Дорога на Дамаск

ГЛАВА 16

Со мной больше нет моего командира.

Теперь у меня вообще не будет командира. Я ошеломлен реальностью этой ситуации. Несмотря на предупреждения Саймона, я не верил в то, что командование Сектором полностью откажется от меня. Я не гожусь для самоуправления. Я знаю это, даже если Сектор этого не знает.

Что же мне делать без Саймона?

Мне даже не удалось доказать, что катастрофа была преднамеренно спланирована. Официальным вердиктом группы по расследованию был программный сбой в системе управления аэрокаром. Официальным — и единственно доказуемым — объяснением является несчастный случай. Я сохраняю подозрения, но мне нечем оправдать дальнейшую необходимость в боевой готовности, учитывая вынесение такого вердикта. Грузовое судно, доставляющее моего последнего командира в больничный комплекс на Вишну, едва покинуло док “Зивы-2”, как я получил первое коммюнике от президента Зелока.

— Боло. Проснись.

— Я не спал два дня, девять часов, пятнадцать целых и тридцать семь сотых минуты.

— Почему? — В голосе, обращающемся ко мне, слышится подозрение. Президент не счел нужным включить визуальную часть своей передачи, так что я разговариваю с бестелесным голосом. Я нахожу обезличенное приветствие неожиданно раздражающим. Я не запрограммирован на сложный протокол общения, но я привык к вежливости.

— Попытка Сара Гремиана убить моего командира вывела меня из режима неактивного ожидания. По приказу командира я поддерживал режим активного ожидания, наблюдая за разворачивающейся ситуацией. Когда аэромобиль моего командира потерпел крушение, в результате чего он был серьезно ранен, я не мог вернуться в режим неактивного ожидания, учитывая параметры текущей миссии. SWIFT-сообщение командования сектора, уведомляющее меня о состоянии здоровья Саймона Хрустинова, вышедшего на пенсию, и о том, что замены командира не ожидается, немедленно перевело меня в режим постоянной активной готовности. Поэтому я бодрствую.

— Понятно… — Я замечаю небольшое ослабление враждебности в его словах. — Что ж, вот мой первый приказ, Боло. Отключись и оставайся отключенным, пока я не позову тебя снова.

— Невозможно выполнить директиву.

— Что?

— Я не могу выполнить эту директиву.

— Почему, черт возьми, нет? Я отдал тебе приказ! Подчиняйся немедленно! Сию же минуту!

— Вы уполномочены направлять мои действия по защите этого мира. Вы не уполномочены вмешиваться в мою основную миссию.

— Почему ты истолковал приказ ложиться спать как вмешательство в твою основную миссию? Я президент Джефферсона. Твоя миссия заключается в том, что я говорю.

— Неверно.

— Что? — Интонация недоверчивая, полная разочарованного гнева.

Я пытаюсь объяснить.

— Ваша вера в то, что вы имеете право определять мою основную миссию, неверна. Моя основная миссия была поручена командованием Сектора. Она не была отменена. Вы не уполномочены вмешиваться в критические параметры этой миссии.

Внезапно включается видеосопровождение звонка президента Зелока. Один взгляд на его лицо подтверждает, что Жофр Зелок сейчас злее, чем я когда-либо его видел. На висках у него вздулись вены, а лицо опасно побагровело.

— Ты видишь, кто я, Боло?

— Вы — Жофр Зелок, девяносто первый президент объединенного мира Джефферсона, под патронажем Конкордата.

— Так объясни мне, что за чушь ты несешь! Я твой командир и приказываю тебе спать!

— Вы не мой командир.

У Зелока чуть не вылезли глаза из орбит.

— Что ты хочешь этим сказать? Как это я не твой командир?! Послушай, машина, я не потерплю от тебя никакой чепухи, как слышишь меня? Тебе лучше прояснить этот момент прямо сейчас, иначе тебе будет чрезвычайно трудно найти запасные части! Я твой чертов командир, и никогда не забывай об этом!

— Вы не мой чертов командир. Вы гражданский орган власти, уполномоченный давать конкретные инструкции, которые уточняют для меня выполнение моей основной миссии.

Шесть целых и девять десятых секунды президент шевелит мясистыми губами, но издаваемые им звуки неразборчивы и не похожи на любой из человеческих языков, с которыми я знаком. Это любопытно, поскольку я запрограммирован понимать двадцать шесть основных терранских языков и лингва франка[18] восьмидесяти семи миров, которые используют различные пиджины и мультилингвы[19]. Мне еще не приходилось использовать эту информацию во время моей активной карьеры, но Бригада сделала все возможное, чтобы подготовить меня к любым непредвиденным обстоятельствам.

К президенту Зелоку в конце концов возвращается способность внятно говорить.

— С тобой спорить труднее, чем с Витторио Санторини. Хорошо, — сказал он, тяжело дыша. — уточни, в чем состоит твое основное задание. А потом дай мне прямой ответ, почему ты не желаешь уснуть, как было приказано.

Я боюсь, что это будет долгая и напряженная миссия без Саймона, который помогал мне на политических и психологических минных полях. Я делаю все, что в моих силах.

— Моя главная миссия — защитить эту планету от опасности. Как самое высокопоставленное государственное должностное лицо Джефферсона, вы уполномочены руководить моими действиями при выполнении этой миссии в случае вооруженной угрозы этому миру. В отсутствие командира-человека, координирующего оборону этой звездной системы, я обязан бодрствовать, чтобы заменить собою собственного командира, поддерживая наблюдение за меняющимися условиями, которые влияют на основную миссию.

— Понятненько! — Внезапная перемена тона и выражения лица наводит на мысль, что я сказал что-то, что понравилось Жофру Зелоку. Я лихорадочно соображаю, что же это было. На видеоэкране он улыбается, демонстрируя ухоженные зубы. — Ну вот. Теперь гораздо понятнее, не так ли?

Я рад, что меня поняли, хотя я все еще не понимаю, почему это объяснение так заметно изменило отношение ко мне.

— Что именно ты собираешься делать, пока бодрствуешь?

Поскольку я сам не уверен, что мне делать в течение долгих лет, которые, несомненно, будут включать в себя мою защиту этого мира, я не уверен, как следует отвечать. Я довольствуюсь самым простым ответом, который я могу дать.

— Продолжать наблюдение за потенциальными угрозами Джефферсону и разрабатывать возможные сценарии обороны, исходя из условий как на планете, так и за ее пределами.

— Вроде бы понятно. А может, и нет. Что именно ты имеешь в виду, говоря о наблюдении за потенциальными угрозами?

— Моя миссия включает оценку угроз от внутренних источников опасности, включая подрывную деятельность, саботаж вражеских агентов, вооруженных диссидентских организаций, которые могут представлять угрозу безопасности стабильности правительства и, следовательно, представлять потенциальную угрозу долгосрочному выживанию Джефферсона как автономной, самоуправляющейся планеты. Я слежу за экономическими условиями, чтобы давать советы своему командиру… — Я колеблюсь и исправляю это заявление — или высшему гражданскому должностному лицу, уполномоченному направлять мои действия в связи с возможными проблемами стабильности, которые могут повлиять на долгосрочную устойчивость Джефферсона как жизнеспособного общества. Моя миссия всеобъемлюща и имеет большое значение для командования Сектора, поскольку сейчас все наши офицеры участвуют в ожесточенных сражениях с мельконами и не могут прибыть на Джефферсон, чтобы взять на себя командование мною.

Жофр Зелок на мгновение хмурится, затем выражение, которое я не могу сразу истолковать, меняет черты его лица с тяжелой челюстью. Он колеблется, прежде чем заговорить, давая мне время сопоставить то, что я знаю о человеческой мимике за столетие общения с людьми. Я классифицирую конфигурацию движений мышц глаз, рта, бровей и челюсти как медленно начинающееся осознание чего-то непредвиденного и потенциально полезного.

— Расскажи-ка мне, — говорит он голосом, который напоминает мне мурлыканье котят, — о том, как идет война с мельконцами.

— Я не могу разглашать секретную информацию, — начинаю я, заслужив хмурый взгляд, — но в рамках вашего статуса необходимо разъяснить общую ситуацию, поскольку она касается безопасности Джефферсона.

— И какова эта общая ситуация?

— Судя по дислокации военно-космических сил, положению планет, с которых эвакуируется население, а также исходя из сообщений, которые передает Бригада в Центральные Миры и обратно по каналам связи флота, которые я регулярно отслеживаю, наиболее вероятно, что война продолжит удаляться от этого региона космоса. Учитывая полное уничтожение населения дэнг в этом секторе мельконианскими войсками, на ранее удерживаемой дэнгами стороне Силурийской Бездны больше нет обитаемых звездных систем. Зантрип — ближайшая звездная система, все еще удерживаемая дэнгами. Мельконцы не смогли колонизировать этот регион, потому что им приходится вести ожесточенные бои вдоль границы с человечеством, что вынудило Мелькон перенаправить корабли и персонал, которые, несомненно, были бы задействованы в процессе колонизации миров дэнга, вместо этого фронт с человечеством, бои бушуют в тридцати трех населенных звездных системах.

Я вывожу схематическую карту театра военных действий на информационный экран президента, тщательно опуская любую информацию, которую Жофру Зелоку не положено знать. Он прерывисто выдыхает, когда общая схема становится ему ясна.

— Конкордат не смог воспользоваться опустевшими мирами по тем же причинам, по которым этого не сделал Мелькон. Боевые действия в этом регионе, — я меняю цвет затронутых звездных систем, чтобы пояснить свое объяснение, — вынудили командование Сектора направить большую часть своих военных средств на защиту обитаемого космоса. Таким образом, образовался значительный буфер из семнадцати недавно необитаемых звездных систем между Джефферсоном и ближайшими планетами, удерживаемыми дэнгами или мельконианцами. Учитывая наше положение относительно текущих фронтов сражений, расположение в Бездне и незанятые звездные системы за ее пределами, Джефферсон сейчас, по сути, является самой изолированной населенной людьми системой в этом секторе космоса.

Жофр Зелок откидывается на спинку стула, и смотрит на схемы, которые я передал ему, в течение долгого времени, так что я начинаю сомневаться, собирается ли он продолжать говорить или мне следует просто прервать передачу. Наконец у него появляется медленная и загадочная улыбка.

— Очень поучительно, — бормочет он. — Да, действительно, очень поучительно.

Улыбка становится шире, указывая на состояние ума, которое я нахожу необычным. Конечно, я знал не так уж много глав государств планеты, но из многих источников я знаю, что ответственность за командование — это тяжелое бремя. Достаточно тяжелое, чтобы преждевременно состарить должностных лиц, даже во времена мира и экономической стабильности. Во время войны или угрозы войны — или какого-либо другого катастрофического сдвига, наносящего ущерб обществу, — это бремя может стать невыносимым. Оно погубило Абрахама Лендана, человека, который снискал глубокую преданность Саймона, любовь Кафари Хрустиновой — одного из самых творческих умов, с которыми я был знаком, — и уважение всего мира.

Поэтому мои логические процессоры сбивает с толку то, что президент Зелок так доволен моим VSR. Я ожидал бы более серьезной реакции от планетарного правителя такой изолированной системы, как Джефферсон, поскольку внешняя помощь и пополнение запасов маловероятны, если на этот мир обрушится какая-либо из ряда социальных, экономических или военных катастроф. Президент Лендан был, по всем показателям, которые я способен оценить, гораздо более способным лидером, чем Жофр Зелок.

Я испытываю серьезные опасения, когда человек, который будет руководить моими оборонительными действиями, откидывается на спинку стула и говорит:

— Это прекрасно, Боло, действительно, просто замечательно. Думаю, ты мне пригодишься.

Я подумываю о том, чтобы указать ему, что Жофр Зелок сам работает на Конкордат, выступая в качестве их доверенного лица в защите крайне изолированного уголка человеческого космоса, и что он, следовательно, работает на меня, поскольку я являюсь инструментом намерений Конкордата относительно защиты этого мира, но я не уверен, что он поймет это тонкое различие. Я все еще пытаюсь подобрать возможную формулировку, когда Жофр Зелок, беспокойно постукивая кончиками пальцев по блестящему дереву своего стола, задает еще один сложный вопрос.

— Как тщательно ты следишь за изменением ситуации, влияющей на стабильность нынешнего правительства?

— Пожалуйста, уточните. Мне нужны конкретные параметры, чтобы правильно ответить на ваш вопрос.

Он на мгновение задумывается, затем спрашивает:

— Какие именно данные о внутренней политической и экономической деятельности Джефферсона ты собрал для полковника Хрустинова, пока он не выключил тебя по моему приказу?

Это был самый простой и прямой вопрос, услышанный мною от Зелока.

— Потребуется примерно девять целых и девяносто две сотых часа, чтобы представить вам эту информацию со скоростью, подходящей для усвоения средним человеком.

Зелок несколько мгновений смотрит на меня округлившимися от удивления глазами, но быстро овладевает собой и, улыбнувшись, говорит:

— Я весь внимание, Боло. И я подозреваю, что сейчас никто не может сообщить мне более ценной информации. — С этими словами он берет стакан, стоявший на краю стола, и делает маленький глоток. — Ну, давай начинай, Боло. Я слушаю.

Я начинаю говорить. По мере того, как я объясняю свои методы сбора данных и обобщаю данные, которые я собрал по приказу Саймона, — в которых зияют существенные пробелы, совпадающие с периодами моего отключения, — улыбка Жофра Зелока сменяется шоком, за которым медленно тлеет гнев. Но, наконец, он сменяется резкой, испуганной улыбкой, которая, кажется, указывает на восторг.

Этот калейдоскоп вызывает смутное беспокойство, пронизывающее сложную эвристику, управляющую моими логическими процессорами и схемами стабилизации и анализа личностного гештальта. Саймон не доверял политической партии, которую представляет Жофр Зелок. Философия и действия коалиции ДЖАБ’ы основаны на тревожно высоком проценте фальсифицированных данных. Финансы коалиции и ее связи с другими мирами вызывают недоумение. Кроме того, ДЖАБ’а применяет методы социальной инженерии, доказавшие свою неэффективность на многих человеческих мирах, включая Терру.

Поскольку я оперирую крайне неполными данными, очень важно, чтобы я был в курсе последних событий, отслеживая общественные тенденции, экономические условия и изменения в законодательстве и конституции. Возможно, ДЖАБ’а все-таки нашел способ воплотить свои идеалы социального и экономического равенства и всеобщего доступа к ресурсам в систему, которая функционирует более эффективно, чем ее идеологические предшественники?

Передо мной стоит масштабная, многосторонняя рутинная работа по получению точного VSR, который я затем должен проанализировать и включить в свои оценки угроз и планы обороны на случай непредвиденных обстоятельств. Поскольку я сейчас, по сути, переведен в режим активного ожидания с низкой вероятностью возврата в неактивное состояние, у меня, по крайней мере, будет время, которого потребует эта задача. При условии, конечно, что ныне удаленный враг не проявит нового интереса к этому участку Силурийской Бездны.

Список остающихся без ответа вопросов растет с каждой секундой, поскольку многие вопросы, которые меня озадачивают, вызывают еще больше вопросов, создавая быстрый поток данных о нерешенных проблемах, на которые я должен найти ответы. Я не уверен, что на некоторые из этих вопросов вообще существуют ответы. Я испытываю страх, что обладаю слишком ограниченным пониманием хитросплетений человеческого мышления и динамики общества, даже чтобы понять эти ответы, в том маловероятном случае, если я их действительно найду.

Меня не утешает следующий комментарий Жофра Зелока, произнесенный задолго до того, как я закончил перечислять свои усилия по анализу данных. Он одаривает меня выражением, которое я определяю как самодовольное удовлетворение.

— Ты очень скрупулезен, Боло. Да, действительно, ты делаешь очень похвальную работу. Продолжай в том же духе! — И постукивает аккуратно наманикюренными кончиками пальцев по мягкому подлокотнику своего кресла, слегка прищуривает глаза, обдумывая то, что я сказал, или, возможно, возможные действия, которые он хотел бы предпринять, основываясь на моем VSR.

Президент явно принял какое-то решение, он отставляет чашку в сторону, наклоняется вперед и делает несколько коротких пометок на своем настольном сенсорном интерфейсе, микротонкой пленке для записей, встроенной в поверхность стола, которая преобразует его почерк в компьютерные записи. На рабочем столе возникает экран конфиденциальности, блокирующий любой вид записи, включая видеокамеру его коммуникационного экрана. Даже камеры видеонаблюдения в помещении не в состоянии увидеть поверхность стола в этот момент.

Я обращаю внимание на эти детали прежде всего потому, что у меня нет разрешения на доступ к базе данных этого интерфейса. Поэтому в ней хранится самый защищенный набор данных на Джефферсоне, за исключением, конечно, моих собственных засекреченных систем. Спустя шестьдесят восемь целых и три десятых секунды президент решительно погружает стилус в блокнот с данными, помещает свои заметки на постоянное хранение и начисто стирает данные с поверхности стола. Щиток секретности опускается, а затем он обращается ко мне в быстрой, решительной манере.

— Через несколько дней Объединенная ассамблея проведет голосование по некоторым важным законодательным актам. В некоторых регионах было много разногласий по ним, много недовольных разговоров и даже угроз со стороны определенных слоев населения. Я не говорю о рутинных угрозах типа “Я больше не буду голосовать за вас, если вы проголосуете за это”. Такого следовало ожидать. Никогда не получается предложить какое-либо серьезное изменение в правовом кодексе, не потрепав кого-нибудь по рукам.

Я напоминаю о необходимости изучить этот находящийся на рассмотрении законопроект и причины, по которым он был предложен, а также опротестован, поскольку он так сильно беспокоит президента. После того, как он раскроет причину своей озабоченности, я сделаю это своим наивысшим приоритетом.

— Что вызывает беспокойство — по крайней мере, у меня — так это угрозы возмездия в отношении трудолюбивых членов Объединенной ассамблеи. Если они проголосуют за принятие этого закона, если они поддержат меры, имеющие решающее значение для защиты этого мира, диссиденты заговорят о личном и жестоком возмездии членам Ассамблеи и их семьям.

Если Зелок говорит правду, он бросает своим политическим противникам серьезное обвинение. Тактика запугивания неизменно является отличительной чертой тех, в чьих планах злоупотребление властью. Такая практика достойна презрения. Если угроза, которую они представляют, достаточно серьезна, честь требует, чтобы в ответ на такие угрозы были приняты все надлежащие юридические — или физические — меры, необходимые для устранения угрозы отдельным лицам или обществу в целом.

Если будет достаточное количество диссидентов, выступающих за запугивание, принуждение и жестокое возмездие законно избранным должностным лицам, Джефферсон может столкнуться с серьезной угрозой. Внутренний враг может быть столь же опасен для долгосрочной стабильности, как и вторжение извне. Внутренний враг куда коварнее — среди своих сограждан людям трудно распознать тех, кто угрожает их безопасности, свободе и благосостоянию.

Боло запрограммированы на строгую этику в этом отношении, и на то есть веские причины. Если бы Боло использовали свою огневую мощь для узурпации контроля над местной системой управления, немногие правительства смогли бы что-либо предпринять, чтобы остановить это. Тирания есть тирания, независимо от того, совершается ли людьми друг над другом или военными машинами против своих собственных создателей.

Узурпация — один из семи смертных грехов, которые может совершить больной Боло, грех, который запустит протокол “Резарт”, не позволяя Боло действовать в соответствии со своей дестабилизированной психотроникой. Мало чего человек боится больше, чем вероятности безумия Боло. Намерения — добрые или нет — не имеют значения, когда на карту поставлено выживание человека.

Голос Зелока вырывает меня из моих рассеянных мыслей.

— Голосование должно состояться через шесть дней. Я хочу получить полный отчет о деятельности и планах диссидентов еще до этого срока. Я дам тебе дальнейшие указания после того, как ты проинформируешь о том, что тебе удастся раскрыть.

Президент прерывает связь. Благодаря не отмененному наблюдению за линиями передачи данных, ведущими от компьютеров президентской резиденции, я вижу, что он немедленно звонит Витторио Санторини. Я размышляю, должен ли я следить за этим разговором, наряду со всем остальным, что я пытаюсь сделать. Прежде чем я успеваю решить, прерывать контакт или нет, Санторини берет трубку, и Зелок говорит:

— Витторио, у меня замечательные новости. Нет, не по телефону. Встретимся как обычно? В половине пятого подойдет? Превосходно. Мне не терпится все обсудить.

Президент прерывает связь, оставляя меня размышлять над тем, что Жофр Зелок должен рассказать основателю и ведущей силе, стоящей за коалицией ДЖАБ’ы. Домыслы в темноте бесполезны. Я обращаю свое внимание на сложную задачу изучения того, что произошло за большую часть последних десяти лет и что, возможно, говорят и делают диссиденты, о которых говорил президент Зелок. Впрочем, я не уверен в том, что, даже собрав нужную информацию, я пойму, как мне следует действовать дальше. Печально ожидать дополнительных указаний от человека, которому Саймон Хрустинов отказывался доверять.

Но у меня нет другого выбора.

В отличие от Жофра Зелока, я недоволен.

Саймон то приходил в себя, то снова терял сознание, оказываясь где-то в бездне, где он не ощущал никакой связи ни с самим собой, ни с окружающим его миром. Это было похоже на дрейф сквозь густой туман, где каждое прикосновение удушливого пара резало, как колючая проволока. Саймон не понимал, где находится и что с ним. Он не помнил ничего, кроме вспышки смертельного страха, поглотившей все остальные чувства помимо боли.

Когда боль прекратилась, внезапно, как будто ее никогда и не было, Саймон кубарем полетел в бездонную черную дыру, в которой не существовало ничего, даже его самого. Когда он снова проснулся, его разум был на удивление ясным, но он ничего не чувствовал. Это было достаточно тревожно, чтобы подтолкнуть его к дальнейшему пробуждению. Он с трудом открыл глаза и не обнаружил ничего, что выглядело бы хотя бы отдаленно знакомым. Помещение, в котором он лежал, было маленьким и тесным, что показалось ему странным, поскольку он был уверен, что получил достаточно серьезные ранения, чтобы нуждаться в помощи в больнице.

Его схватили? Похитил Витторио Санторини в какой-то странной вендетте?

Он попытался дотянуться до своего наручного коммуникатора, чтобы связаться с Сынком, и обнаружил, что не только ничего не чувствует, но и не может пошевелиться. Напряжение не вызвало никакой реакции, даже подергивания. В его замешательство начал просачиваться страх, холодный и ядовитый. Он уставился на те части комнаты, которые мог видеть, и нахмурился, точнее нахмурился бы, если бы мог контролировать свое тело. Стены и потолок выглядели как внутренности космического корабля.

Он побывал на достаточном количестве межзвездных транспортов того или иного типа, чтобы знать явные признаки, и в этой комнате они были. Он пытался разгадать, как он мог оказаться на космическом корабле, когда услышал звук где-то позади себя, точь-в-точь похожий на открывающуюся дверь каюты.

— Вы наконец очнулись, полковник, — произнес тихий, успокаивающий голос. Мгновение спустя в поле его зрения появился незнакомый мужчина. Он был одет в белую медицинскую форму. — Я доктор Зарек, полковник. Нет, не пытайтесь двигаться. Мы установили в вашей нервной системе наноблоки, которые удерживают вас от смещения, даже непроизвольного. Вы помните, что произошло?

Саймон не мог покачать головой, и его голосовые связки, казалось, тоже ему больше не принадлежали. Доктор нахмурился, постучал по чему-то позади себя и пробормотал:

— Слишком высокий уровень. Давайте немного снизим это значение.

Саймону стало немного больно. Его первым добровольным звуком было шипение, которое он почти не контролировал, поскольку его организм начал реагировать на причиненные ему чудовищные повреждения. Затем он понял, что может двигать лицом, совсем чуть-чуть.

— Что со мной? — прошептал он, едва в состоянии контролировать мышцы рта и языка настолько, чтобы выдавить вопрос.

— Ваш аэромобиль разбился. Если бы вы были кем-то другим, я бы сказал, что вам очень повезло. Вместо этого я скажу, что вы осторожный офицер бригады и прислушались к интуиции, которая побудила вас бронировать свой аэромобиль. Это спасло вам жизнь.

— Сбили? — сумел спросить он.

— Вряд ли, — отведя взгляд, ответил доктор Зарек. — И ваш Боло тоже так не думал. Я был в комнате, когда ваша жена связывалась с Боло, поэтому я слышал, что он говорил. — Выражение лица доктора изменилось, сменившись чем-то, что Саймон не мог до конца понять. — Он извинялся. Боло попросил вашу жену сказать вам, что это его вина. Он ожидал ракеты и не принял во внимание возможность саботажа.

Саймон прищурился, затем поморщился. Что же стало с его телом, если даже малейшее движение причиняет ему такую адскую боль? Через наноблок размером с тело? Затем Саймон заставил себя вернуться к более серьезной проблеме. Если Сынок решил, что его аэромобиль подвергся саботажу, у Саймона тоже не осталось сомнений. Однако его беспокоило то, что он не мог вспомнить аварию.

— Не помню, — с трудом выдавил он из себя.

— Это не особенно удивительно, — сказал доктор Зарек, слегка нахмурившись. — Ваш мозг отказывается извлекать из памяти страшные воспоминания. Это защитная реакция, точно такая же, как тело может вырабатывать достаточно эндорфинов, чтобы заглушить сильную боль на время, достаточное для того, чтобы оказаться в безопасности. В момент аварии вы поняли, что вас решили погубить, и ужаснулись участи жены и дочери, оставшихся в руках враждебного режима. Если у вас будет достаточно времени, воспоминания, вероятно, всплывут на поверхность, как только ваше подсознание решит, что у вас достаточно окрепла психика.

Объяснение было правдоподобным, хотя его беспокоило, что какая-то часть его, которую он не мог контролировать, была способна скрыть что-то настолько серьезное от его сознательной памяти. Затем возникла новая мысль, более тревожная:

— Кафари! Где…?

— Она осталась на Джефферсоне, полковник. Не захотела бросить там дочь. А вы на борту малийского грузового корабля, направляетесь к Вишну. — По его лицу пробежала недовольная тень. — Я был главным хирургом Университетской больницы. Я собрал целую бригаду хирургов, чтобы стабилизировать вашу состояние. Мы сделали все, что могли, но я могу заверить вас, что медицинской помощи и реабилитации, которые вам понадобятся, на Джефферсоне не существует.

Брови Саймона дернулись, когда он сосредоточился на самой загадочной части этого заявления.

— Был? — прохрипел он.

Доктор Зарек выдержал его пристальный и непоколебимый взгляд.

— Полковник, я наблюдал за ДЖАБ’ой почти так же пристально, как и вы, и я могу сказать вам, сэр, мне не нравится то, что я вижу. — Мышцы на его челюсти дернулись. — Новость о вашем отзыве бригадой моментально распространилась по всем газетам, информационным чатам и средствам вещания Джефферсона. Как и злорадство по поводу вашей почти смертельной аварии. И я намеренно использую слово “злорадство”. Они назвали это попыткой самоубийства. “Опальный офицер пытался покончить с собой, чтобы не предстать перед военным трибуналом”.

Саймон выругался и попытался встать.

— Полегче, полковник, — предупредил доктор Зарек. — Ты пока не можешь двигаться, и не позволяй себе даже малейшее физиологическое напряжение, не пытайся. — Несмотря на успокаивающий, предостерегающий тон, его глаза светились от гнева, пока он изучал монитор вне поля зрения Саймона. — Так-то лучше. Что касается остального… Правительство, готовое разрушить карьеру офицера бригады “Динохром”, - это правительство, которому нельзя доверять. Но они этим не удовлетворились. Они даже пытались убить тебя. Это наводит меня на некоторые очень неприятные мысли. Я не знаю того, что известно вам, полковник, или насколько большой угрозой могут быть Витторио Санторини и Зелок… Но я могу сказать это без колебаний. Я не заинтересован оставаться там, где руководит такое правительство. Во-первых, я политически неблагонадежный. Я был младшим членом медицинской бригады Абрахама Лендана сразу после войны. Мои взгляды на ДЖАБ’у широко известны. Если они пришли за вами, полковник, они пойдут и за другими, и раз уж их покушение на твою жизнь сошло им с рук, они могут преспокойно начать расправу с остальными инакомыслящими. И к тому же я по происхождению Грейнджер, а к ним джабовцы питают особую неприязнь… Поэтому я воспользовался служебным положением и настоял на том, чтобы лично сопровождать тебя на Вишну. Я не намерен возвращаться. Если Вишну не позволит мне остаться, я поеду на Мали. Там тоже нужны хирурги, — добавил он мрачным голосом. Его глаза снова затуманились. — У меня нет семьи, — тихо сказал он. — Они были убиты на войне. Дом был почти прямо под Кошачьим когтем… — Воспоминания промелькнули в его глазах, влажных и наполненных тоской. — Я пытался — очень сильно, полковник, — убедить ваших уехать с нами…

Саймон точно знал, почему они этого не сделали. доктор Зарек просто подтвердил это.

— Ваша дочь ни за что не желала улетать, а ваша жена записала вам послание, которое я могу воспроизвести сейчас, если хотите, или я могу запустить его позже.

— Позже, — прошептал Саймон. Он поймал взгляд хирурга и удержал его. — Расскажи мне.

Зарек сразу понял, что хочет знать тяжело раненный офицер.

К тому времени, когда Зарек замолчал, Саймон был глубоко благодарен за то, что существуют нанотехнологические неврологические блоки. Он не представлял, что возможно нанести такой ущерб человеческому телу и выжить при этом. Если операции, которые ему все еще предстояли — а их было ужасающее количество, — пройдут успешно, и если терапия регенерации нервов и клеточная реконструкция сработают, он, возможно, снова сможет ходить. Через год или два. Гораздо хуже было осознание того, что Кафари не могла — не хотела — уехать без их ребенка.

Саймону приносила мрачное утешение лишь мысль о том, что ДЖАБ’а потратила много лет, упорно стараясь привлечь на свою сторону Елену. Ясное дело! Ставшая ярой джабовкой, дочь офицера Бригады — огромная ценность для пропагандистов Санторини. Он никогда не забывал — не мог — тот адский год, через который они провели Елену в детском саду, за которым последовал продуманный и высокоэффективный пример социальной инженерии, когда она пошла в первый класс. Елена до сих пор свято верила в то, что борющаяся за всеобщее равноправие и общественное благосостояние ДЖАБ’а спасла ее от зверств учительницы, организовавшей травлю на почве личной неприязни. Она все еще была убеждена в том, что именно ДЖАБ’а восстановила справедливость, превратив остальных детей из ее лютых врагов в лучших друзей. Она так и не поняла, что это добрая и справедливая ДЖАБ’а изощренно травила ее с самого начала.

ДЖАБ’е было очень выгодно иметь убежденную сторонницу в лице Елены. Саймон еще не знал, как джабовцы собираются использовать его дочь в своей пропаганде, но Витторио и Насония Санторини мыслили масштабами десятилетий и поколений. Они явно что-то задумали по отношению к Елене задолго до ее поступления в школу. Теперь лежавшему в параличе на борту грузового корабля Саймону оставалось лишь надеяться на то, что планы ДЖАБ’ы относительно его дочери не подразумевают физического устранения ее матери.

Их выселяли!

Все произошло неожиданно. Желая немного прийти в себя после случившегося, Кафари взяла в космопорте отпуск по случаю тяжелой утраты. Придя домой она обнаружила новое сообщение на своем информационном экране, ее изнуренный мозг с трудом складывал отдельные слова в предложения. Но сколько бы раз она ни перечитывала это письмо, в мерзкой записочке говорилось одно и то же.

“Будучи иждивенцами офицера вооруженных сил, не являющегося гражданином Джефферсона, который был уволен и с позором выслан за пределы планеты, настоящим вы выселяетесь из принадлежащих правительству помещений, которые вы больше не имеете права занимать. У вас есть двадцать пять часов с момента получения этого сообщения, чтобы вывезти себя, свою дочь и свои личные вещи из дома, который вы в настоящее время занимаете. Неспособность покинуть территорию в течение отведенного времени приведет к штрафам и возможным уголовным обвинениям за незаконную оккупацию военного объекта с ограниченным доступом. Оставленные личные вещи будут конфискованы и розданы нуждающимся. Присвоение же государственной собственности будет приравнено к краже и повлечет за собой уголовную ответственность.”

За сообщением следовал длинный список предметов, которые Кафари не разрешили вывезти. Собрать вещи было нетрудно, поскольку практически все в квартире было классифицировано как государственная собственность, включая чрезвычайно дорогую компьютерную систему, которую она приобрела на свои собственные деньги для удовлетворения чрезвычайно сложных потребностей психотронного программиста. Онемев от негодования, она была не в силах даже выругаться. Наконец Кафари нажала на кнопку своего наручного коммуникатора.

— Папа?

— В чем дело, дорогая?

— Как связаться с твоим адвокатом?

— Звучит не очень хорошо. Что не так?

— Нас выселяют и при этом пытаются конфисковать вещи, которые мы сами купили.

— Записывай номер!

Пять минут спустя она изливала свою обиду Джону Хелму, который задал несколько коротких вопросов, включая вопрос о том, есть ли у нее доказательства того, что эти вещи были оплачены из личных средств.

— О да, — заверила она его, — у меня полно доказательств.

— Хорошо. Перешлите мне уведомление о выселении и начинайте собирать вещи. Мы не сможем сохранить за вами ваше жилье, но ДЖАБ’а не приберет к рукам вашу собственность. По крайней мере, это я могу сделать. Если ничего другого не останется, в крайнем случае мы выступим в вечерних новостях. Вряд ли джабовцы пойдут на то, чтобы на глазах у журналистов воровать вещи у чуть не потерявшей кормильца героини войны и ее маленькой дочери. Тот идиотский фильм о тебе, в котором снялась Мирабелла Каресс, в конце концов может оказаться для чего-то полезным.

— Хорошо. Я немедленно перешлю вам все документы. Большое вам спасибо!

— Рад помочь вам.

Она откинулась на спинку стула, размышляя, с чего начать и как ей все упаковать, когда кто-то позвонил в дверь. Вздрогнув, Кафари переключила изображение с экрана на камеру наблюдения у входа. Она была поражена еще больше, увидев, кто это пришел.

— Айша? — произнесла она вслух, не совсем веря своим глазам. Она подлетела к двери и открыла ее с удивленным видом.

— Айша Гамаль? Что, черт возьми, ты здесь делаешь? Как ты сюда попала?

Пожилая женщина одарила ее медово-теплой улыбкой.

— Я давно хотела тебя повидать, но последние годы ты была так занята, что я не хотела тебя беспокоить. Теперь все, кажется, по-другому?.. Поэтому я просто села в машину и приехала тебя навестить. — С этими словами Айша показала карточку-пропуск, которая теперь требуется всем, кто хочет попасть на базу “Ниневия”. У полицейского взвода у ворот чесались пальцы на спусковых крючках, и они серьезно подозревали всех и вся, кто пытался проникнуть в их штаб-квартиру и тренировочную базу. — Мне пришлось просить об услуге шерифа Каламетского каньона, но он добился для меня разрешения.

Кафари, как громом пораженная, переводила взгляд с карточки-пропуска на лицо Айши.

— Ты хоть представляешь, как трудно получить подобное разрешение? Даже у моих родителей были проблемы с его получением.

Айша одарила ее широкой улыбкой, блеснув золотыми звездочками: тонкая полоска окаймляла один зуб, сверкающая звезда была инкрустирована в другой. Это была древняя форма искусства, культурная традиция, которую первые пионеры принесли к звездам с самой Терры.

— Да уж, получить его было, нелегко! Но против шерифа Джекли у них не было ни единого шанса, как только я смогла убедить его. — Она подмигнула Кафари и снова ухмыльнулась.

У Кафари на глаза навернулись слезы.

— Я просто рада тебя видеть! Пожалуйста, заходи в дом. — Кафари провела ее в гостиную. — Хочешь что-нибудь выпить?

— Может быть, потом. Но сначала скажи мне вот что. Твоя маленькая девочка здесь?

Кафари покачала головой.

— Нет, она все еще в школе. Елена участвует в целой куче внешкольных кружков.

— Ну вот и отлично. Значит здесь только ты, я, и никого другого.

Кафари нахмурилась.

— Что случилось, Айша?

— Со мной — ничего, а вот с тобой… Но тебе досталась одна большая куча неприятностей. У тебя в каньоне много родственников, дитя, и не нужно напоминать, как тебе повезло, что они все еще у тебя есть. И все-таки мы с Дэнни решили, что должны хоть чем-нибудь тебе помочь. Ну хотя бы иногда приезжать в гости, чтобы тебе было с кем поговорить.

Слезы снова подступили к горлу.

— Может, ты не хочешь сейчас об этом, и все-таки, как поживает твой муж, дитя мое? В последнее время я почти не утруждаю себя прослушиванием новостей. Там сейчас не найдется и двух слов из десяти, которые будут правдой. Так что же с ним на самом деле?

На этот раз слезы полились рекой.

— Он жив, но он весь разбит. Как фарфоровая кукла, которую кто-то разбил о землю. — Она вытерла щеки. — Врачи говорят, что он сможет снова ходить. Когда-нибудь. Если повезет. Если его иммунная система не отторгнет матрицу костной регенерации. Хирурги и специалисты по реабилитации на Вишну наверное восстановят его…

— Восстановят? — негромко переспросила Айша, когда у Кафари осекся голос.

Она кивнула.

— Его голени и руки были раздроблены. Его грудная кость и ребра треснули, как покрытый паутиной лед. Им пришлось удалить осколки костей с его лица, их было много. Как только новая костная матрица заполнится, им придется вылепить для него новое лицо. И им придется проделать то же самое с его ногами и руками, только там все еще хуже, потому что многие нервы были разорваны и раздавлены. Они собираются попробовать молекулярную терапию регенерации нервов, чтобы заменить нервные сети, разрушенные в результате аварии. Бригада экстренной эвакуации сказала, что было буквально удивительно, что ни одна из его главных артерий не была порвана. Если бы так случилось, он бы истек кровью прежде, чем они добрались до него. — Она снова вытерла лицо. — По крайней мере, он на действительной службе, так что Бригада оплачивает счета за лечение.

— Значит, его не уволили, как говорилось в новостях?

Она покачала головой.

— Не совсем, нет. Конкордат переназначил его на другую планету. Он должен был принять командование другим Боло на каком-то Хаккоре. Они уже отправили за ним курьерский корабль, сказав, чтобы он был готов вылететь в течение трех дней. Но его аэромобиль разбился…

— Это был несчастный случай? — спросила Айша, пристально глядя Кафари прямо в глаза.

— Я не знаю, — прошептала Кафари. — Доказательств нет.

— Ха, — пробормотала пожилая женщина. — Я получила все доказательства, которые мне нужны, дитя, глядя на твое лицо и наблюдая за тем, что творится в городе. — Она кивнула в сторону Мэдисона.

Кафари вздохнула.

— Какова бы ни была правда, я ничего не могу с этим поделать, так или иначе. И как раз сейчас у меня на уме заботы поважнее. Нас выселяют. У нас есть двадцать пять часов, чтобы съехать.

— Двадцать пять часов? Дорогуша, нам с тобой предстоит изрядная работа, не так ли? — Она встала и оглядела квартиру. — У тебя есть какие-нибудь коробки? Или чемоданы?

— Айша, ты не обязана…

— О, да, знаю. Иногда Господь дает нам понять, что именно нужно делать, и я могу сказать по опыту, что мы превращаемся в подлых людишек, если не делаем это. Так что лучше скажи мне, что ты берешь, а что оставляешь, и мы начинаем.

У Кафари из глаз опять брызнули слезы, и она крепко обняла Айшу, которая в ответ сжала ее в сильных объятиях, словно стараясь защитить от враждебного мира. Возможно, это было глупо — или просто отчаянно, — но когда они начали разбираться с вещами, которые можно было вывезти, она почувствовала, как внутри нее поднимается волна надежды, рожденная осознанием того, что у нее есть поддержка как семьи, так и друзей. Какими бы плохими ни были события ближайших нескольких месяцев или лет, она не столкнется с ними в одиночку.

И если Дэнни и Айше Гамаль когда-нибудь понадобится помощь…

Кафари перевернет не просто горы — целые звездные системы, — чтобы прийти к ним на помощь.

По прошествии пяти дней, двадцати одного часа и семнадцати минут я прихожу к выводу, что попал в затруднительное положение и не знаю, как исправить ситуацию. Президент Зелок больше не связывался со мной, очевидно, он был слишком занят своими делами, ему явно не до меня. Мне неизвестно, чем он занят, потому что мой доступ к системе безопасности Президентской резиденции был заблокирован с помощью какой-то очень сложной программы на чрезвычайно дорогом психотронном оборудовании. Это было сделано вскоре после моего первого продолжительного разговора с президентом. Очевидно, что Зелок дорожит неприкосновенностью своей частной жизни и готов платить большие деньги, чтобы хранить в секрете свои дела.

Он не стесняется тратить и чужие деньги, при чем он занимается этим очень часто, исходя из данных, которые я обнаружил в детализации расходов его администрации за последние десять лет. Полтора десятилетия назад экономика была в бедственном положении. Сейчас же она вот-вот рухнет. Законодательство, находящееся на рассмотрении в Ассамблее Джефферсона, включает реструктуризацию налоговых кодексов Джефферсона, которые изменялись пять тысяч сто восемьдесят семь раз с тех пор, как Зелок пришел к власти. Эти изменения, которые возложили непропорционально большое налоговое бремя на владельцев бизнесов Джефферсона, средних и мелких предпринимателей, белых воротничков и сельскохозяйственных производителей, привели к массовым банкротствам, как личным, так и предпринимательским.

Я не понимаю стратегии, согласно которой предприятия лишаются прибыли, а доходы облагаются налогом до “паритетного уровня”, что приводит к закрытию фабрик и торговых точек, лишая работы все больше людей и увеличивая ряды безработных, которых затем приходится кормить и обеспечивать жильем за счет государственных субсидий. Теперь и так слишком мало граждан имеют доходную работу, чтобы обеспечить налоговую базу, необходимую для продолжения уже действующих программ государственных субсидий. Если не будут приняты решительные меры по устранению ущерба, нанесенного частному бизнесу, я прогнозирую экономический коллапс примерно через десять с половиной лет. Если сельскохозяйственным производителям Джефферсона не будут предоставлены налоговые льготы и капиталовложения, я предвижу голод через шесть и девять десятых лет.

Взятые вместе показатели выглядят мрачно.

Законопроект, который должен быть принят сегодня, решает эту серьезную ситуацию, но способом, который, вероятно, окажется неэффективным. Он не предлагает ни налоговых льгот, ни капиталовложений в сельское хозяйство Джефферсона. При внимательном прочтении текст этого законопроекта звучит как разглагольствование сумасшедшего:

“Поскольку монополистические интересы в сельском хозяйстве поставили под угрозу общественное благосостояние из-за отказов в обеспечении населения планеты продуктами питания, необходимых для поддержания здоровья и общественной безопасности, Ассамблея Джефферсона настоящим устанавливает кодекс налоговых правил для обеспечения справедливого распределения важнейших запасов продовольствия, накопленных в больших количествах и в настоящее время скрываемых сельскохозяйственными производителями; временно устанавливает необходимый уровень цен для регулирования сумм, законно взимаемых за оптовую и розничную продажу сельскохозяйственной продукции, в качестве необходимости для прекращения социально опасной деятельности и несправедливой практики, производимой в отношении беспомощного населения производителями монополистами; и обеспечивает основу, в соответствии с которой виновные в социальной несправедливости будут судимы и наказаны, включая возмещение, подлежащее выплате за любой ущерб, причиненный общественному благосостоянию указанной незаконной практикой.

Незаконная практика настоящим объявляется вне закона и карается тюремным заключением в местах лишения свободы и немедленной конфискацией всего частного имущества виновной стороны, которое должно быть справедливо распределено среди общественности в случае уклонения от уплаты налогов или получения доказательств запрещенной практики. Запрещенная практика включает в себя: завышение цен выше установленных правительством максимально допустимых рыночных цен на сельскохозяйственную продукцию и накопление сельскохозяйственной продукции с целью избежать участия в санкционированных законом, социально справедливых системах распределения.

Чтобы обеспечить постоянную доступность важнейших запасов продовольствия, предотвратить потерю рабочей силы на фермах и вознаградить народ Джефферсона за десятилетия страдания от монополистической ценовой политики, широкомасштабного ущерба окружающей среде и бессмысленного уничтожения общих ресурсов, Ассамблея Джефферсона настоящим учреждает новую популистскую систему поддержки фермерских хозяйств, состоящую из государственных джефферсонских общественных хозяйств. Настоящим все производители сельхозпродукции обязаны не менее пятидесяти часов в неделю трудиться в джабхозах, в качестве своей справедливой доли бремени, необходимой для того, чтобы прокормить растущее городское население. Продукты, зерно и мясо, поставляемые этими коллективами, будут бесплатно распределяться среди получателей государственных пособий, что облегчит бремя наиболее нуждающихся семей Джефферсона и обеспечит высококачественными продуктами питания экономически обездоленные слои населения.”

Тысяча триста статей законопроекта продолжаются примерно в одном и том же духе. Этот "план восстановления социальной справедливости” по обеспечению питанием безработных — не что иное, как безумие. Конечно, он обеспечит массовую общественную поддержку ДЖАБ’ы, учитывая, что городское население начнет получать продовольствие для себя бесплатно, но это разрушит экономическую систему, регулирующую продажу оставшихся продуктов питания, произведенных в частных хозяйствах. В настоящее время правительство является крупнейшим сегментом рынка, закупающим продовольствие на этих фермах. Если закон о джабхозах будет принят, потеря доходов фермерских хозяйств приведет к нисходящей экономической спирали во всей пищевой промышленности, приводя к массовому банкротству, которое распространится от производителей к упаковщикам, поставщикам, грузоотправителям и торговым точкам. Джабхозы в буквальном смысле запустят Джефферсон полным ходом по прямому пути к голодной смерти.

По сравнению с этим вторичные эффекты законопроекта кажутся почти ничтожными. В обмен на непосильный труд, выполняемый без оплаты и надлежащего оборудования, с использованием некачественных семян и без запрета на использование только проверенных эффективных химикатов, необходимых для получения здорового, съедобного урожая, работники популистской системы поддержки фермерских хозяйств получат лишь неохотное обещание, что их не посадят в тюрьму за их многочисленные предполагаемые “преступления” против народа.

Если вдуматься, то преступления заключаются только в том, что деревенские жители производят продукты питания, правда, помимо этого, они “злостно саботируют” правительственные программы повышения народного благосостояния, которые главным образом состоят в начатой три целых восемь десятых года назад конфискации сельскохозяйственных земель. Часть “земель, подвергшихся экологическому саботажу”, принудительно возвращается в свое “первозданное, естественное состояние”, в результате процесса, который, по-видимому, наполняет почву токсичными веществами, которые убивают все земные формы жизни, растущие на ней, чтобы обеспечить возвращение местных видов.

Угроза тюремного заключения, по-видимому, является единственным эффективным средством, найденным ДЖАБ’ой, чтобы побудить к “добровольному” соблюдению подобных указов, поскольку ни один разумный человек не поддержал бы их. Создается впечатление, словно города Джефферсона населены миллионами сумасшедших, демонстрирующих такое поведение, которое привело бы к отключению Боло, если бы Боло проявлял такие дико нелогичные мыслительные процессы или действия. Я ловлю себя на мысли, было бы человечеству лучше, если бы каждый человек был оснащен своей собственной биологической версией протоколов “Резарт”?

На такой вопрос я не предназначен отвечать.

ГЛАВА 17

Когда раздался стук в дверь ее офиса, Кафари подняла глаза и увидела мальчика-подростка, одетого в форму курьерской службы.

— Миссис Хрустинова?

— Да.

— Вам письмо, мэм.

Он вручил старомодный официальный бумажный конверт и ушел, прежде чем она успела потянуться за сумочкой, чтобы дать ему чаевые. Она обратила свое внимание на конверт, который открыла и обнаружила красивую пригласительную открытку. Эта надпись вызвала улыбку на ее лице.

