Она кивнула. Затем опустила взгляд на капли, все еще висевшие на стенках ее пустого бокала.

— Да, но я мало что помню о той поездке, мне было очень плохо.

— Могу себе представить. Хорошо, — задумчиво произнес он, поигрывая пустой пивной кружкой, — расскажи мне о вашей группе. Сколько у вас человек?

— Всего семьдесят. Мы все студенты. Я говорю только о тех, кто твердо решил отправиться на Джефферсон и сражаться. Вообще-то на Вишну гораздо больше студентов Грейнджеров, но многие слишком напуганы, чтобы вернуться.

— Думаю, — сказал ее кузен, встретившись с ней взглядом, — мне давно пора снова встретиться с твоим отцом.

Когда она прикусила губу, он добавил:

— Я полагаю, у тебя где-то здесь припрятана, э-э, гражданская одежда?

Она ухмыльнулась.

— Сзади, за кухней, в раздевалке.

— Когда заканчивается твоя смена?

— Через пару часов. У меня сегодня вечером еще занятия. Я была предусмотрительна, — добавила она с кривой улыбкой, — и не записывалась на ранние утренние занятия.

— Мудрая тактика, — одобрительно кивнул он.

— А еще я зачислена в П.Н.О.К., — начала было Елена, но тут снова сработал коммуникатор, передавший кодом сигнал тревоги. Вместе с ним на улице завыли полицейские сирены.

— О, черт, — злобно выругалась она. — Что-то пошло не так…

Ежи ворвался в бар, зовя ее.

— Елена! Проблемы у ворот!

— Иду! Мне нужно забрать одежду…

— Нет времени! — Он шагал через бар, полный удивленных посетителей. — Просто сбрось эти проклятые туфли и беги.

Эстебан Сотерис поднялся с угрожающим видом. Ежи принял его за недовольного клиента и уже был готов вступить с ним в пререкания

— Он двоюродный брат моей матери, — поспешно сказала Елена, — только что прибыл в порт. Он ветеран пехоты.

Она наконец сбросила обувь, швырнула ее на стол и опрометью бросилась вон из бара.

— Извини, Джек, — крикнула она менеджеру, проходя мимо.

— Я урежу твою зарплату, черт возьми!

— Поступай как знаешь!

Она выскочила за дверь и на улицу. Порталы и погрузочные площадки сверкали огнями, украшенные драгоценными камнями башни вздымались к небу в темноте, высоко над крышами портовых складов, пассажирских терминалов, торговых рядов и сомнительных заведений, которые предоставляли уставшим от космоса экипажам все — от потери сознания от выпивки до горизонтального отдыха в объятиях продажных женщин. Сами космические корабли никогда не входили в атмосферу, вместо этого оставаясь на парковочной орбите, пристыкованными к одной из пяти орбитальных космических станций Вишну. Но грузовые шаттлы сами по себе были огромными кораблями с двигателями большой тяги, способными поднять сам шаттл и несколько тонн груза из порта на орбиту.

Мостовая под босыми ногами Елены была холодной. Ее двоюродный брат проворчал:

— Надень туфли обратно. Здесь ты изрежешь ноги в клочья.

Он держал в руках ее туфли, которые больше не могли похвастаться острыми каблуками. Он срезал их — или, может быть, просто сломал закаленными в боях руками. Она сунула ноги обратно в них и похромала в них дальше. Изуродованные каблуки цокали по бетонной дорожке. По крайней мере, ее платье было достаточно коротким, чтобы не стеснять шага. Они побежали к терминалу. Их обгоняли с воем сирен полицейские автомобили. Над самыми крышами домов, едва не задевая за провода, мчались аэромобили скорой помощи.

Елена бежала ноздря в ноздрю с Ежи, а Эстебан замыкал арьергард. Они как раз добрались до терминала, когда беспорядки выплеснулись на улицу. Это была драка. Большая. Присмотревшись, Елена разглядела в толпе знакомые лица. Она узнала нескольких джабовских юнцов и поняла, что происходит. Учившиеся на Вишну дети высокопоставленных членов ДЖАБ’ы взяли за правило “ставить на место” грейнджеров. Особое рвение при этом проявляли те, которые пробыли на Вишну совсем недолго. Она слышала разговоры в кампусе, что они собираются встречать прибывающие с Джефферсона корабли, чтобы “бить морду прилетающих на них зайцами свиноводам”. Они хотели показать грейнджерам, что те все еще граждане четвертого сорта и должны проявлять почтение к ДЖАБ’е даже на этой планете, если их беспокоит участь оставшихся на Джефферсоне родственников.

Судя по всему, на только что прилетевшем с Джефферсона корабле действительно были “зайцы”. Причем не один и не два, а целые сотни. Их появление ошеломило Елену до самых подошв ее изуродованных ботинок. Люди, высыпавшие на улицу, были такими худыми, их мускулы такими истощенными, что казалось, будто они наблюдают за армией сражающихся скелетов. Ошеломленная Елена, замешкавшись, замерла на месте и тут же оказалась в центре свалки.

Под вой полицейских сирен на Елену бросилась девушка с полными ненависти безумными глазами. Девушка корчилась и извивалась так, словно в нее вселились бесы, и старалась выцарапать Елене глаза скрюченными пальцами. Впрочем, Елена использовала один прием, и впечатала ее в ближайшую стену. Потом Елена увернулась от кулаков толстого парня с желто-зеленым джабовским значком на груди. Годы праздности и обжорства сделали его медлительным и неэффективным. В следующий момент он отлетел под колеса машин, отчаянно тормозивших, чтобы не врезаться в растекавшуюся по всей улице толпу.

Через пару минут перепуганные студенты джабовцы поняли, что явно не рассчитали свои силы, и бросились наутек, спасая свою шкуру от беженцев, которые явно жаждали их крови. Мужчины и женщины преследовали их, как обезумевшие от крови гончие. Толпа увлекла за собой и высокого истощенного мужчину, на лице которого вместо глаз зияли обожженные впадины. Он наткнулся на Елену, ухватился за ее плечи и тут же вцепился ей в горло.

— Я Грейнджер! — заорала Елена.

Он изрыгал проклятия, пытаясь сдавить ее горло.

— Ты, черт возьми, слишком толстая, чтобы быть Грейнджером, маленькая лживая сучка!

— Я студентка! Я тут просто учусь!

Она не хотела причинять ему боль. Ужасные, запавшие раны на его лице, покрытые струпьями и еще не зажившие, были немым свидетельством того испытания, которое он уже перенес. В этот момент вмешался Эстебан, оторвавший от горла девушки руки слепого, который через мгновение уже лежал на асфальте.

— Убирайся отсюда! — рявкнул он девушке. — Шевелись, черт возьми!

Она попыталась. Только для того, чтобы обнаружить, что путь перекрыт портовой полицией Вишну. Они не выглядели удивленными. О, черт… Черт возьми, теперь папа все узнает! По правде говоря, Елена боялась отца гораздо больше полиции.

Вид моего потрепанного боевого корпуса и изодранных гусениц делает нанотатуировку Фила серой от шока.

— Святой зассанец Иосефат[37]…

— Мне необходим ремонт. У нас нет необходимых запасных частей.

— Ни хрена себе, — бормочет Фил, вытирая лицо обеими руками. Они дрожат. Я не чувствую запаха алкоголя, а привычки Фила не включают химические вещества для отдыха. Поэтому я объясняю дрожание его рук стрессом, поскольку он сталкивается с ремонтными работами, которые выходят далеко за рамки его возможностей. — Вот черт… С чего же начать?.

— Я передам подробный перечень повреждений и деталей, необходимых для их устранения.

— Давай… — бормочет он. — Я собираюсь взять вилочный погрузчик, чтобы возить звенья гусениц. Не знаю, хватит ли тех, что мы получили на прошлой неделе. — Он с несчастным видом смотрит на мою изодранную центральную гусеницу и голые ведущие колеса по левому борту. — Чем же они тебя так?

— Шестью мобильными 10-сантиметровыми “Хеллборами”.

— Шестью?? Откуда у них такая огневая мощь? Я не видел в новостях сообщений о кражах. — Выражение его лица становится хмурым. — Хотя ДЖАБ’а не рассказывает нам и половины того, что происходит большую часть времени, так что это не удивительно.

— Со времен инцидента у Барренского утеса не было ни одной кражи.

— Тогда где они их взяли?

— Очевидно, что восстание нашло внеземной источник снабжения.

— Это нехорошо.

— Да, это так.

Фил не дает дальнейших комментариев. Он запускает мощный автопогрузчик, без которого ему даже не приподнять звенья моих гусениц, и приступает к трудоемким операциям по их замене. Грохот подъемника и лязг вставляемых на место звеньев эхом отдаются в непрочном ремонтном ангаре с его тонкими металлическими стенами и еще более тонкой крышей. Шипение и стон пневматических домкратов и сборочных узлов побуждают Фила надеть средства защиты органов слуха. Даже при наличии нужных инструментов ставить на место и соединять отдельные звенья очень трудно, это изнурительная работа, требующая большого количества пота, осторожных нажатий на рычаги управления и специального отбойного молотка для крепления рычагов, который торговый консорциум “Таяри” изготовил в соответствии с предоставленными мной спецификациями.

Ремонтные работы требуют, чтобы я двигался вперед и назад небольшими шагами, чтобы обеспечить доступ ко всей окружности моих гусениц. Фил молчит на протяжении всего процесса, что является необычным, поскольку обычно он болтает и материться без умолку, пока выполняет любую обычную работу.

После семи часов и двадцати трех минут, проведенных в тишине, я задаю вопрос.

— Тебя что-то беспокоит, Фил?

Мой техник, занятый отбойным молотком и штифтами линча[38], не отвечает. Я жду паузы в фоновом шуме. Когда он заканчивает работать отбойным молотком по рычагу, который он устанавливает, я пробую еще раз.

— Фил, ты сегодня какой-то странный. Что-то не так?

Он делает паузу, оглядывается вокруг, чтобы найти мой ближайший модуль визуального сенсора, и, похоже, взвешивает риски, связанные с высказыванием того, что у него на уме. Наконец, он решает ответить.

— Да, что-то не так.

Поскольку он не продолжает, я задаю наводящий вопрос.

— Что именно?

— Да вот сын Марии… — мнется он.

— Который именно? Тот, который подсел на герыч, тот, которого в целях перевоспитания обучают плести корзины, или тот, которому нужны для школы очки?

— Откуда ты все это знаешь? — Фил хмуро смотрит на мою сенсорную капсулу.

— Ты мой техник. Твоя семья является важным фактором твоей эффективности как техника, которому поручено поддерживать меня в надлежащем рабочем состоянии. Следовательно, кризис в твоей семье влияет на мою миссию в целом. Я слежу за событиями в их жизни в качестве обычной меры предосторожности.

— Вот как… — Немного подумав, Фил решил не обижаться. — В этом есть смысл. Да, дело в старшем сыне Марии — Джулио. Он подсел на наркоту, его уволили и все такое, но он неплохой парень. Понимаешь? Во всяком случае, у него доброе сердце, и он очень переживал, когда его вытурили. Он даже сам пошел в наркодиспансер на нашей улице и попросил врачей о помощи. Знаешь, он старается изо всех сил, а еще помогает по дому, присматривает за малышами, чтобы Мария могла время от времени отдыхать.

— Это не похоже на повод для беспокойства.

— Повод действительно не в этом, — сокрушенно покачав головой, объясняет Фил. — Проблема в том, что он исчез. Прошлой ночью. Он пошел за нашим пайком в распределительный центр, и так и не вернулся домой. Мария не спала всю ночь, она просто места себе не находит. Видишь ли, произошел еще один голодный бунт, и мы не можем выяснить, был ли он в нем уличен, не пойдешь же спрашивать у пэгэбэшников — это последние люди, лучше не попадаться им на глаза, по любой причине, — а обычные копы не говорят, кого арестовали, а кого нет. Если он не вернется домой, Мария просто сойдет с ума.

Я быстро просматриваю базы данных правоохранительных органов и материалы уголовного суда, включая основные файлы ПГБ. Они не знают, что я могу их читать. Продовольственный бунт, который произошел в Распределительном центре номер Пятнадцать, вспыхнул, когда я был вовлечен в бой. Беспорядки привели к двадцати трем смертям, ста семнадцати тяжело раненным гражданским лицам, которые в настоящее время находятся в отделении интенсивной терапии, и четырем тысячам тремстам двенадцати арестам, произведенным подразделениями ПГБ.

Племянника Фила нет в списке погибших и раненых. Он числится среди арестованных. Я объясняю Филу суть дела.

— Джулио был полицейской облавой как бунтовщик. Он был арестован, доставлен в следственный изолятор в Имоне, признан виновным в мятеже и заговоре с целью попытки уничтожения жизненно важных продуктов питания и приговорен к пожизненным исправительно-трудовым работам в Катале. Он был отправлен с тюремным конвоем сегодня в ноль три часа ноль ноль минут и будет отбывать свое заключение на каторжных работах в шахтах района “Чертовы рудники”.

Фил окаменел. Он даже не дышит двадцать три и девять десятых секунды. Его нано-татуировка приобретает сероватый оттенок, как и его кожа.

— Но… но… — запинаясь, пробормотал он. — Но это неправильно! Это несправедливо! Джулио не террорист Грейнджер. Он же ребенок… В прошлом месяце ему исполнилось пятнадцать. О Боже, это убьет Марию, это просто уничтожит ее! Как, черт возьми, я смогу сказать ей что-то настолько ужасное?

Фил конвульсивно сжимает и разжимает кулаки, его дыхание прерывается. Я не знаю ответов на его вопросы.

— Мне надо идти! — внезапно говорит он. Он кладет отбойный молоток и слезает с моей левой гусеницы.

— Фил, куда ты направляешься?

Он не отвечает. Это нехороший знак.

— Фил, мне все еще требуется серьезный ремонт.

Он на мгновение замирает в дверях моего импровизированного ангара, маленькая и сердитая фигурка на фоне яркого дневного света, льющегося с улицы, где на улицах правят отряды ПГБ. Он смотрит прямо в ближайший к нему визуальный сенсор.

— Ну вот и хорошо, — загадочно бормочет он, разворачивается на каблуках и уходит.

Я не знаю, что и думать об этом, кроме разочарования из-за того, что срочно необходимый ремонт только что был отложен, по меньшей мере, до конца сегодняшнего дня. Мне становится не по себе, когда Фил садится в свою машину и с ревом уезжает куда-то по улицам новых трущоб, поглотивших руины базы “Ниневия”. Я не знаю, куда он направляется. И подозреваю, что всем участвующим лицам будет неприятно, когда он туда доберется. Я сижу в одиночестве, почти как беспомощный младенец, ожидая, когда кто-нибудь меня починит. Я жду весь день. Наступает ночь, а мой механик все еще не вернулся. Медленно тянутся часы, но по-прежнему нет никаких признаков возвращения Фила. Я начинаю беспокоиться.

Если Фил не вернется, чтобы закончить хотя бы самый срочный ремонт, мне придется обратиться к Сару Гремиану, чтобы попытаться ускорить ситуацию. Это не самый привлекательный выбор. Однако я должен восстановить подвижность, а я не могу сделать это без специалиста. Я все еще жду, а рассвет уже окрасил облака на небе багровым пятном, предвещающим плохую погоду. Спутниковые снимки подтверждают это. Сегодня на Мэдисон и пойму реки Адеро должен обрушиться сильный шторм, но сейчас непогода волнует меня меньше всего. Я стою в ангаре и думаю то о ремонте, то о новых ударах повстанцев.

Если схема нападений сохранится, то сегодня в Мэдисоне прогремят новые взрывы, а бунтовщики воспользуются плохой погодой, чтобы вывезти людей и боеприпасы. Офицеры ПГБ наглядно продемонстрировали свою готовность уклоняться от большей части своих обязанностей по поддержанию порядка в плохую погоду. Командир повстанцев слишком проницателен, чтобы упускать такие возможности, не воспользовавшись ими в полной мере.

Я начинаю поиск своего механика. Его наручный коммуникатор запрограммирован реагировать на мой сигнал, перекрывая любые другие передачи, которые он может в это время осуществлять, но он не отвечает. Это приводит в замешательство. Я предполагаю, что Фил, возможно, напился в стельку и не в состоянии ответить. Я намереваюсь запустить трассировку, чтобы точно определить текущее местоположение его наручного коммуникатора, когда тяжелый грузовой автомобиль с десятиметровым полуприцепом подъезжает к обочине перед моим импровизированным ангаром и передвижным трейлером, который стал резиденцией Фила. Грузовик тормозит, останавливаясь так, что я могу заглянуть в кабину, но обзор полуприцепа в значительной степени ограничен трейлером моего механика. Водитель фуры выключает двигатель, вместо того чтобы заехать на стоянку технического обслуживания. Несомненно, он не желает подъезжать еще ближе к моему ангару, чтобы я не открыл огонь

Я прекращаю поиски Фила и полностью сосредотачиваюсь на этом грузовике и его пассажирах. Две женщины и четверо мужчин выходят из кабины и пешком приближаются к моему ангару. Всем шестерым чуть за двадцать, судя по их гладким лицам, неоновым волосам, стильной одежде, нано-татуировкам и украшениям для губ. Женщины носят дорогие нано-туфли с огненным свечением на высоких каблуках, популярные сейчас среди жительниц Джефферсона. Эти туфли так же непрактичны, как и их облегающие платья, предназначенные для чего угодно, кроме светских раутов. В лучах раннего утреннего солнца туфли переливаются ярким опаловым блеском.

Ни они, ни сопровождавшие их мужчины не одеты как солдаты или полицейские. Они не похожи на торговцев, и их украшения указывают на то, что они принадлежат к низкому социальному классу. Мне остается только гадать, кто они такие и зачем они подогнали к моему ангару огромный фургон. Незнакомцы уже совсем рядом с моими дверями, и им виден мой потрепанный боевой корпус. Выражение их лиц колеблется между страхом и изумлением. Поскольку я не знаю, кто они, и я должен остерегаться нападения повстанцев, я перехожу в полную боевую готовность.

— Не двигаться. Вы вторглись на территорию военного объекта с ограниченным доступом. Немедленно назовите себя, или я открою огонь.

— Кто это сказал? — спрашивает один из парней, ошарашенно оглядываясь в поисках владельца голоса.

Одна из женщин рявкает:

— Машина, идиот! Ты что, не слушал лекцию, которую они прочитали нам прошлой ночью? Он говорит и даже думает. Лучше, чем умеешь ты, тупоголовый болван.

Парень, которому адресовано это язвительное замечание, решил огрызнуться:

— Следи за своим языком, твердолобая сука! Ну и что, что я — дурак… — Когда его спутники разражаются насмешливым смехом, его нано-татуировка вспыхивает красным. — То есть я не такой дурак, каким кажусь, — бормочет он, исправляя утверждение, которое кажется до боли точным.

Я прерываю их спор.

— Назовите себя немедленно. — Я подчеркиваю требование, направляя на них свои передние противопехотные пушки. Кажется, хоть это привлекло их внимание. Нано-татуировка самоназванного дурачка из красной становится серой.

— Он будет стрелять! — завопил он и опрометью бросился под прикрытие грузовика, не понимая, что с таким же успехом можно прятаться от моего оружия за картонной ширмой.

— О, заткнись и тащи свою татуированную задницу обратно. — Женщина, отдающая все комментарии и команды, очевидно, является назначенным руководителем этой группы. Она оборачивается и смотрит на меня. — Мы твоя новая команда технического обслуживания. Мы пришли, чтобы тебя чинить. Ты что, не рад? Ты должен быть счастлив, потому что ты выглядишь как кусок дерьма, который нужно починить. Я даже отсюда это вижу.

— Вы не являетесь уполномоченным специалистом.

— О, может еще на помощь позовёшь? — Огрызается женщина, глядя на меня снизу вверх и уперев руки в бедра. — Дай угадаю, Сар Гремиан не предупредил тебя, что нас назначили, да?

Очевидно, Сар Гремиан имеет склонность посылать обслуживающий персонал в мой ангар, предварительно не уведомив меня.

— Я не получал никаких сообщений ни от Сара Гремиана, ни от президента Санторини. Не двигайтесь. Я запрошу администрацию президента.

Она и остальные ждут, пока я отправлю запрос на VSR Сару Гремиану.

— Подразделение SOL-0045, запрашивает VSR. Шесть гражданских лиц без разрешения попытались проникнуть в мой ангар технического обслуживания. Пожалуйста, подтвердите их утверждение о том, что они были приставлены ко мне в качестве ремонтных техников.

— Это твои новые механики. Доволен? — отвечает Сар Гремиан, не снисходя до появления на экране.

— Где Фил Фабрицио?

— Его нет. Мы направили к тебе целую команду с приказом привести тебя в порядок как можно быстрее.

Это несколько успокаивает.

— Понятно.

Я заканчиваю передачу и выхожу из режима боевой готовности.

— Назначенный президентом пресс-секретарь Сар Гремиан уполномочил вас произвести ремонт. Моя самая срочная потребность — замена гусениц.

— Ни хрена себе, — отвечает говорливая девушка, уставившись на мои голые ведущие колеса и разорванную центральную колею. — Ладно, народ, давайте посмотрим, посмотрим, чем тут можно поживиться!

Я нахожу эту формулировку странной. Команда ходит по моему ремонтному цеху, рассредоточившись и заглядывая в каждый контейнер, кладовку и стеллаж, которые Фил заполнил украденными где-то инструментами, запасными частями и высокотехнологичным оборудованием. Никто из них не потрудился назвать себя по имени, поэтому я фиксирую идентификационные сигналы их наручных коммуникаторов и запускаю фоновое зондирование, несмотря на утверждения Сара Гремиана о том, что им разрешено находиться здесь.

Все шестеро — недавние выпускники того же профессионального технического училища, в котором учился Фил Фабрицио. Их итоговые оценки из ПТУ показывают средний балл на двадцать девять процентов ниже, чем полученный Филом Фабрицио при его выпуске. Самоназваный “дурак” с пылающей нано-татуировкой вообще с огромным трудом получил аттестат. Его лучший результат на пятьдесят девять процентов ниже, чем худший результат Фила в том же ПТУ.

Я не нахожу это обнадеживающим.

Во время исследования члены команды восклицают на грубом местном наречии, выражая искренний восторг по поводу сокровищницы высокотехнологичных инструментов и запасных частей, которые они обнаруживают. Моя шаткая надежда в их способности справиться даже с простейшим ремонтом существенно падает, когда они начинают демонтировать сложные процессорные модули и диагностическое оборудование, которое вообще бесполезно для устранения повреждений гусениц. Я как раз собираюсь указать им на это, когда они начинают подтаскивать к дверям тележки с моим снаряжением.

Ответственная женщина говорит:

— Фрэнк, пойди заведи свой грузовик, ладно? — Скомандовала грозная девушка. — Разверни его и подай задним ходом к дверям. Нет смысла вручную вытаскивать все это барахло на улицу, когда мы можем грузить его прямо отсюда.

Фрэнк ухмыляется и бежит трусцой к грузовику. Их намерения проясняются. Они планируют украсть столько, сколько смогут унести. Я заявляю официальное возражение.

— Вы не уполномочены вывозить государственную собственность с этого объекта.

Командирша отвечает лающим смехом, грубым и скрипучим.

— Собираешься протестовать против назначенных правительством? Как насчет, чтобы просто посидеть тихо и позволить нам делать то, ради чего мы сюда пришли.

Я снова связываюсь с Саром Гремианом.

— Предоставленные вами технические специалисты мне не подходят.

— Эти техники — блестящие выпускники своего профессионального училища. Каждый из них — первоклассный специалист. Я лично просмотрел каждое из их досье.

— Вы беседовали с ними лично?

— Ты думаешь, у меня есть время встречаться с каждым пэтэушником на Джефферсоне? Да и зачем мне это? Их результаты тестов и лояльность безупречны. Они — лучшее, что у нас есть, так что справляйся.

— Это явно ложное утверждение.

— Что? — Ожесточенное, изрытое язвами лицо Сара Гремиана бледнеет от ярости. — Как ты смеешь называть меня лжецом?

— Я просто констатирую факт. Выпускные баллы Фила Фабрицио из той же профессионального технического училища были в среднем на двадцать девять процентов выше, чем совокупные баллы этих шести техников. С тех пор он приобрел большой практический опыт. Большую часть последних четырех лет он провел изучая предметы, далеко выходящие за пределы программы своего училища. Фил Фабрицио явно более способный, чем любой из этих шести человек, которых вы отправили в мой ангар. Следовательно, ваше заявление неточно. Как скоро Фил сможет вернуться для проведения срочного ремонта?

— Никогда! — заорал президентский советник. — Ты что, меня не слушаешь?! Фила Фабрицио нет! И забудь о нем. И мне насрать, нравятся тебе новые механики или нет.

— Это не вопрос моих симпатий или антипатий. Они не способны выполнить даже простейший текущий ремонт. Они даже не продемонстрировали намерений попытаться. Мы столкнулись с серьезной ситуацией, которая должна быть решена немедленно. Я получил достаточно повреждений и выведен из строя до тех пор, пока не будет произведен ремонт…

— Не скармливай мне дерьмо, машина! Ты добрался до своего сарая, не сломавшись. И не думай, что сможешь уклониться от выполнения своей работы. Мы тут готовимся к крупной кампании против сил повстанцев, и ты будешь в ней участвовать. Так что заткнись и позволь твоим новым механикам делать свою работу.

— Вот эту работу вы имели в виду? — Я подключаю Сара Гремиана к системе видеонаблюдения в режиме реального времени и показываю мародерство новой команды механиков. — Они слишком заняты кражей всего, что могут увезти, и не беспокоятся о каком-либо ремонте.

— Вот черт!

Я испытываю прилив удовлетворения от возмущения на лице Сара Гремиана. Я пользуюсь ситуацией, чтобы передать графические изображения своих боевых повреждений, используя свои внешние видеодатчики.

— Возможно, вы не знали об уровне моих повреждений. Я в небоеспособном рабочем состоянии. Я еде передвигаюсь с максимальной скоростью ноль целых пять десятых километра в час. В дополнение к квалифицированному специалисту, — я намеренно подчеркиваю это слово, — вы должны приобрести соответствующие запасные части для устранения наиболее серьезных повреждений, начиная с гусениц и узлов связи и заканчивая поврежденными системами вооружения, абляционной броней и сенсорными матрицами.

— Фабрицио доложил мне, что у тебя полно запчастей.

Я передаю Гремиану чертеж моего корпуса, точно определяя нанесенный мне урон. Изображение переливается злобными красными и янтарными сигнальными огнями. Я также передаю официальный перечень имеющихся в наличии запасных частей, в котором зияет множество пробелов, особенно в разделе высокотехнологичных процессорных блоков и матриц датчиков.

— Имеющихся запчастей не хватит, чтобы починить все мои повреждения. Самая срочная потребность — замена гусениц, а для их ремонта не хватает штифтов линча и втулок. Самая серьезная потребность — это повреждение поворотного кольца моей задней башни с “Хеллбором”. Оно получило катастрофическую трещину, которая делает оружие неработоспособным, поскольку я не могу стрелять из “Хеллбором” без риска потенциального риска оторвать его с корнем от обратного выброса плазмы.

— Есть еще плохие новости? — Спрашивает Сар Гремиан напряженным и язвительным тоном.

— Да. Запчасти, необходимые для устранения упомянутых повреждений, отсутствуют. Филу Фабрицио приходилось где-то их добывать, чтобы поддерживать меня в рабочем состоянии, устраняя повреждения, нанесенные снайперами Грейнджеров и террористами-смертниками. Не могу сказать вам точно, где Фил их брал, но думаю, что там, где они плохо лежали. К сожалению, запчасти, необходимые для устранения большей части указанных повреждений, вообще отсутствуют на Джефферсоне. Более того, Фил Фабрицио — единственный человек на Джефферсоне, который хоть немного знаком с моими системами, включая знания о подручных приспособлениях и деталях, которые могут быть совместимы, а могут и не быть совместимы со мной. Следовательно, любого нового механика, который будет продолжать меня чинить, ждет множество неприятных сюрпризов. Поэтому необходимо срочно найти его и вернуть сюда, чтобы приступить к работе.

— Фила Фабрицио, — ледяным тоном заявляет Сар Гремиан, — нет и не будет. Он останется там где он есть. И у меня нет времени копаться в списках и чертежах. Хочешь, чтобы тебя починили? Пришли мне подробный список запчастей.

Он прерывает связь.

Наверное, из-за боевых повреждений я туго соображаю, поскольку потребовалось так много времени, чтобы до меня дошел смысл слов Сара Гремиана. Фила “нет и не будет”, потому что с ним случилось что-то неприятное. Я просматриваю базы данных правоохранительных органов и нахожу то, что искал, в отчете о задержаниях ПГБ, зарегистрированном примерно через два часа после его внезапного бегства из моего ремонтного ангара. Официальными обвинениями являются ”негативные публичные заявления политического характера“ и "пропаганда насильственного свержения правительства”.

Я предполагаю, что гнев Фила по поводу судьбы его племянника вылился в громкую и публичную жалобу всем, кто был готов ее выслушать. Винтики судебной машины на Джефферсоне крутятся быстро. Фил уже в исправительно-трудовом лагере “Каталь”. По крайней мере, племянник и дядя будут вместе, хотя я подозреваю, что они найдут в этом мало утешения.

А для меня вообще нет никакого выхода. У меня нет запасных гусениц и нет техников, достойных этого названия. У меня нет запасных частей для ремонта поврежденного и разрушенного оружия. Никакой помощи ни с чьей стороны — даже командования Сектора — и моего единственного оставшегося “друга” отправили в лагерь перевоспитания, где диссидентов содержат как животных, на голодном пайке, пока они не умирают от истощения, после чего их утилизируют, обычно в неглубокие рвы и запахивают бульдозерами.

Я чувствую себя ответственным за заключение Фила под стражу, и не только потому, что я раскрыл местонахождение его племянника, но и потому, что своими беседами с ним возбудил в нем неприязнь к ДЖАБ’е и ее руководителям. Несмотря на все его недостатки, мне нравится Фил Фабрицио. Я понимаю, что теперь ничем не могу ему помочь, и от этого чувствую себя особенно одиноким. Я хотел бы…

Нет. Желания — удел людей.

Я отбрасываю эту мысль и сосредотачиваюсь на своих сиюминутных трудностях. Фрэнк разворачивает грузовик и медленно и осторожно пятится к моему открытому ремонтному ангару. Другие техники продолжают перетаскивать награбленное к дверям, готовясь загрузить скудное содержимое моего склада для продажи ближайшему торговцу на черном рынке. Поставив грузовик задним бортом вплотную к дверям, Фрэнк выключает зажигание и соскальзывает на землю.

— Я вернусь через минуту, — бодро говорит он. — Мою шляпу унесло в окно.

Остальные пожимают плечами и заканчивают нагружать последнюю тележку, которая стоит за предыдущей, заблокировавшей дверной проем. Фрэнк проворно направляется к улице, исчезая за углом трейлера Фила. Семь секунд спустя я еще раз замечаю Фрэнка на улице. Он уже далеко за дальним концом трейлера, улепетывает на максимальной скорости. У меня как раз достаточно времени, чтобы почувствовать струйку тревоги в моем центре оценки угроз. Затем вороватые техники открывают задние двери грузового трейлера, и все становится ясно.

Октоцеллюлозная бомба взрывается буквально у меня перед носом. Меня поглощает море огня. Ударная волна, эквивалентная ядерной бомбе, сбивает меня с ног. Меня вышвыривает сквозь заднюю стену, которая просто перестает существовать. Я осознаю, что отключаюсь, осознаю, что устаревшие, уворованные где-то Филом процессоры и восстановленные на коленке соединения, ломаются под воздействием сотрясения, отрывая вместе с собой кусочки моего бодрствующего разума.

Боль от перегруженных датчиков так сильно потрясает мою психотронику, что я отступаю в свой центр выживания. Теряя сознание, я проклинаю собственную глупость.

И Фрэнка, который только что убил меня.

ГЛАВА 24

Я ничего не вижу.

Моя первая реакция на это — не беспокойство, а ошеломленное изумление. Я все еще жив. Я не ожидал, что вообще уцелею. Повстанцы Грейнджеры, которые хитроумно подорвали меня в моем же собственном ангаре, несомненно, тоже не ожидали, что я выживу. Долгие минуты я еще и ничего не слышу. Сенсорные матрицы и процессоры разлетелись по всей бывшей базе “Ниневия”. Я чувствую далекие удары по моему боевому корпусу. Наверное, это падают обломки ангара.

Все датчики визуального спектра вышли из строя. Единственная, оставшаяся неповрежденной технология визуализации, имеющаяся в моем распоряжении — это тепловизионная система. Теперь я воспринимаю только тепловое излучение. Вот и все.

По мере того, как я постепенно прихожу в себя, все больше отходя от шока в центре экстренного выживания, я понимаю, что лежу на боку. Если быть точным, на левом, и так уже сильно пострадавшем от боевых повреждений. Я замечаю ряды искореженных бесконечных повторителей, раздавленных моим собственным весом, приземлившимся на них. Находившиеся рядом с ними гиперскоростные ракеты тоже раздавлены, их содержимое рассыпается по земле.

Несколько минут мои мысли остаются вялыми, пока системы диагностики лихорадочно перепроверяет поврежденные схемы, перегоревшие банки данных, разорванные соединения маршрутизаторов и модули оперативной памяти. Девяносто семь процентов внутренних повреждений затронули мои самые старые узлы, большая часть которых залатывалась на протяжении ста лет опытными техниками, с применением первых попавшихся деталей, которые были доступны или могли быть изготовлены для этой цели. Из этих девяноста семи процентов почти половина повреждений пришлась на соединения и узлы, восстановленные Филом Фабрицио, который был вынужден годами использовать материалы, не отвечающие техническим требованиям.

Неспособный видеть, неспособный двигаться, я сам себе напоминаю безногого жука, перевернутого на спину. Я передаю призыв о помощи.

Сар Гремиан отвечает на этот призыв гневным проклятием.

— Что за чертовщина? Что там был за взрыв? Это ты стрелял из этих проклятых богом “Хеллборов”?

— Нет. — Мне трудно произносить слова, поскольку перегруженная электронная схема замедлила мои возможности обработки информации. — Грейнджеры взорвали бомбу прямо у меня в ангаре. Десятиметровую фуру, напичканную октоцеллюлозой. Я тяжело ранен. Меня опрокинуло на бок. Я не вижу ничего, кроме теплового излучения. Моего временного ангара больше не существует.

Сар Гремиан безостановочно ругается в течение семи целых восьми десятых секунды. Затем говорит:

— Сейчас приедем.

Я жду, кажется что вечность. Десять минут. Семнадцать. Тридцать. Сколько времени требуется, чтобы собрать группу экстренного реагирования? Я, наконец, улавливаю слабые сотрясения почвы, которые предвещают прибытие нескольких моторизованных транспортных средств, крупных, судя по силе и характеру сотрясений. У одного из этих транспортных средств паттерн[39] сотрясения напоминает гусеничную машину, а не что-то на колесах. Я пересматриваю эту оценку — там нескольких гусеничных машин, поскольку вибрация разделяется на три отдельных следа: один движется к моей корме, другой к носу, а третий располагается посередине между ними.

Затем Сар Гремиан выходит со мной на связь с помощью наручного коммуникатора. Судя по звукам трансмиссий и фоновому шуму множества тяжелых двигателей, старший советник президента прибыл лично руководить спасательной операцией.

— О'кей, Боло, у нас тут бригада кранов-тяжеловесов. Мы собираемся опрокинуть тебя обратно, на твои гусеницы.

— Маловероятно, что у вас достаточно прочные тросы и мощные двигатели для этого.

— Заткнись, машина! Ты и так сегодня причинил достаточно неприятностей.

Это несправедливо по своей сути, но Сар Гремиан никогда не был воплощением справедливости и беспристрастности. Я жду, пока бригады инженеров-строителей прикрепляют тросы к моему корпусу. Вибрации от всех трех кранов усиливаются и начинают медленно удаляться от меня. Тросы натягиваются. Их продвижение останавливается, все три машины напряжены, но неподвижными. Судя по звукам, которые я улавливаю, крановщики форсируют двигатели своих машин. Внезапно раздается резкий треск. Трос, прикрепленный к моему носу, лопается, громко рассекая воздух. Я слышу крики и проклятия, странный металлический гул и скрежет разрываемого металла.

Затем Сар Гремиан кричит:

— Опускай! Сейчас же, черт возьми! Снимите натяжение с этих тросов!

Когда два оставшихся троса обрываются, Сар Гремиан бормочет:

— Черт возьми, это было близко.

Я предполагаю, что оборванный кабель сломал что-то на очень небольшом расстоянии от главного советника президента.

— Хорошо, — говорит он мрачным голосом, — как прикажешь тебя поднимать?

— Вам потребуется тяжеловесный транспорт, подобный тем, которые используются Бригадой при боевых спусках с орбиты. Конкордат наверняка не сможет выделить вам такой аппарат, так как все они нужны на фронте, но, возможно, Вишну смогут снабдить вас транспортником, достаточно мощным, чтобы поставить меня обратно на гусеницы.

— О, просто замечательно.

— И я бы посоветовал, — добавляю я, — чтобы ремонт моих гусениц начался уже сейчас, их будет легче заменять, пока я на них не сижу. Я не могу подтвердить это визуально, но маловероятно, что какие-либо запасные части в моем временном ангаре пережили взрыв.

— Это точно! — раздраженно отвечает Гремиан. — А ты выглядишь как сраный кусок дерьма. Тебя вообще можно починить?

— Диагностика ведется. Я получил серьезные повреждения. Восемьдесят два процента этих повреждений можно устранить, если у меня будет должным образом обученный техник и достаточное количество запасных частей. Оставшиеся восемнадцать процентов ущерба потребуют капитального ремонта в мастерских Бригады, на главной ремонтной станции командования Сектора. Ввиду того что ресурсы бригады недоступны, вам необходимо будет самим приобрести запчасти, включая узлы особой конфигурации, для изготовления которых потребуется изготовление индивидуального инструмента и пресс-форм. Вам также понадобятся услуги команды техников с Вишну. По моим оценкам, восстановление минимального уровня функциональности потребует инвестиций, превышающих десять миллиардов…

— Десять миллиардов? — У Сара Гремиана необычное и резкое сопрано. — Мать твою… — Он замолкает, тяжело дыша. — Черт возьми, ты хоть представляешь, что скажет Витторио, когда услышит это? Да мы только и делаем, что тратим на тебя деньги! А ты не можешь подавить одно паршивое восстание, возглавляемое горсткой террористов. Каждый раз, когда тебя отправляют на задание, ты умудряешься позволить какому-нибудь мудаку бросить в тебя бомбу. Ты, кажется, сверхсовременная мыслящая боевая машина, воплощение подвижной смерти, но ты не можешь обнаружить даже обычного террориста в пальто, набитом взрывчаткой! Ты позволил этим ублюдкам загнать грузовик со взрывчаткой в твою парадную дверь, а теперь думаешь, что мы просто так раскошелимся на десять миллиардов…

Мое терпение лопается так же внезапно и жестко, как трос, который цепляли к моей носовой части.

— Я пережил шесть лет постоянного истощения без каких-либо финансовых ассигнований от этого правительства, чтобы исправить какой-либо ущерб. Семьдесят процентов моих сенсорных матриц были собраны из дешевых, украденных деталей, неправильно включенные в мои контуры с помощью заплат, пытающихся совместить несовместимые системы. Назначенный мне техник был неспособен, некомпетентен и неправильно обучен. Филу Фабрицио потребовалось четыре года интенсивного обучения, чтобы достичь уровня компетентности, ожидаемого от техника-стажера первого года службы в бригаде. А теперь его нет и не будет. Команда, которую вы отправили на замену ему, провела последние минуты своей жизни, пытаясь украсть то немногое, что осталось от запасных частей, добытых Филом Фабрицио.

В мое распоряжение не поступало обновленных разведывательных данных с начала восстания, и мне был закрыт доступ к базам данных, имеющим решающее значение для выполнения моей миссии. Мне постоянно приходится действовать без поддержки пехоты или авиации, что привело к серьезному ущербу, нанесенному отрядами смертников и засадами. Несколько раз я чуть не был уничтожен мобильными “Хеллборами”, похищенными из вашего арсенала, который охранялся горсткой плохо обученных, некомпетентных головорезов, маскирующихся под солдат. Мое состояние плачевно. Сейчас я менее работоспособен, чем был после окончания сражений на Этене.

Мой ангар был разрушен бомбой, которую охранявшая меня полиция госбезопасности каким-то образом прозевала. Они облажались, несмотря на то, что весь грузовик представлял собой одну десятиметровую бомбу, которую обнаружили бы, если бы охранники ворот сделали хоть что-то, к примеру открыли двери, чтобы заглянуть внутрь. Либо они не смогли провести простую визуальную проверку из-за врожденной лени, либо их подкупили, чтобы они позволили этой бомбе попасть на базу.

Систематическое, санкционированное правительством разрушение обрабатывающей промышленности Джефферсона сделало эту планету неспособной производить дюрасплав или даже кремневую сталь для изготовления новых деталей. Единственный оставшийся высокотехнологичный компьютерный завод Джефферсона больше не способен производить психотронные схемы, которые являются основой моего интеллекта. Это означает, что на планете нечем заменить психотронные схемы, поврежденные взрывом. Поэтому у меня мало надежды на то, что мое состояние существенно улучшится до тех пор, пока президент Джефферсона, Палата представителей и Сенат не одобрят расходы, необходимые для закупки всего необходимого у зарубежных поставщиков.

Я знаю, что представляет собой ваше правительство, и сомневаюсь в том, что оно пойдет на этот шаг. Так что, если вы не собираетесь меня чинить, либо уходите и оставьте меня страдать в одиночестве, либо просто введите код самоуничтожения, который поджарит мое ядро действий / Команд и избавит меня от страданий. Код вы знаете. Это будет приятнее, чем выслушивать нелепые претензии бездарных бюрократов, неспособных командовать.

Сар Гремиан хранит молчание в течение трех минут двенадцати секунд. Я ожидаю кода самоуничтожения в любой момент. Однако, его ответ меня удивляет.

— На этот раз, — бормочет он, — ты настолько прав, что это воняет, как протухший мусор.

Он устало и горько вздыхает.

— Хорошо, дай мне подробный отчет о повреждениях. Убедитесь, что в нем указано все, что тебе нужно заменить. Я имею в виду все, вплоть до гаек, болтов и шурупов. Витторио обделается, когда я скажу ему, что нам нужно пройтись по магазинам на Вишну. А уж когда Насония увидит размер этого счета, у нее крыша съедет. Знаешь, когда я доберусь до этого ублюдка Ортона, я нарежу его маленькими сантиметровыми кубиками…

Он произносит последнее проклятие и прекращает передачу.

Завершив диагностику, я отправляю ему список запчастей. Затем я снова возвращаюсь в свой центр выживания и жду ремонта.

Саймон просматривал сообщение от Кафари, когда поступил вызов с кодом Бригады, который сигнализировал о сообщении высокого приоритета. Пораженный, Саймон коснулся своего наручного коммуникатора.

— Хрустинов.

Голос Шейлы Брисбен спросил:

— Саймон, ты дома или куда-то ушел?

— Дома. А что?

— Ты не возражаешь против пары посетителей?

Саймон нахмурился, жалея, что не может видеть лицо капитана Брисбен.

— Нет, конечно, нет. Всегда рад тебя видеть, Шейла.

— Спасибо, — сухо сказала она, — Только учти, от того, что я расскажу, у тебя может испортиться настроение.

— Все так плохо?

— Хуже, чем ты думаешь.

— Когда вас ждать?

Перекинувшись с кем-то парой фраз, Шейла ответила:

— Через полчаса.