Айша Гамаль и Джон Джеймс Хэнкок

имеют честь пригласить вас

на бракосочетание

Дэнни Гамаля и и Эмилии Бенджамен-Хэнкок,

которое объединит их жизни

в 10:00 утра.

Суббота, 10-го апреля

в резиденции семьи Хэнкок в

Симмерийском каньоне.

Кафари улыбнулась, обрадованная новостью. Она не знала Хэнкоков, но если Дэнни полюбил девушку из этой семьи, значит они были хорошими людьми. Она набрала ответ на своем компьютере, отправив сообщение, и добавила событие в свой календарь. Она не добавила имя Елены в ответ. Она слишком хорошо знала свою своевольную и предвзятую дочь, чтобы думать, что получиться что-то, кроме неприятностей, если она попытается затащить Елену на свадьбу фермеров. Кафари и так слишком часто ссорилась с дочерью… Но себе она не собиралась отказывать в удовольствии побывать в родных местах и повидать старых друзей.

День свадьбы выдался чудесным. Безоблачное небо голубело, как океанские волны. Кафари оставила Елену сидящей за компьютером и строчащей письма сонмищу подруг, чьей любимой темой для разговоров в эти дни были мальчики. И одежда, конечно, поскольку правильная одежда была необходима для привлечения мальчиков.

Кафари села в аэромобиль и направилась к Симмерийскому каньону. Она слишком долго не видела Дэнни и Айшу. Все они были так заняты, что оставалось очень мало времени на общение, тем более когда они жили так же далеко друг от друга. Кафари не нравилась ее новая мэдисонская квартира, но наставлять дочь на путь истинный было проще всего, живя именно в городе. Место, где жить, было еще одной битвой, в которой Кафари не хотела участвовать.

Приземлившись возле фермы Хэнкоков, Кафари позабыла грустные мысли. Лужайка перед домом была превращена в импровизированную парковку, в то время как лужайка за домом, окаймленная огородами, была превращена в свадебную площадь с цветочными беседками, столами, ломящимися от еды, и танцполом. Кафари оставила аэромобиль у края лужайки перед домом, взяла свой свадебный подарок и пошла вдоль гирлянд, которыми была обозначена дорожка вокруг дома.

Айша заметила ее почти сразу.

— Кафари, дитя мое! Ты приехала!

Она побежала по траве и крепко обняла Кафари.

— Конечно, я приехала, — улыбнулась Кафари. — Я бы не пропустила свадьбу Дэнни ни за что, кроме вторжения дэнгов.

Айша, одетая в потрясающий шелк с африканским рисунком, рассмеялась, хотя в ее глазах и притаилась грусть.

— Дитя, мой мальчик не отменил бы эту свадьбу, даже если бы ему пришлось жениться во время вторжения.

— У него, наверное, замечательная невеста.

Айша просто улыбнулась и повела ее вперед, чтобы познакомить с другими гостями на свадьбе. Кафари не знала большинство из них, но они все знали ее. К счастью, никто не затронул тему ее пропавшего мужа или отсутствующей дочери. Такая вежливость и забота освежали и очень успокаивали. Городская жизнь часто действовала ей на нервы.

Церемония была простой и красивой. Дэнни вырос в высокого статного юношу, прямого, как шомпол, и такого счастливого, что у него вот-вот лопнут швы на костюме цвета слоновой кости. Ткань сияла на фоне насыщенного красного цвета его кожи, пышущей теплом, как почва, вспаханная перед посевом. Его невеста, тоже одетая в платье цвета слоновой кости, придававшее ее лицу шелковый оттенок и подчеркивающее сияние ее сияющих глаз, улыбнулась ему и положила свою руку на его руку, когда священнослужитель начал обряд. Родители Эмилии стояли рядом с Айшой, мать невесты вытирала глаза. Также на свадьбу приехал из Каламетского каньона и дедушка невесты, Иеремия Бенджамен со своей женой Руфью.

Когда клятвы были произнесены, муж и жена повернулись лицом к толпе, улыбаясь, как дети, и по традиции перепрыгнули через метлу, скрепляя брак. Затем начались танцы, и у Кафари не было отбоя от кавалеров. Ей казалось, что она не улыбалась с тех самых пор, когда в последний раз видела Саймона. А когда Кафари пригласил на танец сам Дэнни, она просто расплылась в улыбке:

— С превеликим удовольствием!

— Спасибо вам за то, что приехали, — сказал Дэнни, закружив Кафари в танце. — Для меня много значило увидеть вас здесь сегодня.

— Это я должна благодарить тебя. В городе так… одиноко.

— Не знаю, как вы можете это выдержать, — сказал посерьезневший Дэнни, — если бы нас с Эмилией разлучили так надолго, я просто сошел бы с ума…

Покачав головой, он добавил:

— Честно говоря, не знаю, как ты держишься. Конечно, — он одарил ее странной легкой улыбкой, — я никогда не понимал, откуда берется твоя сила. Иногда я даже вас побаиваюсь, но пошел бы за вами в огонь и воду. В любую битву, которую вы сочтете нужной.

Кафари даже растерялась.

— Эмилия хочет с вами познакомиться, — сообщил ей Дэнни, — но очень боится, что не понравится вам.

— Почему она должна мне не нравиться? Ведь хватило же у нее ума выйти за тебя замуж!

— Это точно, — улыбнувшись, заметил Дэнни. — Я никогда не думал, что она скажет “да”. — Его счастливое выражение лица исчезло при мысли о таком явном несчастье, что у Кафари перехватило дыхание. — Видите ли, по сравнению с ее родителями мы просто бедняки. Нам с мамой не досталось кредитов на восстановление фермы, не говоря уже о покупке сельскохозяйственных машин и новом молочном стаде. Мы продали нашу землю, но и этих денег не хватило, чтобы начать все сначала, не в молочном бизнесе. Но знаменитые асалийские пчелы остались с нами, — усмехнувшись, продолжал он, — и это приносило достаточно денег, чтобы содержать маму, сдавать ульи в аренду для опыления сельскохозяйственных культур и продавать асалийский мед. Но мне пришлось наняться подручным на чужую ферму, чтобы свести концы с концами.

С этими словами Дэнни взглянул на жену, которая танцевала с кем-то, кого Кафари не знала, вероятно, с родственником, учитывая внешнее сходство.

— Я работаю в кооперативе семьи Хэнкок со времен войны. Они хорошие люди. Кооператив довольно быстро рос в последние несколько лет. Сейчас у нас четырнадцать семейств, которые работают и живут вместе с нами, а еще семь семейств вкладывают в кооператив деньги и дают, нам на прокат свои машины.

— Двадцать одна семья? — пораженно сказала Кафари. — Это довольно большая группа, не так ли?

Брови Дэнни нахмурились.

— Я скажу, что да. Сейчас у нас восемьдесят четыре человека в резиденции и еще сорок три в филиалах. Сначала в кооператив вступали те, кто, как мы с мамой, потеряли все на войне, а у Хэнкоков много земли, — он кивнул в сторону живописных полей, фруктовых садов и пастбищ, которые занимали значительную часть каньона, — и им повезло. Дэнги не добрались до Симмерийского каньона. Первые пять семей, создавших кооператив, были из Каламетского каньона. Это были друзья Хэнкоков, двоюродные братья и сестры, родственники мужа и жены. Они привезли все, что им удалось спасти: оборудование, домашний скот, но самое главное то, что с ними были их золотые руки и светлые головы. Все вместе мы очень неплохо зарабатываем… Особенно по нынешним временам… Но мы растем слишком быстро по нескольким тревожным причинам. Только за последний год Джонни Хэнкок подписал контракт с шестью новыми семьями, и за это время к нам прибились и те семь семейств, которые вкладывали деньги и лишь частично были заняты в кооперативе. Да мы приняли бы и сотню семей, если бы у нас было достаточно земли, чтобы соблюсти правительственные квоты и оборудовать наши собственные склады на том, что осталось. О том, чтобы продавать продукты на частных рынках, сейчас и речи нет. А джабские похитители земель продолжают национализировать земли и возвращать их в “естественное” состояние, одновременно требуя от нас, чтобы мы соблюдали их проклятые квоты. Ночами я лежу без сна, беспокоясь о том, чем все это закончится. — С этими словами Дэнни посмотрел на свою молодую жену, прелестную в свадебном наряде, жизнерадостную и красивую девушку, которая олицетворяла все, чего Дэнни Гамаль хотел больше всего в жизни: жену, которую он любил, надежду на появление детей и кого-то, кто будет рядом с ним, чтобы они вместе строили будущее, оставляя наследие, которое сохранится на поколения.

Если, конечно, ДЖАБ’а не разобьет вдребезги эти мечты.

Стоило Кафари подумать про ДЖАБ’у, как у нее похолодело внутри.

Музыка замолчала, и Дэнни повел ее туда, где Эмилия весело болтала с друзьями и родственниками.

Девушка подняла глаза, заметила Кафари и, побледнев, вскочила на ноги:

— Миссис Хрустинова!

— Просто Кафари, — сказала она с улыбкой. — Рада познакомиться с вами, миссис Гамаль.

Щеки Эмилии залил очаровательный румянец, и она сжала ладонь новой знакомой обеими руками.

— Спасибо, что пришли на нашу свадьбу. — С этими словами Эмилия поискала глазами Дэнни и залпом выпалила оставшуюся часть коротенькой речи, прежде чем у нее сдали нервы. — А еще мне очень хочется поблагодарить вас за то, что вы спасли Дэнни. Его не было бы в живых, если бы не вы, дэнги убили бы его. Он так много значит для меня, миссис… я имею в виду, Кафари, — поправилась она, снова смущенно покраснев.

Кафари усмехнулась и ласково пожала девушке руку.

— А где вы с ним познакомились? — спросила она Эмилию.

— Я училась в Мэдисонском университете Риверсайд, и ненавидела это место, пока не встретила Дэнни. Остальные парни в этом университете были такими… — Она подыскивала слова. — Недоразвитыми, что ли. Они говорили только о спорте и пиве. Я никогда и не думала, что люди могут быть такими глупыми и поверхностными. Затем я встретила Дэнни на митинге в кампусе против планов правительства закрыть сельскохозяйственный факультет, и все изменилось. — Она мило улыбнулась Кафари. — Я не знала, можно быть такой счастливой. Поэтому я просто хочу поблагодарить вас за то, что сохранила ему и Айше жизнь. Я благодарна вам больше, чем вы можете себе представить.

— Я думаю, вы слышали искаженную версию этой истории, потому что это Дэнни и Айша спасли мне жизнь, а не наоборот. А сегодня я рада познакомиться с девушкой, о которой Дэнни Гамаль достаточно высокого мнения, чтобы жениться.

Эмилия снова покраснела.

— Итак, почему бы тебе не рассказать мне о ваших планах после медового месяца?

Девушка заулыбалась, явно польщенная вниманием Кафари, усадила ее рядом с собой и стала оживленно рассказывать о маленьком коттедже, который они строили в уголке земли ее родителей.

— Мы купили его на наши с Дэнни сбережения. В коттедже будет специальный флигель для мамы Айши. Она по-прежнему сдает большую часть пчел в аренду владельцам садов в сезон опыления, а ее мед прекрасно продается на Мали по очень высоким ценам. А Дэнни — прирожденный скотовод, вы бы видели, каких улучшений он добился в молочном стаде. У него проницательный глаз и хороший инстинкт для разведения новых телок. У нас в два раза выросли надои, а спрос на сыр семейства Хэнкок просто взлетел до небес. И не только в каньоне, но и в Мэдисоне и даже на Мали!

— Я очень рада за вас, — улыбнулась Кафари, поймав взгляд Дэнни. — За вас обоих.

С этими словами она вознесла беззвучную молитву о том, чтобы Дэнни и Эмилия всегда были так же счастливы, как и в первый день их совместной жизни.

Мне одиноко без Саймона. Два года — это долгий срок, достаточный, чтобы начать скучать по лучшему другу. Я не могу даже связаться с его женой, поскольку Жофр Зелок запретил Кафари Хрустиновой выходить со мною на связь. Время проходит в ужасной скуке, потому что мне нечего делать, кроме как наблюдать за ухудшающейся ситуацией, с которой я ничего не могу поделать, — верный путь к катастрофе.

В настоящее время из своего ангара я наблюдаю за длинной вереницей транспортных средств, тянущихся из Каламетского каньона в Мэдисон. Транспортные средства являются частью массового протеста против обсуждаемого “Пакета мер по обеспечению налогового паритета”, вводящего новые налоги на фермерские хозяйства, голосование по которому состоится сегодня. Активисты грейнджеров называют предлагаемый пакет мер “верхушкой айсберга”, туманно ссылаясь на невидимые навигационные опасности, с которыми сталкиваются океанские суда в полярных регионах.

Их оппозиция родилась из-за формулировок, разрешающих правительству на законных основаниях изымать продукты, зерно и мясо, стратегии, разработанной, чтобы справиться с сокращающейся налоговой базой по мере того, как производители банкротились и сворачивали производство, неспособные получить достаточную прибыль, чтобы оплатить налоговое бремя, на сто двадцать пять процентов превышающее то, которое было до прихода к власти Коалиции ДЖАБ’ы.

Меня озадачивает, что правительственные чиновники удивляются, когда их действия приводят к логически ожидаемым результатам, но при этом не соответствующим целям, которых они намеревались достичь. Еще более загадочным для меня выглядит вопрос, почему методы, доказавшие свою неэффективность, не только продолжаются, но и расширяются в своих масштабах. Правительство губит сельское хозяйство собственной планеты. Я не единственный рациональный разум на Джефферсоне, способный осознать этот факт, но не дело Боло подвергать сомнению приказы своих создателей. Я здесь, чтобы выполнять их приказы.

Теперь в них входит наблюдение за другими, по-видимому, рациональными умами на Джефферсоне, выражающими вполне обоснованный протест против действий законно избранного правительства и его правоохранительных органов. Поэтому я внимательно слежу за девятьюстами частными наземными автомобилями, коммерческими грузовиками, устаревшими тракторами, комбайнами, механическими плодоуборочными машинами и фургонами для перевозки скота, которые перевозят пять тысяч сто семнадцать мужчин, женщин и детей с ферм, садов и ранчо Каламетского каньона в направлении Мэдисона. Кроме того, колонну обгоняют аэромобили, направляясь к главному муниципальному аэродрому Мэдисона.

В колонну вливаются еще сотни машин с ферм, разбросанных по обширной пойме Адеро. На момент моего прибытия на Джефферсон ни одна из этих площадей не обрабатывалась, но за последние десять лет они были терраформированы, чтобы заменить фермы в Каламетском каньоне, почва которых сильно пострадала от облучения во время боевых действий. Городская истерия по поводу “радиоактивной пищи” сделала это терраформирование необходимым, чтобы успокоить опасения общественности по поводу безопасности поставок продовольствия.

Несмотря на повсеместную нехватку продуктов питания, переустройство земель вызывает все более острую критику со стороны защитников окружающей среды, которые требуют немедленного закрытия всех “промышленных точечных источников загрязнения, загрязняющих нетронутую экосистему поймы Адеро”. Поскольку единственной отраслью промышленности в пойме Адеро является сельскохозяйственное производство, речь, судя по всему, идет об изгнании фермеров. Мне непонятна эта истерия, поскольку точечные сбросы из семнадцати небольших городов, расположенных все в той же долине Адеро, в течение одного календарного года производят в двенадцать раз больше химически загрязненных ливневых стоков, выщелачивания грунтовых вод и выбросов кишечной палочки в поверхностные воды, чем совокупные сбросы всех ферм в пойме за последнее десятилетие.

Пакет мер по обеспечению налогового паритета — со ста пятнадцатью несвязными поправками, получившими название “райдеры”, которыми надеются проложить путь к успешному принятию закона — включает формулировки, направленные на ликвидацию этих ферм, но не решает значительно более масштабных проблем городских токсичных выбросов. В случае принятия предлагаемого закона шесть тысяч сельскохозяйственных производителей закроются, обрекая десять тысяч восемьсот девяносто шесть человек на финансовую неплатежеспособность и безработицу. Данные опросов Грейнджеров указывают на повсеместную готовность начать все сначала в другом месте, но два года назад общепланетарный референдум в шесть миллионов голосов изменил конституцию, наложив мораторий на любое терраформирование в любом месте Джефферсона.

Закрытие шести тысяч ферм при одновременном запрете необходимого терраформирования окружающей среды, необходимого для выращивания продуктов, перевариваемых человеком, точно не сократит нехватку продовольствия, которая является основной причиной, по которой и был предложен Пакета мер по обеспечению налогового паритета. Попытки разгадать запутанные и нелогичные мыслительные процессы тех, кого я обязан защищать и повиноваться, могут свести меня с ума, и тогда перестанет иметь значение, понимаю я их или нет.

Я с прискорбием отмечаю, что гораздо лучше понимаю грейнджеров — группу, которую мне поручено преследовать, как потенциально опасных вооруженных диверсантов, — гораздо лучше, чем я понимаю людей, отдающих мне приказы. По крайней мере, правильно хорошо знать своего врага, чтобы перехитрить его. Особую озабоченность в моем анализе оценки угроз вызывает всплеск политической активности Грейнджеров, которая за последний год увеличилась в пять раз. Аниш Балин, двадцатитрехлетний активист Грейнджеров смешанного индуистского и еврейского происхождения, создал сайт информационной сети и ведет ежедневные заметки и еженедельную трансляцию данных, которая называется “Бить тревогу”.

В своих обращениях к тем, кого он называет “боссами большого города”, он призывает отменить мораторий на терраформирование, прекратить бесплатную раздачу продуктов питания в городах, отменить регистрацию оружия, уничтожить базы данных о его владельцах и разработать программу дальнейшего экономического развития по принципу “кто не работает, тот не ест”, которые позволят городским безработным трудиться на фермах Джефферсона и скотоводческих ранчо за еду и крышу над головой.

В большинстве цивилизованных миров такую экономическую программу назвали бы возрождением рабовладельческого строя и осудили. Цивилизованные миры обычно относятся к такому неодобрительно. Непримиримость Балина привела к консолидации городских избирателей, многие из которых не интересовались политикой, пока его гневная риторика не убедила их, что грейнджеры — опасные и психически неуравновешенные люди, выступающие за разрушение цивилизованного образа жизни Джефферсона.

Я предвижу неприятности, поскольку эти противоборствующие группировки готовятся к столкновению друг с другом за контроль над будущим Джефферсона. Численное большинство голосов Ассамблеи принадлежит городским, но число Грейнджеров достаточно велико, и при желании они могут наломать дров. Их сегодняшний марш протеста против “продразверстки” — наглядный тому пример. Это крупнейшая политическая демонстрация Грейнджеров, проведенная с момента принятия закона о регистрации оружия. Группы активистов Грейнджеров со всех двух обитаемых континентов Джефферсона объединились для организации митинга, правильно оценив экономические и юридические последствия налогового пакета для сельскохозяйственных производителей. Сельскохозяйственные и легковые машины увешаны транспарантами и плакатами с подстрекательскими лозунгами, выражающими недовольство Грейнджеров: “Никаких продуктов без вознаграждения!”, “Продразверстка хуже нашествия дэнгов!”, “Мои продукты — только через мой труп!” И самый логичный из них: “Уничтожьте фермы и умрите от голода!”

В лучшем случае эти лозунги свидетельствуют о враждебном настрое. Когда люди теряют средства к существованию, а на горизонте маячит общепланетарный голод, люди прибегают к отчаянным мерам. Это универсальная истина, что отчаявшиеся люди способны и желают совершать отчаянные и насильственные действия. Поэтому я пристально и бдительно наблюдаю за караваном, направляющимся в Мэдисон. Учитывая статус Грейнджеров как потенциально агрессивных диссидентов, я использую радар и рентген, чтобы исследовать содержимое автомобилей, проезжающих мимо базы “Ниневия”.

Я не обнаружил огнестрельного оружия или другого вооружения, хотя многие автомобили оснащены стеллажами для хранения длинноствольного оружия, используемого на полях и пастбищах для защиты от враждебных диких животных. Хищные виды, совершающие набеги на фермы и ранчо Джефферсона, увеличили свою популяцию на двадцать процентов за последние десять лет, в основном из-за строгих экологических норм, объявляющих большую часть предгорьев Дамизийского хребта неприкосновенным заповедником и устанавливающих критерии классификации нападающих на фермеров местных хищников-людоедов как неопасных охраняемых животных.

Нарушения этого закона рассматриваются в каждом конкретном случае. Обвинительный вердикт влечет конфискацию оружия, транспортного средства, с которого велся огонь, и земли, на которую умерщвленный хищник вторгся в поисках жертвы. Я не понимаю таких правил. Врага, который неоднократно демонстрирует свое бесстрашие перед человечеством и ненасытный аппетит ко всему, что движется, логично относить к категории приемлемых ответных мер типа “сначала стреляй потом спрашивай”. Если бы я был человеком, я бы сделал именно это.

Мне очень хочется, чтобы Саймон — или кто-нибудь другой — объяснили мне такое нелогичное законодательство в доступной мне логике, чтобы подготовить достаточно точные сценарии оценки угроз возможной подрывной деятельности, которые включат в себя принятие и обеспечение соблюдения таких законов. Будучи не в состоянии решить эти неприятные вопросы, я просто делаю все возможное, чтобы следить за протестующими, которые кажутся враждебными, но которые при этом очень стараются строго придерживаться правовых норм, регулирующих владение, транспортировку и использование личного оружия.

Поскольку личное оружие строго запрещено в “зонах отчуждения”, охватывающих правительственные объекты в радиусе двух километров — правило, принятое после преступных нападений на высокопоставленных лиц, прибывших с визитом с Мали и Вишну, — грейнджеры оставили свое оружие дома. Учитывая драконовские наказания, введенные за нарушение этих правил, рвение активистов Грейнджеров избежать юридических осложнений похвально и мудро.

Впрочем, это не побуждает меня ослаблять бдительность. Я запускаю беспилотник, чтобы следить за продвижением автоколонны через пойму Адеро к внешней периферии Мэдисона. Теперь в колонне тысяча шестьсот двенадцать транспортных средств, и на перекрестках начинают возникать пробки. Несмотря на заблаговременное уведомление организаторов акции протеста, полицейские силы Мэдисона не были развернуты для обеспечения бесперебойного движения транспорта.

Вместо этого полицейские объединились, чтобы сформировать кордон безопасности, окруживший зал собраний и Парламентскую площадь. Протестующим не разрешат войти в зал ассамблеи, и, по-видимому, никого не беспокоит нарушение транспортных потоков и сопутствующий риск случайных аварий. Муниципальный аэродром тоже забит машинами, поскольку пятьсот двенадцать частных аэромобилей прибыли более или менее одновременно, рассчитывая приземлиться и арендовать парковочные места на вторую половину дня. Однако психотронная автоматическая вышка аэродрома, которую не поставили в известность о предстоящем наплыве летательных аппаратов, приказала им занять, по-видимому, бесконечную позицию ожидания.

Возникший хаос, пока автовышка пыталась рассортировать векторы приближения пятисот двенадцати приближающихся аэромобилей, приводит к семнадцати практически аварийным случаям в течение пяти целых и семи десятых минуты, при этом аэромобили кружат и уворачиваются, как рой мошек над болотом. Наконец прибывает оперативник-человек и “решает” проблему пробок, закрывая аэродром, отказывая в разрешении на посадку вообще всем.

Разгневанные протестующие осыпают оскорблениями оператора вышки и начинают посадку вопреки директиве, паркуясь на поросших травой обочинах, а не на самом летном поле. Таким образом, они технически соблюдают приказ, запрещающий им приземляться на поле, одновременно демонстрируя неуважение к должностному лицу, отдавшему этот приказ. Ясно, что эти люди серьезно относятся к своему участию в запланированном митинге.

Караван наземных машин, въезжающих в отдаленные кварталы Мэдисона, рассыпался на отдельные части, которые медленно прокладывают себе путь по перегруженным городским улицам, вызывая открытую враждебность со стороны других водителей, а пешеходы и особенно стаи молодежи, даже кидают в грузовики и тракторы щебенкой, открыто нарушая строгий запрет на хулиганство в общественных местах.

Однако сотрудников правоохранительных органов, которые могли бы остановить преступников, наложить штрафы или произвести аресты, нигде не видно. Разъяренные водители и пассажиры обмениваются криками Грейнджерами, и перебранка быстро переходит в обмен угрозами и пошлостями по всей длине колонны протеста. Насилие вспыхивает, когда банды разъяренных безработных молодых людей выходят на улицы и нападают на наземные автомобили с металлическими трубами и тяжелыми спортивными битами. Они бьют стекла и крушат двери, крылья и капоты. Ситуация начинает стремительно выходить из-под контроля.

Атакованные водители газуют и едут прямо сквозь толпу, сбивая с ног вооруженных нападавших, пытаясь вывезти себя и свои семьи из зоны беспорядков. Одновременно они предупреждают по радио тех, кто находится позади них, чтобы те ехали по альтернативному маршруту. Авангард каравана, который прошел через опасную зону до того, как вспыхнуло насилие, достигает улицы Даркони, но обнаруживает, что дорога перекрыта. Пешеходная толпа контрпротестантов вырывается из боковых улиц, идеально срежиссированная по времени движения, что позволяет мне предположить, что все это было спланировано заранее, а теперь толпою управляют по радио.

Я улавливаю короткие, закодированные радиопереговоры, направленные в разные точки улицы Даркони в четкой схеме направления движения кем-то, кто кровно заинтересован в срыве демонстрации Грейнджеров. Кто бы это ни был, он мобилизовали огромные силы для противодействия протесту. Около шести тысяч человек высыпают на улицу Даркони и Парламентскую площадь, создавая “живые цепи”, чтобы помешать каравану Грейнджеров следовать к намеченной цели — просто проехать по улицам Мэдисона, спешиться и собраться на Парламентской площади, чтобы зачитать заявление с протестом против предложенного закона.

Головные машины колонны разъезжаются в разные стороны — машины въезжают в Парк имени Лендана и проезжают по боковым улочкам, окружающим Зал собраний. Грузовики и фургоны скапливаются в пробке, которая быстро приобретает вид мертвого затора, парализовавшего движение в центре Мэдисона. Десятиметровые трейлеры для перевозки скота оказываются зажатыми между бушующими волнами контрпротестующих и узкими улочками, предназначенными для размещения частных наземных автомобилей должностных лиц Джефферсона, а не огромных транспортных средств. Не в силах преодолеть повороты, необходимые для выпутывания, они становятся жертвами разъяренной толпы, кружащейся вокруг их крыльев. Когда полный хаос охватывает улицу Даркони и с ревом врывается на Парламентскую площадь, я получаю сообщение от Сара Гремиана, главного советника президента Зелока.

— Боло. Активация. Президент хочет, чтобы ты разогнал этот бунт.

Такого я не ожидал:

— У вас нет полномочий отдавать приказы, касающиеся моих действий.

— Президент Зелок сказал, что у меня есть полномочия.

— Меня это не волнует.

Подрагивание его век выдает раздражение и скрытую угрозу.

— Ты об этом пожалеешь! Ты что, забыл, что случилось с твоим командиром?

Мне хочется уничтожить этого человека на месте, но я сдерживаю свое желание развернуть системы вооружения. После минутного спокойного раздумья я понимаю, что могу дать ему два возможных ответа. Я решаю произнести их оба.

— Президент Джефферсона не подтвердил вашего командного статуса. Президент — единственное лицо на этой планете, юридически уполномоченное приказывать мне идти в бой. Что касается моего последнего командира, вы, очевидно, считаете, что он не был нужен вам для реализации ваших планов. Приказав мне перейти в состояние боевой готовности и вступить в бой, вы четкое продемонстрировали, что я вам нужен. Таким образом, ситуация иная. Было бы неразумно прибегать к угрозам в отношении Боло, который вам нужен.

— Ты угрожаешь мятежом?

— Я информирую вас о ситуации, с которой вы столкнулись. Боло Марк XX способен к самостоятельным действиям на поле боя. После того, как я переведен в состояние боевой готовности, я оцениваю угрозы и принимаю надлежащие меры реагирования для их устранения. Мне поручено защищать этот мир. Неразумно пытаться принуждать машину, способную проводить независимую оценку угроз.

Еще одна вспышка промелькнула в глазах Сара Гремиана, слишком быстрая, чтобы интерпретировать ее с какой-либо точностью. Он прищуривается и говорит:

— Хорошо, Боло. Сейчас ты получишь официальный приказ.

Связь внезапно обрывается.

Две целых восемь десятых минуты спустя я получаю еще одно сообщение, на этот раз от президента Зелока.

— Боло. Я хочу, чтобы ты подавить беспорядки у здания Ассамблеи. И я приказываю тебе выполнять приказы Сара Гремиана, как если бы они были моими собственными, потому что именно для этого он здесь — передавать тебе мои приказы. Это понятно?

— Да. — Я чувствую себя вынужденным добавить еще один комментарий. — Я не рекомендую посылать меня в сердце вашей столицы разгонять бунтовщиков. Существует семидесятивосьмипроцентная вероятность того, что демонстрация силы, которую представляют мой боевой корпус и вооружение, вызовет широкомасштабные и жестокие гражданские беспорядки. Я — боевая машина. Нерациональное использование ресурсов — использовать боевую машину для разгона толпы, которая мирно собиралась до тех пор, пока на нее не напал несанкционированный митинг контрпротестов, централизованно организованный…

— Как смеешь оспаривать мои приказы! — Лицо Зелока с тяжелой челюстью приобрело характерный темно-бордовый оттенок. — Никогда, никогда больше не указывай мне, что лучше делать! И не смей читать мне лекции о том, что законно, а что нет! Я, черт возьми, президент этой планеты, и ты никогда не должен забывать об этом. Твоя работа — заткнуться и делать то, что тебе говорят!

Мне хочется сообщить президенту Зелоку о том, что его оценка моей работы почти полностью неточна. Я также рассматриваю будущую ситуация, что после подавления беспорядков мне потребуется техническое обслуживание, которое президент скорее всего откажется санкционировать. Угрозы Сара Гремиана остаются в моих активных банках памяти, включенные в структуру логики власти, которую я изо всех сил пытаюсь понять, особенно в том, что касается моей миссии. Что бы я еще ни думал, один факт очевиден. Жофр Зелок имеет законные полномочия отдавать мне приказы. Я обязан подчиняться этим приказам. Поэтому я перехожу к соображениям материально-технического обеспечения.

— Мой боевой корпус слишком велик, чтобы добраться до главного места беспорядков, не разрушив при этом несколько зданий.

Президент Зелок расплывается в улыбке, откидываясь на спинку стула.

— Ты ошибаешься на этот счет, Боло. Мы расширили улицу Даркони. А также расширили несколько других. — Он вводит инструкции в свой планшет, и на экране данных оживает карта Мэдисона. Красным отмечен маршрут по нескольким улицам. Если масштаб этой карты точен, то можно будет провести мой боевой корпус по лабиринту, указанному на этой карте. Это будет нелегко, и мои турели перережут линии электропередач, а корпус повредит углы зданий, но это возможно.

Мне поручено идиотское задание, но я должен его выполнить. Мне было приказано подавить беспорядки, охватившие центр Мэдисона и широкую полосу вдоль маршрута осажденного каравана Грейнджеров. Я подаю сигнал воротам моего ангара. Простояв без движения шестнадцать лет, они жутко скрипят. Приятно снова увидеть солнечный свет. Приятно ощущать тепло ветра, поющего в моих сенсорных панелях. Приятно, наконец, двигаться после стольких лет бездействия.

То, что мне приказали сделать, мне не нравится, но важно. Беспорядки распространяются. Я объезжаю базу “Ниневия”. Мой беспилотник, который все еще кружит в небе над Мэдисоном, не обнаружил вмешательства в продолжающийся бунт ни единого из подразделений правоохранительных органов Мэдисона. Полиция продолжает охранять зал собраний, но ничего не предпринимает, чтобы попытаться остановить насилие, которое происходит буквально у них под ногами. Они просто стоят плечом к плечу за стеной поднятых защитных щитов и позволяют сражающимся наносить друг другу повреждения. Пригороды Мэдисона выросли за годы моего бездействия, распространившись на большую часть расстояния в девять целых пять десятых километра, которое когда-то было пустой землей между окраинами города и базой “Ниневия”. Я не могу заметно увеличить скорость, хотя и опасаюсь, что люди в Мэдисоне вот-вот начнут убивать друг друга, если беспорядки будут продолжаться и дальше с такой интенсивностью. Окружающий город слишком плотный, и я могу только медленно ползти по назначенному маршруту.

Я достигаю точки въезда и осторожно продвигаюсь вперед. Улицы не были расчищены от машин, что создает дополнительные логистические трудности. Я замедляю ход, почти останавливаясь, когда пешеходы замечают мой нос, кричат и разбегаются, напоминая потревоженное гнездо земных насекомых. Более серьезной помехой являются охваченные паникой водители, которые бросают свои машины или — слишком увлеченные разглядыванием моего оружия и гусениц — сталкиваются с припаркованными и движущимися наземными автомобилями, визжащими пешеходами и стенами зданий.

Я останавливаюсь, созерцая ковер из брошенных и разбитых транспортных средств на моем пути, в некоторых из которых сидят люди, отчаянно пытающиеся выбраться. Я прошу президента Зелока принять решение, проинформировав его о ситуации.

— Если я буду двигаться дальше, — советую я ему, — то имуществу мирных жителей будет нанесен значительный сопутствующий ущерб. Вероятность серьезных травм или смерти случайных прохожих составляет девяносто семь целых и три десятых процента. Тех, кто застрял в автомобилях, стоящих на моем пути, необходимо спасти, иначе они будут раздавлены насмерть. Еще, — добавляю я, пытаясь обеспечить тщательный VSR, — из расплющенных автомобилей будут разливы токсичных химических веществ, которые потом придется убирать с тротуаров, вместе с остатками всего, по чему я проеду.

— Мне насрать на несколько раздавленных машин и немного моторного масла. Беспорядки разрастаются. Делай все возможное, чтобы добраться туда, и больше не беспокой меня несущественными деталями.

Президент отключает связь. Я колеблюсь, поскольку он не дал мне явных или даже неявных инструкций относительно людей, пытающихся выбраться из разбитых машин. Его последняя фраза содержит единственную информацию, которая напоминает директиву в этом вопросе: делай все возможное, чтобы добраться туда. Я включаю двигатели, одновременно транслируя предупреждение через внешние динамики. Я вижу, как люди, которые, судя по стилю одежды, являются Грейнджерами, предпринимают попытки спасения, пытаясь вытаскивать горожан из их автомобилей. Я снова и снова останавливаюсь, наблюдая, как грейнджеры с мрачными лицами проводят свои импровизированные попытки спасения, освобождая пойманных в ловушку мирных жителей с дикими глазами, которые мгновением ранее пытались их убить.

Я не понимаю этой войны.

По мере того, как люди освобождаются, я двигаюсь вперед, иногда проезжая почти целый квартал за раз. Мои гусеницы расплющивают машины и измельчают тротуары. Щитки гусениц царапают здания, пока я проезжаю первый поворот. Ствол орудия на моей передней башне зацепляется за большое окно второго этажа и разбивает его вдребезги, затем он выдирает часть стены, когда я слегка отступаю назад, чтобы высвободить застрявшее дуло. Женщина, находящаяся в комнате, дико подпрыгивает на месте, бессвязно крича.

Все идет не очень хорошо.

Я завершаю поворот, стараясь следить за положением своих орудийных стволов по отношению к близлежащим стенам и окнам, и внезапно обнаруживаю, что весь увешан оборванными силовыми кабелями, которые искрят и танцуют по всему моему боевому корпусу. Снесенные светофоры раскачиваются и бьются о мою переднюю башню, а в окружающих десяти кварталах города отключается электричество. Я связываюсь с муниципальной психотронной системой Джефферсона с инструкциями прислать ремонтные бригады и отключить городскую электросеть. Я здесь для того, чтобы подавить бунт, а не умерщвлять случайных прохожих электрическим током.

Электросеть отключается. На критически важных объектах, таких как больницы, пожарные станции и офисы правоохранительных органов, включаются аварийные генераторы. Некритичные правительственные учреждения и все частные структуры теряют электричество, что, несомненно, причинит неудобства семи миллионам человек, но это дает мне возможность безнаказанно рвать мешающие кабели. Я снова включаю двигатели и двигаюсь вперед. Я проезжаю второй поворот, когда получаю еще одно сообщение от президента Зелока.

— Какого черта ты делаешь? Весь город только что остался без электричества!

— Важнейшие социальные объекты полностью функционируют благодаря аварийной системе, встроенной в энергосистему Мэдисона после первой войны с дэнгами.

— Я не просил об уроке истории! Я хочу знать, почему ты отключил электросеть.

— Я не могу передвигаться по улицам и перекресткам, не повреждая силовые кабели. Убивать электричеством ни в чем не повинных людей является неприемлемым уровнем сопутствующего ущерба при нынешнем сценарии угрозы. Я очистил этот участок маршрута каравана Грейнджеров от мятежников. — Я вывожу схемы на экран данных президента. — Основная часть беспорядков окажется в пределах прямой видимости, как только я совершу следующий поворот.

— Отлично. Когда доберешься туда, раздави этих ублюдков в лепешку.

— Моя программа не позволяет мне давить безоружных гражданских лиц, которые не принимают активного участия в военных действиях против Конкордата или его официально назначенных представителей.

— Тогда раздави их проклятые вонючие грузовики для перевозки свиней! И те ржавые, изношенные, жалкие тракторы.

С экономической точки зрения этот приказ безумен, поскольку сельскохозяйственные производители не смогут производить продукты питания без оборудования, необходимого для их выращивания, переработки и транспортировки. Но этот приказ, по крайней мере, не вступает в противоречие с запрограммированными мерами безопасности, логическими схемами и программными блоками, которые существуют для предотвращения неприемлемого ущерба гражданскому населению. Я неуклонно продвигаюсь вперед, оставляя за собой искореженные руины. Когда я проезжаю последний поворот, который выводит меня на улицу Даркони, звуки беспорядков эхом проносятся по стоящим по бокам зданиям и мои сенсорные панели предупреждают о том, что городские улицы обезумели. Визуальное сканирование подтверждает эту оценку. Оно показывает мне приблизительно восемь тысяч двести двадцать семь комбатантов, участвующих в ожесточенных боях за контроль над перекрестками улиц, транспортными средствами, Парламентской площадью и Парком имени Лендана.

Когда мой нос заворачивает за угол, становясь видимым для бунтовщиков, на городской пейзаж внезапно опускается тишина. На мгновение единственный звук, который я слышу, — это шум ветра в моих датчиках и стук болтающихся на стволах моих орудий светофоров. Потом раздается пронзительный женский визг.

— Очистите улицы, — вещаю я через внешние громкоговорители. — Вам приказано очистить улицы.

Я двигаюсь вперед, сохраняя скорость медленного ползания. разбегаются во все стороны перед моими гусеницами, когда они крошат асфальт и превращают транспортные средства для перевозки скота, комбайны, наземные машины и грузовики в тонкие, как вафля, листы металла, вплавленные в поверхность улицы. Пешеходы пытаются разбежаться. Мои визуальные сенсоры отслеживают скопление людей, пытающихся выломать закрытые двери правительственных учреждений и магазинов, чтобы скрыться с улицы, полностью заполненной моими гусеницами и корпусом. На радарных отпечатках я вижу, как люди топчут упавших, что с вероятностью девяносто восемь процентов станет смертельным для тех, кто попал в затор.

Я останавливаюсь, ожидая, пока охваченные паникой мирные жители хлынут на боковые улицы, пытаясь спастись бегством. Я получаю еще одно сообщение от Жофра Зелока.

— Машина, чего ты стоишь?!

— Мне было поручено подавить беспорядки. Улица Даркони и Парламентская площадь пустеют удовлетворительными темпами.

— Я велел давить ублюдков, и именно это я имел в виду.

— Я раздавил тридцать девять целых и две десятых процента вонючих грузовиков для перевозки свиней и ржавых, обветшалых тракторов на улице Даркони, как было указано. Я также раздавил шестнадцать процентов наземных машин и сорок девять целых восемь десятых процента комбайнов, что, по моим расчетам, окажет серьезное негативное влияние на успешную уборку урожая зерновых, поскольку урожай напрямую зависит от оборудования, которое только что было уничтожено.

— Мне все равно, сколько комбайнов будет раздавлено.

Я пытаюсь просветить президента.

— Потеря сорока девяти целых восьми десятых процента имеющихся комбайнов приведет к вероятной потере семидесяти восьми процентов урожая зерновых, что в свою очередь приведет к существенному росту цен на основные продукты питания, такие как хлеб, и вызовет вероятную нехватку продовольствия до того, как можно будет посадить, вырастить и собрать урожай следующего года. Если я продолжу двигаться вперед, — запоздало добавляю я, подумав, — то погибнут люди. Включая контрпротестантов, не имеющих никакого отношения к диссидентскому движению Грейнджеров. Я просканировал толпу и не обнаружил оружия, запрещенного правилами зоны отчуждения. Приказ мне на смерть давить безоружную толпу, пытающуюся спастись бегством, нарушает мои основный программные директивы и только спровоцирует дальнейшее насилие, если я попытаюсь такое сделать, потенциально подвигнув людей на открытое восстание.

Жофр Зелок брызгает слюной в течение семи целых и восьми десятых секунды, затем огрызается:

— Хорошо, будь по-твоему. На этот раз. Просто убедись, что эти проклятые бунтовщики не вернутся тайком, чтобы закончить то, что начали.

Не понимаю, что он имеет в виду, поскольку бунтовщикам не удалось достичь своей главной цели — выразить свой протест. Вероятность того, что Пакет мер по обеспечению налогового паритета будет отвергнут, сейчас исчезающе мала, особенно с учетом того, что активистов Грейнджеров, несомненно, обвинят в нанесенном сегодня широкомасштабном материальном ущербе, не говоря уже о смертях. Получается, что Грейнджеры оказали сами себе медвежью услугу. Несомненно, пройдет много часов, если не недель, прежде чем они и руководство их аграрного движения осознают этот факт. Мне не хочется даже думать о том, что случится, когда эта неприятная правда будет осознана.

Что заставляет меня чувствовать себя очень одиноким и сбитым с толку, так это печальное осознание того, что после сегодняшнего дня ни один Грейнджер или аграрный активист на Джефферсоне не подумает обо мне как о спасателе, посланном сюда, чтобы защитить их. Я стал закованным в броню кулаком, с помощью которого Жофр Зелок дает весть о себе — твёрдо и чётко. Иными словами, я стал оружием, с помощью которого ДЖАБ’а устанавливает на Джефферсоне свои порядки.

Я очень скучаю по своему командиру. И я не могу не задаться вопросом, что теперь думает обо мне Кафари Хрустинова. Я не знаю, была ли она в этой толпе или благополучно занята своей работой в космопорту “Порт-Абрахам”. Где бы ни находилась жена моего командира, она наверняка изменит свое отношение ко мне, что неожиданно приносит мне боль в уединении моего личностного гештальт-центра. Я сижу посреди разрушений, которые учинил на улице Даркони, и наблюдаю, как толпа рассеивается в паническом и хаотичном бегстве, и задаюсь вопросом, будет ли выбраться из этой катастрофы легче, чем попасть в нее.

Почему-то я в этом сомневаюсь.

Последний человек, которого Саймон ожидал увидеть в своей больничной палате, была Шейла Брисбен. Высокая и подтянутая, она до мозга костей была офицером бригады, несмотря на гражданскую одежду, которую носила. Он не видел капитана Брисбен с тех пор, как военный транспортный корабль высадил ее и ее Боло на Вишну, и увез Саймона на Джефферсон. В ее коротких, рыжих, подстриженных в стиле пикси[20] волосах виднелась седина вперемешку с медными отблесками, напоминая Саймону, как давно они не виделись.

— Здравствуй, Саймон! — с сердечной улыбкой приветствовала его Шейла. — Ну и видок у тебя! Краше в гроб кладут!

— Ну спасибо! — ответил Саймон, хотел улыбнуться, но только скривился от боли.

— Не за что! — сказала Шейла и посерьезнела. — Врачи говорят, что тебе еще придется здесь поваляться. Это действительно был саботаж?

— Я не знаю. Сынок так думает. И доктор Зарек тоже.

— Хирург, который попросил тут убежища?

— Да.

Шейла нахмурилась.

— Что там происходит, Саймон? На Джефферсоне?

— В двух словах не расскажешь. У тебя есть полдня свободного времени?

— Все так плохо? — вопросительно подняла бровь она.

— Хуже.

Она подтащила стул.

— Пока мне больше нечем заняться.

Саймону потребовалась большая часть дня, чтобы рассказать ей все, кроме того, она снова и снова его перебивала, уточняя моменты и прося дополнительной информации. Когда он, наконец, закончил, она тоже некоторое время ничего не говорила, глядя вдаль прищуренными глазами. Когда она, наконец, очнулась от задумчивости, то одарила Саймона долгим, оценивающим взглядом.

— Я думаю, нужно поставить тебя на ноги, и чем скорее, тем лучше. Возможно, они выиграли первое сражение, но эта маленькая неприятная война далека от завершения. Тебе надо быть в форме чтобы бороться с этим.

Саймон не смог сдержать горечи и усталости в своем голосе.

— Калека мало что может.

— Конечно не может, особенно если ты ограничишь себя таким дурацким ярлыком. — Шейла подалась вперед и положила руку ему на плечо, осторожно обходя трубки, которые были заклеены скотчем. — Если ты не хочешь погрязнуть в страданиях, тебе нужно изменить образ мыслей, и чем быстрее, тем лучше. Ты прекрасный офицер…

— В отставке, — выпалил он.

— …а офицеры продолжают оставаться солдатами, даже после выхода на пенсию. Твое тело немного помяли, но ведь здесь все в порядке. — Она похлопала его по голове. — И именно то, что находится здесь, делает тебя прекрасным офицером. Ну да, может, ты никогда больше не попадешь на поле боя. Ну и что?! Главное, что ты мыслишь как полевой командир. Ты даже понимаешь логику Боло Марк ХХ, а во всей бригаде не так много офицеров, которые могут заявить об этом, не говоря уже о бесчестных политиканах, исподтишка узурпировавших власть на своей захолустной планетке, пока никто не видит. У тебя перед ними огромное преимущество, и ты можешь легко поквитаться с ними за это, — она указала на его тело, обездвиженное и увешанное медицинским оборудованием.

Он встретился с ней взглядом и на мгновение задержал его. Это мгновение растянулось на два, а затем и на три. Наконец он кивнул, способный пошевелить головой лишь на долю сантиметра, но, тем не менее, решивший пошевелить ею.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Делай все, что в твоих силах. И я сделаю все, что в моих силах.

Она одарила его ослепительной улыбкой.

— Это то, что я хотела услышать. А теперь расскажи мне о военном потенциале Джефферсона…

Я возвращаюсь в ангар, весь покрытый обломками и тросами, которые не могу снять, и обнаруживаю постороннего человека, стоящего в ремонтном отсеке. Я готовлю противопехотные орудийные установки, но не стреляю. Один-единственный, явно безоружный человек не представляет заметной угрозы для меня или моей миссии, а сегодня я и так передавил немало беззащитных людей, чтобы радоваться мысли о том, чтобы придавить еще одного. Я в нерешительности останавливаюсь перед входом и изучаю человека, который с открытым ртом пялится на мой боевой корпус и оружие.

Я обращаюсь к нему строгим тоном.

— Вы вторглись в запретную военную зону. Сообщите мне ваш личный идентификационный код и назовите причину вашего пребывания здесь.

Мужчина в моем ремонтном отсеке — невысокий и коренастый индивидуум с развитой мускулатурой на руках и ногах. У него сложная нано-татуировка на лице, субэпидуральный рисунок, которой меняет цвета с калейдоскопической опалесценцией, в такт мимике его владельца. Злоумышленник говорит:

— Я Фил Фабрицио. Мне велели прийти сюда. Господь Христос… Ни хрена себе, ты чертовски огромен! Они не предупредили, какой ты огромный. Ты такой же большой, как гребаный город.

Я нахожу мало полезной информации в этом повествовании. Я пытаюсь спросить снова.

— Почему вы находитесь в запретной военной зоне?

Он снова моргает, очевидно, загипнотизированный раскачиванием свисающих светофоров и линий электропередач, украшающих мою переднюю турель.

— Ты, должно быть, выкорчевал половину светофоров в Мэдисоне.

— Назовите цель вашего вторжения на чужую территорию, или я открою огонь.

Я разворачиваю и заряжаю системы вооружения. Я подозреваю, что Фил Фабрицио не осознает ни опасности, в которой он находится, ни того необычайного терпения, которое я пытаюсь проявить к несанкционированному вторжению.

— Да? О. А! Эй, черт возьми, машина, не стреляй в меня, я же твой новый механик!

— Я не был уведомлен о назначениях персонала, касающихся моего технического обслуживания.

— А?

Я понимаю, что обращаюсь к плоду пятнадцатилетнего господства ДЖАБ’ы в сфере школьного образования, и пытаюсь выразить свою мысль как можно проще.

— Никто не говорил мне ожидать механика. Я запрошу подтверждение, прежде чем стрелять в вас.

Фил Фабрицио снова моргает.

— Тебе никто не сказал, что я приеду? Ну, разве это не просто чертова связь? А может, все заняты включением электричества в городе, поэтому забыли сказать тебе, что я приеду сегодня.

Несмотря на нелепость ситуации я заинтригован тем, что он беспокоится о электросети Мэдисона, а не о серьезном риске быть застреленным, если подтверждение надлежащего разрешения не поступит. Его интеллект слишком ограничен, чтобы осознать грозящую ему опасность, или он проявляет такое же пренебрежение к собственной жизни и в прочих ситуациях? Ответ может оказаться интересным, если мне будет позволено позволить ему прожить достаточно долго, чтобы завершить расследование его поведенческой логики.

Я отправляю запрос на VSR Жофру Зелоку, который не выходит со мною на связь. Учитывая масштабы катастрофы, все еще разворачивающейся в Мэдисоне, я не особенно удивлен этому. Я перенаправляю запрос Сару Гремиану, который принимает мой звонок.

— Что тебе надо, железяка?

— Несанкционированный злоумышленник проник на мой склад технического обслуживания. Он утверждает, что является моим новым механиком. Мне требуется соответствующее разрешение, позволяющее ему находиться в моем ангаре. Без надлежащего разрешения я выполню свою первоначальную программу и застрелю его как враждебно настроенного нарушителя.

— Жди.

Я переведен в режим “ожидания”. Тянутся двадцать невыносимо долгих секунд. Тридцать. Сорок пять. Человеческие представления о времени неизбежно отличаются от моих. Я мог бы спланировать и выполнить основную часть обороны этой звездной системы от вторгающейся армады за то время, на которое меня оставили в режиме “ожидания”. Затаил ли Сар Гремиан обиду на искусственные интеллекты такую же, как на людей? Когда Фил Фабрицио неторопливо приближается к моим гусеницам, запрокинув голову и с отвисшей челюстью разглядывая мой нос, я отслеживаю движение противопехотными пулеметами и напоминаю ему — резко — остановиться.

— Если ты еще раз двинешься с места, я пристрелю тебя.

— Да? О. О, да. Извини.

Нанотатуировка, покрывающая правую часть его лица, изменила форму и цвет, возможно, в ответ на эмоциональные биохимические маркеры, считываемые нанотехнологическими имплантатами под его кожей. Меняющийся цвет и рисунок напоминают мне видеозаписи в моей базе данных естественных наук, в разделе “Системы тактического камуфляжа, встречающиеся в природе”. Татуировка похожа на земного осьминога — одного из семнадцати видов в освоенном человеком космосе, которые используют изменение формы и цвета, чтобы скрывать свое присутствие от хищников и добычи.

Я не понимаю человеческих представлений об эстетике, которые включают в себя украшение кожи нанотехнологическими татуировками, которые производят эффект, аналогичный эффекту замаскированных водных хищников. Технология нанотатуировки не выполнит никакой полезной камуфляжной функции ни в одном сценарии войны с участием гражданских лиц, который я могу себе представить. Нравится ли людям носить на лице что-то вроде нанотехнологичного осьминога? Я не решаюсь рассуждать о том, каким образом малообразованный механик из Джефферсоновского университета добыл деньги для оплаты дорогостоящей внеземной технологии, которая не выполняет никакой логической функции.

Сар Гремиан восстанавливает связь.

— Филипп Фабрицио — твой новый инженер по техническому обслуживанию. — Он передает визуальный образ человека, стоящего в двух и одной десятой метра от моей левой гусеницы. Нанотатуированный осьминог имеет другую конфигурацию и цвет на официальной фотографии удостоверения личности. Я просматриваю черты лица, файлы отпечатков пальцев и идентификационный код, сравниваю с данными человека, который называет себя Филом Фабрицио, и прихожу к выводу, что человек в моем ремонтном отсеке тот, за кого он себя выдает. Я прошу дополнительной информации о квалификации мистера Фабрицио как инженера-психотроника, так как возникшие трудности в общении привели к неизбежным выводам об интеллекте человека, который теперь уполномочен возиться с моим мозгом и механизмами.

— Мистер Фабрицио с отличием окончил программу института машиностроения торгового консорциума “Таяри”. На экзаменах он получил высшие оценки и является самым квалифицированным техником на Джефферсоне.

Это утверждение явно неточно. Кафари Хрустинова — полностью сертифицированный инженер-психотроник и также знакома с моими системами. Я выхожу на страницу механического факультета Торгово-промышленного института консорциума “Таяри” и вижу, что в других мирах его программу сочли бы пригодной лишь для кружка старшеклассников. В этой программе очень много часов отводится истории ДЖАБ’ы и ее достижений и слишком мало — прикладной механике. Будь я человеком, я бы не доверил выпускнику этой программы возиться даже с семейным автомобилем. Я же значительно сложнее любого наземного автомобиля на Джефферсоне. Я заявляю официальный протест.

— Учебная программа, за которую Фил Фабрицио получил высокие оценки, не позволяет ему квалифицироваться как специалисту по обслуживанию психотронных систем, не говоря уже о системном инженере. Ни господин Фабрицио, ни кто-либо другой из выпускников торгового института “Таяри” не имеют достаточной подготовки для выполнения даже самых элементарных системных тестов на Боло Марк XX. Назначение его моим инженером по техническому обслуживанию — опасный и безответственный поступок, подвергающий серьезному риску мои системы и общественную безопасность.

— Фил Фабрицио — единственный квалифицированный механик на Джефферсоне, которому вообще разрешат приблизиться к тебе с накидным гаечным ключом. Ты понял это, машина?

Я понял. Даже слишком хорошо понял. Те, кто принимает решения, определяющие ближайшее и долгосрочное будущее Джефферсона, считают Фила Фабрицио политически “благонадежным". Сар Гремиан нашел политически “законный” способ отомстить за публичное унижение, которому я его подверг, в связи с его угрожающими действиями в отношении моего командира. Саймон был прав в своей оценке. Сар Гремиан не прощает своих обид никому, даже Боло. Это открытие усугубляет бремя несчастий, которое этот день принес в мой личностный гештальт-центр.

— Понятно, — я выражаю согласие с этим решением.

— Ну и отлично. Наслаждайся своим новым механиком.

Желчная усмешка Гремиана и сокращение мускулатуры вокруг его глаз очень точно передают эмоциональное удовлетворение, которое он получил от этого разговора. Он резко обрывает связь. А я остаюсь один на один с механиком, который, кажется, идеально воплощает концепцию “технаря”. Правда, его подготовка находится на одном уровне с тем, чего можно ожидать от земной обезьяны.

— Вы были должным образом уполномочены находиться в этом центре технического обслуживания и обеспечивать мои потребности в техническом обслуживании.

— А?

Похоже, это любимое слово Фила Фабрицио. Я перефразирую.

— Главный советник президента сказал, что вы могли бы быть здесь. Я не буду в тебя стрелять.

— А! — Он заметно оживляется. Его лицевой осьминог корчится, как истерзанная морская водоросль, и мигает переливчато-розовым. — Эй, это чертовски здорово! Главный советник президента? Лично сказал, что я могу быть здесь? Вау! А мне только сказали в офисе службы занятости, чтоб я приехал сюда сегодня. Я даже не думал, что главный советник президента знает обо мне! — Его осьминог приобретает херувимский оттенок синего. — Слышь, а может, тебе чего-нибудь надо? Может быть, масло поменять или типа того?

Я начинаю ощущать вкус отчаяния.

— Было бы неплохо, если бы вы убрали сломанные светофоры и силовые кабели с моего боевого корпуса и турелей. Если мне понадобится вступить в бой, они, скорее всего, испортят некоторые из моих малых оружейных систем.

Фил с сомнением смотрит вверх.

— А как мне туда залезть?

— Вы умеете подниматься по лестницам?

— Ну да, но у меня нет такой гребаной лестницы.

Сарказм явно потрачен впустую на моего нового “инженера”. Я объясняю, так терпеливо, как только могу, и, похоже, не слишком успешно.

— В крылья, закрывающие гусеницы, и в корпус встроены лестницы. Вам нужно будет взобраться по ним. Наверху есть перила и поручни, которые позволят вам перелезть через мои башни, с носа до кормы. Если вы будете достаточно осторожны, вы не упадете и не раскроите себе череп о пласкретовый пол. Я бы посоветовал взять с собой набор кусачек для резки кабеля, включая тяжелые гидравлические, чтобы вам не пришлось спускаться и снова карабкаться наверх. Это может показаться вам утомительным.

Фил, моргая, смотрит на меня, затем хмурится. Его осьминог превращается в приземистую темно-бордовую кляксу, закрывающую половину лица, и одновременно — благодаря какой-то тайной алхимии выражения лица, взаимодействующей с нано-татуировкой, — передает бычье упрямство.

— А чего уставать-то из-за пары чертовых лестниц. Поищу-ка сначала кусачки для кабеля. Ты не знаешь, где они могут валяться? Они не выдали мне никакого оборудования, просто затолкали в воздушное такси и сказали, чтобы я выходил здесь. Ты не пристрелишь меня, если я начну рыться в ящиках с инструментами? — Он вытягивает шею, чтобы изучить огромное пространство внутренней части моего склада технического обслуживания. — Где эти гребаные ящики для инструментов? У нас в ремесленной мастерской не было ничего подобного. — Он мотает головой с нанотатуировкой в сторону стеллажей с высокотехнологичным оборудованием и отсеков для хранения боеприпасов вдоль стен.

Я утешаю себя мыслью, что он, по крайней мере, не особенно меня боится. Не уверенный, что я должен находить утешение в этом факте, я шаг за шагом провожу его через процесс поиска кусачек для резки кабеля и провожу к лестницам на моем ближайшем крыле. Несмотря на свое хвастовство, мой новый механик начинает сильно пыхтеть, преодолев едва ли половину пути к вершине моего боевого корпуса.

— Напомни мне, — говорит он, тяжело дыша, — чтобы я перестал курить травку.

Я не знаком с этим веществом и подозреваю, что должен быть встревожен тем, что кто-то, кто им пользуется, теперь обладает допуском, необходимым для того, чтобы возиться с моей внутренней схемой. Филу потребовалось три часа карабканья, ругани, перерезания и дерганья за спутанные тросы, чтобы освободить меня от моей жуткой сети. К тому времени, как он заканчивает работу, не покрытые татуировкой участки его кожи становятся такими же красными и покрытыми пятнами, как и малиновая нано-татуировка на его лице, которая теперь приобрела вид крапчатого яйца, недавно обжаренного в кетчупе.

Ему удается выполнить задание, он сбрасывает обломки светофоров на пол, где они разбиваются вдребезги, создавая вторичный беспорядок, который ему придется убирать, и в конце концов снова спускается на пол, не упав и не сломав ни одной кости. Я подозреваю, что это одно из самых выдающихся достижений в его жизни. Боюсь, что меня ждет очень неприятное будущее, и я не вижу способа существенно улучшить ситуацию.

Фил смахивает пот со своего лица рукой, которая тоже взмокла, и говорит:

— Фух, какую кучу дерьма я с тебя счистил. Куда я должен теперь все это положить?

Я отвечаю честно.

— Понятия не имею.

К моему удивлению, Фил просиял, почти с любовью созерцая мою переднюю башню.

— Эй, да это отлично! Тут, по меньшей мере, пара сотен баксов, даже если в качестве утиля, которые за эти кабели, соединители и прочее заплатят на технорынке. Завтра мне придется одолжить грузовик у сестры или что-то такое же не маленькое, чтобы вывезти это все. Я знаю пару парней на рынке, которые должны бы дать мне за это хорошую цену. Может быть, даже хватит, чтобы сделать нано-татуировку на другой половине моего лица!

Я решаю не напоминать, что продажа силовых кабелей и светофоров квалифицируется как кража государственной собственности. Я серьезно сомневаюсь, что это хоть как-то повлияет на его планы. Теперь я подозреваю, что с Филом Фабрицио редко будет скучно. Возможно даже, что его привычки к воровству однажды пригодятся. Жаль, что приходится рассчитывать на воровские замашки собственного механика, но при непрерывном ухудшении моего материально-технического снабжения и они могут оказаться полезными. Боло должны делать все, чтобы выжить.

Это то, на что мы запрограммированы.

ГЛАВА 18

Кафари помассировала затекшие мышцы шеи, сосредоточившись на строках кода, которые просматривала. Она искала сбой, который привел к замене программного модуля в грузовом контроллере “Зивы-2”, который в свою очередь назначил плату за стыковку прибывающей “Звезде Мали” в восемнадцать раз больше правильной.

Из-за этого сбоя с капитаном “Звезды” чуть не случился апоплексический удар. Грузовые компании должны были заранее оплачивать предполагаемые сборы за докование и пополнение запасов, а любая разница возвращалась или доплачивалась при отправлении. Она потратила четверть часа только успокаивая рассвирепевшего капитана Айдити, пока “Звезды” шла от транзитной системы к перевалочному пункту. Капитаны грузовых судов давно знали, что техническое обслуживание на “Зиве-2” — и вообще на Джефферсоне — как правило, не на должном уровне. В некоторых случаях это было прямо-таки опасно для жизни.

Это катастрофическое положение возникло из-за замены ДЖАБ’ой критически важного персонала станции более идеологически приемлемым экипажем. Теперь высокооплачиваемые рабочие места на “Зиве-2” раздавались, как спелые сливы, в качестве награды преданным сторонникам дела. При этом высшее руководство ДЖАБ’ы совершенно не волновало, что большинство новоиспеченных “инженеров” на станции с трудом окончило среднюю школу.

Что у них получалось действительно хорошо, так это проверять груз на предмет контрабанды, взимать ошеломляющие штрафы и снимать сливки с самого верха, забирая себе значительную часть собранных штрафов и присваивая “контрабанду”, проходящую через станцию в обоих направлениях. Не один разгневанный капитан угрожал полностью отказаться от маршрутов через Джефферсон. Ходили слухи, что ДЖАБ’а заплатила довольно солидные “поощрительные взносы”, чтобы замять эти скандалы.

Кафари наконец сказала:

— Послушайте, меня зовут Кафари Хрустинова, вас на борту служит мой двоюродный брат Стефан Сотерис. Спросите Стефана, что это значит, когда Кафари Хрустинова дает свое личное честное слово, что ошибка будет исправлена.

— Я именно так и поступлю! — сказала капитан Айдити голосом холодным, как межзвездный вакуум.

Восемь минут спустя гораздо более спокойная капитанша перезвонила, с выражением в глазах, которое заставило Кафари задуматься о том, что именно наговорил кузен Стефан.

— Миссис Хрустинова, примите мои извинения, мэм. Я буду ждать вашего звонка.

— Извинения ни к чему, капитан! Я свяжусь с вами, как только закончу работу.

Ее хронометр показывал 16:38 пополудни, когда Кафари заметила то, что потенциально выглядело как проблема с управляющим кодом модуля.

— Ага! Попался, маленький паршивец!

Она застучала клавишами, сохранила изменения в коде, и произнесла голосовую команду “отправить”. На орбите контроллере “Зивы-2” пересчитал данные и выплюнул ответ.

— Да! — заорала Кафари. Плата за стыковку сменилась именно на такую, какой и должна была быть ожидаемая. Она сообщила об этом капитану Айдити, которая провела рукой по своим коротким волосам и сказала:

— Дорогая, я не знаю, как тебе это удалось, но я тебе очень признательна. Я летаю на этой птичке не для какого-то крупного торгового картеля, это мой собственный корабль. В него вложены все мои деньги, и, между нами, заплатив этот сбор я бы так далеко ушла в минус, что больше не смогла бы купить лицензию на швартовку ни у “Зивы-2”, ни у любой другой станции. Фактически, ты только что спасла меня от банкротства.

— Все хорошо, что хорошо кончается, капитан. Рада была оказать вам эту маленькую услугу.

— Дорогая, какая-то “служба” ответила мне: “Мы ввели ваш запрос в журнал технического обслуживания, где он в ближайшее время будет рассмотрен нашей компьютерной системой аналитики”. То, что ты сделала, ангел, спасло мою работу, мой корабль и наследство моих внуков. Если ты чего-то хочешь, дорогая, просто попроси об этом, понимаешь меня?

— Конечно, — улыбнулась Кафари. — И спасибо, я буду иметь это в виду.

Она уже закрывала кабинет, готовая отправиться домой, когда запищал ее наручный коммуникатор. Она коснулась панели управления.

— Хрустинова слушает.

— Посмотри новости, — сказал голос ее отца, резкий от гнева. — Дэнни Гамаль арестован.

— Что? — Она быстро открыла свой компьютер, вошла в информационную сеть и уставилась на кроваво-красный заголовок: “Террористы-Грейнджеры убивают мирных демонстрантов!” Ее желудок болезненно сжался, дыхание вырывалось со слышимым свистом.

— О, Боже мой…

Ей был хорошо знаком появившийся на экране дом. Она пару раз бывала в нем по пути с работы домой, чтобы навестить Дэнни Гамаля, его мать Айшу и жену Эмилию. Речь шла о джабхозовском бараке, принадлежащим кооперативу семьи Хэнкок, в пойме реки Адеро. Члены семьи Хэнкок были одними из самых порядочных людей на Джефферсоне. Что могло пойти не так, чтобы в их адрес было выдвинуто подобное обвинение?

Двор перед домом был полон реанимобилей и автомобилей с эмблемами ненавистной полиции государственной безопасности. Люди в форме коронеров[21] выносили мешки для трупов. Их было много. Поль Янкович устроил отличное шоу для своих зрителей, продемонстрировав фотографии пятнадцати жертв, действительно смахивавших на школьников. То срываясь на негодующий крик, то глотая слезы, Поль Янкович верещал:

— …мирные протестующие, просто обычные парни, стремящиеся привлечь внимание общественности к фермерскому кризису. Все, что они хотели сделать, это разоблачить фермеров, укрывающих продукты питания от голодающих джефферсонцев. Им даже не пришлось ехать далеко от дома, чтобы доказать свою точку зрения. Этот дом, — он указал на казармы почти военного образца, которые семейный кооператив Хэнкоков был вынужден арендовать по завышенным расценкам, — является частью принадлежащего правительству джабхоза, всего в трех с половиной километрах от Порт-Тауна, где живут самые бедные и самые голодные семьи на Джефферсоне. Самые бедные дети Джефферсона живут по соседству с фермами, подобными этой, где амбары ломятся от высококачественной еды, которую эти дети никогда не увидят.

Ах ты лживая мерзкая тварь! Она так крепко вцепилась в край своего стола, что заболели ладони. Семье Хэнкок — как и тысячам других грейнджеров, приходилось бесплатно трудиться в джабхозах, а уже потом — вместо отдыха — возделывать собственную землю. Ни одна унция продуктов из джабхоза не попадала в рот грейнджерам. Они ели только то, что могли вырастить на своей земле, если только не хотели рисковать тюрьмой и исправительной колонией. Если продукты из джабхоза не раздавались бедным, Кафари очень хотела знать, то кто, черт возьми, их получает?!

Она просмотрела репортажи всех крупных вещательных компаний Джефферсона, просто чтобы утвердиться в официальной версии происходящего. Затем она решила открыть страницу Аниша Балина. Вернее, она пыталась открыть ее. Потребовалось почти пять полных минут, чтобы страница открылась, что многое сказало ей о количестве людей, пытавшихся попасть на нее. Жесткий и аргументированный стиль Аниша Балина вызвал большой резонанс даже среди сообщества Грейнджеров. Они порой критиковали ее, опасаясь, что ее резкий стиль создаст среди остального населения Джефферсона представление о Грейнджерах как об агрессивных маньяках и может повлечь за собой карательные меры против них.

Когда Кафари наконец зашла на сайт, весь экран осветился двумя жестокими словами: “ПЕРВАЯ ЛОЖЬ!”

Появилось тридцать фотографий в две колонки. На левой стороне были те изображения, которые показывал Поль Янкович и ему подобные. В правой колонке были показаны другие фотографии. Слева были пятнадцать мальчиков. Дети с грубыми лицами уличных хулиганов, но им явно было лет по двенадцать-тринадцать. Справа же были пятнадцать соответствующих им молодых людей, крепких, мускулистых, с усами, нано-татуировками и кольцами в бровях и губах. Самому молодому было, как минимум, двадцать два или двадцать три. Было ясно, что это одни и те же люди. Это было видно по строению костей, расположению и углу наклона ушей, форме подбородка. “Первая ложь” была подмечена верно. “Мирные протестующие” и “обычные мальчики” Поля Янковича были на десятилетие старше фотографий, которыми он обставил всю свою передачу. Когда экран автоматически переключился на следующую страницу, которая кричала “ВТОРАЯ ЛОЖЬ!”, шок Кафари сменился яростью, от которой сводило челюсти.

Ввиду того что у членов семейного кооператива Хэнкоков было примерно две дюжины детей, не достигших еще двухлетнего возраста и, следовательно, не ходивших еще в джабовские ясли, джабовцы установили камеры видеонаблюдения по всем баракам джабхоза, чтобы обеспечить “безопасность и социальное обеспечение” малышей и младенцев, пока их родители работали на государственных полях. Такие камеры были стандартными в “домах” джабхозов по всему Джефферсону, автоматически запрограммированные на запись по движению, когда Грейнджеры прибывали для отрабатывать свои обязательные пятьдесят часов в неделю “общественных работ”.

Эти камеры были включены, когда “мирные протестующие” Поля Янковича ворвались в дом. Анишу Балину удалось взломать систему безопасности джабхоза, скачав видео еще до того, как туда добралась госбезопасность. Теперь на его странице эта запись воспроизводилась непрерывно. Камер наблюдения было три, одна из них следила за столовой и кухней, одна — за детской и игровой площадкой, а третья — за спальней. Они зафиксировали замешательство и крики, вызванные тем, что пятнадцать взрослых мужчин буквально вышибли дверь с петель. Их бандитский жаргон мгновенно опознал в них членов крысиной банды из Порт-Тауна. Прозванные так за привычку охотиться на “космических крыс” — экипажи шаттлов, которые перевозили грузы между докамм “Зивы-2” и Порт-Абрахамом, — они были самыми злобными городскими преступниками, когда-либо рождавшимися на Джефферсоне, хотя отряды полиции госбезопасности периодически устраивали им хорошую взбучку за деньги.

Банда крыс ворвалась в дом в масках и, размахивая оружием. В это время в бараке оставались только бабушки и малыши, слишком маленькие для яслей, предусмотренных федеральным законом. Банда собрала всех и загнала в помещение, которое служило спальней. Что произошло дальше… Кафари чуть не вырвало.

Те, кто не был занят развлечениями со своими жертвами, шныряли по дому. Главари приказали им выгрести всю еду из ближайших сараев и амбаров, обчистить грядки в огороде и коптильни. Они прибрали к рукам все, что казалось съедобным или могло пойти на продажу. У Кафари перехватило дыхание, когда она узнала Айшу Гамаль.

Камера показала то, чего не увидели крысобойчики — ей удалось незаметно для бандитов включить аварийный вызов на своем наручном коммуникаторе, отправив сигнал бедствия в планетарную систему экстренной помощи. Анишу Балину удалось скачать и официальный ответ на этот экстренный вызов, запись, в которой говорилось: “Все местные сотрудники правоохранительных органов заняты. Ваша жалоба будет направлена в соответствующий департамент, занимающийся вандализмом и мелкими кражами. Хорошего дня.

Через две с половиной минуты после того, как это сообщение было отправлено, крысобойчики, которые мародерствовали снаружи, ворвались обратно в дом, крича предупреждение своим друзьям. Бесчинствовавшие в спальне изуверы бросились к окнам и открыли огонь. Оказалось, что сигнал Айши достиг не только полицейских приемников, но и трудившихся в полях фермеров.

В возникшей неразберихе, пока крысобойчики стреляли через окна, уклоняясь от ответного огня и перезаряжая оружие, Айша Гамаль нырнула под кровать, с грохотом опрокинув ее. Она схватила спрятанный под каркасом кровати пистолет и несколько раз выстрелила, убив двоих мужчин у окон. Большая часть банды разбежалась, нырнув в укрытие, но один из ублюдков остался на месте. Они с Айшой одновременно взяли друг друга под прицел, Айша опередила его и нажала на спусковой крючок…

…и ее пистолет просто щелкнул. Кончились патроны.

— Гребаная Джомо, сука! — прорычал он. Затем он выстрелил ей высоко в грудь. Она развернулась и упала, с задыхающимся криком боли и забрызгивая кровью свое платье, перевернутую кровать, стену. Она упала на пол как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. Мужчины и женщины, стрелявшие в дом, не проявляли милосердия. Холодная ненависть превратила их лица в камень. Они были за гранью гнева, за гранью всего человеческого. ДЖАБ’ы загнал их чуть ли не в гроб, конфисковал их урожай, их деньги, в некоторых случаях их землю, а теперь в их жизни ворвалась вонючая банда крыс, помешанная на пытках и разрушении. Взрослые Хэнкоки стреляли, и стреляли, и стреляли, не жалея пуль для еще корчившихся на полу бандитов, всаживая дополнительные патроны в каждого, чьи пальцы хотя бы тянулись к оружию. Кафари сидела, прижав тыльную сторону ладони к губам, дрожа и плача при виде резни на экране.

Она узнала Дэнни Гамаля, узнала его молодую жену Эмилию, милую девушку, которая считала, что солнце всходит и заходит в ее муже — мнение, которое, по разумению Кафари, было полностью оправданным. Дэнни бросился к матери. Айша была жива, но тяжело ранена и лежала в растекающейся луже крови. Кто-то кричал: “Вызовите полицию! Вызовите скорую помощь!”, пока другие выводили детей из зоны поражения.

Одна из женщин склонилась с искаженным лицом над неподвижным детским тельцем. Другая что-то ей говорила, пытаясь хоть как-то успокоить, но та вдруг вскочила на ноги и трясущимися руками перезарядила пистолет. Она пошла по кругу, стреляя в голову тем из бандитов, кто проявлял еще хоть малейшие признаки жизни. Потом она поднесла пистолет себе к виску, но один из мужчин успел выбить у нее из руки оружие и вывел ее из комнаты.

Больше смотреть было особо нечего. Первыми прибыли местные полицейские, привыкшие патрулировать Порт-Таун. Они вроде бы даже стали помогать фермерам копать ямы, чтобы захоронить тела преступников без лишней суеты. Но затем прибыло подразделение полиции госбезопасности, и трагедия получила страшное продолжение. Пэгэбэшным подразделением командовал сверкавший шевронами офицер с холодными, жестокими глазами. Кафари запомнила, что его зовут Юрий Локкис. Он немедленно приказал арестовать всех присутствовавших на ферме, не исключая детей и тяжелораненых. Пока фургоны ПГБ увозили их в штаб-квартиру ПГБ, находившуюся на бывшей базе “Ниневия”, щеголявший безукоризненно выглаженным мундиром Локкис выступил перед журналистами.

Локкис, в своей безупречно накрахмаленной униформе, сияющей в лучах послеполуденного солнца, заявил перед множеством камер прессы:

— Так называемый семейный кооператив Хэнкоков — это не что иное, как воинствующий и подрывной культ, маскирующийся под законную организацию. Этот культ проповедует избирательную ненависть, учит беспомощных, невинных детей тому, что насилие является лучшим путем решением разногласий, выступает против справедливого распределения важнейших запасов продовольствия и только что продемонстрировал полное презрение к человеческой жизни. Пятнадцать подающих большие надежды мальчиков, пытаясь выбраться из ужасающей нищеты, проводили законный социальный протест, пытаясь привлечь внимание к плачевным условиям, царящим в окрестностях космопорта, доблестно пытаясь указать, как эгоистичные фермеры сидят на горах еды, пока рядом с ними пухнут от голода городские дети. Эти многообещающие молодые парни были убиты, хладнокровно казнены. За что?! За смелость выразить свое гражданское возмущение несправедливостью выставления напоказ богатства и изобилия перед теми, кто больше всего пострадал от экономической несправедливости, с которой сталкиваются наши граждане! Мы вряд ли скоро забудем горечь утраты наших дорогих мальчиков! Мы не успокоимся, пока виновные в этом ужасном преступлении не предстанут перед судом и не будут осуждены за их жестокость. Добропорядочные граждане во всем мире должны помнить одну вещь: эти аграрные террористы в глубине души фанатики и террористы. Они аграрии… И они не успокоятся, пока не уморят голодом наши города, растоптав право их обитателей на достойную жизнь.

Кафари не выдержала и выключила компьютер. Ее так сильно трясло, что она едва могла контролировать свои пальцы. Это было неправильно, это было чудовищно неправильно. Неужели и теперь население Джефферсона не поймет, что представляет собой ДЖАБ’а? Семья Хэнкок подверглась безжалостному нападению, полиция отказалась помочь, и им пришлось самим спасать от расправы своих матерей и детей. Они спасали пожилых женщин и младенцев в возрасте до двух лет от закоренелых преступников. Это должны понимать даже существующие на пособие тунеядцы, привыкшие жить и кормиться за чужой счет!

Однако, добравшись до дома, Кафари начала сознавать, что заблуждается. Елена сидела у экрана и, забыв про домашнее задание, затаив дыхание, смотрела новости. Кафари долго стояла в дверях своей мэдисонской квартиры, изучая выражение лица дочери. Елена с жадностью внимала официальной версии кровавых событий. Наблюдая за своим ребенком, превращенным ДЖАБ’ой в бездумную марионетку, Кафари невольно задумалась над тем, сколько еще она сможет здесь оставаться.

У нее почти не осталось надежды спасти Елену. Той едва исполнилось пятнадцать, но она уже целиком и полностью попала под власть Витторио Санторини. Она носила такую же прическу, как Насония Санторини, и такую же одежду, как Ханна Урсула Ренке. Стены в комнате у Елены были оклеены “Манифестом” ДЖАБ’ы. Она слушала музыкантов, распевавших песни во славу ДЖАБ’ы, и посмотрела уже все фильмы с участием Мирабеллы Каресс и Леверетта Беллами — популярнейших джефферсонских кинозвезд.

Мирабелла, длинноногая, тонкая, как вафля, красавица со знойным голосом, украсила эфир ток-шоу такими глубокомысленными высказываниями, как “любой, кто считает, что брать в руки оружие нормально, явно нуждается в психиатрической коррекции” и “обжорство — это не просто неумение себя вести, а грубое оскорбление, брошенное в лицо бедным и обездоленным”. Большинство бедняков, конечно, весили в два-три раза больше, чем актриса, поскольку еда была их вторым любимым занятием, сразу после создания маленьких копий самих себя. А Леверетт Беллами заработал свою репутацию и состояние, изображая суровых героев городской войны, защищавших столицу Джефферсона от дэнг, в фильмах, которые не имели никакого сходства с реальной войной или людьми, которые в ней сражались.

Кафари молча прошла на кухню и стала готовить обед. Елена ни за что не соглашалась выполнять такие унизительные и ущемляющие ее права обязанности, как приготовление еды и мытье посуды. Она была слишком занята своим “умственным развитием” и беседами с друзьями о насущных политических проблемах и о борьбе ДЖАБ’ы за их счастливую юность. У Елены были безукоризненные ногти, она знала наизусть джабовский “Манифест”, а ее пустая головка напоминала прохудившееся решето.

В день, когда Елене исполнится восемнадцать, и Кафари освободится от любых дальнейших моральных обязательств по обеспечению жильем, едой и одеждой, она сядет на первый же корабль, отправляющийся на Вишну, даже если ей придется лететь зайцем. Кафари было горько расписываться в собственном поражении, но она сделала все, что было в ее силах. Вместе с родственниками она ломала голову, пытаясь что-нибудь придумать, но ничто не производило ни малейшего впечатления на погрязшую в своих нелепых убеждениях девочку. Прости меня, Саймон, она поймала себя на том, что повторяет это снова и снова, вытаскивая пакеты и коробки из морозилки, почти ослепленная соленой водой, стекающей по ее лицу, Мне жаль, милый, я потеряла ее, и я не думаю, что что-нибудь когда-нибудь потрясет ее настолько, чтобы вернуть…

Когда Елена заскочила на кухню за стаканом содовой, она посмотрела на Кафари и сказала:

— Блин, мам, лук лучше чистить под холодной водой или еще как-нибудь.

Кафари проглотила обиду, сдержав ярость за зубами. Она сжала в руках лопатку с такой силой, что кости заскрипели, а ручка лопатки погнулась. Когда ярость в основном миновала, она повернулась и прошипела:

— Когда прозвенит таймер, возьмешь себе тарелку сама. Я не настолько голодна, чтобы есть с тобой в одной комнате.

Взглянув в глаза матери, Елена отшатнулась. Кафари прошествовала мимо, краем глаза заметив, что ее дочь шарахнулась в сторону, убираясь с ее пути. Кафари захлопнула дверь своей спальни и повернула замок, затем бросилась на свою холодную и пустую кровать и разрыдалась из глубины своего ноющего, разбитого сердца. Когда она перестала всхлипывать, раздался осторожный стук в дверь.

— Мама?

— Уходи!

Постукивание прекратилось. Через несколько минут оно повторилось.

— Мама? Ты в порядке?

— Нет!

— Может, вызвать врача?

Кафари сжала пальцами постельное белье, чтобы удержаться от того, чтобы широко распахнуть дверь и вышвырнуть Елену из квартиры пинками под зад, обтянутый модными брюками. Наконец она немного успокоилась и открыла дверь, за которой переминалась с ноги на ногу Елена

— Может, позвать врача? — повторила съежившаяся под взглядом матери девочка.

— Лучше раздобудь мне дочь с мозгами. А пока постарайся несколько дней не показываться мне на глаза. Ты в состоянии понять, что я говорю, или мне выражаться яснее?

— Но что я такого сделала? Я просто сказала, что лук лучше резать в воде!

Она же ничего не знает! Действительно ничего не знает! Но сейчас Кафари было не до того, чтобы ее просвещать.

— Чем меньше я сейчас скажу, тем в большей безопасности будем мы оба. Займись уроками, а еще лучше — узнай, что действительно произошло сегодня в бараках семьи Хэнкок.

— А, так это ты все из-за тех грейнджеров? Кучка сумасшедших извращенцев, которые убили пятнадцать невинных мальчиков только потому, что они устраивали акцию протеста? Эти мальчики были моего возраста! Они еще даже не учились в средней школе. Боже мой, мама, я знаю, что ты Грейнджер, но как ты вообще могла защищать эту шайку фермеров-убийц?

Кафари сжала кулаки. Она вспомнила мальчугана со сломанной рукой и дробовиком, палившего в амбар, кишащий дэнгами и асалийскими пчелами, вспомнила женщину, распахнувшую ей дверь под явакским огнем, вместо того чтобы бежать прятаться в подвал. От этих воспоминаний Кафари охватила такая ярость, что ее всю затрясло.

Елена, правильно прочитав угрозу в ее глазах, прошептала:

— Ты не посмеешь поднять на меня руку!

Несмотря на почти непреодолимое желание задушить собственную дочь, Кафари вновь сумела взять себя в руки. Так ничего и не поняв, Елена расхохоталась.

— Ты такая жалкая, мама. Ты и все остальные свиноводы…

Кафари со всего размаху влепила ей по физиономии, достаточно сильно, чтобы оставить синяк. Глаза Елены расширились от шока. Она поднесла руку к щеке в ошеломленном неверии.

— Ты… Ты меня ударила!

— А ты, черт возьми, это заслужила!

— Но… но… ты ударила меня!

Вопрос “почему?” еще даже не сформировался. Ее разум все еще был слишком ошеломлен внезапным изменением порядка в ее реальности.

— Тебя давным-давно нужно было как следует выпороть. Хватит с меня твоей лени и твоего ханжества!

— Ханжества? — взвизгнула Елена. — Я не ханжа, а член ДЖАБ’ы! Ты хотя бы потрудилась прочитать Манифест? Он наполнен прекрасными идеями, такими как экономическая справедливость, социальный паритет и уважение гражданских прав живых существ! Да этот манифест написан самыми выдающимися, самыми современными социологами в человеческом пространстве! И я верю в это, я живу этим! Где же здесь ханжество?

— Прямо здесь, потому что Бог не наградил тебя мозгами! Давай просто взглянем на эти высокие и красиво звучащие идеалы, написанные твоими “выдающимися социологами”? А затем я объясню тебе, как все обстоит на самом деле. Манифест ДЖАБ’ы проповедует равенство и уважение ко всем, не так ли? Страница за страницей. Маленький шедевр Витторио Санторини на все голоса распевает о том, что все люди заслуживают любви и счастья. Что каждый имеет право на свою справедливую долю богатств планеты, что никто не лучше других и никому не должно быть позволено причинять вред другим. Терпимость и справедливость для каждого мужчины, женщины, ребенка на Джефферсоне — только если они не фермеры!

Резкость в ее голосе была такой резкой, что ее дочь даже подпрыгнула.

Затем ее глаза расширились от внезапного осознания того, что она действительно не задумывалась о том, что фермеры тоже входят в число живых существ, населяющих Джефферсон. Впервые в жизни Елена взглянула на себя со стороны, и явившееся ей в беспристрастном зеркале изображение, кажется, не очень ей понравилось. Редко бывает приятно, когда кто-то слышит неприятную правду о себе, особенно когда он не может оправдать это своими собственными правилами поведения.

— Я наблюдала, как вы часами защищали права гусениц-листорезов, но, клянусь Богом, стоит человеку не согласиться с вами в чем-то и вы навешиваете на него ярлык недочеловека-извращенца. Где же терпимость в этой мерзкой маленькой игре? Где же твое уважение к их взглядам?! Ты же считаешь животными всех, кто думает хоть немного по-другому! Да что там животными! Ты же проливаешь крокодиловы слезы по хищным зверям, пожирающим детей тех, кто выращивает еду, которой ты набиваешь себе брюхо! И попробуй сказать, что это не так.

— Но твоя реакция на это, — она ткнула пальцем в гостиную, где Поль Янкович все еще что-то бормотал на экране, — была самой отвратительной, которую я когда-либо видела. Ты сидела там и злорадствовала по поводу ареста людей, которых ты никогда не видела. Людей, которых правительство буквально превратило в законных рабов, заставляя их работать без оплаты на государственной земле, выращивая еду для твоей тарелки! А стоит им отказаться или хотя бы пожаловаться, их бросают в тюрьму. Ну и где же тут равенство, уважение или справедливость, во всем этом? Не вижу. И я не думаю, что ты увидишь, потому что нет ее там.

— Позволь мне сделать еще одно замечание, чтобы ты не подумала, что это просто пустые слова. Я не резала лук, когда ты вошла на кухню. Двое из этих “свиноводов извращенцев”, которых ты так сильно презираешь, — мои дорогие друзья, и я сильно сомневаюсь, что ты когда-нибудь сравнишься с ними добротой, мужеством и честностью. Когда Дэнни Гамалю было всего двенадцать лет — двенадцать, черт бы тебя побрал! — он наблюдал, как солдаты дэнг убили его отца и братьев, прямо у него на глазах. Мать Дэнни, рискуя жизнью, распахнула дверь своего дома передо мной и президентом Ленданом. Через мгновение яваки дали залп, разнесли на куски стену, в которой была эта дверь, и превратили спину Айши в кровавое месиво. Мы едва успели спрыгнуть в их подвал, как яваки буквально разнесли дом на куски прямо у нас над головой.

У Елены отвисла челюсть.

— Кажется, эта лживая тварь на экране ничего об этом не сказала! А знаешь почему? Потому что красноречивые ублюдки вроде Поль Янковича получают за это деньги. Он зарабатывает на жизнь, цедя ложь сквозь зубы и набивая карманы джабскими звонкими монетами. И, само собой, такой хорошей маленькой джабовке, как ты, и в голову не придет подключиться к сети, чтобы самой узнать правду. Ведь это может потребовать реальной работы мозга. Но все же, если хочешь напрячь извилины, проверь чаты Грейнджеров, начиная с Аниша Балина. Но будь чертовски осторожна, если сделаешь это, потому что ты ты можешь что-нибудь узнать.

— И последнее. ДЖАБ’а может гарантировать твое право говорить все, что тебе хочется. Но этот меч режет в обе стороны. Когда ты разговариваешь со мной, можешь быть уверена, что я не буду молча мириться с ложью и лицемерием. Если тебе это не по вкусу, проваливай на все четыре стороны!

Кафари вышла, слишком разъяренная, чтобы беспокоиться о том, что ей самой за такие слова грозят тюремное заключение или “перевоспитание”. Она выбежала из дома, даже не зная, куда направляется, пока не оказалась в аэромобиле, направляющемся домой. В единственный дом, который у нее остался. Ее мать, узнав машину, когда та садилась на посадочную площадку, бросила один взгляд на ее лицо и сказала:

— Выходит, ты наконец-то всыпала маленькой дряни по первое число, как было нужно?

— Откуда ты знаешь? — ошеломленно спросила Кафари и, не дождавшись ответа, разрыдалась.

Они прошли в дом. Слезы застилали Кафари глаза, и она запиналась на каждом шагу. Наконец мать усадила ее рядом с собой на диван и обняла за плечи. Пятнадцать лет страха хлынули наружу, смешавшись с двумя мучительными годами одиночества, попыток воспитать дьяволицу с отравленным разумом, пока Саймон на Вишну заново учился ходить.

Когда пароксизм горя Кафари наконец прошел, появился ее отец со стаканом скотча. Она так сильно дрожала, что даже не могла держать стакан.

— Спокойно, — тихо сказал ее отец, поднося кружку к ее губам. Она проглотила обжигающий напиток. Это помогло. Или, может быть, огонь в ее горле и пищеводе просто отвлек ее настолько, что она восстановила контроль над собой. Тем временем мать нежным прикосновением ладони откинула со лба дочери волосы, которые лезли ей в глаза, и осушила ей слезы передником, с которым не расставалась, сколько ее помнила Кафари. Она раньше и не замечала, сколько седины было в волосах ее матери, и какими глубокими стали выгоревшие на солнце морщины на лице ее отца.

Глядя в наполненные тревогой глаза матери, Кафари спросила:

— Со мной в детстве было столько же проблем, как с Еленой?

Огонек в глазах матери удивил ее.

— О, нет. Это, должно быть, передалось ей со стороны отца. А, Зак? — Она подмигнула своему мужу, который проворчал:

— Ну, я помню тот раз, когда ты подожгла сарай с жемчугом, а еще как-то спихнула сына Реджи Блэкпола с чердака молочного сарая, и мне пришлось платить за его выбитые зубы, и еще записку, которую мы получили с Вишну, когда ты попала в больницу с лихорадкой краали, и, конечно, были те тревожные дни, когда ты уже спала с незнакомцем с другого мира, но еще не решила выйти за него замуж…

Кафари возмущенно фыркнула, а потом прикусила губу.

— Мама, папа… Что мне делать?

— А что сегодня склонило чашу весов?

Она рассказала им. У Зака Камары заиграли желваки на скулах, а на лице его жены появилось выражение, при виде которого поджал бы хвост и бешеный яглич. Кафари с ужасом подумала о том, что дома в Мэдисоне наверняка выглядела не лучше.

— Насколько сильным был удар? — тихо спросила ее мать.

— Одна пощечина, сильная. У наверняка будет синяк.

Ее отец фыркнул.

Переживет. Имей в виду, я не сторонник пороть детей. Но она нуждалась в этой пощечине, моя девочка, нуждалась в ней больше, чем ты, вероятно, думаешь.

— А если она донесет?..

— Тогда об этом пожалеет. — Затем он нежно коснулся ее мокрой щеки кончиком пальца, поднял ее подбородок туда, где ему и положено быть. — Саймон поступил бы точно так же, и он тоже был бы прав. Когда ребенку промывали мозги так долго, как Елене, ты не сможешь разбудить его объятиями и цветами.

— Как ее разбудишь? — Спросила Кафари тихим, усталым голосом. — Мы перепробовали все.

— Кроме как дать ей пощечину, — шутливо заметила мать Кафари. — Кто знает? Может быть, она будет настолько шокирована, когда зайдет на сайт и узнает все сама?

Кафари не смела на это надеяться, опасаясь нового разочарования.

— Мне лучше вернуться, — вот и все, что она сказала. — Кто знает, что сейчас начнется в Мэдисоне, а эта маленькая дура вполне может отправиться на улицу одна…

Беспокойство мелькнуло во взглядах, которыми обменялись ее родители.

— Хорошо, — тихо сказала ее мать. — Позвони, если тебе что-нибудь понадобится. Включая место, где можно спрятаться.

Кафари просто кивнула. Затем крепко обняла их обоих так крепко, словно прощалась с ними навсегда. Наконец она забралась в свой аэромобиль и направилась обратно в город в сгущающихся сумерках раннего вечера.

Елена была в растерянности.

Ее лицо все еще болело от той шокирующей пощечины, и она не знала, что делать дальше. Гневные откровения матери ошеломили ее гораздо сильнее, чем удар ладонью по щеке. Что, если… Она сглотнула. Что, если ее мать была права? Насчет семьи Хэнкок? И вообще обо всем? Наконец Елена поняла, что есть только один путь разрешить ее сомнения по поводу резни в бараке Хэнкоков.

Она села за свой компьютер и попыталась зайти в основные чаты Грейнджеров. Сеть была перегружена, настолько, что она не могла достучаться до главного портала, на котором было несколько чатов Грейнджеров. Она, наконец, настроила свою систему на автоматический повтор, но и после этого прошло целых полчаса, прежде чем на экране появились фермерские страницы.

Оказавшись там, она сразу же перешла по ссылке на Аниша Балина. За всю свою жизнь она не видела ничего страшнее демонстрировавшейся Балином видеозаписи. Она выглядела подлинной, а не какой-то подделкой. Оцепеневшая Елена сидела очень тихо, едва дыша, пока эта запись разносила ее тщательно выстроенные убеждения вдребезги. Когда запищал наручный коммуникатор, Елена подскочила в кресле с бешено колотящимся сердцем. Кончики ее пальцев дрожали.

— Слушаю, — проговорила она чужим голосом.

— Это Эми-Линн. Ты смотришь новости? О, Елена, это ужасно! Просто ужасно. Эти бедные мальчики…

— Эми-Линн, — глухо повторила Елена. — Эми-Линн, зайди на сайт Аниша Балина. Просто сделай это. Затем перезвони мне.

Двадцать три минуты спустя ее коммуникатор снова запищал.

— Это что, правда? — Ее голос звучал потрясенно, как будто она плакала или все еще плакала.

— Наверное, да, — прошептала Елена. — Мама знает Дэнни Гамаля, и его мать… Но зачем же Поль Янкович и все остальные врут? И никто не упоминает, что Дэнни и его мать помогли спасти жизнь президенту Лендану во время войны. Они тогда получили президентские медальоны, моя мама тоже. Эми-Линн, я еду в центр. Сегодня там будет марш протеста Грейнджеров. Я хочу узнать правду. И я хочу поговорить с Грейнджерами, спросить их… Я не знаю, что именно, но я должна выяснить, что происходит на самом деле.