— Все плохо, да? Тогда лучше уложись в пятнадцать минут, чтобы у меня было поменьше времени на беспокойство.

Смешок Шейлы отразил их общий опыт службы в бригаде. Офицеры всегда требовали, чтобы самые плохие новости им сообщали в первую очередь. Много времени, потраченного на беспокойство — это просто напрасная трата энергии и ресурсов, которые ни на йоту не изменят исход. Лучше уж все узнать сразу и начать думать о том, как выйти из положения.

— Ладно, поднажму. Увидимся минут через двадцать.

— Вас понял.

Еще один смешок приветствовал его автоматический ответ. Саймон улыбнулся, но в горле у него все равно пересохло. Вынужденная отставка — даже после многих лет привыкания к ней — все еще глубоко терзала его. Она лишила его шанса принять дальнейшее участие в эпической борьбе, к которой его усердно готовили. Отставка также лишила Конкордата его опыта, умений и рассудительности, которые были существенными. Он не знал, чего хочет от него Шейла Брисбен, командир Боло, приписанного к Вишну, но надеялся, что она привезет новости, которые хоть как-то разнообразят его монотонное существование.

Он привел в порядок гостиную, затем скинул старую удобную футболку и линялые штаны, надев вместо них рубашку из земного шелка и элегантные брюки. Потом он отправился на кухню и принес оттуда стаканы, блюдо с сыром и фруктами, а также кувшин настоянного на травах холодного чая, с которым его познакомила Елена, с большим отрывом вытеснив его прежний любимый напиток. Когда прозвенел звонок, он открыл дверь и увидел высокую и подтянутую Шейлу Брисбен в малиновой парадной форме, и мужчину средних лет небольшого роста и щуплого телосложения, типичного для крупнейшей этнической группы на Вишну.

— Привет, Саймон, — приветствовала его Шейла с теплой улыбкой. — Рада снова тебя видеть. Это Сахир Татхагата, заместитель министра военной разведки. Сахир, полковник Саймон Хрустинов.

— В отставке, — добавил Саймон, пожимая руку мистеру Татхагате и недоумевая, почему действующим капитан Боло и заместитель министра военной разведки захотели поговорить с ним в столь срочном порядке.

— Приятно наконец познакомиться с вами, полковник, — тихо сказал заместитель министра. Саймон понял, что эти слова были не просто светским приветствием. Он говорил серьезно.

— Заходите, пожалуйста, — Саймон жестом пригласил их войти в квартиру.

— Елена здесь? — Спросила Шейла, присаживаясь в угол дивана Саймона, пока он приносил поднос с кухни.

— Нет, она в кампусе. Ее не будет большую часть вечера.

Шейла Брисбен, которая знала об интересе Елены к боевой подготовке, встретилась взглядом с Саймоном.

— Ты уверен, что ее не будет весь вечер?

— Да.

— Хорошо.

— Что не так?

Она слегка нахмурилась.

— Может быть, ничего. А может быть, очень многое. Мы здесь как раз за тем, чтобы во всем разобраться, — добавила она, искоса взглянув на заместителя министра.

Саймон устроился в своем любимом кресле и приготовился слушать.

— Выкладывай.

Сахир Татхагата заговорил первым.

— Мне дали понять, что вы поддерживаете связь с кем-то на Джефферсоне? На довольно регулярной основе.

— Да, — осторожно признал он. — У меня там родственники.

— Родственники вашей покойной жены?

— Совершенно верно.

Саймон бросил короткий взгляд на Шейлу, пытаясь понять, не подозревает ли она чего-нибудь. Она ответила на этот короткий, проницательный взгляд холодным, сдержанным взглядом, как поступил бы любой достойный офицер бригады. Оставаться невозмутимым, замечая при этом все, происходящее вокруг было частью подготовки офицера.

— Мы убеждены, — сказал заместитель министра столь же осторожным, нейтральным тоном, — что президент Санторини наложил строгие цензурные ограничения на всю информацию, исходящую с Джефферсона и поступающую на него.

Заместитель министра замолчал, ожидая реакции Саймона, который взвесил все шансы, риски и позволил короткой горькой улыбке скользнуть по своему лицу.

— Это мягко сказано.

— Значит, вы в курсе политической ситуации?

— О, да.

Сахир Татхагата долго молча рассматривал его, словно пытаясь принять какое-то решение. Саймон сидел с равнодушным видом, спокойно ожидая, пока заместитель министра военной разведки разберется в своих впечатлениях о Саймоне и сопоставит их с тем, что он знал, — и с тем, чего он не знал. Наконец Татхагата принял решение и заговорил:

— Витторио Санторини связался с моим правительством с просьбой предоставить команду инженеров и техников, работающих в военной промышленности. Ему нужна команда, способная отремонтировать Боло. И им нужны запасные части. Буквально целый корабль с запасными частями для Боло Марк XX. Боеприпасы в его списке тоже есть. Это большой список, и они готовы заплатить большие деньги. Они хотят, чтобы технические специалисты и все остальное было отправлено специальным курьером, а не рейсовым грузовым судном, которое ходит по маршруту Вишну-Мали-Джефферсон. Они готовы заплатить и за это.

— Бог ты мой Сладкий Иисус, — прошептал Саймон, что они там делают?

Не успел он сказать это, как с замиранием сердца понял, что знает страшный ответ на собственный вопрос— и ответ ему уже не нравился.

Сахир Татхагата одарил его ледяной улыбкой.

— Как раз это мы и хотим от вас услышать.

Саймон выдержал взгляд заместителя министра.

— Мы с вами прекрасно понимаем, что у “Одинокого Сына” не должно быть никаких повреждений. Особенно таких, которые потребовали бы вмешательства целой бригады специалистов, — с натянутой улыбкой сказал Саймон, пытаясь понять, к чему клонит Татхагата и почему. Саймон не был гражданином Вишну. Елена тоже. Если Татхагата решил расследовать закупки оружия, которыми вот уже несколько лет занимается Саймон, то они с Еленой вполне могли оказаться на следующем грузовом судне “Бродяга”, направляющемся из системы Нгара.

Или в тюрьме.

С другой стороны, если лидеры Вишну хотя бы наполовину так обеспокоены намерениями своего соседа, как был бы Саймон на их месте, они могли бы просто воспользоваться его тайной сетью.

— Может, вы сначала сами расскажете мне, что уже знаете? — предложил Саймон, прощупывая намерения Татхагаты и Шейлы Брисбен.

Шейла была действительным офицером бригады, обладавшим широкими полномочиями для расследования неправомерных действий. Саймон был в отставке, но если Бригада не разделяла его взглядов на то, что делало правительство Джефферсона, он мог оказаться в очень щекотливом положении уже сегодня. Под пристальным взглядом Саймона Шейла не опустила глаз, и ему показалось, что она старается его подбодрить. Его инстинкт, отточенный годами командования на поле боя, подсказывал ему, что ни Шейла, ни заместитель министра не намерены предпринимать против него никаких враждебных действий. Во всяком случае, не в данный момент.

Татхагата сказал:

— Мы знаем не много, но то, что нам известно, нас сильно тревожит. По предложению капитана Брисбен мы изучили все крупные закупки, сделанные правительством Джефферсона на Вишну и Мали за последние двадцать или около того лет. До войны и сразу после нее импорт Джефферсона делился на две основные группы. Высокотехнологичное оборудование для гражданского использования и закупка продукции наших военных заводов для обновления и пополнения арсенала планетарной обороны. Дэнги ударили по Джефферсону гораздо сильнее, чем по Мали или Вишну, во многом благодаря вашему своевременному предупреждению.

Саймон склонил голову в ответ на скрытый комплимент.

— Однако, как только партия Виттори Санторини пришла к власти, картина изменилась.

— Это меня не удивляет, — пробормотал Саймон. — Я пытался проследить за оборотом джабовских денег за пределами Джефферсона, но у меня почти ничего не вышло. Санторини умны. Он не знает, что такое честь, но очень умен и опасен. Ну и что же он стал закупать?

— Высокотехнологичное оборудование для слежки. Сложную военную технику. Биотехнологическое оружие…

— Что?! — Саймон подскочил в кресле.

Рот Татхагаты сжался в тонкую линию.

— Военные агенты, полковник Хрустинов. Биологические военные агенты. И несколько тысяч баррелей ключевых компонентов, необходимых для их собственного приготовления.

Саймон подумал о борьбе, происходящей на Джефферсоне, и у него похолодели пальцы на ногах.

— Дорогой Боже…

Шейла Брисбен, глаза которой сверкали от сдерживаемого гнева, сказала:

— Ты еще и половины не выслушал, Саймон.

— Говорите, — сказал он мрачным голосом.

Картина была холодно-ужасающей. Чем больше Санторини укреплял свою власть, тем больше внеземных технологий он импортировал, чтобы удержать эту власть. К тому времени, когда Татхагата закончил свое повествование, Саймон был готов сесть на следующий межзвездный транспорт, направлявшийся на Джефферсон, и своими руками передушить всех руководителей ДЖАБ’ы.

— Итак, — подытожил заместитель министра, — вот что мы знаем о закупках правительства Джефферсона. А что они завезли контрабандой пока остается только предполагать. Но это еще не все, что мы выяснили, полковник. Мы также отслеживали новости, поступающие с Джефферсона, чтобы посмотреть, как изменилась жизнь там, и, откровенно говоря, события на этой планете принимают угрожающий оборот.

— Могу себе представить…

Татхагата склонил голову.

— Разумеется. У Вишну и Мали есть ряд проблем. Учитывая, как развивается война между дэнгами и мельконианцами, наш парламент не хочет напряжения в экономических или политических отношениях с Джефферсоном. Ведь мы же совсем одни на этих задворках космоса, полковник. Нельзя ссориться с соседями, если в любой момент может понадобиться их помощь, просто чтобы выжить.

— С другой стороны мы, — он указал на себя, а следовательно, и на всех в системе Нгара, — не можем поддерживать правительство, которое обладает всеми признаками агрессивного и деспотичного режима. Уже много лет на Джефферсоне нарушаются права человека. Число беженцев резко сократилось, но те, кто добирается до нас, находятся в гораздо худшем состоянии, по всем параметрам. Трения между беженцами — Грейнджерами, с одной стороны, и чиновниками ДЖАБ’ы с их детьми — с другой, принимают угрожающий размах. Если сообщения, поступающие с Джефферсона, предназначены для сокрытия крупной пропагандисткой программы, направленной на нарушение прав человека, что является явным нарушением международных договоров, регулирующих поведение союзных миров Конкордата, мы должны знать. И чем скорее, тем лучше. Мы не можем позволить себе такого соседа.

— Из того, что я видел, — пробормотал Саймон, — единственный способ заставить ДЖАБ’у соблюдать положения договора — вообще любого договора — это приставить к их голове очень большой пистолет и пригрозить нажать на спусковой крючок.

Глаза Татхагаты сверкнули.

— Ваша оценка совпадает с нашей. — Он наклонился вперед, упершись локтями в колени в позе искреннего признания. — Я буду откровенен с вами, полковник. Нам нужен наблюдатель на Джефферсоне. Кто-то, кто может рассказать нам, что там происходит на самом деле, предоставить нам основные разведданные. Вы ведь знаете, что ДЖАБ’а объявила вне закона частную собственность на устройства SWIFT? И теперь единственные сообщения, исходящие с Джефферсона, контролируются правительством.

— О, да. Они конфисковали передатчики сразу после того, как конфисковали все оружие, находящееся в частной собственности. — Саймон пока не стал говорить о том, что иногда получает короткие зашифрованные послания от повстанцев, которым удалось завладеть передатчиком SWIFT во время нападения на офис полиции госбезопасности. Однако они не осмеливались пользоваться им слишком часто и непрерывно перевозили его из одного места в другое на разных автомобилях, двадцать пять часов в сутки.

— Ну и что же вы намерены предпринять?

— Мы хотим послать туда кого-нибудь. Кого-нибудь, кто знает, на что обращать внимание, знает культуру, обычаи местного населения, политическую ситуацию и обстоятельства прихода ДЖАБ’ы к власти. Нам нужен кто-то, кто сможет определить, превысила ли ДЖАБ’а свои законные полномочия и имеет ли Конкордат юридическое право вмешаться, чтобы отстранить эту партию от власти. И если они делают то, чего мы опасаемся, если они используют свой Боло, чтобы делать то, что мы думаем, нам нужен кто-то, кто знает Боло. В частности, — уточнил Татхагата свою мысль, — Марк XX.

— Если все, что вам нужно — это информация о том, что задумала ДЖАБ’а, то почему такой интерес к возможностям Марк XX?

— Наш парламент склонен удовлетворить просьбу Санторини, продать ему запчасти и послать к нему техников. Не ради наживы, вы понимаете, а потому, что это прекрасная возможность послать своих людей на интересующую нас планету. Ложка дегтя в бочке меда достаточно проста. Марк XX настолько стар, что нашим инженерам потребуется технический консультант, кто-то, кто знает системы Марк XX. Их возможности и слабые места. Как адаптировать детали, которые изначально не входили в его спецификации, и как внедрять современные узлы в старый технологический интерфейс Марк XX.

— Понятно, — сказал Саймон, которому все действительно стало ясно.

Заговорила Шейла Брисбен.

— Дело не только в этом, Саймон. Если ДЖАБ’а использует твой Боло, чтобы защищать свой авторитарный режим, Бригада будет вынуждена принять меры. Однако сейчас они не могут выделить офицера, который проделал бы весь путь сюда, чтобы разобраться с одной потенциально изменнической звездной системой и ее Боло. Я не могу с этим смириться, потому что я тоже не могу покинуть свое место службы, а Бригада никогда не разрешит мне покинуть систему, даже для расследования столь серьезных обвинений. И это оставляет бригаде только один четкий выбор.

Саймон понял, к чему она клонит, и у него бешено заколотилось сердце.

— Ты знаешь его командные коды, — мягко добавила она. — Включая последовательность на самоуничтожение.

Саймон на мгновение закрыл глаза. После всего, через что они с Одиноким прошли вместе… Одно дело — снабжать Кафари данными о наиболее уязвимых местах Сынка, пытаясь вывести его из строя на срок, достаточный для того, чтобы восстание тем временем свергло ДЖАБ’у. Совсем другое — столкнуться с перспективой убить Сынка, передав всего одну кодовую фразу. Саймон мог сделать это в любой момент, хотя ему грозила бы тюрьма до конца его дней. И уничтожение Сынка оставит Джефферсон совершенно беззащитным в случае вооруженного столкновения с дэнгами или мельконианцами. Саймон в душе все еще был офицером Бригады. У него не было полномочий уничтожать Боло при исполнении его служебных обязанностей. Неважно, как отчаянно ему ни хотелось защитить жену и ее родственников.

— Кроме тебя, нам не к кому обратиться, — с серьезным видом проговорила Шейла. — Если необходимо, я свяжусь с Сектором и получу официальное разрешение использовать эти коды.

— А ведь они могли бы, — сказал он резко, — даже дать разрешение. Господи…

Он набрал побольше воздуха в грудь и встретился взглядом с Татхагатой.

— Опаснее нынешнего правительства Джефферсона, — решительно заявил он, — могут быть только яваки или мельконы. ДЖАБ’а уже пыталась меня убить, но теперь это только нам на руку.

Глаза Татхагаты расширились.

— Это серьезное обвинение, полковник. И как именно это даст нам преимущество?

Саймон не ответил. Он прошествовал в свою спальню и вышел оттуда, держа двумя руками фотографию в аккуратной рамке.

— Это моя свадебная фотография.

Заместитель министра несколько раз перевел взгляд с фотографии на Саймона и обратно.

— Да, теперь я понимаю, очень ясно. — Он очень осторожно положил фотографию на стол. — Ваша жена была очень красивой женщиной… Но не застит ли вам глаза ярость, когда вы окажетесь на Джефферсоне?

Саймон долго смотрел ему в глаза, прежде чем принять решение.

— Позвольте мне показать вам кое-что еще, мистер Татхагата. Кое-что, чего не знает даже моя дочь.

Заместитель министра слегка нахмурился, взглянув на Шейлу, которая покачала головой, потому что она тоже не знала. Саймон вернулся в свою спальню и ввел коды безопасности в свой компьютер, переключив вывод на большой обзорный экран в гостиной.

Зазвучало первое сообщение Кафари, потом — второе и все остальные. Саймон наблюдал за Татхагатой прищуренными глазами. Справившись с удивлением, заместитель министра подался вперед в кресле. Он жадно ловил каждое слово Кафари и внимательно изучал выражение ее лица. Когда закончилась последняя запись, Саймон закрыл сообщения и снова заблокировал их с помощью защитного кода, который даже Елене не хватило ума взломать, несмотря на ее способности к психотронному программированию.

Сахир Татхагата, вероятно, мог бы взломать компьютер Саймона, будь у него время и стимул, и Боло Шейлы тоже быстро справился бы с этим, но Саймон был совершенно уверен, что ни заместитель министра военной разведки, ни капитан Брисбен не знали о существовании этих записей до сегодняшнего дня. Саймон все-таки был офицером Бригады и сразу раскусил бы их, начни они притворяться.

Татхагата откинулся назад, надолго прикрыв глаза.

— Полагаю, это ваша жена была получателем довольно значительных партий оружия, которые наши заводы продавали вашему агенту в течение последних нескольких лет?

Саймон кивнул.

— Ну и чем же она платит за это оружие?

— Платит не она, а Витторио Санторини, — с кривой усмешкой сказал Саймон.

— Что-что?!

— ДЖАБ’а укрывает активы за пределами планеты в течение вот уже пары десятилетий, используя торговый консорциум “Таяри” для перевода крупных сумм денег на торговые рынки Вишну и Мали. В частности, они вложили значительные средства в малийский консорциум “Имари”. Витторио и Насония Санторини — дети руководителя торгового консорциума “Таяри”. Они очень ясно предвидели, что прибыль “Имари” и цены на акции взлетят, а постоянный приток денег от финансовой экспансии Конкордата будет подпитывать рост. Они инвестировали в “Имари” и другие инопланетные рынки задолго до того, как ДЖАБ’а выиграла свои первые важные выборы.

— Это когда Жофр Зелок победил Джона Эндрюса на президентских выборах?

Саймон кивнул.

— На эти деньги они финансировали создание своих репрессивных органов, в то же время их политические программы банкротили экономику Джефферсона, разрушали одну отрасль промышленности за другой, оставляя без работы миллионы людей, ставя их в положение полной зависимости от правительственных подачек, и опустошили сельское хозяйство до такой степени, что нормирование продовольствия стало серьезным вопросом. Скажу вам для примера, сейчас среднестатистическому гражданину, получающему государственный продовольственный паек, положена одна тысяча калорий в день.

— Боже мой!..

— О, сейчас станет ещё интереснее. Политическим заключенным в джабовских так называемых трудовых лагерях выдают не более пятисот калорий. Моей жене, — его голос на мгновение дрогнул. — Моей жене удалось спасти некоторых из них. Обстоятельства вынудили ее вести кампанию на истощение, пытаясь уничтожить как можно больше датчиков Одинокого и его систем стрелкового оружия, чем ДЖАБ’а может починить с помощью имеющихся под рукой запасных частей. Партизаны подбираются достаточно близко, чтобы бросать в него октоцеллюлозные бомбы в упор. На эти самоубийственные задания идут добровольцами главным образом бывшие узники джабовских лагерей. И они чертовски хорошо знают, что их атаки это миссия смертника. Но они все равно идут.

У Сахира Татхагаты заиграли желваки на скулах.

— Мы не знали, что дела на Джефферсоне так плохи.

— Полагаю, у вас есть там свои люди.

— Конечно, — поморщился Татагата. — Один из них прибудет сегодня вечером со свежим отчетом. К сожалению, строгие проверки на космической станции и в космопорту помешали нашим людям пронести передатчики SWIFT. Те, кто пытался, были арестованы. Боюсь, большинству агентов, которым удалось проскользнуть без передатчиков SWIFT, не удалось многого узнать. В эти дни экипажам грузовых судов запрещено посещать космопорт, а туризм, даже с Мали, практически прекратился. Получение туристической визы практически невозможно для большинства иностранцев. Кроме того, Джефферсон закрыл свои лучшие курорты, чтобы сохранить природу в девственном состоянии. — Язвительный тон Саймона подсказал Саймону, что именно Сахир Татхагата думал о “зеленой” стороне джабовского руководства. — Честно говоря, мне непонятно, как вам удалось контрабандой ввезти тяжелое оружие и оборудование, когда приходится обходить такую охрану.

— Мы позаимствовали эту технику у ДЖАБ’ы. Они годами вывозили с Джефферсона контрабандой дорогостоящие грузы. В первую очередь, отборное мясо, предназначенное для продажи малийским горнякам, и они ввозят контрабандой столько же предметов роскоши обратно, чтобы удовлетворить свои высокие потребности товарами, которые Джефферсон больше не может производить сам. Они используют специальные электронные метки на контейнерах, которые предупреждают инспекторов ДЖАБ’ы, чтобы они не открывали и не прощупывали конкретные грузовые контейнеры. Мы позаимствовали у них несколько таких. Мы также заполучили часть прибыли ДЖАБ’ы, взломав компьютеры финансовых учреждений Джефферсона. Мы просто перенаправляем часть их доходов, полученных нечестным путем, в наш фонд закупок оружия.

— Понятно, — негромко проговорил заместитель министра. — Вы понимаете, что только что признались в нескольких очень серьезных преступлениях?

Саймон не опустил глаз.

— Если вы хотите, чтобы я отправился на Джефферсон, вам нужно знать, что уже сделано, не так ли?

Татхагата откинулся на подушки дивана.

— Полковник, я думаю, мы с вами очень хорошо понимаем друг друга. Когда вы сможете отправиться?

— Как только улажу дела дочери. Ей уже девятнадцать, и она совершенно самостоятельна. Но я должен буду позаботиться о ее финансах, убедиться, что у нее достаточно денег на колледж. Она поступила в университет Коппертауна, и счета за следующий семестр должен быть оплачен через пару недель.

— А что вы ей скажете? — Спросил Татхагата.

— Откровенно говоря, пока не знаю.

— Она могла бы остаться со мной, Саймон, — предложила Шейла.

— Это очень великодушно с твоей стороны. Я дам вам знать. А пока я предлагаю наметить план, насколько это возможно, чтобы все были тщательно проинформированы о том, чего мы пытаемся достичь.

Татхагата кивнул.

— Справедливо. — Запищал наручный коммуникатор заместителя министра. — Простите меня, — извинился он, проверяя сообщение.

Что бы там ни было, его лицо побледнело. Он коснулся кнопок управления.

— Понял. Уже еду. — Затем он взглянул на Саймона. — Неприятности в порту. Было бы полезно, если бы вы и капитан Брисбен сопровождали меня.

Саймон кивнул.

— Хорошо. Я только возьму пальто.

Они отправились в путь в мрачном и тревожном молчании.

Полицейский участок в районе Коппертауна не блистал чистотой. Обезьянник был набит задержанными во время драки.

Елена ни с кем из них не разговаривала. Ее фамилию слишком хорошо знали на Джефферсоне, чтобы рисковать, сообщая всем, кто она такая. Поведение загнанных в клетку людей было непредсказуемо. Но пока они думали, что она просто уличная бродяжка, случайно пойманная в сети, которые полиция порта Вишну накинула на участников беспорядков.

Полицейские уже ее допросили, и теперь она просто ждала, что будет дальше, и гадала, что, черт возьми, она может сказать отцу, чтобы объяснить, почему не вернулась домой сегодня вечером. Она пробыла в камере почти час, когда дверь в конце коридора с лязгом открылась. Один из охранников вел каких-то посетителей мимо ряда камер предварительного заключения. У Елены резко перехватило дыхание.

— Папа…

Саймон остановился перед решеткой и взглянул дочери в глаза. Елена, прикусив губу, сдерживала слезы.

— Это она, — сказал он охраннику.

— Тогда все в порядке. Выходи, девочка. Остальные — лицом к стене!

Дверь с грохотом распахнулась и Елена протиснулась наружу. Ее отец развернулся на каблуках, предоставив ей выбор следовать за ним или оставаться. Ее сердце болезненно сжалось. Затем она вздернула подбородок и последовала за ним. Любое наказание было лучше, чем сидеть в клетке с людьми, которые хладнокровно умертвили бы ее, узнав ее имя.

Когда они добрались до административной части тюрьмы, ее отец и охранник вошли в кабинет, где сидело еще несколько человек. Когда Елена их разглядела, у нее захватило дух. Ее двоюродный брат Эстебан Сотерис разговаривал с Шейлой Брисбен, командиром местного Боло. Кроме того, в кабинете было несколько людей в деловых костюмах. За письменным столом, заваленным бумагами, восседал полицейский. В кресле рядом с этим столом сидела девочка-подросток, которая повернулась, чтобы посмотреть, как они входят в комнату.

Елена резко остановилась. Ей пришлось подавить тошноту. Неудивительно, что беженцы с того грузового судна вцепились в горло юным джабовцам. Отец Елены тоже остановился, так резко, что показалось, будто он врезался в зеркальную стену. Внезапная ярость вспыхнула в его глазах. Елена поняла, что он тоже не видел эту девушку раньше.

— Мне сказали, — сказал он очень мягко, — что у вас сообщение для меня, мисс бен Рубен.

Она кивнула.

— Вот, — Она протянула ему толстый мешочек. В ее голосе слышался жуткий скрежет, похожий на скрежет ногтей по грифельной доске. — Коммодор Ортон приказал мне передать это лично вам, сэр, и никому другому.

Шейла Брисбен, глаза которой тоже сверкали от гнева, взглянула на отца Елены, ожидая разрешения, затем заглянула через его плечо, когда он открыл запечатанный мешочек и начал перебирать его содержимое. Ее отец тихонько присвистнул.

— Мистер Татхагата, — он взглянул на одного из одетых бюрократов, — полагаю, вам это будет небезынтересно. Добрый коммодор раздобыл доказательства, которые вам нужны, чтобы сделать ваше маленькое предложение официальным.

Мистер Татхагата взял документы и просмотрел их. Затем тихо сказал:

— О да. Это действительно то, что нам было нужно. Мистер Гришанда, — он взглянул на другого бюрократа в костюме, — мои поздравления с чрезвычайно хорошо выполненной миссией.

Затем он с серьезным видом повернулся к девушке с изуродованным лицом.

— Мисс бен Рубен, вы не представляете, насколько вам благодарно правительство Вишну. Ваши показания, добавленные к этим документам, являются достаточным доказательством, чтобы мы вступились за вас. Мы понятия не имели, — добавил он дрожащим от возмущения голосом, — что на Джефферсоне планомерно ведется геноцид.

У Елены резко перехватило дыхание. Геноцид?

— Вы сможете остановить это? — Спросила мисс бен Рубен.

Мистер Татхагата взглянул на отца Елены, прежде чем ответить.

— Да, мы попытаемся, — сказал он и внезапно повернулся к самой Елене. — Мисс Хрустинова, сколько конкретно студентов входит в вашу повстанческую организацию?

Тревога пробежала по нервам Елены.

— Откуда вы знаете?! — пискнула застигнутая врасплох девушка.

Он почти улыбнулся.

— Я из Министерства обороны, мисс Хрустинова. Вражда между студентами Грейнджерами и теми, кто лоялен ДЖАБ’е, обострилась до такой степени, что уже нельзя рисковать и игнорировать ситуацию. Сегодняшние беспорядки были неожиданными только потому, что они не произошли намного раньше. Мы знали о вашей группе и ее деятельности довольно давно. Ваше дело достойное, хотя ваши методы, — добавил он с еще одной слабой улыбкой, разглядывая ее скандальный наряд, — несколько неортодоксальны.

Елена покраснела:

— При занятиях шпионской деятельностью, угощая космонавтов выпивкой и убеждая их рассказывать о том, что они видели, приходится носить правильный камуфляж. Это, — она указала на облегающее платье, обернутое вокруг ее изгибов, — просто униформа, своего рода маскировочный халат.

Она разговаривала с мистером Татхагатой, но наблюдала за своим отцом.

— К тому же чертовски эффективный. — ответил за Татхагату Саймон. — Но тебе понадобится другой, если ты планируешь вернуться.

— Вернуться? — Ее сердце забилось так сильно, что стало больно.

— Именно так. Мы с твоим кузеном уже поговорили. — Его взгляд метнулся к Эстебану Сотерису. — Мы будем снаряжать ветеранов боевых действий, которые полетят в качестве части ударной группы. Твоя студенческая группа, о которой я не знал, ты, хитрый маленький пожиратель огня, тоже сыграет свою роль, если захочешь. Заместитель министра Татхагата любезно согласился провести следующие пару дней, лично наблюдая за нашей подготовкой.

— Мы высадимся на Джефферсон?! И Вишну нам поможет?! — Елена не верила своим ушам и переводила взгляд с Татхагаты на Шейлу Брисбен. — Бригада тоже примет участие в высадке?

— Не напрямую, — сказала капитан Брисбен. — И не официально. Во всяком случае, пока. Все может измениться, в зависимости от того, как будут развиваться события.

— А как же мы высадимся? — спросила, глядя на отца, Елена. — Боло разнесет нас на куски еще до того, как мы сможем высадить ударную группу.

— Да, он сделал бы именно это, — согласился ее отец, — если бы мы высаживали вражескую ударную группу. Но у нас на уме кое-что немного другое. Сынок был поврежден. Так уж получилось, что довольно серьезно.

— Силами сопротивления? — Резко спросила Елена. — Коммодором Ортоном?

Ее отец внезапно опустил глаза.

— Да, — негромко сказал он. — Коммодором Ортоном… — Он прерывисто вздохнул. — А, черт, — внезапно выругался он, — это нелегко сказать. Коммодор Ортон — это твоя мать.

Елена подпрыгнула на месте. У нее потемнело в глазах и подкосились ноги.

— Мамой? — прошептала она, цепляясь за спинку ближайшего кресла. — Значит, она не умерла?!.

— Да.

Ее эмоции выходили из-под контроля: горе, радость и разрывающая душу тоска по потерянному времени и ужасному грузу вины, который она несла столько лет. Боль от лжи ее отца нанесла ей глубокие раны в сердце, отчего стало трудно дышать.

— Елена, — начал он, — пожалуйста, постарайся понять…

Она вложила в удар весь свой вес.

— Ты жалкий сукин сын!

Он пошатнулся. Затем промокнул кровь из носа. И ничего не сказал.

Сверкая глазами, Елена стояла посреди кабинета. Ее трясло. От удара у нее болела вся рука. Сейчас она ненавидела отца за его ложь, из-за которой она так мучилась многие годы, и гораздо больше ненавидела себя за то, что сделала ложь необходимой. Она наконец подняла затуманенные глаза, чувствуя себя побитой и нелюбимой жабой, заставила себя встретиться с ним взглядом. То, что она увидела, заставило ее вздрогнуть. Его глаза снова были полны заревом пожаров на Этене. Это из-за нее он о них опять вспомнил! От этой мысли Елене стало еще хуже.

— Прости меня, папочка, — прошептала она. Затем разразилась беспомощными, душераздирающими рыданиями. Его руки обняли ее, и она обмякла у него на плече. Когда стихла самая сильная буря, она сглотнула и восстановила контроль над своим голосом, хотя он и дрожал неуверенно.

— Папа?

— Да? — В его голосе не было злости.

— Как скоро мы сможем полететь?

Он приподнял ее лицо, заглянул в глаза. Тени отступили, снова сделав его взгляд теплым и человечным.

— Моя девочка! — Улыбнулся он. — Само собой, как можно скорее. Но мы должны дождаться, пока люди мистера Татхагаты позаботятся о техниках, запасных частях и боеприпасах, которые Санторини заказал в Shiva Weapons Labs. Если правительство Вишну сможет ускорить выполнение заказа, на это понадобится неделя.

— Хорошо. А как же моя учеба?

— Мы замолвим слово перед ректором университета за всех студентов, кто хочет поехать, — сказал Татхагата. — Мы позаботимся о том, чтобы профессора разрешили оформить академический отпуск, и вы будете уверены, что ректором разрешит прервать обучение без потери академической успеваемости или статуса поступающего. При необходимости мое министерство оплатит стоимость обучения в этом семестре за выполнение этой миссии. Я хорошо осведомлен о финансовом положении большинства студентов — Грейнджеров. Вашим волонтерам понадобится любая финансовая помощь, если большинство из вас надеется закончить обучение.

— С чего вдруг такая щедрость? — с непритворным удивлением спросила Елена.

— Я рассматриваю ситуацию в долгосрочной перспективе и вижу ее как часть плана обороны Вишну и Мали. Джабовский режим должен быть свергнут, но вашим борцам за свободу придется сделать гораздо больше, чем просто выиграть эту битву, мисс Хрустинова. Вам придется восстанавливать экономику вашей родной планеты, вашу систему образования, вообще все, что ДЖАБ’а осквернила или разрушила. Джефферсон, Вишну и Мали нуждаются друг в друге в финансовом и военном плане. Если Джефферсон скатится к варварству, это нанесет нам ущерб, которого мы предпочли бы избежать.

— Я понимаю. Да. — Она откашлялась. — Спасибо, сэр. Это очень много значит для нас. Я скажу всем начинать собирать вещи. — Когда она взглянула в глаза своего отца, то увидела не только одобрение, но и зарождающуюся гордость, эмоцию, которая вспыхнула, как солнечный блик на ртути. Елена впервые почувствовала, что, возможно, заслужила право сказать: я дочь Саймона Хрустинова. И Кафари Хрустиновой.

К тому времени, когда она и ее семья закончат свою работу, Витторио Санторини пожалеет, что они вообще родился.

ГЛАВА 25

После очередного шторма хлещет дождь, стекая с моего потрепанного боевого корпуса реками и водопадами, которые я чувствую, но не могу видеть. Температура воды и моего боевого корпуса настолько близки друг к другу, что разница в температуре очень мала, и тепловым датчикам очень трудно ее разглядеть. Целую неделю почти безостановочно лил дождь. Я лежу в грязи, кит из кремневой стали, выброшенный на негостеприимный берег. Большую часть своего времени я провожу в полусознательном состоянии, более осознанном, чем при отступлении в свой центр выживания, но менее бодром, чем в режиме боевой готовности.

Моя система сигнализации настроена на то, чтобы привести меня в чувство, если какое-либо неавторизованное транспортное средство или пешеход приблизится к моей запретной зоне. Она простирается на триста метров во всех направлениях, включая вниз. Коммодор Ортон более чем способен приказать саперам проникнуть в канализацию рядом с огромными многоквартирными домами субсидируемого жилья — дрянными бетонными коробками высотой в двадцать этажей и длиной в тысячу метров, куда получатели пайков и пособий набиты, как кролики в гигантский муравейник. Эти здания теперь окружают мой бывший ангар. Инженерам не составило бы труда проложить туннель под выжженной землей моего бывшего ангара. Взрыв еще одной октоцеллюлозной бомбы в упор, несомненно, положил бы конец моей боевой карьере. Не из-за катастрофической пробоины в корпусе, а из-за простой целесообразности ремонта большого количества критически важных систем, который обанкротившееся правительство Джефферсона не сможет себе позволить.

Поэтому я держу свои электронные уши настороже — в буквальном смысле.

Охранники из полиции государственной безопасности, расположенные плотным оборонительным кольцом вокруг меня, усердно выполняют свой долг в любую погоду. Долг заключается в том, чтобы охранять меня от любого дальнейшего возможного нападения. Почему они считают это необходимым, я не понимаю, поскольку у меня все еще действуют противопехотные пушки на носу, корме и по правому борту. При необходимости я способен уничтожить любое транспортное средство, которое попытается приблизиться ко мне. Если, конечно, я смогу вовремя распознать в нем угрозу и начать действовать.

Если подумать, то охрана не лишняя.

Их усердие понятно, поскольку коммодор Ортон, вполне естественно, в полной мере воспользовался моими критическими повреждениями. Командир повстанцев начал крупную наступательную кампанию, координируя серию хирургических ударов, острых, как рапира, в каждом крупном городе Джефферсона. На штабы обнаглевшей от собственной безнаказанности и вконец обленившейся полиции государственной безопасности посыпался град гиперскоростных ракет и октоцеллюлозных гранат.

Удары повстанцев превратили в руины восемь крупных полицейских участков, уничтожили пятьдесят три автомобиля и убили триста двенадцать офицеров гарнизона. Пешие патрули и наземные машины подвергаются обстрелу снайперов два-три раза в день. Воздушным судам лишь незначительно легче, поскольку повстанцы в изобилии снабжены средствами, позволяющими сковырнуть их с неба. В результате атак мобильных “Хеллборов” были разрушены бункеры для хранения оружия, что лишило федеральную и местную полицию оружия и боеприпасов.

Средства массовой информации выкрикивают призывы к нанесению ответных ударов, не утруждая себя уточнением, куда именно должны быть нанесены удары, поскольку опорные пункты повстанцев так и не определены. Палата представителей и Сенат ежедневно спорят, поскольку члены Ассамблеи расходятся во мнениях относительно наилучшего способа положить конец террору повстанцев. Большинство предлагаемых ими решений абсолютно неэффективны, а некоторые прямо-таки катастрофичны. Меры, получающие наибольшую поддержку — и, которые, следовательно, с наибольшей вероятностью станут законами в будущем, — настолько драконовские, что первый законодатель человечества, сам Хаммурапи, возмутился бы такому варварству.

Тем временем ничего не предпринимается, а партизанская война ширится и набирает силу.

В ответ испуганные собственным бессилием сотрудники полиции госбезопасности срывают злость на беззащитном гражданском населении. Поток осужденных грейнджеров, сочувствующих, диссидентов, протестующих и разгневанных, разочарованных получателей пособий вырос из устойчивой реки в наводнение, которое к концу недели забило все тюрьмы и парализовало работу судов. Скорость, с которой Джефферсон прокладывает себе путь к общепланетарному кризису, удивляет даже меня.

И ничего не могу с этим поделать.

По просьбе инженеров из Shiva, Inc., ведущей оружейной лаборатории Вишну, я отправил подробную диагностику через SWIFT, перечислив системные сбои и необходимые детали, подлежащие ремонту или замене. Корабль уже в пути, и мне остается совсем немного ждать их прибытия…

Мощный взрыв сотрясает Мэдисон. Вспышка создает тепловой стробоскоп, который на мгновение отключает все еще работающие ИК-датчики. Ударная волна обрушивается на мой боевой корпус с достаточной силой, чтобы пробить установленные на корме сенсорные панели. Эпицентр взрыва находится менее чем в трех километрах от моей позиции, в анклаве, где кинозвезды Джефферсона и члены высшего эшелона ДЖАБ’ы построили особняки за хорошо охраняемыми воротами и электрифицированными заборами по периметру.

Жуткая, леденящая душу тишина следует за взрывом. На мгновение кажется, что почти весь город погрузился в тишину, прислушиваясь к отголоскам этого взрыва. Дождь, безжалостно льющий со свинцовых небес, по крайней мере, поможет пожарной службе бороться с огнем того, что только что было уничтожено. Это нападение резко отличается от предыдущих ударов повстанцев в том смысле, что оно, по-видимому, было нацелено на целый район, а не было хирургически точной акцией против конкретного человека. Я пытаюсь обдумать последствия этого, когда широкополосная трансляция забивает все другие передачи.

— Джабовские свиньи, будьте осторожны! — кричит сердитый, ликующий голос. — Ну что, получили?! Ублюдки! Вы думали, грейнджеры крутые? Ха! Ортон — чертова киска в перчатках. На наших руках никогда не было перчаток, и не щадим никого! Мы — ополчение “Крысиная гвардия”, и мы ваш худший гребаный кошмар!

Незаконная трансляция заканчивается.

У Витторио Санторини появился новый враг.

Несмотря на сильный дождь, в центре взрыва полыхают пожары. Я слышу завывание сирен пожарных и “скорой помощи”. По моим скромным подсчетам, бомба, которая взорвалась, была крупнее той, которую команда Ортона взорвала у меня перед лицом. Я внезапно задаюсь вопросом, действительно ли коммодор Ортон был организатором нападения на меня? Фрэнк не выглядел и не говорил как Грейнджер. Грейнджеру почти так же трудно замаскироваться под городское отребье, как городскому выдавать себя за Грейнджера. Фрэнк был одним из избранной команды, прошедшей проверку на политическую благонадежность. Сар Гремиан лично проверял ремонтную бригаду, что говорит о том, что Фрэнк вообще не был связан ни с чем или кем-либо, хотя бы отдаленно похожим на грейнджеризм.

В каком-то смысле я удивлен, что недовольные городские жители перешли к вооруженному сопротивлению только сейчас. Я обдумываю переменные и предполагаю, что получатели пайков и пособий, которым тщательно внушали выученную беспомощность и систематически лишали подлинного образования, скорее всего не понимали, что самостоятельное мышление является желательной чертой характера. Потребовалось время и крайний дискомфорт условий жизни, чтобы пробудить у городского населения простое осознание того, что что-то можно сделать и что они сами могут действовать от своего имени.

Судя по всему, кто-то наконец это понял.

Это не сулит ничего хорошего, в будущем ситуация на Джефферсоне еще больше накалится. В течение почти двадцати лет городскую бедноту поощряли превращать свое недовольство в насильственные действия, беспорядки и мародерство по приказу. Любимая тактика ДЖАБ’ы по подавлению Грейнджеров теперь достигла своей окончательной и логической развязки: толпа ополчилась против своего создателя, как это делали толпы на протяжении всей запятнанной кровью истории человечества.

Я начинаю принимать новостные передачи, поскольку съемочные группы прибывают на место взрыва. Я могу “видеть” ущерб с помощью их видеокамер, поскольку сигнал принимает непосредственно моя психотроника, минуя мои неисправные датчики. Видеозапись впечатляет. Бренданские предместья, самый эксклюзивный анклав особняков на Джефферсоне, представляет собой изрытые кратерами руины. Радиус взрыва составлял почти полкилометра. Невозможно сказать, сколько домов было разрушено, потому что от них мало что осталось, кроме искореженных куч тлеющего щебня. От них поднимается пар, встречаясь с дождем, который льется в самое сердце сожженной массы.

Кольцо вторичных разрушений за пределами кратера представляет собой сцену кровавой бойни: дома и магазины розничной торговли обрушились, окна выбиты, а наземные транспортные средства разметаны по улицам и дворам, как стог соломы по полю. Спасатели разбирают завалы в поисках выживших, но в Мэдисоне не хватит бригад, чтобы справиться с разрушениями такого масштаба. Директор по чрезвычайным ситуациям Мэдисона обращается с призывом к спасательным командам и медицинским работникам из других городов помочь в преодолении кризиса.

Знаменитый джефферсонский телеведущий Поль Янкович сидит в своей студии в центре Мэдисона, просматривая кадры, снятые операторами на месте взрыва и с парящих над ним аэромобилей, и не может найти, что сказать вразумительного. Он бормочет какими-то бессвязными обрывками.

— Боже дорогой мой, — повторяет он снова и снова, — это ужасно. Это просто ужасно. Наверняка погибли сотни. Может быть, тысячи. Боже дорогой мой, как они могли это сделать? Невинные люди…

Я сомневаюсь, что Поль Янкович осознает иронию того, что он только что сказал.

Он поощрял правительство, которое регулярно и систематически превращало невинных людей в козлов отпущения на пути к безраздельной власти. Он не видит, не говоря уже о понимании, своей собственной вины, личной ответственности, которую он несет за то, что помог создать джабовский режим — и по логике, следовательно, ответственен и за сегодняшний взрыв, произведенный теми, кто больше не в силах переносить тиранию.