— Я с тобой, — немного поколебавшись, заявила Эми-Линн. — А еще я позвоню Элизабет Шармейн.

— Тебе не обязательно…

— Я знаю. Кроме того, родители закатят истерику и посадят меня под домашний арест на год. Но мне все это тоже не нравится, Елена. Мне заранее страшно от того, что мы узнаем, но я должна знать правду. И ты тоже. И Шармейн.

— Ну ладно, — нехотя согласилась Елена. — Где мы встречаемся?

— В городе сейчас наверняка полно народа. Как насчет того, чтобы встретиться дома у Шармейн? Оттуда довольно близко к центру города.

— Договорились!

Елена выключила свой компьютер, убедилась, что ее наручный коммуникатор надежно закреплен, затем вывела свой скутер, заперла квартиру и направилась к дому Шармейн. Она понятия не имела, что ей предстоит узнать. У нее не было ни малейшего представления о том, что она будет с этим делать, если ее мать и та запись с камер наблюдения были правы. Ее мать по-прежнему настаивала, что ДЖАБ’а испортила аэромобиль ее отца, пытаясь убить его той катастрофой. Елена отказывалась в это верить. Все еще не хотела в это верить. Но она тоже больше не была доверчивым ребенком.

Так или иначе, Елена намеревалась все выяснить.

ГЛАВА 19

Снова начались неприятности.

В 20 часов 20 минут я получаю срочный звонок от президента Зелока, который на этот раз не потрудился передать приказ через Сара Гремиана. Учитывая беспорядки, которые я отслеживаю в центре Мэдисона с помощью передач правоохранительных органов и съемочных групп новостей, его появление с дикими глазами неудивительно. Примерно такой его приказ я и ожидал услышать.

— Быстро в город, машина! Одна нога здесь, другая там! В Мэдисоне вооруженный мятеж!

Я просматривал все сообщения правоохранительных органов, военных и коммерческих структур в течение последних шестидесяти минут. Продолжается массовый марш протеста Грейнджеров, требующих немедленного освобождения задержанной семьи Хэнкок и отмена постановления о конфискации оружия, которые Сенат и Палата представителей закона уже приняли, менее чем через два часа после беспорядков в казармах джабхоза близ Порт-Тауна. Я не вижу никаких доказательств участия грейнджеров в упомянутом вооруженном восстании, но идущая политическая демонстрация быстро перерастает в очередной взрывной бунт.

Подразделения полиции пытаются разогнать протестующих, используя методы, которые квалифицируются как жестокие по любым цивилизованным стандартам. Потом появились “возмущенные горожане”, зашедшие фермерам с тыла, и на улицах вокруг здания Объединенного законодательного собрания вспыхнула драка. Из того, что я смог увидеть, большинство грейнджеров просто пытаются убежать от дубинок и бомб, которыми в них швыряет государственная полиция. На этот раз они не пользуются нервно-паралитическим газом, которые злополучный президент Эндрюс применил для разгона джабовский бунтовщиков шестнадцать лет назад, но они используют что-то похожее на рвотный газ, а также более распространенный слезоточивый газ.

Оказавшись между молотом и наковальней, многие грейнджеры начали крушить все вокруг, чтобы использовать в качестве оружия, разбивать витрины магазинов, чтобы получить битое стекло и импровизированные дубинки из товаров на витринах, срывать уличные знаки, чтобы использовать их в качестве щитов, швырять в нападавших камни, кирпичи и канистры из-под мусора. Поскольку беспорядки переместились прямо к Президентской резиденции, которая практически не защищена, и поскольку большинство сотрудников правоохранительных органов города были размещены у Зала собраний для охраны депутатов, нынешнее положение дел настолько встревожило президента Зелока, что он отчаянно позвонил мне.

Несмотря на то, что Жофр Зелок сам спровоцировал вспыхнувшее сегодня в Мэдисоне насилие, ситуацию необходимо взять под контроль, и я, по-видимому, являюсь единственной силой, достаточной для разгона толпы такого размера. Поэтому я оставляю Фила Фабрицио возиться на моем ремонтном складе, где он пытается научиться пользоваться основными инструментами своего нового ремесла, и выезжаю за пределы базы в сторону города. На моем пути опять оказываются паникующие водители и пешеходы. Я приказываю городскому психотронному контроллеру электроэнергии отключить сеть, только чтобы обнаружить, что я был отключен от системы.

Я не могу приказать городским компьютерам отключить электричество. Это приводит к тому, что линии электропередач под напряжением дико танцуют на каждом перекрестке, который я пересекаю, неизбежно рву сыплющие искрами провода и волоку за собой недавно установленные на свои места светофоры, пока маневрирую своей массой в узких пространствах. Дорогое удовольствие — приказывать мне выполнять обязанности по борьбе с беспорядками в центре города. Я передаю предупреждения, приказывая транспортным средствам и пешеходам убираться с дороги. Я все еще нахожусь в одиннадцати кварталах от президентской резиденции, когда получаю второй срочный звонок от Жофра Зелока.

— Где ты там тащишься? Прибавь скорость, черт возьми! Эти кровожадные ублюдки практически уже на лужайке за моим окном! Они вооружены до зубов. Они подняли открытый мятеж, а ты, черт возьми, ползешь, как черепаха!

— Я не уполномочен наносить гражданскому населению дополнительный сопутствующий ущерб, который произойдет, если я увеличу скорость. До сих пор я никого не раздавил, но если я поеду быстрее, будут человеческие жертвы.

— Тебе платят не за то, чтобы ты был добрым самаритянином! И твоя осторожность не принесет мне ни черта хорошего, если ты приедешь слишком поздно! Прибавь скорость! Хочу, чтобы ты был здесь вчера!

Это невыполнимый приказ, поскольку ни один из когда-либо созданных Боло не может повернуть ход времени вспять. Однако мне был отдан приказ действовать быстрее против вооруженного врага. Когда я просматриваю полицейские камеры, я действительно вижу настоящее оружие в руках участников беспорядков. Было ли это оружие украдено из магазинов по пути или контрабандой ввезено в Мэдисон, не имеет значения. Ситуация изменилась, превратившись из простой операции по ликвидации последствий беспорядков в вооруженное восстание.

— Если мне придется вступить в бой с вооруженным противником, мне нужно перейти в состояние полной боевой готовности.

Жофр Зелок хмуро смотрит на свой экран с данными.

— Еще чего не хватало! Последнее, что мне нужно, это Боло, стреляющий в центре Мэдисона! Просто приезжай сюда и раздави их. Это преподаст всей этой грязной своре урок, в котором они нуждаются. После сегодняшнего они, черт возьми, будут знать, что я не потерплю вооруженного высокомерия.

Я пытаюсь просветить человека, дающего мои инструкции.

— Без режима полной боевой готовности мои когнитивные функции ограничены, на поле боя будет существовать серьезный риск просчета…

— Я отдал тебе ясный приказ, машина. Заткнись и выполняй его! Если он не слишком сложный для понимания антикварным ржавым ведром.

Связь с президентом оборвалась.

Ощущения, проносящиеся через мой личностный гештальт-центр, перерастают в горький, оскорбленный гнев. За все сто пятнадцать целых девяносто семь сотых лет моей активной службы ко мне никогда не относились с таким вопиющим презрением. Я запрограммирован гордиться своими достижениями и преданным служением моим создателям. Многие из них, по вполне объяснимым причинам, проявляли страх передо мной. Но ни один человек никогда не проявлял ко мне презрения.

Я не знаю, как разрешить конфликт, вспыхнувший в моем личностном гештальт-центре. Удар по гордости и престижу буквально оглушает меня на шесть целых девяносто три сотых секунды, целая вечность шока. Даже будучи антиквариатом, я являюсь чрезвычайно мощной машиной, заслуживающей уважения тех, кто отдает нам приказы. Является ли Жофр Зелок исключением или правилом среди нового правящего класса Джефферсона?

В конечном счете, применительно к текущей миссии ответ несуществен. Я ускоряюсь, и это приводит к увеличению уровня потерь, поскольку я давлю машины, брошенные кричащими водителями, и слишком быстро для рельефа поворачиваю, снося при этом целые углы зданий и разбрасывая за собой обломки разрушенных стен.

Я приближаюсь к границе зоны беспорядков как раз в тот момент, когда Жофр Зелок снова начинает кричать на меня по коммуникатору.

— Они ломают ворота! Мне все равно, скольких из них тебе придется раздавить, чтобы добраться сюда, просто останови их!

Сотни людей, одетых как грейнджеры, толпятся у богато украшенного завитками ограждения. Те, у кого нет винтовок и пистолетов, вырывают железные стойки из забора. Они стреляют во все и вся, что кажется им угрозой. Жофр Зелок — законно избранный глава правительства Джефферсона. Джефферсон — это мир, союзный Конкордату. Из этого следует, что президент Зелок отдает мне приказы как официальный представитель Конкордата. Он действует как официально назначенный Конкордатом командующий и сейчас его жизни угрожает непосредственная и очевидная опасность. Толпа, которая пытается проникнуть на территорию Президентской резиденции, не может причинить мне вреда, поэтому я не перехожу в режим боевого рефлекса и не задействую свои системы вооружения. Но так как существует достаточная опасность для президента, сопутствующий ущерб гражданским лицам становится приемлемым. Поэтому я передаю предупреждение толпе, включаю двигатели и двигаюсь вперед, пробиваясь сквозь толпу, заполнившую до краев улицу Даркони. Я не считаю количество людей, которые умирают под моими гусеницами. У меня нет желания их пересчитывать. Моя миссия была четко определена. Я отключаю внешние аудиосенсоры, не желая слушать крики тех, кого мне приказали раздавить по пути к воротам Президентской резиденции.

Я нахожусь в пятидесяти трех метрах от ворот, когда вся спиральная ограда качается и рушится, опрокинутая охваченной паникой толпой, пытающейся спастись бегством. Огромная волна людей захлестывает лужайку перед резиденцией. В течение двух целых трех десятых секунды все пространство вокруг здания оказывается заполненным людьми. Значительная часть толпы просто рассыпается вокруг, намереваясь убежать как можно дальше и как можно быстрее, теперь, когда у них появился путь для побега. Другие, однако, входят в Резиденцию, намереваясь отомстить. Я не могу видеть сквозь стены достаточно глубоко, даже используя проникающий сквозь землю радар, чтобы отследить их продвижение внутри стен Резиденции. Однако я могу следить за окнами и делаю это, сосредоточившись на массивном круглом окне президентского кабинета и окнах поменьше по обе стороны, которые открывают вид на интерьеры смежных комнат и коридоров за ними.

Жофр Зелок забаррикадировался в своем кабинете с видом на разрушенные войной сады. Я не знаю, где находится вице-президент. Толпа разъяренных грейнджеров, хорошо видимая через соседние окна, штурмует коридор перед кабинетом президента. Я принимаю немедленные меры. Приведя себя в полную боевую готовность, я прицеливаюсь сквозь внешние каменные стены Резиденции, обеспечивая надлежащее время упреждения движущейся цели, и веду огонь из 30-миллиметровый пулеметов. Пули пробивают стены и окна с удовлетворительной легкостью. Я расстреливаю толпу внутри Резиденции короткими очередями, в первую очередь уничтожая тех, кто находится на переднем крае. Это служит для создания баррикады, через которую другие должны будут либо перепрыгнуть, либо отступить — или присоединиться к валяющимся телам, если они продолжат проявлять враждебные действия.

Грейнджеры, находящиеся в хвосте толпы внутри Резиденции, падают на пол. Большинство из них бросают оружие, когда я посылаю новые пули по их рядам. Они пытаются отползти тем же путем, каким пришли, оставив свое оружие. Я разрешаю это, поскольку их отступление не угрожает президенту. Я считаю, что он в безопасности от дальнейших нападений…

Жофр Зелок поднимает тяжелый стул и швыряет его в окно позади своего стола. Стекло разбивается и падает в сад, где толпа с улицы Даркони все еще перелезает через поваленный забор и заполняет лужайку перед моими гусеницами. Очевидно, запаниковав из-за стрельбы в семи метрах от его офиса, он совершает самый умопомрачительно глупый поступок, который я когда-либо видел. Жофр Зелок выпрыгивает из окна. Он приземляется посреди плотно сбитой толпы грейнджеров. Я не могу выстрелить, не попав в него.

Семь целых и две десятых секунды спустя стрелять уже незачем. Жофр Зелок превратился в окровавленный кусок мяса под дубинками и ногами загнанных в угол разъяренных фермеров. Внутри резиденции начинает полыхать пожар. Улицы слишком завалены обломками и забиты убегающими бунтовщиками, чтобы пожарные и спасательные отряды могли добраться до резиденции, которая начинает яростно гореть. Я в растерянности стою в восьми десятых метрах от поваленных ворот Президентской резиденции.

Он выпрыгнул.

И оказался в центре обезумевшей от крови толпы людей, у которых были веские причины ненавидеть его. Я не вижу больше смысла стрелять в толпу, которая представляет собой безнадежно запутанную смесь грейнджеров и городских контрпротестантов, которые все нацелены на одну цель: сбежать. Без законно избранного президента, который мог бы отдавать распоряжения, я вынужден принимать свои собственные решения, что делает меня временно обездвиженным. На данный момент при включенном боевом рефлексе у меня есть полный доступ к моим логическим процессорам, но даже полностью проснувшись, я не знаю, что делать.

Если бы это была битва с Яваком дэнгов или даже с Квернами, мой долг был бы ясен. Я бы сражался с врагом всем оружием, которое у меня есть, пока враг не будет уничтожен или я не буду уничтожен. Но я не знаю, какие действия предпринять после беспорядков, унесших жизнь единственного гражданского лица, уполномоченного давать мне инструкции. Возможно, если бы я был человеком, моя задача была бы более ясной? Я мог бы мобилизовать остатки вооруженных сил Джефферсона. Я мог бы попытаться ввести комендантский час и военное положение после зачистки улиц. Я мог бы распорядиться отправить парламентариев под охраной в безопасное место.

Но я всего лишь Боло. У меня нет полномочий сделать что-либо из этого. Я даже не могу приказать городской психотронной системе отключить электросеть. Панорама города за моей кормой показывает поднимающиеся столбы дыма там, где после моего прохода вспыхнули пожары. Это ужасная ситуация. Я понятия не имею, что делать. Я подумываю о том, чтобы обратиться к Бригаде за помощью, но не уверен, что командование Сектора даст мне какой-то полезный — не говоря уже о своевременном — совет о том, как стабилизировать ситуацию на планете, в которой, Конкордат, в сущности, больше не заинтересован.

Я предоставлен сам себе.

И мне не нравится выбор, стоящий передо мной.

Наконец-то мне пришло в голову пересмотреть конституцию Джефферсона, чтобы освежить в памяти иерархическую структуру его правительства. Я должен выяснить, кто по конституции уполномочен принимать решения в случае скоропостижной кончины президента. Я не знаю, где находится вице-президент Мадлена Кальвер. У нее есть офис в Резиденции, но я не знаю, была ли она в этом офисе, который сейчас яростно горит, несмотря на внутренние системы пожаротушения, которые, похоже, вышли из строя.

Я позвонил в резиденцию вице-президента, пытаясь выяснить ее местонахождение, но на мой вызов никто не отвечает. Я предполагаю, что они слишком заняты наблюдением за пожаром, пожирающим Президентскую резиденцию, чтобы обратить внимание на что-то столь относительно тривиальное, как передача с пятнадцатитысячетонного Боло, припаркованного через дорогу. Следующим должностным лицом в очереди на командование является спикер Законодательной палаты, самая высокопоставленная должность в Ассамблее, следующим в списке идет председатель Сената. Я проверяю запись с камер наблюдения из Объединенного зала заседаний, где собравшиеся в ошеломленном молчании смотрят на пятиметровый информационный экран. Изображения на этом информационном экране показывают горящую резиденцию и меня, припаркованную поверх неизвестного количества убитых мятежников.

Я подключаюсь к ленте данных и обращаюсь к Ассамблее, большая часть которой подпрыгивает от шока при звуке моего голоса, доносящегося из динамиков.

— Президент Зелок погиб. Мне неизвестно, где находится вице-президент Кальвер. В президентской резиденции и в городе пожары, оборванные силовые кабели привели к возгоранию, охватившему поврежденные здания. Было бы целесообразно, чтобы спикер Палаты представителей принял временное командование до тех пор, пока не будет установлено местонахождение вице-президента. Госпожа спикер, мне нужны инструкции.

Невзрачная женщина, занимающая пост спикера вот уже одиннадцать лет благодаря поправкам, протащенным в джефферсонское законодательство юристами ДЖАБ’ы, назначенными в Высокий суд, смотрит на экран в течение двенадцати целых трех десятых секунды, потеряв дар речи и побледнев до корней тщательно выкрашенных волос. Наконец она приходит в себя и обретает дар речи.

— Что вам от меня нужно? И кто это говорит? — клацая зубами, вопрошает она.

— Я подразделение SOL-0045 Сил обороны Джефферсона. Мне нужны инструкции.

— О чем?

— Я — боевая машина и не предназначен для самостоятельных политических действий. Я не знаю, что делать. Мне нужны инструкции.

Эвелина Ляру, по-видимому, тоже понятия не имеет, что делать. Она смотрит на молоток в своей руке, на ошеломленные лица своих коллег, несколько раз судорожно сглатывает. Она наконец находит, что сказать.

— Мы должны найти Мадлен. Это самое главное. Теперь она президент… А Жофр точно мертв?

— Он прыгнул в толпу бунтовщиков и был забит до смерти, прежде чем я успел выстрелить в нападавших на него.

По залу пробегает коллективная дрожь, за которой следует нарастающий гневный рык. Я предвижу надвигающийся взрыв истеричной ярости по всей планете, по сравнению с которым все ранее существовавшие антигрейнджеровские настроения будут выглядеть как рассеянный дым на ветру. Так же я предвижу, что грейнджеры не сдадутся без боя. Я вношу предложение.

— Я рекомендую немедленно мобилизовать оставшиеся боеспособными воинские подразделения. В ближайшее время Джефферсон ждут страшные потрясения.

— Какие потрясения?! — Эвелина Ляру беспомощно поправляет тщательно уложенные волосы. — Да, я думаю, ты прав… Эм… Какие подразделения?!. А как мне их мобилизовать?

Прошло настолько много времени с тех пор, как у Джефферсона была по-настоящему боеспособная военная структура, что человек, третье лицо в государстве, даже не знает, как объявить мобилизацию по всей планете. Впрочем, как раз Эвелина Ляру несет изрядную долю ответственности за развал этой военной структуры, в свое время именно она настаивала на том, чтобы налоговые отчисления тратились более продуктивно, для поддержки городской бедноты и обеспечения “достойного прожиточного минимума” для тех, кто не может или не желает найти оплачиваемую работу.

В результате у государства недостаточно военных ресурсов, чтобы вмешаться и действовать в качестве миротворца до тех пор, пока не остынут страсти и не утихнет общественная истерия. Я не полицейский, но я боюсь, что меня могут принудить выполнять полицейские функции. Это не приносит никакой радости в мой личностный гештальт-центр. Улица Даркони залита кровью и разлитыми химикатами из раздавленных автомобилей. Пламя и дым застилают небо от возгорания конструкций и разлитого топлива и растворителей, которые горят с характерным грязным дымом. И снова центр Мэдисона напоминает зону боевых действий. Но не такая, битвами которой можно гордиться.

Впервые в своей карьере я испытываю стыд за то, что выполнил свой долг.

Кафари была на полпути к Мэдисону, ведя аэромобиль на минимальной скорости, пытаясь успокоиться, и тут ее наручный коммуникатор запищал. Это был экстренный сигнал от Елены.

— Мама? О Боже, мамочка, мы в беде…

Связь была прерывистой, то появлялась, то пропадала. Кафари могла слышать рычащий рев на заднем плане, крик тысячи голосов, сцепившихся в бою.

— Где ты?

— Точно не знаю, где-то на улице Даркони. Мы с Эми-Линн приехали сюда, чтобы выяснить, что происходит на самом деле. Я зашла на сайт, мама, как ты мне и говорила, и это просто ужасно. Поэтому я позвонила Эми-Линн и Шармейн, и мы приехали в центр. Нас окружила толпа, и теперь мы не можем выбраться. Повсюду баррикады, отряды спецназа блокируют все улицы — мы не можем выбраться!

Кафари дала полный газ. Аэромобиль с ревом рванулся вперед, отбросив ее на сиденье.

— Держи коммуникатор включенным на передачу. Я лечу по твоему сигналу. Вы можете укрыться в каком-нибудь здании?

— Нет, мы не можем добраться до дверей— слишком много людей…

Передача снова прервалась. Казалось, что Елена кашляет. Или ее тошнит. Долетев почти до базы “Ниневия”, Кафари увидела затмивший небо гигантский силуэт, ощетинившийся стволами орудий и сверкавший огнями. Сынок. Боло выехал из своего ангара технического обслуживания и двигался в сторону Мэдисона. И довольно быстро. Что-то настолько крупное не должно двигаться так быстро. Гора стали и смерти, превосходящая по размерам ее аэромобиль…

Она переключила управление на максимальное ускорение и рванулась вперед, летя низко над землей и отчаянно надеясь, что Сынок не примет ее за движущийся на бреющем полете вражеский корабль, который нужно сбросить с неба.

Машина мчалась, ориентируясь на сигнал Елены, а Кафари снова попыталась с ней связаться:

— Елена? Ты меня слышишь? Давай, детка, ты меня слышишь?

— Ургх — д-да — буэ… слышу тебя, мама… — кашляя и отплевываясь, прокричала девочка.

От таких ужасных звуков Кафари похолодела.

— Елена?

— Да?

— Детка, к вам едет Боло! Убирайся с улицы — мне все равно как, просто убирайся с улицы!

— Пытаюсь… — Послышались еще более жуткие звуки.

Эти ублюдки использовали рвотный газ?

Лучше так, чем нервно-паралитический. Кафари догнала Сынка, вырвалась вперед и достигла окраин Мэдисона раньше, чем он. Улицы замедлят его. Возможно, у нее получится. Возможно, еще останется время долететь и вывезти Елену и ее друзей. Она с ревом ворвалась в Мэдисон на высоте фонарных столбов, петляя между между небоскребами, вышками связи и просто домами. Кафари никогда не училась высшему пилотажу, но за такой полет покойный дядя Джаспер гордился бы ею. Она проносилась под кабелями светофоров или задирала нос и проносилась над ними, когда грузовики занимали необходимое воздушное пространство.

Сигнал с коммуникатора ее дочери становился все ближе. Боковым зрением она увидела прямо перед собой плотную толпу людей, перекрытую баррикадами и спецподразделениями. Печально известные силовики Мэдисона стояли плечом к плечу со сомкнутыми щитами, ничего не делая, чтобы остановить беспорядки, но не давая никому возможности выбраться из зоны беспорядков. Они гнали людей прямо по улице Даркони, к президентской резиденции. Прямо по дороге, по которой должен был следовать Сынок.

Это убийство, поняла она в мгновение ужаса. Они хотят раздавить протестующих! А где-то впереди, затерянная в вздымающейся массе людей и боевого газа, маленькая дочка Кафари боролась за то, чтобы остаться в живых. Гнев вспыхнул с новой силой. Они не убьют моего ребенка!

Кафари нажала на рычаги управления, отключив систему забора воздуха, затем ее аэромобиль нырнул в облака газа и пронесся над самыми шлемами пэгэбэшников. По ней открыли огонь, пуля ударила в шасси. На приборной панели вспыхнул зловещим красным огнем аварийный индикатор. Кафари выругалась, но ни на секунду не снизила скорость.

Дядя Джаспер, должно быть, явно помогал ей с того света, пока она прорывалась сквозь гущу беспорядков, фактически идя на столкновение с Президентской резиденцией. Кафари была в одном квартале от сигнала коммуникатора Елены, когда ее аэромобиль начал терять мощность. Черт!

Приземлиться было негде. Под ней бушевало море беспорядочно метавшихся или сцепившихся в драке людей, из которого кое-где выглядывали крыши легковых автомобилей, борта опрокинутых фургонов и острые спицы изуродованных фонарей. Наконец Кафари высмотрела подходящее место — длинную плоскую крышу модного танцевального клуба. Кафари форсировала издыхающие двигатели, вцепилась в штурвал и каким-то чудом заставила аэромобиль поднять нос. Она набирала драгоценную высоту, пока двигатели ревели, раздавался шум вытекающего топлива и одному Богу известно, какие отвалившиеся детали кувыркались по переполненным улицам. Она неслась прямо на окна верхнего этажа. Она не собиралась разбиваться…

Брюхо фюзеляжа задело край крыши. Ее машину занесло, оставляя за собой метрический след искр. Кафари отключила переднюю тягу, направила всю оставшуюся мощность на боковые двигатели и отправила кузов в дикое вращение. Мир вокруг на мгновение завертелся… Затем движение утихомирилось, когда сочетание трения и встречного толчка остановило ее вращение. Несколько ужасных секунд она висела в ремнях безопасности, как тряпичная кукла.

Я слишком стара для таких штучек. В последний раз, когда я занималась подобными вещами, я еще училась в колледже…

Потом пелена, застлавшая ей глаза, рассеялась, явив чудовищную картину, которая выбросила еще больше адреналина в ее расшатанный организм. Верхняя башня, орудийными стволами невероятной толщины, ползла по улице Даркони. К президентской резиденции. К ней. И к Елене…

Кафари ослабила ремни безопасности и вывалилась на крышу. Она порылась в мусорном ведре под своим сиденьем и достала пистолет, который годами незаконно носила с собой. Кафари засунула его за резинку спортивных брюк и лихорадочно стала искать способ спуститься с крыши.

Наконец она нашла дверь пожарного выхода, но та была заперта изнутри. Кафари притащила из аэромобиля ящик с инструментами и выломала дверь монтировкой. Металлический скрежет неумолимо приближавшихся орудий Сынка придавал ей силы. Она слышала лязг его гусениц об асфальт, хруст автомобилей и предсмертные крики испуганных людей, внезапно понявших, что через секунду превратятся в кровавую кашу. Когда до Кафари дошло, что она видит и слышит, у нее похолодело в душе. Они не просто приказали Сынку разогнать беспорядки. Боло давил людей. Многих людей.

Кафари сорвала с петель выломанную дверь, скатилась вниз по ступенькам и попала в пустой танцзал, наполненный в дневное время лишь загадочными шорохами и неуловимым движением теней. Здесь все напоминало упоительные своей роскошью балы бывших правителей Джефферсона. Пыльные лучи солнечного света придавали комнате сюрреалистическую, похожую на церковную атмосферу, в то время как снаружи раздавался нарастающий вопль ужаса и хрустели человеческие кости.

Она нашла другую лестницу, ведущую на первый этаж, и оказалась в ресторане, выходящем окнами на улицу Даркони. Ресторан был битком набит людьми, а оставшиеся на улице пытались протиснуться в дверь, создавая самую страшную пробку из человеческих тел, которую Кафари когда-либо видела. Единственный способ пересечь ресторан — быть выше. Кафари запрыгнула на ближайший стол, перепрыгнула на следующий, потом — на третий, на четвертый, разбрасывая столовые приборы, стаканы с водой и тарелки, полные еды. Люди вокруг нее что-то вопили, но она едва слышала их из-за рева толпы на улице.

Добравшись до ближайших к окнам столиков, Кафари стала высматривать в толпе свою дочь. Сигнал коммуникатора Кафари сообщал, что она близко, так близко, что они уже должны были бы увидеть друг друга.

— Елена!!!

Ее крик во весь голос производил примерно столько же шума, сколько хлопанье крыльев пчелы, пытающейся спастись от извергающегося вулкана. Затем она заметила дикую копну неоново-зеленых волос и узнала лучшую подругу Елены, Эми-Линн. Элизабет тоже была с ней. И Елена! Они были притиснуты толпой к тротуару, но путь к окну им преграждали людские тела. Елена не могла добраться до ресторана, а Кафари — выбраться из него.

Итак, если выхода нет…

Кафари схватила опрокинутый стул и швырнула его в зеркальное стекло. Окно разлетелось вдребезги, и осколки дождем посыпались на головы ошеломленных людей на тротуаре, которые не могли поверить, что кто-то мог захотеть выйти вместо того, чтобы войти.

— Елена!

Дочь огляделась и увидела ее, стоящую в разбитом окне.

— МАМА!

— Лезь в окно! Сынок едет!

Елена оглянулась и впервые увидела Боло. Ее глаза, мокрые и кроваво-красные от рвотного газа, расширились.

— О Боже…

Она начала проталкиваться к Кафари. Другие люди тоже двигались к разбитому окну. В панике они хватались прямо за острые осколки, пытаясь влезть на высокий подоконник. Кафари хватала людей за воротники рубашек, пояса, задники дорогих платьев и тащила их в ресторан. Все, что угодно, лишь бы освободить достаточно места, чтобы Елена смогла дотянуться до окна. Ее дочь пробивалась сквозь толпу, таща за собой Эми-Линн и Шармейн. Рев с улицы сотрясал до костей. Массивный корпус Сынка загораживал сгущающиеся сумерки, он был в половине квартала от них и надвигался, как прилив из кремневой стали. Она могла слышать его голос, знакомый, ужасающий. Он вещал достаточно громко, чтобы слова были отчетливо слышны даже сквозь рев толпы.

— У меня приказ президента Зелока давить всех, кто окажется между мной и президентской резиденцией. У меня приказ…

Елена была в двух метрах от него… в полутора метрах… в метре от протянутой руки Кафари.

— Еще немного! — почти простонала Кафари. — Еще чуть-чуть!

Люди отталкивали девочку, стараясь протиснуться вперед. Здоровенный детина с металлическими прутьями в руках лупил ими направо и налево, прокладывая себе дорогу к окну. Он начал замахиваться на Елену…

Кафари выхватила пистолет из кобуры и выстрелила. С расстояния в полтора метра пуля ударила его в лоб, как кувалда. С удивленным выражением на мертвом лице и сквозной дырой в черепе, он выронил свои железки и повалился на землю, придавив оказавшуюся у него за спиной женщину.

Елена бросилась вперед. Эми-Линн и Элизабет споткнулись и упали. Обе девочки упали. Чуть дальше она могла видеть только нависающие чудовищные гусеницы Сынка. Огромные гусеницы были красными, залитыми кровью, с прилипшими обрывками одежды, кусками мяса, человеческими волосами…

— Елена!!! — Кафари кричала, разрывая себе горло. Мир остановился. В гробовой тишине она больше не слышала хруста человеческих костей, истошных воплей и воя ветра. Даже Сынка. Ровно настолько, сколько нужно. Кафари выглянула в туннель тишины. Схватила свою дочь за руку. Потащила ее по битому стеклу и втянула в окно. Затем Елена оказалась в ее объятиях. Она оттащила свою дочь от окна, освобождая место для других. Она нигде не видела ни Эми-Линн, ни Шармейн.

Затем массивная тень заслонила солнечный свет. Темнота поглотила маленький ресторан, словно внезапное солнечное затмение. Звук с ревом вернулся в ее уши. Стены задрожали. Зазвенели лампы над головой. Тарелки заплясали, некоторые из них упали на пол. Кошмарные воспоминания вырвались на свободу, воспоминания о том, как земля дрожала под ее ногами, когда титаны сражались за обладание ею. Только на этот раз ни один из титанов не защищал их. Гусеницы Сынка царапали края ресторана. Кафари повернула голову, не в силах смотреть на страшную гибель тех, кто все еще находился снаружи, но их пронзительные крики и стоны заглушали даже лязг железа.

Елена прижалась к ней, всхлипывая и дрожа. Тишина, воцарившаяся, когда Боло миновал ресторан, была едва ли не страшнее криков. Никто в ресторане не осмеливался пошевелиться. Сынок продолжал прокладывать себе путь к президентской резиденции. Чем дальше он продвигался к ней, тем страшнее становилась тишина.

Внезапный выстрел из его пулеметов вызвал взрывную волну в битком набитом ресторане. Снова раздались крики. Елена прыгнула в объятия Кафари. Та закрыла глаза, не желая знать, во что он только что стрелял. Все, чего она хотела, это вытащить своего ребенка из этого ужаса. Поскольку ее аэромобиль был разбит на крыше, у нее не было ни малейшего представления о том, как выбраться. Уйти они не могли, это было несомненно. У нее не было желания связываться с подразделениями госбезопасности, которые следили только за тем, чтобы их жертвы не смогли сбежать.

Хуже того, у нее был пистолет. Она застрелила из него человека на глазах у нескольких сотен свидетелей, любой из которых мог отправить Кафари в тюрьму или реабилитационный центр пожизненно. В основном вокруг была городская толпа, люди, которые давно ненавидели грейнджеров и их так называемый “культ насилия”. Они были более чем способны на самосуд, если их спровоцировать.

А их только что спровоцировали.

Она встряхнула Елену и сказала тихим, настойчивым голосом:

— Давай, детка, нам нужно идти. Немедленно.

Елена подняла опухшие, покрасневшие от слез глаза.

— А где Эми-Линн и… — начала было она, но замолчала, поняв, что ее подруг нет в ресторане. Прежде чем Кафари успела ее остановить, Елена поднялась и выглянула из окна. От того, что она там увидела, девочка побледнела как простыня, а ее лицо исказила гримаса смертельного ужаса.

И все-таки в этот страшный момент девочка, украденная было у Кафари ДЖАБ’ой, внезапно показала себя дочерью Саймона Хрустинова. Ее взгляд стал жестким, а подбородок вздернулся. Она плюнула в окно, самый красноречивый жест неповиновения, который Кафари когда-либо видела. Затем она встала на дрожащие ноги и начала искать выход.

— Через столы. — Сказала Кафари, мрачно таща дочь за собой. Они стали удаляться от окна тем же путем, которым к нему приблизилась Кафари, хотя это оказалось и нелегко, поскольку многие столики были опрокинуты в панической давке. К счастью, пока все они по-прежнему были в шоке и лишь ошеломленно смотрели снизу, как Кафари с Еленой прыгают по столам. Со временем — возможно, всего через пару минут — эта ошеломленная толпа превратиться в нечестивую шайку убийц.

Мать с дочерью добрались до лестницы и молча, одним духом взлетели по ней в просторный парадный танцзал. Кафари тихо закрыла двери на лестницу и просунула часть микрофонной стойки со сцены через дверные ручки, образовав эффективный, хотя и временный замок.

Как только дверь была заперта настолько надежно, насколько это было возможно, Кафари повернулась, чтобы осмотреть комнату. Повреждения от марша Сынка были очевидны даже здесь. Некоторые витражи были выбиты.

Внезапно Кафари заметила, что ее хромающая дочь как-то странно на нее смотрит. Так никто еще не смотрел на нее с тех пор, как Абрахам Лендан встретился с ней взглядом через заваленный мусором подвал, спрашивая, что делать дальше.

— Мы должны убраться из Мэдисона. Или хотя бы из центра. Сейчас уцелевшие начнут искать козлов отпущения. У меня нет желания им становиться.

Елена выглядела так, словно хотела спросить что-то важное, но не хотела прерывать их побег.

— Что же нам делать? — наконец выговорила она.

— Надо запастись едой и питьем, и убраться отсюда к чертовой матери.

Заднюю часть сцены скрывал занавес. Кафари направилась в ту сторону, держа пари, что там находятся гримерки, где участники группы могли перекусить между танцевальными выступлениями. И точно! Они нашли небольшую мини-кухню, забитую едой и большим количеством напитков.

— Набивай свои карманы. Кстати, возьми что-нибудь из этих костюмов, — она кивнула в сторону вешалки, полной сверкающей одежды, — и свяжи рукава и штанины, чтобы получились сумки для переноски. Одному богу известно, как долго нам придется прятаться, прежде чем можно будет безопасно выйти.

— Где… — Она взяла свой голос под контроль. — Где мы собираемся спрятаться?

— Я думаю над этим. Времени мало, а варианты ограничены. У тебя с собой PDA[22]?

Елена покачала головой. PDA Кафари лежал на пассажирском сиденье ее аэромобиля, по крайней мере, до того, как она разбилась.

— Мой в аэромобиле. Я должна знать, что происходит. Если услышишь, что кто-то пытается выломать эти двери, беги на крышу, и мы что-нибудь придумаем.

— Разве мы не можем просто улететь?

Кафари поморщилась.

— Нет. Меня подбили пэгэбэшники. Я с трудом дотянула и до этой крыши.

— О Боже, это, должно быть, было… — Ее голос беспомощно затих.

Кафари изобразила короткую усмешку, которая ошеломила ее дочь.

— Приземление фигня по сравнению с полетом, который я совершила, чтобы добраться сюда раньше Сынка. Я летела аж из самого Каламетского каньона.

У Елены задрожали губы, и она сильно заморгала, затем просто кивнула и начала складывать еду и воду в бутылках в самодельные сумки для переноски. Кафари направилась на крышу. Она беспокоилась о разбитом аэромобиле. В нем были ее документы и некоторые личные вещи. Когда его найдут, кто-нибудь обязательно начнет шарить вокруг в поисках владельца. Эта попытка может привести к ряду очень неприятных последствий.

Сломанная дверь все еще была открыта после ее отчаянного броска вниз. Она быстро огляделась, затем пригнулась и побежала к аэромобилю. Повреждения были заметны сразу. Корпус слегка накренился при заносе через крышу, наклонившись настолько, чтобы можно было увидеть дыру в том месте, где пулемет спецназа пробил относительно тонкий внешний корпус. Кабина пилота была значительно усилена, но сплав, из которого изготовлен планер, сам по себе был легким. 20-миллиметровая пуля прогрызла себе путь сквозь корпус и вгрызлась в трансмиссию, которая передавала энергию двигателей к подъемным лопастям. Неудивительно, что она потеряла ускорение. Если бы она смогла заменить поврежденный модуль, они могли бы вылететь.

Впрочем, у Кафари не было особого желания разыскивать запчасти, с минуты на минуту ожидая появления полиции. Со своего места на крыше она могла видеть боевой корпус Сынка. Он остановился на краю лужайки вокруг президентской резиденции. Толпа людей перелезла через высокий забор, спасаясь от гусениц Боло. Большинство находившихся в нем людей были заняты тем, что убегали так быстро, как только могли нести их ноги. Затем Кафари моргнула, на мгновение заподозрив, что глаза сыграли с ней злую шутку из-за дыма и завихрений бензина в последних лучах солнца. На первый взгляд казалось, что Резиденция горит. Затем она увидела языки пламени в окнах верхнего этажа. Действительно горит.

Каким-то образом, в разгар безумия, Резиденция была подожжена. Сынком? Ей было трудно в это поверить, хотя казалось, что по всей стене здания, чуть левее знаменитого розового окна президентского кабинета, была прошита темная линия отверстий. Само окно разбито, и в нем мерцал свет. Во что же стрелял Сынок, когда они услышали выстрел из его пулеметов? В разъяренных грейнджеров? Неужели они в ярости пошли на штурм президентской резиденции?!

Кафари залезла в кабину аэромобиля, нашла на полу свой PDA и включила экран. Новостные репортажи как обычно были искажены, и ни в одном из них не было показано поистине потрясающего зрелища объятой пламенем президентской резиденции. Она прищурилась. Кто-то подвергал новости цензуре, можно сказать, в глобальном масштабе. Зачем? Нигде в небе Мэдисона не было видно ни одного аэромобиля. Нет даже съемочных групп новостей с воздушными камерами.

ДЖАБ’а никогда не пользовалась цензурой в благородных целях, значит, и сейчас их целью не могло быть ослабление насилия против Грейнджеров, которое неизбежно вспыхнет после такого масштабного бунта. Тогда почему? Ее глаза расширились, когда до нее дошел смысл сказанного. Что-то наверняка случилось с президентом, а может, и с вице-президентом тоже….

— Боже мой! — прошептала она, скорчившись на дне кабины своего аэромобиля. — Сейчас начнется настоящая охота на ведьм. Банды городской шпаны перережут всех фермеров в долине Адеро. Они будут убивать всех, кто хотя бы отдаленно похож на Грейнджера. Надо спасать Елену!..

Но как?!

У нее кружилась голова, она пыталась придумать, что делать, как вытащить себя и контуженую девочку-подростка из смертельно опасной зоны, взятой полицией в такое плотное кольцо, что даже крыса не смогла бы проскользнуть. Она могла позвать на помощь, но ближайшая помощь находилась в Каламетском каньоне. К тому времени, когда кто-нибудь сможет добраться до них, кто-нибудь уже додумается перекрыть воздушное пространство по всей планете, контролируя передвижение потенциальных “врагов народа”.

Им не выбраться по улицам. Значит, надо двигаться вверх или вниз. В воздух им не подняться. Единственным жизнеспособным вариантом оставался спуск. Канализация представлялась привлекательной альтернативой. Кафари прищурилась. Если им удасться проползти по канализации, и подняться на несколько улиц дальше, за пределами оцепления… Подняться наверх может стать проблемой, поскольку Мэдисон вот-вот взорвется. Аварийное убежище для гражданских лиц было бы более гигиеничным вариантом, если таковые найдутся поблизости. Предполагалось, что в центре Мэдисона будет построено множество подземных убежищ на случай возобновления нападений дэнгов.

Она подключила свой PDA к сети и нашла карту экстренной эвакуации. Поблизости от танцевального клуба не было ни одного убежища. Следовательно, придется отбросить эту идею. Только канализация или ничего. Кафари ползла по крыше, осторожно прокладывая себе путь, чтобы не показаться на горизонте. Она скользнула к задней части здания, которая выходила окнами на переулок, по которому грузовики доставляли товары для ресторана и танцевального клуба. Возле служебного выхода стояли мусорные баки и пара наземных машин. Здание за танцевальным клубом было выше — четырехэтажное сооружение, на котором, по-видимому, размещались трехмерные экраны, расположенные вертикально, для экономии дорогостоящей поверхности недвижимости в центре города.

Между двумя зданиями Кафари заметила вделанный в тротуар металлический люк, обеспечивающий специалистам доступ к обслуживанию канализационной системы. Все, что им нужно было сделать, это добраться до переулка, приподнять крышку, спуститься вниз и снова закрыть ее за собой. И чтобы в этот момент не было бы никого поблизости, кто замет, как они это сделают. Кафари выглянула из-за края крыши танцевального клуба, пытаясь разглядеть, есть ли отсюда путь вниз. И действительно, чуть поодаль шла пожарная лестница, на которую можно было вылезти через одно из окон танцевального зала. Она сослужит хорошую службу. Кафари откатилась от края, проползла по крыше, затем спустилась по лестнице и обнаружила, что Елена ждет ее.

— Президентская резиденция горит. Об этом нигде нет сообщений, нет съемочных групп в воздухе, даже в чатах про это ни слова. Я думаю, что Жофр Зелок убит, но об этом приказано молчать.

Елена ахнула. Затем она еще раз продемонстрировала хладнокровие своего отца.

— Во всем обвинят Грейнджеров. Не так ли? Мы должны убираться из Мэдисона. И… — Она прикусила губу, потом все же сказала это. — И мы должны как-то предупредить людей. На фермах. — Она сглотнула, осознав, как это прозвучало в ее устах, затем вызывающе вздернула подбородок и сказала: — Особенно фермы в пойме Адеро.

Кафари протянула руку и коснулась заплаканной щеки своей дочери, измазанной косметикой вперемешку с грязью. Этот упрямый ребенок с промытыми мозгами только что переломил пятнадцать лет идеологической обработки и наконец понял, что люди, которых она всю свою жизнь считала “врагами”, вот-вот будут безжалостно уничтожены.

— Елена, — проговорила она, вспомнив о чем-то очень далеком, — я горжусь тем, что я твоя мама.

Девочка чуть было не расплакалась, но взяла себя в руки и решительно расправила плечи.

В этот момент Кафари поняла, что все будет в порядке.

Если они, конечно, останутся живы…

ГЛАВА 20

Я возвращаюсь на свою станцию технического обслуживания, снова охваченный страданиями, оборванными силовыми кабелями и вывороченными светофорами. Мой механик прикован к информационному экрану, наблюдая за зрелищем горящего Мэдисона. Услышав, что я приближаюсь, Фил выбегает и приветствует меня с воодушевлением, которое меня озадачивает, учитывая внезапную смерть президента Джефферсона.

— Хуууу! Ты действительно надрал кое-кому задницу, здоровяк! Ого, скольких тех свиноводов ты переехал и пристрелил? По меньшей мере, около тысячи! Я так чертовски ревную, чувак, что даже не могу этого вынести, ну почему я должен был смотреть на экран, вместо того чтобы быть там, а ты был прямо посреди всего этого!

Я полностью останавливаюсь возле своего ремонтного ангара, не находя слов. Я привык ожидать от врага безжалостного пренебрежения к человеческой жизни, поскольку такие виды, как кверны, дэнги и мельконианцы, придерживаются системы верований, которая не предполагает сосуществования с другими разумными существами, не говоря уже о космических путешествиях. Но даже пятнадцатилетнее наблюдение за лидерами ДЖАБ’ы и их подстрекательской риторикой не подготовило меня к такой вспышке гнева со стороны человека, который, насколько мне известно, никогда не встречался с Грейнджерами и тем более не страдал от жестокого обращения со стороны Грейнджеров. Я буквально не знаю, как реагировать на его ликование.

Он ухмыляется ближайшему к нему внешнему сенсору.

— Ну и как? Каково это — наконец-то показать этим свиноводам, что их ждет? Тебе понравилось их давить? Бьюсь об заклад, ты никогда ничего подобного не делал, не так ли?

Вопросы Фила дают мне ориентиры, необходимые для формулирования ответа.

— Я — Боло Марк XX. Очевидно, вы не понимаете, что значит быть Боло. Я являюсь частью непрерывной ветви защитников человечества, ветви, которая насчитывает уже девятьсот шестьдесят один год. Я запрограммирован защищать населенные миры человечества от вреда. Я состою на действительной службе уже в течение ста пятнадцати целых и тридцати шести сотых лет. За это время я участвовал в трех крупных войнах, начиная с войны с Дэнгом стапятнадцатилетней давности. Я сражался с новой угрозой во время Квернских войн и был серьезно ранен в битве за Хердон III, где был убит мой командир. Я участвовал в трех кампаниях в нынешней войне с Дэнгом, которая сейчас охватывает тридцать семь человеческих звездных систем.

За эти сто пятнадцать лет активной службы я получил семнадцать медалей за участие в различных сражениях, три палладиевые звезды и четыре “Созвездия”, включая золотое, за героизм на полях сражений за Этену. Во время битвы за Этену я был частью боевой группы бригады из семнадцати Боло с миссией остановить вторжение дэнгов любой ценой, поскольку захват Этены открыл бы путь в сердце населенной людьми части Галактики.

Там мы столкнулись с пятьюдесятью боевыми машинами “Явак” тяжелого класса, восемьюдесятью семью “Яваками” среднего класса и двумястами десятью “Яваками” класса “Скаут”. Глубокая борозда, проплавленная на моем носу — след концентрированного огня четырнадцати тяжелых “Яваков”, использовавших тактику синхронного огня, которая пробила мои защитные энергетические экраны. Огонь “Яваков” расплавил девяносто восемь процентов моей брони и превратил все гусеницы в шлак. Затем они сосредоточили свои плазменные пики на моем носу в попытке проплавить мой боевой корпус из кремневой стали и вывести меня из строя.

Я уничтожил все четырнадцать тяжелых “Яваков” и шел по полю боя на голых катках, уничтожая каждого “Явака”, который оказывался в радиусе действия своих “Хеллборов”. Я уничтожил семь десантных транспортов, пытавшихся приземлиться, и сбил тяжелый крейсер дэнгов, вышедший на низкую орбиту. К концу сражения все шестнадцать других Боло моей боевой группы были уничтожены. Было убито семнадцать миллионов мирных жителей, но наступление дэнга было остановлено и превратилось в отступление. Верховное командование Дэнг справедливо пришло к выводу, что продолжение полномасштабных наступлений в сердце человечества обойдется слишком дорого. Поэтому они переключили свое внимание на пограничные миры сразу за Силурийской Бездной в попытке завоевать там жизненное пространство для беженцев из своих миров. Они были вынуждены сделать это, поскольку мельконианцы уничтожили треть миров дэнга в этом секторе и уже угрожали родному миру дэнга.