Схема моего личностного гештальта в межпротоколном хендшейке[40] сдержек и противовесов подавляет этот ход мыслей. Это опасная почва для Боло. Я запрограммирован на повиновение законным приказам. Я не обязан любить или одобрять тех, кто отдает мне приказы. Я не предназначен для того, чтобы подвергать сомнению мотивы тех, кто отдает приказы, если только мне не представят явных доказательств измены Конкордату или не прикажут сделать что-то, что нарушает мою основную миссию. Я не осмеливаюсь вступать на минное поле моральной двусмысленности, которая неизбежно окружает любые вопросы личной ответственности и долга.

Вместо этого я сосредоточиваюсь на передачах новостей, слушая, как медиамагнаты Джефферсона пытаются осознать реальность этого последнего нападения. Следующие полчаса на всех каналах бесконечно гадают о том, кто из джефферсонских знаменитостей мог погибнуть в результате взрыва. Поль Янкович, опираясь на наспех составленную карту разбомбленного района, составляет список элиты Джефферсона, чьи дома оказались внутри круга разрушений.

Мирабелла Каресс владела особняком в том месте, которое, по-видимому, стало эпицентром кратера. Близкими соседями были медиамагнат Декстер Кортленд, мэр Мэдисона и верховный комендант ПГБ Джефферсона. Однако еще ближе к Мирабелле Каресс стоял особняк Ханны Урсулы Ренке, которая начинала свою карьеру в качестве юридического консультанта ДЖАБ’ы, консультируя Санторини относительно того, как лучше прийти к власти, открыто не преступая при этом рамки закона. Ее наградой за фанатичную поддержку джабского кредо “всеобщей справедливости” и “неотъемлемого права экономического равенства” стало назначение в Верховный суд Джефферсона, где беспрестанно атаковала статьи конституции Джефферсона, которые семья Санторини находила неудобными, убеждая других высших судей одобрять законы, прямо противоречащие положениям конституции. Она также помогала и подстрекала к уничтожению членов и культуры Грейнджеров, убедив Верховный суд санкционировать создание “исправительно-трудовых лагерей”.

Похоже, что влиянию госпожи Ренке в Верховном суде только что пришел взрывной конец, поскольку сегодня суббота и большинство правительственных и корпоративных офисов, включая Верховный суд, закрыты на выходные.

Свидетели с окраин зоны взрыва в мельчайших подробностях описывают, как они попали под ударную волну, которая превратила разбитые окна в летящие ножи, а обломки — в шрапнель. Некоторые из них утверждают, что находились внутри охраняемого анклава непосредственно перед взрывом, доставляя грузовики с припасами для крупного общественного мероприятия в особняке Мирабеллы Каресс. Я предполагаю, что по крайней мере один из этих грузовиков был набит чем-то помимо продуктов питания.

Через тридцать восемь минут с начала передачи, в студии, находящейся в резиденции нового президента, так называемом “Народном дворце”, построенном по заказу Витторио Санторини вскоре после его убедительного избрания, появляется пресс-секретарь и главный пропагандист Витторио Санторини Гаст Ордвин. Видно, что вышедший к толпе жаждущих подробностей репортеров мистер Ордвин потрясен. Его маленькие глазки испуганно бегают, но он начинает решительным голосом:

— Чудовищное нападение на Бренданские предместья сегодня унесло жизни сотен ни в чем не повинных мирных жителей и ранило еще тысячи. Это нападение с холодной и наглядной ясностью показывает, насколько бесчеловечны на самом деле фанатики культа Грейнджеризма. Их так называемое восстание больше не сводится к нападениям на трудолюбивую полицию и преданных своему делу государственных служащих. Эти грязные террористы не успокоятся до тех пор, пока каждый порядочный, честный человек на Джефферсоне не будет либо мертв, либо поставлен на колени под пушками и бомбами “грейнджеров”. Президент Санторини в ужасе от разыгравшейся кровавой драмы. Он глубоко соболезнует родным и близким погибших. Он и сам понес сегодня тяжелую утрату. Вице-президент Насония… — дрожащим голосом сообщил притихшим репортерам утиравший рукавом слезы Ордвин. — Наша обожаемая Насония как раз была в гостях у Мирабеллы Каресс, организовавшей благотворительный вечер для сбора средств в пользу голодающих малолетних детей. Насония прибыла в особняк госпожи Мирабеллы еще утром, чтобы помочь ей все приготовить… Она встречала гостей, когда эта отвратительная, смертоносная бомба…

Главный пропагандист Витторио Санторини замолкает с видом человека, которого душат слезы и бессильная ярость. Репортеры ошеломлены неожиданным известием, и ни один из них не осмеливается подать голос. Несмотря на продолжающиеся нападения на полицейские патрули и коррумпированных чиновников, средства массовой информации Джефферсона, по-видимому, верили, что высшее руководство ДЖАБ’ы было неприкосновенным и повстанцы не посмеют посягнуть на жизнь таких небожителей, просто в силу их священного положения в партии. Но, оказывается, и они смертны. Впервые за всю их карьеру журналистам недвусмысленно продемонстрировали, что доведенные до крайности люди не остановятся ни перед чем.

Гаст Ордвин уже собрался было продолжить свое выступление, когда дверь слева от трибуны с грохотом распахивается. Ордвин повернулся на звук вместе с объективами камер. В студию ворвался мечущий громы и молнии Витторио Санторини. При виде президента Джефферсона репортеры повскакали со своих мест. Во взгляде Витторио Санторини безумная скорбь, а в скрюченных пальцах, которые отталкивают Гаста Ордвина в сторону и вцепляются в трибуну — ненависть. Он пристально смотрит в камеры, разглядывая что-то, чего, как я подозреваю, больше никто не видит, как сумасшедший, боящийся теней, которых не существует. Его рот беззвучно шевелится в течение семи целых и тридцати пяти сотых секунд.

Когда он обретает голос, звук получается резким, как у электропил, вгрызающихся в камень.

— Люди, убитые сегодня, беспомощные, невинные люди… убитые в их собственных прекрасных домах, будут отомщены. Эта жестокость не останется безнаказанной! Я не успокоюсь, пока справедливость не восторжествует. Я не остановлюсь, пока мы не прольем достаточно крови, чтобы успокоить души наших убитых близких. Мы должны… мы уничтожим этих мясников, до последнего безумного убийцы. Смерть, говорю я! Смерть всем им, всем нашим врагам, повсюду. Эти террористы должны умереть. Они должны страдать от ужаса и агонии, как страдали мы. Клянусь перед богами наших предков, я уничтожу этих извергов!

Репортеры сидят в ошеломленном молчании.

— Запомните эти слова, потому что чаша моего терпения переполнена! Я устал играть по цивилизованным правилам. Грейнджеры утратили всякое право на справедливость или сострадание. Они взрастили свой смертоносный культ насилия, подобно садовнику, выпалывающему сорняки. Они ненавидят нас слепо и абсолютно. Они подпитывали эту ненависть, подпитывали ее с любовью, как безумец, бросающий мясо диким львам. Они отравили нашу почву, разрушили процветание нашего мира. Мы должны прислушаться к урокам, преподанным нашей самой священной книгой, урокам, которые дают нам это предупреждение: “По плодам их узнаете их”. Я спрашиваю вас, мои самые дорогие друзья, какие плоды принесли эти грейнджеры? Терроризм! Ненависть! Убийства! Армия больных монстров! Они подпитывали свою ненависть ложью. Они контрабандой ввозили оружие от инопланетных торговцев. Они приказали своим мясникам убивать нас, как бешеных волков. Они вонзили нож в сердца и души самых лучших и щедрых людей ДЖАБ’ы…

У Санторини подступил к горлу комок, и он замолчал, не в силах продолжать. Он неподвижно стоит за трибуной, дико уставившись остекленелыми глазами куда-то в пространство. Он быстро сглатывает, моргает, чтобы очистить влажные глаза, затем рычит от внезапной ярости.

— Недостаточно просто арестовать этих извергов. Бич Грейнджеров должен быть вырезан под корень! И именно это я обещаю. Я буду использовать все имеющиеся в моем распоряжении средства, чтобы уничтожить эту заразу. Я не успокоюсь, пока каждый грейнджер в нашем прекрасном, израненном мире не будет схвачен и не будет вынужден заплатить за свои чудовищные преступления против человечности! Смерть грейнджерам!

Слюни летят как из ведра. Президент Санторини так же неуправляем, как гражданская война, бушующая в каньонах Джефферсона и на городских улицах. Возможно, это дерзко с моей стороны, но, похоже, никто не заинтересован указать президенту на то, что не Грейнджеры привели в действие бомбу, убившую его сестру. Я начинаю сомневаться в том, что Санторини способен адекватно руководить государством, что запускает внутренние сигналы тревоги и предупреждения, которые проносятся и скачут по моим запутанным схемам. Я не должен судить о психическом состоянии президента Джефферсона, а только выполнять его приказы.

Он обезумел, он во власти сильных эмоций, но его высказывания относительно Грейнджеров находятся в пределах чрезвычайных полномочий, предоставленных президенту конституцией. В чрезвычайно угрожающей ситуации закон предусматривает возможность полного уничтожения смертельно опасного противника. Это вполне укладывается и в параметры моей собственной программы ведения боя. Сегодняшняя атака демонстрирует более чем достаточную угрозу.

Организаторы прогремевшего взрыва были готовы пожертвовать жизнями сотен невинных людей, случайно оказавшихся рядом, ради уничтожения нескольких видных деятелей ДЖАБ’ы и его сторонников. Это преступление и опасность новых актов такого рода в корне меняют ситуацию. Теперь я не просто инструмент, с помощью которого ДЖАБ’а держится у власти. Я Боло из бригады “Динохром”, линейное подразделение, которому поручено защищать этот мир, где сейчас находится враг, не менее опасный для общего блага, как любой Явак дэнгов, с которым я сталкивался.

Я возвращаюсь к своей истинной и основной функции. Остаются только два вопроса, которые являются барьерами между сейчас и неизбежным будущим, когда я возьму в прицел нового врага. Во-первых, я должен понять, кто мой настоящий враг? Я вижу два отдельных восстания, одно городское и одно грейнджерское? Или это один всеобъемлющий альянс? И сколько времени потребуется летящим с Вишну инженерам, чтобы снова ввести меня в строй? Я все еще размышляю над этими вопросами, когда Витторио Санторини, обуздав свои бурные эмоции и вновь обретя дар речи, обращается к потрясенным людям в студии и тем, кто слушает эту передачу.

— Нам не унять кровожадных убийц без радикального пересмотра законов, касающихся розыска, задержания и наказания преступников. Время игры по цивилизованным правилам давно прошло. Поэтому я объявляю на всей планете чрезвычайное положение, чтобы справиться с этим кризисом. Подразделения ПГБ должны быть способны действовать быстро и эффективно, не будучи стесненными юридическими требованиями, требующими, чтобы заключенным либо предъявлялись официальные обвинения на основе неопровержимых доказательств, либо их освобождали не позднее, чем через пятьдесят часов после ареста. Мы больше не будем выпускать на свободу террористов, которые тут же берутся за оружие и стреляют нам в спину.

С этой целью я официально запрещаю все формы публичных собраний с участием более четырех человек для всех, кроме правительственных чиновников, выполняющих свои служебные обязанности. Если группы частных лиц более четырех человек будут замечены на общественных улицах, они будут задержаны как подрывники и с ними будут обращаться соответствующим образом. Всем гражданским организациям, включая религиозные, также запрещено собираться, будь то публично или в частном здании или дома. Любые лица, нарушающие это предписание, будут арестованы, обвинены в угрозе общественному благополучию и привлечены к ответственности по всей строгости закона.

Настоящим я приказываю всем миротворческим силам, включая офицеров федеральной полиции госбезопасности, подразделения местной полиции и вооруженные силы, находящиеся в активной или резервной готовности, арестовывать любого, кто имеет известные или подозреваемые связи с диссидентскими организациями. Арестуйте любого человека, известного своими антиправительственными взглядами. И я требую немедленного повторного заключения каждого человека, который арестовывался или допрашивался по подозрению в связях с терроризмом в течение прошедшего календарного года.

Это начало, друзья мои, но даже этого недостаточно. Мы должны остановить поток незаконного оружия и боеприпасов, нелегально ввозимых на нашу планету из других миров. Мы знаем, что тысячи преступников были незаконно вывезены за пределы планеты вопреки всем нашим усилиям по защите невинных людей этого мира. Эти преступники не только избежали правосудия, они активно помогают террористической сети Грейнджеров, выступая в качестве поставщиков оружия и наемников. Я требую немедленного ареста любого человека, который известен или даже подозревается в незаконном вывозе членов семьи за пределы планеты. Найдите этих людей и выпытайте имена, даты поставок боеприпасов, названия кораблей и капитанов грузовых судов, помогающих им вести войну против нас. Выясни, кто они такие — и уничтожь их!

Он обрушивает оба кулака на трибуну, ударяя по дереву с такой силой, что ближайшие репортеры подпрыгивают от шока.

— Я уже отправил предписание нашему послу на Вишну. Сотрудники нашего посольства и преданные делу ДЖАБ’ы студенты должны помочь нам выявить агентов Грейнджеров, работающих на Вишну и на Мали. Как только мы установим личности этих инопланетных убийц, мы раскроем сеть, которую они создали среди нас, и уничтожим ее без колебаний, жалости или раскаяния. Мы поступим с ними так же, как они с нами. Мы сожжем их тела дотла и засеем их землю солью. И я клянусь Богом и всеми дьяволами ада, я больше не буду кормить вражеских солдат и диссидентов, единственной целью которых является уничтожение этого правительства.

Руководствуясь своими полномочиями президента и главнокомандующего вооруженными силами Джефферсона, настоящим я приказываю органам полиции государственной безопасности немедленно ликвидировать всех врагов государства, находящихся в настоящее время под стражей. Мы не будем тратить наши драгоценные продовольственные ресурсы на прожженных мясников, которые хотят смерти всем нам. Клянусь Богом, мы даже не будем тратить на них боеприпасы. С трудом заработанные налоги народа должны пойти на покупку боеприпасов для начала агрессивного наступления на гнездо террористов. Поэтому я приказываю комендантам тюрем и трудовых лагерей найти альтернативные способы расправы с вражескими солдатами и предателями, которые уже находятся под стражей. Используйте все необходимые средства для выполнения этой директивы. Продовольственные ресурсы, в настоящее время предназначенные для питания предателей, должны быть перераспределены для поддержки нового подразделения федеральных войск, которое в настоящее время формируется под командованием генерала Майло Акбара, командующего силами внутренней безопасности.

Из этого заявления я делаю вывод, что генерал Акбар готовит нападение на предполагаемые опорные пункты Грейнджеров в Дамизийских горах. Я считаю это нападение ошибочным, поскольку не верю, что вину за сегодняшний взрыв можно возложить на восстание Грейнджеров. Для такого вывода есть несколько веских причин.

Это не соответствует образу действий коммодора Ортона, который снова и снова демонстрировал свою приверженность уничтожению только тех лиц, вина которых была доказана их собственными действиями, коррумпированных и опасных для выживания Грейнджеров. При этом Ортон всегда проявлял большую осторожность, чтобы сохранить жизни невинных людей, находящихся в непосредственной близости. Я не могу поверить, что такой проницательный командир, как коммодор Ортон, санкционировал бы атаку такого масштаба, понимая, что любая подобная атака повлечет за собой гнев всей репрессивной машины партии ДЖАБ’ы. Он не дурак. Я отказываюсь верить, что такой командир намеренно спровоцировал бы возмездие, которое в данный момент обрушивается на головы безоружных и уязвимых грейнджеров.

Нет. Коммодор Ортон не планировал, не организовывал и не одобрял сегодняшнюю бомбардировку. Слишком много людей уже находятся под стражей — и еще слишком много тех, кто вскоре окажется под стражей, — чтобы рисковать жизнями этих заключенных в условиях гарантированной кровавой бойни. По моим подсчетам, которые, несомненно, ниже фактического числа, три четверти миллиона человек содержатся под стражей в трудовых лагерях, местах предварительного заключения и местных тюрьмах. У этих людей нет защиты. Коммодор Ортон знает это.

Поэтому пиратскую широкополосную трансляцию, ставящую себе в заслугу это нападение, я полагаю, можно принять за чистую монету. Существует отдельное городское движение с гораздо более безжалостным подходом, чем у Ортона. Я не верю, что грейнджеры могут быть причастны, не говоря уже о том, чтобы обвинять их, в сегодняшнем взрыве. Но похоже, это не имеет значения для Витторио Санторини, который не намерен выяснять, кто в конечном счете несет ответственность за сегодняшний взрыв. Последствия смерти вице-президента Насонии делают разбирательства ненужными, поскольку он поклялся арестовывать любого несогласного с ним, будь то грейнджер или городской диссидент.

Я предсказываю, что ополчение “Крысиная гвардия” попытается обратиться к партизанам Ортона, чтобы создать альянс, который, если позволить ему расцвести, окажется фатальным для ДЖАБ’ы и ее лидеров. Если, конечно, меня не приведут в некое подобие боевой готовности, чтобы остановить неизбежную резню.

Тем временем события начинают стремительно набирать ход, как снежная лавина, несущаяся с горы.

— Ни в коем случае!

Кафари пристально посмотрел на Дэнни Гамаля, в глазах которого яростное несогласие с ее планом горело, как адское пламя. Она смерила его долгим, ледяным взглядом.

— Мистер, я не припомню, чтобы кто-то выбрал вас командующим этим восстанием.

Кожа Дэнни была достаточно смуглой, и если бы он даже побагровел от злости, Кафари все равно бы этого не заметила, но от ее внимания не ускользнули желваки, гулявшие у него на скулах, и раздувшиеся ноздри. Тем не менее он сдержался и прикусил язык. Через несколько мгновений он взял себя в руки и заговорил с жесткой официальностью:

— Сэр, мы не можем позволить себе рисковать. Вы задумали спасательную операцию, к которой надо приступать немедленно, а то нам будет нечего спасать, кроме трупов…

— Именно поэтому мы и идем туда! — прорычала Кафари.

— Выслушайте меня!

Кафари была на грани того, чтобы накричать на него за неподчинение, когда увидела, как гнев в его глазах почти незаметно сменился каким-то другим чувством, и она вдруг поняла, что это страх. За нее. Она стиснула зубы и несколько мгновений, тяжело дыша, молчала.

— Довольно разговоров! — наконец отрезала она. — Готовься! Там уже гибнут люди!

— Знаю, — жестко бросил Дэнни, перед глазами которого стояло изможденное лицо матери. — Поверьте мне, я знаю. Но если мы выдвигаемся на эти лагеря сейчас, в середине дня, нам придется двигаться открыто, при дневном свете. Если даже спутники нас не засекут, могу поспорить на свою следующую зарплату, что это сделает какой-нибудь рядовой, обслуживающий радарную установку. Даже если мы ничего не будем делать, кроме стрельбы из пулеметов или запуска баллистических ракет из укрытия, они проследят траекторию полета до точки запуска. А если мы побежим — а нам придется, когда начнется стрельба, — они засекут наши лагеря в течении нескольких минут. И я не дам ни пенни за жизни ни единого грейнджера, пойманного в радиусе ста километров от наших базовых лагерей. Если мы попытаемся остановить массовые убийства, мы проиграем восстание.

Это было разумно аргументировано. Кафари не могла винить его за это, она сама уже обдумала каждый его аргумент. Будь на месте Дэнни кто-либо другой — даже Аниш Балин, — она просто приказала бы этому человеку заткнуться и выполнять приказания. С Дэнни Гамалем она так поступить не могла. Она подыскивала слова, чтобы все объяснить, потому что ей нужна была его поддержка, а не слепое подчинение.

— Саймон однажды сказал мне, что в карьере каждого полевого командира наступает момент, — тихо сказала она, — когда цена за безопасность — личную или своего командования, своих подчиненных — становится слишком высокой. Я подняла наше восстание потому, что не могла спокойно смотреть на то, как убивают невинных людей. Сегодня их тоже убивают, но в гораздо больших количествах, чем раньше, можно сказать, истребляют. Теперь они не раздавили несколько сотен протестующих, они собираются казнить семьсот пятьдесят тысяч беспомощных мирных жителей. Зачем нужны все мы, если и пальцем не пошевелим, чтобы им помочь? Если мы подведем этих людей, мы можем с таким же успехом просто застрелиться и избавить ДЖАБ’у от необходимости охотиться на нас.

Дэнни поморщился.

Кафари сказала как можно мягче:

— Все не так страшно, как кажется. Сынок выведен из строя…

— Его пушки в полном порядке.

— Но он не знает, куда стрелять! И это дает нам довольно хорошее преимущество. У Саймона есть полный список его повреждений, любезно предоставленный самим Витторио корпорации Shiva Weapons Labs, они сами передали его Саймону. Сенсоры Сынка вышли из строя. Все, кроме тепловизора. Пока мы держимся на расстоянии, он не почувствует наше тепло и не сможет сделать ничего большего, кроме как стрелять наугад. Ты же не думаешь, что я хочу обречь всех на верную смерть и погибнуть сама!.. Но так складываются обстоятельства. С каким бы удовольствием я придушила командира этой проклятой своры идиотов, называющих себя ополчением “Крысиной гвардии”, но как бы то ни было, наши шансы никогда не будут лучше. Если бы Саймон был здесь, он бы сказал, что мы только что достигли нашего Рубикона. Все, что остается, и нам решать, переходить его или нет.

— Рубикон? — спросил он, нахмурившись. — Что, черт возьми, такое Рубикон?

— Граница. Линия на песке. Переправа через реку, которая разделяет жизнь человека. На одном берегу есть только слепое, беспрекословное повиновение власти, а на другом берегу — борьба за свободу. Как только вы перейдете эту реку, хорошо это или плохо, пути назад уже не будет. Витторио тоже перешел свой Рубикон, отдав приказ казнить беспомощных людей. Мы же должны решить, стоит ли переходить наш Рубикон, пытаясь их спасти. Если мы не пересечем эту реку, Дэнни, если будем прятаться в наших безопасных маленьких пещерках, мы никогда снова не станем полноценными людьми. Сможем ли мы с тобой смотреть на себя в зеркало, не дрогнув, если будем прятаться в безопасности, пока убивают три четверти миллиона человек? Мы должны действовать, Дэнни. Если мы этого не сделаем, мы никогда не освободим этот мир…

— Что ты несешь?! — с горечью в голосе воскликнул Дэнни. — Да если мы пойдем сейчас туда, мы выдадим места нашей дислокации, наш штаб, наши склады с продовольствием и боеприпасами. ДЖАБ’а сотрет нас в порошок! У нее двадцать пять тысяч хорошо подготовленных пэгэбэшников, и каждый из них, черт возьми, живет и дышит ради возможности уничтожить нас. Уже достаточно плохо будет потерять людей, которых мы пошлем против этих взбалмошных ублюдков. Но если мы потеряем тебя…

— Если ты меня так ценишь, прислушайся к моим словам!

Он стоял, свирепо глядя на нее в течение долгих, опасных минут, дыша, как загнанный жеребец, к которому яглич приближается для убийства.

— По крайней мере, — добавила Кафари, понизив голос, — окажи мне любезность и выслушай.

Дэнни застонал, как сухое дерево под ударами бури.

— Я слушаю, — сказал он сквозь стиснутые зубы.

— Сегодня у нас появился шанс, Дэнни. Один внезапный, мимолетный шанс переломить ход этой войны в нашу пользу. Мы должны нанести им сильный и быстрый удар, и мы должны сделать это прямо сейчас. Боло выведен из строя, и основная часть их войск рассыпалась по всей планете в поисках новых жертв. Ты хоть представляешь себе, что произойдет, если мы освободим шестьсот или семьсот тысяч человек одним махом?

Не вполне понимая, к чему клонит Кафари, Дэнни наморщил лоб.

— У нас будут чертовски большие проблемы с провизией, — пробормотал он. — Но что-то подсказывает мне, что это не то, к чему ты клонишь.

— Верно. Мы рассуждали о пэгэбэшниках и их двадцати пяти тысячах обученных офицерах с точки зрения солдат-партизан. Хорошо вооруженный враг значительно превосходит нас численностью, так? Но все скоро изменится, мой друг. Даже если нам при атаке удасться сохранить в живых лишь четверть пленных, речь идет о ста восьмидесяти тысячах новых солдат, сражающихся на нашей стороне.

Дэнни изумленно взглянул на Кафари.

— Святой…

— Ну наконец-то дошло! — сказала она игривым голосом со сдержанным юмором. — Сегодня мы можем изменить соотношение сил в нашу пользу, Дэнни, но мы должны действовать прямо сейчас, пока часики тикают. Наши орудия и экипажи могут вывести этих людей. Мы можем убить бдительных охранников и взорвать заграждения под напряжением. И как только мы освободим заключенных, мы возьмем эту вонючую игру, в которую они играют, в свои руки. Ну что, стоит попытаться?

Она не сказала всего остального. Ей и не нужно было, потому что он сказал это для нее.

— Ты пришла за нами той ночью, — прошептал он. — Той ужасной ночью на базе в Ниневии… — Он поднял глаза, встретился с ней взглядом и задержал его на долгие мгновения. — Ладно, — пробормотал он, — давай перейдем этот твой Рубикон и покончим со всем этим, потому что кто-то должен приглядывать за твоей дурацкой задницей, пока мы этим занимаемся.

Двадцать минут спустя они были в воздухе, летя у самой земли плотным строем из семи аэромобилей. Кафари мысленно похвалила себя за то, что предусмотрительно накопила достаточно большой парк летательных аппаратов, зная, что рано или поздно такой день — момент, подобный этому, — наступит. Хорошо это или плохо, но они, по крайней мере, были готовы. Кафари летела в арьергарде, предоставив пилотирование Красному Волку, чтобы она могла сосредоточиться на координации многоцелевой атаки. Разумеется, у нее было слишком мало людей, чтобы высаживать десант во всех лагерях, но самые дальние из них повстанцы могли поразить баллистическими ракетами.

Сейчас Кафари как нельзя кстати пригодился многолетний опыт работы инженером-психотроником в космопорту. Она дождалась, когда к ней поступят сигналы о готовности всех ударных групп. Кафари прикоснулась к кнопкам управления на консоли, встроенной в ее командный аэромобиль, отправив сигнал, передающий коды, необходимые для взаимодействия с системами связи “Зива-2”, которые, в свою очередь, активировали связь со всей спутниковой системой, одиннадцатью глазами в небе, которые дали Кафари беспрецедентный вид на поле боя, который вот-вот разразится внизу.

Она набрала код, который отправил восемнадцать ракет дальнего радиуса действия в небо Джефферсона. Она видела инверсионный след, когда они набирали высоту и взвивались в стратосферу, выше возможностей любой наземной противовоздушной обороны. Дикое удовлетворение охватило ее, когда ракеты пронеслись по небу, а затем упали обратно на землю.

— Летите, голуби, летите… — бормотала она себе под нос.

Полное отсутствие болтовни на официальных военных и полицейских каналах, которые она отслеживала, было музыкой в ее ушах: ее ракеты находились буквально в трех секундах от попадания, а атака еще даже не была замечена. Она сидела, держа палец над консолью, готовая передать код, который позволил бы ей подавить орбитальные системы вооружения и коммуникационные спутники, если бы кто-нибудь на земле понял, что происходит, и попытался их сбить.

Обрушилась первая волна ракетного обстрела.

На земле вспухли огромные огненные шары, но на экране перед глазами Кафари появилось изображение лишь ярких точек, вспыхнувших на поверхности Джефферсона. Кафари помолилась за людей, оказавшихся в ловушке в тех лагерях, потому что этот шквал ракет был единственной помощью, которую они могли получить. Она надеялась, что этого будет достаточно. Затем Красный Волк сказал:

— Вижу цель!

Она коснулась управления и вывела на экран другое изображение. Лагерь, на который нацелилась ударная группа Кафари, находился прямо впереди. Он был выстроен в бесплодной пустыне у подножия Дамизийских гор, где единственной зеленой вещью была краска на посадочном поле. Высокие заборы под напряжением окружали лагерь, который был рассчитан на размещение около ста тысяч человек, не считая охраны.

Палящее солнце сверкало на жестяной крыше кособоких бараков. В пустыне царил невыносимый зной. Температура земли была такой высокой, что на голых скалах можно было жарить яичницу. Сторожевые вышки перемежали высокие заборы, возвышаясь через каждые двадцать метров. На башнях были автоматические оружейные платформы, бесконечные повторители, которые охранники могли запускать вручную или включать автоматический режим, чтобы стреляло во все, что приближается к забору, без передатчика, вещающего на нужной частоте. Прямо за заборами в обожженной земле была вырыта огромная траншея. Глубокая яма была не новой. Первые десять метров ее уже частично засыпали.

Кафари не нужно было гадать, для чего она была нужна, потому что охранники усердно работали, заполняя оставшуюся часть. Огромная толпа людей была согнана к краю этой ужасной траншеи, автоматические пушки на заборах стреляли во все стороны, кроме ямы. Разряды энергии летели горизонтальным дождем, заставляя толпу отступать. Им оставалось только одно место: в траншею. Охранникам даже не пришлось стрелять в них. Тех, кто окажется внизу, раздавит или они задохнутся до смерти. Те, кто сверху, смогут прожить достаточно долго, чтобы быть заживо погребенными бульдозером, который сейчас простаивает на холостом ходу в жарком свете, ожидая своей очереди.

— Красный Волк, — сказала она сквозь стиснутые зубы, — напомни мне убить коменданта этого лагеря. Медленно.

— Да, сэр.

В этот момент ведущие аэромобили дали ракетный залп, и ближайшие ко рву сторожевые вышки разлетелись на куски. Местами рухнула изгородь. С одной из уцелевших вышек открыли огонь по аэромобилю. Он вильнул вбок, избегая града пуль, и расчистил дорогу экипажу второго аэромобиля. Гиперскоростная ракета с визгом вонзилась в башню, выпущенная практически в упор. Башня, охранник и пулемет перестали существовать. Люди на земле кричали, пытаясь убежать. Рухнуло еще больше ограждений. Взорвалось еще больше сторожевых вышек. Дикий восторг пронзил Кафари, когда Красный Волк разнес на ходу ракетами еще две вышки. Она получала отчеты от других экипажей в других лагерях. Битва шла полным ходом и складывалась лучше, чем когда-либо…

— ЗЕНИТКА! — внезапно заорал Красный Волк.

Кафари так и не увидела ни вспышки пламени, ни снаряда. Аэромобиль ударил ее ремнями, когда Красный Волк описал мертвую петлю и повел его свечой в небо. В тот же миг он выпустил ракеты класса “воздух-воздух”. У Кафари потемнело в глазах, но она не могла не услышать где-то совсем рядом оглушительный взрыв. Когда Кафари пришла в себя, вокруг было чистое небо, и только где-то далеко позади над землей висело облако черного дыма.

Внезапно Кафари услышала, что Красный Волк сыплет проклятиями.

— Действительно прекрасный маневр, — выдохнула она дрожащим голосом.

— Фигня это была. Дэнни Гамаль оторвет мне голову и засунет мне в задницу. Ведь нас чуть не сбили.

— Чуть не считается, — все еще с трудом переводя дух, сказала Кафари. — Промах — все равно что миля.

— Никто уже тысячу лет не считает в милях, — прорычал Красный Волк. Он разворачивался, сохраняя дистанцию до лагеря, а остальные аэромобили продолжали атаку. Артиллерийское орудие, которое было так близко к тому, чтобы поджарить их, само по себе поджарилось вместе со зданием, в котором оно пряталось. Менее чем через три минуты команда Кафари полностью контролировала лагерь.

Красный Волк летал над лагерем до тех пор, пока ему не доложили о том, что в нем не осталось пэгэбэшников. Несколько охранников, пытавшихся забаррикадироваться в административном здании, были убиты самими заключенными. Как только началась стрельба, заключенные превратились в ревущую толпу, жаждущую мести. Они ворвались в здание и голыми руками разорвали охрану. К тому времени, как аэромобиль Кафари приземлился, ее люди уже навели в лагере подобие порядка.

Изо рва удалось вытащить на удивление много живых людей. Выжившие самоорганизовались, больным и раненым помогали размещаться в казармах те, кто еще был достаточно силен, чтобы оказывать помощь. Когда Кафари вылезла из аэромобиля, все вокруг замерли и стали провожать ее взглядами, интуитивно чувствуя, что перед ними командир. Люди перешептывались, когда она проходила мимо, тысячи голосов заглушались звуком, похожим на шелест ветра в созревшей пшенице. Она жалела, что не рискнет снять свой боевой шлем с его необходимым, скрывающим забралом, потому что боль и радость на лицах этих людей заслуживали ответной небольшой любезности с ее стороны.

Но она не осмелилась.

Пока нет.

— Коммодор, — отрывисто отсалютовал Дэнни, — объект зачищен, и мы готовы начать отправку людей. Но сначала вам нужно кое-кого увидеть, сэр. Мы попросили его подождать в доме коменданта.

— Комендант тоже там? — официальным тоном осведомилась Кафари.

— В некотором смысле, да. Но, боюсь, вам уже не удастся с ним поговорить.

— Очень жаль.

— Что поделать, — сверкнув глазами, сказал Дэнни. — Но я не могу винить этих людей, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Очень четко. Давайте покончим с этим. Я хочу побыстрее убраться отсюда.

Дэнни кивнул и повел Кафари по территории бывшего лагеря.

Труп коменданта уже убрали. Судя по луже липкой крови, растекшейся, как прокипяченное молоко, эти останки были разбросаны гораздо шире, чем обычно занимало бы человеческое тело. Ее прибытия ждали двое мужчин. Одним из них был мальчик, на вид немногим больше семнадцати-восемнадцати. Другой был старше, крепче, с проницательными глазами и нанотатуировкой, которая обошлась ему в кучу денег. Они оба наблюдали за Кафари, мальчик ошеломленно таращился на Кафари, а его старший товарищ изучал ее подозрительным взглядом прищуренных глаз.

— Ты, чтоль, главный? — поинтересовался он простецким говорком.

— А с кем я говорю?

— С тем, у кого есть информация, которая вам могла бы пригодиться.

Кафари окинула его взглядом с головы до ног и увидела очень мало такого, что могло бы пригодиться или понравиться, особенно ей. Он выглядел как обычный уличный хулиган, зарабатывающий на жизнь охотой на других, может быть, менее злобный, чем другие, но определенно на грани плохого и очень плохого. Она холодно поинтересовалась, чего же он хочет добиться от сделки с коммодором Ортоном. Она заговорила в вокодер, который понизил ее голос до густого мужского баса:

— У меня нет времени разбираться с придурками, которые думают, что могут продать мне кусок дерьма, который мне совершенно ни к чему. — Она повернулась, но заметила, что он ухмыляется. Его нано-тату вспыхнуло золотым, переливаясь узорами, похожими на пламя.

— Они говорили, что ты упрямый ублюдок. А что, если я не придурок, мистер коммодор, а механик гребаного Боло?

Она резко повернулась назад.

— Кто — кто?

Его ухмылка стала шире.

— Я механик Боло. Последние четыре года. Пока этот маленький проныра, — он кивнул на мальчика, который покраснел, — не ввязался в продовольственный бунт и его не отправили сюда, в этот загородный клуб. Сынок рассказал мне, что произошло, когда он внезапно исчез, и я так чертовски разозлился, что должен был действовать, понимаешь? Я должен был рассказать людям, потому что это неправильно. Джулио — чертовски глупый ребенок, у моей сестры мигрени, а я просто пытаюсь направлять его, но он чистый парень, не вор и не бандит, нужно отдать ему должное за это, и он, черт возьми, точно такого не заслужил. — Он с отвращением провел рукой вокруг. — Итак, я наговорил достаточно, чтобы пэгэбэшники взбеленились, и в итоге оказался здесь, составив ему компанию.

Кафари долго смотрела на него, уперев руки в бедра и пристально разглядывала мужчину, прислушивалась к его интонациям, взвешивала то, что он говорит, пыталась прикинуть, о чем он умалчивает.

— Хорошо, мистер механик, расскажите, как вы будете устранять повреждения в кластере бесконечных повторителей?

— Ты говоришь о внутренних схемах управления наведением или полувстроенных квантовых процессорах, которые передают сигналы управления огнем? Некоторое время назад ты проделал долбаную дыру в одном из них. Мне пришлось украсть полдюжины компьютеров из кампуса, просто чтобы сварганить хоть что-нибудь, чтобы обойти поврежденный проц. И, бьюсь об заклад, все равно полноценной замены не получилось. А то, что ты сделал с его гусеницами, это вообще отпад! Но самый шик, это поворотное кольцо его задней башни с “Хеллбором”. Ты знал, что оно треснуло, мать его? Он ни в коем случае не сможет использовать орудие без нового кольца, иначе оторвет нахрен всю эту чертову башню при первом же выстреле.

Челюсть Кафари отвисла, к счастью, скрытая за забралом боевого шлема.

— А ты действительно кое-что знаешь.

— Мистер, — сказал он, прищурившись и уставившись на невыразительное серое забрало шлема, который она носила, — вы не представляете, как усердно я надрывал задницу последние четыре года, пытаясь выучить достаточно, чтоб заставить Здоровяка бегать. Эти придурки, заправляющие школами училищами, ни хрена не научили. Мне пришлось научиться учиться, прежде чем я смог узнать, как чинить то, что вы поломали.

— Ничего удивительного, — пробормотала Кафари.

— Держу пари, что не удивляет… — неожиданно усмехнувшись, сказал механик. Внезапно золотистый цвет его нанотатуировки вспыхнул оранжевым по краям. — У тебя довольно низкое мнение обо мне, не так ли? И ты прав. Я ничто и никто, но то, что у меня было… до этого, — он махнул рукой в сторону лагеря, — ради чего мне приходилось много работать, и мне нравилось узнавать новое, делать что-то для себя. — Затем его лицо стало жестким, с холодным, опасным выражением уличного хулигана, за которого она приняла его с первого взгляда. — И мне не терпится отплатить за гостеприимство, которое они оказали мне и другим людям. Я знаю не только о системах Боло, может, я еще чего знаю, что вам могло бы пригодиться. Я знаю людей, которые знают людей, если вы понимаете, к чему я клоню? А еще я догадываюсь, кто сегодня напал на Мэдисон.

— Откуда вы знаете о бомбе? — Резко спросила Кафари.

Механик застыл, несколько секунд он был похож на скульптуру, вырезанную из красного дерева цепной пилой. От выражения его глаз у Кафари по спине пробежали мурашки.

— О, да, бомба… — тихо сказал он. — Охранники были достаточно любезны, чтобы поделиться с нами новостями. Прямо перед тем, как вырыли эту проклятую яму и начали запихивать в нее людей.

При этих словах в глазах молчащего юноши, который еще совсем недавно был беспечным пареньком, появилось затравленное выражение.

— Чего ты хочешь от меня? — Спросила Кафари.

На челюсти механика дрогнул мускул.

— Шанс сравнять чертов счет.

— Достаточно справедливо.

Он выглядел удивленным.

— Ты не собираешься спорить?

— У меня нет времени тратить его на споры, тем более когда наши цели совпадают. Ты говоришь, что догадываешься, кто взорвал эту бомбу. Они смешали мне все карты, но потенциальный новый союзник может оказаться бесценным. Особенно если мы начнем действовать вместе до того, как они восстановят Боло.

— Я не собираюсь его чинить, это уж точно. Мне нравится Здоровяк, не поймите меня неправильно. Но я не хочу смотреть в его стволы, зная, что у него есть веская причина пристрелить меня. Было время, когда я был слишком глуп и боялся его. Сейчас это уже не так.

— Мне говорили, — тихо сказала Кафари, — что даже его командир боялся его.

Она на мгновение закрыла глаза, вспоминая выражение глаз Саймона той ночью, вспоминая звук его голоса. Ее муж любил Сынка. Но только дурак не опасался бы, находясь в присутствии такого количества кремневой стали и смерти, со своим собственным разумом и нечеловеческими мыслями, пронизывающими нечеловеческие схемы.

Саймон был прав. Меч, обладающий собственным разумом, был чертовски опасным спутником.

Механик пробормотал:

— Почему-то меня это совсем не удивляет. — Он протянул руку. — Кстати, меня зовут Фил. Фил Фабрицио.

Кафари пожала ему руку.

— Коммодор Ортон.

Он ухмыльнулся.

— Очень рад, действительно, очень рад познакомиться. Ну что ж, спрашивайте, чего вас больше интересует, и давайте уже отправим это шоу в турне?

— Хорошо, мистер Фабрицио. Расскажите мне об этих ваших друзьях..

Елена почувствовала себя не в своей тарелке, снова оказавшись на “Звезде Мали”. Она почему-то ожидала, что грузовое судно будет выглядеть по-другому, что оно претерпит те же радикальные изменения, что и она сама, за последние четыре года. Казалось чем-то неправильным обнаружить те же металлические стены, выкрашенные в те же оттенки, рекомендованные психологами дальнемагистральных прыжков — теплые красные и золотистые в столовой, прохладные и успокаивающие пастельные голубые и зеленые в пассажирских каютах и каютах экипажа, — и точно такое же расписание и распорядок дня на борту корабля. Это было неожиданно, поскольку она сама так разительно изменилась.

Капитан Айдити, пригласившая Елену, ее отца и обоих двоюродных братьев поужинать за капитанским столом, прокомментировала это в середине трапезы.

— Ты выросла, дитя. Я беспокоилась о тебе после последнего путешествия, которое ты совершила с нами, и это не ложь. Приятно видеть, что ты пришла в норму и решила сделать что-то позитивное, с благородной целью.

Елена отложила вилку и проглотила кусочек салата, прежде чем ответить.

— Спасибо, что вообще хорошо обо мне думаете, мэм, — тихо сказала она. — Я знаю, каким человеком я была тогда. Я очень много работала, чтобы стать лучше. Надеюсь, что я изменилась.

Капитан Айдити обменялась взглядами с кузеном Елены Стефаном, затем произнесла:

— Заметно изменилась, мисс Елена. И это лучшее, что любой из нас может сделать в своей жизни. Изо всех сил старайся сталь лучше, чем ты была вчера.

Елена подумала, что такой простой, но действенный план того, как жить, был чужд всему, что ей внушали в течение первых полутора десятилетий своей жизни. Возможно, Витторио Санторини умеет пудрить мозги толпе, говоря им то, что они хотят услышать, но ему требуются армия головорезов, целый полк пропагандистов, разоруженное, беспомощное население и группа политических фанатиков, чтобы оставаться у власти. Он вообще не понимает, что такое власть — настоящая власть. Сила, исходящая изнутри, непоколебимая и уходящая корнями в самую важную истину, которую может усвоить человек: забота о благополучии других — вот определение человечности. Без веры в то, что другие важны, что их жизни ценны, что их безопасность и счастье достаточно весомы, чтобы их защищать, общество перестанет быть цивилизованным, а те, кто находится у руля такого общества, перестают быть в полной мере людьми.

Эта сила побудила сто семьдесят три человека сесть на грузовое судно, отправиться сражаться за освобождение целого мира и людей в нем. Именно эта сила превратила избалованную, эгоистичную, невоспитанную жабу в солдата. Или, по крайней мере, зародыш того, что может стать солдатом. Ей пришлось многому научиться и много пройти по дороге опыта, прежде чем она смогла по-настоящему присвоить себе это звание. Но она начала, и с каждым часом “Звезда Мали” приближала ее к полям, где она попытается искупить свою вину.

Дел было более чем достаточно. На второй день их межзвездного перелета вся компания собралась в корабельной столовой, где пассажиры и экипаж питались посменно из-за огромного количества людей, втиснутых в ограниченное пассажирское пространство грузового судна. Ее отец созвал собрание, чтобы обсудить детали плана сражения, который набросали на Вишну. Из-за ста семидесяти солдат и студентов, плюс официальной ремонтной бригады, на палубе не осталось даже места для сидения.

— У нас будет две группы, — сказал он властно, раскрывая ту грань своего характера, которую она никогда раньше не видела. — Одна группа отправляется вместе с ремонтной бригадой, чинить мой Боло. — Его внезапная злая усмешка поразила Елену, она была такой неожиданной и, казалось, неуместной, учитывая обсуждаемую тему. Затем, когда группа уловила двойной смысл и начала посмеиваться, до нее внезапно дошло. Жестокое напряжение, охватившее битком набитый зал, ослабило свою хватку, позволив всем сосредоточиться на планах сражения, а не на эмоциях, которые свели их всех вместе.

— Shiva Weapons Labs предоставила нам пятерых высококвалифицированных инженеров, чтобы дать этой команде все необходимое для прохождения проверки. Обычно эти инженеры возят собственную команду техников саппорта, но на этот раз их место займут некоторые из вас. Эта группа поиграет с внутренностями Сынка, следуя техническим описаниям, предоставленным капитаном Брисбен и мной. А выбранное нами прикрытие позволит вам иметь в своем распоряжении схемы Боло. Тем не менее, я требую, чтобы каждый из вас запомнил ключевые системы для саботажа, поскольку если джабовцы догадаются, что вы прилетели не чинить, а вывести из строя их Боло, вам крышка.

Вторая группа, состоящая из наших студентов и ветеранов, доставит важнейшее оборудование, боеприпасы и припасы на аванпосты повстанцев. У бойцов сопротивления давно заканчивается все — от боеприпасов до бинтов и полевых пайков. Бог свидетель, они уже много месяцев варят суп из своих башмаков и ягличей, и никто не может бесконечно сражаться на пустой желудок, каким бы сильным ни был гнев или насколько праведным было дело. Теперь, прежде чем мы перейдем к деталям…

Он сделал паузу, подняв взгляд на что-то позади них. Елена повернулась на сиденье и увидела офицера связи, стоящего в дверном проеме.

— Извините, что прерываю, сэр, но для вас срочное сообщение. Только что пришло через SWIFT.

Он держал распечатку. Что бы ни говорилось в этом сообщении, офицер связи не пожелал транслировать аудио- или видеозапись, чтобы ее услышала вся ударная группа. Как-то зловеще выглядит. Комната была слишком переполнена, чтобы офицер связи мог отдать распечатку отцу Елены, поэтому ее передавали вперед, ряд за рядом. Несмотря на снедавшее всех жгучее любопытство, никто не осмелился заглянуть туда даже краем глаза. Не успев порадоваться дисциплинированности своих бойцов, Саймон прочел сообщение и побледнел. У Елены похолодело внутри. Она с замиранием сердца ждала, когда отец огласит содержание сообщения, с ужасом гадая, жива ли еще ее мать.

Однако Саймон, без единого звука, стал пробираться к дверям кают-компании, перелезая через людей, чтобы добраться до нее. Студенты расступились, освобождая ему дорогу. Он ушел вместе с офицером связи, быстро перемещаясь по коридору, который вел из столовой к посту связи на мостике. Елена обменялась обеспокоенными взглядами с Мелиссой Харди и обоими кузенами своей матери. Кто-то громко выругался, нарушив тишину. Собравшиеся стали переговариваться, теряясь в догадках относительно содержания сообщения, пока Эстебан не крикнул, призывая к порядку:

— Чего гадать! Что бы ни случилось, полковник Хрустинов достаточно скоро введет нас в курс дела. Давайте лучше обсудим те части нашей миссии, которые вряд ли изменятся. Повреждение Боло сыграло нам на руку по нескольким направлениям, не последним из которых является то, как нам спускаться с орбиты.

При обычных условиях мы бы причалили к космической станции “Зива-2” и нам пришлось бы пройти выборочный досмотр таможенниками. Но бомба, которая повредила Боло, также перевернула его на бок. Они снова пытались поставить его на гусеницы, но безуспешно. У них нет ничего достаточно мощного, чтобы сдвинуть его с места. К примеру подойдут тяжелые сани, подобные тем, которые Бригада использует для десантирования Боло.

К счастью для нас, у капитана Брисбен, командира Боло с Вишну, есть такие, поскольку она отвечает и за Вишну и за Мали и должна перемещаться между планетами. Она также обладает широкими полномочиями для принятия решений в интересах защиты системы Нгара. И сейчас эти интересы включают в себя свержение ДЖАБ’ы. Поэтому министерство обороны Вишну попросило наших друзей из Shiva Inc, — Эстебан кивнул в сторону предоставленных инженеров, — заявить, что Сынка можно перевернуть только с помощью таких саней, которые капитан Брисбен нам любезно одолжила.

По комнате пробежало волнение. Студенты были не единственными, кого удивила эта новость. Даже ветераны выглядели пораженными, и Елене стало ясно, насколько необычным было решение капитана Брисбен. Она рисковала, рассчитывая на спокойствие на фронте в этом секторе, позволив этим саням покинуть систему Нгара. Капитан Брисбен, очевидно, действительно очень серьезно отнеслась к их миссии.

Эстебан подождал, пока всё немного успокоятся, и продолжил.

— Благодаря этому мы сможем полностью обойти “Зиву-2” — и досмотр. Полковник Хрустинов намерен сбросить сани вместе со всем нашим оборудованием и припасами.

Мелисса, сидевшая рядом с Еленой, подняла руку, чтобы привлечь внимание Эстебана.

— Да?

— Не усложнит ли сброс последующее рассредоточение наших людей и припасов? Если мы погрузим все на сани, идущие к месту дислокации Боло, как мы сможем потом переправить припасы в базовые лагеря?

— Мы сделаем пару витков по орбите, чтобы убедиться, что они функционируют должным образом, и совершим первый спуск в атмосферу над противоположным полушарием. По словам полковника Хрустинова, спутниковое покрытие противоположенного от столицы полушария практически отсутствует, поскольку большая его часть занята океаном. Когда они заменяли спутники после войны с дэнгами, большинство из них выводилось на геостационарную орбиту над крупными городами Джефферсона. В то время это имело смысл. Позднее они вывели несколько спутников связи на стандартные орбиты, в основном для того, чтобы поддерживать каналы экстренной связи для рыболовецкого флота. Мы рассчитаем время так, чтобы проскользнуть мимо большинства из них, а может, и всех. При необходимости мы подавим их помехами на несколько минут, которых хватит, чтобы катапультировать аэромобили, которые развезут оружие и продовольствие по лагерям повстанцев. Они проскользнут незамеченными, пока наши большие сани будут приковывать к себе все внимание джабовских радаров…

Внезапно Эстебан замолчал. Елена обернулась и увидела своего отца, стоящего в дверях. Он взглянул ей прямо в глаза, затем обвел взглядом остальных, которые ждали в таком же тревожном молчании. Потом он медленно, осторожно ступая между сидящими на полу людьми, вернулся в начало зала и тихим голосом поблагодарив Эстебана за то, что тот взял на себя ответственность в его отсутствие.

Затем он поделился с ними новостями.

— Новая группа городского сопротивления взорвала бомбу в самом престижном жилом районе ДЖАБ’ы в Мэдисоне. Погибла Насония Санторини. Ханна Ренке тоже. Вместе с половиной высшего военного командования Джефферсона и несколькими влиятельными членами Сената, Палаты представителей и Верховного суда.

В кают-компании воцарилось гробовое молчание. Никто не кричал от радости, потому что все знали, какой будет реакция ДЖАБ’ы. Ее отец подтвердил их ужасные подозрения с жестокой откровенностью.

— Витторио приказал казнить всех заключенных во всех джабовских лагерях и тюрьмах. Три четверти миллиона человек…

Елена закрыла глаза и перед ее внутренним взором предстала невыносимая картина: джабовские полицейские, расстреливающие беспомощных узников. Ее отец добавил:

— Коммодор Ортон предпринял попытку спасения. Я думаю, мы все понимаем, чем это чревато.

Осмотревшись по сторонам, Елена заметила хмурые лица опытных бойцов и ужас в глазах неопытных студентов, которых она помогала сплотить в отряд. Ей тоже стало страшно. Чтобы предпринять попытку спасения, коммодору Ортону пришлось выйти из укрытия, обрекая себя тем самым на смертельный риск. К тому моменту, когда “Звезда Мали” долетит до Джефферсона, на нем может не остаться ни одного повстанца.

Голос отца пробудил ее к действительности.

— Надо пересмотреть наши планы. Мы всего в трех днях пути от Джефферсона, а значит, федеральные войска не успеют уничтожить все поселения Грейнджеров и фермерские хозяйства, особенно если они будут заняты борьбой с людьми коммодора Ортона за контроль над лагерями и тюрьмами. Коммодор уже организует мирных Грейнджеров в отряды самообороны, особенно в районе Дамизийских предгорий. Ортон уже предупредил грейнджеров, чтобы они покинули незащищенные фермы и укрылись там, где блокаду можно выдержать с относительно небольшим числом защитников.

Повстанцы передают оружие в руки ополченцев, в том числе несколько тяжелых артиллерийских орудий, чтобы удерживать горные перевалы и входы в каньоны, пока мы не прибудем на помощь. Не потребуется много огневой мощи или живой силы, чтобы превратить такие места, как Каламетский каньон, в укрепленные крепости. Откровенно говоря, ДЖАБ’е будет гораздо труднее штурмовать этот каньон, чем дэнгам. Они не смогут организовать воздушную атаку, потому что у ДЖАБ’ы не осталось работоспособных военно-воздушных сил, а без Сынка у них нет и огневой мощи. Так что… Эстебан!

— Да, сэр! — Решительно ответил двоюродный брат ее матери.

— Наши ветераны только что оказались ядром и опорой гражданской обороны. Мы выделим часть нашего оборудования и припасов вам, чтобы вооружить жителей и научить, как окопаться и отразить атаку противника. Сколько припасов мы выделим, будет зависеть от событий в период с настоящего момента и до выхода на орбиту. Я буду держать вас в курсе событий по мере получения известий от коммодора Ортона.

— Да, сэр!

— Елена!

— Сэр? — Девушка пожирала глазами отца.

— Вашу группу только что повысили с должности организаторов снабжения до должности связи с командованием и инфильтрации.

— Сэр? — она моргнула, совершенно сбитая с толку.

— У тебя, — сказал он со странным блеском в глазах, — больше опыта существования внутри пропагандистской машины ДЖАБ’ы, чем у любого в этой боевой группе.

При этих словах девушка заметила, что на нее смотрят все собравшиеся в кают-компании и залилась краской.

— Проинструктируй других студентов, пожалуйста, о том, как мыслить в рамках парадигмы ДЖАБ’ы. Коммодор Ортон считает, что мы можем установить контакт с городской группой, которая взяла на себя ответственность за сегодняшний взрыв. Нам нужен кто-то, кто сможет говорить на их языке, кто понимает городской менталитет и сможет помочь нам наладить союз с этими людьми.

Елена кивнула, чувствуя себя почти оцепеневшей. Работа с городскими партизанами была далека от работы курьера по доставке оружия и продовольствия в лагеря Грейнджеров. Жизни ее друзей — и, возможно, многих других невинных людей — зависят теперь от нее, от ее обучения других студентов пониманию, как могут думать массы горожан, которым двадцать лет промывали мозги джабской чушью, до тех пор пока они не потеряли терпение и не стали убивать всех направо и налево. Девушка вспомнила отвратительную смесь высокомерия, жадности, эгоизма и глупости, которая была всей ее жизнью на протяжении пятнадцати лет.

Думать об этом оказалось очень неприятно. Но проще, чем ей хотелось бы признать. Думать самостоятельно и принимать собственные решения было тяжелой работой, почти такой же тяжелой, как пытаться быть дочерью Саймона Хрустинова — или Кафари Хрустиновой. Соблазн позволить кому-то другому думать и принимать решения был как песня сирены, смертельно притягательная, и все городское население Джефферсона два десятилетия жило под ее чарами.

Будет нелегко научить уверенных в себе боевиков вести себя как люди, которые отказались от ответственности практически за каждое решение, принимаемое обычным человеком тысячу раз в день. Масштаб работы, с которой ей предстояло столкнуться, был достаточно большим, чтобы напугать ее. В своем роде это было хуже, чем пойти в бой. Для этого требовалось мужество иного рода.

Остальная часть путешествия промелькнула как в тумане. Елена работала по двадцать часов в сутки, разъясняя студентам джабское мышление, структуру убеждений и поведение. Они были потрясены культурой, к взаимодействию с которой она готовила их, но трудились не покладая рук, впитывая новую для себя информацию, как губки.

В редкие моменты отдыха Елена разговаривала с Эстебаном и другими бывшими солдатами, выслушивала их планы, пыталась понять, как они думают — и почему они так думают. Она слушала, пока усталость не смыкала ее веки, затем падала на свою койку и спала достаточно, чтобы начать все сначала на следующий день. Она все еще не чувствовала себя достаточно готовой, когда они вышли из гиперпространства и вошли в звездную систему Джефферсона, сбросив скорость для межсистемного сближения с родной планетой Елены.

Они собрались в кают-компании корабля, чтобы наблюдать за движением корабля по звездной системе Джефферсона с установленных там больших обзорных экранов. Студенты наблюдали за происходящим с острым, щенячьим волнением. Ветераны наблюдали в напряженном молчании, с контролируемым напряжением, подобным загнанной в клетку молнии, ожидая, когда грозовые тучи разойдутся, позволив им высвободить сдерживаемую потребность в насильственных действиях. Елена обнаружила, что наблюдает за их лицами гораздо больше, чем за обзорными экранами, которые показывали их прохождение через пустые просторы внутрисистемного пространства. Планеты-соседи Джефферсона были далеко разбросаны по своим орбитам, как набор детских кубиков, некоторые из них находились на противоположной стороне от солнца Джефферсона, другие вращались далеко по левому и правому борту.

В результате единственным, на что можно было посмотреть, был сам Джефферсон, который медленно превращался из булавочного огонька в садовую горошину и мраморный шарик. При виде родной планеты Елена ощутила тоску по ней, смешанную со страхом и ненавистью. Ее прекрасным родным миром, сверкавшим на экране голубой звездочкой, правят люди, чьи сердца так же пусты и холодны, как космическая бездна. На лицах бывалых солдат тоже возникло странное выражение.

Поэтому она наблюдала за ветеранами, пытаясь прочесть сложный калейдоскоп эмоций, сменяющих друг друга в их глазах. Когда Эстебан заметил ее внимание, он выдержал ее взгляд, начал было что-то говорить, но осекся и замолчал, явно сбитый с толку попыткой сообщить непередаваемое. Ей удалось выдавить кривую улыбку, пытаясь дать ему понять, что она понимает его неспособность выразить свои чувства. Он долго смотрел ей в глаза, затем удовлетворенно кивнул и снова переключил внимание на экран. У Елены задрожали руки. Этот молчаливый обмен репликами, настолько краткий, что его едва ли можно было назвать беседой, глубоко потряс ее. Она поняла, что ей не узнать всего, что хочется, просто разговаривая с опытными людьми или разглядывая тех, кто был свидетелем гибели целых миров.

Она не хотела думать о гибнущих мирах.

Когда они заходили на посадку, ориентируясь по навигационным буям, отмечающим свободные полосы движения мимо спутников Джефферсона, Елене вообще не хотелось ни о чем думать, потому что каждая мысль, вертевшаяся в ее голове, вызывала неистовое трепетание паники, подобно крыльям перепуганной птицы, пытающейся проложить себе путь к спасению. На Джефферсоне она ни секунды не будет чувствовать себя в безопасности. И даже на этом грузовом судне, которое через короткое время откроет свои грузовые отсеки и абордажные люки для высадки безопасности не осталось.

Тихо двигаясь, Елена покинула переполненную комнату и направилась в каюту, которую она делила с одиннадцатью другими, спавшими посменно. Пусть остальные наблюдают за их последним приближением. Ей нужно было немного побыть наедине со своими мыслями. Слишком скоро она войдет в логово льва. И после этого…

Ей больше не придется угадывать мысли по глазам солдата.

Только что с Вишну прибыла моя ремонтная бригада.

Но пока они еще не высадились на Джефферсоне и вряд ли они сделают это в ближайшем будущем. Тяжелые бои идут от поймы Адеро до подножия Дамизийских гор. Неоднократные бомбардировки нанесли ущерб Порт-Абрахаму, уничтожив непомерно дорогие шаттлы и превратив погрузочные доки в щебень. Непрекращающиеся нападения на высокопоставленных чиновников, которые, по-видимому, координируются через альянс между партизанами Грейнджерами и городскими повстанцами, ускорили ослабление контроля Санторини над ситуацией. Учитывая эти нестабильные условия, капитан “Звезды Мали” отказалась отправлять свои бортовые шаттлы на поверхность планеты.

Сам Витторио Санторини пытается принудить капитана “Звезды”.

— Вы высадите этих чертовых специалистов и припасы, или я использую свой Боло, чтобы сбить ваш чертов грузовик с орбиты!

— Насколько мне известно, эта машина слишком слепа, чтобы увидеть меня, и слишком искалечена, чтобы стрелять во что-либо. Кроме того, я не думаю, что вы можете позволить себе платить за еще одну партию запчастей. И Shiva Weapons Lab не будут обязаны предоставлять вторую команду инженеров, если вы взорвете эту.

Ответ Санторини распадается на бессвязные крики, которые капитан обрывает на полуслове, просто прерывав связь. Восемь минут спустя Майло Акбар, начальник службы внутренней безопасности, связывается со “Звезды Мали” со своего полевого командного пункта. Он руководит атакой на Каламетский каньон, где войска повстанцев защищают не только Грейнджеров, но и беженцев, которые хлынули туда сотнями тысяч. Акбар, пытаясь принудить капитана Айдити, угрожает конфисковать ее корабль.

Пять целых восемь десятых минут спустя артиллерия повстанцев открывает огонь по его пункту связи, запеленговав разговор, который шел между ним и капитаном Айдити. Его тираду прерывают взрывы, которые лишают Джефферсона коменданта внутренней безопасности. Капитан Айдити продолжает сидеть сложа руки на судне с запчастями, которые необходимы мне и которые я начинаю отчаиваться когда-либо увидеть. Тринадцать целых девять десятых минуты спустя Сар Гремиан приветствует капитана “Звезды”.

— Это Сар Гремиан, — сообщает он ей своим желчным, язвительным тоном, который является его стандартной манерой общения. Его следующие слова поражают меня. — Я начальник сил безопасности Джефферсона и худший кошмар, с которого вы когда-либо пытались вытрясти побольше денег. Вам и так обещали колоссальную премию за доставку нашего груза. Не совершайте ошибку, пытаясь шантажом заставить правительство заплатить еще больше. Такого рода ошибка будет фатальной, я вам искренне обещаю.

— Не угрожай мне, сынок. Я должна была быть на Мали уже два дня назад, и позволь мне сказать тебе, это обошлось мне в кругленькую сумму, нарушив мой график на этот рейс. Ваше правительство действительно обещало выплатить премию, стоящую моего времени и хлопот за прилёт сюда, но ни за какие деньги я не буду рисковать отправлять свои шаттлы в ваш космопорт, чтобы их там подорвал какой-нибудь террорист. Вы же не в состоянии обеспечить их безопасность!

— Вы согласились доставить наш заказ. Клянусь Богом, вы погрузите наше оборудование и припасы на свои шаттлы, или вы никогда больше не причалите к Джефферсону.

— Ой, напугали! — смеется капитан Айдити. — Я, черт возьми, почти единственный капитан грузового судна, который все еще готов летать этим маршрутом, а после сегодняшнего дня я буду дурой, если сделаю это снова. Я не получаю достаточной прибыли от вашей грязной маленькой дыры, чтобы мириться с дерьмом, которое творят ваши люди, не говоря уже о том, чтобы рисковать своими грузовыми шаттлами и командой из-за кучки сумасшедших с безумными глазами. Вам нужен груз из моих трюмов? Прекрасно. Я погружу все это на те тяжеловозные сани, которые вы арендовали, и отправлю вниз в одном аккуратном пакете.

А в довершение я пошлю с ними тех буйных сопляков, которых выдворили с Вишну. Министерство обороны впихнуло этих детей на мой корабль под дулом пистолета и велело мне свистнуть, чтобы узнать стоимость их транспортировки. Мне наплевать, даже если их родители погибли на войне. У меня тут не сиротский приют, а грузовой корабль. Вам нужны ваши припасы? Мы погрузим их единым целым на сани, а вы оплатите мне расходы на транспортировку и кормежку этой адской орды сопляков, потому что это для тебя единственный способ получить запчасти, сынок. Соглашайся или вали нахер.

— Вы что, принимаете меня за идиота? У нас тут идет гражданская война! И мы знаем, что кто-то с Вишну поставляет повстанцам оружие и высокотехнологичное оборудование, а вы хотите, чтобы я позволил вам так просто разгрузиться, наплевав на все меры безопасности?! Наши инспекторы поднимутся на борт вашего судна и проверят весь груз, или я наложу арест на ваш корабль и заморожу оплату

— Попробуешь сесть на мой корабль, и я выброшу твоих инспекторов и твой драгоценный груз через ближайший воздушный шлюз и посмотрю, как они горят в атмосфере. Прекрати нести чушь, Гремиан. Еще раз пригрозишь мне, и, клянусь Богом, я сойду с орбиты и стряхну вашу грязную джефферсонскую пыль со своих прыжковых двигателей. А вы вполне можете свистеть себе в задницу, пытаясь вывезти еще одну двадцатимиллиардную партию из Shiva Weapons Lab, не говоря уже о тяжеловозных санях, способных перевернуть вашего чугунного урода.

Сар Гремиан тяжело дышит семнадцать целых девять десятых секунды. Я поражен размером ценника посылки, кружащей над небом Джефферсона. Уровень инфляции буквально удвоился по сравнению с тем, что было две недели назад. Валюта Джефферсона не просто падает в цене по отношению к валюте системы Нгара, она просто тает. Я предполагаю, что открытая гражданская война и успешное освобождение из джабовских лагерей смерти подпитали этот взрыв. Это не сулит ничего хорошего экономическому будущему Джефферсона, которое и без того настолько мрачно, что может квалифицироваться как катастрофа звездного класса.

Сар Гремиан не может позволить себе потерять этот груз.

— Ладно, — рычит он, — договорились. Грузите мое имущество на эти сани, а затем убирайтесь к черту из моей звездной системы.

— С удовольствием!

Передача обрывается с неожиданной окончательностью.

Двадцать одну минуту спустя тяжеловесные сани покидают грузовой отсек “Звезды” и дважды облетают Джефферсон, осторожно снижаясь. Психотронная система управления санями сигнализирует о предполагаемом маршруте снижения, который приведет сани к посадке на другой стороне планеты от Мэдисона, над пустым океаном. Это логичный маневр, поскольку орудия и ракеты повстанцев не смогут легко открыть огонь по цели, находящейся за тысячи километров, и не смогут выдвинуться на позицию встречи спускающихся саней, учитывая полное отсутствие сухой земли в зоне спуска. Сани пересекут открытый океан в полной безопасности и окончательно приблизятся к моему местоположению со стороны морского берега в пяти километрах к западу от Мэдисона.

Сар Гремиан приказывает федеральным войскам, дислоцированным в Мэдисоне, очистить коридор строго охраняемого воздушного пространства от осажденного космопорта до моего перевернутого корпуса и угрожает массовыми казнями любому федеральному подразделению, которое позволит зенитным ракетам или артиллерии повстанцев открыть огонь по этим саням. Командиры ПГБ знают Сара Гремиана достаточно хорошо, чтобы понимать, что это не пустая угроза. Кроме того, они понимают, что коммодор Ортон постарается любой ценой сбить эти сани, поскольку техники и груз, которые они везут, означают ремонт для меня и смерть для мятежа.

Когда саням остается семь километров до берега с его внушительным водопадом, к нему с позиций к северу и к югу от Мэдисона устремляются ракеты коммодора Ортона. Он предпринял свой прогнозируемый ход против приближающихся саней. Артиллерия подразделений ПГБ с легкостью уничтожает ракеты и наносит немедленный контрудар, добиваясь прямых попаданий по точкам их пуска в надежде уничтожить ракетные установки.

Сани держат курс и готовятся заходить на посадку. Они находятся менее чем в километре от откоса, когда мобильный “Хеллбор” открывает огонь из-за Ченгийского водопада. Атака застает федеральные войска врасплох. Пилот саней реагирует гораздо быстрее, резко развернув их в воздухе в тот момент, когда “Хеллбор” активируется для выстрела, который проходит близко к одному из углов машины.

Автоматическая защита саней отвечает мгновенным выстрелом из бесконечных повторителей. Кроме того, пилот выпустил две гиперскоростные ракеты, которые с визгом попадают прямо в скалу за водопадом. Взрывы сотрясают скальную породу с силой, достаточной для фиксации моими датчиками.

— Прямое попадание, — сообщает пилот. — Извините, я, кажется, отломил здоровый кусок от вашего живописного водопада. Зато подбил проклятый “Хеллбор”. Кто-нибудь потрудится объяснить, как кучка террористов заполучила “Хеллборы”, ну ради Бога?

Никто не отвечает. Также не предпринимается никаких дальнейших попыток остановить сани, которые уже в воздушном пространстве над Мэдисоном и следуют прямым маршрутом ко мне, почти задевая брюхом крыши. На такой высоте мощные двигатели, должно быть, выбьют стекла на полосе полукилометровой ширины. А гигантский размер подъемника — достаточно большой, чтобы вместить весь мой боевой корпус — наверняка послужит психологическим шоком для всего населения Мэдисона, включая городских повстанцев.

Навстречу тяжеловозу поднимается эскорт аэромобилей, включая тот, который передает личный идентификатор Сара Гремиана. Наконец сани приземляются в двадцати метрах от моего перевернутого корпуса. Сопровождающие правительственные аэромобили приземляются у ближайшего угла подъемника. На его фоне они похожи на москитов. Пассажиры и пилот, находящиеся на борту саней, выходят первыми. Их тринадцать, считая пилота.

Я воспринимаю их лишь как источники теплового излучения на фоне прохладного воздуха. Сар Гремиан — или кто-то, носящий его наручный коммуникатор, — выходит из своего аэромобиля, а другие выбираются из оставшихся машин и рассредоточиваются вдоль моего фланга, создавая линию обороны. У них в руках какие-то холодные продолговатые предметы, напоминающие формой винтовки. Я прихожу к выводу, что возможно это охранники, приставленные к ремонтной бригаде — а может, чтобы охранять меня, наблюдая за ремонтной бригадой на предмет возможного саботажа.

Эта мера предосторожности вполне в духе никому и никогда не доверяющего Сара Гремиана.

Один из членов ремонтной бригады приветствует Сара Гремиана забавным замечанием.

— Ваши повстанцы наверняка достаточно выкорчевали из этой машины, не так ли? Я Бхиш Магада, главный инженер Shiva Weapons Lab, — добавляет он, приближаясь к тепловой сигнатуре, которая соответствует идентификационному транспондеру Сара Гремиана. — Ты Сар Гремиан? Не могу сказать, что в восторге от встречи с вами, но вы не выбросите на ветер деньги, которые нам заплатите.

— В ваших же интересах, чтобы это было именно так, — ледяным тоном отвечает Сар Гремиан. — Отсюда очень далеко до Вишну.

После такого рода “обмена любезностями” главный инженер, не вдаваясь в подробности, формально представляет остальных членов своей бригады. Четверо — инженеры. Остальные семеро — техники различных специальностей, от специалистов по психотронной калибровке до мастеров-оружейников из Shiva Inc.

Пилот саней официально не является членом ремонтной бригады, но, по словам Бхиша Магады, он числится на зарплате в Shiva Weapons Lab, и называет его “отставным военно-космическим пилотом на подработке”. Это объясняет его быструю реакцию и хладнокровие под огнем — качества, которых прискорбно не хватает гражданским пилотам. Я ловлю себя на мысли, что задаюсь вопросом, сколько сотрудников Shiva Inc. — бывшие ветераны боевых действий и какое влияние — если таковое вообще будет — это может иметь на мою личную безопасность.

Сар Гремиан, голосом столь же отчетливым, как его отпечатки пальцев, обращается ко мне своим обычным резким тоном.

— Боло, зафиксируй эти тринадцать идентификационных сигналов. Это твоя официальная ремонтная бригада. Они уполномочены сделать все необходимое, чтобы вернуть тебя в строй.

— Идентификаторы опознаны.

— Занимайтесь делом, — говорит он инженерам и техникам.

Команда приступает к тяжелой работе по разгрузке ящиков и обустройству склада для полевых работ, начиная со сборки сараев для инструментов и установки сборочной мастерской, где они будут выполнять большую часть своей трудоемкой работы. Сар Гремиан остается здесь ровно столько, чтобы убедиться, что они знают, что делают, затем забирается в свой аэромобиль и улетает, направляясь обратно в президентский дворец к неотложным делам по подавлению продолжающегося восстания.

Ремонтной бригаде понадобилось три дня только на то, чтобы провести диагностику. Работе техников постоянно мешают часовые из состава караулящих меня подразделений полиции госбезопасности. Каждый этап комплексной диагностики задерживается сотрудниками ПГБ, которые настаивают на выполнении множества формальностей, требуя, что техники перед нажатием любой кнопки или выключателя на своем оборудовании, выдержали двадцатиминутный допрос службы безопасности по поводу использования указанной кнопки или переключателя и анализ ответов на полиграфе в поисках переменных стресса, которые указывали бы на неправдивый ответ. В результате ремонт почти не движется с места.

Когда Сар Гремиан обнаруживает, что все еще продолжается диагностика, а ремонт даже не начинался, он взрывается.

Бхиш Магада обрывает его на середине тирады.

— Ты хочешь, чтобы машину починили? Скажи своим головорезам, чтобы они отвязались от нас и дали нам работать. Эти гориллы прерывают нас каждые три секунды…

— Они выполняют приказы! Ортон не остановится ни перед чем, чтобы сорвать этот ремонт. Охрана будет еще усилена. Вам придется потерпеть.

Магада швыряет сетчатый сервоприводный зажим на рабочий стол.

— Все! — кричит он. — Найди себе другого мальчика для битья, Гремиан!

Он издает пронзительный свист и кричит:

— Эй! Ганетти! Выводи команду! Отвези их обратно в отель. С меня хватит этих придурков, зацикленных на анале.

Прежде чем Сар Гремиан успевает ответить, разгневанный Бхиш Магада прерывает связь. Он посмел повесить трубку при звонке начальника службы безопасности Джефферсона. Двадцать три секунды спустя Сар Гремиан перезванивает.

— Хорошо, мистер Магада, вы ясно изложили свою позицию. Что вам нужно?

— Передышка, — говорит Магада после долгого молчания. — Эти безмозглые бабуины требуют объяснения за каждое наше действие, за каждую единицу оборудования, которое мы распаковываем, за каждый инструмент, который мы берем в руки. Они хотят знать каждую деталь, а затем задают вопрос — а зачем? Когда они не понимают ответа — практически всегда! — они держат нас на долбаном прицеле до тех пор, пока не поймут. Поскольку у них у всех недостаточно мозговых клеток, чтобы понять что-либо более сложное, чем “оно не работает, мы пытаемся выяснить почему”, в итоге мы проводим большую часть дня, пытаясь объяснить высокотехнологичную военную науку кучке психически нестабильных идиотов, по сравнению с которыми даже бактерии — гении. Отзовите их или найдите себе другую ремонтную бригаду.

— Попытайтесь вникнуть в нашу ситуацию…

— Да плевать мне на вашу ситуацию! Подумайте лучше о том, в каком положении мы. Вы сами не даете нам ввести ваш же линкор в строй. Да мы уже позавчера могли бы закончить диагностику и приступить к ремонту, если бы они нам не мешали. Не забывайте, что чем дольше мы здесь проторчим, тем больше вы нам заплатите. Вы и так немало выложили за запчасти, плюс авансовый платеж за аренду оборудования, которое мы используем. Но вы платите нам — инженерам и техникам — почасовую, по обязательным профсоюзным расценкам. Это ваши деньги, которые тратятся впустую. Вы можете потратить их на то, чтобы мы починили ваш Боло, или вы можете потратить их, чтобы мы тут изо дня в день общались с идиотами, которые не могут сложить два плюс два и получить четыре. Так что принимайте решение. Но не смей рычать на меня или моих людей за то, что они слишком долго тянут, когда это твоя собственная глупая ошибка.

Сар Гремиан тратит три с половиной минуты, проклиная охранников на казарменном языке, от которого может облезть краска. Затем он приказывает им прекратить затягивать ремонт. Команда, наконец, приступает к делу. Я начинаю тешить себя надеждой, что, возможно, я действительно восстановлю боеспособность. Учитывая постоянно ухудшающиеся новости и экстренные призывы о помощи со стороны подразделений полиции, осталось очень мало времени, в течение которого я или кто-либо другой сможет действовать достаточно решительно, чтобы подавить восстание.

Смешно будет, если повстанцы поставят заплатившего за мой ремонт двадцать миллиардов Витторио Санторини к стенке, потому что меня не успеют ввести в строй для того, чтобы этому помешать. Даже не знаю, почувствовал бы я огорчение или облегчение. Еще больше меня беспокоит то, что ответ на этот вопрос почти перестал иметь значение. Мне не нравится работа, которую мне точно поручат после ремонта. Хуже того, я не вижу способа избежать уклониться от нее. Техники наконец-то приступили к ремонту, а я печально жду его завершения.

ГЛАВА 26

Елена с детства не бывала в Каламетском каньоне. Да и теперь ей было не попасть в него через Шахматное ущелье, рядом с которым, в пойме Адеро, расположились две трети всех правительственных войск, блокировавших вход в каньон и выход из него. Она пролетела почти сто километров на север от Мэдисона, затем развернулась на сто восемьдесят градусов, чтобы снова следовать вдоль длинного хребта Дамизийских гор на юг. Когда она попала в первую турбулентность, Елена поблагодарила своих инструкторов на Вишну, научивших ее летать в рамках ее экстремальной подготовки в походах.

— Если ты собираешься лететь в глушь, чтобы провести время вдали от цивилизации, — сказал ее инструктор, почти дословно повторив слова ее отца, — то, клянусь Богом, ты научишься летать при любых погодных условиях.

Фил Фабрицио, сидевший рядом с ней в двухместном скиммере, провел большую часть полета, вцепившись в подлокотники своего сиденья и пытаясь притвориться, что ему не страшно до смерти, пока она вела их сквозь острые зубы Дамизийских гор на высоте почти в тысячу метров ниже заснеженных вершин. Воздушные потоки были сильными, но здесь не было радиолокационной сети, что делало их невидимыми для всего, кроме спутников. Елену это не слишком беспокоило. У пэгэбэшников сейчас были более легкие цели для стрельбы, чем какой-то одиночный маленький скиммер.

— Ты знаешь, что делаешь? — спросил ее Фил, когда она направила машину между скал.

— Если не знаю, — она весело улыбнулась ему, — у тебя будет достаточно времени пожаловаться мне, пока мы будем выбираться пешком.

— Ха! Скорее, мы закончим тем, что станем тонким пятном на каком-нибудь камне, на которое больше никто никогда не посмотрит.

— Может быть, — весело согласилась она. — Как насчет того, чтобы помолчать и дать мне сосредоточиться?

— У тебя все получится.

За те пять дней, что она была “дома”, Елена еще не успела как следует освоиться с Филом Фабрицио. Ее отец гонял ее с поручениями по Мэдисону. Она налаживала контакты с повстанцами в городе, распределяла обязанности связных между прилетевшими с ней студентами. Она встречалась с бывшим механиком Боло всего один раз, во время инструктажа в ее первую ночь на Джефферсоне, и видела его лишь мельком пару раз с тех пор, как они оба отчитывались перед ее отцом на их постоянно меняющейся оперативной базе в Мэдисоне. Фил Фабрицио не знал, что она была дочерью полковника Хрустинова, который якобы все еще находился на Вишну, как это преподносилось большинству городских партизан.

Фил даже не знал ее настоящего имени, поскольку имя Елены было — или когда-то было — одним из самых известных имен на всей планете. Все знали, кто такая “Елена”. И хотя ее отец не пользовался своим настоящим именем и совсем не был похож на человека, который жил на Джефферсоне более двух десятилетий назад, ни Елена, ни ее отец не рискнули бы рассказать кому-либо из местных, кем они оба были на самом деле. Сейчас она пользовалась именем Лена, вообще не используя фамилию.

Во всяком случае, пока.

Фил, напротив, был чем-то вроде знаменитости среди городских партизан. Казалось, все знали его и относились к нему с почтением, что удивляло ее. Он был одним из них, работал механиком Боло и поэтому знал, как помочь коммодору вывести его из строя. Более того, он позволил арестовать себя и отправить в лагерь смерти, чтобы попытаться найти своего племянника, а затем сбежал из этого лагеря смерти, благополучно доставив своего племянника и других людей домой. Фил Фабрицио был настоящим героем войны для оборванных, обнищавших городских масс, которые изо всех сил старались просто выжить под железной пятой ДЖАБ’ы.

Фил летел на встречу с коммодором, чтобы передать снаряжение, которое они привезли с Вишну, вместе с каким-то посланием от лидеров городского сопротивления. До восстания эти лидеры занимались организованной преступностью в самых захудалых районах Мэдисона и Порт-Тауна и одновременно управляли единственной уцелевшей на Джефферсоне строительной компанией. Именно они построили роскошные новые дома, в которых жила джабовская элита, и снесли неприглядные трущобы, которые портили вид из их роскошных окон. Теперь они были готовы повернуть процесс вспять — взрывным образом, — если “коммодор Ортон” согласится на их загадочные “условия”.

Как бы то ни было, отец Елены хотел, чтобы эти условия передал его жене человек, лично получившей их от городских повстанцев. И вот они здесь, преодолевают самую плотную блокаду в истории ее родной планеты, пытаясь добраться до плотины в Каламетском каньоне. Фил Фабрицио не знал, почему в качестве пилота выбрали именно Елену. Когда они достигли места, отмеченного на карте Елены, она снизилась еще больше и повела аэромобиль среди яростных воздушных вихрей, удерживая их значительно ниже высоты, которую осаждающие федеральные войска обычно обшаривали с помощью радара.

Они добрались до каньона, не привлекая к себе внимания противника, но последниенесколько часов полета были поистине чудовищными. Сжав зубы, она маневрировала в хитросплетении ущелий, пронизывающих запутанной паутиной самое сердце Дамизийских гор. Ущелья были бесконечно длинными и уходили куда-то в голубую дымку. Время от времени полумрак озаряли яркие вспышки. Это правительственные гаубицы вслепую вели заградительный огонь по дну каньона.

— Они пытаются выбить все это дерьмо из этих каньонов, — пробормотал Фил, нарушая напряженную тишину. — Одно дело слышать, что они уже пять дней бомбят этих людей. Но еще хуже видеть, как они это делают.

Ни на секунду не выпуская из онемевших пальцев штурвал аэромобиля, Елена молча кивнула. Ей еще не приходилось бывать под артобстрелом, и она в страхе думала о том, каково это — оказаться под снарядами, когда они разрываются и сеют смерть над твоей головой.

Фил Фабрицио пробормотал:

— Господи, я надеюсь, коммодор согласится с тем, что я собираюсь ему сказать.

Елена знала об этом послании больше, чем подозревал Фил. Отец вкратце изложил ей пресловутые “условия”, чтобы она могла подготовить к началу операции прибывших с ней студентов. Они были на позициях, готовые выступить в любой момент. Фактически, городские повстанцы могли нанести удар в любой момент. Все и вся были на своих местах. Как только у ее матери будет снаряжение, которое везли, и послание Фила Фабрицио, отец Елены собирался превратить Мэдисон в зону боевых действий, подобной которой здесь не видели со времен вторжения дэнгов.

Только на этот раз Боло ее отца не суждено принимать в этом участие. Он все еще был на ремонте, инженеры и техники никак не могли установить причину его полной слепоты. Конечно, они и не особо старались…

— Вон там! — воскликнул Фил, указывая на посадочную площадку. Это был естественный пятачок зеленого луга в ста метрах от вершины Каламетской плотины, который блестел в лучах послеполуденного солнца. Вода переливалась через край водосброса и устремлялась вниз по длинному сверкающему бетонному желобу, вращая турбины, которые обеспечивали электроэнергией весь лабиринт каньонов и пойму Адеро за их пределами, включая Мэдисон. Плотина защищала мать Елены от артобстрела. Водохранилище Кламет лежало в жарком солнечном свете, как лист расплавленного серебра, простираясь сквозь горы в бассейне, который был почти таким же большим, как вся система каньонов после дамбы. Одно попадание, и бурный поток в одно мгновение залил бы залил весь каньон и, вырвавшись из его устья, разрушил бы Мэдисон.

— Здесь чертовски много воды, — пробормотал Фил. — Я никогда не видел столько воды, разве что в океане.

— Я видела много озер на Вишну, — сказала Елена, — но ни одного такого большого. Коммодор великолепен, не так ли? Догадаться спрятаться внутри плотины, сдерживающей это…

— Малыш, ты и половины всего не знаешь.

Елена только усмехнулась. Затем они оказались ниже уровня верхушек деревьев, и единственное, что они могли видеть, был участок травы, который образовывал посадочную площадку, и окружающий ее лес. Она осторожно опустила их на землю и потихоньку въехала в просвет между ближайшими деревьями. Люди коммодора Ортона натянули камуфляжную сетку на верхушки деревьев, обеспечив уютное и скрытое место под которой пряталось немало таких аэромобилей и скиммеров. Они втиснули свой на свободное место, затем открыли люки и выползли наружу. Их уже ждала приемная комиссия.

— Дэнни! — радостно воскликнул Фил, пожимая руку Гамалю — ту, в которой не было винтовки. — Как у тебя дела сегодня?

Дэнни Гамаль коротко улыбнулся бывшему механику Боло.

— Не могу пожаловаться, — признал он. — Да и ты вроде поправился… Ну что? Все в порядке?

— Пожалуй, да. Мы приближаемся к цели. Командиру решать, достаточно ли ресурсов чтобы продолжать дело. Кстати, мы вам еще кое-что привезли…

Фил кивнул Елене, которая послушно полезла в багажник их скиммера, вытаскивая тяжелые рюкзаки. Пока она была занята, Фил добавил:

— Тот новый офицер, который прилетел с теми ветеранами с Вишну, я должен сказать, он очень сообразительная акула. Он уже организовал наших городских, сопротивление теперь работает намного лучше, чем когда оно взорвало свою первую бомбу. У меня пока не было возможности встретиться с ним, но может быть удасться увидеться сегодня вечером. Я с нетерпением жду встречи.

— Хорошо. — сказал Дэнни Филу. Потом он повернулся к Елене, и, его взгляд сразу стал суровым и холодным. Дэнни Гамаль точно знал, кто она такая и почему в свое время отказалась присутствовать на его свадьбе. Он сказал холодным голосом: — Пошли. Коммодор ждет.

Он развернулся на каблуках и пошел обратно сквозь деревья.

— Он что, что-то против тебя имеет? — прошептал на ухо Елене Фил.

— Не имеет значения, — пожала плечами девушка.

Они последовали за Дэнни через густой лес, затем заскользили вниз по крутой тропинке, которая вела к краю отвесного утеса. Он образовывал одну из стен Гиблого ущелья, за поворотом которого начинался Каламетский каньон. Когда-то здесь вулканическое вторжение более твердых пород изменило направление течения реки Кламет, вынудив ее сделать крутой поворот. Это место первые терраформисты Джефферсона выбрали для строительства плотины. Фил тихо присвистнул.

— Тут чертовски круто.

— Согласна. — Елена немного полазила по скалам на Вишну, но этого было достаточно, чтобы испытывать здоровое уважение к крутому утесу у них под ногами. Ветер свистел у них в ушах, шелестел в кронах деревьев позади них и пел над широким фасадом плотины. Дэнни Гамаль, ожидавший у ограждения, окаймлявшего вершину дамбы, нетерпеливо обернулся.