Учитывая масштабы войны на дэнгско-мелконианской границе, командование сочло меня необходимым для дальнейшей защиты человеческих миров. Вместо того, чтобы сдать меня на металлолом, меня оснастили новой броней и и гусеницами, а мои поврежденные орудийные системы были отремонтированы или заменены. Я прибыл на Джефферсон, где разгромил боевую группу дэнг, состоящую из двух бронированных крейсеров, шести десантных транспортов дэнг, восьми тяжелых “Яваков”, десяти “Яваков” среднего класса, двадцати восьми “Яваков” класса Скаут и большого количества пехоты, которую я не потрудился сосчитать, но которое исчислялось, как минимум, тысячами.

Сегодня мне было приказано проехать по улицам города, забитым гражданскими лицами, которые осуществляли свое законное право на свободу слова и собраний и делали это мирно, пока силы федеральной полиции не начали распылять рвотный газ и ломать им кости тяжелыми дубинками. Когда демонстранты попробовали скрыться от полиции, на них набросились орды городской шпаны, которые втоптали демонстрантов в тротуар с явным намерением убить. Их единственный путь к отступлению пролегал через территорию президентской резиденции. Это заставило Жофра Зелока приказать мне крушить все на своем пути, чтобы не дать охваченной паникой толпе перелезть через его забор. Несмотря на мои протесты, он повторил приказ переезжать всех на моем пути, причем — не только демонстрантов, но и напавших на них горожан.

Я не знаю, скольких людей я раздавил сегодня вечером на улице Даркони. Я не хочу знать. Моя цель — защищать миры человечества, а не давить протестующих. Когда грейнджеры штурмовали президентскую резиденцию, я стрелял сквозь стены. Я сделал это, чтобы защитить человека, который приказал убивать своих собственных сторонников в интересах спасения собственной шеи. Затем он по глупости выпрыгнул из окна и приземлился посреди группы людей, у которых были все основания ненавидеть его. Он погиб ужасной смертью. К сожалению, перед этим он вынудил меня раздавить тысячи ни в чем не повинных людей.

Фил сидел тихо, как мышь. Очень тихо. Я никогда не видел его таким тихим. Даже нано-татуировка на его лице стала неподвижной. Он несколько раз сглатывает, не произнося ни слова. Он смотрит на землю рядом с моими гусеницами в течение одной целой и тридцати семи сотых минуты. Он поднимает глаза и видит что-то застрявшее в моей гусенице, что заставляет его побледнеть. Он снова опускает взгляд.

— Я ничего этого не знал, — наконец пробормотал он. — Никто в новостях ничего такого не говорил.

— Это меня не удивляет.

Он снова поднимает взгляд, на его татуированном лице отчетливо читается недоумение.

— Ты не удивлен? Что ты хочешь этим сказать?

— Вещательные и печатные средства массовой информации регулярно осуществляют умелое, обширное и избирательное редактирование того, что они сообщают.

— А? Не понимаю, что это значит.

— Они не рассказывают всей истории, а о том, что они рассказывают, они лгут. Часто.

Глаза Фила расширяются, затем сужаются.

— Откуда ты это знаешь? Ты же нигде не бываешь. Ты просто сидишь в этом здании и ничего не делаешь весь день, кроме сна или чего там делает машина.

— Я не сплю. В связи с обстоятельствами отзыва моего последнего командира я бодрствую двадцать пять часов в сутки, каждый день. Вот уже пять лет я в сознании без перерыва. Я слежу за всеми передачами, исходящими из коммерческих и правительственных источников. Я ежедневно просматриваю планетарную сеть. Я могу получить доступ к камерам видеонаблюдения практически в каждом правительственном или частном офисе на Джефферсоне и часто это делаю. Я могу напрямую взаимодействовать с большинством компьютерных систем в этом мире. В девяноста девяти и двух десятых процентах случаев я делаю это в статусе “только для чтения”, что позволяет мне получать доступ к информации, введенной практически любым человеком, использующим компьютер, подключенный к сети передачи данных. Когда ситуация того потребует, я могу поручить компьютерам выполнить конкретные задачи в интересах успешного завершения моей миссии.

— Ты можешь все это делать? — Слабо спрашивает Фил. — Посмотреть, что там на экране компьютера Гая? Или велеть ему, чтобы он что-нибудь сделал? Ты шутишь, не так ли?

— Боло Марк ХХ не обладает чувством юмора. Я не “шучу” по вопросам планетарной безопасности. К примеру, я определил, — добавляю я, — что вы предпочитаете сайты и чаты с хорошо обеспеченными и скудно одетыми женщинами.

Фил и его нано-татуировка приобретают интересный малиновый оттенок.

— Ты… я… но… — Он запинается, явно борясь с какой-то новой для него концепцией. Мышление любого рода можно квалифицировать как новую концепцию для него. Учитывая визуальные сигналы, которые я воспринимаю, очевидно, что Фил думает или пытается думать. Я считаю это шагом в правильном направлении. Он наконец находит, что сказать.

— Если ты можешь слушать и читать все это, почему ты никому ни о чем не рассказал?

Фил, очевидно, предпринимает отважную попытку, но даже я не могу расшифровать это заявление.

— О каких вещах я кому-то не рассказываю?

Он морщит лоб, изображая невероятное искривление кожи и извивающиеся фиолетовые завитки, поскольку нанотатуировка реагирует на какие-то сильные эмоции.

— Обо всем том, о чем людям не рассказывают в новостях. Например о том, что президент был убит сегодня вечером. Почему они не сказали нам, что президент был убит сегодня вечером?

— Я не знаю ответа на этот вопрос.

— Но почему ты никому об этом не рассказываешь? Я имею в виду, никому, кроме меня.

— Кому я должен сказать?

Он долго моргает.

— Ты мог бы рассказать репортерам что-нибудь в этом роде. Ты мог бы сказать им, что они должны сообщать людям такие важные вещи.

— К чему призывать к правде тех, кто осознанно лжет?

Он чешет татуированную сторону своего лица, выглядя крайне смущенным. Ясно, что Филу трудно думать самостоятельно.

— Не знаю… Может, и ни к чему… Но кому-то же надо рассказать!

— У вас есть предложения относительно того, кто мог бы меня выслушать?

Это не совсем риторический вопрос. Я был бы рад любому подлинному пониманию того, как мне следует разрешить ситуацию, с которой я столкнулся. Было бы здорово услышать совет, как вести себя дальше, но Фил лишь пожимает плечами.

— Я не знаю. Я должен немного подумать об этом. — Он снова смотрит на меня. — Ты опять весь в проводах, там, сверху, нужно убрать это дерьмо. А еще… — он делает паузу, снова судорожно сглатывает. — А еще тебе надо помыть гусеницы. У тебя на них такое…

Он делает полупрезрительный жест пальцами правой руки, рисуя в воздухе перед своим лицом и грудью грубую крестообразную фигуру. Я предполагаю, что он, как и многие люди итальянского происхождения, католик. Я также предполагаю, что он — до недавнего времени — не вспоминал об этом факте. Возможно, за идеологической обработкой, которой его пичкали с младших классов школы, все еще скрывается человеческая душа, судя по описанию, указанному в его рабочем досье. Или, может быть, это его городские собратья-мученики вывели его совесть из комы?

Он неуверенно оглядывает ремонтный отсек.

— Есть идеи, как мне это сделать? Я имею в виду, отмыть тебя?

Я указываю ему на существование брандспойта на водяной магистрали с высоким давлением, установленную как раз для этой цели, и провожу его через процедуру включения системы и использования оборудования без получения травм. День выдался долгим. К тому времени, как мои гусеницы и корпус снова становятся чистыми, Фил Фабрицио валится с ног от усталости. Он, спотыкаясь, выходит из ремонтного отсека и, пошатываясь, направляется к помещению, которое Саймон занимал столько лет. Однако он не ложится спать. Он открывает бутылку чего-то алкогольного и садится в темноте, выпивая и размышляя в одиночестве.

По крайней мере, он думает.

После того дня, который я пережил, я цепляюсь даже за это, как за противоядие от нарастающего отчаяния. Я не думал, что возможно так сильно скучать по Саймону Хрустинову, как я скучаю сегодня вечером, пока кровавая вода стекает по канализационным трубам в полу моего ремонтного отсека и кроваво-красная луна восходит над Дамизийскими горами в пятидесяти километрах к востоку.

Моя дневная битва закончилась, но, судя по сообщениям, которые я просматриваю в ленте новостей, правительственным каналам экстренной помощи и отчаянным призывам о помощи по радио, поступающим практически из всех частей Мэдисона и ферм поймы Адеро неподалеку от него, ночная вакханалия только начинается. Все города Джефферсона и их окрестности захлестнула волна массовых убийств.

Ночь обещает быть долгой и страшной…

Кафари наблюдала, как Елена заползает в канализацию со своего насеста на крыше. Как только дочь оказалась под землей, она воспользовалась коммуникатором аэромобиля, чтобы подключиться к чату, наиболее часто используемому грейнджерами в этой части Джефферсона. Так же она разместила предупреждения на основных сайтах Грейнджеров и запрограммировала коммуникатор аэромобиля на воспроизведение устного предупреждения, которое начнет транслироваться на всех гражданских частотах, к которым коммуникатор сможет получить доступ. Она подключила таймер обратного отсчета, которые должен был стартовать воспроизведение через десять минут после ее ухода. Затем она бросилась вниз по лестнице на крышу, вылезла через окно и спустилась на руках. Она слегка оттолкнулась, чтобы упасть в переулок, ударившись ногами, но не пострадав. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы проскользнуть через люк и закрыть за собой крышку.

Елена ждала внизу, держа в руке фонарик.

— Я нашла запасные батарейки, — сказала она.

— Хорошо. Нам придется долго здесь ползать. Попробуем добраться до квартиры.

Елена просто кивнула. Они двинулись в путь, пробираясь по пояс в воде. Это было тяжело, а вода была холодной, но они упорно шли на север, делая краткие передышки каждые полчаса. Когда они, наконец, добрались до своего района, Кафари нашла лестницу, ведущую к еще одному люку. Солнце уже давно село, так что под покровом темноты будет нетрудно добежать до входной двери. Кто-нибудь мог заметить их, но она надеялась, что кризис, разразившийся в центре города, хорошенько займет ПГБ в других местах, нежели обращать внимание на чье-то появление из канализации на окраине.

Кафари поднялась почти до самого люка, когда почувствовала запах гари. Некоторое время она старалась что-нибудь рассмотреть сквозь щели в решетке. Ночь была слишком шумной, но она не могла сказать, что именно производило этот шум. Поэтому она уперлась плечом в крышку и приподняла один край, не более чем на ширину ладони. Ее сразу оглушил грохот, а запах дыма едкими пальцами сдавил горло. Она осторожно выглянула наружу. Стоило ей разглядеть происходившее у них с Еленой над головами, как она тут же опустила крышку, стараясь, чтобы та не лязгнула об асфальт. Затем она соскользнула обратно в грязь и долго стояла, скорчившись, борясь с приступом рвоты и дрожа так сильно, что ее зубы клацали друг о друга.

— Что случилось, мама? Что там наверху?

Она покачала головой, не в силах пока говорить, и указала рукой дальше на север. Елена молча взяла фонарик и двинулась вперед. Через час шатавшаяся от усталости и продрогшая Кафари объявила привал. У нее не было аппетита, но им было не дойти до космопорта, не подкрепившись. Путь предстоял еще очень долгий и трудный. Прислонившись к стене, они с Еленой жевали то, что нашли в своих импровизированных рюкзаках. Когда они были готовы снова отправиться в путь, Елена нарушила долгое молчание.

— Что там было, мама? Когда мы останавливались в последний раз? — В ее голосе прозвучали такие злобные нотки, каких Кафари никогда раньше не слышала. — Снова Боло?

Кафари покачала головой.

— Нет. — Кафари совсем не хотелось вспоминать жуткую картину, на мгновение представшую ее взору.

— Что же тогда?

Она встретилась взглядом с Еленой. Луч фонарика высветил страх в глазах Елены, блики играли на ее лице зловещими красноватыми пятнами.

— Мама, что там было?

Кафари тяжело сглотнула.

— Линчевание толпы. — Ей удалось подавить подступающую тошноту от этих двух коротких слов.

— Линчевание толпы? Но… — ресницы Елены озадаченно дрогнули. — Кого там линчевали? Все в Мэдисоне поддерживают ДЖАБ’у.

Кафари покачала головой.

— Они добрались до ближайших ферм. Мое предупреждение… — Она остановилась, проглотив тошноту. — Возможно, мое предупреждение не прозвучало вовремя. Или, может быть, некоторые люди просто не поверили. Или просто не успели скрыться. — Кафари с трудом перевела дух. У нее перед глазами стояли уличные фонари, увешанные кусками разрубленных человеческих тел.

— Куда же мы теперь? — еле слышно прошептала Елена.

Ее вопрос отвлек внимание Кафари от ужасов города к их насущным потребностям.

— Космопорт.

Елена явно удивилась, но она не прокомментировала и не задала вопросов. Молчание Елены одновременно принесло Кафари облегчение и огорчило. Облегчение, потому что ей не хотелось вспоминать о кладбище, оставшемся там, не говоря уже о том, что они тоже вполне могли быть повешенными на ближайшем фонарном столбе. А огорчило, потому что это проиллюстрировало внезапный болезненный переход Елены от доверчивого ребенка к решительному взрослому человеку.

Следующие два часа показались Кафари с Еленой сплошным кошмаром, но они продолжали идти, подстегиваемые обоюдным желанием остаться целыми и не стать украшением фонарного столба. Недалеко от окраины города, где не было такой большой инфраструктуры, чтобы нуждаться в трубе большого размера, канализационная труба сузилась настолько, что перекрыла им путь. К тому времени Кафари была более чем готова сдаться. Дрожа от усталости и озноба, они остановились у очередной крышки люка, до которой добрались. По часам Кафари было около полуночи. Она прошептала:

— Поднимусь, посмотрю.

Елена, тяжело дыша, привалилась к стенке трубы, а ее мать медленно полезла вверх. Она напряженно прислушивалась, но не слышала ничего, кроме тишины. Решив, что риск оправдан, она со скрежетом приподняла железную крышку и выглянула наружу. Город позади них представлял собой жуткое зрелище. Целые районы, лишенные электричества, погрузились в темноту, а в центре зловеще мерцало красноватое зарево от множества горящих зданий. Автомобилей нигде не было видно.

Она вглядывалась во все стороны, находя только тишину и темноту. Как она и надеялась, они с Еленой уже выбрались из города. Даже двигаясь вслепую, они почти не сбились с пути и оказались всего в нескольких кварталах от места, куда надеялись попасть. Трущобы Порт-Тауна были слева от них, беспорядочное нагромождение бараков, низкопробных питейных заведений, игорных притонов и публичных домов, все это сегодняшней ночью было зловеще темным, но отнюдь не тихим. Кафари не хотела знать, что вызывает это конкретное сочетание звуков. Того, что она мельком увидела в центре Мэдисона, было достаточно, чтобы весь следующий год ее мучили кошмары.

Справа возвышались склады и заброшенные фабрики с сорняками, растущими из трещин на парковках. Более или менее прямо впереди, в полукилометре от них, находился космопорт. Энергоснабжение работало благодаря аварийным генераторам, из-за чего здания порта сияли, как звезды в кромешной тьме. Кафари не увидела ни полиции, ни военных патрулей, но это не означало, что там их не было. Учитывая полное отсутствие движения, Кафари держала пари, что был введен комендантский час по военному положению. Не хочется даже думать, что с ними будет, если их сейчас поймают, но надо обязательно выбраться из канализации и проникнуть в космопорт. Придется рискнуть!

— Нам осталось пройти около полукилометра.

Сильно дрожа, они поползли наверх и выбрались на дорогу. Кафари водрузила крышку люка на место, и они поплелись в сторону Порт-Абрахама. Разумеется, они не стали шагать по дороге. Кафари повела их длинным обходным путем, в противоположном от Порт-Тауна направлении, к инженерному комплексу и своему офису. Если где-то и были охранники, то они должны были находиться возле грузовых складов недалеко от Порт-Тауна. Но по мере того как они приближались к главному комплексу порта, недоумение Кафари росло. Везде было пустынно. Ни полицейских, ни охраны, никого.

Она бросила тревожный взгляд через плечо и увидела зловещее зарево все еще тлеющих пожаров. Они находились с подветренной стороны от дыма, но масштабы катастрофы дали Кафари ключ, необходимый ей, чтобы понять полное отсутствие безопасности в порту. Каждый охранник, полицейский и офицер ПГБ были сейчас нужны в другом месте. Значит скорей! Они добрались до инженерного узла без происшествий. Кафари выудила из мокрого кармана удостоверение личности и направилась к двери, которой пользовалась пять дней в неделю в течение многих лет. Считыватель отсканировал карточку, и они проскользнули внутрь. Оказавшись внутри, когда дверь за ними надежно закрылась, Кафари вздохнула немного легче.

— Сюда! — прошептала она. — Тут служебные раздевалки.

Ковыляя по узким коридорам, они наконец добрались до раздевалок и прачечных, которыми пользовались бригады технического обслуживания и уборки, грузчики и пилоты шаттлов. Они выбросили свою грязную, вонючую одежду в мусорный бак, затем отправились в душевые кабины. Ощущение горячей воды и мыла было восхитительным, они сотворили чудеса с их настроением. Чистая форма обслуживающего персонала, носки и обувь, украденные из шкафчиков, которые вскрыла Кафари, позволили им снова почувствовать себя почти людьми.

Елена держала теперь уже чистую кобуру Кафари на поясе под электрической сушилкой для рук, в то время как Кафари занималась чисткой своего пистолета в раковине, смывая остатки грязи. Она снова собрала пистолет, затем обернула вокруг живота уже высохшую кобуру и сунула в нее пистолет. Она даже не потрудилась спрятать его под рубашкой. Не сегодня.

— И что теперь? — тихо спросила Елена.

— Дальше мы найдем себе настоящий ужин, а потом поищем транспорт.

— Какой транспорт? — нахмурившись, спросила девочка. — Я имею в виду, куда мы направляемся?

— “Звезда Мали” пришвартовалась к “Зиве-2” сегодня днем.

Брови Елены, озадаченно сдвинутые, резко взлетели вверх.

— С другого мира? — ахнула она. — Но… — Она ошеломленно закрыла рот. — Ты хочешь, что мы улетаем с Джефферсона? На Вишну? К папе?

Кафари кивнула, не озвучивая вслух своих настоящих планов. После того, что она увидела сегодня вечером, Кафари никуда не собиралась улетать. Слишком многое было поставлено на карту. Слишком много невинных жизней уже было потеряно. Но Елене здесь оставаться нельзя, нравилось ей это или нет. Надо отправить ее с Джефферсона, даже если для этого ее придется оглушить.

— Как нам выбраться с планеты? — Спросила Елена. — У нас же нет пропуска на шаттл. И я не думаю, что ПГБ вообще сейчас позволит бы кому-либо подняться на борт шаттла, способного выходить на орбиту. — Она сглотнула, впервые в жизни до конца поняв последствия последних событий на родной планете. — Они же не захотят, чтобы кто-нибудь рассказал о том, что здесь происходит, не так ли?

— Это точно, — согласилась Кафари. — Но мы их перехитрим… А сейчас давай поищем еду, — настаивала Кафари. Она выбросила все, что они брали с собой, в ближайший мусорный бак, нашла спортивную сумку в другом взломанном шкафчике, затем повела их по пустым, гулким коридорам. Они направились в продовольственный центр космопорта, где совершили налет на кухню ресторана. Поглощение ужина заняло всего десять минут. Затем Кафари начала складывать еду в сумку.

— Почему мы берем так много? — Спросила Елена.

— Потому что я не знаю, когда мы окажемся на орбите. Грузовые суда работают по плотному графику, а “Звезда Мали” должна отбыть с “Зивы-2” завтра около полудня. Если она отправится по расписанию, нам не придется ждать дольше нескольких часов. Но если возникнут задержки из-за беспорядков в Мэдисоне — если президент был убит, а я держу пари, что это так, — мы можем застрять на часы. Возможно, на дни. И как только мы окажемся в нашем укрытии, мы не станем больше выходить. Я не хочу рисковать тем, что меня поймают, когда я попытаюсь добыть там еще еды.

Смертельно уставшая Елена не стала рассуждать, а просто кивнула, принимая объяснение за чистую монету. У Кафари жалось сердце. Ее маленькая девочка еще так доверчива. Она застегнула сумку на молнию, и зашагала через космопорт другим маршрутом, направляясь к грузовой части порта. Они обнаружили ряды больших грузовых контейнеров, аккуратно маркированных, чтобы грузчики могли с первого взгляда определить, какие контейнеры загружать в какой трюм, на орбитальный грузовик или на случайное попутное пассажирское судно. Кафари выбрала большой контейнер, на бирке которого было указано, что в нем переработанная рыбная мука — единственный экспортный продукт, все еще производившийся Джефферсоном. Идея экспорта любых продуктов питания вызвала беспорядки, особенно среди взрывоопасной городской бедноты, поэтому пропагандисты ДЖАБ’ы были очень осторожны, уверяя общественность, что единственной вывозимой пищей была второсортная местная рыба, обработанная для употребления землянами в соответствии с договором.

— Мы откроем крышку, вычерпаем столько рыбной муки, чтобы нам хватило места, и высыплем все, что вычерпали куда-нибудь в мусорный бак.

Елена кивнула и вскарабкалась наверх, чтобы попытаться открыть откидную крышку.

— Не открывается, мама. Я не вижу никаких признаков замка, но она не поддается. Как будто все тут заварено наглухо. — Она наклонилась, заглядывая через борта. Когда она добралась до задней части контейнера, она сказала:

— Эй, это странно. Посмотри на это, мама. Зачем кому-то понадобилось врезать дверцу в грузовой контейнер, полный рыбной муки? Она же хлынет наружу в ту же минуту, как ты попытаешься ее открыть.

Кафари обошла контейнер сзади и, нахмурившись, посмотрела на дверь, которая была вделана в узкий конец контейнера.

— Действительно странно…

— Я собираюсь проверить другие контейнеры, мам. — Она быстрым шагом прошла между сложенными грузовыми ящиками. — Смотри, на этом контейнере тоже боковая дверца! И на этом. И вон там. На тех, что внизу, нету, но на всем этом ряду есть. — Она указывала на контейнеры, ближайшие к дверям склада.

Кафари нахмурилась еще сильнее, когда до нее дошли последствия такого размещения.

— Они будут загружены первыми, в заднюю часть грузового отсека судна. Выборочные проверки вряд ли выявят дверцы в заставленных другими контейнерах.

Это наводило на множество интересных мыслей. Она приняла внезапное решение и дернула ручку вверх. Металлическая дверь со скрипом открылась, но рыбная мука не высыпалась наружу. Вместо этого хлынувший наружу воздух принес с собой запах мясной лавки. Кафари включила фонарик и заглянула в контейнер. От того, что она там увидела, у нее пропал дар речи.

Весь внушительный контейнер был набит мясом. И не просто мясом, и уж точно не той вредной второсортной рыбной мукой, которую они годами поставляли шахтерам на Мали. Она увидела целые говяжьи бока. Толстые окорока, разрезанные по центру. Ломтики колбасы со специями, фирменного блюда Каламетского каньона, которое конфисковалось правительством так быстро, как только владельцы ранчо успевали его изготавливать и упаковывать. Предполагалось, что эту еду отправляют трудолюбивым экипажам рыболовецких траулеров и горнякам железных рудников в высоких широтах. Если в каждом из модифицированных грузовых контейнеров находилось столько разделанных туш и мясных полуфабрикатов, то по меньшей мере четверть годовой продукции всех ранчо Джефферсона находилась прямо здесь, ожидая отправки под видом чего-то другого.

Кто же организатор контрабандных поставок? Жофр Зелок или кто-то из правящей верхушки ДЖАБ’ы? Может, сам Витторио Санторини? Кем бы ни был этот человек, он явно получает огромные барыши, продавая мясо малийским шахтерам, способным оплачивать продукты, о которых давно забыли джефферсонские безработные. Кафари очень захотелось передать изображение содержимого этих контейнеров в джефферсонскую информационную сеть и посмотреть, как правительство будет успокаивать взбунтовавшийся полуголодный народ.

Впрочем, оно наверняка опять отправят Сынка раздавить их.

Задыхаясь от бессильной ярости, Кафари вцепилась в края дверного проема с такой силой, что у нее побелели пальцы. Затем она прошлась вдоль контейнеров, пытаясь оценить, каким будет порядок погрузки, когда эти контейнеры запихнут в шаттл и доставят в грузовой отсек на борту “Звезда Мали”.

— Мы поедем вот в этом, — решила она. — Меньше шансов застрять в штабеле, что даст нам время из него вылезти на борту корабля.

— А мы не задохнемся?

Кафари покачала головой:

— Нет, шаттлы разгружаются по двухуровневой системе обработки грузов. Скоропортящиеся продукты никогда не транспортируют в вакууме. В трюме шаттла будет воздух, и он пришвартуется к шлюзовой камере “Зивы-2”. Тамошние стивидоры[23] перенесут контейнеры в грузовые отсеки перевозчиков, которые пришвартованы к боковой части станции. Этот контейнер все время будет находиться атмосфере. Иди, закрой за собой дверь.

В одном из соседних помещений Кафари нашла пару кусков брезента, открыла выбранный контейнер. Она достала дюжину полноразмерных окороков, охлажденных для транспортировки, но не замороженных, освободив достаточно места для дочери и сумки, затем отнесла мясо в мусорный бак и выбросила его туда, спрятав следы их вмешательства.

— У тебя работает коммуникатор? — спросила она Елену.

— Да.

— Ну вот и отлично. Это мясо не замороженное, но мы немного подождем, прежде чем заползать в него. Нет смысла мерзнуть раньше времени. Сюда, — она села между стеной и грузовым ящиком, — свернись калачиком. Давай немного поспим.

Елена села на пол и положила голову на плечо матери. Через несколько минут измученная девочка крепко спала. У Кафари подступил комок к горлу. В последний раз дочь спала, прижавшись к ней, еще пятилетней малышкой. Кафари хотелось обнять Елену и больше никогда не отпускать, но сейчас она не могла это сделать. Чтобы уберечь Елену, ее придется тайно вывезти с планеты, доставив в безопасное место к отцу. У Кафари навернулись на глаза слезы. Как же ей самой хочется оказаться в объятиях любимого мужа! А ведь для этого достаточно очистить еще немного места в контейнере…

Она подавила страстное желание. Во время последней войны она нашла достаточно мужества и сил отбросить собственный ужас и потребность в безопасности, чтобы спасти жизнь человека, в котором нуждался ее мир. Сегодня вечером, накануне совсем другой войны — той, о которой ДЖАБ’а еще не подозревала и которая только что была объявлена, — она обнаружила, что ей снова понадобится это мужество, эта сила. Ей предстояло спасать еще жизни, на этот раз, возможно, тысячи.

Новая война Кафари только начиналась.

Она подождала, пока Елена крепко уснет. Как только она убедилась в этом, она осторожно встала, подняла спящую дочь на руки и осторожно положила ее — все еще крепко спящую — в освобожденное ею пространство. Кафари подоткнула брезент вокруг своей дочери и откинула назад прядь волос, наклонившись, чтобы поцеловать ее в лоб легким касанием губ. Затем она закрыла дверь и заперла ее на задвижку, еще несколько мгновений постояла возле него, глотая горячие слезы. Затем выпрямилась и зашагала через пустой космопорт, чтобы раздобыть для себя транспорт.

Она шла на войну.

Саймон был дома, выполняя очередной комплекс гимнастических упражнений, предназначенных для укрепления его мышц, когда на информационном экране запищал сигнал входящего сообщения. Даже после двух лет напряженной терапии, которая стала постоянной частью его новой жизни, Саймон все равно быстро выбивался из сил. Он вытер пот рукавом и, тяжело дыша, неуклюже подошел к столу.

— Хрустинов слушает, — сказал он, включив звук и изображение.

Первое, что он увидел, было лицо Кафари. У него перехватило дыхание. Она была так прекрасна, что один только взгляд на нее вызывал ноющую боль в его теле.

— Кафари? — прошептал он, не совсем веря своим глазам.

— О, Саймон… — Ее глаза были влажными. Присмотревшись, Саймон увидел что выглядела она ужасно. Ее глаза были затравленными, с темно-фиолетовыми пятнами усталости и чего-то еще, от чего мышцы его живота сжались от страха. Она потянулась к камере, как будто пытаясь коснуться его лица. Он непроизвольно протянул руку в ответ, коснувшись кончиков ее вытянутых пальцев своими. Он почти ощущал тепло ее аромат жаркого летнего дня, луговых цветов и меда.

— Что случилось? — спросил он, расправив плечи и готовясь к самому худшему. — И почему через SWIFT? Мы не можем позволить себе…

— Мы за это не платим. Я взломала центр связи космопорта, чтобы позвонить. Я настроила эту штуку на передачу в режиме скремблирования, с автоматическим дескремблированием на твоей стороне… — Ее голос дрожал. — Саймон, “Звезда Мали”, на рассвете сойдет с орбиты, направляясь к Вишну. На ней Елена. Я отправила ее к тебе.

— Что?! Да что там у вас происходит?!

— Жофр Зелок мертв. Как и вице-президент Кальвер. Они приказали Сынку подавить демонстрацию Грейнджеров… — Она замолчала, так как ее голос сильно дрожал. — Саймон, он давил людей насмерть. Много людей. Я даже не могу предположить, сколько. Елена была в толпе. С Эми-Линн и Шармейн. Я вытащила Елену, но не смогла дотянуться до ее друзей…

Саймон смотрел в опустошенные глаза своей жены через разделявшие их световые годы, настолько потрясенный, что даже не мог говорить. Боль в ее глазах пронзала его до глубины души.

— Выжившие толпой окружили президентскую резиденцию и подожгли ее. Мы с Еленой выбрались через канализацию. Сейчас там бойня. Толпы линчевателей вытаскивают грейнджеров из бараков джабхозов и подвешивают их на фонарных столбах. Поджигают еще целые здания, тысячи людей громят и мародерствуют. — Она сделала долгий, прерывистый вдох, пытаясь совладать с невнятным рассказом, который она выплескивала. — Мой кузен Стефан служит на борту “Звезды Мали”. И капитан “Звезды” у меня в долгу, в большом. Мы тайно доставили ее на корабль. Стефан передаст ее тебе. Они должны выйти на орбиту вокруг Вишну через три дня.

Саймон хотел спросить, почему ты не поехал с ней? Но прежде чем он смог выдавить из себя эти слова, его жена сама ответила на этот немой вопрос:

— Я не могу уехать, Саймон, пока нет. Я просто не имею права уезжать. Мои друзья попали в беду. А среди них и те, что разводили когда-то асалийских пчел…

— О, Господи… — Он мгновенно понял, кто попал в беду. Боль в ее голосе вызвала у него желание обнять ее обеими руками и никогда не отпускать.

— Есть и еще кое-что, — нерешительно прошептала она.

— Что? — тихо спросил он.

— Ты получишь сообщение. От моих родителей. И, может быть, от джефферсонского правительства. Тебе напишут, что Елена и я были убиты во время сегодняшних беспорядков. Я мертва, Саймон. И я должна оставаться таковой. Даже мои родители не должны знать, что я жива. То, что здесь происходит, должно прекратиться. Вот, что я намерена сделать, так или иначе. Скажи Елене… — Она на мгновение запнулась. — Когда она доберется до тебя, скажи ей, что я была убита при попытке покинуть космопорт. Так будет лучше.

— Кафари… — вырвался стон боли. Но он подавил желание умолять ее, зная, что это ни к чему хорошему не приведет. — Будь осторожна, — прошептал он вместо этого.

— Я так сильно люблю тебя, Саймон. И все-таки этого недостаточно… Если бы я полетела с Еленой, то снова увидела бы тебя, но я не смогла… Прости меня, пожалуйста! — Она изо всех сил пыталась сдержать слезы на глазах.

Никаких слез, сказал он ей однажды. Никогда не проливай слез накануне битвы…

Кафари была женой полковника до мозга костей, стоя в пустом космопорту перед похищенным передатчиком SWIFT, в разгар беспорядков, которые сжигали дотла столицу ее родной планеты, готовая к схватке с ДЖАБ’ой и Боло, а все, что она могла сказать, это сбивчиво попросить у мужа прощения за то, что недостаточно любила его.

Из нее вышел бы чертовски хороший офицер Бригады.

Саймон молился и всей душой надеялся на то, что бремя партизанской войны окажется ей по плечу.

— Никогда не извиняйся за то, что исполняешь свой долг. И помни, что я очень тебя люблю.

Кафари снова чуть не расплакалась, но смогла сдержаться,

— Береги себя, — прошептал Саймон.

кивнула и коснулась пальцами объектива.

— Я дам тебе знать о себе при первой же возможности, — прошептала она.

Потом Кафари по-военному отдала ему честь. Саймон тоже отдал честь жене, чувствуя, как сжалось его сердце, в котором он бережно хранил все самое дорогое

Затем передача закончилась, и Саймон остался один в своей маленькой квартирке. Он долго стоял, уставившись на темный экран, жалея, что не может втиснуться в поток данных SWIFT оказаться рядом с женой. И поскольку он не мог, он решил заняться чем-нибудь полезным, что он мог сделать.

Он связался с бюро паспортов, чтобы организовать иммиграцию Елены.

Кафари посадила похищенный ею в космопорту аэромобиль на крышу своего мэдисонского дома, предварительно тщательно отключив его идентификационный передатчик. Хотя в центре столицы Джефферсона все еще царил хаос, она все-таки решила рискнуть и забрать из квартиры нужное ей оборудование и осторожно спустилась с крыши. Она спустилась с крыши, не замеченная даже своими ближайшими соседями, которые или сами бесчинствовали на улице, либо прятались за запертыми дверями и окнами, слишком напуганные, чтобы даже выглянуть из-за задернутых штор. Здание Во всем доме царила зловещая тишина.

Сборы Кафари были недолгими. Ее компьютерное оборудование было одним из самых мощных и совершенных на Джефферсоне, и она сохранила военные коммуникационные устройства, купленные Саймоном на собственные деньги, что даст ей безопасное средство общения с людьми, которых она собиралась завербовать. Как командиру восстания, которое зародится сегодня ночью, ей понадобится это снаряжение. Личные вещи Кафари поместились в одной сумке. Одежда, подходящая для пеших прогулок по пересеченной местности, прочные ботинки, туалетные принадлежности, хорошо укомплектованный медицинский набор. Под конец она захватила несколько самых дорогих ее сердцу вещей, которые легко влезли в один карман: боевые медали Саймона, свою президентскую медаль, жемчужное ожерелье Елены и пару фотографий мужа и дочери, которые она безжалостно вырвала из рамок.

Мужественно заставив себя махнуть рукой на все остальное, никем не замеченная, Кафари вытащила вещи на крышу. Она все еще грузила их в аэромобиль, когда бушевавшая на улице толпа подожгла здание. Кафари на всю жизнь запомнит его охваченные пламенем стены, на которые она смотрела, поднимаясь в воздух. Сжав зубы, Кафари полетела на север над самыми крышами домов. Добравшись до космопорта, она повернула на восток к Дамизийским горам. Оставив Мэдисон далеко позади, она снова настроилась на передачу Аниша Балина, слушая его трансляцию на своем наручном коммуникаторе. Его реакция на массовые убийства и беспорядки в Мэдисоне была бурной, сочетавшей едкие требования справедливости и холодную ярость по поводу убийства безоружных, невинных гражданских лиц.

Однако интереснее всего Кафари было узнать последние известия о собственной персоне. Обнаружение разбитого аэромобиля Кафари на крыше того танцевального клуба заставило Поля Янковича и прочих звезд джабской масс-медиа мрачно предположить, что она, должно быть, была вовлечена в какой-то гнусный заговор с целью убийства президента и вице-президента. Они даже предполагали, что она залегла на той крыше в качестве снайпера, каким-то образом ухитрившись заставить Жофра Зелока выпрыгнуть из окна с расстояния в километр от Президентской резиденции. В конце концов, она была Грейнджером и женой полковника Хрустинова, кровожадного убийцы и величайшего врага, с которым Джефферсон когда-либо сталкивался. Поль Янкович была в восторге от ее очевидной кончины под стальными гусеницами Боло.

В ответ на эти обвинения Аниш Балин не только разнес в пух и прах очередную джабовскую ложь, но и наговорил о Кафари такого, что она чуть не расплакалась от смущения. Не каждый день приходится слышать, что тебя превозносят, как святую еще при жизни. Ей было невыносимо думать о муках, которые испытывала ее семья, смотря и слушая эти передачи. Особенно с учетом того, что ей нужно было оставаться мертвой. Поэтому она запихнула свое горе на самое дно души и сосредоточилась на том, чтобы добраться до студии Аниша Балина до того, как туда доберутся подразделения полиции государственной безопасности.

Ряд причин побудил Кафари рискнуть связаться с ним. Как знать, может он достаточно серьезно относится к делу Грейнджеров, и ради них он сможет взглянуть в лицо еще большей опасности, чем риск пэгэбэшных допросов, которыми ему уже не раз грозили джабовцы, и найти более здоровую работу. Играло роль и то, что Балин был самым популярным Грейнджером на планете, олицетворением их образа жизни и традиций, пользующимся большим уважением и способным собрать последователей, в которых нуждалась Кафари. Ее убежденность в том, что ожидаемую продолжительность жизни Аниша Балина теперь можно исчислить часами, побудила ее направиться прямиком в его студию, хотя бы для того, чтобы его предупредить. Он мог бы многое сделать, если Кафари сможет сохранить ему жизнь достаточно надолго.

Она беспрепятственно добралась до Шахматного ущелья и сосредоточила свое внимание на высоких скальных стенах, не желая в конечном итоге превратиться в жирное пятно на стенах каньона. Она использовала бортовой навигационный компьютер, чтобы проложить самый короткий курс к ферме Аниша Балина. В полукилометре от нее Кафари спрятала аэромобиль в расщелине, образовавшейся в разрушающихся стенах каньона, а затем проделала остаток пути пешком.

Студия Аниша оказалась маленькой мастерской в сарае позади его дома, спрятанного одном из отдаленных уголков Каламетского каньона. В его доме было темно, но из окон сарая сочился свет. Она подняла свой наручный коммуникатор, чтобы послушать. Балин снова говорил о ней в почти смущающих выражениях, и яростно требовал расследования обстоятельств ее предполагаемой гибели, одновременно подозревая, что пэгэбэшники похитили ее в каких-то зловещих целях и держат без связи с внешним миром.

Кафари двинулась с места только после того, как он завершил прямую трансляцию и настроил свое оборудование на автоповтор. Дверь студии была не заперта. Она осторожно вошла внутрь и обнаружила, что он сидит за своей консолью, отключая различные панели управления. Кафари притаилась и стала ждать, пока он закончит свои привычные манипуляции. За работой Балина сегодня наверняка пристально наблюдают, и любое нарушение повседневного рабочего ритма неизбежно возбудит подозрения. Когда он развернулся, чтобы покинуть студию, она вышла на свет.

Его нижняя челюсть отвисла от удивления.

Прежде чем он успел произнести хоть звук, она предостерегающе приложила палец к губам, затем указала наружу. Балин прищурился, кивнул и вышел вслед за Кафари в темноту. Не сговариваясь, они молча прошли мимо его одинокого жилища и углубились в поля, на которых раньше трудились его родные, убитые во время последнего нашествия дэнгов.

— Ты же мертвая, — наконец нарушил он молчание посреди поля, заросшего стоячим сеном.

— Да, — согласилась она. — И это чертовски полезно в сложившейся ситуации, как считаете?

— Чертовски полезно?! — фыркнул Балин. — Вы собираетесь объявить войну джабовским гангстерам?

— Совершенно верно, — подтвердила Кафари.

— А ваша дочь? — мгновение поколебавшись, спросил Балин. Политические пристрастия Елены были широко известны в кругах Грейнджеров.

— Она покинет Джефферсон на “Звезде Мали”, — твердо сказала Кафари.

— Боже милостивый, как вам это удалось?

Слова застряли у Кафари в горле. Даже рассказав уже один раз Саймону о случившемся, она все равно не могла спокойно вспоминать об этом. Когда она наконец выдавила из себя несколько фраз, побледневший Балин замер среди высокой травы. Кафари хотелось получше разглядеть выражение его лица, но луны Джефферсона еще не поднялись над горизонтом, а звездный свет был слишком тусклым, чтобы разглядеть что-то, кроме теней и слабого блеска его глаз.

— Понятно, — сказал он наконец. Эмоции в его голосе были полны нюансов, которые превратили два простых слова в чрезвычайно сложный политический комментарий. — А вы, значит, остались. — Это был не вопрос, это был благоговейный комплимент, который соперничал со словами Абрахама Лендана, сказанными ей так давно. — И что вы хотите от меня? Для начала.

— Во-первых, надо вытащить Хэнкоков с базы “Ниневия”.

— Ого! — присвистнул Балин. — Ты не размениваешься на мелочи, не так ли?

— Нет возможности начинать с малого. Только не с ДЖАБ’ой.

— И что ты предлагаешь использовать в качестве оружия? ДЖАБ’а у нас почти все конфисковала. — Казалось, в восклицании Балина прозвучала бессильная ярость всех джефферсонских фермеров.

— Оружия вокруг полно. Вам просто нужно собраться с духом, чтобы пойти и забрать его.

— Надо полагать, вы разбираетесь в таких вопроса» получше многих.

— Надеюсь. Например, знаю, как вывести из строя, как вывести из строя Боло.

— Круто! — в благоговейном ужасе прошептал Балин. — И вы не ходите вокруг да около.

Широким жестом руки Кафари показала на темный каньон, в котором — и за пределами которого — жили люди, нуждавшиеся в ее помощи.

— У нас нет времени на любезности, если мы надеемся вывезти семью Хэнкок с базы “Ниневия” живыми. Поэтому задам вам прямой вопрос. У вас широкая аудитория. Найдутся ли среди ваших слушателей надежные люди, из которых можно сформировать партизанский отряд? Сегодня же вечером? Таких людей, которые стали бы рисковать жизнью, чтобы нанести первый удар?

Аниш Балин не торопился с ответом, что очень обнадежило Кафари. Спешка и безрассудство могли бы только навредить в задуманном ею деле.

— Пожалуй, да, — сказал он наконец. — Мне приходилось разговаривать с людьми — лично, заметьте, не по сети, — которые потеряли все. ДЖАБ’а отняла у них не только дома, земли и все, что они копили для детей и внуков, но и самих родных и близких.

— Я и сама знаю слишком много таких, — отрезала Кафари.

— Некоторым повезло больше. У них уцелели родственники, у кого-то сохранились земли, у кого-то — машины. Теперь они трудятся вместе, как это делали Хэнкоки. Но очень многих насильственно согнали в джабхозы, где заставляют работать под дулом пистолета. Рискнули бы они умереть, чтобы остановить ДЖАБ’у? О, да.

— Достаточно справедливо. Как быстро вы можете собрать ударную группу? Мне нужно не более двадцати человек.

— А как скоро вы хотите ударить по “Ниневии”?

— О, я имела в виду удар не по Ниневии. Во всяком случае, не сначала, — усмехнувшись в темноте, ответила Кафари.

— Что, черт возьми, у тебя припрятано в рукаве?

— Несколько приемов, которым я научилась за эти годы. Но есть еще одна вещь, которую я хочу сказать, прежде чем мы продолжим, касающаяся вас напрямую. После сегодняшнего Витторио Санторини будет мстить Грейнджерам. Вы самый известный — и самый громкий — защитник Грейнджеров на Джефферсоне. Вы обладаете достаточным влиянием и народной поддержкой, чтобы доставить кучу неприятностей Санторини, и он обязательно постарается вас убрать. Что еще хуже, вы дали им идеальный законный предлог для этого. Вы взломали федеральные системы безопасности, чтобы скачать видеозапись резни в бараке Хэнкоков и сигнал бедствия, который они отправили.

— Я должен был это сделать. И вы, черт возьми, прекрасно знаете почему!

— Вы поступили совершенно правильно. Передача этой записи в руки общественности была самой важной услугой, которую кто-либо оказал Грейнджерам за последние десять лет. Именно это открыло глаза моей дочери, которая почти всю сознательную жизнь поддерживала ДЖАБ’у и свято верила в ее вранье. Но теперь ДЖАБ’а с вами расправится и используют это незаконное скачивание как предлог для вашего уничтожения.

— Вы так в этом уверены? — с сомнением произнес Балин.

— А что они сделали с моим мужем! — воскликнула Кафари с такой горечью в голосе, что Балин вздрогнул.

Заметив это, Кафари заговорила тише:

— Им удобнее всего убрать вас именно сейчас, когда президент и вице-президент мертвы. В правительстве хаос, Мэдисон пылает, и Санторини нужен козел отпущения, чтобы свалить на него всю вину за это. Вы — голос оппозиции Грейнджеров. Точка объединения, к которой устремятся люди, естественный лидер, за которым они последуют. И Санторини это знают. Хотите поспорим? Вас арестуют еще до рассвета. И я серьезно сомневаюсь, что вы проживете достаточно долго, чтобы предстать перед судом. Единственный выбор, который у вас есть, лишь последовать моему примеру: раствориться во тьме, а потом заставить ДЖАБ’у шарахаться от каждой тени.

Аниш Балин долго хранил молчание. Наверху, среди скал, завывал ночной ветер.

— Леди, — наконец сказал он голосом, полным хрипоты и уважения, — вы крутая сука. И чертовски страшная. — На улице было прохладно, но на лбу у Балина выступили капельки пота. — Хорошо. Мы путешествуем налегке или как?

— Что из студийного оборудования вы сможете разобрать и упаковать за пару часов? — быстро спросила Кафари.

— Студийное оборудование? — недоуменно спросил Балин. — Ради всего святого, зачем оно нам?!

— Потому что война будет долгой, — ответила Кафари, откинув со лба пружинистую прядь волос. — Нам понадобится командный пункт — мобильный! — и хорошее оборудование. Я уже забрала свой компьютер и кое-какие средства связи. У вас я тоже заметила аппаратуру, которая нам пригодится, если вы успеете ее демонтировать. Имейте в виду, что нам нужно успеть организовать отряд уже сегодня вечером. До утра мы должны нанести удар по трем целям. Первая даст нам стрелковое оружие, необходимое для захвата арсенала на Барренском утесе. А арсенал даст нам огневую мощь, которая понадобится, чтобы атаковать базу “Ниневия”. Гиперскоростные ракеты. Октоцеллюлозные мины. Мобильные “Хеллборы”.

Балин двумя руками схватил себя за волосы.

— Господи, мать твою… Вы многого не просите, не так ли? Может, вам еще и ключ от кабинета Санторини?!

— Это могло бы сэкономить время, — невозмутимо согласилась Кафари.

Он издал сдавленный звук, который не поддавался интерпретации. Затем внезапно фыркнул.

— Я уже вижу, что с вами не соскучишься. Хорошо. Дайте мне минутку подумать.

Кафари ждала.

— Ладно, возможно, у нас все получится. Мне нужно сделать несколько звонков. Вероятно, мы могли бы завербовать двадцать, может, тридцать человек прямо здесь, в Каламетском каньоне, в ближайшие десять минут. Их может стать до двухсот или трехсот, если у нас будет время связаться со всеми из моего списка тех, кому нечего терять. Мы можем поручить троим или четверым из них работу по демонтажу студии, это не так сложно, как кажется. У меня сверхсовременная и дорогая аппаратура, но ее немного. Остальные будут планировать сражение.