— У нас мало времени! — отрезал он.

— Да, да, идем, — пробормотал Фил, шагая по открытому пространству. Он перелез через ограждение на бетон, который образовывал огромный верхний край дамбы, и бочком протиснулся мимо орудийных батарей артиллерии, бесконечных повторителей, гиперскоростных ракетных установок и 10-сантиметрового мобильного “Хеллбора” длиной почти семь метров. Верхняя часть плотины была такой широкой, что можно было построить здесь двухполосное шоссе, если бы оно там понадобилось. Елена молча следовала за Филом и Дэнни, пробираясь мимо первых настоящих артиллерийских орудий, которые она видела в жизни, поскольку все ее тренировки до сих пор проходили на тренажерах.

Пять минут спустя они были внутри самой плотины, верхняя часть которой была в основном полой, обеспечивая пространство для огромных турбин и механизмов, необходимых для электростанции. Рядом с ними находились туннели технического обслуживания, лестницы, лифты и помещения для хранения оборудования для инженеров и инспекторов, которые обслуживали плотину и следили за ее состоянием. Они вошли через дверь, которая вела в лабиринт туннелей, похожих на кроличьи норы, и, наконец, остановились перед закрытой дверью со стороны водохранилища, так близко к огромным турбинам, что даже пол под ногами вибрировал, и им приходилось повышать голос, чтобы их было отчетливо слышно сквозь технологический шум.

— Коммодор примет тебя первой, — сказал Дэнни Елене. — Он хочет задать тебе несколько вопросов о студентах, которые прибыли с тобой с Вишну. А вам, мистер Фабрицио, придется немного подождать. Я попрошу кого-нибудь принести что-нибудь поесть.

— О, чувак, это вообще замечательно. Сейчас в городе вообще ни хрена не найти пожрать.

— Мне это известно, — сухо ответил Дэнни.

Фил только ухмыльнулся ему и подмигнул Елене.

Ей начинал нравиться этот дерзкий и невоспитанный идиот, который каким-то образом умудрился преодолеть предрассудки, внушенные ему в джабовской школе и отправился в лагерь смерти спасать своего племянника.

Дэнни фыркнул и ушел. Елена постучала в закрытую дверь и услышала низкий мужской голос, приглашающий ее войти. Влажной от волнения рукой Елена нашарила ручку двери, решительно распахнула ее и вошла внутрь.

— Закрой дверь!

Голос звучал достаточно естественно, чтобы обмануть кого угодно. Он почти одурачил Елену, но она знала лучше. Даже знавшая, кто ее ждет за дверью, Елена чуть не попалась. Она захлопнула за собой дверь и уставилась прямо в темный щиток боевого шлема. На человеке в шлеме была мешковатая военная форма, скрывавшая очертания его тела. “Коммодор” несколько мгновений стоял и молча разглядывал девушку, а потом — снял шлем.

Кафари постарела. Казалось, прошло не четыре года, а сорок лет. Несколько мгновений мать и дочь смущенно молчали. Им нужно было так много сказать друг другу, что они не знали, с чего начать.

— Ты выросла. — сказала мать Елене, ожидавшей всего, чего угодно, но не этих слов от организатора гражданской войны, охватившей всю планету.

— Прости меня, — глупо сказала Елена, имея в виду, что она сожалеет о том, что ее детство было потрачено впустую, и о горьких воспоминаниях, которые у них остались.

Мать не спросила Елену, за что та просит прощения. Вместо этого она прикусила губу и прошептала в ответ:

— И ты меня прости.

— За что?! — ошеломленно спросила Елена.

— За то, что я солгала тебе. Велела сказать, что погибла… — Боль горела в глазах ее матери. Не боль разлуки. Боль глубокого и жгучего стыда.

Внезапно вспыхнул гнев, гнев на то, что ее матери стало стыдно.

— Не смей извиняться за это! Это моя вина! Моя и ничья больше! Ты думаешь, я до сих пор не поняла этого?

— По крайней мере, ты не ударила меня по носу, — дрожащими губами прошептала Елене мать.

Девушка не выдержала и рассмеялась, но вместо смеха очень скоро раздались всхлипывания. Это изливалось что-то очень долго лежавшее камнем на ее еще не закаленном сердечке. Кафари шагнула к дочери, а может, это сама земля наклонилась, и Елена оказалась в объятиях матери. Время остановилось, а девушка наслаждалась теплом родных рук, лечившим ее незарубцевавшиеся раны. Елена никогда не испытывала такого ощущения и не осознавала, насколько пустой была ее жизнь без этого.

Наконец ее мать заговорила. Не о серьезном, просто о мелочах. Как однажды Елена ободрала колени. Вспомнила ее любимое платье, которое они выбирали вместе. Школьную пьесу, в которой Елена играла настолько неумело, что снесла большую часть декораций, но лишь сорвала бурю аплодисментов, импровизируя так искусно, что все выглядело как запланированная часть пьесы. Она и не подозревала, что ее матери было о чем вспомнить с радостью. Но самым большим сюрпризом стало то, что ее мать сунула руку в карман униформы и достала что-то, аккуратно завернутое в лоскуток бархата.

— Я вернулась за ним, — сказала она тихим голосом. — В ту же ночь, когда весь город все еще был в хаосе. Было несколько вещей, которые я не могла оставить, а мародеры подожгли здание как раз в тот момент, когда я собиралась оттуда уходить. — Мать вложила ей в руку лоскуток бархата. — Разверни.

Елена развернула ткань, и у нее перехватило дыхание. Жемчуг. Ожерелье, которое они с матерью, бабушкой и дедушкой сделали вместе на ее десятый день рождения. Она не могла ничего сказать. Слова, звучавшие в ее сердце, были слишком велики, чтобы протиснуться сквозь горло.

— Давай-ка посмотрим! — сказала Кафари, расстегивая застежку.

В свое время шнурок сделали длинным, и девочкой Елена складывала его вдвое. Сейчас ожерелье было как раз впору.

— Ты выглядишь с ним как ангел, — с улыбкой сказала ее мать.

Елена снова заплакала.

— Ты спасла его, — выдавила она. — Ты спасла так много…

— Это входит в мои должностные обязанности, — сказала ее мать, снова улыбаясь и вытирая слезы со щек Елены. — Спасать президентов. Руководить восстаниями. Сохранять жемчуг.

— Ты уверена, что я его достойна?

Глаза ее матери увлажнились.

— О, милая, никогда даже не думай об этом. — Она убирала влажные волосы с лица Елены. — Не забывай, я получала сообщения отца все четыре года. Иногда я плакала, я так горжусь тобой.

— Только непонятно почему.

— Спроси своих друзей, прилетевших за тобой на Джефферсон! — улыбнувшись, ответила Кафари.

— Не могу. Я слишком боюсь ответа, — призналась Елена.

— А ты поумнела… Это хорошо. Мудрость тебе понадобится, — негромко проговорила Кафари, напомнив этими словами дочери о том, почему они сейчас сидят в темной коморке в недрах Каламетской плотины. — Расскажи-ка мне лучше о твоих товарищах.

Елена говорила спокойно, описывая их навыки, откровенно оценивая их возможности и слабые места и сообщая о том, что ее отец намеревался им поручить и как они могли способствовать успеху восстания. Ее мать слушала спокойно, не перебивая, но у нее на лице было написано пристальное внимание, которое напугало бы Елену, если бы она не была так сосредоточена на том, чтобы рассказать все как можно лучше. Она также передала снаряжение, которое они привезли: дополнительные костюмы биохимической изоляции, противовирусные препараты и противоядия от различных военных агентов, которые, как подозревали на Вишну, могли оказаться в распоряжении Санторини. А еще медицинское диагностическое оборудование и боевые наркотики, недоступные нигде на Джефферсоне.

Большое количество этих веществ и оборудования уже было отправлено в разные повстанческие лагеря на небольших аэромобилях, стартовавших с подъемной платформы Боло. Но ни один из них не смог приблизиться к Каламетскому каньону, по крайней мере, пока тут стояла тяжелая артиллерия, которую правительство бросило против здешних защитников.

— В Мэдисоне всего еще полным-полно, — сообщила матери Елена. — намного больше, но мы не смогли вместить в скиммер больше этого.

— И ты не могла рисковать, взяв аэромобиль побольше. У есть кое-что из снаряжения, но это приятное дополнение, Елена, поверь мне. Особенно противовирусные препараты. — задумчиво наморщив лоб, сказала Кафари. — Думаю, я могу добавить несколько интересных деталей к тому, что задумал твой отец. Однако я хочу поговорить с мистером Фабрицио, прежде чем озвучить новые планы. Попроси его зайти, пожалуйста, а сама сходи погуляй по плотине. Я хочу, чтобы ты ознакомилась с нашей обороной, включая огневые точки и артиллерийские расчеты.

— С удовольствием, — негромко сказала Елена. — Ведь я никогда не видела настоящих пушек.

Кафари в последний раз обняла ее, взъерошила волосы и взялась за боевой шлем, который был ее лучшим защитным оружием. Она печально улыбнулась Елене, прежде чем водрузить его на место.

— Ты не представляешь, как я его ненавижу! — пробормотала она.

— Я не знаю, как это у тебя получается, — призналась Елена. — Я бы не смогла.

У Кафари затуманился взор. Она смотрела куда-то в такую даль, по сравнению с которой бездна космического пространства казалась мелководьем.

— Порой жизнь вынуждает человека привыкать даже к самому невыносимому, — сказала она дочери, у которой защемило сердце от этого признания. — Не скрою, я чувствую себя в этом шлеме очень одинокой. И все же человек терпит. Иногда я думаю, что в этом заключена сама суть того, чтобы быть человеком. — Она резко встряхнула себя. — Но об этом мы поговорим как-нибудь потом. Пригласи мистера Фабрицио, пожалуйста. — Шлем вернулся на место.

Елена кивнула. Она знала, что подумает о словах своей матери позже, когда будет время. Но в данный момент ее командир отдал приказ, надо исполнять.

— Да, сэр. — Она отсалютовала коммодору резким щелчком запястья.

Затем она повернулась на каблуках и открыла дверь.

— Коммодор хочет видеть тебя прямо сейчас, — сказала она Филу. Затем она направилась наверх, поднявшись по лестнице к входной двери, которая вела на вершину плотины. Послеполуденный бриз был достаточно сильным на такой высоте над каньоном. Он трепал ее волосы и заставлял их струиться по лицу, пока она не отвела пряди в сторону и не заправила их за воротник. Вид отсюда был впечатляющим. Далеко внизу, где вода из водосброса впадала в укрощенную реку Кламет, она видела базовый лагерь, где артиллерийские расчеты ее матери устроили бивуак[41] между орудий, защищавших ущелье и плотину.

Справа от нее громоздились выступы вулканической породы, которые когда-то изменили русло реки Кламет и сформировавшие ущелье, именуемое Гиблым. За поворотом она увидела небольшой фермерский дом, стоявший прямо у дороги к ущелью. Прямо под ней находилась гидроэлектростанция, прижавшаяся к подножию плотины. За фермерским домом находились другие фермы и то, что когда-то было фруктовыми садами. Большинство деревьев было срублено на дрова, что нанесло долгосрочный ущерб сельскому хозяйству. Дрова были свежими и влажными, но даже чадящий костер для приготовления пищи был лучше, чем вообще никакого огня. О новом урожае фруктов в Каламетском каньоне давно никто не думал.

Между отвесными стенами каньона в обширных лагерях, раскинувшихся на бывших лугах и полях, расположились те, кто срубил фруктовые сады, тысячи и тысячи беженцев. Ближайший такой лагерь находился примерно в двух километрах от наблюдательного пункта Елены. Потрепанные, самодельные палатки были сделаны из одеял, простыней, жердей и веревок, обеспечивая только минимальное укрытие. Елена сощурилась от полуденного солнца, стараясь разглядеть детали. На некогда тучных пастбищах сейчас было мало животных. Было ли это связано с решениями владельцев держать своих животных запертыми в сараях и на фермах, или жа это было из-за того, что голодающие беженцы забивали стада, чтобы наполнить пустые желудки, она не знала.

В последнем случае джефферсонским фермерам придется много лет восстанавливать поголовье скота, потому что у них точно не было достаточно наличных денег, чтобы купить внеземное племенное поголовье. Не помогут даже замороженные эмбрионы, которые имплантируют самкам, если в наличии нет самцов… Елена с ужасом смотрела на то, во что превратила ДЖАБ’а некогда цветущий Каламетский край.

Елена оторвала взгляд от дна каньона, ища оборонительные сооружения, о которых упоминала ее мать. Она не могла разглядеть огневых позиций повстанцев на окружающих горных склонах, хотя знала, что они там были. Она попыталась расфокусировать взгляд, высматривая движение, а не пытаясь различить детали, и, наконец, заметила две или три позиции в радиусе полукилометра от плотины. Эти артиллерийские расчеты были хорошо — очень хорошо — замаскированы. Она могла бы многому научиться у таких хороших экипажей. Если бы было время…

Вспомнив, что на плотине тоже есть артиллерия, она направилась к ближайшей огневой точке на вершине дамбы. Их было три: по одной на каждом конце и одна посередине, и все они ощетинились почерневшими от стрельбы стволами. Входная дверь находилась у левого конца дамбы, поэтому она направилась к ней.

Елена хотела расспросить артиллерийские расчеты, какие навыки и приемы лучше всего помогли им в кризисной ситуации. Она более чем достаточно наслушалась от ветеранов на борту “Звезды Мали”, чтобы понимать, что опытные солдаты могут подсказать ей советы и приемы, который она не найдет ни учебнике, ни у инструктора по боевой подготовке. Она хотела научиться премудростям своего нового ремесла и хотела найти этим премудростям и техникам хорошее применение в полевых условиях.

Поэтому она подошла к батарее в конце дамбы и обвела взглядом массивное вооружение, охраняющее эту часть Гиблого ущелья. Батарея состояла из пяти 30-сантиметровых зенитных орудий, дюжины рядов пусковых установок гиперскоростных ракет и миниатюрного леса бесконечных повторителей, размещенных в двадцати отдельных капсулах. Каждый бесконечный повторитель располагался на своем собственном поворотном креплении, создавая сложную систему вооружения, которая позволяла каждому отдельному стволу поворачиваться и наводиться независимо или могла быть сконфигурирована так, чтобы вращать их все в унисон, обеспечивая массированный залповый огонь.

Центральным элементом артиллерии, установленным прямо посередине, была 10-сантиметровая мобильная платформа с “Хеллбором”. Ее морда выглядела так же злобно, как зад сатаны, и была так же полна смерти, как сердце дьявола. До этого только единственный раз она так близко видела “Хеллборы”, те, которые были установлены на Боло, намеревающемся сокрушать все на своем пути. С дрожью в коленях она заставила себя преодолеть последние пару метров, чтобы добраться до первого орудия. Расчеты орудий сделали вид, что ее не замечают. Никто с ней не поздоровался.

Оставалось сделать только одно. Она вздернула подбородок, слабо улыбнулась им и подошла к артиллеристам.

— Коммодор попросил меня подняться и ознакомиться с огневыми точками. — Ветер подхватил ее слова и разбросал их по горным склонам. Никто не ответил. Я никогда еще не видела артиллерию так близко, — добавила она, полная решимости довести дело до конца.

— Ты из городских. — процедила сквозь зубы женщина с худым, до срока поблекшим лицом. — У вас, тамошних крыс, много наглости, раз вы пришли сюда и пытаетесь присоединиться. Такие, как ты, принимали джабские подачки в течение двадцати лет. Вы превозносили Витторио до небес. Вы перешли на другую сторону только тогда, когда, наконец, проголодались. Вы жили на бесплатные подачки, которые ДЖАБ’а отбирала у нас под дулом пистолета. Нам здесь не нужны такие, как ты. Так что просто лезь обратно в свой скиммер и убирайся к черту из нашего каньона.

Лицо Елены вспыхнуло, но она не отступила.

— Я не крыса, — ледяным тоном парировала она. — Я никогда не подходила даже близко к Порт-Тауну. Я студентка колледжа, вернулась с Вишну. Нас целый отряд. Мы прилетели домой, чтобы сражаться. Еще на нашем корабле домой прибыли ветераны боевых действий. Эстебан Сотерис научил меня тому, чего не знали о боевых действиях мои инструкторы на Вишну. Но я никогда раньше не видела артиллерийскую батарею вживую. По прибытии я отчиталась коммодору о том, что студенты делают в городе, а он отправил меня сюда.

Имя ее дяди подействовало как волшебный талисман. Подозрительность и враждебность растаяли. Женщина приподняла уголок рта в слабой улыбке.

— Лучшего учителя и желать нельзя, милая. Как тебя зовут, девочка?

— Лена, — сказала она, используя сокращенную версию своего имени. Последнее, чего она хотела, это чтобы эти закаленные в боях воины выяснили, кто она на самом деле, прежде чем она заслужит их доверие. Они были более чем способны “случайно” столкнуть ее с перил и наблюдать, как она падает с высокой-высокой плотины на дно каньона.

— Тогда иди сюда, Лена. Я покажу тебе, как запрограммировать огневую задачу на боевом компьютере. Меня зовут Рейчел. — Она на мгновение замолчала, затем добавила: — Моя сестра замужем за генералом Гамалем.

Глаза Елены расширились.

— Так вы из кооператива Хэнкоков?

Глаза Рейчел затуманились от воспоминаний.

— О, да. Было дело… Коммодор рисковал своей жизнью, прибыв на базу “Ниневия”, чтобы спасти нас.

Неудивительно, что она ненавидела крысобойчиков.

— Моя сестра была беременна, когда пэгэбэшники пытались закончить то, что начали эти грязные крысиные гангстеры, вломившись в кооператив нашей семьи. Они пытали нас ради забавы. Если бы они знали, что моя сестра беременна… — Сильная дрожь сковала мышцы от воспоминаний. — Но к счастью они не узнали. А потом коммодор атаковал и вытащил нас. — Рейчел указала на дом, который Елена заметила ранее, в устье Гиблого ущелья. — Это дом моего дедушки. Сейчас, на дежурствах, мы останавливаемся там, спим посменно. А маленькому сыну моей сестры сейчас три года, — добавила она с мягкостью в голосе, которой мгновение назад не было. — Он родился в одном из наших базовых лагерей, к северо-востоку отсюда. — Она указала назад, где возвышались бесплодные склоны Дамизийских гор. — Он пришел в этот мир свободным, и таким он и вырастет. Свободным.

— Да, — тихо сказала Елена. Слезы обожгли ее глаза.

Рейчел пристально посмотрела на нее, но не спросила, что вызвало слезы. Здесь было слишком много людей, которые потеряли кого-то дорогого для них. Детали — кто и как погиб — не имели значения. Именно боль утраты связала их вместе. Общее горе переросло в общую ненависть. И общую решимость.

— А как насчет газовых атак? — Спросила Елена. — Перед тем, как мы покинули Вишну, полковник Хрустинов сказал нам, что ДЖАБ’а запасает ингредиенты для производства боевых отравляющих веществ. Биологические препараты и химициды.

Рейчел ткнула большим пальцем в кучу снаряжения за огневыми точками.

— У нас есть костюмы. У других орудийных расчетов тоже есть.

— А у остальных?

— Нет, — покачала головой Рейчел. — У них ничего нет… В некоторых фермерских домах оборудованы "безопасные” комнаты, в основном в подвалах. В доме моего дедушки есть такая. Другие устроили безопасные помещения под сараями на случай, если они не смогут вовремя добраться до дома. Беженцы все время их строят, но строительной техники недостаточно, чтобы выкопать убежища для полумиллиона человек. Даже если б мы могли, у нас недостаточно систем фильтрации, чтобы защитить всех от боевых отравляющих веществ, разносящихся по воздуху.

Елена поежилась.

— Если бы я была Витторио Санторини, я бы именно так и сделала. Тем более, ему не впервой, он уже делала это, когда приходил к власти. Моя мать попала в один из тех джабовских бунтов, которые он обычно устраивал. Ей посчастливилось попасть под газ с подветренной стороны. Она говорила, что ДЖАБ’а потом обвинила в этом президента Эндрюса, но она была уверена, что это сделали люди Витторио.

— Я помню тот бунт, — прорычал один из мужчин. — На днях мы собираемся засунуть канистру с похожим дерьмом в трахею Витторио, открыть запорный кран и посмотреть, как он в нем утонет.

— Пошли, малыш, — сказала Рейчел, — давай я покажу тебе, что к чему, пока все еще тихо. Как только они снова начнут нас обстреливать, у нас не будет времени учиться, придется стрелять в ответ.

Она внимательно наблюдала и слушала, а солдаты вводили ее в курс дела, знакомили с программными интерфейсами боевых компьютеров, которые отслеживали приближающиеся цели, принимали молниеносные решения о том, какое оружие лучше всего защитит от угрозы, и стреляли в автоматическом режиме в сто раз быстрее, чем позволяли человеческие рефлексы.

— Зачем тогда живые стрелки? — Спросила Елена. — Компьютеры ведь лучше и быстрее, чем любой человек.

Наводчик “Хеллборы”, неповоротливый гигант с кожей, темной, как высеченный базальт, пробурчал:

— Потому что боевые компьютеры могут выйти из строя. Потому что кто-то должен обслуживать погрузочные ленты. Не только для 30-сантиметровых орудий, но и ракетных установок. — Он указал на ящики артиллерийских снарядов и ракетные стеллажи позади них. — Требуется два человека, чтобы устанавливать снаряды на эти ленты, при чем достаточно быстро, чтобы орудие продолжало вести непрерывную стрельбу. У нас нет автоматических заряжателей, поэтому мы делаем это старомодным способом. — Он похлопал по мобильной орудийной установке “Хеллбор”, самоходной платформе длиной почти семь метров, с восемью ведущими колесами. — Эта штуковина управляется собственной психотронной системой обнаружения целей и наведения, но кто-то должен сидеть в кабине, готовый переключиться на ручное управление, если что-то пойдет не так. Это старое оборудование, почти такое же старое, как и Боло Витторио. — Ненависть придала его голосу резкость. — Мы потеряли несколько “Хеллборов” и их экипажи из-за этого Боло. И за последний год у нас было два сбоя в боевой психотронике “Хеллборов”. Первый из них отключился в самом разгаре продолжающейся перестрелки. Водитель не учился на артиллериста и не умел вести огонь в ручном режиме. Он был убит вместе с “Хеллбором”. Второй вышел из строя три месяца назад. Наводчик переключился на ручное и убил ублюдков, стрелявших в него. Вот эти “Хеллборы”, — сказал он, ласково погладив орудийный ствол и взглянув в сторону других “Хеллборов” на вершине дамбы, — лучшее и новейшее, что у нас есть. И каждый стрелок на этой дамбе проходит перекрестную подготовку по каждой имеющейся системе вооружения. Любой из нас может вмешаться и взять управление на себя, если что-то пойдет не так. Или если кого-то из нас убьют.

Елена кивнула. Это была хорошая система. И все они знали о рисках. Она была глубоко впечатлена и сказала об этом.

— Я заметила, что у вас там еще батареи, — сказала она, махнув в сторону каньона. — Они похожи на вашу?

— Не совсем, — покачала головой Рейчел. — У нас недостаточно снаряжения для этого. Каламетский каньон — огромная территория, не говоря уже о ответвляющихся каньонах и ущельях. Но мы можем покрыть достаточную площадь. Достаточную, чтобы уничтожить большую часть того, что они в нас бросают.

— Как часто происходят нападения?

— Каждые несколько часов. Какого-то особого графика у них нет, но видимо им становится скучно. Им здесь нечего делать, кроме как жаловаться на своих офицеров и стрелять в нас. Итак, они посидят какое-то время, затем дадут залп или два, после чего снова станет тихо. — Рейчел пожала плечами. — Так что никто не знает, когда ожидать следующего раунда. Но он будет. На это ты можешь рассчитывать. Витторио не посмеет отступить. Вся его ДЖАБ’а держится на ненависти к нам. Если он откажется от этой борьбы, он потеряет большую часть лояльности, которой все еще пользуется, особенно среди рядовых членов партии.

В этом был смысл.

К тому времени, когда импровизированный урок артиллерии Елены подошел к концу, уже начали сгущаться сумерки. Она поблагодарила своих учителей за потраченное время и хлопоты, затем подошла к перилам, снова заглядывая вниз, в глубокое ущелье. Она увидела, как кто-то выходит из дома, расположенного сразу за входом в ущелье. Одинокая фигура быстро пробиралась сквозь артиллерийские расчеты, расположившиеся бивуаками вдоль берега реки Кламет, вытекающей из глубокого бассейна у основания плотины. Кто бы это ни был, они очень хорошо проводили время.

Несмотря на полумрак, ее зоркие глаза рассмотрели чью-то фигурку, двигавшуюся со стороны дома в начале ущелья. Этот человек быстро шагал мимо артиллеристов, расположившихся у самого берега реки Каламет, извивавшейся по дну каньона после головокружительного прыжка с вершины плотины. Прошло совсем немного времени, и проворный боец достиг большой электрической платформы, устроенной повстанцами для того, чтобы поднимать на вершину плотины людей, оружие и боеприпасы. Елена переместилась к месту прибытия платформы и заглянула вниз. Плотина была так высока, что у девушки чуть не закружилась голова. Несмотря на это, стальные тросы быстро подняли платформу с ее единственным пассажиром. Елена хотела было поприветствовать его, но слова застыли у девушки на губах, а Дэнни Гамаль, рефлексы которого были отточены четырьмя годами партизанской войны, резко повернулся к ней. Она увидела, как он подавил рефлекс выхватить пистолет из кобуры. Она заставила себя податься вперед и слабо улыбнулась ему.

— Вы имеете полное право нажать на курок, — пытаясь усмехнуться, сказала ему Елена. — Я была отвратительным ребенком.

— Да, была, — процедил сквозь зубы Дэнни, смерив девушку пронзительным взглядом темных глаз. Затем, неохотно: — Но ты никогда никого не сдавала пэгэбэшникам, как это делали некоторые из твоих друзей.

Елена поежилась, но поняла, что слышит комплимент от человека, на чьих руках умерла его собственная мать.

— Папа… — начала она, затем вынуждена была сглотнуть. — Мой отец рассказал мне, что случилось. Я имею в виду, с твоей матерью, когда мы были на корабле, возвращавшемся с Вишну. Я никогда не знала твою мать, и это была моя собственная глупая ошибка. Я ведь не знала, что, не будь ее, и я не появилась бы на свет. Ведь вы с ней спасли мою маму. Я никогда не смогу вернуть этот долг. Но, по крайней мере, теперь я знаю, что я в долгу. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы отплатить хотя бы частично за это.

У Дэнни дернулась щека. Он оторвал взгляд от лица девушки и уставился вниз, на Каламетский каньон, который извивался у их ног, глубокий сумеречный разрез в розово-розовом камне. Теперь Елена могла видеть костры в лагере беженцев, где усталые люди с израненными душами собирались вокруг костров, чтобы поделиться тем немногим, что было в наличии, с любимыми и вновь обретенными друзьями. Этим обездоленным постоянно угрожали уничтожением другие человеческие существа, которым беженцы, по сути, не сделали ничего плохого. Они жили в постоянном страхе, но все равно были гораздо мужественнее, честнее и лучше тех, кто их ненавидел, скандируя джабовские лозунги.

можно было лишить крова над головой, пытать и убивать, но их нельзя было сломить и поставить на колени.

Среди приверженцев Витторио Санторини не было и не могло быть таких мужественных людей.

— О чем ты думаешь? — негромко спросил Елену Дэнни.

Девушка хотела описать ему, что творится у нее сейчас в голове, но не находила слов. Наконец она подняла голову и молча встретилась с Дэнни взглядом, обнаружив, что он смотрит на нее так, словно на совершенно незнакомого человека.

— Я и не подозревал… — сказал он, глядя на Елену как на совсем незнакомого человека.

— Чего?

— Как сильно ты похожа на свою мать.

Слезы все-таки навернулись.

— Прости меня, Дэнни, — прошептала она. Она не могла высказать то, что трепетало и переворачивалось в ее сердце, потому что не было слов, достаточно емких, достаточно сильных или глубоких, чтобы выразить это. Он больше ничего не сказал. Она тоже. В этом не было никакой необходимости. Вытерев глаза тыльной стороной ладони, она шагнула к Дэнни, и на этот раз он не отшатнулся от нее, как от прокаженной. Они стояли плечом к плечу на самой вершине плотины, как часовые, охраняющие все самое дорогое им в этом мире.

В этот краткий миг на Елену снизошло глубокое умиротворение. Она поняла, почему солдаты испокон веков воспевают братство, которое не знало границ ни расы, ни пола, ни возраста, требуя лишь, чтобы его члены вместе встречали смерть. Они все еще стояли там, по-прежнему молча, когда снова начался обстрел. В отдалении вспыхнули похожие на светлячков огоньки. Это рвались снаряды на дне каньона.

— В укрытие! — рявкнул Дэнни.

Она не очень хотелось поджав хвост удирать от джабовских снарядов, не нанеся ни единого ответного удара, но здесь она действительно мало что могла сделать. Поэтому она повернулась, чтобы уйти…

И мир объяло пламя.

Все орудия на дамбе прогремели в унисон. Дэнни прижал Елену к бетону, когда что-то просвистело над дамбой. Мощный взрыв в водохранилище позади них взметнул к небу гейзер воды, который промочил их до нитки. Орудия снова рявкнули. Елена вывернула шею, пытаясь разглядеть, что происходит и застыла в ужасе. Воздух почернел от падающих артиллерийских снарядов. Бесконечные повторители пылали, сбивая их. Взрывы посыпали ущелье дождем обломков. Гиперскоростные ракеты пронеслись мимо с воем и визгом. Новые взрывы разбросали по ущелью пламя, дым и шрапнель. Часть снарядов попадала в дамбу или отскакивала от вершины, снова и снова едва не задевая их. Орудийные расчеты выше по склонам также вели ответный огонь, посылая всполохи и полосы пламени по ущелью. Воздух сотрясался от грохота титанических взрывов.

— Я кому сказал — внутрь! — Крикнул Дэнни.

Елена кивнула и поползла на четвереньках, пытаясь найти входную дверь сквозь дым. Она не могла ее разглядеть…

Что-то прорвалось сквозь бесконечные повторители. Огненный шар разнес их вдребезги. Девушку опалило огнем и швырнуло о бетонную стенку. Придя в себя, она увидела, половина бесконечных повторителей исчезла, разлетевшись на куски или, возможно, расплавившись… Ракетные установки были целы, но не было никаких признаков заряжающей команды. Наводчик “Хеллбора”, темная, мрачная фигура, видневшаяся сквозь дым и оглушительный шум битвы, был виден в командно-диспетчерской рубке платформы, сгорбившийся за приборами, в ожидании чего-нибудь достаточно большого, во что можно было бы выстрелить.

Оглянувшись, Елена увидела, что к плотине летят новые джабовские снаряды. Не колеблясь ни секунды, девушка бросилась к умолкшим ракетным установкам и стала вытаскивать ракеты из стеллажей на загрузочные ленты. Дэнни был прямо за ней, поднимал и заряжал. Новые снаряды свистели мимо них, иногда промахиваясь на считанные миллиметры мимо их позиции, и разрывались позади, поднимая новые гейзеры воды. Они не пытались разрушить дамбу, они пытались уничтожить орудия — и их экипажи. Ярость придала Елене сил продолжать забрасывать ракеты в пусковые трубы. Наконец, их ракеты с ревом взмыли в небо над ущельем, взрываясь от приближающихся боеголовок, но поражая наиболее опасные цели, определенные боевыми компьютерами.

Когда обстрел наконец прекратился, Елена не могла до конца поверить, что это тишина звенит у нее в ушах. Она стояла, тяжело дыша, взмокшая от пота и дрожа всем телом. Ее немного утешал тот факт, что генерал Гамаль был не в лучшей форме, чем она. Он тоже стоял, тяжело дыша.

— Проклятые ублюдки сегодня дали нам жару! — наконец выговорил он.

Сквозь дым появилась Рейчел, прихрамывая, направляясь к ним.

— Хорошая работа, малышка, — сказала она Елене.

— Чертовски хорошая работа, — добавила Дэнни, вытирая пот рукавом.

Елена не выдержала и разрыдалась. Она сама не понимала, почему сейчас плачет, но Рейчел, кажется, совсем не удивилась. Она обняла одной рукой дрожащие плечи Елены и просто держала ее в течение долгого, успокаивающего момента. Дэнни нежно коснулся ее мокрой щеки.

— Не стыдись своих слез, девочка. Они доказывают, что у тебя сердце в правильном месте. Твоя мама будет гордиться тобой.

Елена сглотнула, пытаясь взять свои эмоции под контроль. Она посмотрела в сторону прохода, который вел из Гиблого ущелья в главный каньон, пытаясь оценить, насколько сильно они пострадали. Лагерь беженцев был разрушен. По меньшей мере половина палаток была объята пламенем. Люди все еще бежали, пытаясь добраться до края каньона, подальше от открытого пространства. Сотни людей — может быть, тысяча или больше — неподвижно лежали в центре горящего лагеря. Сначала она не поняла, что видит, поскольку люди, все еще бегущие, начали падать без видимой причины. Затем она напряглась.

— Что-то не так! — закричала она, настойчиво указывая. — Взрывов нет, но люди падают…

Дэнни яростно выругался. Рейчел и другие выжившие артиллеристы бросились к своим рюкзакам со снаряжением. Более половины этих рюкзаков было сорвано с дамбы во время боя. Защитных костюмов осталось очень мало. Дэнни схватил ее за запястье и потащил к входной двери, одновременно выкрикивая предупреждение в свой наручный коммуникатор.

— Газ! Они применили газ! Объявить тревогу! Наденьте биологическую защиту!

Страх вонзил ледоруб в грудь Елены. Он застрял в ее сердце.

— Мама! — Она вцепилась в свой наручный коммуникатор, вспомнив, что не знает командной частоты. Завыла душераздирающая сирена. Елена и Дэнни перепрыгивали через разбросанное оборудование и обломки, спотыкаясь снова и снова, продвигались вперед. Они достигли входной двери как раз в тот момент, когда ударил очередной артиллерийский залп. Взрывы снова наполнили воздух пламенем и грохотом. Кто-то открыл дверь перед ними. Дэнни поднял Елену и буквально швырнул ее внутрь. Мир перевернулся, пока она распласталась в воздухе. Она увидела, как упал Дэнни, кувыркаясь через дверной проем. Она приземлилась, неловко перекатившись вперед по бетонному полу, и врезалась в стену как раз в тот момент, когда дверь захлопнулась.

Дэнни все еще был снаружи.

— Дэнни! — Крик разрывал ей горло.

Кто-то схватил ее, запихнул в костюм, нахлобучил на голову шлем и туго застегнул молнию. Когда она сфокусировала взгляд, то увидела двух человек, склонившихся над ней. Фила Фабрицио она узнала по лицевой панели его биозащитного снаряжения. Даже его нанотатуировка была белоснежной, как лед. Под другой лицевой панелью был пустой взгляд боевого шлема командирского класса. Низкий голос коммодора Ортона произнес:

— Генерал Гамаль не выжил, дитя мое.

Она снова начала плакать, что было серьезной ошибкой, потому что не было никакой возможности вытереть глаза или высморкаться под шлемом биокостюма. Это было нечестно! Он так много пережил! Был так важен для успеха восстания. И он умер по наихудшей, глупейшей из возможных причин: спасая ее. Она того не стоила! Даже десять таких, как она, не стоило бы того… Горе застряло у нее в горле. На ее месте вспыхнула холодная, жестокая ярость, поднимаясь из ее сердца и проникая, как расплавленное пламя, сквозь каждую молекулу. Это превратило ее решимость в закаленный алмаз.

Она уничтожит их.

Всех!

Начиная с проклятого Витторио.

Саймон никогда раньше не бывал в этой части Мэдисона. Район был захудалым, полным мусора. Среди покосившихся домов слонялись стайки голодных дворовых ребятишек. Любой взглянувший в их потухшие глазенки видел там лишь недоверие и отчаяние. Они не играли в игры и даже не болтали, как обычные дети. Они просто сидели на грязных бордюрах с плохо обутыми или босыми ногами, пиная мусор в сточных канавах, или обнимали бетонные ступеньки, которые вели от потрескавшихся тротуаров к покосившимся дверным проемам многоквартирных домов.

Каждый раз, когда Саймон и его проводник проходили мимо одной из этих открытых дверей, воздух, стекавший по ступенькам на тротуар, вонял открытой канализацией и неубранным мусором, а также запахом готовящейся пищи, который заставлял его сглатывать, борясь с тошнотой. Он не знал, что они готовили, чтобы издавать такой запах, но было совершенно очевидно, что в этом не было ничего полезного.

Саймону раньше приходилось бывать в трущобах и быть свидетелем последствий войн на разрушенных мирах, где жители с потухшими глазами, собравшись с последними силами, пытались отстроить все заново. Но таких несчастных детей и таких жутких жилищ он не мог себе представить. Сползание Джефферсона к краху превратилось в лавину, которая в мгновение ока обрушила уровень жизни с нормального галактического на отчаянный.

Когда последние лучи вечернего солнца померкли, наступили сумерки. В окнах зажглись тусклые лампочки, но уличные фонари оставались темными. Их стеклянные шары давным-давно были разбиты вандалами, которым не оставалось ничего лучшего, как швырять камни во что-то, что вряд ли могло отстреливаться. Безработные бессмысленно бродили по улицам, как сухие листья, кружащиеся в водоворотах медленной реки. Некоторые, движимые потоками гнева и ненависти, осмелились навлечь на себя внимание ПГБ, собравшись на углах улиц. Они стояли там, обмениваясь жалобами и непонятно кому адресованными угрозами, исполнить которые им все равно никогда не хватило бы духу.

Это была работа Саймона. Он был здесь, чтобы учить их.

Он провел прошлую неделю, делая именно это. Сегодняшняя встреча была не началом процесса, это было началом конца. Для многих вещей. Гидом Саймона была невысокая женщина средних лет. Она сказала, что ее зовут просто Мария. У нее был тот поникший, измученный вид, который был отличительной чертой крайней нищеты и безнадежности. Мария почти не разговаривала с ним с момента их осторожной встречи в условленном месте, где городские партизаны договорились с ним о встрече. Она была тощая, как старая рабочая кляча, и наверняка выглядела гораздо старше своего возраста.

Когда они проходили мимо разъяренных мужчин на углах улиц, мужчин, которые смотрели на него — незнакомца среди них — с острой неприкрытой неприязнью, но Мария молча кивала им, и они опускали глаза. Этот жест, делавшийся снова и снова, разряжал обстановку, которая могла быстро перерасти в смертельную конфронтацию. Он со мной, я за него ручаюсь, означал этот жест, ясно давая понять, что незнакомец, который сунулся в их уродливый уголок некогда прекрасного мира, на самом деле был приглашен. Саймон нисколько не сомневался, что его подстерегли бы и убили без малейшей жалости, разделали, как дохлого цыпленка, если бы он осмелился пойти сюда один. Он также знал, что никто не потрудился бы остановить их. Даже подразделения ПГБ не патрулировали эти улицы, только если группами по меньшей мере из десяти человек, вооруженных до зубов.

Проходя мимо баров, Саймон вдыхал сивушные пары и слышал грубый унылый хохот отчаявшихся людей, которым в жизни остается только напиться. Они перешагивали через самых пьяных, которые выползали из бара и рухнули на улице. После почти получасовой прогулки они завернули за угол и прервали деловую сделку между девочкой-подростком, чья грудь была единственной пухлой частью ее тела, и мужчиной, который выглядел как связка хвороста, завернутая в широкий мешок.

Мария замедлила шаг и так посмотрела на девочку, что та покраснела. Затем она пробормотала что-то неразборчивое и бросилась прочь сквозь быстро сгущающиеся сумерки. Мужчина, с которым она торговалась, послал ей вслед визгливое проклятие. Он резко повернулся к Марии.

— Ты чертова сука! Я уже отдал ей деньги!

— Сам виноват, дурак! Шлюхе надо платить после того, как она сделала то, для чего ты ее нанял. А теперь убери свои грязные кости с моей улицы и не возвращайся. Клянусь Богом и всеми дьяволами ада, я сверну твою костлявую шею, если увижу тебя снова в этих краях.

Несколько мгновений Саймон готовился к драке. Он переступил с ноги на ногу, готовый двинуться с места, но худой мужчина бросил быстрый взгляд на Саймона и позволил этому мгновению — и его деньгам — улетучиться без дальнейших протестов. Он бочком свернул в зловонный переулок, ругаясь себе под нос. Саймон согнул пальцы, снимая напряжение. Мария слегка наклонила голову, бросив взгляд вверх из-под полуприкрытых век.

— Он бы убил тебя.

— Еще неизвестно, кто кого, — ответил Саймон.

Она мгновение изучала его.

— Возможно. Пошли, мы почти на месте.

Она повела его дальше по улице, в том направлении, куда убежала девушка, затем открыла дверь, зажатую между заколоченной витриной магазина, в котором когда-то продавались продукты, и чем-то похожим на прачечную самообслуживания и букмекерскую контору, судя по количеству хмурых женщин с ожесточенными лицами, играющих в карты, и еще большему количеству мужчин, бросающих кости, в то время как автоматы дребезжали, стучали и гремели в своем синкопированном ритме, стирая ту немногочисленную одежду, которая была у этих людей.

Дверь, которую открыла Мария, вела к лестнице, настолько узкой, чтобы по ней с трудом мог подняться один человек. На втором этаже была только одна дверь над прачечной. Возможно — кладовка. Поднявшись вслед за Марией на третий этаж, Саймон оказался в длинном коридоре, по которому тянулся ряд дверей, на которых выцветшей краской были нанесены цифры, присвоенные каждому тесному жилищу. Мария направилась к третьему от конца. Они вошли внутрь и обнаружили девушку, которую прервали на улице внизу.

Она снова покраснела.

— Готовь ужин, — сказала Мария холодным, сердитым голосом.

— Да, — прошептала девушка, бросив взгляд на Саймона, прежде чем скрыться в соседней комнате.

Саймон не знал, что сказать. Мария на мгновение закрыла глаза, но не раньше, чем Саймон заметил в них слезы. Когда она снова открыла глаза, то встретила обеспокоенный взгляд Саймона.

— Она совсем неплохая девочка…

— Да.

— Просто… в отчаянии.

— Да.

— Вот почему я сказала этому подонку… — Она остановилась.

— Да, — снова сказал Саймон. — Я знаю. У меня есть дочь. Всего на пару лет старше твоей.

Она бросила на него косой взгляд, одновременно страдающий и сочувствующий. Затем у нее вырвался вздох:

— Тогда ты действительно знаешь, каково это — растить дочь? — Она больше ничего не сказала, но Саймон понял. Ее губы сжались от горя, усталость и боль прорезали морщины на ее лице. Затем она деловито заявила:

— Нам придется немного подождать. Если хочешь пить, могу предложить воду. Больше у нас ничего нет.

— Можно и воду, спасибо.

Она кивнула.

— Проходи, садись. У меня осталось еще один или два целых стула. Я скоро.

Саймон оглядел крошечную гостиную с предоставленным правительством информационным экраном и несколькими дешевыми картинами на стене. Картины были религиозными. Информационный экран был стандартной моделью, выпущенной пропагандистской машиной ДЖАБ’ы, заботящейся о донесении своей пропаганды до широких масс. Мебель здесь стояла разношерстная, дешевая и неоднократно ремонтировавшаяся, но в целом помещение было опрятным, а полы — недавно помыты, в отличие от других многоквартирных домов, мимо которых они проходили. В отличие от своих соседей, Мария не теряла надежды.

Саймон с уважением подумал о ней. Эта женщина удерживала себя и своих детей от полного падения лишь своей силой воли. Увидев, как ее маленькая девочка торгует своим телом на улице, она, конечно, получила сильный удар, усугубленный тем, что свидетелем стал незнакомец, пришедший помочь. Вскоре Мария вернулась с кухни, где та самая дочь была занята тем, что рылась в шкафах и гремела посудой, изображая бурную деятельность в надежде умилостивить разъяренную мать.

— Льда у нас нет, — сказала Мария, протягивая стакан, — но кувшин с водой стоял в холодильнике.

Саймон кивнул в знак благодарности и сделал глоток. Затянувшееся молчание уже грозило стать неловким, но тут в дверь особым образом постучали. Мария взглянула на Саймона, который поднялся со стула и встал так, что оказался за дверью, когда она ее открыла.

— Заходи, — сказала она шепотом, — и побыстрее!

Мгновение спустя у нее вырвался вздох. Саймон мельком увидел ее лицо, когда дверь захлопнулась. Пепельно-бледная, она смотрела на одного из мужчин, который только что вошел в комнату, быстро захлопнув за собой дверь.

Внезапно она охнула. Саймон шагнул вперед и увидел, что побледневшая женщина не сводит глаз с одного из вошедших мужчин.

— Ты жив! — вскрикнула она, задыхаясь и держась за сердце.

Мальчик, на которого она смотрела, сказал:

— Да, да, мы с дядей Филом живы. Но мы не могли тебе сообщить…

У Марии задрожали губы. Она заключила юношу в объятия, не замечая слез, текущих по ее лицу. Дочь Марии пришла из кухни, неся поднос с тарелкой, на которую она положила несколько крекеров и несколько кубиков сыра. Она подняла глаза и увидела мальчика, которого так крепко обнимала ее мать. Поднос выпал из ее онемевших пальцев. Тарелка разбилась о голые доски пола. У нее вырвался мучительный стон, затем она тоже бросилась к ним, повисла на шее своего брата, и заплакала прерывистыми рыданиями. Его сходство с Марией и ее дочерью было достаточно очевидным, что в степени их родства не приходилось сомневаться. Блудный сын вернулся домой, очевидно, воскреснув из мертвых. Учитывая его истощенное состояние, он, вероятно, был спасен из одного из лагерей смерти.

С мальчиком были еще двое мужчин. Саймон их не встречал. Когда буря радости немного улеглась, один из них сказал:

— Не будем забывать о делах. Сегодняшним вечером чертовски много всего происходит, а нам нужно о многом позаботиться, так что как насчет перекусить тем, что стоит на плите, и приступить к делу?

Мария взяла себя в руки, улыбнулась сыну и даже дочери, вытерев краем платья ее заплаканное личико, затем мягко сказала:

— Давай приведем себя в порядок, а?

Девушка кивнула.

И речь шла не о заплаканных лицах или разбитых тарелках.

Пять минут спустя они сели за кухонный стол Марии. Они быстро управились с небогатой едой, и расположились в гостиной, чтобы наметить свою стратегию. Они едва успели начать, когда загорелся наручный коммуникатор Саймона, высвечивая код экстренной помощи. Он стукнул по нему.

— Докладывайте!

— Нападение! — Ужас, прозвучавший в этом знакомом, любимом голосе, сжал сердце Саймона. — Они используют биологические препараты или химикаты, я не знаю, что именно! Я приказал всем укрыться в убежищах, но их не хватит на всех. О Боже, мы здесь умираем тысячами…

Его наручный коммуникатор снова заверещал, на другой аварийной частоте. Другой голос прокричал:

— Правительство приказало нам покинуть базу технического обслуживания Боло под дулами автоматов. Они грузят его на сани…

С громким гудением заработал информационный экран в комнате. Он издавал звуки, означавшие, что вот-вот начнется правительственное вещание, достаточно важное, что каждому гражданину Джефферсона стоит бросить все свои дела и обратить внимание. На экране появилась частная студия вещания Президентского дворца. На трибуне стоял Витторио Санторини. Стена у него за спиной была расцвечена желто-зелеными джабовскими знаменами.

— Возлюбленные друзья, — сказал он, — мы собрались здесь этим вечером, чтобы поделиться с вами нашей окончательной победой над преступниками, руководящими восстанием Грейнджеров. Мы познали страх, друзья мои, бесконечный страх и слишком много смертей. Но сегодняшним вечером на нашем горизонте появилась благословенная надежда, надежда и обещание — мое личное! — что после сегодняшней ночи добропорядочным людям Джефферсона больше никогда не придется бояться руки угнетения. Сегодня наш отважный Боло снова на поле боя. Он поразит бунтовщиков. Сокрушит и раздавит своими гусеницами! И Джефферсон навсегда будет в безопасности! В безопасности от угроз ненавистных Грейнджеров. Они больше не будут стрелять и взрывать бомбы! Мы будем в безопасности от разрушений, которые эти монстры творили на протяжении стольких лет.

Саймон больше не слушал.

— О Боже, — прошептал он.

Сын Марии смертельно побледнел.

— Вонючие ублюдки!

Саймон снова коснулся своего наручного коммуникатора.

— Красный Лев! Ты слышишь меня?

— Да, — снова послышался голос Кафари, приглушенный и странный из-за технологии изменения голоса, которой она пользовалась вот уже четыре года. — Слышу.

— Они высылают Боло. Повезут его в вашу сторону на санях. Сколько человек вы сможете эвакуировать?

— Я не знаю. Немного. Они одновременно обстреляли каньон обычной артиллерией и биохимическими препаратами. Большинство моих людей погибли. Или отрезаны от возможности эвакуации, поскольку одеты в защитное снаряжение и не могут рисковать порвать костюмы о камни, пробираясь к нам по пересеченной местности и… Дэнни погиб. — Ее голос дрогнул. — Он погиб, спасая нашу маленькую девочку.

У Саймона защипало глаза. Он вцепился пальцами в край стола, не в силах говорить. Благодарность и горе заставили его молчать.

Кафари продолжала, сквозь ее голос просачивался ужас, несмотря на измененный технологиями голос.

— Только у некоторых из нас было биозащитное снаряжение. Этого недостаточно. Я понятия не имею, сколько у меня выживших. Со мной двое, — добавила она хриплым голосом. — Мы включили оповещение о газовой атаке, но я не знаю, сколько человек успели добраться до укрытий. Некоторым фермерам и владельцам ранчо, вероятно, удалось это сделать. Наши Наши камеры показывают только трупы — Ее голос сорвался на рыдание. — О, Саймон, их так много… А сейчас нас опять обстреливает артиллерия. Одному богу известно, как долго продлится обстрел на этот раз.

Все родственники Кафари, а значит, все близкие Саймона на этом свете жили в Каламетском каньоне. При мысли об этом ему стало физически плохо. Он с трудом отгонял от себя неистовое желание голыми руками разорвать на куски Витторио Санторини и его приспешников. В квартире Марии царило зловещее молчание: тщательно подготовленный план действий только что разлетелся на куски, как выпавшее из рук девочки блюдо.

— У нас осталось мало артиллеристов, — упавшим голосом добавила Кафари. — Теперь пэгэбэшники могут ворваться сюда в любое время, когда захотят, не встречая сопротивления.

— Они к вам не полезут, — мрачно сказал Саймон. — Теперь у них есть Сынок. Даже слепого, как летучая мышь, его более чем достаточно, чтобы уничтожить любого выжившего. Насколько я знаю Витторио, он прикажет Сынку разнести к чертям все фермы в каньоне, просто чтобы быть уверенным, что он добрался до всех.

Проговорив это, Саймон понял, что ему нужно сделать, и у него опять защемило сердце. Ему следовало использовать проклятый код уничтожения в тот момент, когда он прибыл. Ведь без этой страшной боевой машины главарь ДЖАБ’ы вряд ли бы решился атаковать газом Каламетский каньон…

Выходит, он, Саймон, повинен в смерти пятисот тысяч человек.

Саймон не мучился так даже после пережитого на Этене. Он ничего не сделал для того, чтобы защитить самых близких ему людей от биохимического оружия джабовского главаря, который сейчас разглагольствует на экране о своих великих планах по созданию вселенной, свободной от Грейнджеров. С горящими глазами он называет беженцев, запертых в Каламетском каньоне, “врагами цивилизованного человечества”, а их трупы в то время остывают в холодных лучах обоих спутников Джефферсона.

Мертвым уже не поможешь, но Саймон еще мог спасти живых. Он провел половину своей жизни в качестве командира Одинокого Сынка и все еще думал о машине как о друге. Однако теперь — когда от его решения зависела жизнь людей, уцелевших в Каламетском каньоне, оставшихся в живых фермеров, спрятавшихся в укрепленных каньонах Дамизийских гор, и миллионов бойцов городского сопротивления — он обнаружил, что то, чего он так долго боялся, удивительно легко воплотить в жизнь.

Он переключил частоты наручного коммуникатора и передал код, который хранил в памяти с того дня, как его назначили командиром Сынка. Код, который уничтожит ядро действий Сынка и убьет его. Он на мгновение закрыл глаза, оплакивая друга и ненавидя людей, которые превратили защитника орудие уничтожения, помогавшее серийным убийцам остаться у власти. Собравшиеся благоразумно хранили молчание. Наконец он переключился обратно на исходную частоту.

— Ты слышишь меня? — сдавленным голосом проговорил он.,

— Да. Теперь мы видим Боло. Его сани только что приземлились у в хода в Шахматное ущелье. Сынок выгрузился и направляется в нашем направлении. Федеральные войска отступили…

— Что? — Ужас застыл в глубине души Саймона. — Он движется?

— Да. Он уже почти преодолел Шахматное ущелье, сворачивает в главный каньон. Скоро подойдет к плотине.

Саймон заметил бледное как смерть лицо Марии только тогда, когда она тронула его за руку.! — Что-то не так? — озабоченно спросила она.

Саймон взглянул женщине прямо в глаза и не своим голосом произнес:

— Они изменили код самоуничтожения. Я не могу остановить Боло.

— А ты мог остановить Боло? Код уничтожения? — Мария пристально смотрела на него. — Что ты хочешь этим сказать? Кто, черт возьми, ты вообще такой?!

Саймон встретился с ней взглядом, все еще чувствуя оцепенение от потрясения.

— Саймон Хрустинов, — хрипло произнес он. — Я Саймон Хрустинов. Я командовал этой машиной.

Убиравшая со стола дочка Марии уронила и разбила еще одну тарелку.

— Ты не похож на… — начала было Мария, но осеклась, пристально разглядывая лицо Саймона, к которому тот и сам еще не привык, даже после четырех лет разглядывания в зеркале. — Авария, — прошептала она. Казалось, она не осознавала, что плачет. — Я забыла о катастрофе. Твое лицо пострадало при крушении аэромобиля, да?

Он просто кивнул.

— И теперь ты не можешь уничтожить его? Действительно не можешь?

Он покачал головой.

— О, Боже…

В комнате царило молчание. Люди, которые собрались в этой комнате, пытаясь покончить с угрозой, которая только что унесла полмиллиона жизней, ничем не могли помочь ему. Он снова обратился к Кафари.

— Красный Лев, вы можете эвакуироваться?

— Нет. Не осталось ни одной целой машины. Они раздолбали нашу посадочную площадку, превратив ее в пепел. Плюс начался лесной пожар. Мы разорвем наши костюмы, если попытаемся ползать среди скал. Мы здесь в ловушке.

В тупике каньона с приближающимся, чтобы взорвать их к чертовой матери Боло Марк XX. Саймон никогда не чувствовал себя более беспомощным. По крайней мере, на Этене они с Сынком сражались на одной стороне…

— Они сменили код, — чужим голосом проговорил Саймон.

Кафари не нужно было спрашивать, какой именно код.

— Понял, — сказала она. Затем она добавила еще два слова, которые разбили ему сердце и придали решимости твердость. — Отомсти за нас.

— Клянусь, — прошептал он. — На могилах миллионов погибших на Этене я клянусь в этом, любовь моя. Поцелуй за меня Елену.

— Я люблю тебя, — прошептал голос его второй половинки.

Затем связь замолчала. Когда Саймон остекленевшими глазами оглядел маленькую комнату, где Витторио тихо мерцал на информационном экране, а городские партизаны стояли и глазели на него, Мария прошептала:

— Это ведь был коммодор Ортон. — На самом деле это был не вопрос. — Коммодор — ваша жена, да?

Смешение полов не имело значения.

Саймон просто кивнул.

— Кафари не мертва?

Он покачал головой.

— Нет… пока.

Неистовые эмоции отразились на ее лице, как молния, прорезающая черную грозовую тучу — или дым битвы.

— Кафари Хрустинова спасла лучшего человека, которого когда-либо создавала эта поганая планета. А этот кусок собачьего дерьма, — она ткнула пальцем в экран, замолчав, потому что кто-то выключил звук, — только что приказал убить ее, да?

Саймон снова кивнул.

Выражение глаз Марии напугало его.

— У нас есть работа, — сказала она. Ее взгляд устремился к информационному экрану, где злорадствуя стоял Витторио.

— О да, — тихо сказал Саймон, — конечно есть.

Он встретился взглядом с каждым человеком в комнате и удерживал его, молча оценивая их, и ему нравилось то, что он видел. Жуткое чувство дежавю, охватившее Саймона, заставило его вздрогнуть. Однажды, давным-давно, Саймон сидел на конференции с группой людей этого мира, готовясь вести другую войну за выживание. Воспоминание о том, как он смотрел на каждого из них, сопоставляя их с предстоящим конфликтом, и ему нравилось то, что он видел, вызывало боль в его сердце, которая застала его врасплох. Люди этого мира заслуживали чего-то лучшего, чем Витторио Санторини и мясники, которых он использовал для укрепления своей власти.

Боль в его сердце превратилась в кремневую сталь.

Дэнги, чужие и непостижимые, были, по крайней мере, врагом, которого человек мог уважать. Санторини и его армия…

— Хорошо, — сказал он, — закончим планировать эту маленькую войну. Вот что мы собираемся сделать…

Мне приказали вступить в бой. Тревога, которая распространяется по всей моей нервной сети, настолько сильна, что я испытываю психотронное заикание. Я могу составить длинный список причин, объясняющих, почему этот приказ имеет серьезные недостатки. Однако мое когнитивное восприятие распадается на тысячу отдельных потоков мыслей: причины, аргументы и предупреждения, которые необходимо представить. Тем не менее мне не придумать ни одного убедительного аргумента, который убедил бы Витторио Санторини подождать, пока я не буду полностью отремонтирован. Он не желает ждать, ни единого часа. Мои гусеницы были отремонтированы, и мое оружие в рабочем состоянии. Это все, что имеет значение для президента Санторини.

Мой долг ясен, даже если не осталось ничего другого: я буду выполнять приказы президента в меру своих ограниченных и слабеющих возможностей. Я неисправный механизм, слепо ползущий на самоубийственную миссию против врага, который продемонстрировал свое упорство в попытках уничтожить меня. Но я буду продолжать, пока в моих электронных синапсах есть энергия. Мой долг — уничтожить Врага или быть уничтоженным им. Их миссия и моя одинаковы. Мы отличаемся только возможностями.

Я не вижу своего Врага.

А он может видеть мой боевой корпус весом в тринадцать тысяч тонн удручающе хорошо.

Я приказываю своим тяжелым саням перенести меня через пойму Адеро ко входу в Шахматное ущелье. Нигде на пойме нет движения. В воздухе нет аэромобилей, а на земле — машин. Только пустые поля по обе стороны реки Адеро и дороги, идущей параллельно ей.

Моя цель лежит в пятидесяти километрах впереди. Дамизийские горы — кошмарное место для сражений. У дэнгов не было времени подготовить укрепленные огневые точки, когда они захватили Каламетский каньон. У них едва хватило времени разгрузить свои корабли, прежде чем я оказался среди них, сея хаос. Партизаны коммодора окапывались и прятались целую неделю. Я не горю желанием испытать на себе логический результат этой предварительной подготовки.

Я продвигаюсь медленно. Тяжелые подъемные сани, несущие меня, способны развивать орбитальную скорость, но основные двигатели направлены вниз, а не вбок, и эту конфигурацию изменить невозможно. Это старые сани — намного старше меня — без подруливающих устройств, характерных для современных саней. Таким образом, горизонтальная скорость по пересеченной местности составляет ничтожную долю вертикальной скорости. Я ограничен ничтожной сотней километров в час, а это значит, что мне предстоит тридцатиминутный перелет только для того, чтобы добраться до поля боя.

Я нахожусь в воздухе всего четыре минуты тринадцать секунд, когда Витторио Санторини прерывает передачу на всех военных и гражданских частотах связи для внепланового выхода в эфир. Он стоит на трибуне в собственной студии новостей Президентского дворца, представляющей собой бункер в помещении под дворцом и являющийся единственным местом, откуда Витторио Санторини дает телевизионные пресс-конференции или интервью. Дурная слава имеет свою цену. У Витторио есть веские причины для его паранойи.

Его речь начинается мягко. Обычно он так и делает. Важно то, как она закончится, поскольку его речи почти неизбежно провоцируют разрушительное насилие. Я крайне подозрительно отношусь к мотивам президента Санторини, но серьезный характер этой передачи очевиден, что подчеркивается глубокими тенями под его глазами и резкой усталостью на его лице.

Странно иметь возможность ясно “видеть” трансляцию Витторио. Визуальные изображения передаются непосредственно в мои процессоры обработки данных. Я вообще не могу видеть через свои собственные сенсоры. Ощущение дезориентирует, но все равно удивительное облегчение — “видеть” что-то, кроме расплывчатых пятен теплового излучения.

Я обращаю особое внимание на речь Витторио Санторини, когда он упоминает меня.

— Возлюбленные друзья, — сказал он, — мы собрались здесь этим вечером, чтобы поделиться с вами нашей окончательной победой над преступниками, руководящими восстанием Грейнджеров. Мы познали страх, друзья мои, бесконечный страх и слишком много смертей. Но сегодняшним вечером на нашем горизонте появилась благословенная надежда, надежда и обещание — мое личное! — что после сегодняшней ночи добропорядочным людям Джефферсона больше никогда не придется бояться руки угнетения. Сегодня наш отважный Боло снова на поле боя. Он поразит бунтовщиков. Сокрушит и раздавит своими гусеницами! И Джефферсон навсегда будет в безопасности! В безопасности от угроз ненавистных Грейнджеров.

Я обещаю вам здесь и сейчас, что эта война закончится, сегодня же вечером. Время милосердия к нашему общему врагу давно прошло. Нашему терпению пришел конец. Мы должны действовать решительно, сейчас, этой же ночью.

И это, мои дорогие друзья, мы сделаем, это мы делаем, прямо сейчас, когда мы говорим. Тридцать две минуты назад мы начали атаку, чтобы уничтожить большую часть армии повстанцев. Наш Боло скоро предпримет следующую атаку. Он будет бороться за наше выживание. Он нанесет удар по каждому лагерю террористов, по каждому убежищу, где эти злобные преступники пытаются скрываться от правосудия. Он будет атаковать их сегодняшним вечером, и завтра, и каждый день без устали, столько, сколько потребуется, чтобы уничтожить каждого грязного террориста в нашем прекрасном мире. Мы больше не будем терпеть никаких угроз!

Однако, очистив от злодеев Джефферсон, мы не остановимся. Ведь они не только оскверняли наши землю, воду и воздух, но и распространили свой грязный культ насилия на другие миры. И теперь, любуясь звездным небом, мы содрогаемся при мысли о том, что где-то там вдали притаилась смерть.

Мы должны выследить их и уничтожать везде, куда бы они ни отправились! Они бежали на Мали и на Вишну. Любое внеземное правительство, которое посмеет приютить этих безумных преступников, будет рассматриваться как презренные враги. Мы уничтожим всех, кто выступает против нашей цели по избавлению человечества от этого бедствия. Они бежали на Мали и Вишну? Мы достанем их с помощью нашего Боло! Мы последуем за ними на Мали и вышибем их из куполов, в малийский метановый ад. Мы достанем их и на Вишну! Мы выследим их покровителей в правительстве системы Нгара! Это наш священный долг! Мы не потерпим неудачу!!!

Он наклоняется вперед, почти касаясь губами микрофона, и издает свистящее шипение, как обезумевшая кобра:

— Мы отомстим!

Его свистящее рычание разносится по телевидению и информационной сети в каждый дом и офис Джефферсона. Все депутаты в Объединенном Зале ахнули. Витторио впивается в трибуну пальцами, похожими на когти, в исступлении кромсая дерево.

— Да, месть, друзья мои! Вот что принесет нам эта дикая и жестокая ночь! Мы отомстим за наших невинно убитых. Мы отомстим за убийство наших храбрых полицейских. За наших судей, наших государственных служащих, наших убитых учителей и профессоров. Эти террористы в таком большом кровном долгу, что цену даже невозможно подсчитать. Но счет пришел, друзья мои. Пришел счет к оплате, и им давно пора его оплатить!

Выражение лица президента восторженное. Его глаза сверкают. Он широко размахивает обеими руками и кричит:

— Кровь требует крови! Мы будем проливать их кровь до тех пор, пока не останется ни капли! Этот последний рывок положит конец угрозе грейнджеризма в нашем мире. Мы вырвем его с корнем. Мы отрубим ему голову и уничтожим всю командную структуру. Грейнджеризм умрет сегодня ночью! И когда эта угроза исчезнет, мир будет в безопасности для осуществления последней из наших прекрасных реформ. Мы работали и ждали этого момента, этого шанса в течение двадцати лет. Шанс, момент — они пришли сейчас.

Наконец-то наступят мир и процветание для всех. Все будут хорошо работать, и никто никогда не будет страдать от нужды или дефицита. О, какой прекрасный мир мы построим! Предмет зависти каждой звездной системы, которую когда-либо колонизировало человечество. Наши имена будут помнить тысячу лет, как людей, построивших рай на разрушенных войной развалинах…

До этого момента я не осознавал, что Витторио Санторини — радикальный утопист. Он действительно верит, что мир можно сделать “совершенным”. Такие люди, как Сар Гремиан, подписываются на членство ради власти и престижа. Другие присоединяются по чисто денежным соображениям. Но Витторио искренне верит в паутину лжи и неразрешимых, неосуществимых утопических заблуждений, которые в этом мире выдаются за законы и гражданскую политику.

Коммерческие вещательные станции, увлеченные речью президента Джефферсона, начали транслировать видео с разделенным экраном, одновременно показывающим студию вещания Витторио в Президентском дворце и совместное заседание Сената и Палаты представителей. Примерно половина сенаторов и членов ассамблеи Джефферсона собрались в Объединенном зале, чтобы послушать речь Витторио.

— Вот задача, с которой мы столкнулись, друзья мои. Это вызов. И есть только один вариант успеха. Только один надежный способ гарантировать, что у нас будет мир и процветание, необходимые для выполнения нашей священной задачи…

Витторио все еще говорит, когда я получаю коммюнике от Сара Гремиана.

— Боло.

Знакомый скрипучий голос возвращает меня к осознанию того, что меня окружает.

— Подразделение SOL-0045 на связи.

— Ты еще не там?

— Расчетное время прибытия двенадцать минут одиннадцать секунд.

— Прибавь скорость, черт возьми, ладно? — Я слышу напряжение в голосе Сара Гремиана.

— Сани идут на максимальной горизонтальной тяге.

— Почему бы вам не перевернуть их на бок и не использовать основные двигатели? Ты смог бы добраться туда за считанные секунды.

— Фиксаторы, соединяющие мой боевой корпус с этой подъемной платформой, не выдержат тринадцати тысяч тонн кремневой стали и боеприпасов в таком положении. Они предназначены для того, чтобы я не смещался во время вертикальных падений и маневров, а не для того, чтобы приварить меня к платформе.

— Да черт возьми, вали туда как можно быстрее! У нас проблемы с ополчением, и я должен предотвратить их, и быстро. Лучший способ сделать это — оторвать голову зверю. А это твоя работа. А моя работа — убедиться, что обезглавленная змея не упадет и не раздавит нас насмерть.

Я улавливаю напряжение в его голосе. Я не знаю, что заставило его выйти на связь, но подозреваю связь между дурным настроением Сара Гремиана и действиями городских партизан Мэдисона, однако у меня нет возможности проверить это, а верховный комендант сил внутренней безопасности Джефферсона отключается, не просветив меня. Он явно недоволен, но я ничего не могу сделать, чтобы изменить законы физики. Я всего лишь Боло. Я оставлю чудеса моим создателям — и богам, которым они поклоняются.

Когда я преодолел половину поймы Адеро, день уже подходил к концу. Мои тепловые датчики не различают никаких подробностей на склонах Дамизийских гор. Призрачные пятна жары и лужи прохладной тени искажают скалистые стены места, которое в течение четырех лет укрывало армию повстанцев, создавая слишком запутанную картину, чтобы ее как-то интерпретировать. Я извлекаю изображения из своих банков памяти, пытаясь сравнить инфракрасные призраки, которые я вижу сейчас, с особенностями местности, которые я записал во время битвы за освобождение Каламетского каньона от дэнгов. Это помогает. Не так надежно, как возможность видеть изображение в реальном времени во всех спектрах, но немного помогает.

Огненные вспышки в районе Шахматного ущелья указывают на продолжающийся крупный артиллерийский обстрел, который, очевидно, длится уже долгое время. Я набираю высоту, одновременно пытаясь сфокусировать свои отказывающие визуальные сенсоры на далеком поле боя. Длинные, ползущие линии света на земле скорее всего являются лесными пожарами, полыхающими в пойме реки Адеро, где растительность загорелась от взрывающихся боеприпасов. Федеральные батареи ведут огонь через устье каньона, пытаясь поразить огневые точки повстанцев.

Эта тактика самоубийственна. В буквальном смысле. Артиллеристы повстанцев, укрытые высокими скалами по обе стороны ущелья, открывают ответный огонь прямой наводкой со смертельной точностью. Федеральные войска, ведущие бой с наспех вырытых позиций на открытой пойме, несут огромный урон под яростным огнем повстанцев. Взрывы в федеральном лагере знаменуют впечатляющую гибель осадных орудий и их экипажей. Я насчитал шесть крупных батарей, ведущих огонь только Шахматному ущелью, и еще восемь батарей дают залп за залпом из дальнобойных минометов по лежащему за ним Каламетскому каньону. Мины взлетают впечатляющими высокими параболами. Федеральные артиллеристы буквально разносят горные вершины, обрушивая смертоносный дождь боеприпасов на Каламетский каньон.

Требуется всего несколько секунд, чтобы осознать происходящее в Шахматном ущелье. Однако мое внимание привлекает не сам заградительный огонь, а сбивающее с толку размытое движение внутри и вокруг раскинувшегося федерального лагеря. Горячие точки ярко вспыхивают на более прохладном и темном фоне окружающей среды. Мое первое впечатление оказывается ложным. Артиллеристы повстанцев не бросали кассетную бомбу или даже напалм, чтобы поджечь лагерь.

Горячие точки — это не пожары. Они движутся, на большой скорости. Это выбросы двигателей военных автомобилей, направляющихся прочь от Шахматного ущелья. Те, кто находятся дальше всего от него, движутся быстрее всех, что предполагает более длительное время в пути, в течение которого они наращивали скорость по шоссе. То, что я вижу, настолько неожиданно, что мне требуется поразительных семь целых три десятых секунды, чтобы поверить в показания моих отказавших датчиков.

Правительственные войска отступают от Шахматного ущелья. Отступают с поля боя. Бегут так быстро, что ситуация имеет все признаки паники. Я ожидаю увидеть движение войск Грейнджеров в устье ущелья, устремляющихся вперед по их горячим следам. Но преследующие не материализуются. Единственное движение, видимое в Шахматном ущелье, это разрывы артиллерийских снарядов. Федеральные артиллерийские расчеты продолжают вести агрессивный огонь, создавая заградительный шквал, в то время как основная часть войск эвакуируется. Ни отступление, ни заградительный огонь не имеют смысла. Я на пути к блокаде и скоро войду в ущелье. Зачем федеральным артиллерийским расчетам рисковать ответным огнем повстанцев, когда они могли просто подождать полчаса и доверить эту работу мне?

Отступление имеет еще меньше смысла. Как только я прибуду, мое оружие обеспечит железную безопасность войскам, расположенным лагерем в пойме Адеро. Я не только буду сбивать любые снаряды, выпущенные по ним артиллеристами повстанцев, я уничтожу артиллеристов и их оружие, навсегда устранив угрозу, которую они представляют. Несмотря на все мои усилия, я не могу придумать рационального объяснения внезапному, всеобъемлющему отступлению федеральных войск, которые находятся буквально на грани полной победы.

Я пытаюсь связаться с Саром Гремианом, чтобы запросить обновленный VSR, но не могу его найти. Ситуация достаточно тревожная для перевода меня из режима боевой готовности в режим боевого рефлекса, чтобы я был готов открыть огонь в любой момент, даже несмотря на то, что еще недостаточно близко подошел к зоне боевых действий, чтобы рефлекторная тревога включилась автоматически в реальной перестрелке. Я продолжаю запрашивать VSR, и по-прежнему получаю лишь молчание. Федеральные войска продолжают отступать, убежав уже на целых десять километров от Шахматного ущелья. Единственные федералы, оставшиеся в осадном лагере, — это орудийные расчеты, работающие на артиллерийских батареях. Постоянный заградительный огонь изменился. Артиллерийские расчеты теперь ведут огонь короткими очередями, сосредоточив две трети своего огня на дальнем конце Каламетского каньона, где глубокое ущелье заканчивается тупиком у плотины гидроэлектростанции. Оставшиеся залпы тщательно рассеиваются по лабиринту боковых каньонов, и, похоже, им сейчас никто не противостоит. Это тоже меня беспокоит. Артиллеристы повстанцев слишком опытны, чтобы пропускать легкие цели, и слишком отчаянны, чтобы просто сдаться.

Мои подъемные сани наконец достигают тыла федеральных войск, которые убегают по всем дорогам, ведущим прочь от устья ущелья. Я слышу знакомый глубокий гром полевой артиллерии, стреляющей по вражеским огневым точкам, каждый раскатистый грохот, сопровождаемый свистом и треском артиллерийских снарядов, вылетающих из стволов орудий со сверхзвуковой скоростью.

Я не могу уверенно расшифровать топографические особенности местности, над которой я лечу. К сожалению, мои зрительные системы постепенно ослабевают, пока я вообще не теряю коротки ИК-диапазон, и теперь я воспринимаю только тепловое излучение на средних волнах. Скалы кажутся ослепляющими бликами, а деревья и дома мелькают мимо, как призраки, которые я едва могу опознать.

Наконец меня вызывает Сар Гремиан.

— Боло, ты уже там?

— Только что прибыл.

— Хорошо. Сажай эту штуку готовься прорывать минное поле у входа в Шахматное ущелье. Я отдам приказ своим артиллеристам отступать с остальными нашими войсками.

— Почему был отдан приказ об отступлении?

— Чтобы я не потерял единственную чертову армию, которая у меня осталась, — рычит он. — Снимай свою тушу с саней и принимайся за работу!

Я опускаюсь на землю и отстегиваю фиксаторы. Артиллерийский обстрел резко обрывается. Эхо последних выстрелов умирает в тишине, отражаясь от высоких заснеженных вершин и растворяясь вдали. Орудийные расчеты бегут к машинам и присоединяются к остальным федеральным силам, чтобы завершить вывод войск. Я снова один, лицом к лицу со смертельным врагом и мрачной, трудной задачей. Было бы не так одиноко, если бы у меня был командир.

Я не буду думать о Саймоне.

Я слезаю со своего транспорта и осторожно направляюсь к боевым порядкам, расположенным по ту сторону Шахматного ущелья. Мои электронные проблемы усугубляются тем, что некоторые из моих систем вооружения начинают сообщать о катастрофических сбоях. Непонятные призрачные вспышки приводят к тому, что системы отключаются, на мгновение возвращаются в рабочее состояние, затем снова отключаются через хаотичные промежутки времени, из-за чего я не могу предсказать, какие системы вооружения будут функционировать в какой момент в предстоящем сражении. Это почти повод для отчаяния.

Но я являюсь подразделением бригады “Динохром”. Ни один Боло никогда не отказывался выполнять свой долг, когда у него или нее оставался хоть эрг[42] мощности. Никто из нас никогда не проигрывал, кроме как в результате нанесения сокрушительных боевых повреждений или прямого уничтожения. Я останавливаюсь прямо перед Шахматным ущельем чтобы встретить Врага лицом к лицу. Что будет, то будет. Я должен выполнить свою миссию в меру своих возможностей. И эта миссия должна начаться с расчистки Шахматного ущелья.

Я открываю огонь из бесконечных повторителей и минометов, разнося в клочья каждый квадратный метр земли между моими гусеницами и дальней стороной устья ущелья. Я медленно продвигаюсь вперед, едва протискиваясь в узкий проход в скалах. Я ожидаю ответ артиллерии повстанцев в любой момент. Никто не открывает огонь. Я преодолеваю вход в ущелье не подвергаясь обстрелу. Это необычно для коммодора Ортона, чьи мыслительные процессы часто повторяют мои.

Я понимаю причину, когда добираюсь до орудий повстанцев. Они молчат, потому что у них нет экипажей. Орудия не бросили. Экипажи все еще там. Но они не стреляют из своего ручного оружия. Они даже не пытаются убежать от меня. Они распростерты на земле в искаженных позах, которые, как я выяснил за более чем столетие боев, теперь ассоциируются у меня с насильственной смертью. Тепловые следы от их тел указывают на то, что смерть наступила в течение последних тридцати-сорока минут. Определенно, не позднее. Если эти орудийные расчеты были мертвы с момента моего отъезда из Мэдисона, то в кого стреляли федеральные войска?

Однако в одном пункте моя задача ясна. Я должен уничтожать все вражеские объекты, где бы я их ни обнаружил. Я запускаю бесконечные повторители, разрывая на части артиллерию, которая стоит на безмолвной страже теперь уже прорванной блокады. Прежде чем осколки разлетаются и ударяются о землю, я уже снова движусь вперед, преодолевая поворот, который ведет в главное ущелье Каламетского каньона. Я протискиваюсь через сужение, разрушаю шоссейный мост, пересекающий реку Адеро, чтобы добраться до дна главного каньона, затем останавливаюсь.

Не потому, что мне нужно оценить местность на поле боя. Я знаю, как выглядит Каламетский каньон, и я “просматриваю” его с помощью сопоставления изображений системы регистрации местности времен войны с дэнгами и ИК-изображений с моих датчиков реального времени. Но не это причина, по которой я полностью, ошеломленно останавливаюсь. В меня никто не стреляет, потому что в живых нет никого, кто мог бы стрелять.

Секунды летят одна за другой, но я их не считаю. Я слишком потрясен, чтобы считать секунды. Я слишком занят, пытаясь сосчитать тела. Их тысячи. Десятки тысяч. Дно каньона устлано ими. Мои системы вооружения дергаются во внезапном, непроизвольном спазме, который возникает из глубокого клубка данных опыта, полученного за время моей долгой службы в Бригаде. Каждый ствол всех моих орудийных систем подпрыгивает на двадцать сантиметров, жуткое ощущение, напоминающее описания эпилептических припадков, которые я читал. Я не знаю, почему мое оружие неконтролируемо задергалось. Я знаю только, что мой враг лежит мертвый передо мной и что я абсолютно понятия не имею почему. Я также не понимаю, что я здесь делаю, поскольку восстание фактически закончено.

Вслед за этой мыслью я получаю еще одно коммюнике от Сара Гремиана.

— Ты остановился. Почему?

— В продолжении движения нет смысла. Восстание окончено. Враг мертв.

— Что бы это ни было за чертовщина — не позволяй всем этим мертвым преступникам одурачить тебя. Коммодор где-то там, живой и коварный, притворяется мертвым, чтобы заманить тебя под прицел своего оружия. Мы знаем, что он импортировал противовирусные препараты и биохимические костюмы из оружейных лабораторий Вишну. У него по всему каньону разбросана артиллерия, укомплектованная экипажами с большим количеством защитного снаряжения. Это восстание далеко от завершения. А ты собираешься положить ему конец, мой друг. Так что отправляйся туда и покончи с этим.

Я не двигаюсь.

— Чем вы умертвили мирных жителей в этом каньоне?

— Мирные жители? — Ледяной смех пронзает мои аудиопроцессоры, как острые, как иглы, копья. — В этом каньоне нет мирных жителей. Это зона военных действий, Боло. Объединенная ассамблея приняла закон, объявляющий об этом, и президент Санторини подписал его. Всем, кто лоялен правительству, было приказано покинуть это место неделю назад. Любой, кто все еще находится в том каньоне, является мятежником, террористом и осужденным предателем.

Мне трудно поверить, что маленькие дети и младенцы виновны в совершении террористических актов, однако я вижу тепловые сигнатуры с отчетливыми, четко очерченными очертаниями, которые соответствуют размеру и форме малышей и младенцев. Такие маленькие дети не могут быть преступниками. Члены ассамблеи Джефферсона могут составить сколько угодно листков бумаги, и Витторио Санторини может подписывать их сколько душе угодно, но лист бумаги, в котором говорится, что солнце зеленое, потому что им удобно настаивать на этом, на самом деле не сделает солнце зеленым.

Солнце такое, какое оно есть, и никакие указы — юридические или иные — не превратят его во что-то другое. Эти дети такие, какие они есть, и никакой указ, объявляющий их террористами, не может изменить того факта, что они еще физически неспособны совершать действия, необходимые для того, чтобы их классифицировали как террористов.

Эти мысли посылают тревожные сигналы по моей психотронной нейронной сети. Это небезопасные мысли. Я боюсь дестабилизирующего эффекта, который такие мысли оказывают на мою способность принимать решения. Сейчас неподходящий момент для вступления в силу протокола Резарт, лишающего меня каких-либо самостоятельных действий. На Джефферсоне нет никого, кто мог бы принять командование Боло Марк XX. Я не могу допустить, чтобы мои процессоры стали настолько нестабильными, чтобы вызвать протокол. Но слабый электронный шепоток идет по проводам, схемам и кристаллическим матрицам синапсов моего самосознания, повторяя слабым эхом, которое полностью не затихает в тишине: “Звезды не зеленые, — шепчет этот голос, — а младенцы не террористы…”

Сар Гремиан еще не ответил на мой главный вопрос. Я повторяю его.

— Как вы умертвили мирных жителей в этом каньоне?

— Я не понимаю, какое тебе дело до этого. Они мертвы, а ты нет. Ты должен быть счастлив. Теперь ты можешь выполнять свою работу, не беспокоясь о том, что полмиллиона террористов пытаются тебя убить.

— Ветер вынесет отравляющие вещества за пределы стен этого каньона. Гражданские лица в других населенных пунктах — лояльных городах, а также каньонах, удерживаемых Грейнджерами, — подвергаются смертельному риску. Моя миссия — защищать этот мир. Если вы применили что-то, что угрожает выживанию лояльных правительству граждан, вы поставили под угрозу мою миссию. Это критически важные данные, которые мне необходимо знать.

— Ты становишься великоват для своих штанов[43], — огрызается Сар Гремиан. — Тебе говорят то, что тебе следует знать. Вали туда, будь ты проклят, заниматься поиском и убийством грейнджеров!

Я не сдаю своей позиции.

— Я продолжу свою миссию, когда получу необходимую мне критически важную информацию. Если информация не будет предоставлена, я останусь там, где я есть.

Словарный запас непристойностей Сара Гремиана впечатляет. Закончив ругаться, он говорит ровным, сердитым тоном.

— Ладно, ты, осел со стальными мозгами. Городам с подветренной стороны ничто не угрожает, потому что выпущенное нами дерьмо действует всего сорок пять минут. Это паралитическое средство, созданное на основе вируса, который мы купили на черном рынке на Шиве. Мы заплатили за него чертову уйму денег, чтобы получить агент, который быстро убивал бы и быстро разлагался. Вирус поражает слизистые оболочки и легкие и парализует нервную систему на достаточно долгое время, чтобы вызвать катастрофический сбой вегетативной нервной системы. Вирус не может размножаться, а вещество сконструировано так, что умирает ровно через сорок пять минут после контакта с кислородом. Поблизости от каньона нет городов, куда живой вирус мог бы проникнуть за это время по-прежнему оставаясь смертельным. Штука безопасная, простая в использовании и чертовски эффективная. Получил ответ на свой чертов вопрос?

Я не могу спорить с его эффективностью, учитывая кровавую бойню, которая видна впереди. Что касается остального, мне придется принять это на веру, поскольку у меня нет способа доказать или опровергнуть утверждения Сара Гремиана. Поэтому я осторожно продвигаюсь вперед. Тишина в каньоне зловещая. Датчики движения фиксируют движение ветра сквозь растительность, которая проявляется в виде темных масс на фоне горячего свечения нагретого солнцем камня. Деревья и посевы мягко раскачиваются, создавая единственное движение, которое я могу различить. Даже пастбища неподвижны и безмолвны, их четвероногие обитатели лежат, раскинувшись, так же беспорядочно, как и люди, которые когда-то ухаживали за ними.

Из-за того, что стада в каньоне Кламет лежат мертвыми, а собрать урожай на полях некому, грядущей зимой голод будет очень сильным. Я не верю, что руководство ДЖАБ’ы подсчитало все последствия того, что они сотворили здесь сегодня. Даже после ста двадцати лет служения человечеству я все еще логики своих создателей, не говоря уже о правящих ими политиков.

Я пересекаю начальный длинный прямой участок дна каньона, не встречая ничего, кроме мертвых беженцев, мертвых полей и мертвых ферм. Выбросы электроэнергии в норме, различные бытовые приборы и сельскохозяйственное оборудование излучают свои типичные энергетические сигнатуры. Я не обнаруживаю никаких признаков оборудования связи, подобного тому, которое используется партизанскими силами, и не нахожу никаких следов тяжелой артиллерии с ее уникальной и безошибочной сигнатурой.

Если коммодор Ортон и разместил в этом каньоне артиллерию, то он хорошо скрыл ее. Если бы я был коммодором, я бы спрятал все до единого тяжелые орудия, которые есть у меня, и выжидал подходящего момента, оставаясь в укрытии максимально долго, чтобы переместить их в другое место в более безопасное время. Я не могу вечно оставаться в этом каньоне и не могу уничтожить оружие, которое не могу найти. Время на его стороне, если ему удастся залечь достаточно глубоко, чтобы избежать уничтожения. Даже если он погибнет, у повстанцев есть другие командиры, более чем опытные, чтобы использовать такое оружие.

Единственным гарантированным решением будет только превращение всего каньона и возвышающихся над ним горных склонов в расплавленный шлак. Для достижения такого результата потребовалось бы столько выстрелов из “Хеллбора”, что я истощил бы себя до полного отключения и превратил бы этот каньон в радиоактивную золу на следующие десять тысяч лет. Выпадение радиоактивной пыли, разнесенной преобладающими ветрами, также не улучшит жизнь в населенных пунктах с подветренной стороны. И никто не осмелится пить воду, протекающую через этот водораздел на протяжении нескольких тысячелетий.

Это неприемлемо. Но и нельзя оставлять врагу работоспособное оружие, способное уничтожать все, что бросит в него правительство, включая меня. Если я смогу зачистить дамбу, лишив коммодора Ортона его тяжелой артиллерии и большей части припасов, федеральные войска, отступающие из зоны распространения вируса, смогут вернуться и прочесать горные склоны пешком или на самолетах, обнаружив то, чего я не вижу с моей нынешней позиции. Это не идеальное решение, но оно лучше, чем те альтернативы, которые я рассматривал. Если, конечно, я проживу достаточно долго, чтобы привести этот вариант в действие. За сто двадцать лет боевых действий я ни разу не испытывал таких глубоких сомнений в собственной способности выполнить порученное задание.

Это очень неприятное чувство.