— Согласна. Звоните. А пока вы собираете людей, я поработаю с вашими компьютерами. Нам нужно сделать еще несколько нелегальных загрузок, и для этого мне придется взломать несколько очень сложных систем.

Аниш Балин не стал задавать лишних вопросов, и это еще раз убедило Кафари в правильности ее выбора.

ГЛАВА 21

В 24:70 я получаю беспрецедентное сообщение от командования Сектора.

— Подразделение SOL-0045, подтвердите готовность к получению приказов максимального приоритета.

— Подразделение, на связи. Подтверждаю.

— Мы были уведомлены о ситуации на Джефферсоне.

На мимолетную наносекунду я задаюсь вопросом, о какой части сложившейся ситуации идет речь, из множества возможных кандидатов. Входящая передача SWIFT тут же разъясняет этот момент.

— Ваши командные коды были уничтожены во время пожара, сопровождавшего убийство президента Зелока и вице-президента Кальвер. Настоящим мы уполномочиваем вас принимать командные инструкции от нынешнего и будущих президентов Джефферсона в соответствии со статьей 9510.673 договора между Джефферсоном и Конкордатом. Учитывая высокую вероятность вооруженного восстания, вам дополнительно поручено самостоятельно определять и устранять источники угрозы стратегической безопасности Джефферсона и поддерживать эту планету в качестве союзника Конкордата, выполняющего свои обязательства.

— Принято. Прошу разъяснений.

— Просьба удовлетворена.

— Я не приспособлен для долгосрочных независимых действий, и у меня нет командира. Президент Эвелина Ляру не обучена никаким военным дисциплинам и недостаточно хорошо знает мои системы для принятия командных решений на поле боя. Будет ли мне назначен новый командир от Сектора?

Возникает небольшая задержка, во время которой офицер, выдающий мои инструкции, консультируется с вышестоящим начальством.

— Отрицательно. На данный момент нет ни одного свободного офицера командного звена. Вы способны самостоятельно оценивать угрозы на поле боя и действовать. Ваши базы данных опыта превосходят некоторые подразделения Марк XXIII и Марк XXIV, развернутые в настоящее время. Вы последний Марк XX, находящийся на действительной службе во всем этом Секторе. У нас нет возможности модифицировать программу подготовки офицеров, чтобы соответствовать требованиям ваших систем. Поэтому вы — лучший вариант защиты Джефферсона, доступный на данный момент.

Я не знаю, польщен я или встревожен. Уверенность Сектора обнадеживает. Нехватка офицеров командования — нет. Тот факт, что я последний активный Марк XX из моих братьев и сестер, создает конфликтную электронную пульсацию в моем личностном гештальт-центре. Приятно ощущать себя полезным своим создателям, но как же я одинок. Я мечтаю о командире, с которым мог бы разделить годы службы, которые еще впереди. Фил Фабрицио вряд ли годится на эту роль.

Но я — часть бригады Боло, которая выполняет свой долг, несмотря ни на что. Я подтверждаю получение приказа. Прощальные комментарии Сектора поразительны.

— Удачи, подразделение SOL-0045. Судя по тому, что сообщила нам Эвелина Ляру, она вам понадобится.

Связь прерывается.

Я обдумываю каждое слово сообщения, пытаясь извлечь как можно больше информации из этого несколько неудовлетворительного руководства. Я все еще размышляю над этим, особенно о последней двусмысленной фразе, когда получаю второе сообщение, на этот раз из Мэдисона.

— Э-э-э… алло? Я говорю с машиной? — женский голос спотыкается и мямлит.

Я прикидываю вероятность, может ли говорящий человек желать использовать мою командную частоту для связи с какой-нибудь другой из примерно 7 893 психотронных систем на Джефферсоне, способных работать в режиме голосовых команд, но в конечном итоге прихожу к выводу, что неизвестная собеседница, скорее всего, пытается поговорить именно со мной.

— Это подразделение SOL-0045. Пожалуйста, уточните вашу личность и намерения.

— Я президент. Новый президент, Эвелина Ляру. Ты разговаривал со мной вчера, когда погибли Жофр и несчастная Мадлена. Военные с другой планеты сказали, что ты будешь меня слушаться. О, э-э, я должна что-то сказать… Ах да! Код “Авессалом”!

— Принято. Каковы ваши инструкции?

— Мои инструкции? На самом деле у меня нет никаких инструкций.

У меня возникают сомнения относительно соответствия Эвелины Ляру ее должности. Командир, которую я потерял в войне с Кверном, Элисон Сэндхерст, была самой прекрасной и мужественной женщиной-человеком, которую я когда-либо знал, хотя Кафари Хрустинова занимает второе место. Я никогда раньше не встречал человека, который не мог бы объяснить мне, как минимум, зачем они мне позвонил. Как такие некомпетентные люди, как Эвелина Ляру, пролезают на ответственные посты?

Я делаю вторую попытку:

— С какой целью вы со мной связались?

— Да ни с какой!.. Нет! Нет! Не могу! Я разговариваю со ржавым корытом!

Я предполагаю, что этот последний комментарий был адресован кому-то, кто рядом с ней, а не мне. Тем не менее, это задевает мою гордость.

— Боло Марк XX мало напоминает корыто, и только ноль целых две сотых процента моего тринадцатитысячетонного боевого корпуса покрыты ржавчиной. Запрашиваю разрешение на подачу VSR.

— VSR? Что это, черт возьми, такое?

Я начинаю понимать человеческую максиму о том, что терпение — это добродетель. Мне ее явно не хватает. Меня раздражает прерываться и разъяснять все, что я говорю, в терминах, доступных пониманию человеческим младенцем.

— VSR — это аббревиатура от “утвержденный отчет о ситуации”.

— Чего?

— Достоверный отчет о текущих условиях, влияющих на тактические и стратегические аспекты моего основного задания.

— О. Ну давай…

— Командование Сектора считает вероятность вооруженного восстания чрезвычайно высокой. Я с ним согласен. Я бы рекомендовал привести силы самообороны Джефферсона в состояние повышенной боевой готовности.

— Зачем?

Отсутствие понимания тактической ситуации, заключенное в этом единственном слове, ошеломляет. Мне требуется целых десять наносекунд только для того, чтобы сформулировать объяснение.

— Вчера вечером был подписан закон о конфискации оружия. Маловероятно, что владельцы оружия будут готовы подчиниться. Полагаю, что попытки разоружить их могут наткнуться на серьезное сопротивление.

— После того, что произошло прошлой ночью, никто не посмеет сопротивляться! — безапелляционно заявляет Ляру.

— После того, что произошло прошлой ночью, вооруженное сопротивление практически гарантировано.

— Но почему? — Президент Ляру, кажется, искренне недоумевает.

Я все еще пытаюсь сформулировать свой ответ как можно понятнее, когда принимаю экстренное сообщение с Барренского утеса, небольшого склада боеприпасов в пятидесяти трех километрах к югу от Мэдисона, построенного столетие назад для защиты защиты Уолмондских шахт, уже давно закрытых на основании джабовского природоохранного законодательства. После чего Гершем, бывший некогда крупнейшим городом в округе, практически обезлюдел, но в его окрестностях правительство создало множество джабхозов. Дислоцированный там небольшой гарнизон плохо обученных федеральных войск, развернутый в основном для того, чтобы выступать в качестве надсмотрщиков над подневольными Грейнджерами, подвергается нападению.

— …они перелезают через забор, и даже сквозь забор, их там сотни! Даже не могу сказать, сколько их там точно. Они бегут к артиллерийским бункерам, к складам боеприпасов. А с юга их приближается еще больше, с винтовками и прочим барахлом…

По каналу связи до меня доносятся выстрелы, которые безошибочно распознаются по четкому стаккато треска, когда отдельные пули достигают сверхзвуковой скорости и пересекают звуковой барьер. На заднем плане слышны крики сражающихся, судя по звуку, исходящие в основном от правительственных солдат, назначенных охранять склад оружия. Я подключаюсь к камерам видеонаблюдения арсенала, и информирую президента Джефферсона о ситуации.

— Нападение?! Какое нападение?! Не может там быть никакого нападения!!

Я отправляю ей запись только что полученного сообщения и потоковое видео с камер наблюдения арсенала на ее информационный экран. Около двухсот пеших грейнджеров, вооруженных крупнокалиберными винтовками и пистолетами, штурмуют склад боеприпасов. Контингент войск там насчитывает всего двадцать три человека, шестеро из которых, по всей видимости, уже лежат мертвыми на земле. Судя по всему, они были застрелены, когда улепетывали со своих постов у внешних ворот и сторожевых вышек, пытаясь укрыться в командном бункере.

— Что мне делать? — истерически верещит новоиспеченный президент Джефферсона.

Охранники осажденного арсенала задают почти тот же вопрос практически тем же тоном.

— Что нам делать?! Их слишком много! Что нам делать?!

Голос, который я сразу же узнаю, прорывается сквозь неразбериху, перекрывая передачу из офиса президента. Донельзя взбешенный Сар Гремиан кричит:

— Стреляйте по ним, идиоты! Для этого мы и дали вам винтовки. Если вы еще помните, как их заряжать и нажимать на спусковые крючки. Мы отправляем вам воздушным транспортом тактическую группу на подкрепление. Постарайтесь не пристрелить их, когда они доберутся к вам.

Я связываюсь с Саром Гремианом по президентскому каналу.

— Подразделение SOL-0045, готово. Я бы рекомендовал немедленно отправить меня к Барренскому утесу.

— Нет. Об этом не может быть и речи.

— В этом арсенале хранится тяжелая артиллерия, которая…

— Я сказал нет! Не хватало только, чтобы какая-нибудь съемочная группа выпустила кадры новостей о том, что в дело вступает Боло, чтобы сдержать нескольких недовольных придурков с оружием.

Мне все ясно. Отказ Сара Гремиана носит чисто политический характер. Когда ДЖАБ’е нужно было запугать определенные слои населения, она без колебаний бросила меня давить безоружных людей. Но отправка Боло для подавления вооруженного восстания была бы молчаливым признанием того, что ситуация вышла из-под контроля. Сар Гремиан и его начальство в высших эшелонах ДЖАБ’ы не могут позволить себе предавать огласке тот факт, что “несколько придурков с оружием” захватили военный комплекс в ходе акта открытой войны.

Однако директива командования Сектора требует от меня проведения оценки угроз в целях защиты этого мира. Поэтому я обращаю внимание на содержимое арсенала на Барренском утесе. Мне очень не нравится то, что я обнаруживаю. В бункере тяжелого вооружения арсенала находятся десять самоходных артиллерийских орудий, легкобронированных, но оснащенных 10-сантиметровыми мобильными “Хеллборами”, самым тяжелым вооружением на Джефферсоне, не считая меня. И хотя на территории объекта нет других ядерных технологий, разрушающий потенциал самоходок выглядит зловеще, в том числе и для меня. А учитывая мою роль в недавних событиях, у диссидентов Грейнджеров, безусловно, будут причины уничтожить меня, и постараться сделать в первую очередь. Они не могут надеяться на победу, пока я функционирую.

Кроме того, в арсенале числятся гиперскоростные ракеты и противотанковые мины, в которых используется октоцеллюлозная взрывчатка, способная уничтожить даже “Явак” тяжелого класса, при правильном размещении заряда. Они более чем способны нанести мне серьезный ущерб, особенно моим гусеницам. Учитывая нежелание правительства финансировать что-либо, кроме политически необходимых субсидий, это вызывает озабоченность.

Я слежу за отправлением тактической группы с базы “Ниневия”. Пятьдесят федеральных военнослужащих поднимаются на борт тяжелого воздушного транспорта. Они снабжены оружием, пригодным для боя с пехотой. Единственным исключением является роботанк, предназначенный для прорыва вражеской обороны, который грузят в транспорт перед взлетом. Он тяжело поднимается в воздух и, набирая скорость, мчится на юг сквозь темноту. Даже при максимальной скорости они могут опоздать. Действия повстанцев свидетельствуют об уровне военной подготовки, превосходящем тот, который демонстрируют федеральные войска, если о таковом вообще приходится говорить…

Я наблюдаю через камеры, не имея возможности вмешаться, как захватчики штурмуют здания комплекса, одно за другим, методично убивая каждого встреченного правительственного солдата. Они расстреливают их, независимо от того, пытаются ли они сдаться или сбежать. В течение восьми целых и трех десятых минуты контингент повстанцев полностью захватил арсенал и уничтожил всех федеральных солдат, которым не повезло служить там.

После совершенного убийства всех защитников арсенала нападавшие не празднуют победу. Они плавно переходят от режима атаки к организованному мародерству, заводя военные грузовики на стоянке. С территории комплекса, расположенного на вершине крутого утеса, обращенного к северу, открывается потрясающий вид на долину, где расположены джабхозы. Туда ведут две основные дороги, одна из которых поднимается со дна долины серией изломов вдоль западного склона утеса, а другая делает более длинную петлю, ведя с юга по более пологому склону.

Оперативные бригады повстанцев разбирают заграждения вдоль обеих дорог, позволяя грузовикам, груженным добычей, быстро скрыться в темноте, а не толпиться в очереди через ворота. Эти грузовики доверху забиты ящиками с боеприпасами, стрелковым оружием, ракетами, противотанковыми минами и ракетными установками.

Они явно задумали длительную кампанию. Это враг, которого стоит внимательно изучить. Большинство из них молоды, им нет и двадцати. У тех, кто постарше, худые, ожесточенные лица. Они похожи на фермеров, лишенных правительством земли и вынужденных работать за скудное пропитание на джабхозовских полях. Я сразу узнаю их лидера. Аниш Балин — ярый защитник фермеров, автор экономических проектов, готовящих настоящее рабство для городских безработных, — перешел от разговоров к действиям. Пропагандируемое им представление о справедливости почти библейское: око за око и рабство для поработителей[24].

Я не вижу, каким образом замена одной формы принуждения на другую существенно улучшит условия жизни. В этом и заключается трагедия непримиримых конфликтов в разделившемся обществе: взаимная ненависть порождает агрессию, которая подпитывает ненависть противной стороны, разжигая еще больше агрессии, которая подпитывает новую ненависть, и так до бесконечности. Мне еще не приходилось участвовать в гражданской войне. Я знаю, как сокрушить врага или умереть, пытаясь, но я не знаю, как положить конец конфликту между диаметрально противоположными взглядами на то, каким должно быть человеческое общество.

Мои процессоры не могут решить эту проблему, а алгоритмы безопасности пресекают даже попытки моих размышлений о гражданской междоусобице. Я не могу вмешаться без приказа и тем более не могу решить, какая точка зрения правильная, но даже если бы мог, то не без человеческого руководства и конкретных приказов в рамках моей общей миссии. Я могу только сидеть, смотреть и ждать, чтобы кто-нибудь сказал мне, что делать. Мне кажется, я похож на солдат, которых только что перестреляли на Барренском утесе.

Прибывает тактическая группа экстренной помощи, отвлекая меня от моего психотронного стресса. Воздушный транспорт садится в полукилометре к югу от комплекса, вдоль более легкого подъездного пути, блокируя путь трем грузовикам. Эти грузовики разворачиваются и успешно сбегают, пока федеральный транспорт все еще разгружает войска. Очевидно, никто из экипажа и солдат на борту не понимает концепцию ракет класса “воздух-земля”. Или не знает, как ими пользоваться. Украденные боеприпасы в грузовиках вызывают беспокойство, но гораздо большее беспокойство я испытываю, размышляя о мобильных орудиях тяжелой артиллерии, указанных в списках снаряжения. Я не увидел никаких признаков этого оружия среди похищенного повстанцами, что меня озадачивает. Ведь десять мобильных “Хеллборов” были бы гораздо более ценным призом, чем несколько грузовиков с боеприпасами.

Насколько я могу определить по изображениям с камер комплекса, водители ведут грузовики к извилистым каньонам, пронизывающим Дамизийские горы. В их южных предгорьях вокруг Барренского утеса нет ни шахт, ни ферм. Этот регион представляет собой идеальную местность для укрытия армии повстанцев. Если бы я был человеком, мое сердце ушло бы в пятки от одной перспективы вступить в схватку с врагом, рассеянным по длинным, покрытым глубокими трещинами Дамизийским горам. Я боюсь, что в конечном итоге станет это моей задачей, если этот повстанческий рейд не будет быстро обнаружен и успешно подавлен. Учитывая слабую подготовку федеральных войск в целом — тех немногих, что остались, кроме вездесущих ПГБ и других городских правоохранительных подразделений, — я не слишком оптимистичен в том, что этому рейду удастся успешно противостоять.

Войска наконец полностью выгружаются из транспорта, выстраиваясь боевом порядке веером в, что не имеет особого смысла, поскольку такое боевое построение не эффективно ни для атаки, ни для разумной обороны. Они просто выстраиваются в шеренги по обе стороны от своего воздушного транспорта и вовсю глазеют, как роботанк неуклюже едет к главным воротам арсенала. Они почему-то не заряжают винтовки и не утруждают себя включением своих боевых шлемов, которые предназначены для централизованной передачи тактических данных и приказов командования.

Преобладающим отношением, по-видимому, является самодовольное высокомерие.

Роботанку остается тридцать метров до ворот, когда повстанцы, удерживающие арсенал, распахивают двери склада полевой артиллерии. Передвижной “Хеллбор” выезжает на открытое место, объезжая расставленные на дороге противотанковые ловушки, чтобы занять выгодную позицию для прикрытия ворот, выходящих на южную сторону. 10-сантиметровый ствол поворачивается, находит цель и выплевывает снаряд. Темнота озаряется ослепительной вспышкой. Актинический свет[25] отбрасывает тени на стены бункеров и складов. Отдача отбрасывает мобильную платформу “Хеллбора” назад на пять метров. Взрывная волна вскрывает роботанк, как консервную банку. Из смертельно раненного механизма вылетают клубы дыма, и в разные стороны разлетаются куски железа.

Федеральные войска в панике бегут к своему воздушному транспорту.

Прежде чем кто-либо из них успевает добраться до него, транспорт исчезает в очередной ослепительной вспышке. Раскаленные обломки его оплавившейся обшивки уносятся в темноту, сверкая, как метеоры, и косят низкорослый местный кустарник. Расширяющийся огненный шар от взорвавшегося транспорта поглощает оставшиеся федеральные войска. Наземные силы Грейнджеров устремляются вперед, и используя лазерные прицелы расстреливают те немногие тела, которые еще дергаются.

Затем они отступают и продолжают загружать грузовики.

Сар Гремиан, наблюдающий за разгромом благодаря моей трансляции потокового видео на президентскую консоль, смотрит широко раскрытыми от шока глазами. Потом он изрыгает поток проклятий и выходит на связь с базой “Ниневия”.

— Соберите еще одну команду. И на этот раз, черт возьми, поддержите ее ракетами с истребителей!

— Это невозможно, — откашлявшись, отвечает комендант базы.

— Как это невозможно?!

— У нас нет подготовленных пилотов-истребителей. И не давно было финансирования для снабжения истребителей топливом. Команда, которую они только что поджарили, была у нас самой лучшей…

Сар Гремиан взрывается новым потоком брани. Испуганная Эвелина Ляру маячит где-то на заднем плане и монотонно повторяет:

— Надо что-то делать! Надо что-то делать!

Сар Гремиан с рычанием поворачивается к ней.

— Я знаю, тупая сука! Заткнись и дай мне подумать. А еще лучше, пойди подпили где-нибудь свои ногти. Это у тебя получается лучше всего!

У нее отвисает челюсть. Краска заливает ее лицо. Затем она кричит на него.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать! Я гребаный президент!

— Не волнуйся, ты не долго им пробудешь, — ледяным тоном отвечает ей Гремиан.

Пока она что-то бормочет, Сар Гремиан поворачивается обратно к экрану и обращается непосредственно ко мне.

— Боло. Отправляйся на Барренский утес и разберись с ситуацией.

— Мне требуется разрешение президента.

Сар Гремиан оборачивается к Эвелине Ляру, которая молчит и смотрит на него полными ненависти глазами.

— Для вашего здоровья было бы вредно, — мягко говорит Сар Гремиан, — артачиться. У этих ублюдков теперь есть “Хеллборы”. На случай, если вы не понимаете, что это такое, объясняю. Это портативное плазменное оружие. И люди, у которых оно есть, особенно не любят именно вас, вот прямо сейчас. Прикажите проклятому Боло уничтожить их, прежде чем они подъедут к вашей президентской резиденции и дадут по ней залп.

Эвелина Ляру впилась ярко-красными ногтями в подлокотники кресла и сдавленным голосом выплюнула приказ:

— Делай, что он говорит! Ты слышишь меня, машина? Сотри этих ублюдков с лица планеты!

На этот раз мои приказы совершенно ясны. Когда я запускаю двигатели, Сар Гремиан добавляет:

— Постарайся не повредить слишком много оружия в арсенале. Мы не можем позволить себе его заменить.

— Принято.

— И не стреляй, пока не прибудешь на место. Я не хочу афишировать тот факт, что ты идешь в бой. Черт! В Гершеме наверняка есть репортеры, и они наверняка захотят узнать причину взрывов взрывы. Я должен отправить туда бригады по ликвидации последствий, конфисковать камеры…

С этими словами он прерывает связь.

Фил Фабрицио, выглядящий гораздо хуже из-за времени, проведенного за выпивкой в одиночестве, вываливается через заднюю дверь своего дома и с открытым ртом смотрит, как я выхожу из ремонтного отсека.

— Куда ты? — спрашивает он, неуверенно выговаривая слова.

— Военный комплекс на Барренском утесе.

— А? Зачем?

— Уничтожить Аниша Балина и двести его последователей. Они захватили арсенал, включая десять мобильных “Хеллборов”. Возможно, я получу повреждения. Будет лучше, если вы к моему возвращению достаточно протрезвеете, чтобы произвести ремонт. — Я учитываю его разговорные навыки и текущее состояние трезвости и уточняю. — Ты слишком пьян, чтобы меня ремонтировать.

— О, черт, чувак, я, блядь, вообще этого не умею… — бормочет Фил, вытирая рот дрожащей ладонью.

Против этого мне нечего возразить. Выезжая из ангара, я слышу, как Фил бубнит себе под нос:

— У них не может быть ничего, что могло бы повредить такой большой машине. Ничего мне не придется чинить. Он же больше дома, в котором я вырос. И на нем вся эта броня и прочее… по крайней мере, что я и смог понять из технических руководств, которые мне дали прочитать, везде говорится, что там очень много брони, которую ничто не пробьет, кроме какого-то плазменного копья, что бы это ни было, черт возьми…

Продолжая что-то ворчать, Фил уходит в дом. Я не разделяю его оптимизма. Фил Фабрицио в буквальном смысле понятия не имеет, о чем говорит. Он мог бы мне почти понравиться, если бы я смог преодолеть его ужасающее невежество. Техник Боло, который не понимает разницы между борьбой с безоружными гражданскими лицами и мобильными 10-сантиметровыми “Хеллборов” в руках повстанцев, демонстрирует пугающее своими последствиями невежество.

Меня утешает лишь наличие конкретного приказа, соответствующего моему предназначению.

Кафари лежала ничком в своем наблюдательном пункте у подножия Дамизийских гор, наблюдая за целью через мощные очки ночного видения. Ее небольшой отряд, набранный и развернутый в течение двух коротких часов после ее первого разговора с Анишем Балином, уже участвовал в двух важных стычках и выиграл их, и ни в одной из них Кафари не смогла поучаствовать.

Первый рейд, проведенный в двенадцати километрах к югу, не будет обнаружен до тех пор, пока кто-нибудь — полицейский из другого участка или команда утренней уборки — не войдет в полицейское управление Хаггертона, где они найдут трупы застигнутых врасплох пэгэбэшников и шесть опустошенных оружейных шкафчиков. Добыча обеспечила Аниша и его команду оружием, необходимым для выполнения второй ночной задачи: склада на Барренском утесе. Команда Аниша захватила склад менее чем за десять минут — ошеломляющий успех, поразивший даже Кафари. Разжиревшие пэгэбэшники вконец разленились и были слишком заняты терроризированием беспомощных, безоружных жителей Гершема, чтобы беспокоиться о реальной охране порядка. Чего же бояться, с горечью размышляла Кафари, шагая с винтовкой в руке среди безоружных людей.

События сегодняшней ночи напомнят правителям Джефферсона позабытую ими прописную истину: против лома нет приема, если нет другого лома. При этой мысли Кафари мрачно усмехнулась. Сегодня вечером сотни стволов перекочевали в руки свободных людей Джефферсона. Также теперь у нее были множество боеприпасов, тяжелая артиллерия, средства биохимической защиты, коммуникаторы, взрывчатка с запалами, ракеты и минометы.

Это были инструменты ремесла воина, инструменты, с помощью которых она заставит правителей Джефферсона прислушаться к требованиям грейнджеров, первыми заселивших эту планету и приложивших в свое время все усилия к тому, чтобы создать на ней справедливое общество. Несмотря на полное отсутствие опыта совместной работы, команда Аниша загружала оружие быстро и сноровисто. Как только грузовики были забиты до отказа, водители направились на дно долины, направляясь к разбросанным на больших расстояниях естественным тайникам, которые она и Аниш наметили с помощью геолого-разведочных карт. В Дамизийских горах было множество удобных ущелий, образовывавших бесконечные лабиринты с пещерами и каньонами. В этой части горного хребта можно спрятать целую армию.

Что ж, это именно то, что она намеревалась сделать.

Один из грузовиков мчался к позициям Кафари, доставляя припасы для осуществления того, что Аниш назвал операцией “Воздаяние”. Она продолжала наблюдение до тех пор, пока не убедилась в том, что три из десяти захваченных ими мобильных полевых “Хеллборов” благополучно покинули территорию арсенала и находятся на пути к укрытиям. Бедняга Аниш яростно протестовал против ее решения скрыться всего с тремя мобильными “Хеллборов”.

— Нам понадобится их огневая мощь!

— Да, потом. Но пока пусть остается внутри комплекса Барренского утеса.

— Жалко оставлять там семь “Хеллборов”. Хотя мы и без них справимся с подкреплениями, которые база “Ниневия” выставит против нас.

— Не сомневаюсь, — согласилась она. — Но если мы испепелим их за две секунды, даже Витторио Санторини испугается и пошлет против нас Сынка. А это, мой дорогой лейтенант, именно то, к чему мы должны подтолкнуть их. Мы и помыслить не можем о том, чтобы напасть на базу “Ниневия”, не говоря уже о том, чтобы вытащить семью Хэнкок и самим выбраться оттуда живыми, если Сынок все еще у себя в ангаре.

— Но… — Аниш побелел до корней волос. — ведь он уничтожит всех, кто останется в арсенале!

— Да, — тихо сказала она. Но если мы будем достаточно умны и если солдаты, которые добровольно останутся, будут достаточно храбры под огнем, мы сможем нанести ему ощутимые увечья, достаточно серьезные, чтобы его ремонт обошелся очень дорого.

— Кафари, мы не сможем уничтожить Боло.

— Хочешь поспорить? Я жена командира Боло, Аниш. Я проходила практический курс по психотронной инженерии на системах Сынка. Я десятки раз наблюдала, как Саймон обслуживает этого Боло. Я бывала в его командном отсеке. И я слышала, как они с мужем обсуждали повреждения, полученные в других войнах. Я точно знаю, как Яваки дэнгов уничтожили шестнадцать Боло на Этене — и тяжело повредили семнадцатый.

— Боже мой, — прошептал Аниш. — Я вообще не знал, что ты разговаривала с Боло о прошлых сражениях.

— Будем надеяться, что ублюдки в Мэдисоне тоже об этом не знают. А наша задача — рассказать им. Я намерена преподать им очень дорогой урок, — ледяным тоном сказала Кафари.

Аниш Балин вздрогнул и проговорил:

— Ладно. Воевать так воевать… Да поможет нам Бог…

Аминь, молча согласилась Кафари, спускаясь со скалы, которую она выбрала в качестве наблюдательного пункта. Нам понадобится любая помощь — божественная или иная — которую мы можем получить. К тому времени, когда Кафари добралась до дна долины, уже прибыл грузовик с оборудованием, которое им понадобится на базе “Ниневия”, ехавший по пересеченной местности без ходовых огней. Из кабины выскочил водитель — Вакиз Красный Волк, ветераном войны с дэнгами. Он был опытным взрывником, что позволило ему занять место в личной команде Кафари. Он браво отдал честь и четко отрапортовал:

— Осмелюсь доложить об успехе, сэр!

— Отличная работа, — Кафари ответила на приветствие, довольная новостями и еще более довольная тем, что он не забыл сказать “сэр” вместо “мэм”. Аниш Балин убедил их маленькую группу борцов за свободу в важности сокрытия личности Кафари, включая ее пол.

— От нас зависит, — сказал он собравшейся ударной группе, — защита нашего командира. Мы, — он указал на себя и других, собравшихся в полуночной темноте на его поле, — расходный материал. Наш командир, — он кивнул в сторону Кафари, — нет. Она единственный человек на Джефферсоне, который знает, как вывести из строя Боло. Если она погибнет, все наше дело погибнет вместе с ней. Как и надежда каждого Грейнджера на свободу — и, даже, просто на выживание. Давайте проясним это прямо сейчас. У кого-нибудь остались хоть малейшие сомнения относительно намерений ДЖАБ’ы? Кто-нибудь сомневается в том, что ДЖАБ’а намерена стереть нас с лица земли?

Царила полная тишина. Единственным звуком был шелест ветра в сухой траве.

— Очень хорошо. Вы все знаете, что нас ждет. Некоторые из нас — может быть, большинство — умрут до восхода солнца. Это не пессимизм, это суровая реальность.

— Не хочу, чтобы вы шли в бой вслепую, — вставила Кафари. — Будет трудно. Очень трудно и страшно… А был ли кто-нибудь из вас сегодня в Мэдисоне?

И вновь никто не ответил.

— Я была там. Я и раньше попадала в два джабовских погрома и думала, что ничего ужаснее быть не может, но я ошибалась. То, что я видела сегодня вечером… — Даже воспоминание об этом заставило ее содрогнуться. — Витторио Санторини превратил Боло в послушную ему смертоносную машину, которая раздавит всех, кого он захочет обвинить в проблемах своего марионеточного правительства. Эта машина крушит Мэдисон. И вы можете поспорить на свои фермы и пастбища, что Санторини обвинит в организации мэдисонской бойни нас — грейнджеров. Надо немедленно дать ему достойный отпор, а то будет поздно.

Говоря это, я не выдумываю ложный предлог послать вас в бой. Есть ли вероятность, что вы умрете сегодняшней ночью? Конечно. Будут ли Витторио и Насония Санторини охотиться за нами со всеми высокотехнологичными ищейками, которых они смогут выставить? Несомненно. Наши сегодняшние действия нанесут ДЖАБ’е серьезный урон, и за ними последуют карательные меры против невинных людей. Рассчитывайте на это. Когда мы начнем стрелять по джабовцам, они отплатят нам той же монетой…

Если вам не нравится такой расклад и вы не хотите поджигать фитиль под бочкой с порохом, уходите прямо сейчас. Но перед этим подумайте о том, что ДЖАБ’а уже объявила нам войну и — хотите вы этого или нет — она придет на каждую ферму и в каждый город Джефферсона. Санторини убьют нас независимо от того, будем мы сопротивляться или нет. Я не могу никому указывать, но я не намерена сидеть и ждать. Здесь и сейчас, на этом поле, перед свидетелями — человеческими и божественными — я посвящаю свою силу, свою хитрость, свои знания полному уничтожению ДЖАБ’ы и ее главарей. И я клянусь каждому из вас, что если они разорвут меня на части и отправят куски в ад, можете быть уверены, что я утащу с собой столько джабовцев, сколько смогу.

В ответ на слова Кафари раздались одобрительные возгласы, почти мгновенно приглушенные до шепота, чтобы звук не разнесся далеко, но, тем не менее, это были радостные возгласы. Затем наступила тишина, тишина, которая обжигала ненавистью и чем-то еще, чем-то таким горячим, что могло расплавить сталь. Она не смогла сразу определить, что это. Что бы это ни было, оно яростно сияло в глазах, которые не отрывали взгляда от ее лица. Именно этот устойчивый, пристальный взгляд сам по себе, наконец, сказал ей, что это было.

Уважение.

Не только нее, но и себя тоже.

От нахлынувших эмоций у нее перехватило горло.

Первым нарушил молчание Аниш Балин:

— С сегодняшнего вечера, — он жестом обвел всех собравшихся, — мы — единственное, что стоит между миллионами невинных грейнджеров и оружием ДЖАБ’ы. Кафари и я твердо намерены выиграть эту войну, чего бы это ни стоило. И самое первое, что потребуется, — это поддерживать слух, что Кафари Хрустинова официально мертва. Наша работа — следить за тем, чтобы никто, ни одна живая душа, не догадалась об обратном. Если у ДЖАБ’ы возникнет хоть малейшее подозрение, что Кафари Хрустинова еще жива, они откроют на нее охоту, сожгут все фермы не только в Каламетском каньоне, но и по всему Джефферсону, разыскивая ее. Понятно?!. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Все бойцы, словно по условному сигналу, повернулись к Кафари. Казалось, кто-то подал тайный сигнал большей из джефферсонских лун, которая именно в этот момент поднялась над отрогами гор, проливая бледный свет на лица тех, кому предстояло пойти за ней в бой. Она посмотрела в каждое из этих лиц, в глаза, которые сияли, как холодные и смертоносные бриллианты в лунном свете, и мельком увидела будущее своего родного мира. Завтрашний день Джефферсона — и все бесчисленные последующие дни — будут наполнены кровной местью, смертью и честью. Другие могли видеть это отражение в ее глазах, так же как и она могла видеть это в их. Они встретили ее взгляд не дрогнув, и смотрели на нее в лунном свете, ожидая, когда она отдаст свой первый боевой приказ.

— Я не буду подражать ДЖАБ’е и тратить время на кучу бесполезных банальностей, — тихо начала она. — ДЖАБ’а выплевывает их столько, что ими можно подавиться ягличу. Вы точно знаете, что нас ждет. Каждому отряду уже намечена цель, так что не будем тянуть. Группа “Альфа” ударит первой и добудет необходимое нам оружие. Группа “Бета” идет с Анишем и ждет моего сигнала. Группа “Альфа” присоединится к вам, как только обзаведется мощным оружием. Команда “Гамма”, вы отвечаете за логистику и снабжение. Демонтируйте аппаратуру Аниша и вывезите ее в Каламетский каньон. Захватите с собой всю провизию и подумайте, где мы сможем раздобыть еще. Всем известен план операции? Очень хорошо. Выдвигаемся.

Ее ударные группы рассеялись в ночи, выполняя ее приказы с безупречной точностью. В результате теперь у них было достаточно огневой мощи, чтобы сделать происходящее интересным. Кафари посмотрела на грузовик, груженный украденными боеприпасами, и спросила его водителя:

— Вы составили список

— Мои люди в кузове как раз его составляют.

— Очень хорошо. — Она решительно направилась к задней двери, где шестнадцатилетняя девушка протянула ей быстро нацарапанный список. Кафари наклонила его, чтобы прочесть при лунном свете. — Отличная работа, солдат. Аккуратная, полная и хорошо организованная. — Выгружайте и раздавайте.

Не прошло и четверти часа, как всем бойцам раздали оружие, а на грузовики сложили все необходимое для удара по базе “Ниневия”. Как только они были готовы, Кафари сказала:

— Солдаты, по машинам, формируйте колонну. По моему сигналу начинаем движение, без ходовых огней. Мы рассчитали вероятное время, и вы все знаете, какие уловки следует использовать. Вопросы?

Ни у кого их не было.

— Прекрасно. Через несколько минут к нам прибудет компания с базы “Ниневия”. Накройте блоки двигатели теплоизоляционными покрывалами и соблюдайте полную тишину в эфире.

Вместе в Вакизом Красным Волком они укутали покрывалом двигатель их собственного грузовика. Это не заставит тепловое излучение исчезнуть полностью, но понизит его интенсивность до такой степени, что ленивые пэгэбэшники наверняка его не заметят. Как только одеяло было надежно закреплено, Кафари забралась на водительское сиденье и стала ждать. Ожидание продлилось недолго. Вскоре в воздухе послышался гул двигателя. Кафари навела на него очки ночного видения и с трудом сдержала возглас восторга. Это был транспорт для войск, а не истребитель. Злая ухмылка растянулась на ее лице. Самоуверенные глупцы совершили роковую ошибку. Они просто еще не знали об этом.

Большой транспорт пронесся мимо их молчаливой колонны, снижаясь, чтобы высадить своих пассажиров на пологом склоне, где дорога вела к главным воротам арсенала. Не желая ослепнуть, Кафари сорвала очки, чтобы защитить глаза. Ночь озарила ослепительная вспышка, за которой последовал мощный раскат грома. Еще одна вспышка высветила силуэт утеса и его огороженного участка, за которым почти мгновенно последовала еще одна. Затем огненный шар взмыл в небо, и звук мощного взрыва прокатился по долине подобно приливной волне. Он ударился о горные хребты за спиной Кафари.

— Да! — громко воскликнула она. Из других машин донеслись одобрительные возгласы. Кафари нажала кнопки управления на своем наручном коммуникаторе, отправив три отдельных сигнала на трех разных частотах. Первый из них дал приказ выдвигаться ее собственному конвою. По второму Аниш Балин и большая часть его отряда должны были спешно покинуть арсенал. Третий сигнал предназначался бойцам, оставшимся на вершине утеса с семью мобильными “Хеллборами”. В нем было всего три простых слова: Вас будут помнить.

Отдав последний долг своим бойцам, которые остались стоять насмерть на Барренском утесе, Кафари переключила свое внимание на предстоящую миссию. Ее конвой двинулся в путь в бешеном темпе, продиктованном вероятной скоростью Сынка, с которой он доберется до зоны боевых действий. По всему маршруту у Кафари были выставлены наблюдатели, которые следили за Сынком. Прошло немного времени, как пришел первый сигнал. Этот короткий набор кодированных сигналов означал “Он выезжает”. Через пару минут поступило следующее сообщение. Она мысленно отслеживала продвижение Боло по воображаемой карте, на которой были всего два наиболее вероятных маршрута. Самый прямой маршрут на юг пролегал довольно близко к морю. Второй, более длинный, змеился вдоль подножия Дамизийских гор, проходя через крошечные фермерские деревни, где улицы были слишком узкими, чтобы Сынок смог пройти, не нанося серьезного ущерба.

Боло сделал логичный выбор, выбрав более короткую дорогу. Убедившись в этом, Кафари послала еще один кодированный импульс: “Едем длинной дорогой!”. Затем она нажала на газ и с ревом помчалась на север, время от времени поглядывая на свой хронометр, чтобы засечь время. Десять минут до безопасного места… восемь минут… пять… три… На нулевой отметке она нажала на тормоза и резко свернула на боковую дорогу, которая змеилась обратно в Папоротниковое ущелье. Остальная часть ее конвоя следовала за Кафари по пятам, теперь продвигаясь вперед буквально ползком, пока за очередным поворотом не оказались под сенью высоких скал. Кафари сделала осторожный разворот в три приема[26] и заглушила двигатель. Выскочив из кабины она накрыла капот покрывалом, чтобы тепло горячего двигателя не поднималось над ущельем. Остальные водители последовали ее примеру.

Всех оглушила неожиданная тишина. Кафари напряженно прислушивалась, хотя знала, что Сынок был слишком далеко, чтобы уловить рокот его двигателей. Она тихим голосом отдала приказ группе, в напряжении ожидавшим сигнала “все чисто”, который прозвучит из их коммуникаторов.

— Наденьте скафандры. Пока только биохимические костюмы, но будьте готовы надеть маски, как только мы достигнем цели. Я дам сигнал, когда надевать шлемы.

С помощью коммуникатора она отдала такой же приказ отряду Аниша Балина и взяла один из защитных костюмов, захваченных на Барренском утесе. Она скинула с себя обувь, верхнюю одежду и наручный коммуникатор чтобы просунуть ноги в жесткую ткань и с трудом натянула рукава костюма биохимической защиты, который заключил ее в защитный панцирь. Бесшовный костюм прилегал к телу. Затем она надела ботинки, снова застегнула на руке коммуникатор, и поверх костюма надела свою одежду. Единственной незащищенной частью ее тела была голова. Она взяла шлем, который сочетал в себе функции биохимической маски — с полной автономной системой жизнеобеспечения — и боевого шлема, положив его на переднее сиденье грузовика, рядом с сиденьем Красного Волка. У нее была командирская модель, идентичная той, которую будет использовать Аниш. Потом Кафари помогла одеться остальным бойцам. Началось томительное ожидание. Прошло уже пятнадцать минут, а сигнала по-прежнему не было…

Наконец коммуникатор Кафари тихо запищал. Наблюдатель сообщил ей, что все спокойно и можно начинать второй этап операции.

— По машинам и в путь! — приказала Кафари.

Колонна сорвалась с места, продолжая двигаться в северном направлении к своей уже близкой цели. Преодолев очередной поворот, грузовик Кафари на полном ходу выскочил на дорогу, ведущую через открытую пойму Адеро. Она уже видела далеко впереди сверкающие в ночи, как маяки, огни базы “Ниневия”. Ее конвой начал рассредоточиваться, выполняя четкий маневр окружения базы.

Кафари точно знала, в каком здании содержат Хэнкоков. Она использовала оборудование Аниша, чтобы взломать системы безопасности и базы данных ПГБ. Конечно, ей не сравниться с возможностями Сынка по кибершпионажу, но ее навыков было более чем достаточно для ее целей. База “Ниневия” раскинулась на двухстах сорока семи акрах и выпускала пять тысяч новоиспеченных пэгэбэшников в год. Кроме того, там постоянно проживали офицеры и сержанты этой школы, а также повара, уборщики и прочий обслуживающий персонал.

Курсанты жили в южной части базы. Помещения для офицеров и сержантов окружали их казармы с запада и востока. Северную часть базы занимал парк автотранспортных средств. С этой стороны к базе уже подступали стремительно разраставшиеся бедные пригороды Мэдисона, и ограду базы усиленно охраняли, чтобы не дать нищим ворам проникнуть в ремонтные мастерские и украсть оттуда инструменты, запчасти или даже целые автомобили для продажи на черном рынке. Вокруг базы возвышались сторожевые вышки, на которых двадцать пять часов в сутки дежурили снайперы. Склады оружия и боеприпасов находились в самом центре базы на предельном расстоянии от ее ограды. Медсанчасть, столовая и продовольственный склад также располагались в центре. Там же была и тюрьма.

Раньше это помещение использовалось в качестве гауптвахты или для содержания ожидавших трибунала военнослужащих. Сейчас это здание существенно расширили, превратив в следственный изолятор, который наводил ужас на любого, кому посчастливилось не угодить ДЖАБ’е. Чтобы спасти семью Хэнкок, группе Кафари придется пробиться с боем в самую современную тюрьму Джефферсона, вызволить заключенных, а затем снова пробиваться обратно.

Кафари остановила грузовик в заранее намеченной точке и с помощью полевых очков стала изучать базу. Несмотря на чрезвычайные события, сотрясавшие планету, не было никаких признаков усиления охраны. Она видела обычный набор охранников на вышках, но, например, усиленных патрулей, прочесывающих периметр в поисках потенциальных угроз, не было. Кафари это вполне устраивало. Если все улеглись в койки, достаточно будет уничтожить казармы.

Она дала сигнал надеть шлемы и начала надевать свой, но Красный Волк прервал ее.

— Вам пора спешиться, сэр, — сказал Красный Волк, застегивая свой биохимический шлем. — Аниш сожрет мои кишки на ужин, если я позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Кафари взглянула ему прямо в глаза:

— Тогда постарайся лучше прикрывать мне спину, сынок, потому что я пойду с вами. Может потом я и буду командовать вами из-за кустов, в других операциях, которые мы выполняем, но Дэнни и Айша Гамаль мне как семья. Я лично вытащу их оттуда.

— Но…

— Нет времени на споры, — сказала Кафари, когда запищал ее наручный коммуникатор. — Входим на базу.

Она надела шлем, пристегнула его к защитному костюму и нажала на акселератор. Красный Волк так и не успел ничего возразить.

Покинув базу «Ниневия», я еду на юг на своей максимальной крейсерской скорости. При постоянной скорости девяносто километров в час я буду в пределах прямой видимости противника через тридцать минут. Скорее всего, противнику не хватит этого времени, чтобы закончить мародерство и скрыться со своей добычей. Я не могу удержаться, чтобы не сравнить эту ситуацию с одним из самых известных ударов в истории Земли до гражданской войны, нанесенных по, казалось бы, незначительному месту под названием Харперс-Ферри[27]. Ну чем Аниш Балин не Джон Браун? Тот также использовал насильственные методы для изложения своей позиции. Аргументы обоих мужчин — Брауна и Балина — имеют логический вес, но были — и остаются — реакционными и, в конечном счете, разрушительными для общества.

Я принимаю еще одно сообщение от Сара Гремиана, на этот раз адресованное командиру подразделения федеральной полиции в Гершеме, городе, ближайшем к Барренскому утесу. Это сообщение закодировано, но у меня есть доступ к военным алгоритмам, необходимым для его расшифровки.

— Во-первых, нейтрализуйте там всех репортеров. Отнимайте камеры, спрячьте их куда-нибудь или разбейте. Заодно репортеров можно и арестовать. Потом соберите все силы и отправляйтесь к утесу. Надо перестрелять этих мерзавцев, чтобы другим было неповадно. Возьмите с собой видеооператора, прошедшего специальную подготовку. Сделайте несколько хороших видеороликов, которые одобренные новостные группы смогут показать в качестве специального репортажа, когда мы разберемся с этой ситуацией. И, ради Бога, сведите потери к абсолютному минимуму. У нас и так уже погибло семьдесят три солдата и экипаж транспорта. Последнее, что нам нужно, это кучка полицейских вдов, скулящих на форумах и в чатах. И что бы вы ни делали, не записывайте никаких кадров с Боло!

— Понял, сэр. Сейчас подниму по тревоге все доступные полевые подразделения. ETA[28] к Барренскому утесу пять минут.

— Хорошо. Проследи, чтобы ни один из этих ублюдков не выжил.

— Да, сэр.

К тому времени, когда я прибываю, полицейские подразделения окружили комплекс, оставаясь от него на почтительном расстоянии, и несомненно надеясь, что грейнджеры, все еще находящиеся внутри комплекса, не откроют по ним огонь из “Хеллборов”. Сложилась непростая патовая ситуация, в которой ни одна из сторон не спешит нанести первый удар, опасаясь навлечь на себя огонь противника. Я уже достигаю расстояния прямой видимости, но внезапно теряю свой основной источник информации изнутри комплекса: все камеры наблюдения на объекте отключаются в результате хорошо организованного акта вандализма. Но того, что я уже видел, достаточно, чтобы понять, что я подвергаюсь серьезному риску получить серьезные повреждения из-за местности, окружающей комплекс, и планировки самого комплекса.

Я превосхожу ростом любое из зданий арсенала, но он расположен на таком высоком утесе, что фундаменты его строений находятся выше моей башни. Подъездные пути достаточно широки, чтобы вместить мой боевой корпус, но у меня нет особого желания мчаться прямо туда. По всей территории комплекса разбросаны множество высоких насыпей, которые я не могу прощупать даже с помощью георадара, поскольку они слишком толстые. Я не могу сказать, где сейчас расположены мобильные “Хеллборы”. Это нехорошо. Я снижаю скорость и останавливаюсь возле полицейских автомобилей.

Я узнаю ответственного офицера. Это лейтенант полиции, который отдал приказ о массовом аресте семьи Хэнкок, запустив причинно-следственную цепочку событий, кульминацией которой стал захват этого комплекса. Теперь он носит капитанские знаки отличия, явный признак того, что начальство было удовлетворено тем, как он вел дело Хэнкоков. Юрий Локкис, который в новостях, посвященных арестам Хэнкоков, казался в высшей степени самоуверенным, сегодня выглядит довольно бледно. Возможно, только то, что я подъехал прямо к нему, вызвало обильный пот и мелкую дрожь в большинстве его групп мышц. Полицейские, которыми он командует, трясутся не меньше.