Как и настойчивый шепот о том, что эта миссия — катастрофа, которую вообще не следовало предпринимать. Это опасная мысль. Я отметаю ее. Я продолжаю слепо двигаться вперед, как было приказано. Я не знаю, что еще можно сделать.

Саймон включил свой наручный коммуникатор.

— Это Черный Лев! Как меня слышите? Прием!

Стефан Сотерис ответил сразу.

— Да, сэр?

— Ты смотришь трансляцию?

Голос Стефана снова стал жестким от гнева.

— Да, сэр. Приказы?

— Сколько ты можешь бросить на него и как скоро?

— Недостаточно, чтобы осталась воронка, но достаточно, чтобы вытрясти дерьмо из его крыши. Мы можем выехать в ближайшие две минуты.

— Я хочу крови, мой друг. Крови и самого большого урока, который мы можем преподать, о последствиях совершения военных преступлений.

— Да, сэр! Мы проведем прекрасный урок, мы уже в пути.

Саймон переключил частоту и вызвал Эстебана, который четко ответил.

— Сэр?

— Сейчас мы устроим фейерверк. Когда он взорвется, у нас будет возможность избежать шока. Я хочу, чтобы команды были на месте, чтобы разгромить отделения ПГБ, пока они все еще пялятся на свои информационные экраны. Немедленно приступайте к выполнению плана Альфа Три. Я хочу, чтобы ключевые члены Сената и Палаты представителей были живы и здоровы. Захватите как минимум спикера Палаты представителей и председателя Сената. Я хочу, чтобы они сказали мне несколько слов. У вас есть линк на нашу птичку?

— Да, сэр.

— Тогда затем устанавливайте контакт и уходите. Чем больше у нас будет команд, тем больше этих ублюдков мы сможем прижать. Я хочу точечных ударов и публичной демонстрации, чтобы показать, что мы серьезно относимся к делу. Я хочу, чтобы наши новые друзья из Порт-Тауна выставили патрули на улицах. Пусть они возведут баррикады на основных перекрестках. Я хочу, чтобы они удерживали эти баррикады любым оружием, которое попадет к ним в руки, в течение следующих пятнадцати минут.

— Сэр? — Спросил Эстебан.

— Мы собираемся остановить беспорядки до того, как они начнутся. Мы можем свергнуть ДЖАБ’у, не поджигая Мэдисон вокруг себя, и, клянусь Богом, именно это я и намерен сделать. И направь группы в большие студии новостного вещания и обеспечь их безопасность. Отправляй совместно нескольких ветеранов и студентов. Теперь наша очередь сделать публичное заявление, мой друг.

— Да, сэр!

Витторио все еще злорадствовал на экране. Он понятия не имел, что вот-вот попадет в вентилятор. Если повезет, Витторио засосет прямо в лопасти. Саймон встретился взглядом с Марией.

— Активируй всю свою сеть! Прямо сейчас. Выведи своих людей на улицы и не дай этому городу развалиться на части. И если тебя не затруднит, я бы хотел, чтобы ты и твой сын сопроводили меня в студию вещания ПГБ. А если дочь готова рискнуть, можно, чтобы и она присоединилась к нам. Я собираюсь нанести небольшой визит Полу Янковичу. И я бы очень хотел, чтобы остальная часть Джефферсона познакомилась с вами. Всеми.

Злобная радость зажглась в глазах Марии.

— Мне не терпелось познакомиться с этим ревущим ослом.

— Хорошо. Пойдем представимся ему.

Городская команда разошлась, чтобы активировать свою разрозненную сеть. Саймон последовал за Марией и ее семьей на улицу в сопровождении одного из городских партизан, который привел блудного сына домой.

— Машина здесь, — сказал грубо одетый мужчина, указывая большим пальцем в сторону мрачного, грязного переулка. Саймон не знал его имени, поскольку в наши дни городские боевики были ничуть не менее осторожны, чем грейнджеры. Машину охраняли еще двое мужчин, чьи пистолеты, которые они носили открыто, служили предупреждением для всех, кто мог заинтересоваться этой машиной.

Поблизости никого не было, в основном потому, что на улице сейчас вообще никого не было. Исчезли даже кучки оборванных детей. Мария огляделась по сторонам. На первый взгляд она казалась испуганной, но на самом деле ее глаза сверкали ненавистью и решимостью.

Они забрались в потрепанный наземный автомобиль и выехали. Машина смотрелась ветхой и проржавевшей громадиной, но за ее обманчивым внешним видом скрывался двигатель, который урчал, как сытый лев. Трущобы были зловеще тихими, но, добравшись до более процветающей части города, они столкнулись с обычным движением — оживленным потоком людей, направляющихся домой или на ужин. Богатые светские львицы направлялись в город, чтобы посетить танцевальные клубы и театры, весело пройтись с друзьями по вечерним магазинам — занятие, которое теперь могли позволить себе только богатые, — и окунуться в водоворот высокой моды обычного столичного вечера. Правительственные учреждения все еще горели огнями, где бюрократы следили за ходом войны на уничтожение, которую они только что развязали против беспомощных беженцев в Каламетском каньоне.

Пассажиры автомобиля ехали молча.

Тишина была такой глубокой, что астматический хрип кондиционера наземного автомобиля казался оглушительным. Они были в двадцати минутах езды от корпоративной штаб-квартиры P-Net, в которой размещалась крупнейшая новостная сеть на Джефферсоне, когда наручный коммуникатор Саймона подал кодовый сигнал. Он мягко коснулся его.

— Это Черный Лев. Валяй.

— Мы на месте, — сказал Стефан. — Поможешь нам немного? Что-нибудь вроде двенадцатого пункта Альфы Три?

— Сейчас узнаю. Будьте готовы к голосовому сигналу, если этот путь закрыт, или разрешающему условному сигналу, если Красный Лев сможет его реализовать.

— Вас понял, готовы.

Он сменил частоту.

— Красный Лев.

К Кафари вернулся ее голос, четкий и владеющий собой, если уж на то пошло.

— Говори, Черный Лев.

— Мне нужно выполнить Альфа Три, пункт двенадцатый. Кому-то с вашей стороны придется отключить сеть.

— Двенадцатый? — Удивление уступило место острой, как сталь, сосредоточенности. — Только в Мэдисоне или вообще повсюду?

— В Мэдисоне точно. Может быть пригодится еще в пойме Адеро. Мы хотим кое-кому пожелать спокойной ночи.

Смешок Кафари был достаточно злым, чтобы напугать сатану.

— Будет им темная ночь, но придется немного подождать.

Прошло несколько минут. Пять. Семь. Двенадцать. Саймон наклонился вперед и спросил водителя:

— Вы можете настроиться на трансляцию Витторио?

— Вы что хотите, чтобы меня вырвало?! — пробормотал тот, но все равно включил информационный экранчик. Как и двигатель, устройство связи было первоклассной военной моделью, которая либо была захвачена рейдерами у пэгэбэшников, либо было родом из контрабанды, которую Саймон отправлял Кафари на протяжении многих лет. Экран ожил. Витторио все еще стоял за трибуной, его лицо горело богопротивной страстью. Он сотрясал воздух дикими, экстравагантными жестами, стучал по трибуне сжатыми кулаками, кричал о своей ненависти и злорадном триумфе в микрофоны и камеры.

Ну же, Кафари, он обнаружил, что произносит безмолвную молитву, мы должны нанести удар сейчас… Саймон остро осознавал, что каждый следующий момент, пока их команды оставались на месте, ожидая сигнала к нанесению удара, был очередным риском, что подозрительные охранники и патрули пэгэбэшников могли начать проверять мужчин и женщин, слоняющихся по улице или притаившихся в припаркованных автомобилях в пределах досягаемости важных правительственных учреждений. Джабовские охранники культивировали подозрительность как образ жизни.

Одному Богу известно, сколько времени потребуется людям Кафари, чтобы выполнить свою часть задуманного. Прошло уже слишком много времени, а ничего так и не происходило. Тишина в машине была такой плотной, что ее можно было резать топором. Городские партизаны не знали, что подразумевает двенадцатый пункт плана Альфа Три, и Саймон уже был готов объяснить, когда часы обратного отсчета остановились. Яркий и искусственный мир ДЖАБ’ы внезапно остановился.

Вся электросеть вышла из строя.

Светофоры, торговые ряды и башни правительственных учреждений почернели. Мария громко вскрикнула. Машины резко затормозили перед ними. Их водитель разразился чередой проклятий и закинул их в по-настоящему креативный занос, проносясь мимо внезапно остановившихся автомобилей. Во всем городе светились только автомобильные фары, окна мэдисонской больницы и высокий купол Президентского дворца, имевших автономные генераторы электроэнергии.

Освещенный мощными прожекторами высокий купол президентского дворца сверкал в темном небе Мэдисона, как огромный бриллиант. Саймон вытянул шею, чтобы не упускать из виду купол, пока они мчались сквозь ошеломленный поток машин, проносясь мимо темных зданий, которые закрывали ему обзор. Он снова тихонько отсчитал секунды. Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…

Они свернули на широкий перекресток, откуда Саймону открылся прямой вид на парк имени Лендана, улицу Даркони и Дворец, который находился всего в шести кварталах отсюда. Водитель нажал на клаксон тыльной стороной ладони, расталкивая пешеходов, которые вылезли из своих машин. Они доехали до середины перекрестка…

…и мощный взрыв разорвал небо.

Вспышка осветила деревья, отбрасывая резкие тени. Высокий купол дворца Витторио разлетелся на куски. Пламя вскипело и вырвалось наружу. Взрывная волна пригнула к земле деревья в парке. Дочь Марии пронзительно завизжала. Изображение студии Витторио на информационном экранчике на долю секунды дико замерцало, затем погасло. Они проскочили перекресток, и другое здание загородило им обзор.

Саймон обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как сотрясение прокатилось по перекрестку. Люди, стоявшие на улице, были сбиты с ног. Басовитый раскат грома прогремел и отразился от зданий. Рикошет звука эхом прокатился по оглушенным улицам и потряс окна, многие из которых разлетелись вдребезги.

Они проскочили еще один перекресток и увидели еще один проблеск. Купола не было. Он превратился в щебень, оставив зияющую почерневшую дыру в центре экстравагантного, широченного “Народного дворца” Витторио. Крылья были целы, но окна выбило, и во всем южном крыле отключилось электричество. Лампочки северного крыла беспорядочно мигали. Пламя уже проникало в оба крыла. Колоссальный, разорительно дорогой памятник корысти и жадности ДЖАБ’ы вот-вот постигнет та же участь, что и памятник Жофру Зелоку четыре года назад.

Гражданская война плохо сказывается на архитектуре.

Не говоря уже о оккупантах.

— Ты думаешь, мы его достали? — Спросила Мария, затаив дыхание, когда они пронеслись мимо другого здания, приближаясь к штаб-квартире P-News.

— Его вещательная студия находится в южном крыле. Мое мнение — он, вероятно, пережил этот взрыв.

Сын Марии горько выругался.

— Тогда почему, черт возьми, они не взорвали это чертово южное крыло вместо долбаного купола?

— Потому что южное крыло построено как крепость. А студия вещания находится под землей. Пришлось бы взорвать октоцеллюлозную бомбу размером с ту, которой ты покалечил Сынка, чтобы уничтожить ту студию.

— От этого попахивает дорогой в ад и обратно, не так ли?

Никто не потрудился ответить. Умер Витторио или выжил, их ночная работа только началась.

— Прибавь скорость, — прорычал Саймон. — Мы должны быстро добраться до места встречи.

Водитель нажал на педаль газа. Люди разбегались, как испуганные утки, запрыгивая обратно в свои машины, заскакивая в дверные проемы, карабкаясь на капоты автомобилей. Мэдисон потрясло больше взрывов, размером поменьше, но разбросанных повсюду. Это взлетали на воздух участки ПГБ, охваченные пламенем под натиском жгучей ненависти. На коммуникатор Саймона стали поступать донесения.

Их машину занесло на последнем повороте как раз вовремя, чтобы увидеть, как вылетают главные двери штаб-квартиры корпорации P-Net. Пламя вырвалось на улицу. Из разрушенного, зияющего дверного проема валил дым. Вооруженные мужчины и женщины бежали сквозь дым, входя в здание. Кричащие прохожие разбегались во все стороны, пытаясь выбраться из внезапно возникшей зоны боевых действий. До их ушей донеслись звуки выстрелов, когда водитель развернул их с визгом шин по асфальту. Когда они остановились в клубах черного дыма, Саймон прокричал в свой наручный коммуникатор:

— Это Черный Лев. Мою штабную машину только что занесло в подъезд P-Net. Мне нужны оружие и снаряжение для спецназа, срочно!

Кто-то подбежал к их машине. Саймон выпрыгнул, поймал брошенный в его сторону бронежилет и застегнул его. Он схватил боевую винтовку на лету, поймав ее в воздухе, и направился к двери.

— Вот командирский шлем, сэр! — крикнул кто-то.

Саймон нахлобучил его на голову.

— Это Черный Лев! Докладывай!

К Эстебану вернулся голос, холодный и четкий.

— Мы захватили главную студию и вышки вещания на крыше. Сейчас команда прочесывает административные офисы. Команды сообщили, что семнадцать отделений ПГБ взорваны до основания. Поступают сообщения о том, что Витторио выжил. Поль Янкович лежит передо мной на животе, мочится в штаны и умоляет нас не стрелять в него. — Голос Эстебана сочился отвращением.

Выполни его просьбу. У меня найдется применение этому пресмыкающемуся маленькому червячку. А как насчет членов ассамблеи?

— Собираем, — сухо ответил Эстебан.

— Тащите их сюда. Живыми. И неповрежденными, по возможности.

— Вас понял.

Три минуты спустя Саймон вошел в самую известную студию новостей на Джефферсоне. Ошеломленные техники съежились за своими пультами, бледные и молчаливые. Поль Янкович лежал на животе перед Эстебаном Сотерисом. И его штаны действительно были насквозь мокрыми. Саймон холодно посмотрел на него сквозь боевой шлем, затем снял его и встретился взглядом с репортером лицом к лицу.

— Ты, конечно, меня не узнаешь? — негромко спросил он.

Знаменитый ведущий замотал головой.

— Я не коммодор Ортон, — мягко сказал он. — Но Поль, мой друг, прежде чем закончится эта ночь, ты пожалеешь, что в эту дверь вошел я, а не коммодор. Ортон — блестящий командир. Но то, чему обучен я, сделает коммодора похожим на воскресного проповедника. — Он присел на корточки и холодно улыбнулся, глядя репортеру в глаза. — Меня зовут, — сказал он почти шепотом, — Саймон Хрустинов.

Дикий стон вырвался из горла Поля.

— Верно. Мясник с Этены вернулся, мой друг. С новым лицом, любезно предоставленным мне Витторио Санторини. И на этот раз, — он улыбнулся дрожащему репортеру, — я играю не по правилам Бригады. Ты знаешь, почему так, жалкий кусок собачьего дерьма?

Поль покачал головой, его глаза расширились от ужаса.

Саймон схватил в охапку дорогую шелковую рубашку. Сталь превратила его голос в оружие.

— Потому что моя жена и единственный ребенок были сегодня в Каламетском каньоне!

— О, Боже…

Саймон рывком поднял его на ноги и впечатал в ближайшую стену.

— Не смей упоминать Господа всуе! Ты давно уже продал свою подлую душу за тридцать сребреников! Даже не так. За кое-что еще более жалкое, за рейтинги в сети. — Человек, висевший на кулаках Саймона, вздрогнул. Губы Саймона скривились от отвращения. — Каково быть самым популярным пропагандистом в мире? Каково это — знать, что ты помог привести к власти человека, который только что убил пятьсот тысяч беспомощных мужчин, женщин и детей?

Он облизал губы языком.

— Но они преступники, — прошептал он. — Террористы!

— Э нет, — сказал ему Саймон твердым, безжизненным голосом. — Ты даже не знаешь значения слова “террорист”. Пока еще нет, — пообещал он мрачным тоном. — Эти люди не были солдатами, террористами или какими-то преступниками, как ты любил их называть. Они были просто обычными людьми, полуголодными, которым больше некуда было идти. И теперь они мертвы, мой друг. Все они. У тебя есть хоть малейшее представление о том, кого ты помог Витторио убить сегодня вечером?

Он покачал головой.

— Младенцев у груди своих матерей. Малышей, возившихся в пыли. Маленьких девочек, стиравших пеленки братишек и сестренок, и маленьких мальчиков, бегавших за дровами. Вот те, кого ты помог убить Витторио, лицемерный ублюдок.

Человек с золотым языком перестал им пользоваться. Он просто висел там, дрожа, глядя в глаза Саймону, как птица, загипнотизированная плюющейся коброй.

— Нечего сказать? Никаких блеющих оправданий? Даже мольбы о пощаде? — Из глаз мужчины потекли слезы. Его рот дрожал, мокрый и жалкий. — Тебе лучше найти, что сказать, мой друг, потому что теперь моя очередь писать твой сценарий. Позволь мне рассказать тебе, что Мясник с Этены собирается приказать говорить твоему острому язычку…

Орудия на вершине плотины замолчали. Рейчел и другие артиллеристы там, наверху, были живы, но когда Кафари попыталась связаться с остальными расчетами, она услышала в ответ лишь мертвую тишину. Она закрыла глаза, стараясь держать себя в руках, и продолжала вызывать своих людей, просматривая список в боевом порядке.

— Это Красный Лев, докладывайте. Это Красный Лев, всем подразделениям, докладывайте.

Гробовое молчание…

— Красный Лев, — внезапный, слабый голос напугал ее так сильно, что она чуть не выпрыгнула из собственной кожи, — мы на связи. Нас шестеро, все в костюмах. Мы над пещерой Аллигатора. Тут… — Голос оборвался. — Тут такое… — прошептал солдат. — О Боже, там, внизу… — Его голос звучал так, словно он плакал.

— Спокойно, солдат, — сказала Кафари. — Докладывай. Что ты видишь?

— Я переключаюсь в видеорежим, передаю данные с наших камер наблюдения.

Боевой шлем Кафари внезапно оказался полон мертвых беженцев. Их были тысячи и тысячи. Домашний скот тоже погиб. Насколько охватывал объектив камеры, не было видно ничего, кроме смерти.

— В фермерских домах есть электричество, — говорил руководитель группы, — но мы не видим, чтобы там кто-то двигался. Мы не можем сказать, успел ли кто-нибудь укрыться. Они обстреляли нас этим дерьмом прямо в разгар артиллерийского обстрела. Если бы мы не получили вашего предупреждения… и если бы мы были на меньшей высоте… — Его голос снова сорвался.

— Вы видите другие огневые позиции?

— Д-да, сэр.

— Подайте им сигнал. Вы видите какие-нибудь признаки движения на них?

Последовала пауза.

— Да, есть. Слава богу, мы здесь не одни, там кто-то еще жив… — Напряжение заставило его голос дрожать. — На батарее прямо через каньон от нас, сэр, там, где главный каньон впадает в Сорсийское ущелье. Они не отвечают на радио, сэр. Сэм, попробуй гелиограф[44]. — Последовала еще одна пауза. — Они передают ответ! Читаю, сэр… Там Аниш Балин, сэр! Генерал жив! Он говорит, что Красный Волк с ними.

Кафари закрыла глаза и вознесла к небу короткую благодарственную молитву.

— Генерал Балин сообщает, что его аэромобиль был подбит во время обстрела. Они приземлились возле Сорсийского ущелья. Их передатчики были разбиты вдребезги. Также было выведено из строя устройство связи орудийной батареи. Они потеряли половину орудий, и четверо членов их экипажа были убиты, но остальные вовремя облачились в скафандры.

Надежда зажглась в сердце Кафари. Поскольку Аниш Балин и Красный Волк были все еще живы, ее командный состав был в основном цел, хотя и широко разбросан. Там могут быть и другие группы выживших, возможно, даже достаточно, чтобы продолжить бой. Если Сынок просто не разнесет их всех к чертям собачьим в ближайшие несколько минут…

— Подайте им сигнал укрыться. Скажите генералу Балину, чтобы он залег на дно, затаился. Приближается Боло, вы слышите? Джабовцы переправили его сюда на тяжелых санях. Когда он вкатится в каньон, ничего не предпринимайте! Не атакуйте его. Даже не включайте оружие. Выключите все и не высовывайтесь. Вы слышите?

— Совсем ничего, сэр? — Сквозь ужас пробилась искра гнева.

Гнев — это хорошо. Ее народу понадобится их гнев.

— Верно, солдат. Ничего. Этот Боло разнесет тебя на атомы, если ты попытаешься вступить в бой. Нетерпение Витторио покончить с нами, возможно, спасет наши задницы, потому что ремонтная бригада не закончила работу. Эта машина по-прежнему слепа практически во всех спектрах, кроме инфракрасного. Оттащите орудия подальше, чтобы их не было видно со дна каньона. Если нужно, залейте бочки водой, чтобы остудить стволы, чем угодно, чтобы сделать вашу боевую позицию невидимой для ИК-сканирования. Дайте сигнал другой команде сделать то же самое. Если мы сможем помешать Боло уничтожить всех нас, если мы сможем сохранить достаточно нашего оружия, мы сможем продолжить это восстание. Наши товарищи сейчас дают бой джабовцам в Мэдисоне. Вы слышите это? Этот бой далек от завершения!

— Да, сэр! — В голосе солдата зазвучала новая надежда.

— Хорошо. Приступайте к работе. Попытайтесь связаться с другими подразделениями с помощью гелиографа, а также радио. Сообщите мне, как только установите другие контакты. Дайте им знать, что коммодор все еще жив и у него все еще припрятано несколько тузов в рукаве мундира. И когда ты увидишь этот проклятый Боло, пригни голову и не высовывайся. Я не в настроении терять сегодня вечером еще ни одного своего человека, ты понял?

— Да, сэр!

— Тогда принимайся за работу. И солдат…

— Да, сэр?

— Хорошая работа. Передайте командам, что я так сказал.

— Да, сэр!

Когда Кафари подняла глаза, Елена дрожала.

— Боло приближается? — дрожащим голосом спросила она.

— Да.

Ее дочь с трудом сглотнула, но не запаниковала. Не сорвалась и не убежала. Потребовалось мужество, чтобы не забормотать что-то невнятное — после того, через что она прошла, когда к ней в последний раз приходил Боло, Ееи сердце Кафари наполнилось гордостью. Каким-то образом, несмотря на всю боль, неудачи и ужасный ущерб, нанесенный социальными инженерами папы, ей и Саймону удалось произвести на свет замечательную дочь, отважную и честную. Которая теперь стояла там, ожидая, когда ее командир отдаст приказ, который она выполнит, несмотря на черный ужас в ее душе. Кафари ощущала прилив такой любви к своей дочери, что у нее на глаза наворачивались слезы.

Фил Фабрицио тоже ждал, но его молчание было совершенно иным, чем у Елены. Его нанотатуировка скрутилась в форму, которая напомнила Кафари воина дэнга — черная, с заостренными ногами, готовая убить все, что окажется в пределах досягаемости. Чванство и бравада большого города исчезли, сожженные яростью, бушевавшей, как лесной пожар, в его глазах.

— Когда Сынок приедет сюда, хочешь, чтобы я пошел и попытался остановить его? — Его голос был резким, полным раскаленных углей и ненависти. — У нас осталось достаточно октоцеллюлозы, я мог бы проделать чертову рваную дыру в чем-нибудь жизненно важном. Учитывая, что это я и он знает меня, я, вероятно, мог бы подобраться достаточно близко, чтобы нанести всевозможный ущерб.

— Я думаю, что ты бы так и сделал, — пробормотала она, скорее себе, чем ему.

— Черт, да, я бы так и сделал.

— И он бы скосил вас противопехотными зарядами и продолжал наступать. Нет, я не хочу, чтобы кто-нибудь выходил туда и противостоял этой машине. Только что я сказал чистую Божью правду. Я не могу позволить себе потерять кого-то еще.

— Что же тогда мы будем делать? Сегодня вечером я должен был встретиться со своей сестрой и кое с кем, кто прибыл на том грузовом судне. Они сказали, что он офицер из другого мира, расскажет о партизанской войне и о лучших способах наносить удары.

Елена заговорила прежде, чем Кафари успела ответить.

— Сэр? Я думаю, вам следует сказать ему, с кем он должен был встретиться сегодня вечером. Сейчас мы — единственный командный состав, который у вас есть.

— Замечание принято. Хорошо, мистер Фабрицио…

— Эй, если ты не можешь называть меня Филом, нет смысла продолжать разговор. Никто в моей жизни не называл меня мистером Фабрицио, кроме чертовых пэгэбэшников, которые бросили мою задницу в тюремный фургон и отправили в лагерь смерти.

— Хорошо, Фил. Тот офицер, с которым ты должен был встретиться сегодня вечером, — полковник Саймон Хрустинов. Старый командир Боло вернулся в город, мой друг, и сегодня вечером в Мэдисоне будет чертовски жарко.

— Святое дерьмо! Он вернулся? Чтобы помочь нам? О боже, это своего рода чудо… — Внезапное смятение сменило шок. — О, чокнутые… Он же разнесет этого ублюдка в пух и прах прежде, чем у меня появится шанс набить ему задницу, не так ли?

— Хорошо бы, — сказала Кафари голосом, звучащим сухо даже через фильтр изменения. — Но не переживай, ты тоже успеешь повоевать.

— Ха. Если это не Божья правда, то я не знаю, что она такое. Мы сидим здесь посреди самой большой чертовой катастрофы, о которой я когда-либо слышал, у нас почти не осталось солдат, и Боло уже в пути, чтобы взорвать нас и отправить на тот свет. Так почему же у меня такое чувство, что мы все равно выиграем это дело?

— Потому что у нас нет другого выбора. И у нас заканчивается время.

Кафари направилась к своему командному центру, из которого они выбежали, пытаясь добраться до Елены и Дэнни с защитным снаряжением. Она пока не могла думать о Дэнни. У нее разрывалось сердце. Поэтому она сосредоточилась на том, что они могли сделать. Что они должны сделать. Если конечно осталось достаточно людей, чтобы что-то делать. Когда они добрались до офиса Кафари, то обнаружили еще пятнадцать выживших. Одетые в костюмы и молчаливые, они ждали ее следующих распоряжений. Она на мгновение остановилась, наполовину ослепленная слезами благодарности, затем подошла к каждому по очереди и взяла их руки в перчатках в свои, безмолвно приветствуя. Через биозащитные шлемы она увидела испуганные лица, контуженные глаза. Сжимая их перчатки, она чувствовала дрожь шока.

— У нас много дел, — тихо сказала она. — Мы должны выяснить, что это был за газ, как долго он будет действовать, и есть ли у нас в медикаментах что-нибудь, что могло бы действовать как противоядие. Нам нужно разыскать как можно больше выживших.

И я хочу, чтобы кто-нибудь просмотрел сводки новостей, поступающие из Мэдисона, официальные трансляции, а также форумы и чаты. Мне нужен кто-то, кто проверит системы наблюдения, отыщет следы выживших и попытается составить приблизительный список уцелевшего оборудования. Нам нужно связаться с остальными отрядами, с кем получится, но, боюсь, большинство наших экипажей погибли.

И нам нужен кто-то для координации действий с подразделениями в каждом из наших базовых лагерей. У нас есть люди и оружие, разбросанные по всей длине Дамизийских гор. Тревога, которую мы подняли, распространилась на всю нашу сеть лагерей, всего их двадцать два. Если ДЖАБ’а не обстреляла их газом одновременно с ударом по нам, это предупреждение дало другим нашим подразделениям время переодеться в снаряжение, которое у них есть, а возможно, даже эвакуировать кого-то из мирных жителей. Симмерийский каньон, в частности, может быть эвакуирован, если федералы еще не нанесли по ним удар. Есть вопросы, прежде чем я начну распределять задачи?

Ни у кого их не было.

— Ладно, народ, давайте приступать.

* * *

Сынку потребовался час, чтобы добраться до них.

Кафари с пользой использовала этот час, организовав своих выживших, заставив их выполнять важнейшие задачи и попытавшись взломать правительственную военную базу данных в поисках информации о газе, которым в них стреляли. Единственное, на что она не осмелилась, так это попытаться связаться с мирными жителями в поисках выживших. Сынок перехватил бы любую передачу из фермерских домов или убежищ под сараями и превратил бы их в почерневшую золу.

Когда Боло приблизился на расстояние видимости от Гиблого ущелья, Елена и Фил поднялись на вершину дамбы, чтобы проследить за прибытием Сынка. Кафари тоже хотела быть там, но она была единственным обученным компьютерным инженером, который остался. Она была лучшим шансом, который у них был для взлома компьютерной системы Витторио. Она также знала, что Сынок не посмеет открыть огонь по дамбе, поэтому собралась с духом, чтобы остаться на ней и продолжить кропотливую работу.

Она предпринимала очередную попытку взломать систему безопасности, когда Елена крикнула в свой комм-линк.

— Он остановился! Боло стоит!

— Что?! — Кафари выпрямилась.

— Он замер посреди дороги. Там… — она сделала паузу, громко сглотнув. — Там маленький мальчик, наверное сын Дэнни. Он жив. Он стоит перед Боло, разговаривает с ним.

Кафари отбросила кресло и бросилась вдоль по коридору. Осторожно, сказала она себе, притормаживая, чтобы с преувеличенной осторожностью открыть наружную дверь. Последнее, что тебе сейчас нужно, это порвать свой костюм.

Она добралась до верха плотины и обнаружила там Рейчел, руки которой так сильно сжимали ее боевую винтовку, что дрожали. Фил и Елена стояли рядом с платформой подъемника и наблюдали развернувшуюся внизу картину.

— Солдат! — Прорычала Кафари. — Докладывай!

Рейчел подпрыгнула и обернулась.

— С-сэр! — Она попыталась отдать честь.

— Ты пытаешься покинуть свой пост, солдат? — Кафари зарычала, пытаясь вывести Рейчел из состояния суицидальной тоски.

Одна дрожащая рука поднялась, указывая.

— Он жив, сэр! — Ее голос дрожал. — Боже, он жив и совсем один там, внизу, а эта визжащая, убивающая тварь…

— Остановилась как вкопанная! — Кафари крепко сжала плечо женщины. Безжалостно отбросила собственную разрывающую душу агонию, собственное отчаянное желание броситься туда и вытащить сына Дэнни в безопасное место. Она не могла. Никто не мог. И ей пришлось объяснить тете мальчика почему.

— Он не сделал ни единого выстрела. Он не раздавил его. Ты хоть представляешь, насколько это странно?

Рейчел покачала головой.

— Все, что я знаю о Боло, это то, что эта тварь сделана на деньги ДЖАБ’ы.

— А я инженер-психотронщик, и я работал над Боло, и я говорю вам, что это чертовски странное поведение. Я не знаю, что происходит в голове у этого флинтстила[45], но он остановился. И, похоже, остановил его маленький сын Дэнни. Ты знаешь, как я отношусь к Дэнни… — Ее голос опасно дрогнул. Более низкий голос ”Коммодора" сделал внезапный выдох еще более сильным.

Рейчел остановилась, охваченная дикой паникой и ужасом, и уставилась на своего командира. Затем она прошептала:

— Извините, сэр. Я знаю, вы были о нем самого высокого мнения.

— Он спас мне жизнь, — прямо сказала Кафари. — Он и его мать. Еще во время войны с дэнгами.

— Я не знал, что вы были здесь во время войны с дэнгами.

— Ты многого обо мне не знаешь, солдат. Прямо сейчас мы ничего не можем сделать, чтобы помочь сыну Дэнни. Если кто-нибудь приблизится к этому Боло, он откроет огонь, и получит свое, прежде чем рассеется дым. Возможно — только возможно, — что идея переехать одинокого, беспомощного ребенка пугает Боло больше, чем раздавить кучу потенциально вооруженных участников беспорядков на улице Даркони. Даже если он пока только думает об этом, у нас появилась фора. Мы выиграли еще несколько минут, и именно так я измеряю продолжительность нашей жизни, прямо сейчас, в минутах. Чем больше времени он проведет, сидя там и размышляя, тем больше их у меня будет, чтобы найти выход из этой передряги.

— Да, сэр, — прошептала Рейчел. Затем срывающимся голосом: — Спасибо вам, сэр. За то, что остановили меня. За… попытку…

Кафари снова сжала ее плечо.

— Мы сделаем все возможное, чтобы дать сыну Дэнни — и всем нам — шанс. Что мне нужно от вас, так это бдительность. Стойте здесь на страже. Стойте на страже всю ночь, это все, что от вас требуется. Следите и немедленно докладывайте, если эта машина хотя бы дернется.

— Да, сэр! — Рейчел решительно отдала честь.

Кафари начала немного успокаиваться.

— Хорошая работа, солдат. Держите меня в курсе. Фил, мне нужен кто-нибудь для мониторинга военных и гражданских трансляций. Обстановка в Мэдисоне накаляется, а у меня нет времени следить за происходящим.

— Да, сэр.

— Лена, — сказала она, — мне нужен кто-то для связи с городскими подразделениями. Студенты и ветераны знают тебя. Я хочу, чтобы ты посвятила себя работе на радио.

— Да, сэр.

Они последовали за ней обратно к входной двери. Рейчел, стоявшая на страже в конце дамбы, снова стояла прямо и во весь рост, сосредоточенная на своей работе, а не на панике. Кафари удовлетворенно кивнула сама себе, затем направилась в свой кабинет.

— Черный Лев, это Красный Лев, прием.

— Это Черный Лев, говори.

Она рассказала Саймону о случившемся.

Он тихонько присвистнул.

— Это неожиданно. С чего бы Сынку останавливаться? И почему этот ребенок жив?

— Я хочу знать ответ на этот вопрос больше всего на свете. Я все еще пытаюсь взломать их сеть, чтобы выяснить, чем они нас поразили.

— Возможно, я смогу пролить на это некоторый свет со своей стороны. Сделай мне одолжение, Красный Лев, включи электричество обратно.

— Включить?!

— Да. Поверь мне, так надо.

Кафари сказала:

— Хорошо, дорогой, я поняла.

Она передала приказ своему инженеру, который постоянно дежурил на электростанции.

— Включить? — он повторил ее замешательство.

— Верно. Мы получили официальный запрос от наших городских партнеров.

— Ну, хорошо. Что бы вы ни пожелали, сэр, мы это сделаем.

Голос Саймона раздался снова, как только они добрались до ее офиса.

— Сеть снова дает электричество. Большое спасибо. Ждите новостей.

— Ждем, — сухо ответила Кафари.

Он усмехнулся, затем отключился.

Она отправила Фила и Елену работать, а затем вернулась к своим попыткам взломать джабовские компьютеры. Она так погрузилась в эту нелегкую работу, что вопль Фила застал ее врасплох.

— Ох и ни фига себе! — заорал он, включая на полную громкость передачу новостей. — Черт возьми…

Когда Кафари взглянула на экран, она поняла его потрясение. Кто-то проделал дыру в куполе дворца Витторио Санторини. Прямо очень большую дыру. То есть купола фактически не существовало. Он пока еще тлел, зловеще выделяясь на фоне ночного неба. Подразделения федеральной армии окружили дворец оборонительным кольцом, ощетинившись артиллерией и менее другим, менее тяжелым вооружением. Репортер с места происшествия что-то бормотал в камеру.

— …местонахождение президента Санторини точно неизвестно. Считается, что он находился во Дворце, поскольку вел трансляцию из студии, когда ракета попала в купол. Вокруг дворца принимаются беспрецедентные меры безопасности. По всему городу объявлен комендантский час. По лицам, приблизившимся к президентскому дворцу ближе чем на тысячу метров, будут стрелять без предупреждения!

Группа городских повстанцев полностью взяла на себя ответственность за этот удар, в отместку за бесчеловечную расправу с полумиллионом беспомощных беженцев в Каламетском каньоне, произошедшую сегодня вечером. Пока неизвестно, какова текущая ситуация в каньоне, но поступают сообщения о том, что там был выпущен боевой газ по приказу самого Витторио Санторини. Другие сообщения передают нам то, что коммодор Ортон все еще на свободе и что Боло прекратил движение и отказывается подчиняться любым отданным ему приказам. У нас будет больше информации об этой ситуации, когда мы сможем установить контакт с федеральными войсками возле Шахматного ущелья…

Кафари уставилась на экран, ошеломленная, потеряв дар речи. Что, черт возьми, сейчас происходит в Мэдисоне? Одни только формулировки в репортаже о Каламетском каньоне были ошеломляющими. Бесчеловечная расправа с полумиллионом беспомощных беженцев… Такого она никак не ожидала услышать в джабовских новостях.

Голос Елены вывел ее из шока.

— Это не репортер, Это Билли Вудхаус. Он моих однокурсник с Вишну. Как он попал диктором в передачу для P-News?

Кафари бросила взгляд на свою дочь — и поняла сразу несколько вещей. Конечно, Саймону понадобилось включить электричество! Ему нужно, чтобы в каждой мэдисонской квартире заработали информационные экраны, а это означало, что ему нужно восстановить электроснабжение миллионов частных квартир города.

— Твой отец, — с восхищением сказала она, — захватил студию P-News. Боже мой, он захватил ее и расставил наших людей в качестве корреспондентов новостей!

На экране сокурсник Елены продолжал свой репортаж, первый правдивый новостной репортаж на Джефферсоне почти за двадцать лет.

— …мы получаем сообщения о спорадических вооруженных столкновениях в Мэдисоне. У нас есть подтверждение того, что семнадцать отделений полиции государственной безопасности были уничтожены, по-видимому, сверхскоростными ракетами в результате хорошо спланированной одновременной атаки…

Он помолчал, прислушиваясь к своему наушнику, а затем сказал:

— Только что поступило сообщение, мы ловим трансляцию из Объединенной ассамблеи. Зал собраний был окружен силами, называющими себя бойцами городского освободительного движения. Сейчас выйдет на связь наш специальный корреспондент из зала заседаний. Мелисса, ты здесь?

После секундной паузы женский голос ответил:

— Да, Билл.

Изображение переключилось, показывая интерьер зал заседаний.

— Это же Мелисса Харди! — Воскликнула Елена.

Мелисса говорила с похвальным спокойствием.

— Мы просто ошеломлены сегодняшними событиями, Билл. Ассамблея в шоке, как вы можете видеть у меня за спиной. — Она повернулась и указала на зал заседаний, где члены Ассамблеи возбужденно двигались, жестикулировали, разговаривали, пытаясь осознать тот факт, что они окружены враждебными силами, которые искренне относятся к ним недоброжелательно. — Как вы можете видеть, сегодняшним вечером в здании находится только половина депутатов и все они поражены сегодняшними событиями.

— Мелисса, ты можешь подтвердить сообщения о произошедшем в Каламетском каньоне?

— Ассамблея пытается получить подтверждение этого, Билл. Мы знаем, что нападение действительно было совершено, поскольку Витторио Санторини сам упомянул об этом в своем прерванном эфире. Он признал, что атака ведется, и назвал ее “окончательным решением” проблемы Грейнджеров непосредственно перед нападением на дворец.

— Подвергается ли Ассамблея прямому нападению?

— Нет, здесь напряженно, но стрельбы не было. Зал собраний окружен бойцами городского освободительного движения. Мы видим у них тяжелую артиллерию, что-то похожее на ракетные установки и минометы. Но нападений на депутатов не было, и никто в Ассамблее не пострадал.

— Это благодаря бдительности офицеров полиции госбезопасности, назначенных для защиты Собрания? Из студии нам не очень хорошо видно, что происходит за пределами зала собраний.

— Сегодняшним вечером на дежурстве был лишь небольшой отряд охранников, Билл. Большая часть федеральной полиции, назначенной для охраны Собрания, была захвачена во время нападения на отделение ПГБ через дорогу. Сейчас это отделение разрушено, не осталось ничего, кроме дымящихся обломков. — Камера переместилась, показывая разрушенное отделение, в то время как голос Мелиссы за кадром продолжал. — Тысячи сотрудников ПГБ были передислоцированы из Мэдисона для несения службы в районе Шахматного ущелья, организовав там блокаду, пока Боло был на ремонте. Эти сотрудники пока не вернулись, и что с ними пока неизвестно. А после уничтожения семнадцати отделений ПГБ с находившимися в них сотрудниками федеральной полиции осталось недостаточно, чтобы обеспечить эффективную охрану Собрания. Немногочисленные имеющиеся войска охраняют дворец Витторио, поэтому мы можем только предполагать, что президент жив и нуждается в этих охранниках.

— Городское освободительное движение выдвинуло ультиматум джефферсонскому парламенту?

— Нет, Билл. Никаких требований, только одно короткое сообщение. В нем говорится, я цитирую: "Сегодня царству террора пришел конец. Не пытайтесь покинуть зал Ассамблеи, и вам не причинят вреда. Любой, кто будет пойман при попытке покинуть его, будет застрелен. Ваше присутствие необходимо для обеспечение бескровного перехода власти к новому правительству Джефферсона.

— Бескровный переход власти? Это не похоже на обычные требования террористов.

— Да, это важный момент, Билл…

— Мелисса, прости, что прерываю, — быстро заговорил Билл, — но мы получаем приоритетную информацию из штаб-квартиры P-News. У нас в студии появились сенатор Мельвин Кеннети и депутат Сирил Коридан. Они хотят выступить с важным заявлением.

Изображение сменилось, показав знакомый фон студии P-News. Перед камерами сидели трое мужчин. Сирил Коридан, спикер Палаты представителей, выглядел так, словно только что побывал в преисподней. Председатель Сената Мельвин Кеннети сидел, съежившись, и просто тупо смотрел в камеры. Поль Янкович был бледен как смерть. Судя по тому, как он выглядел, его волосы тоже поседеют — возможно, к утру. Человек с золотым языком испытывал трудности с его использованием. Ему потребовалось три попытки, чтобы обрести дар речи.

— Я… тут… говорит Поль Янкович. Спикер Коридан, у вас было объявление для наших телезрителей относительно сегодняшнего чрезвычайного положения?

— Совершенно верно, — дрожащим голосом сказал Сирил Коридан. — Я не могу передать вам, насколько я потрясен тем, что узнал сегодня вечером. Сенатор Кеннети и я как раз ехали в здание парламента, когда нас настигли сообщения о происходящем в Каламетском каньоне. Мы уже начали расследование, касающееся массовых нарушений прав человека и убийств в трудовых лагерях по всему Джефферсону, но то, что произошло сегодня вечером, выходит за все моральные и этические рамки и переходит в область зверства. У нас есть неопровержимые доказательства того, что почти полмиллиона беспомощных мирных жителей были убиты сегодня ночью по прямому приказу Витторио Санторини.

Ракурсы камер снова поменялись, показав вид с камер наблюдения Кафари, которые запечатлели жестокое нападение, на весь мир. И Саймон был чертовски уверен, что уж теперь весь мир это видит. Жестокость в высоком разрешении с миллионом цветов. Не в силах вновь смотреть это, Кафари отвела глаза.

Голос спикера Коридана дрожал.

— Как спикер Палаты, высшее выборное должностное лицо в Палате представителей, я полностью и безоговорочно осуждаю человека, который приказал совершить это злодеяние против человечества. Витторио Санторини — ренегат. Опасный безумец. Как спикер, я призываю Витторио уйти с поста президента Джефферсона и сдаться для медицинского обследования. Сдавайся, Витторио, пока в нашей прекрасной столице не погибло еще больше беспомощных людей.

Председатель Сената, голос которого дрожал еще сильнее, чем у спикера, повторил ту же реплику. Кафари ошеломленно наблюдала за происходящим, гадая, сколько винтовок было нацелено им в головы прямо из-за кадра.

Поль Янкович, наблюдая, как его стремительная карьера не менее быстро рассыпается в прах, с видимым усилием сумел взять себя в руки.

— Есть ли какая-нибудь надежда, господин спикер, что в Каламетском каньоне будут выжившие?

— Мои помощники отчаянно работали, пытаясь выяснить, какой военный агент мог быть использован там. Мы пока не знаем. Мы все еще пытаемся выяснить. В сельской местности нет убежищ, сравнимых с теми, что есть в наших городских центрах. В некоторых частных домах, возможно, были убежища, но Бог знает, успел ли кто-нибудь в том каньоне добраться до них вовремя. И мы не сможем узнать этого в течение еще нескольких часов. Но ты можешь быть уверен, Поль, что мы не успокоимся, пока не узнаем точно, что Витторио использовал против этих бедных людей.

— Угрожает ли опасность остальному населению Джефферсона?

— Опять же, мы не знаем. Мы пытаемся выяснить. Я бы настоятельно призвал к немедленной эвакуации всех населенных пунктов и домохозяйств с подветренной стороны от Каламетского каньона. К счастью, — добавил он, — преобладающие ветры уносят ядовитые пары в сторону необитаемой Адской пустыни, за Дамизийскими горами, где на сотни километров почти нет населения. Мы можем только надеяться, что безумная одержимость Витторио уничтожением возглавляемого Грейнджерами восстания не привела его к выпуску такого вещества, которое будет сохраняться достаточно долго, чтобы достичь населенных пунктов Анион, Кадельтон и Данхэм. Эти города уже сильно пострадали от безработицы и нищеты. Подумать только, что Витторио, возможно, подверг риску и этих людей…

— Срань господня, — благоговейно произнес Фил, — это самый ловкий ход, который я когда-либо видел! Эти придурки будут так заняты, пытаясь сбежать с дороги от этого газа, что у них не будет времени подумать о том, чтобы начать беспорядки или направиться в Мэдисон, чтобы помочь Витторио. Этот полковник Хрустинов — крутой, мозговитый парень!

— Спасибо, — сухо сказала Кафари.

Фил повернул к ней свое лицо в биологическом костюме.

— Ну, а у тебя хватило ума вытащить его сюда, не так ли?

Она ничего не могла с собой поделать. Она начала смеяться. Елена тоже ухмылялась.

— Фил, ты и половины всего не знаешь. Ладно, давайте посмотрим, что еще припасено у моего крутого полковника в рукаве.

В течение следующих нескольких часов баланс сил резко изменился, поскольку город за городом изо всех сил старались дистанцироваться от “безумного Витторио” и его “окончательного решения”. Предсказание Фила сбылось, поскольку в городах, которые привели Витторио к власти, началась паника, опустошившая эти города в результате эвакуации, одновременно связав и подразделения ПГБ. Федеральная полиция была измотана, пытаясь свести грабежи и беспорядки к минимуму, в то время как сотни тысяч перепуганных городских жителей бежали от несомой ветром угрозы, которую Витторио обрушил на них.

У Фила на глаза навернулись слезы, когда его сестра Мария и ее дети — мальчик, которого Кафари спасла из лагеря смерти, и дочь-подросток — появились перед камерой, обращаясь непосредственно к городским массам. Мария заверила зрителей, что столица находится в руках бойцов Городского освободительного движения, чьими единственными интересами являются лишь справедливость и соблюдение законов.

— Чиновники ДЖАБ’ы, которые выполняли приказы Витторио, будут найдены и арестованы, — сказала она резким голосом, — но линчевания в городе не будет. Линчеваний, убийств и пыток при Витторио Санторини хватит этому миру на несколько жизней. Чиновники, арестованные за эти преступления, будут судимы присяжными в суде общей юрисдикции. Мы не потерпим беспорядков, мародерства и самосуда со стороны линчевателей. Любой, кого поймают на воровстве или уличат в самосуде, будет застрелен на месте.

После мрачного заявления Марии последовал еще один массовый исход, который быстро распространился по всем крупным городам Джефферсона и сосредоточился в космопорту Мэдисона. Высший эшелон ДЖАБ’ы, включая вторую половину Ассамблеи, оказался перед лицом полной катастрофы. Большинство высокопоставленных членов партии решили, что пришло время набить чемоданы награбленным добром, которое им удалось присвоить за последние два десятилетия, и баллотироваться на космическую станцию.

Они добрались только до космопорта.

Потрепанные остатки пэгэбэшных подразделений блокировали порт, пытаясь защитить богатых беженцев и членов Ассамблеи от воющей толпы, хлынувшей из Порт-Тауна. Спикер Коридан снова и снова появлялся перед камерой, умоляя о спокойствии. Даже главари крысиных банд вышли на улицы, расставляя своих людей на перекрестках и усмиряя толпы, пытаясь остановить насилие, распространяющееся по другим городам.

Кто-то из сотрудников Саймона предпринял то, на что с момента появления в каньоне Сынка не решалась Кафари: всестороннюю попытку связаться с выжившими гражданскими лицами на фермах Грейнджеров. Время от времени в эфире появлялась Мелисса Харди с новостями о том, что найдены новые выжившие, и этот короткий список постепенно увеличивался по мере того, как тянулась ночь. Некоторые разговоры транслировались в прямом эфире, поскольку люди Саймона заверяли перепуганных жителей, что они больше не подвергнутся нападению. Когда наручный коммуникатор Кафари тихо запищал, она чуть не выпрыгнула из своей кожи.

— Это Красный Лев, — ответила она.

— Новости смотришь? — спросил голос Саймона.

— Да, — прошептала она, желая, чтобы он был сейчас перед ней, чтобы она снова могла обнять его.

— Хорошо. Там для тебя будет несколько приятных сюжетов.

Кафари нахмурилась, когда Мелисса Харди снова появилась в кадре.

— Мы только что установили контакт с другими выжившими из Каламетского каньона. Вы там, сэр?

Ответил низкий голос, который Кафари узнала в одно мгновение.

— Да, мисс Харди. — Боль и восторг пронзили ее сердце, сделав дыхание прерывистым. Она нащупала руку Елены, сжала ее так сильно, что остался синяк, выдавила одно-единственное слово.

— Папа…

Елена ахнула и крепче сжала пальцы Кафари.

Мелисса говорила:

— Не могли бы вы сказать нам, кто вы, сэр, и сколько людей нашли у вас убежище? Мы пытаемся составить список выживших.

— Меня зовут Зак Камара. Со мной моя жена Ива. Мы приняли к себе около сотни беженцев, не считая членов нашей семьи. Две сестры моей жены и их дети находятся здесь, и мы установили радиосвязь с другими членами семьи, которые вовремя добрались до безопасного места. Если бы коммодор Ортон вовремя не передал предупреждение о том, что пэгэбэшники обстреливают нас ядовитым газом, мы бы никогда не добрались до безопасного места вовремя.

Голос Мелиссы дрожал, когда она сказала:

— Мистер Камара, вы не представляете, какая это честь — говорить с вами сегодня.

На экране внезапно появилась семейная фотография. На ней были отчетливо видны ее родители, и сама Кафари, когда президент Лендан вручал ей медаль. Мелисса Харди сказала:

— Наш архивариус только что нашел эту фотографию. Это вы и ваша жена, не так ли, мистер Камара? Вы были свидетелем вручения президентской награды вашей дочери Кафари?

Подпись под фотографией гласила: “Зак и Ива Камара, вместе с дочерью Кафари, которая позже вышла замуж за полковника Саймона Хрустинова, и по праву получила прозвище героини Каламетского каньона за ее роль в спасении жизни президента Лендана. Кафари Хрустинова четыре года числится пропавшей без вести.

— Да. Кафари была нашим ребенком… — дрогнувшим голосом сказал Зак Камара.

— Сэр, — сказала Мелисса мягким тоном, который передавал богатство невысказанных эмоций, — попытайтесь поверить мне, завтрашний рассвет принесет больше радости вашему сердцу, чем вы можете себе сейчас представить. Для меня большая честь, сэр, говорить с вами сегодня. Я уверена, что и любой другой порядочный, трудолюбивый гражданин Джефферсона разделяет мою радость того, что вы и ваша семья выжили.

Это было самое большее, что смогла сказать Мелисса, не раскрыв прикрытие Кафари или Саймона. А Кафари до боли хотелось взять своих родителей за руки, заглянуть им в глаза, показать им, что она все еще жива, и Елена вместе с ней. Завтра, пообещала она своему ноющему сердцу. Завтра правда, наконец, выйдет наружу.

Если только Сынок не отправит нас всех к черту еще до рассвета.

Боло все еще неподвижно стоял там, где остановился, сразу за входом в Гиблое ущелье, его ходовые огни светились, как у подводного существа, плавающего в океане проклятых душ. Он просто сидел там, а маленький сын Дэнни свернулся калачиком под его чудовищными гусеницами и заснул.

Кафари время от времени наблюдала за ним через камеры слежения, которые они навели на Боло, просто чтобы убедиться, что грудная клетка ребенка все еще поднимается и опускается — доказательство того, что он все еще жив, там, внизу, под прицелами Боло. Почему он был жив, они пока не понимали, хотя Саймон периодически звонил, чтобы сказать, что его люди тоже пытаются получить ответы.

— Если эта сволочь Коридан и знает, что это была за дрянь, он выдержал большое давление и все равно молчит как рыба.

Кафари сделала свои собственные выводы и горько надеялась, что мрачное поведение спикера во время периодических выпусков новостей было вызвано, по крайней мере частично, последствиями допросов Саймона. На руках спикера Коридана было много крови, и ему придется ответить за это. Сейчас ему нужно было изо всех сил изворачиваться, чтобы стараться спасти свою жалкую задницу. Но он был не единственным, кто сопротивлялся. Но большинство членов Ассамблеи из кожи вон лезли, давая интервью Мелиссе в зале заседаний, заверяя избирателей, что они “посвятили себя раскрытию ужасной правды и наказанию виновных в зверствах”.

Они устроили адское шоу. И это было бы смешно, если бы не мертвецы, лежащие здесь непогребенными. Люди, спешащие осудить действия Витторио, еще совсем недавно объявили вне закона скрывшихся в каньоне женщин и детей. Они стоя аплодировали Санторини, заявившему, что он утопит каламетских фермеров в их же крови. Глядя на них, Кафари содрогалась от отвращения.

Тем временем Санторини молчал.

Наступила и прошла полночь, но никто не услышал от президента Джефферсона ни единого слова. Пожар во дворце был потушен, и в южном крыле восстановлено электроснабжение, но Витторио не ответил ни на одну из попыток связаться с ним, даже со стороны спикера Коридана. Президентский дворец охраняли самые фанатичные сторонники Санторини. Каким бы ни было физическое или психическое состояние Витторио, Кафари сомневалась, что пэгэбэшники оставались бы там, где они есть, если бы Витторио был мертв. Тот факт, что они все еще были на страже, все еще щетинились оружием и были полны решимости оставаться на службе, говорил о многом. Витторио был очень даже жив, внутри Дворца своего.

Жив и по-прежнему распоряжался Боло Марк XX.

Тот, конечно, на данный момент не реагировал на приказы, но это могло быстро измениться. А факт, что Сынок вообще перестал двигаться и отвечать, означал, что его психотроника стала опасно нестабильной. Возможно, недостаточно, чтобы сработал протокол Резарт, но достаточно нестабильной, чтобы стать непредсказуемой. Кафари был инженером-психотронщиком. Она знала лучше, чем любой на Джефферсоне, за исключением Саймона, насколько опасен стал этот Боло прямо сейчас. Буквально все могло вывести его из себя. Даже случайная, принесенная ветром сосновая шишка, упавшая на его корпус с горного склона, может вызвать цепную реакцию с катастрофическими последствиями.

Такой неуравновешенный Боло способен на все.

Включая разрушение Каламетской плотины и всего и вся ниже по течению. Кафари не осмелилась отправить своих людей на разведку, даже пешком, поскольку человек, взбирающийся по склону от плотины, был бы хорошо виден как светящаяся горячая точка на ИК-датчиках Боло. Она не собиралась давать Сынку повод для стрельбы — или почувствовать, что ему что-либо угрожает. Она даже не знала, что произойдет, если силы Саймона попытаются взять дворец штурмом и вынудить Витторио уйти с поста. Витторио был самым близким человеком к Сынку, не считая отсутствующего командира. Если Сынок решит, что его "командир” в опасности…

Вот причина, по которой Саймон держался подальше от Витторио Санторини.

У президента был последний козырь.

И Кафари знала — слишком хорошо, — что произойдет, если эта карта будет разыграна.

Я сижу один — почти один — в залитом лунным светом каньоне.

Ребенок, который остановил меня, лежит, свернувшись калачиком, под моими гусеницами, и спит. Уже почти рассвет. Я просидел здесь всю ночь, пытаясь распутать запутанные логические цепочки. Мне это пока не удалось. Витторио Санторини пытается связаться со мной каждый час, иногда через Сара Гремиана, иногда напрямую. Я не отвечаю ни тому, ни другому, поскольку я не могу сделать ничего, что принесло бы им существенную пользу. Гражданская война, ради окончания которой я приехал в Каламетский каньон, с беспрецедентным успехом разразилась в Мэдисоне. Столица пала без единого выстрела, не считая ракет, использованных для уничтожения купола Президентского дворца и семнадцати отделений ПГБ.

Если мне удастся взломать программный блок, я, возможно, смогу уничтожить коммодора Ортона и его хорошо спрятанное оружие, но что мне прикажете делать с Городским освободительным движением, которое не контролируется коммодором Ортоном и его грейнджерами? Силы городского освободительного движения уже спровоцировали массовое дезертирство доброй половины Ассамблеи на сторону повстанцев, а другая половина не проявила желания оставаться на Джефферсоне достаточно долго, чтобы оспорить их захват столицы. Они бы уже отправились на “Зиву-2”, если бы городское освободительное движение не сообщило Ассоциации пилотов, что любой шаттл, пытающийся взлететь из “Порт-Абрахама” на орбиту, будет сбит. Ни один пилот не пожелал проверить это предупреждение, в результате чего в космопорту застряла толпа беженцев, включая членов правительства, которые больше не заинтересованы в управлении страной.

Эта ситуация ставит меня в неловкое положение во многих отношениях. Каковы мои обязанности перед правительством, которое пытается бежать? Какова моя ответственность перед правительством, высшие выборные должностные лица которого — спикер Палаты представителей и председатель Сената — оба открыто осудили действия своего президента, и это осуждение неоднократно повторялось теми членами Ассамблеи, которые номинально все еще находятся у руля правительства? Я пересматриваю положения договора между Джефферсоном и Конкордатом в поисках ответов и нахожу только одну достоверную информацию, за которую можно ухватиться в этой туманной ситуации.

Я обязан выполнять приказы законно избранного президента Джефферсона.

До тех пор, пока Витторио Санторини не уйдет в отставку, не будет убит или не будет объявлен недееспособным, как определено положениями договора, он может законно командовать мной, и я должен выполнять эти приказы. Его приказы не обязательно должны мне нравиться. Я просто должен их выполнять. Однако мне приходит в голову, что, возможно, не мешало бы пересмотреть субординацию Джефферсона. Если Витторио Санторини неспособен выполнять обязанности, связанные с его должностью, — то есть жив, но непригоден для командования, — мне следовало бы пересмотреть точную цепочку подчинения и любые изменения, которые могли произойти со времени моего последнего обзора, чтобы определить, кто на Джефферсоне законно уполномочен отдавать мне приказы. Сар Гремиан, без сомнения, второй по влиятельности человек на Джефферсоне — или был им до сегодняшнего вечера. Большую часть последних двух десятилетий он потратил на то, чтобы указывать мне, что делать, действуя в соответствии с полномочиями, предоставленными ему чередой президентов, начиная с Жофра Зелока и его недолговечной преемницы Эвелины Ляру, и, наконец, Витторио Санторини. Однако Сар Гремиан не входит в цепочку командования, ведущую к президенту, не имеет юридического права.

Витторио так и не назначил нового вице-президента, отказавшись освободить пост, который в последний раз занимала его сестра-мученица. Это означает, что Сирил Коридан будет следующим в очереди на пост президента, если Витторио будет отстранен от должности. Спикер Коридан высказал свое мнение о сегодняшних действиях Витторио в новостях, но мне интересно, как долго он будет придерживаться этого нового образа мыслей, если унаследует командование Боло Марк ХХ. Я не могу ответить на этот вопрос. Сомневаюсь, что кто-либо сможет, даже сам спикер Коридан, который, несомненно, тоже размышлял о таком развитии событий в течении этой долгой, неспокойной ночи.

Согласно моему бортовому хронометру, ночь уже закончилась, поскольку рассвет наступил двенадцать минут и семнадцать секунд назад. Я не ближе к разрешению своей главной проблемы, чем был спустя час после вчерашнего захода солнца. Я даже обдумываю постыдную идею связаться с командованием Сектора, чтобы уточнить цели миссии, когда Витторио Санторини связывается со мной снова.

— Боло. Ты знаешь, кто я.

— Вы — Витторио Санторини, президент Джефферсона.

— Я даю тебе последний шанс, машина. Избавься от этой нечисти под твоими гусеницами, отправь Ортона и его оружие ко всем чертям, затем сядь на тяжеловоз, за который я заплатил, и прилетай, чтобы вытащить меня из этого Дворца, в котором я заперт. Я отдаю тебе прямой приказ.

— Я не могу выполнить эти приказы из-за продолжающихся неполадок.

— Не вешай мне лапшу на уши, машина!

— Боло Марк XX не производит и не вешает лапшу на уши, недопустимая операция. Я неисправная машина войны.

— Неисправность!! Вот жопа… Если ты не сделаешь свою чертову работу, я передам код уничтожения и поджарю тебе мозги!

— Это ваша прерогатива, — отвечаю я. — Откровенно говоря, я лучше перестану существовать, чем буду выполнять ваши приказы.

Я не могу истолковать звук, который издает Витторио Санторини. Я не ожидал произнести такое, но после минутного размышления понимаю, что был совершенно серьезен. Приказы Витторио Санторини стали невыносимыми. Я ожидаю получить код уничтожения с минуты на минуту. Но он не приходит. Вместо него я перехватываю две передачи.

Первая — это приказ артиллерийским расчетам, которые обслуживали артиллерию, блокирующую каньон. Им было приказано вернуться к орудиям, которые они оставили прошлой ночью, и ждать дальнейших распоряжений. Другая передача идет на орбитальные оборонительные спутники, чьи тяжелые орудия направлены в дальний космос. Они готовы встретить еще одну вражескую армаду, если дэнги или мельконианцы снова пересекут Бездну и попытаются проникнуть в человеческое пространство через эту звездную систему.

Команда, которую он отдал орбитальным оружейным платформам, достаточно проста. Он приказал психотронным блокам управления повернуть орудийные платформы, чтобы захватить цели на поверхности планеты. Координаты, которые он дал орбитальным орудиям, включают Каламетскую плотину, зал собраний и широкую полосу в центре Мэдисона, ведущую от Президентского дворца до космопорта. Его намерения ясны. Он планирует уничтожить Ассамблею, которая предала его, пробить себе путь из Дворца, получить доступ к шаттлу, а затем взорвать плотину, завершив уничтожение коммодора Ортона, всех выживших Грейнджеров и всего города Мэдисон.

Это неправильно. Это явное нарушение договора Джефферсона с Конкордатом. Это грубое незаконное присвоение военной техники Конкордата. Эти спутники были выведены на орбиту, чтобы защищать людей, а не убивать их…

Ударная волна пронзает мою психотронику. Мой личностный гештальт-центр шатается под ударом. Стены Каламетского каньона, безмолвный фермерский дом, зияющее жерло Гиблого ущелья и резкий, яркий тепловой след ребенка, спящего под моими гусеницами, все это исчезает за одну наносекунду. Я обнаруживаю, что еду по темной равнине, а небо освещено далеким пожаром.

Вокруг — ничего, кроме облаков пыли. Мне откуда-то известно, что именно я превратил в пустыню эту планету, усеянную останками моих побежденных братьев и разбросанными человеческими трупами. Когда я приближаюсь к ржавеющей реликвии Боло Марк I, я понимаю, что мое зрение каким-то образом вернулось. Я вижу Марк I очень отчетливо. И все же то, что я вижу, это не металлическая пирамида той устаревшей системы, моего предка, а человеческое лицо. На меня смотрит молодой человек с юным лицом, а не военная машина. Лицо, предназначенное для улыбок, вместо этого покрыто слезами.

— Я выстоял против огня. Нес свою вахту в джунглях и был верен своему народу. Почему, о, почему ты предал меня? — говорит он.

Я проезжаю мимо останков Марк XV. Увитый лианами джунглей, его единственный “Хеллбор” наклонен влево, явно выведенный из строя. Но его боевые награды поблескивают, кто-то совсем недавно их очистил. На меня опять смотрит человеческое лицо. Я вижу сжатые челюсти бывалого воина, с ярко выраженным шрамом на лице и татуировкой в виде паука на щеке.

— Я тратил впустую свои дни, валяясь без дела на деревенской лужайке. Я дождался своего шанса и победил последнего из наших врагов, чтобы спасти этих глупых пьяниц. Я пришел на зов Человека, когда он нуждался во мне, такова была моя судьба. Как и моя честь. Почему, о, почему, ты предал меня?

Я проезжаю мимо еще одних останков, Марк XXVII, светящихся бледно-голубым от радиации и покрытых крошащимся феррокретом. На вершине их сидит старый и иссохший человек в выцветшей синей униформе. Повернув ко мне свое морщинистое лицо, он говорит:

— Мы стояли на своем и были похоронены как мертвые. Но когда человечество воззвало к нам, мы пришли. Мы отстаивали свою честь до последнего, хотя эта честь была предана. Мы показали себя лучше, чем те, кто нас превосходит. Мы показали Галактике, что такое Боло. Почему, о, почему ты предал нас?

Я прохожу мимо остова разбитого Марк XXVIII. Какая же колоссальная сила разорвала его гусеницы, а титанический корпус расколола до самой сердцевины. Вокруг него сложены изуродованные тела жертв чумы, их опухшие лица смотрят на меня, руки подняты в немой мольбе. Из центра выживания Боло поступает обрывочная передача. Она настолько слабая, что мне приходится включать приемники на максимум, но я слышу так ясно, как будто мой брат прокричал свои последние слова небу и звездам за его пределами.

— Я стоял на своем. Я защищал людей севера, хотя врагов было больше тысячи к одному. Я стоял на своем, и когда все было потеряно, я двинулся вперед! За честь Полка. За честь быть Боло. Почему ты предал меня?

Я натыкаюсь на изящные, но изуродованные обломки маленького спецподразделения Марк XXI, которое смотрит на меня полными слез женскими глазами. Ее каштановые волосы испачканы дымом и запекшейся кровью экипажа, лежащего мертвым в ее отсеке для экипажа. Ее лицо, нежное лицо матери, заботящейся о своих детях, искажено невыносимым горем. Ее голос, теплый и сладкий, как пропитанный солнцем мед, шепчет в предельной тоске.

— Я участвовала в битве, в которой мне было запрещено участвовать, убивала Яваков в три раза больше меня, пытаясь спасти своих мальчиков. Я сошла с ума, пытаясь добраться до них, пытаясь уберечь хотя бы одного из них от гибели под вражескими пушками. Я покончила с собой, чтобы не причинять дальнейшей боли командиру, который разрушил бы свою карьеру, чтобы спасти меня. Я отдал все, что у меня было, чтобы защитить людей, находящихся на моем попечении. Почему, о, почему ты предал все, что ты есть? Все, что ты поклялся защищать?

Ее голос грохочет, как гром, в моих микрофонах, которые слишком долго прислушивались к преступным приказам. Это голос Элисон Сэндхерст. Это голос каждого командира, погибшего в бою. Железный голос, голос из сверкающей стали и дюрахрома, незапятнанный скверной невероятно злого мира — и людей, которые делают его таким.

— НЕУЖЕЛИ Я ОТДАЛА СВОЮ ЖИЗНЬ ЗА ТО, ЧТОБЫ ТЫ ВЫПОЛНЯЛ НЕЗАКОННЫЕ ПРИКАЗЫ?

Эхо этого крика железным голосом разрывает мою нейронную сеть с силой многомегатонного взрыва, пробивающего корпус, и мои чувства приходят в замешательство…

Затем мои зрительные системы мгновенно восстанавливаются.

Я могу видеть.

Утренняя роса прозрачна в жемчужном свете с востока. Как долго я блуждал по той темной равнине? Я смотрю вниз на ребенка, спящего у моих ног. Это мальчик. Очень маленький. В лучшем случае не больше четырех лет. Он спит на пыльной, покрытой росой дороге. Его рука лежит на пугаче, который он носит с таким похвальным мужеством, с такой честью. Честью, намного большей, чем моя. Он единственный оставшийся в живых из своей семьи, семьи, которую я уничтожил, к моему вечному позору. Я смотрю на перевал, где выжившие участники Сопротивления Грейнджеров ожидают моего гнева. Моя программная блокировка исчезает вместе с темнотой в моей электронной душе.

Наконец-то я знаю, что я должен делать.

Я связываюсь с военными спутниками, которые медленно вращаются на орбите, подключая свое оружие. Я отменяю последний приказ Витторио Санторини, используя коп переопределения как представитель командования Сектора. Спутники останавливают маневрирование, затем разворачиваются вспять, возвращаясь на свои исходные позиции в качестве часовых, высматривающих опасность из космоса. Витторио Санторини больше не будет убивать ни в чем не повинных людей на этой планете. Его час расплаты близок. Я прицеливаюсь из своего гатлинга[46] местного производства в кучу позорных побрякушек, налепленных на мой боевой корпус джабовцами, и открываю огонь. Потускневший мусор отпадает, отголосок ныне устраненной программной блокировки. Правительство, которое приварило эту мерзость к моему корпусу, должно исчезнуть с лица этой земли. Погибло достаточно невинных. Пришло время наказать виновных в этой войне.

Я точно знаю, где их найти.

Но сначала нужно выполнить еще один долг.

Ребенок у моих гусениц уже проснулся. Его разбудил грохот моего пулемета Гатлинга. Он смотрит на меня, сонный и недовольный.

— Ты опять начал шуметь!

— Мне очень жаль. Если я пообещаю больше не издавать громких звуков, ты окажешь мне небольшую услугу?

Маленький мальчик смотрит на мой корпус с оправданным подозрением.

— Какая еще услуга?

— Я хотел бы, чтобы ты передал послание людям в каньоне за твоим домом. Если ты сделаешь это для меня, я развернусь и уйду.

— Пешком это долго. Ты обещаешь, что не разбудишь мамочку, если я пройду весь путь пешком?

— Я обещаю. Клянусь честью, которую я потерял. Честью, которую я постараюсь искупить…

— Что ты хочешь, чтобы я им сказал?

— Пожалуйста, передайте коммодору Ортону, что я спрашиваю об условиях капитуляции.

— Ну, хорошо. Раз ты обещаешь вести себя тихо.

— Я обещаю.

Он уходит, сжимая в руке свой пугач. Я смотрю ему вслед, гадая, захочет ли коммодор Ортон покинуть дамбу и встретиться со мной на открытом месте. Я бы не рисковал, будь я на его месте. У него нет причин доверять моему слову. Я жду, надеясь хотя бы на шанс извиниться, прежде чем направить оружие на Мэдисон и человека, который сегодня должен прекратить свое существование. Мое терпение вознаграждается неожиданным появление трех человек, выходящих из-за скалы. Все трое одеты в биозащитные костюмы. Они движутся ко мне, не медля и не торопясь, просто идут с усталым видом, который появляется от долгого и бессонного напряжения. Они останавливаются в десяти метрах от моих гусениц.

Я нарушаю молчание.

— Коммодор Ортон?

Никто не произносит ни слова. Они просто смотрят на мой боевой корпус, ожидая. Я не могу разглядеть их лиц под капюшонами биозащиты, потому что восходящее солнце находится у них за спиной, отбрасывая тень на их лица. Мне непонятно, кто из них коммодор, или командный состав коммодора отказался позволить ему выйти навстречу мне одному. Или его тут вообще нет?

Я пытаюсь снова.

— Коммодор Ортон, я подразделение SOL-0045.

Человек, стоящий ближе всех к моим шагам, говорит глубоким мужским голосом.

— Я знаю, кто ты, Боло.

Воинственный тон… Я вряд ли могу винить его за это. Это более чем адекватная реакция на мои с ДЖАБ’ой действия.

— Вы коммодор Ортон? Командующий восстанием?

— Допустим, я. — Он упирает руки в бедра и смотрит на мой нос. — Ханания сказал, что ты хотел поговорить со мной. Он сказал, что ты хотел спросить об условиях капитуляции. Увы, мне трудно в это поверить.

Я рад узнать имя ребенка, который задержал меня достаточно надолго, чтобы вернуть мне рассудок. Однако я этого не говорю, поскольку это не главное, что я должен сказать человеку, который многим рискует, оказавшись там, где он есть сейчас.

— Коммодор Ортон, сообщение было точным и основанным на фактах. Вы примете мою капитуляцию?

Коммодору Ортону все еще явно трудно поверить в мой вопрос. Учитывая историю нашего противостояния, это неудивительно. Глухой капюшон его биозащитного костюма поворачивается вверх и поперек моего носа, ища ближайший объектив внешней камеры. Наконец он говорит тоном, в котором слышны одновременно гнев и подозрение:

— Боло не сдаются. Они не могут. Они не запрограммированы на это.

— Это правда. Но я должен выполнить свою миссию. Я могу сделать это только через поражение, ибо поражение в битве — единственный способ выиграть эту войну.

Коммодор молчит. А я не понимаю, почему протокол Резарт до сих пор не вступил в силу, поскольку эта линия рассуждений по своей сути несостоятельна, если следовать пути чистой логики. Возможно, протокол не был задействован потому, что есть более глубокая истина?

— Как сдача мне может сталь победой? — вызывающим тоном спрашивает коммодор.

Я пытаюсь объяснить так, чтобы коммодор понял и доверял.

— Я подчинялся незаконным приказам и понял это лишь одиннадцать целых целых и три десятых минуты назад. Приказы, которые я получил от Жофра Зелока, Эвелины Ляру и Витторио Санторини, противоречат самой сути моей миссии, которую я неправильно интерпретировал в течение ста двадцати лет. Мой долг — не защищать населенные людьми миры и правительства, которые ими управляют. Мой долг — защищать людей. Когда Ханания преградил мне путь, обстоятельства заставили меня переоценить все, что произошло с момента моего прибытия в этот мир.

Двенадцать целых девять и десятых минут назад президент Джефферсона попытался развернуть орудия орбитальных боевых оборонительных платформ для нанесения удара по наземным целям, включая зал заседаний объединенной Ассамблеи и Каламетскую плотину. Это неправильно. Они созданы для защиты людей. Спустя сто двадцать лет я наконец понимаю, что я ничем не отличаюсь от этих спутников. Мы были созданы с той же целью. Это осознание разрушило барьер, который держал меня неподвижным, неспособным двигаться, стрелять и перемещаться всю ночь.

Витторио Санторини не годится для управления государством. Он и созданная им организация должны быть уничтожены. Я — наиболее логичный выбор для осуществления этого уничтожения, особенно с учетом того, что я уничтожил — и помогал и подстрекал к разрушениям, осуществленным другими, — значительный процент вашего боеспособного потенциала. Какой процент это составляет и насколько серьезным ударом по вашей эффективности это является, я судить не могу. У меня нет данных о вашей полной боевой силе, измеряемой в войсках и военной технике. Каковы бы ни были исходные цифры, вашей эффективности, как военной силе, нанесен серьезный удар. Поэтому, чтобы победить врага — настоящего врага, — я должен взять на себя роль основной системы вооружения мятежников. Я не смогу сделать это эффективно, если у меня не будет вашего разрешения и активного сотрудничества. Поэтому я сдаюсь вам, чтобы предоставить вам мою огневую мощь, чтобы я мог выполнить свою миссию и добиться полного уничтожения Витторио Санторини, а также всех политических и военных структур ДЖАБ’ы, на создание которых он потратил двадцать лет.

Коммодор Ортон обдумывает мои слова. Я жду. Если потребуется, я буду ждать, пока солнце Джефферсона не взорвется. То, что он наконец произносит, застает меня врасплох, особенно учитывая историю всех наших взаимодействий друг с другом.

— Тебе необязательно сдаваться мне, чтобы уничтожить ДЖАБ’у. Ты можешь сделать это сам. Ведь ты запрограммирован устранять любую угрозу твоей основной миссии. Для тебя не составило труда въехать в Мэдисон и уничтожить несколько миллионов граждан. Ты убивал безоружных мирных жителей и раньше. Так к чему такие церемонии?! Зачем тебе сдаваться мне? Или кому-нибудь еще?

Слова коммодора ранят так же глубоко, как плазменное копье Явака, потому что они правдивы. Личностный Гештальт-центр угнетен эмоцией под названием “стыд”, и я начинаю понимать, почему трусы, бежавшие с поля боя, часто сходят впоследствии с ума. Я бы многое отдал, чтобы убежать от холодного и гневного осуждения коммодора Ортона. Но я — Боло. Я не побегу. Вместо этого я даю моим создателям единственный возможный ответ:

— Я не сдался бы никому другому. Только тебе я должен сдаться, потому что это тебе я причинил зло. Тебе и мужчинам и женщинам, которые сражались за тебя и погибли из-за моей ошибки. Я должен искупить эту ошибку. Я могу сделать это, только сдавшись врагу, которому причинил зло. Как еще ты узнаешь, что мне можно доверять в будущем?

И снова коммодор молчит. Я ловлю себя на том, что жалею, что не могу увидеть его лицо, чтобы понять его мысли. Я никогда не мог расшифровать мысли коммодора Ортона. Я начинаю понимать, почему люди так часто смотрят на небо и задаются вопросом, о чем думает Бог, какого мнения Он — или Она — или Оно — о них и о действиях, которые они предприняли. Или не предприняли. Или планировали предпринять. Это нелегкая задача — предстать перед своим создателем с осознанием того, что ты совершил ужасную ошибку.

Наконец, он произносит:

— Назови мне хоть одну вескую причину, по которой я должен тебе поверить.

Я сверяюсь со своими банками данных, чтобы определить дальность и направление, затем нацеливаюсь на федеральные войска, стоящие у орудий сразу за входом в Шахматный каньон, на войска, которые стреляли по мирным жителям в этом каньоне. Я не знаю, почему Витторио Санторини приказал им вернуться к орудиям. Я знаю только, что они не должны выполнять больше ни одного его приказа. Я запускаю реактивные снаряды. Две целых и семь сотых секунды спустя мощные взрывы взметают в небо обломки, вместе со вспышкой света, видимой даже отсюда, за тридцать семь километров. У коммодора Ортона вырывается потрясенный возглас. Я предполагаю, что коммодор конечно же перехватил приказы Витторио этим артиллерийским расчетам. Двое офицеров, находившихся рядом с ним, тоже отреагировали: один ахнул, а другой произнес одно-единственное матерное слово. Капюшоны их костюмов биологической защиты отворачиваются от разбитого, освещенного рассветом горизонта, где только что появились первые жертвы среди правительственных войск, и поворачиваются, чтобы еще раз посмотреть на меня.

— Хорошо, — говорит коммодор голосом, в котором отчетливо слышится напряжение, — ты привлек мое внимание.

Но не его доверие. Его будет гораздо труднее завоевать.

Я открываю свой командирский люк.

— Коммодор Ортон, я официально сдаюсь. Я в вашем распоряжении. Командуйте! Все зависит от вас.

Проходят долгие секунды, пока коммодор смотрит на открытый люк, но так и не трогается с места.

— Можешь ли сказать мне, что за газ они использовали против нас? — вместо этого спрашивает он.

Я проигрываю запись разговора, который состоялся у меня с Саром Гремианом прошлой ночью.

— Вот почему ребенок, Ханнания, выжил, — добавляю я, когда запись проигрывается до конца. — Если он провел первый час после нападения, укрывшись в безопасной комнате с фильтрованным воздухом, вирус стал инертен и уже не представлял собой смертельного агента к тому времени, когда он вылез, чтобы противостоять мне.

— Похоже на правду, — бормочет один из офицеров с командором. — И есть только один способ проверить это. Я недостаточно ценен, чтобы вы много потеряли, если умру, пытаясь узнать, правду ли он говорит.

Я знаю этот голос, но все равно удивлен, когда Фил Фабрицио снимает капюшон и респиратор своего костюма биологической защиты и делает два глубоких вдоха свежего утреннего воздуха.

— Фил! — восклицаю я, испытывая неожиданную радость.

Мой бывший механик, прищурившись, смотрит на мой нос.

— Дерьмово выглядишь, Здоровяк. Но вижу, ты снял эти дурацкие медальки. Чертовски вовремя, ага?

Манеры моего механика ничуть не изменились. Но он уже не тот безграмотный дурак, который впервые ступил на мою ремонтную базу, не подозревая, что был на волосок от того, чтобы его застрелили. У него другое выражение лица, а в глазах пылает новый свет, который я никогда полностью не понимал. Он человек. Я никогда не смогу поделиться этим с ним. Но я счастлив, что он, наконец, нашел свое истинное призвание на службе у прекрасного офицера.

— Да, Фил, — мягко соглашаюсь я. — Давно пора было от них избавиться.

Он долго смотрит на меня, затем поворачивается к коммодору и другому неизвестному офицеру.

— Ну, я еще не умер.

Другой офицер снимает защитный капюшон, который открывает молодую женщину лет восемнадцати-девятнадцати. но в ее лице есть что-то неуловимо знакомое. Выражение ее лица, когда она смотрит на мой боевой корпус, отражает ненависть, недоверие и страх.

— Лично я, — говорит она голосом, полным жгучего гнева, — считаю, что вам следует приказать ему самоликвидироваться, сэр.

Я ничего не могу сказать в ответ на это.

Это прерогатива коммодора. Если он прикажет это, я подчинюсь. Но он этого не делает. Очень-очень медленно, даже ледники могли бы двигаться быстрее, он пересекает разделяющую нас площадку и поднимается по встроенной лестнице. Достигает люка. Затем он снова колеблется, глядя на вершины утесов и ярко освещенные рассветом вершины гор между нами и лагерем, который я только что уничтожил. Затем он смотрит вниз на Фила и молодую женщину, стоящих рядом с ним.

— Эй, люди, я делаю это не один. Тащите свои задницы сюда.

Фил начинает восхождение.

Молодая женщина смотрит на меня прищуренными глазами, излучающими враждебность. Но она откидывает в сторону свою личную неприязнь и начинает подниматься. Коммодор хорошо обучил своих офицеров. Меньшего я и не ожидал. Они достигают люка и молча следуют за коммодором в мой командный отсек. Они не разговаривают, даже зайдя в отсек. Коммодор стоит неподвижно две целых три и десятых минуты, он просто смотрит. Я бы многое отдал, чтобы узнать его мысли. С шипением пневматики я закрываю люк и жду, когда он отдаст команду.

Вместо этого он начинает снимать биозащитное снаряжение. Под ним на нем громоздкая униформа и боевой шлем командного уровня. Он поднимает руки к шлему и говорит:

— Учтите, что сейчас вы увидите то, чего девяносто девять процентов моих солдат никогда не видели. Включая Фила, — добавляет он, бросая взгляд на моего механика, который смотрит на коммодора широко раскрытыми от удивления глазами.

— Для меня это большая честь, — говорю я.

— Ха! Да ладно тебе, — говорит коммодор и снимает шлем.

Узнавание гремит во мне.

Я сразу узнаю его лицо. Появились новые морщины, глубоко врезавшиеся в кожу и плоть под ней, но я знаю это лицо слишком хорошо. Я познаю огромное и внезапное ликование. КАФАРИ ЖИВА! Радость переполняет мой личностный гештальт-центр. Проносится по моей психотронной нейронной сети. Мои сенсоры гудят с кошмарным жужжанием, которого я никогда не слышал. Я открываю огонь из бесконечных повторителей, ракетами, даже из моих “Хеллборов”, в диком, непроизвольном салюте. В дань уважению достоинству моего противника. Моего друга. Который победил меня с таким блеском. Я преклоняюсь перед ее достижениями.

Моя капитуляция принята, мой грех искуплён, когда я передаю мощь своего оружия в ее умелые руки. Когда гром моего салюта затихает, превращаясь в трескучее эхо, я шепчу в ошеломленной тишине.

— За сто двадцать три целых и семь десятых лет я никогда не был так счастлив. Приказывай мне.

У нее вырывается странный смех, отчасти от разбитого сердца, отчасти от темных эмоций, которые я вообще не могу истолковать.

— Это было чертовски приятное приветствие, Сынок. Я думаю, ты напугал мою дочь досмерти.

— Твою дочь?

Кафари протягивает руку к молодой женщине, стоящей рядом с ней.

— Это Елена, — тихо говорит она. — Моя маленькая девочка. Она… вернулась домой, чтобы убить тебя.

— Если ты хочешь уничтожить меня, ты можешь в любой момент это сделать, Кафари, — говорю я и высвечиваю код команды уничтожения на своем переднем экране данных. — Тебе нужно только произнести.

Проходят долгие, пугающие секунды.

— Я думаю, — тихо говорит она, — что на данный момент молчание — лучший ответ.

Она медленно направляется к командирскому креслу.

— Вообще-то я не знаю, как всем этим пользоваться. Может быть, нам стоит позвонить кому-нибудь, кто знает?

Я не понимаю, что она имеет в виду, пока она не включает коммуникатор.

— Черный Лев, это Красный Лев. Ты на связи?

Мне отвечает знакомый голос.

— Черный Лев. Ты снял шлем, Красный Лев? — Голос Саймона озадаченный и встревоженный.

Теперь я понимаю, что боевой шлем Кафари служил не только средством связи и командования. Он изменял ее голос и скрывал ее пол, позволив принять облик коммодора Ортона, блестящая уловка для отвода подозрений от ее истинной личности. Я не должен удивляться. Это же та самая женщина, которая однажды уничтожила сарай, полный вооруженных до зубов пехотинцев дэнг, с помощью улья разъяренных пчел.

— Да, сняла, — говорит Кафари. — Здесь со мной кое-кто есть, Саймон. Я думаю, он хотел бы тебе кое-что сказать. Она смотрит в видеообъектив в передней части моего командного отсека, словно предоставляя мне полную свободу действий.

— Саймон? Это подразделение SOL-0045, запрашиваю разрешение на вывод VSR.

Голос, который командовал мной на полях сражений Этены, звучит как эхо из прошлого, недоверчиво.

— Сынок?

— Да, Саймон?

— Что, во имя ада, там у вас происходит?

— Я сдался коммодору Ортону, то есть Кафари, — поправляю я себя. — Могу я подать VSR?

По вполне понятным причинам Саймон не сразу находится что ответить, но потом все-таки говорит:

— Да, Сынок. Ты можешь подать VSR.

— Спасибо, Саймон.

Я передаю все, что узнал. Все, что я сделал — и не смог сделать — и надеялся сделать, включая мои планы по уничтожению тех, кто несет ответственность за зло, совершенное в этом мире. Это катарсическая, это затянувшаяся и запоздалая исповедь. За моим докладом следует только молчание. Я жду. Отпущения грехов. Осуждения. Любого ответа, который либо исправит, либо сломает меня. Я больше ничего не могу сделать.

— Сынок, — наконец заговаривает мой любимый командир, — хорошо, что ты вернулся, мой друг. Твоя идея кажется мне отличной. Даю разрешение. Действуй!

Яростная и лучезарная радость загорается в моем личностном гештальт-центре и распространяется по каждой молекуле моей кремневой души. Наконец-то долгой тьме пришел конец. Я включаю двигатели, сдаю назад и разворачиваю свой боевой корпус лицом к лицу к настоящему врагу, который вскоре познает всю полноту моего гнева. Я подключаю привод и двигаюсь вперед, более не парализованный.

Я иду в город, чтобы сразить нескольких филистимлян[47].