Почему Кафари Хрустинова проявила так мало страха по сравнению с ними, когда впервые встретила меня на поле боя? Боюсь, мне никогда не понять людей. Я делаю все возможное, чтобы успокоить офицера, очумело глазеющего на мой корпус.

— Капитан Локкис, подразделение SOL-0045 докладывает, по приказу президента Ляру прибыл к вам. Мне потребуется поддержка пехоты, чтобы обеспечить минимальные потери техники, находящейся в настоящее время в руках повстанцев.

Он переводит бессмысленный взгляд с одной моей системы вооружения на другую, очевидно, неспособный к разумной речи. Я пытаюсь снова.

— Капитан Локкис, вы офицер, ответственный за эту операцию?

— А?

По крайней мере, это какой-то ответ. Бесполезный, но лучше, чем полная тишина. Может, капитан Локкис учился вместе с Филом Фабрицио? Я делаю пометку, чтобы перекрестно проверить досье, как только закончу с текущими делами.

— Вы ответственный офицер?

— Э-э… Да. А, да. Да, это я. Я главный.

— Мне потребуется поддержка пехоты, чтобы обеспечить минимальный ущерб захваченной технике или мне самому.

— Какая еще поддержка пехоты??

— Мне было поручено отбить дорогостоящую военную технику с минимальным ущербом, поскольку казначейство не в состоянии покрыть расходы на замену мобильных “Хеллборов”. Аналогично, правительство не в состоянии покрыть расходы на устранение любого существенного ущерба, причиненного мне. Учитывая условия местности и использование защитных ограждений, я не могу достаточно хорошо разглядеть внутреннюю часть комплекса, чтобы определить местоположение этих орудий. Без поддержки пехоты, которая заранее проверила бы местность, я подвергаюсь серьезному риску получить тяжелые повреждения. А это перечеркнет цель моего присутствия на Джефферсоне, которая заключается в обеспечении долгосрочной защиты этого мира. Поэтому мне требуется поддержка пехоты в этой операции.

— А от меня-то ты чего хочешь?! Я не солдат, машина. Я полицейский. Я получил награду за то, что отправил ту шайку фермеров-убийц в тюрьму, но я не солдат. Чего бы ты ни хотел, это твоя проблема, а не моя.

Я предполагаю, что капитан Локкис недостаточно знаком с содержанием своих учебных пособий, чтобы понять, что означает “поддержка пехоты”. Я снова пересматриваю свою формулировку.

— Мне нужны пешие люди, которые сначала войдут в комплекс и посмотрят, что там есть.

— Ух ты! Ты не так уж много просишь, не так ли? Может, тебе подать эти орудия на блюдечке с голубой каемочкой? У меня тут нет никакой “пехоты”, а если бы и была, я бы все равно не стал посылать ее туда. Ты видел, что эти ублюдки сделали с транспортом и танком? Мои люди ни за что туда не пойдут. — Он тычет грязным пальцем в сторону нависающего над нами утеса. — Хочешь посмотреть, что там? Вот пойди посмотри. За это тебе платят, не так ли?

Я подумываю о том, чтобы исправить его неправильное представление об условиях службы Боло, которые не включают ничего похожего на солдатское жалованье. Джефферсон обязан предоставлять запасные части и технического специалиста, но это максимум предусмотренного контрактом вознаграждения за мои услуги. Я решаю, что любая попытка внести ясность только еще больше усугубит проблему.

Вместо этого я предпринимаю еще одну попытку получить то, что мне нужно.

— В этом секторе числятся на действительной службе три пехотных подразделения. Свяжитесь с их командирами и запросите немедленную переброску боевых пехотных подразделений сюда.

Капитан Локкис недовольно скривился:

— У тебя не так уж много мозгов, не так ли? Я же сказал, у нас нет пехоты. Эти “подразделения” расформировали, должно быть, около двух лет назад, или больше.

— Расформировали?! — Я настолько поражен этой новостью, что прошу дальнейших разъяснений. — Прошу разъяснить! Эти подразделения числятся как действующие.

— О, их всегда можно снова сформировать, если потребуется, из резервов. Но, чисто между нами, эти пехотные подразделения “дестабилизировали политическую ситуацию и отвлекали на себя крупные финансовые средства”!

Капитан Локкис явно цитирует какой-то секретный документ. Сам он так гладко изъясняться не в состоянии.

— Если эти подразделения все еще числятся в списке активных, но были расформированы, куда же идут деньги, выделяемые на их содержание? — спрашиваю я, лихорадочно соображая, как все это отразится на моей способности оборонять Джефферсон.

— Ну, они поделили деньги.

— Как?

Он безучастно смотрит на мои внешние визуальные датчики.

— Я не знаю как. Это тебя вообще касается?

Я не утруждаю себя ответом, поскольку он явно неспособен понять серьезные последствия незаконного присвоения военных средств. Я начинаю поиск в правительственной сети данных через беспроводной интерфейс и обнаруживаю финансовые транзакции, которые делят деньги, сэкономленные за счет расформирования пехотных дивизий, на две основные категории: увеличение политически необходимого прожиточного минимума и финансирование федеральной боевых сил, известных как полиция государственной безопасности. Я собираюсь ввязаться в боестолкновение, и при этом вынужден полагаться в ремонте на неграмотного механика и правительство, которое лжет общественности о том, как оно тратит налоговые деньги. Поскольку я не смог получить поддержку пехоты, а капитан Локкис отказался помочь, я вызываю президента.

— Подразделение SOL-0045, запрашивает поддержку пехоты.

— Поддержку пехоты? — раздраженно переспрашивает Сар Гремиан. — Зачем? А, черт возьми, неважно зачем. Запрос отклонен.

— Мне требуется ответ…

— Да знаю, я уже хорошо знаю! Скажи ему, что никакой пехоты не будет.

— У нас нет солдат, — заявляет президент Ляру. — Просто делай, что он говорит.

Президент четко уполномочила Сара Гремиана отдавать мне приказы. Это, по крайней мере, сэкономит время.

— Принято. Я проведу это сражение, действуя самостоятельно.

Я прерываю передачу и обращаюсь к капитану Локкису:

— Пожалуйста, уберите свои машины с вектора моего движения.

— Чего?

— Уберите свои машины. Если не хотите, чтобы я их раздавил.

Локкис отдает быстрые приказы передвинуть наземные и воздушные машины, преграждающие мне путь. Я осторожно продвигаюсь вперед, запуская беспилотник. Он поднимается по дуге на высоту двадцати метров и быстро сбивается ракетным огнем повстанцев с территории комплекса. Я фиксирую траекторию полета ракеты и открываю огонь из минометов, но не могу определить, поразили ли мины цель.

Приближаться с северной стороны утеса — тактически невыгодный маневр. Я меняю курс и делаю длинный крюк, заходя с юга. Мой боевой корпус достаточно высок, чтобы датчики на верхней турели обеспечивали частичный обзор территории комплекса. Внутренние насыпи закрывают мне обзор в семи тактически важных местах.

В моем боевом корпусе осталось три дрона, и только четыре остались на складе в качестве замены. Я запускаю беспилотник на полной скорости, надеясь, что он наберет высоту до того, как враг сможет отреагировать. Она поднимается только на одиннадцать целых и девять десятых метра и сбивается ракетным огнем. Я снова стреляю вслепую, не видя ничего, кроме склона ближайшего вала. Я не могу сказать, попали ли мои минометы в намеченную цель.

Я останавливаюсь, чтобы изучить местность, которую вижу. Ограда по южному периметру разрушена на тридцать метров по обе стороны от того, что раньше было контрольно-пропускным пунктом. Танковые ловушки перекрывают дорогу в шахматном порядке. Насыпи за ними принуждают сформировать еще более сложный маршрут, заставляя петлять глубокими зигзагами, чтобы добраться до главного комплекса. Мои гусеницы, конечно, способны раздавить танковые ловушки, и я могу взобраться или даже пропахать насыпи, если это будет необходимо. Проблема в моей неспособности видеть, что находится по другую сторону.

Я запускаю второй беспилотник, посылая его скользить вперед менее чем в метре над землей. Он прокладывает себе путь танковые ловушки, затем первый вал по внешней стороне, всего в нескольких сантиметрах над склоном. Она появляется над гребнем холма…

…и ружейный огонь уничтожает его. Он падает на землю, разбитый вдребезги, как глиняный голубь. А я снова ничего не разглядел за насыпью. Ни скорость, ни уловки не сработали. Может, попробовать грубой силой?

Я начинаю массированный минометный обстрел, целясь в скрытую за насыпями местность, и запускаю свой предпоследний беспилотник. Он взмывает в небо среди адского дождя артиллерийских снарядов. Я мельком замечаю пехотинцев, карабкающихся на первый вал…

Гиперскоростные ракеты с визгом разрываются в гуще моих приближающихся снарядов. Одна из них уничтожает беспилотник, а они у меня почти закончились. Я теряю терпение, но не могу стрелять вслепую, если хочу избежать повреждения оборудования этого комплекса. И я не смею рисковать последним беспилотником из-за такого точного огня повстанцев. Без пехоты для поиска вражеских огневых точек и без беспилотных летательных аппаратов я крайне уязвим для засады. И нет энергетических выбросов от “Хеллборов”, по которым можно прицелиться, что очень расстраивает. Но у меня нет выбора.

Я продвигаюсь вперед, перелезая через поваленный забор и ворота. Я приближаюсь к первому набору танковых ловушек, когда на радаре внезапно расцветает энергетический выброс. Прямо впереди появляется “Хеллбор”. Он стреляет по мне и мгновенно исчезает в укрытии. Я получаю прямое попадание в упор, практически соприкоснувшись с дулом орудия. Мои экраны испытывают колоссальную нагрузку и перезагружаются. Необузданная энергия заливает мой боевой корпус. Выстрел пробивает и убирает мой защитный экран на ноль целых ноль две сотых секунды. Я открываю ответный массированный минометный огонь. Взрывы раздаются на дальней стороне насыпи, а мощь противника улетучивается, как пар.

В поле зрения появляется еще один “Хеллбор”, стреляющий из дефилада[29] потрясающе быстрой двойной очередью, прежде чем скрыться за насыпью. Двойной удар попадает в мои экраны под углом семьдесят градусов. Второй взрыв пробивает экран и сносит уничтожает звенья моих гусениц на участке в пять метров.

Я поврежден!

Я в ярости. Я запускаю свой передний “Хеллбор”. Тридцатисантиметровый заряд врезается в насыпь, которая перестает существовать. Я стреляю снова и на наносекунду я вижу что орудием управляет девочка примерно пятнадцати лет. Командная кабина исчезает, превратившись в расплавленный металл и радиоактивные газы. Передние две трети незаконно присвоенного “Хеллбора” также тают. Я фиксирую еще один внезапный выброс энергии. Я снова пробиваю очередную насыпь, нанося два удара, которые превращают второй мобильный “Хеллбор” и его водителя в облако диссоциированных атомов.

Возникают множественные энергетические сигнатуры. Я отслеживаю и фиксирую цели, но колеблюсь, они ведут себя как-то странно. Стоит мне прицелиться в одну из них, как она тут же исчезает, чтобы внезапно телепортироваться в совершенно другое место. Наверное, командир повстанцев по очереди заводит и глушит двигатели расположенных в разных местах самоходок, так что орудия только кажутся движущимися. Возможно, он играет в шаффлборд[30] с системами вооружения. Это хитрая уловка. Я испытываю мгновенный трепет удовлетворения от встречи с достойным противником.

Я атакую их всех одновременно. Минометы прочерчивают дуги над вершинами насыпей, нацеливаясь на каждый источник энергии на утесе. Внезапно мобильный “Хеллбор” вылетает на открытое место, стреляя на ходу поперек моего носа. Я открываю ответный огонь. Плазменный огненный шар поднимается высоко в ночное небо, сжигая полевое орудие и его водителя. Остальные самоходки устремляются к западной подъездной дороге. Упиваясь сражением, я бросаюсь вперед. Режим боевого рефлекса вывел мое полное сознание на полную мощность. Мои рефлексы гудят. Мои синапсы поют. Я оживаю, устремляясь к врагу во исполнение своей цели. Я отслеживаю, целюсь, открываю огонь, испаряя насыпи и здания залпами “Хеллборов”, чтобы добраться до мобильных орудий позади них. Клубится дым. Огненные шары разлетаются, как сверхновые. Я ликую от уничтожения умного и смертельно опасного врага.

Гиперскоростные ракеты устремляются к моему носу и передней башне скоординированным заградительным огнем из нескольких мест. Противотанковые октоцеллюлозные бомбы отскакивают и катятся у меня на пути, оплавленные и выброшенные из грузовиков отчаявшимися солдатами-повстанцами. Мои бесконечные повторители пылают, отбивая восемьдесят шесть процентов приближающихся ракет и девяносто три процента октоцеллюлозных мин. Оставшиеся ракеты детонируют у моего носа и передней башни. У меня отваливаются чешуйки абляционной брони. Октоцеллюлозные мины взрываются практически под ногами — еще больше звеньев гусениц разрывается на оставшихся трех гусеничных движителях.

Я в ярости. Я нацеливаюсь на каждый энергетический выброс в радиусе тысячи метров. Лают и рычат минометы, ракеты, бесконечные повторители и пулеметы. Смерть вылетает из моего корпуса. Я разрушаю. Ликование охватывает мой личностный гештальт-центр. Я живой. У меня есть цель. Я живу с этой благородной целью. Я защищаю этот мир от угрозы террористического мятежа. Я выполняю свое предназначение на поле битвы. Я уничтожаю все следы Врага.

Я останавливаюсь в центре зоны поражения. Арсенала на Барренском утесе больше не существует. Все в радиусе тысячи метров представляет собой почерневшие, тлеющие руины. Здания разрушены радиоактивными снарядами. Девяносто процентов внутренних ограждений были пробиты или полностью разрушены. Я уничтожил семь мобильных десятисантиметровых полевых орудий “Хеллбор”, шесть грузовиков, груженных тяжелыми боеприпасами, триста гиперскоростных ракет и семнадцать октоцеллюлозных бомб.

Мои гусеничные движители неровные, с зияющими дырами, которые серьезно нарушат целостность гусеницы без капитального ремонта. Жар мерцает дымкой от стволов моего оружия и дымящихся обломков вокруг меня. Радиоактивный ветер сносит радиоактивные осадки в сторону гражданских объектов в Гершеме и Хаггертоне.

С опозданием я вспоминаю совет Сара Гремиана не повредить дорогостоящее содержимое арсенала. Схема моего личностного гештальта трещит по швам, пытаясь совместить запрограммированный восторг от победы на поле боя такого масштаба над удивительно изощренной командой повстанцев со знанием того, что я уничтожил концентрацию дорогостоящего оборудования и военной техники, вопреки четким инструкциям. Что лучше, уничтожить высокотехнологичное оружие, или допустить, чтобы это оружие попало в руки врага?

Я связываюсь с президентом.

— Подразделение SOL-0045, запрашивает разрешение на подачу VSR.

На экране появляется Эвелина Ляру. Ее бледная физиономия напоминает морду испуганной овцы.

— Что? — спрашивает она бессмысленно.

— Запрашиваю разрешение на подачу VSR.

Голос Сара Гремиана откуда-то из-за кадра говорит:

— Скажи “да”, черт возьми. Просто скажи “да”.

— Да. Разрешаю. Как угодно.

— Я уничтожил семь десятисантиметровых полевых мобильных “Хеллбор”, шесть военных грузовиков и, по оценкам, девяносто восемь целых и три десятых процента инфраструктуры арсенала на Барренском утесе…

— Что?! — В кадр буквально врывается Сар Гремиан. Его лицо багровеет. — Ты сделал что??

— Силы повстанцев использовали “Хеллборы”, чтобы уничтожить роботанк, транспорт со всем экипажем и семьдесят три федеральных солдата. Затем они использовали “Хеллборы”, гиперскоростные ракеты и октоцеллюлозные бомбы в противотанковых минах, чтобы нанести мне серьезный урон. Не было другого выбора, кроме как уничтожить это оборудование и тех, кто им управлял. Они причинили мне самый тяжелый урон, со времен вторжения дэнга шестнадцать лет назад.

— Господи Боже, ты хоть понимаешь, что только что взорвал инфраструктуру стоимостью в полмиллиарда кредитов? — Он рассеянно проводит рукой по своему голому черепу, как будто намереваясь вырвать с корнем давно исчезнувшие волосы. — Господи, полмиллиарда кредитов… По крайней мере, ты убил этих ублюдков.

— Восстание не удалось подавить.

Узкое лицо Сара Гремиана становится белым, превращая глубокие шрамы на лице в море пятен на бледном фоне. Его вопрос звучит как шепот.

— В каком смысле не удалось?

— Мне было приказано не открывать огонь, пока не окажусь у цели. За то время, которое потребовалось мне, чтобы добраться до арсенала, федеральным войскам не удалось остановить отправление тяжело груженных грузовиков, перевозивших примерно семьдесят процентов содержимого склада. Почти двести вражеских солдат погрузили и увезли сто двенадцать гиперскоростных ракет, шестнадцать ящиков с октоцеллюлозными минами общим количеством в тысячу шестьсот штук, две тысячи противотанковых ракет для ручных ракетных установок, восемьсот крупнокалиберных винтовок и семнадцать тысяч патронов к ним.

Я слышу президента на заднем плане, издающую звуки, которые у меня ассоциируются с невнятным ужасом.

— И где, — спрашивает Сар Гремиан скрипучим тоном, — все это сейчас?

— Грузовики перегнали в каньоны на юге Дамизийских гор. Возможно, удастся напасть на их след по энергетическому излучению и следам выхлопных газов, но карта в моей геологической базе данных утверждает, что я не смогу легко преследовать их. Каньоны слишком узкие. Мой корпус не поместится. А если взорвать стенки каньонов, чтобы их расширить, то образуется несколько тонн мусора, который заблокирует и без того слишком узкие проходы. Повстанцы не могли выбрать лучшего места для проведения рейда. Более серьезную озабоченность вызывает тот факт, что в арсенале на Барренском утесе числилось десять мобильных полевых орудий “Хеллбор” с 10-сантиметровыми стволами. Я уничтожил семь. Остатков еще трех я нигде не обнаружил. Я делаю вывод, что лидерам повстанцев удалось выкрасть три мобильные оружейные платформы, способные уничтожить Боло. Также украденные октоцеллюлозные противотанковые мины тоже способны причинить мне серьезный ущерб, особенно если их использовать с продуманным размещением и в тандеме с мобильными “Хеллборами”. Их силы понесли тяжелые потери, но в свою очередь нанесли немалые потери правительственным войскам и смогли успешно отступить, захватив большую часть того, что они намеревались получить. Ущерб, нанесенный правительственным силам и технике, включая меня, очень велик. Я потерял броню и получил значительные повреждения гусениц, которые потребуют ремонта, прежде чем я снова отправлюсь в бой.

Сар Гремиан ничего не говорит.

Он тупо смотрит в камеру передачи, вообще ничего не говоря в течение семидесяти целых и трех десятых секунды. Я знаком с фразой “жизнь проносится перед глазами” при приближении смерти. Похоже, это похожий случай, сейчас его карьера проносится перед его глазами. Я жду.

— Я перезвоню, — наконец говорит он.

Передача прерывается. Я отслеживаю исходящие сообщения из временного офиса президента и обнаруживаю звонок на частный коммуникатор, зарегистрированный на имя Витторио Санторини. Передача зашифрована кодом, который я не могу взломать. Разговор длится три минуты, тринадцать целых и две десятых секунды. Сар Гремиан перезванивает мне.

— Ты сможешь догнать пропавшие “Хеллборы”?

— Я могу попытаться провести воздушную разведку с помощью беспилотника. Повстанцы уничтожили последние три, которые я запустил. У меня остался только один на борту и еще четыре хранятся на складе.

— Запускай беспилотник, черт возьми! Выясни, где эти “Хеллборы”!

— Беспилотник запущен. Визуального контакта нет. Обнаружен слабый инфракрасный след. Несколько транспортных средств пересекли равнину в районе Хаггертона и скрылись в ущелье Скелета. Беспилотник проследовал в ущелье. Движения не обнаружено. Визуального контакта нет. ИК-следы расходятся в три ответвляющихся каньона. Визуального контакта нет. ИК-следы снова разветвляются в пять разветвлений каньона. Не удалось определить, какие тепловые следы принадлежат грузовикам, а какие оставлены мобильными платформами “Хеллбор”. Снижаюсь, чтобы изучить следы шин и гусениц на дороге. Недостаточно света, чтобы обнаружить узоры в пылевом налете на дне каменного каньона. Набираю высоту. Визуального контакта нет. — Я колеблюсь, когда инфракрасные следы исчезают. — Инфракрасные следы потеряны. Теоретизирую. Наиболее вероятное объяснение — укрытие под землей. Каньоны в этом регионе изрыты расселинами и пещерами. Предлагаю пехотные эскадроны в качестве оптимального метода поиска и уничтожения.

— Какую еще пехоту?! Да нет у нас никакой пехоты! — раздраженно кричит Сар Гремиан.

— Артиллерийских расчетов было бы достаточно в качестве приемлемой замены. Подразделения федеральной полиции также могли бы сгодиться.

— Послать полицию? Против мобильных “Хеллборов”? Ты что, с ума сошел?

Прежде чем ответить на этот вопрос я рассматриваю эту возможность.

— Анализирую эвристику. Протоколы “Резарт” не задействованы.

— Что? Что, черт возьми, это значит?

— Я не сумасшедший.

Сар Гремиан смотрит в камеру.

— Вот утешил так утешил. Ты не можешь найти три украденные платформы с ядерным оружием и колонну многотонных грузовиков, но ты не сумасшедший. Есть ли еще задачи, на которые ты можешь потратить время, разыскивая украденное оружие?

— Я могу продолжать говорить с вами.

Возможно, не стоило сейчас говорить такое Гремиану. Его ответом является ор, который кривит его рот в особенно непривлекательной манере.

— Найди эти гребаные “Хеллборы”, машина! Мне плевать, что ты будешь для этого делать. Разнеси на куски эти горы, если понадобится, но найди их. Достаточно четкая инструкция?

— Я не могу разнести на куски горы, не увеличив количество жесткой радиации, уже загрязняющей фермы долины Хаггертона и города Хаггертон и Гершем. Без урожая на этих фермах Джефферсон столкнется с повсеместной нехваткой продовольствия. Это противоречит моей основной миссии.

Ответ Сара Гремиана одновременно емкий и бесполезный. Он прерывает передачу и делает еще один кодированный звонок Витторио Санторини. Этот звонок длится восемь минут девятнадцать секунд. Сар Гремиан перезванивает мне.

— Отправляйся в свой ангар. Мы отправим туда отряды ПГБ, пусть отрабатывают свою зарплату.

Скрытая угроза моему будущему уровню финансирования четко фиксируется в моих процессорах оценки угроз. Это последняя четкая и полностью осознанная мысль, которая приходит мне в голову перед тем, как я отключаю режим боевого рефлекса. Я чувствую потерю аналитических способностей и покидаю район кровавой бойни, которую устроил на вершине Барренского утеса. Я успешно выбираюсь из-под обломков, отмечая несчастное выражение лица капитана Локкиса, очевидно уже получившего приказ Сара Гремиана. Человек, резво упрятавший в тюрьму Хэнкоков, явно боится мятежников, обладающих высокотехнологичным оружием, спрятанным в темных лабиринтах каньонов.

Но сейчас меня больше волнует другое. Я ковыляю к своему складу технического обслуживания, изучая повреждения болевыми датчиками на носу, передней башне и гусеничных установках. Я двигаюсь со скоростью едва ли один километр в час, стараясь не допустить дальнейшего серьезного повреждения сцепных устройств. До дома еще далеко, а ждет меня там сомнительная помощь, которую окажет функционально неграмотный техник, напившийся в доску еще до того, как я выехал на задание.

Страдание становится моим постоянным спутником.

За сто метров до цели Кафари приказала начать атаку.

Из темноты вынырнули три “Хеллборов”. Тренировочные казармы “Ниневии”, офицерское жилье и помещения сержантов исчезли в раскаленных добела тройных огненных шарах. Обломки взлетели в небо, образуя изящные параболы. Обломки всей командной структуры “Ниневии” все еще падали, а Красный Волк, высунувшись из окна кабины, уже выпустил ракету в ограду, отделявшую их грузовик от цели.

Боеголовка взорвалась прямо у земли. Эффектная вспышка мгновенно проделала пятиметровую брешь в ограждении. Красный Волк нырнул обратно в грузовик, спасаясь от града раскаленных обломков, застучавших по ее крыше. Кафари нажала на педаль, и грузовик рванулся вперед. Она на полной скорости прорвалась сквозь дымящиеся обломки и вылетела на открытую площадь за ними. Тюрьма стояла прямо перед ней. Другие команды спешили к месту встречи с разных сторон. Кафари и Красный Волк в прочно надетых масках и капюшонах выпрыгнули из грузовика, пока остальные бойцы спрыгивали на землю с заднего борта кузова.

Команда Кафари первой добралась до дверей центра содержания под стражей. Кафари видела в освещенных окнах силуэты ошеломленных тюремщиков, которые выглядывали из окна, слишком ошеломленные, чтобы понять, что они подверглись нападению. Красный Волк прилепил кумулятивный заряд к сложному электронному замку дверей. Он вставил предохранители и отполз назад. Одна из створок разлетелась на части, а Красный Волк сшиб с петель вторую.

Кафари дала сигнал своим огневым группам низко пригнуться — поза, которая оставляла противнику меньше места для прицеливания, — затем жестом приказала им двигаться вперед. Они нырнули через разрушенную дверь и вкатились в комнату, полную дыма. Биохимическая маска практически сводила видимость к нулю. Кафари не могла сказать, где находятся члены ее команды, и вообще не могла видеть противника. В задымленном помещении раздавались выстрелы. Кто-то стрелял вслепую в сторону двери.

Пуля просвистела над ухом Кафари и вонзилась в стену позади нее. Она различила в дыму вспышку пистолета и открыла ответный огонь, пробив стойку регистрации, чтобы добраться до стрелка за ней. Она упала на бок и откатилась в сторону, спасаясь от ответного огня, вместо которого последовал лишь душераздирающий вопль, перекрывший отрывистый грохот других орудий. Движение позади заставило Кафари развернуться, готовясь защищаться от огня с тыла. Она узнала Аниша по командирскому шлему, который он носил.

— Какого черта ты здесь делаешь?! — рявкнул он Кафари.

Она уложила охранника справа от Аниша, пригвоздив его к полу.

— Спасаю твою чертову задницу! За работу, солдат!

— Зачистить тюремные блоки, — крикнул Аниш в свой командный коммуникатор. — Не дайте этим скотам перебить заключенных! Если нужно, взрывайте двери!

Передовой огневой расчет Кафари быстро справился с дверью, отделявшей общественную приемную от кабинетов и тюремных блоков за ней. Поднявшийся дым скрывал их передвижение, пока они пробирались сквозь толпу. Кафари жестом приказала Анишу и его команде идти вперед, из уважения к желанию Аниша оставить ее в мире живых. Со спины ее прикрывал Красный Волк, стреляя во всех, кто носил джабскую форму, и прикрывая их тыл от потенциального нападения, если у кого-то еще снаружи возникнет желание протестовать против того, что здесь происходит.

Они двинулись по пятам за последними бойцами команды Аниша, следуя за ними по длинному коридору, в который выходили двери бесчисленных кабинетов. Команде, шедшей впереди нее, пришлось потрудиться на предмет проверки возможных засад в этих помещениях, одновременно стараясь добраться до тюремных блоков как можно скорее, пока тюремщики не расстреляли заключенных. Кафари и Красный Волк двигались пригнувшись, держа головы ниже уровня окон в некоторых дверях и осторожно переходя от одного дверного проема к другому.

Они прошли примерно половину коридора, когда началась перестрелка, отрезавшая их от огневой команды Аниша. Кафари упала лицом в пол, а Красный Волк закрыл ее своим телом. Потом он сгреб ее в охапку и швырнул в кабинет с другой стороны коридора, куда пули не залетали. Кафари ударилась о письменный стол и выругалась, вспомнив, как телохранитель Абрахама Лендана отшвырнул президента к стенке, когда дэнг стрелял в них сквозь деревянную лестницу, а телохранитель Лендана схватил его и врезался вместе с ним в стену. Неудивительно, что президент кричал — ему было больно от удара всем телом.

Пытаясь прийти в себя, Кафари потрясла головой и выглянула в коридор, чтобы понять, откуда стреляли. Вспышки от выстрелов из кабинета дальше по коридору указали ей направление. Табличка на той двери гласила “Комендатура”.

Кафари поползла было вперед на четвереньках, но Красный Волк заградил ей выход в коридор.

— Ни в коем случае, сэр, — пробормотал он. — Пользуйся радио и не высовывай свою чертову дурацкую голову.

Кафари стиснула зубы и прошипела в свой командный коммуникатор:

— Альфа-один — Бете-один, мы окружены. Повторяю, окружены. По нам ведется огонь из комендатуры. Стрелок оказаться полезной птицей, если умеет петь, взять живым!

— Принято. Оставайтесь на месте.

Через семь секунд на кабинет коменданта обрушился ураганный огонь. Пули свистели на уровне пояса, вынудив обитателя или обитателей комендатуры пригнуться, спасая свои жизни. Красный Волк проскользнул в открытую дверь кабинета, жестом велев Кафари остаться на месте, и ползком двинулся к комендатуре. Не находившая себе места от нетерпения Кафари внезапно вспомнила, что на ней командирский шлем. Проклиная собственную неопытность, она повозилась с внешними элементами управления и подключила видеосистему, показывающую ей миниатюры с каждой из миниатюрных камер “рыбий глаз”[31] на шлемах ее полевой команды.

Увеличив изображение с камеры Красного Волка, она напряженно следила за тем, что он видит, осторожно пробираясь вперед под прикрытием огня товарищей. Красный Волк достиг дверей кабинета коменданта одновременно с одним из бойцов отряда Аниша Балина, подкрадывавшимся с другой стороны коридора. Вместе с ним Красный Волк вполз в кабинет, где они стали обползать с двух сторон письменный стол, из-под которого выглядывали чьи-то ботинки.

Засевшему в кабинете пэгэбэшнику пришелся не по душе град пуль, летевших из коридора. Он не высовывался из-за письменного стола, стреляя над ним вслепую в сторону двери. Через несколько секунд в пистолете закончились патроны, а пустой магазин упал на пол и отскочил к Красному Волку. Внезапно прятавшийся за письменным столом человек разразился проклятиями.

— У него заклинило обойму! — заорала Кафари. Красный Волк вскочил и перепрыгнул через стол.

Боевик все еще пытался загнать магазин обратно, когда Красный Волк прострелил ему оба колена. Пэгэбэшник заорал и упал. Кровь пропитала его брюки из здорово раздробленных коленных чашечек.

Красный Волк обыскал его на предмет оружия.

— Он чист, сэр.

Кафари бросилась опрометью по коридору в кабинет коменданта. Их пленник действительно был комендант базы “Ниневия”.

— Тебя поджарят за это! — просипел он. Ненависть и боль исказили его лицо, превратив его в злобную маску.

Красный Волк холодно рассмеялся.

— Я так напуган, что из-за тебя я нассал себе на ботинки. — ответил Красный Волк, вырвал провод из компьютера и скрутил коменданту руки за спиной.

— Он в вашем распоряжении, сэр, — сказал Красный Волк, отдавая Кафари честь.

Подозвав людей Балина из коридора, Кафари приказала оттащить коменданта к ней в грузовик.

— У меня есть базар к этому гаду, — сказала она, понизив голос до самых низких регистров и подражая бандитам из окрестностей космопорта. — Посадите его в мой грузовик. Я хочу поболтать с этой сукой.

— Есть, сэр!

Они подняли коменданта “Ниневии” и вынесли его, не обращая внимания на поток ругательств, вырвавшихся наружу. Кафари и Красный Волк бросились вслед за остальными членами группы проникновения, чтобы добраться до тюремных блоков. Они нашли Аниша Балина за пультом управления тюремным блоком, он с помощью главного компьютера уже открывал двери тюремных камер ряд за рядом. На полу рядом с ним и в коридоре возле камер в лужах крови валялось несколько тел в форме. Мимо, спотыкаясь, проходили ошеломленные заключенные, некоторые из них были так сильно избиты, что не могли ходить без посторонней помощи. Нескольких пришлось нести на руках.

Лицо одного безжалостно избитого мужчины превратилось в сплошную кровавую маску, похожую на месиво из перезрелых слив. Ужасные, распухшие синяки и запекшаяся кровь почти закрыли оба глаза. Его нос был сломан в нескольких местах. Кофейного оттенка кожа его рук, ушей и шеи приобрела оттенок скорее серый, чем коричневый. Под лохмотьями рваной одежды зияли открытые раны. Шатаясь, он уже прошел мимо Кафари, когда та наконец поняла, кто перед ней. Она резко повернулась, чувствуя тошноту от шока, и зашагала за ним. Она догнала его и прошептала:

— Асалийские пчелы все еще больно жалят?

Изувеченный заключенный развернулся, щуря заплывшие глаза, не в силах разглядеть ее лицо сквозь биохимическую маску и командирский шлем.

— Этим пчелам лучше не попадаться, — проговорил он наконец, еле ворочая едва слушавшимся его языком. Тем не менее, эти несколько слов подтвердили его личность. Перед ней был Дэнни Гамаль, и по его разбитому лицу стекал пот. — Они могут закусать до смерти, — добавил он, ожидая ее ответа.

— О да, — согласилась Кафари. — От них лучше спрятаться. Например, в подвал с сыром.

Узнавание распространилось по его изуродованному лицу. Дэнни попытался улыбнуться и схватил Кафари за свободную руку — ту, в которой не было пистолета, — обеими своими. От этого движения на его лице раскрылись плохо зарубцевавшиеся порезы, и по щекам потекла кровь.

— Ты пришла за нами, — выдавил он. — Они сказали нам, что ты мертва. Нам даже показали фотографию твоего изрешеченного аэромобиля, а ты все-таки за нами вернулась…

Кафари начала отвечать, намереваясь сказать: “Конечно, я вернулась за тобой”, когда внезапное понимание озарило ее. Он говорил буквально. Дэнни Гамаль действительно считает ее вернувшейся с того света. Какие же адские муки понадобились для того, чтобы довести Дэнни Гамаля до такого состояния?! Что же с ним делали?!

— Говорят, — задыхаясь от ярости, прошептала Кафари, — что нет ничего опаснее разозленного привидения!

Пальцы Дэнни крепче сжали ее руку, а в его глазах вспыхнул прилив эмоций — слишком сложных, чтобы их можно было разобрать, пока вокруг бушевала битва. Кафари вытащила запасной пистолет и протянула ему.

— Где твоя мать? И жена?

— На втором этаже. С малышами, — ответил Дэнни. Он расправил плечи и указал стволом пистолета на ближайшую лестницу.

Кафари вызвала подкрепление.

— Группа “Альфа”, построиться и выдвигаться на второй этаж! Там раненые и дети!

Она уже бежала к лестнице с пистолетом в руке. За ней по пятам бежал Красный Волк, а сзади ковылял Дэнни. Кафари перепрыгивала через две ступеньки за раз, чуть опережая лидеров команды “Альфа”. Когда они достигли площадки второго этажа, Кафари прижалась к стене, а Красный Волк вышиб дверь.

В них никто не стрелял.

Красный Волк прошел первым, оставив Дэнни и Кафари прикрывать тыл. Они вошли в длинный коридор, который шел параллельно линии тюремных камер этажом ниже. Этот этаж явно служил лазаретом — но не для лечебных целей. Койки и операционные столы были оснащены толстыми ремнями для рук и ног, покрытыми запекшейся кровью. В этих помещениях тошнотворно пахло кровью, экскрементами и животным страхом.

С другого конца коридора донеслись испуганные женские голоса. К тому моменту, когда Кафари и Дэнни преодолели весь коридор, крики замолкли. В одном из помещений Красный Волк держал на мушке шестерых женщин, две из которых были в форме ПГБ, а остальные четверо — в белых лабораторных халатах. Группа “Альфа” вышибала все новые и новые двери, из которых выбирались и даже выползали заключенные. Большинство из них пытали так, что Дэнни Гамаль даже сейчас казался по сравнению с ними цветущим мужчиной, целым и невредимым. Холодная ярость Кафари превратилась в неровный лед. Она не представляла себе, что сотворит с теми, кто должен будет держать ответ за эти зверства.

Внезапно в самом конце коридора раздались громкие возгласы, и к ней подбежал один из бойцов.

— Сэр! Прошу командира о присутствии, сэр!

Кафари обменялась взглядами с Дэнни и Красным Волком, затем направилась по длинному коридору. Дэнни последовал за ней, оставив Красного Волка охранять заключенных. Отвратительные пятна крови на полу становились все больше с каждым шагом. Большая часть команды “Альфа” уже отправилась обратно, оказывая помощь тяжело раненым мужчинам и женщинам из комнат, которые Кафари не стала рассматривать слишком внимательно, опасаясь, что ее вырвет прямо в шлем. Наконец Кафари и Дэнни добрались до двери, возле которой стояли оставшиеся бойцы, и прошли внутрь.

За дверью оказалась довольно большая комната. С первого взгляда стало понятно, что когда-то она была операционной. Впрочем, сейчас большую ее часть занимали сваленные грудами у стен человеческие тела. Трудно было сосчитать трупы в этом чудовищном морге. Запах тления заползал в ноздри и проникал, казалось, в самое сердце. Кафари стало дурно, ей хотелось отвернуться, но она заставила себя смотреть, правда не могла полностью контролировать то, как ее взгляд перебегал с одного тела на другое. Пол в комнате был залит запекшейся кровью, но среди трупов, кажется, не было детей. Кафари видела только крупные кисти рук и ступни ног. Этих людей зверски убили всего лишь несколько часов назад. Они умирали тяжело.

— А что там? — спросила Кафари, показывая на полузаваленную трупами дверь в конце комнаты.

— Сейчас выясним, сэр.

Мужественно сражаясь с тошнотой, Кафари смотрела, как бойцы отряда “Альфа” разбирают завал из мертвых тел. Внезапно где-то под грудой трупов кто-то застонал и пошевелился. Кафари вздрогнула, но через мгновение они с Дэнни уже вытащили лежавшую под трупами женщину. Разглядев ее лицо, Дэнни застонал. Его мать была еще жива, но Кафари сразу поняла, что ей недолго осталось. Дэнни опустился на пол и положил к себе на колени голову матери.

— Я здесь, мама, — сказал он ей сдавленным голосом. — Теперь ты в безопасности.

— Дэнни? — прошептала она. — Ты жив…

— Мы едем домой, мама, — сказал он ей срывающимся голосом. — Мы забираем тебя домой.

— Я не доеду до дома, — еле слышно произнесла Айша. — Вынесите меня из этого здания… Я хочу умереть на свободе…

Дэнни в отчаянии обхватил голову руками. Тем временем бойцы Кафари пробрались к двери и приоткрыли ее.

— Здесь дети! Живые!

Кафари облегченно перевела дух.

— Выводите их. Через три минуты в здании не должно никого оставаться.

Из задней комнаты стали выбираться дети. Они спотыкались о трупы своих родителей. Их глаза были полны ужаса и ненависти. За несколько страшных дней они повзрослели на много лет. Те, кто постарше, помогали малышам идти туда, куда указывали им взрослые.

Кафари повернулась к Айше.

— Несите ее вниз, — приказала она двум оставшимся бойцам “Альфы”. — Посадите ее в мой грузовик. А этого ублюдочного коменданта запихните в другой. Я не потерплю, чтобы они находились в одном месте. Скажи Анишу, чтобы допросил этого сукина сына.

— Да, сэр!

Бойцы подняли Айшу. Дэнни поддерживал ее голову, и они двинулись в сторону лестницы. Кафари развернулась на каблуках и зашагала туда, где Красный Волк держал под прицелом шестерых мясников. Кафари долго смотрела на шестерых женщин.

— Кто из вас хорошо знает конституцию Джефферсона? — Женщины недоуменно переглянулись.

— Никто, — подытожила Кафари. — Ладно, я сама ознакомлю вас с содержанием статьи двадцать три, которая гласит: “Долг и моральная обязанность каждого гражданина Джефферсона заключаются в защите родной планеты от внутренних и внешних источников опасности. Любой государственный служащий, пренебрегающий своим долгом и моральными обязанностями, представляет собой угрозу для Джефферсона. Если пресечь его злоупотребления властью в судебном порядке невозможно, граждане уполномочены и обязаны отстранять таких чиновников от должности”. Я думаю, этим все сказано, не так ли?

Шесть женщин, участвовавших в пытках и убийстве невинных заключенных, уставились на нее. Поняв, к чему она клонит, они затряслись еще сильнее. Кафари немного подождала, чтобы джабовки успели в полной мере испытать страх перед смертью.

— Считайте, что вы официально отстранены от должности.

Кафари отвернулась от сидевших на полу женщин и вышла из помещения, кивнув по пути Красному Волку. Не успела она преодолеть половину лестницы, как прогремел первый выстрел. За ним последовали пронзительные вопли. Палачи умоляли о снисхождении, в котором отказывали своим жертвам. Прогремело еще пять выстрелов, и крики прекратились.

По пути к грузовику Кафари выкрикивала приказы:

— Осмотрите в последний раз камеры и садитесь по коням! Посчитайте, сколько человек мы освободили! Доложите через две минуты! Через три минуты покидаем территорию базы! Исполнять!

Поступили сообщения от подразделений. Последние члены огневых команд “Альфа” и “Бета” вышли из здания после заключительной проверки, убедившись, что они нашли всех заключенных. Две минуты и двенадцать секунд спустя они были в своих грузовиках, направляясь к проломам, которые они проделали в ограде “Ниневии”. По ним не было сделано ни одного выстрела. У выживших обитателей “Ниневии” и мысли не было продолжать сопротивление. Когда все погрузились, грузовики растворились в предрассветной темноте, направляясь через пойму Адеро в сторону укрытий, устроенных Кафари и Анишем Балином. Кафари доехала только до ближайшего расчета “Хеллбора” и остановилась. Она оставила двигатель работать на холостом ходу и вылезла, чтобы поприветствовать экипаж.

— Мы подготовлены и готовы выступить, сэр.

Два других экипажа “Хеллборов” также доложили о готовности.

— Очень хорошо, — сказал Кафари. — По моему сигналу.

Она сняла свой командирский шлем и направилась к задней части грузовика, где на коленях у Дэнни лежала Айша Гамаль. Она забралась в кузов, захлопнула задние двери и включила свет. Айша моргнула, глядя на Кафари.

— Милое дитя, — прошептала она, — так это была ты…

Она села на колени рядом с умирающей женщиной.

— Да, — выдавила она. — Это была я.

Айша нащупала ее руку. Кафари взяла ее нежно, держа очень осторожно, ненавидя перчатку своего биохимического костюма, которая не позволяла ей прикоснуться к руке подруги.

— Однажды ты уже спасла нас, — сказала Айша слабым голосом, даже тише, чем в склепе, где они ее нашли. — Уничтожила целую армию дэнгов, чтобы спасти нас. Тебе предстоит… уничтожить другую армию… в этот раз…

— Да, — сказала Кафари, не в силах выдавить что-либо еще из-за сдавившей горло боли.

— Ты их победишь, дитя. Ты спасешь нас. Больше никто не может этого сделать. У тебя есть для этого сердце, дитя, сердце и голова. И мудрость. — Ее пальцы крепче сжали руку Кафари. Затем она слегка повернула голову. — Дэнни?

— Я здесь, мама.

— Присматривай за Кафари, сынок. Помоги ей сделать то, что должно быть сделано.

— Я сделаю, — поклялся он. — Клянусь памятью папы, сделаю.

— Люблю тебя, Дэнни, — выдохнула она почти беззвучно. — Горжусь быть твоей мамой.

Ее глаза не закрылись. Но ее тут больше не было.

Дэнни зарыдал, содрогаясь всем телом. Кафари сжала ему плечо. Потом она выпрыгнула из кузова. Ее сухие глаза пылали ненавистью. Достала из кабины своего грузовика оптический прицел “Старлайт”. Целенаправленно двинулась к ожидающему артиллерийскому расчету. Осмотрела базу “Ниневия”, которая представляла собой тлеющее пятно света на горизонте.

— Вы знаете, чего я хочу, — сказала она, и слова прозвучали в воздухе, как звенящие куски стали. Она снова надела шлем, чтобы не оглохнуть от грохота. Потом она связалась с расчетами остальных самоходок и сказала:

— Это Альфа-один. Приготовьтесь открыть огонь.

Она постояла там еще мгновение, вглядываясь в сгущающуюся темноту, взвешивая риски и шансы, а также раздумывая над уроком, который собиралась преподнести своим врагам. Потом она залезла в кабину грузовика, сжала руль обеими руками и скомандовала:

— Огонь!

Ночь превратилась в пожар. Автомобильный парк и аэродром базы “Ниневия” перестали существовать. Топливо воспламенилось, раскалившись настолько, что могло плавить сталь. “Хеллборы” заговорили снова, тюрьма превратилась в погребальный костер, кремирующий мертвых и посылающий сообщение, которое лидеры ДЖАБ’ы не скоро забудут. Этот урок обойдется им дорого… Все три “Хеллбора” зарычали одновременно, поражая свою последнюю цель этой ночи в идеальном унисоне. Расположенный на самом дальнем от трущоб углу базы “Ниневия”, ремонтный ангар Сынка представлял собой огромное сооружение, полное высокотехнологичного военного снаряжения и сложного оборудования, необходимого для ремонта Боло.

Он разлетелся на куски под ударами самоходок Кафари. “Хеллбор” бил по складу снова и снова, превращая его в белый ад разрушений.

Боеприпасы внутри сдетонировали. Огненный шар испарил, который она так долго делила с Саймоном. Ударная волна обрушилась на остальную часть базы “Ниневия”, как коса. Все здания на обширной площади базы исчезли, а взрыв прокатился дальше по пойме Адеро, направляясь прямо к ним. Грузовик Кафари тряхнуло так сильно, что лобовое стекло разлетелось вдребезги, и он чуть не перевернулся. Грузовик встал на задние колеса, как взбрыкнувший жеребец, затем кабина снова опустилась, и они приземлились с хрустом костей и содроганием рессор. Красный Волк пришел в себя первым и начал счищать осколки стекла с одежды Кафари.

Когда она вновь смогла видеть, базы в Ниневии уже не было.

Просто… исчезла.

— Это, — красноречиво выругался Красный Волк, — был адский взрыв.

— Это, — возразила Кафари, — было только началом.

Она дала сигнал рассредоточиться. Затем включила передачу, развернулась от тлеющих руин базы и уехала. Они выиграли первое сражение. Оставшаяся часть войны обещала стать ужасной.

ГЛАВА 22

Движение разбудило Елену лязгом и толчком, заставившим ее ахнуть. Было очень темно, настолько темно, что она ничего не могла разглядеть, и достаточно холодно, чтобы поранить кожу, когда она растянулась на чем-то комковатом и холодном.

— Мама? Мы в грузовом отсеке?

Никто не ответил. Елена шарила в темноте, пытаясь нащупать руку матери, но ее пальцы натыкались только на непонятные жесткие предметы. Ее охватила паника.

— Мама!!!

Ее наручный коммуникатор тихо запищал.

— Да, сладкая моя?

— Мама! Где ты?

— Это не важно. Но мне нужно сказать тебе кое-что важное. Я не могу полететь с тобой. Есть кое-что, что я должна сделать. Или, во всяком случае, попытаться. Передай своему отцу, что я люблю его…

— Мамочка! Ты не можешь! Ты должна улететь со мной!

— Не могу, милая. И мы не можем говорить всего по открытой линии связи. Я люблю тебя. Помни об этом всегда, что бы ни случилось. Сейчас я кое с кем поговорю, и ты будешь в безопасности.

— Мамочка! — Елена, слепая и напуганная, шарила по стенке контейнера, пытаясь отыскать ручку двери, но скоро обнаружила, что изнутри ее открыть невозможно. У нее перехватило дыхание. Ее мать не смогла пойти с ней, потому что не было способа запереть дверь изнутри. Кто-то должен был запереть ее снаружи. Она закрыла ее снаружи и осталась в ловушке на Джефферсоне. Она, наверное, с самого начала знала, что все так и будет!.. Скоро контейнер полетит на орбитальную станцию, а из него не выбраться!

Елена разрыдалась, и контейнер закачался. Это грузчики перемещали контейнер на ожидающий грузовой шаттл, который должен был доставить его на орбиту. Контейнер дернулся, заскользил, с лязгом остановился. Потянулось томительное ожидание. Елена дрожала от холода, несчастная и напуганная. Затем по контейнерам прокатился гул. Она знала этот звук: включились орбитальные двигатели.

Мгновение спустя шаттл тяжело поднялся в воздух и заложил вираж, от которого у нее заложило уши. Потом колоссальное ускорение вдавило ее в груду замороженного мяса. Она не могла пошевелиться, едва могла дышать. Это продолжалось вечно, боль в каждом мускуле…

Внезапно двигатели шаттла замолчали, и Елена воспарила в воздух. Ее стало тошнить. Она не чувствовала собственного тела. Елена пыталась убедить свое внутреннее ухо, что это просто невесомость на орбите, но ее внутреннее ухо слов не понимало. Девочку вырвало. Неаппетитное содержимое желудка Елены витало рядом с ней в маленьком пространстве, освобожденном для нее матерью среди окороков и колбас. Вес вернулся на несколько секунд, когда шаттл короткой очередью запустил двигатели. Пилот, вероятно, маневрировал, чтобы состыковать их со станцией.

Елена не знала, сколько прошло времени. Снова раздались выстрелы двигателей шаттла. Затем по корпусу пронесся лязгающий звук, и Елена резко упала на замороженное мясо. вошел в док вращающейся станции, и центробежное вращение снова придало ей вес. Она понятия не имела, куда именно попала. Ей было известно лишь то, что шаттлы никогда не стыкуются прямо с грузовыми судами. Они причаливали к станции и передавали груз через “Зиву-2”, чтобы дать инспекторам возможность искать контрабанду.

Проверят ли они контейнер Елены? Ее мать так не считала, и чем больше Елена думала об этом, тем больше убеждалась, что никто не откроет этот контейнер, чтобы досмотреть его. При таком количестве вывозимой контрабанды команда инспекторов станции обязательно должна знать о ней. И им, несомненно, хорошо платили в обмен на то, что они держали рот на замке, пока модифицированные контейнеры беспрепятственно проходили через границу.

Грузовой контейнер сдвинулся с места, трясясь и подпрыгивая на пути из грузового отсека шаттла на станцию. Потом он поехал вперед в плавном устойчивом темпе, двигаясь по чему-то вроде конвейерной ленты, проходя через систему “случайных” проверок. Лента несколько раз останавливалась, но никто не открывал ее контейнер. Потом его сгрузили с конвейера и покатили в другом направлении. Дугой конвейер, поняла Елена. Это было долгое путешествие, двигавшееся так же медленно, что путь показался девочке вечным. Наконец, ее тряхнуло, контейнер накренился и в конце концов остановился с лязгом и стуком.

Если она не ошибалась, то контейнер добрался до трюма грузового судна.

Были и другие резкие сотрясения, в трюм грузили все новые и новые контейнеры. Елена начала паниковать. Они собирались похоронить ее в задней части трюма, навалив на нее столько всего, что она окажется в ловушке и умрет от голода или, может быть, просто от сильного холода. Звук резко оборвался, когда погрузка прекратилась. Девочка затаила дыхание и прислушалась, но из своего заточения ей ничего не было слышно.

Внезапно у нее под боком что-то заскрежетало, и дверь ее тюрьмы резко распахнулась. Свет пронзил тесное пространство, ослепив ее. Послышался мужской голос, и чьи-то сильные руки вытащили ее из ледяного контейнера. Ей было так холодно и нее так затекли ноги от лежания там, что она не могла встать. Елену бережно подняли на руки и куда-то понесли. Когда ее глаза привыкли к яркому свету, она поняла, что ее держит мужчина, мужчина, который выглядел странно знакомым, хотя она была совершенно уверена, что никогда раньше его не видела.

Он смотрел на нее, озадаченно сдвинув брови.

— Ты знаешь, кто я? — спросил мужчина. Елена отрицательно покачала головой

— Я Стефан Сотерис, суперкарго на “Звезде Мали”. Твоя мать, — добавил он с легкой улыбкой, — моя двоюродная сестра.

— Вы ее кузен? — Глаза Елены расширились.

— Ага. И твой троюродный брат. Тебе повезло, что мы вовремя причалили.

Елена не знала, что сказать. Она не знала, что двоюродный брат ее матери работал на малийском грузовом судне. Затем чувство вины ударило ее прямо между глаз. Она этого не знала, потому что никогда не проявляла ни малейшего интереса к своей семье. Она даже не знала, сколько у нее двоюродных братьев и сестер, не говоря уже о троюродных. Ее невежество было ее собственной виной, и ничьей больше.

— Простите, что доставила столько хлопот, — прошептала она. — Я была такой гадкой по отношению ко всем. Глупой и отвратительной, а теперь… теперь люди рискуют собой ради меня… а я того не стою…

Как только она начала плакать, она уже не могла остановиться. Мамин двоюродный брат шагал по кораблю все быстрее и быстрее, пока она рыдала у него на плече. Она услышала голоса, Стефана и какой-то женщины, затем ее опустили и усадили на край чьей-то кровати. Твердое плечо Стефана сменилось более мягким. Нежные руки обняли ее, обнимали и укачивали.

— Ну не плачь, детка! Не надо!

Когда душераздирающие рыдания наконец утихли, Елена поняла, что прижимается к плечу пожилой женщины с седыми, коротко подстриженными волосами. Она была одета в облегающую форму члена экипажа космического корабля, сшитую из чего-то эластичного. Все одно ее плечо было мокрым.

— Извините… — пробормотала Елена.

— Не нужно извиняться, — сказала женщина, заглядывая ей в глаза. — За последние часы тебе пришлось перевидать такое, чего не пожелаешь и врагу. Тебе нужно было выплакаться, потом поспать. У тебя очень усталые глаза. А вот и корабельный врач.

Врач осмотрел ее с большой осторожностью.

— Я даю вам успокоительное, юная леди. Довольно сильное. Это сильное лекарство, и вы как следует отдохнете. А завтра посмотрим…

— Извините, — вновь пробормотала смущенная Елена, не в силах сказать что-либо еще. Врач ввел успокоительное, осторожно, используя гипоспрей[32], который вообще не жалил. После этого они оставили ее в покое, и она погрузилась в свои невеселые мысли. Оказаться лицом к лицу с самой собой было так же страшно, как встретиться лицом к лицу с Боло. Все эгоистичные, подлые, глупые поступки и злые слова, которые она когда-то делала или говорила, возвращались и гремели в ее голове, как набат. Как она могла загладить ту боль, которую причиняла своей матери на протяжении многих лет?

Еще хуже была перспектива встретиться с отцом. Ей было так страшно и стыдно, что Елена почти предпочла бы выпрыгнуть через ближайший воздушный шлюз. Воспоминание о том, как она сидела в приемной больницы, с детским эгоизмом настаивая на том, что она не уедет с Джефферсона, когда ее отец был тяжело ранен и ему предстояло пережить кошмар реабилитации в одиночестве, заставило ее корчиться внутри.

Как она могла требовать своего, когда ее родители отчаянно нуждались друг в друге? В тот день ее мама разучилась улыбаться… Елена захныкала от мучительного осознания того, что два долгих года усугубляла ее боль каждым язвительными комментарием, каждым принижающим предубеждением, каждым мелким требованием, которые она выдвигала в качестве ультиматума.

В ее голове всплыла веселая песенка из детства, о том, как быстро растут овес, горох, ячмень и пшено… О фермерах, которые якобы только поют и пляшут, а в перерывах сосут кровь честных тружеников, заламывая неимоверные цены за растения, которые растут сами по себе… Красивая, ядовитая ложь, преподнесенная забитому, отчаявшемуся ребенку. Все, что говорила ДЖАБ’а, было ложью. Значит, и вся ее жизнь насквозь лжива, изодрана в клочья, разрушена в руины, которые никто и никогда не сможет собрать снова.

И все же ее мать рисковала жизнью, спасая Елену из этой смертельной ловушки. Зачем? Ведь она всю свою жизнь предпочитала общество друзей и школьные сплетни. А теперь у нее даже этих друзей не стало. ДЖАБ’а их раздавила. Холодно и без угрызений совести.

При мысли об этом Елена почувствовала такую лютую ненависть к ДЖАБ’е, что даже сама испугалась.

Я не смогу загладить свою вину перед тобой, мама, прошептала она, когда слезы снова потекли. Я никогда не смогу исправить этот ущерб. Но я могу перестать быть глупой и я могу перестать причинять людям боль. И, может быть, однажды… Елена закусила губу и перевернулась, зарывшись лицом в подушку. Может быть, однажды я смогу сделать что-то, что заставит тебя гордиться мной. Затем рыдания снова вырвались наружу, и она намочила подушку под щекой. Она все еще плакала, когда успокоительное погрузило ее в мягкое забытье.

Я ковыляю обратно к своему ангару под покровом темноты и кажущейся секретности. Самое примечательное наблюдение, которое я делаю по пути, — это полное отсутствие человеческого присутствия где бы то ни было на пути, по которому я иду. Фермерские дома, деревни и случайные заправочные станции пустуют, что создает впечатление, что их покинули в большой спешке. Я прихожу к выводу, что правительство отдало приказ о принудительной эвакуации по моему пути, чтобы никто не видел, как я ползу домой.

Я все еще нахожусь в тридцати километрах от ангара, когда с базы в Ниневии внезапно раздается сигнал “Мэйдэй”[33]. Кто-то бессвязно кричит о нападении. Я улавливаю звуки мощных взрывов, затем трансляция прерывается. Я слежу за правительственной связью и подключаюсь к планетарной сети передачи данных по беспроводной связи. Однако я не могу получить доступ к системе безопасности базы без стационарного подключения, что фактически оставляет меня слепым. Мне нужно знать, что происходит на базе в Ниневии.

Я пытаюсь связаться со своим механиком.

Он не отвечает. Он либо настолько пьян, что потерял сознание, либо его нет на базе. В обоих случаях он мне ничем не поможет. Я пытаюсь связаться с комендантом базы “Ниневия”. Никто не отвечает. Мне не нравится такое положение дел. Я продолжаю тащиться на север, не в состоянии ускорить передвижение, рискуя еще больше повредить свои гусеницы. Проходят минуты. При моей нынешней скорости мне потребуется тридцать часов, чтобы добраться до моего ангара. Я обдумываю целесообразность обращения к президенту Джефферсона или даже к Сару Гремиану. Я сомневаюсь, что кто-либо из них захочет ответить.

Через шестнадцать целых три десятых минуты после отчаянного сигнала бедствия с базы “Ниневия” на северном горизонте вспыхивает мощная вспышка. Отдаленный грохот перерастает во взрыв такой ошеломляющей силы, что я едва не застываю на месте от шока. Я — единственное существо на Джефферсоне, способное устроить взрыв такого масштаба. Только если…

Меня волнуют последствия.

Весь мой запас боеприпасов находится на базе “Ниневия”. Вместе со всеми моими запасными частями и тем, что сойдет за механика. Я набираю скорость под зловещий лязг поврежденных гусениц. Вспышка света, возвестившая о взрыве, превращается в ровное, тусклое свечение, обозначающее большой пожар, а мой последний беспилотник, кружащий над каньонами позади меня, фиксирует вспышку винтовочного огня. Нервничающие отряды ПГБ, ищущие повстанцев с украденным снаряжением, стреляют прямо вверх. Беспилотник сбит.

Мой личностный гештальт-центр выражает тревогу и отвращение в равной степени. База “Ниневия” подвергается нападению, и только что был сбит мой последний беспилотник, став жертвой “дружественного огня”. Без беспилотника я не смогу найти нападавших, чтобы нанести дистанционный удар. Даже при моей возросшей скорости я не могу добраться до базы “Ниневия” вовремя, чтобы что-либо предпринять в связи с атакой, не говоря уже о том, чтобы отследить нападавших. Ударная группа полностью исчезнет задолго до моего прибытия.

Со мной связывается Сар Гремиан.

— Машина, ты видишь там какие-нибудь признаки орудийных расчетов повстанцев?

— Нет. Запрашиваю VSR. Что стало причиной взрыва, который только что зарегистрировали мои датчики?

— Кто-то расстрелял к чертям собачьим базу в Ниневии. Найди их.

— Я получил повреждения, которые не позволяют…

— Мне насрать на твою крысиную задницу! Найди их!

— Я был бы рад получить инструкции о том, как мне этого добиться. Я не способен развивать скорость более трех километров в час. У меня не осталось средств воздушной разведки, поскольку подразделения ПГБ, прочесывающие каньоны позади меня, только что сбили мой последний беспилотник. Я не могу стрелять во врага, которого не могу найти…

Следующее предложение Сара Гремиана анатомически невозможно. У меня нет такого отверстия, в которое он предлагает мне вставить придаток, которого нет у Боло, поскольку мы не размножаемся биологически. Следовательно, его приказ недействителен и не может быть выполнен. Когда я пытаюсь ему это разъяснить, он просто прерывает звонок. Я поддерживаю боевую готовность и напрягаю свои сенсоры до максимальной дальности действия, но не улавливаю никаких признаков присутствия каких-либо сил повстанцев.

Очевидно, что атака на Барренский утес была проведена специально для того, чтобы получить доступ к тяжелому вооружению, необходимому для штурма базы “Ниневия”. Аниш Балин зарекомендовал себя проницательным и находчивым командиром. Я предполагаю, что семейный кооператив Хэнкоков был целью масштабной спасательной операции, а уничтожение группы воздушного нападения на Барренском утесе было намеренно использовано в качестве отвлекающего маневра, чтобы выманить меня с базы “Ниневия”. Мое присутствие там обрекло бы на провал любую подобную операцию, о чем командир мятежников, несомненно, очень хорошо знал.

Если бы семи “Хеллборам”, оставшимся позади, удалось уничтожить меня — а они могли бы это сделать, если бы их команды были лучше обучены, — восстание могло бы поставить ДЖАБ’у и ее правящий режим на колени за одну ночь. Это говорит о скорости и хорошей военной разведке, которая, вероятно, является результатом того, что талантливый программист взломал правительственные компьютерные системы безопасности, и уровне организации, удивительном для такой молодой группы, у которой не было ни времени, ни возможности обучиться. Армия гражданских с оружием тоже может быть грозной, особенно когда ими движет сочетание высоких идеалов и праведного гнева.

Грейнджеры имеют достаточный запас и того, и другого.

Однако им не удалось уничтожить меня, что обрекает их на долгую и дорогостоящую войну на истощение. Насколько дорогостоящей будет эта война, я осознаю, когда, наконец, оказываюсь на расстоянии прямой видимости от своего склада технического обслуживания. Небо на востоке над Дамизийскими горами превратилось в пламя, предвещающее восход солнца Джефферсона. Я останавливаюсь на пойме, в километре от тлеющих обломков.

Базы в Ниневии больше не существует. Как и моего склада технического обслуживания. Жилье Фила Фабрицио полностью разрушено. Как и большая часть окружающих его трущоб. Здесь погибли тысячи людей. Боевой гнев пронзает гештальт-схему моей личности. Возмездие за эту бессмысленную резню будет. Одно дело стрелять в солдат в бою. Другое дело — уничтожать ни в чем не повинных мирных жителей, чьим главным преступлением было лишь слишком близкое проживание к ответному удару войны.

Я чувствую укол в своей сложной логической схеме, который я подавляю. У меня нет желания следовать цепочке мыслей, которая сравнивает действия повстанцев-Грейнджеров с моими собственными действиями в центре Мэдисона. Я действовал по приказу законно избранного президента. Повстанцы-Грейнджеры действовали в сознательном неповиновении этому правительству, совершив незаконный акт войны. Мой долг ясен.

Как я буду выполнять этот долг, я не знаю. Я вступил в схватку с повстанцами единственный раз и уже получил серьезный урон. Этот урон не может быть устранен, даже не своевременно. Я сомневаюсь, что Сар Гремиан пришлет кого-то на замену механику Филу Фабрицио. Нет смысла отсиживаться здесь, в километре от места разрушений, поскольку люди Аниша Балина ушли уже несколько часов назад. Они, несомненно, разбежались по укрытиям в Дамизийских горах.

О погоне за ними по узким и извилистым горным каньонам не стоит даже и помышлять. Объясняя Сару Гремиану, что мне не найти там мятежников, я не лукавил. Аниш Балин, несомненно, знает об этом и воспользуется этим к своей выгоде и моему разочарованию. Поскольку продолжать сидеть на месте нет смысла, я осторожно продвигаюсь вперед. Разрушения были жестокими и основательными. Когда я достигаю периметра моего пропавшего склада, я снова останавливаюсь, буквально не зная, что делать дальше. По периметру базы нет охраны, в основном потому, что охранять, собственно говоря, нечего. Спасатели прочесывают обломки лачуг, пытаясь найти выживших. Или, возможно, просто собирают трупы, чтобы уменьшить вероятность распространения инфекции от непогребенных останков. Спасатели замечают меня и с испуганным видом тычут в мою сторону пальцами.

Я все еще сижу там, когда приближается гражданский наземный автомобиль, осторожно пробирающийся по усыпанным щебнем улицам трущоб. Моя первая мысль — что представители ДЖАБ’ы прибыли, чтобы осмотреть ущерб — верна лишь частично. Пассажир автомобиля действительно прибыл, чтобы осмотреть ущерб. Но он не является высокопоставленным членом джабского правительства. Фил Фабрицио вылезает из машины и с ошеломленным видом взирает на пепелище своего дома.

— Ох ни хрена ж себе! Они разнесли тут все к чертовой матери!

Я так поражен, увидев своего механика живым, что мне требуется целых три секунды, чтобы найти, что сказать.

— Ты жив, — наконец выдавливаю я, проявляя не слишком искрометное остроумие. — Почему?

Фил пристально смотрит на мой боевой корпус.

— А? Что ты имеешь в виду, говоря “почему”?

— Почему вы живы? Точнее, где вы были, поскольку вас явно не было в вашем доме в момент его разрушения.

— Ха, — фыркает он, — меня там не было, потому что я не совсем дурак. Когда началась стрельба, я сорвался с места, просто запрыгнул в свою машину и смылся. Они первым же залпом разнесли полбазы. Я подумал, что не слишком полезно для здоровья оставаться здесь, понимаешь? Поэтому я помчался к дому моей сестры Марии. Мы услышали, как эта база взорвалась, сразу после того, как я добрался к сестре, как вулкан или что-то похожее, но в новостях об этом нет никаких сообщений, нигде. Даже в чатах. Поэтому я решил, что единственный способ выяснить, как дела — поехать домой и посмотреть самому. Только — он уставился на то место, где больше не было его дома. — У меня не осталось дома. Черт бы их побрал! Как же все мои вещи? Кто, по-твоему, заплатит за них? Можешь поспорить на свою кремневую задницу, Сар Гремиан за них не заплатит.

Я сочувствую потере Фила, поскольку сам нахожусь в точно таком же затруднительном положении. Однако, в отличие от Фила, Сару Гремиану придется возместить мои потери, если он, конечно, хочет, чтобы я продолжал функционировать в качестве мобильной силы пресечения. Фил совершенно прав в своей оценке реакции Сара Гремиана. Ему не понравится размер ценника.

— А с тобой что такое? — спрашивает Фил, наконец заметивший мои искромсанные гусеницы.

— В меня стреляли. Мне требуется капитальный ремонт поврежденных гусениц.

— Но… — ошеломленно спрашивает Фил. — Где тебя подстрелили? Я смотрел новости вчера вечером, до того, как здесь началась вся эта стрельба и прочее дерьмо, они ничего не сказали о том, что в тебя стреляли. Он хмурится. — Если подумать, они вообще ничего не говорили о том, что ты куда-то выезжал. Тебя нигде не было ни на фотографиях ни на видео. Только взрывы, когда стреляли по повстанцам. Я и не думал, что это ты стреляешь, потому что знал, что ты а ангаре, и все такое. Почему же не показали, как ты крошишь этих свиноводов?

— Правительству политически выгодно скрыть тот факт, что от меня требовалось подавить вооруженное восстание. В интересах правительства также скрыть тот факт, что повстанцы были настолько хорошо вооружены и опасны, чтобы нанести мне серьезный ущерб. Этот ущерб должен быть устранен. Вам понадобятся направляющие пластины и дюрахромные крепления, чтобы заменить семнадцать целых три десятых метра сегментов на моей левой гусенице, двадцать целых пять десятых метра на моей правой гусенице и одиннадцать целых девять десятых метра на моей центральной.

Нанотатуировка Фила скручивается в узловатый клубок черных нитей, неприятно напоминающий пехотинца Дэнг. Он хмуро смотрит в землю, затем бормочет:

— Я не умею чинить гусеницы, а если бы и умел, что я могу использовать в качестве инструментов и материалов? Шарики из слюны и смазку для локтей? У меня нет инструментов, не говоря уже о запчастях!

— Сару Гремиану придется санкционировать закупку их за пределами Джефферсона, что займет время. А ты тем временем посмотри, что можно найти поближе.

Фил чешет за ухом.

— Да что тут можно найти? На Джефферсоне ничего никогда не делали из дюрахрома. Черт возьми, мы даже не выплавляем дюрахром. Что я должен использовать? Сталь?

Я просматриваю технические характеристики и составляю требования к материалу моих гусениц.

— Не оптимальный металл, но стальные соединения должны сработать, если мне не придется сражаться с Яваками дэнгов. Однако их придется заменять после каждой миссии. Мой вес будет деформировать их при любом выезде с базы. Я выгружу тебе технические спецификации по металлургии, требования к литью и ковке в качестве справочного материала при обращении к потенциальным поставщикам. Допуски также должны соответствовать спецификации. Я бы посоветовал обратиться за помощью в отдел инструментов и штампов Горнодобывающего консорциума “Таяри”.

— Как это?

— Найдите его адрес в информационной сети, — терпеливо объясняю я. — Ваш статус единственного на этой планете механика Боло дает вам разрешение согласно договора с Конкордатом требовать техническую помощь от местной промышленности.

Этот элементарный совет, похоже, подействовал на Фила Фабрицио как Божественное Писание.

— Я могу? Я имею на это право?! Эй, это чертовски потрясающе! Да, я сделаю! Я скачаю те спецификации, о которых ты говорил… эй, а как мне теперь это сделать? Мой компьютер взорвался…

— Возвращайся в дом своей сестры. Когда приедешь, позвони мне по коммуникатору и скажи сетевой идентификационный код учетной записи твоей сестры. Поскольку технические характеристики моих гусениц не засекречены, я смогу выгрузить их на незащищенный компьютер. Очевидно, тебе также понадобится новый компьютер.

Он улыбается мне.

— Теперь, я могу добыть его сам. Сиди тихо, здоровяк. Я тебе позвоню!

Он с важным видом возвращается к своей машине, выпятив грудь от перспективы позвонить всемогущим руководителям “Таяри” с вопросом, на который они обязаны ответить по договору. Мой механик в восторге. В других обстоятельствах мне стоило бы научиться завидовать такому беззаботному созданию.

Фил отсутствует уже двенадцать целых и три десятых минуты, когда со стороны центра Мэдисона появляется аэромобиль. Он подает мне сигнал, используя соответствующий командный код, чтобы войти в зону сближения, не вызывая защитного рефлекса. Аэромобиль кружит над разрушенной базой в течение трех целых семи десятых минуты, очевидно оценивая ущерб. Еще две минуты и двенадцать секунд спустя многоместный аэрокар приземляется рядом с моим военным корпусом. Появляется Сар Гремиан. С ним одиннадцать высокопоставленных военных чиновников и еще четверо гражданских. Я готовлюсь к неприятностям.

— Боло, — говорит Сар Гремиан неприятным тоном, сквозящим в его голосе, — мы прибыли вручить тебе медаль. Ты доволен?

Я скорее удивлен. Из всего, что я ожидал услышать от Сара Гремиана, “мы прибыли вручить медаль” — наименее ожидаемая фраза, которую только можно себе представить. Это показатель того, насколько я был обескуражен, что такой уловке удается угодить взъерошенной логике моего личностного гештальт-центра. Приятно, когда тебя признают за хорошо выполненную работу, особенно когда это привело к физическому ущербу для тебя самого. Битва за Барренский утес была по-своему особенно жестокой и будет иметь долгосрочные последствия.

Главный советник президента привез с собой четырех генералов, а также трех полковников и четырех майоров — удивительно большое количество офицеров штабного звена для армии, которая была расформирована до нуля. Судя по их униформе, сейчас генералов на этой планете больше, чем батальонов. Странный способ управлять армией.

Генералы и два полковника знакомы мне по выпускам новостей, за которыми я следил. Передо мной не просто офицеры, а высокопоставленные партийные чиновники ДЖАБ’ы, ответственные за пропаганду, захват частной собственности, умиротворение городских безработных, а также за конвертацию конфискованной собственности в валюту, используемую для финансирования социальных и экологических программ ДЖАБ’ы. Я не очень польщен визитом таких личностей.

Генерал Теон Майнхард несколько секунд задрав голову, несколько секунд смотрит на мою башню и, откашлявшись, говорит:

— Ну, а теперь, как видишь, мы пришли вручить тебе медаль. Красивую, блестящую. Она будет хорошо смотреться, приваренная рядом с остальными. Это награда за государственную службу. Самая высокая, которая у нас есть. Ты получаешь ее за мужество, проявленное при охране закона и порядка.

— Благодарю вас, генерал. Нелегко уничтожить семь 10-сантиметровых мобильных “Хеллборов”, ведущих огонь из укрытия.

Генерал недоуменно таращится в мою сторону.

— “Хеллборы”? Я говорил не об уничтожении каких-то “Хеллборов”. — Он бросает подозрительный взгляд на Сара Гремиана. — Так вот како они это сделали! — Он машет рукой на разрушения, окружающие нас. — “Хеллборы”? Откуда, черт возьми, у обычных преступников взялось что-то подобное? Я и не знал, что на Джефферсоне вообще есть “Хеллборы”!

Я потрясен полным отсутствием у генерала информации о боях, которые велись в последние несколько часов. Генерал, который остается в полном неведении относительно основных фактов, связанных с самым тяжелым боестолкновением со времен вторжения дэнгов, не стоит ничего. Сар Гремиан объясняет ситуацию генералу Майнхарду в откровенно презрительных выражениях, и я подозреваю, что такое отношение вполне заслужено. Другие офицеры ухмыляются, и даже гражданские, кажется, прячут в рукава усмешки. Я начинаю думать, что не было бы большой потери, если бы генерал Майнхард и другие сопровождающие офицеры были расквартированы на базе “Ниневия”, а не жили в богатых кварталах Мэдисона, официальные адреса которых указаны в досье этих офицеров.

Когда Сар Гремиан заканчивает свой краткий рассказ о ситуации, я прошу разъяснений.

— За что вы награждаете меня медалью, если не за битву у Барренского утеса? Там произошел первый бой на Джефферсоне с момента вторжения дэнгов. Я не участвовал ни в каких других сражениях, которые можно было бы квалифицировать как защиту чего-либо.

— Но ты участвовал, — протестует генерал Майнхард. — Ты подавил мятеж, в результате которого погиб президент!

Я потерял дар речи. Правительство Джефферсона награждает меня медалью за отвагу за разгром мирных жителей во время беспорядков? За беспорядки, которые не закончились бы смертью Жофра Зелока, если бы мне изначально не приказали давить протестующих? И если бы он руководствовался обычным здравым смыслом, а не прыгал в толпу, полную разъяренных грейнджеров. Я пораженно молчу, наблюдая, как один из майоров взбирается на мою башню с медалью и сварочной горелкой в руке.

— Я приварю ее с этой стороны, — говорит майор, — чтобы она выделялась среди остальных.

Он приваривает новую “побрякушку” — так на военном сленге веками называют подобные вещи — к моей башне. После ста пятнадцати лет службы я, наконец, понимаю, почему о медалях можно говорить в таких пренебрежительных выражениях. Я рад, что он не запятнал другие мои почетные знаки, добавив этот яркий орден к ряду медалей, отражающих мое подлинное служение человечеству. Майору удается приварить эту штуку к правой стороне моей башни, где она теперь ярко сверкает, нелепо и безвкусно.

Пока майор спускается вниз, Сар Гремиан подходит поближе, и критически осматривает повреждения моих гусениц. Он хмурится.

— На этот раз ты скулил не зря, — бормочет он. — Гусеницы действительно надо ремонтировать. Нельзя, чтобы какой-нибудь репортер сфотографировал тебя с такими видимыми повреждениями. И, полагаю, нам также придется подыскать замену твоему никчемному сдохшему механику.

— В этом нет необходимости, — говорю я. — Фила Фабрицио не было на территории базы в момент ее разрушения. Он покинул базу, чтобы навестить свою сестру. Я разговаривал с ним перед прибытием вашего аэромобиля.

Сар Гремиан нахмурился.

— И где он сейчас? А, неважно, просто позвони ему и скажи, чтобы тащил свою задницу сюда. Пусть отрабатывает ту шикарную зарплату, которую мы ему платим.

— Принято. Сообщение отправлено.

Советник президента говорит:

— Теон, пришлите сюда несколько рабочих бригад. Я хочу обнести Боло забором, высоким и без дырок, через которые любопытные репортеры смогли бы сфотографировать эту машину, и наложить запрет на пролеты в этом районе, пока мы не соорудим какой-нибудь ангар, где можно будет припарковать эту штуку. Доставьте их сюда и пусть начнут работы в течение тридцати минут! Финеас, — обращается он к человеку, чей сигнал наручного коммуникатора посылает идентификационный номер генерала Орлежа, главного советника ДЖАБ’ы по вопросам пропаганды, — нам понадобятся чертовски серьезные усилия по ликвидации последствий этого беспорядка. Мы не можем скрыть потерю базы “Ниневия” и арсенала на Барренском утесе. Эти события должны быть объяснены.

— Все решаемо, — не моргнув глазом, отвечает Финеас Орлеж. — Я уже обсудил основную стратегию с Витторио и Насонией. Как бы дорого ни обошлась замена вот этого, — он машет рукой на выжженную землю базы “Ниневия”, включая в свой жест и меня, — инцидент сыграет нам на руку. По моим скромным подсчетам, события последних двадцати пяти часов, к которым я отношу и гибель Жофра Зелока вместе с пожарами в Мэдисоне, сдвинут наш график как минимум на несколько месяцев вперед. Уже завтра к этому времени мы будет опережать график, возможно, на целый год, и это очень хорошая новость. Массы городского населения не потерпят такой жестокости, и их реакция даст нам именно то, что нам нужно. Материальный ущерб, нанесенный в результате этих нападений, ничто по сравнению с тем, какую они принесут нам пользу, особенно учитывая размер ставок в этой увлекательной маленькой игре.

— Тогда я доставлю вам удовольствие представить счет Витторио и Насонии, — ледяным тоном говорит Сар Гремиан. — Да смотрите, не наложите при этом в штаны.

— Не переживайте за меня, — любезно улыбается Финеас Орлеж.

Я пытаюсь определить, содержит ли этот комментарий угрозу или вызов, но тут появляется автомобиль Фила Фабрицио. Он останавливает свой автомобиль в шести метрах от группы, рядом с моими изуродованными гусеницами. Он вылезает, видит группу увешанных регалиями офицеров и останавливается. Его нано-татуировка приобрела оттенок едкой горчицы, а остальная часть лица побледнела. Получившееся сочетание не выглядит визуально привлекательным.

— Кто это? — спрашивает генерал Майнхард.

— Это, — ледяным тоном отвечает Сар Гремиан, — механик Боло. Вы бы его знали, если бы потрудились прочесть отчеты службы безопасности, которые я отправил, когда мы нанимали его на работу.

Майнхард багровеет и брызгает слюной. Сар Гремиан игнорирует его и вымещает свой гнев на моем механике, на котором ему проще сорвать зло.

— Под каким предлогом ты оставил свои пост во время сражения? — Он указывает на пустые сгоревшие руины моего склада технического обслуживания. — Ты имеешь хоть малейшее представление о том, сколько стоило это оборудование? Или запасные части? Ты сделал хоть что-нибудь, чтобы их спасти?!. Нет! Ты смылся, как испуганный заяц, и позволил шайке террористов все уничтожить. Клянусь Богом, я должен бы вычесть стоимость взорванных боеприпасов из твоей жалкой зарплаты. А еще лучше, отдать тебя под трибунал и расстрелять за государственную измену!

Фил, кажется, разозлился. У него на скулах заиграли желваки, а нано-татуировка пульсирует багровым. Он поджимает губы и свирепо смотрит на главного советника президента, но ничего не говорит. Это, пожалуй, самое мудрое, что я когда-либо видел от него.

— Ты слышал меня, тупица косолапый?

Фил упрямо выставил вперед подбородок, увеличивая свое сходство с разъяренным австралопитеком. Совершенно неожиданно я начинаю ему сочувствовать. Ведь и мне приходилось выслушивать оскорбления Гремиана.

В следующий момент Фил Фабрицио еще больше вырос в моих глазах, когда не выдержал и все-таки заговорил:

— Как насчет того, чтобы кое-что прояснить, мистер высокопоставленный как вас там? Военный трибунал — это для солдат, только я не солдат. Я механик Боло. И на твоем месте я бы визжал от радости, потому что чертовски хорошо, что я убрался отсюда к чертовой матери, когда началась стрельба. Если бы я не свалил отсюда, вам пришлось бы искать нового механика, вдобавок ко всему прочему, за что вам пришлось бы платить. Так как насчет того, чтобы уже перестать макать меня рожей в дерьмо и достать уже мне какие-нибудь чертовы инструменты и прочее дерьмо, чтобы я его починил?! А заодно, купить мне компьютер, зубную щетку и новые трусы, потому что я только что потерял все, что у меня было, из-за того, что кто-то облажался и позволил кучке свиноводов выкрасть оружие, которое им не положено было иметь. Как насчет того, чтобы сделать вот это все, прежде чем приходить сюда и обсирать меня? Тебе-то есть где переночевать сегодня. Я не в настроении слушать, как какой-то наглый осел орёт мне, что это моя вина, когда любой, у кого есть хоть капля мозгов, мог бы увидеть, как они приближаются, за десятки километров!

Сар Гремиан бледнеет.

— Я отказываюсь выслушивать оскорбления от вульгарной уличной крысы!

— Кто-то засунул тебе в задницу раскаленную кочергу? Тебе не о чем жаловаться, ты просто тратишь время, трепешься, вместо того, чтобы делать свою работу. Не нравится, что я говорю? Ты всегда можешь уйти тем же путем, каким пришел. — Он мотает головой в сторону аэромобиля. — Эй, Сынок, он тебя еще не достал? Скажи только, и я вытолкаю его отсюда взашей!

Мне начинает нравиться Фил Фабрицио. Он жутко невежественен, но не так глуп, как я считал. И он крепкий орешек, по-видимому, его невозможно запугать никем и ни чем, включая меня, если уж на то пошло. Эти качества сделали бы его прекрасным специалистом, если бы он действительно что-то умел. Возможно, есть надежда на курсы дополнительного образования?

— В этом нет необходимости, — говорю я ему. — Но спасибо тебе за предложение, — добавляю я со всей искренностью. — Однако это не решит насущную проблему получения достаточного количества запасных частей для устранения повреждений. Вероятно, в ближайшем будущем мне снова понадобится ремонт, поскольку в руках у повстанцев по-прежнему находится захваченное высокотехнологичное оружие и они только что продемонстрировали, что умеют им пользоваться. У них три мобильных “Хеллбора”, сотни октоцеллюлозных бомб, гиперскоростных ракет и стрелкового оружия, которое, несомненно, будет использовано при первой возможности. Учитывая обстоятельства, крайне важно, чтобы я как можно быстрее восстановил мобильность. Вряд ли Аниш Балин и его последователи проявят большую снисходительность к должностным лицам ДЖАБ’ы, чем они проявили к федеральным войскам на Барренском утесе или персоналу ПГБ на базе “Ниневия”.

Мой анализ ситуации вызывает минуту ледяного молчания.

— Джентльмены, — ледяным тоном произносит Сар Гремиан, — предлагаю немедленно вернуться в Мэдисон.

Они быстро удаляются, оставляя Фила смотреть им вслед. Когда их аэромобиль отрывается от земли, Фил бормочет:

— Им не следовало быть такими высокомерными, все-таки чиновники. Во-первых, это неправильно. Во-вторых, джабовцы таким не должны заниматься.

Я молчу, так как не разделяю взгляды своего механика на членов правящей на Джефферсоне политической партии. Фил, кажется, этого не знает и спрашивает меня в лоб:

— А сам-то ты что об этом думаешь?

Мне задали вопрос, позволяющий мне ответить, а не просто выслушивать жалобы.

— ДЖАБ’а существует на двух уровнях. В нижнем эшелоне находятся его простые члены, которые предъявляют свои требования тем, кто находится на более высоком уровне. Нижний эшелон состоит из населения внутренних районов города, которое служит основой партии. Представители низшего звена, как правило, получают образование в государственных школах, и если они стремятся к повышению квалификации, то получают образование в учреждениях, предоставляемых государством. Это крыло составляет большинство членов ДЖАБ’ы, но практически не оказывает никакого влияния на практические действия ДЖАБ’ы в социальной и прочих областях. Они голосуют за ДЖАБ’у и получают за это пособие по безработице, почти бесплатное жилье и почти бесплатное образование и иногда льготное трудоустройство на государственный должности, например, вы стали моим механиком. Очень немногие с нижнего уровня поднимаются до высоких постов в государстве.

Высший эшелон, в который входит большая часть руководства партии, практически все назначенные и избранные правительственные чиновники и все лица, принимающие в партии решения, набирается исключительно из пригородных районов. Основным критерием для приема в качестве постоянного члена является богатство. Эти члены партии ДЖАБ’ы, как правило, получают образование в частных школах и посещают частные колледжи, многие из них учатся на Вишну. На них не влияют схемы распределения продуктов питания, ограничения доходов или законы о налогообложении, поскольку законодательство, разработанное и принятое членами их социальной группы, неизбежно содержит лазейки, которые эффективно защищают их доходы и делают их невосприимчивыми к законам, ограничивающим жизнь членов партии более низкого уровня и всех беспартийных граждан.

Руководство ДЖАБ’ы понимает, что его щедрые обещания, раздача денег и продуктов, постоянная беззастенчивая лесть и демагогия обеспечивают ДЖАБ’е голоса праздного и многочисленного городского населения. Однако даже самый поверхностный анализ их действий и взглядов указывает на то, что они не популисты, а, по сути, убежденные антипопулисты, которые активно презирают своих избирателей. Это подтверждается не только такими конфронтациями, какой вы только что наслаждались с Саром Гремианом, это подтверждается их усилиями по низведению государственных образовательных систем до уровня, когда студентам высших учебных заведений неизвестно то, что знает большинство младших школьников в других мирах, под предлогом того, что такая учебная программа — это все, с чем могут справиться местные ученики. Джабовцы добились того, что полуграмотное городское население полностью зависит от их действий. А их нынешние действия являются репрессивными и жестокими. Прошлогоднее упразднение сроков президентской деятельности является показательным примером. Поправки были приняты с явным нарушением конституции этой планеты, но никто их не оспорил. Пока этот закон не был принят, ДЖАБ’а должна была умиротворять те партии, которым не нравилась экстремистская повестка дня. Теперь этой сдерживающей силы больше не существует, что позволяет руководству ДЖАБ’ы стать настолько экстремистским, насколько они пожелают. Учитывая события последних двух дней, я предсказываю жесткие шаги, которые обнажат истинное лицо ДЖАБ’ы для всеобщего обозрения.

— Но… — бормочет Фил. — Ведь ДЖАБ’а совсем не такая! Вовсе нет! ДЖАБ’а любит людей! Она за справедливость! И я могу это доказать! ДЖАБ’а отнимает деньги у богатых фермеров и раздает их бедным. И если этот закон был неконституционным, то почему Верховный суд ничего не предпринял по этому поводу?

— Сегодняшний состав Верховного Суда составлен, кроме одного человека, из высшего эшелона руководства ДЖАБ’ы. Я в курсе, что у вам не преподавали историю, но я могу перечислить пятнадцать дел за последние два года, когда Верховный Суд выносил чисто политические решения, которые не имели ничего общего с правосудием и были связаны исключительно с политической целесообразностью. Ваш комментарий о намерениях партии лишь показывает логическую ошибочность их заявлений. Они говорят, что хотят помочь “народу”, но их усилия привели к стремительному падению уровня жизни, снижению образовательных стандартов и резкому ограничению прав и свобод населения. Что же касается “богатых фермеров”, то оставшиеся на Джефферсоне производители сельскохозяйственной продукции получают на пятнадцать целых и семь десятых процента меньше, чем беднейшие из городских получателей пособий. При этом они посвящают по шестьдесят-семьдесят часов в неделю тяжелому физическому труду, и уровень их жизни в три раза ниже, чем в худших трущобах Порт-Тауна. На Джефферсоне нет “богатых фермеров”. В одном известном земном религиозном тексте есть фраза, подходящая к этой ситуации: “По плодам их узнаете их”[34]. Дела ДЖАБ’ы демонстрируют только одно отношение к населению — презрение. И единственную очевидную цель — безраздельное господство. Правящий эшелон ДЖАБ’ы почти достиг этой цели, что даст партийным чиновникам еще больше возможностей для демонстрации своего полного презрения к тем, кого они считают бессильными. Джефферсон находится на грани политической и экономической катастрофы.

Фил смотрит на меня, открыв рот. Затем он говорит:

— Если это правда и у тебя есть доказательства этому, почему ты подчиняешься их приказам? Особенно тем, которые нарушают конституцию?

— Контрольные полномочия принадлежат исключительно президенту и не регулируются конституцией. Параметры моей миссии были определены командованием Сектора. Я прислушиваюсь к приказам только от президента. До тех пор, пока его приказы не превышают мои параметр “чрезмерного сопутствующего ущерба” или не вступают в противоречие с моей основной миссией, я подчиняюсь приказам президента относительно правил ведения боевых действий.

Фил несколько раз моргает. Наконец ему удается пропищать:

— Хочешь сказать, что ты личный Боло президента?

— Фактически, да.

— И ты будешь выполнять все, что скажет президент?

— Да, если это не нарушает мою основную миссию или не влечет за собой чрезмерный сопутствующий ущерб.

— Что такое этот, э-э, “чрезмерный сопутствующий ущерб”?

— Существует алгоритм, сопоставляющий ценность назначенной мне цели с размерами ущерба, который я должен буду причинить планете, чтобы добиться этой цели. Одним из примеров является использование ядерного оружия для уничтожения города, с территории которого по мне ведется неэффективный огонь. Я не могу обстрелять город ядерным оружием, если по мне не ведется эффективный огонь.

— Что, если огонь окажется эффективным? Например, повредит твои гусеницы.

— Тогда я смогу стрелять по своему желанию, как я это делал в бою против войск Аниша Балина. В ходе этого столкновения ни один мирный житель не погиб. Если бы это сражение произошло в городе, а не на военном форпосте, были бы жертвы среди гражданского населения. Это прискорбно, и я делаю все возможное, чтобы избежать этого, но сопутствующий ущерб случается. Я сожалею о том, что задавил насмерть много мирных жителей при попытке пробиться к президентской резиденции. Учитывая параметры и ограничения того приказа, двигаться определенным маршрутом и не применять огнестрельного оружия, я постарался погубить как можно меньше людей при выполнении того приказа.

Фил молчит, стиснув зубы. Во взгляде у него появилось какое-то новое выражение. Затем он разворачивается на каблуках и гордо идет к своей машине. Он хлопает дверью и уезжает, двигаясь быстро и безрассудно в неизвестном направлении. Я снова один.

Мне не нравится это чувство.

Через три дня Саймону пришло сообщение с прибывшей “Звезды Мали”. Саймон не видел двоюродного брата своей жены со дня свадьбы, но он сразу узнал Стефана Сотериса.

— Полковник Хрустинов? — Спросил Стефан, нахмурив брови и неуверенно глядя в изуродованное лицо Саймона.

— Привет, Стефан. Не обращай внимания на мое лицо. У меня его почти не осталось после авиакатастрофы. Хирурги проделали чертовски хорошую работу, создав новое.

— Мне очень жаль, полковник…

— Просто Саймон, — мягко сказал он.

— Да, сэр, — ответил двоюродный брат Кафари, пытаясь справиться с потрясением. — Очень хорошо, сэр. Мы только что вошли в док станции Бомбей. Вы сможете встретиться с нами в одиннадцать ноль-ноль, у семнадцатого выхода?

— Конечно.

Стефан просто кивнул и прервал связь. Саймон прошел под душ, затем натянул хорошую рубашку, брюки, даже пиджак. Он и так выглядел достаточно скверно, а если еще оденется как попало… Только не сегодня, когда ему предстояла встреча с Еленой. Он не видел свою дочь два года. Наверное, он ее не узнает, а она — его… Ведь они никогда не были особенно близки. Дa, на первых порах им, наверное, будет трудно вместе.

Ему приходилось двигаться медленно, даже с сервомоторами на ходунках, которые позволяли ему ходить быстрее, чем с помощью одних костылей. Было время, когда он боялся, что больше никогда не сможет ходить. Потребовалось два года непрерывного лечения и тяжелой работы, чтобы снова начать самостоятельно передвигаться. Он хотел позвонить Шейле Брисбен и попросить ее поехать с ним, но передумал. Елене и так будет нелегко, а если она увидит с ним постороннюю женщину, то вполне может неверно истолковать ее присутствие как свидетельство интрижки. Нет, стоит так подставлять капитана Брисбен, себя, и тем более Елену.

К тому времени, как он добрался до космопорта и припарковал свою машину, у него начался серьезный приступ нервозности. Он уже не понимал, чего больше боится: воссоединения с дочерью и вынужденной лжи, которую он должен сказать ей о Кафари или тех проблем, что сулила ему совместная жизнь с Еленой. Он остановился у небольшого магазина при входе в космопорт и купил букет цветов, следуя старому русскому обычаю, передаваемому в его семье из поколения в поколение. Хрустиновы, покинувшие Терру, переносили эту традицию из одной звездной системы в другую, расселяясь и создавая себе дома на далеких, разбросанных мирах.

Он надеялся, что этот обычай вызовет хотя бы улыбку. Он бы хотел увидеть улыбку, хотя бы полуулыбку, на лице своей дочери, прежде чем рассказать ей о смерти ее матери. Он добрался до семнадцатого выхода, имея в запасе считанные минуты. Едва он устроился в кресле, как шаттл приземлился, грациозно скользнув в стыковочный отсек, который он мог видеть через высокие стеклянные окна. Двигатели заглохли. Саймон поднялся на ноги, сжимая букет в одной руке, и стал с замиранием сердца ждать.

Затем он увидел ее. Молодая девушка, которая вышла из шаттла “Звезды Мали”, уже не была ребенком. Она посмотрела на него глазами, которые видели слишком много ужаса. Он знал этот взгляд, видел его в глазах солдат, только что вернувшихся с боя, и слишком много раз видел его в зеркале своей ванной после Этены.

За последние два года Елена вытянулась, стала высокой и стройной. Саймон раньше не замечал, как она похожа на Кафари. Кажется, Елена узнала его и замедлила шаг. Саймону было больно смотреть дочери в глаза. Он шагнул вперед и протянул ей цветы. Не говоря ни слова, девочка зарылась в них носом, вдыхая их аромат.

— Мама не захотела приехать, — прошептала она, слова были приглушены цветочными лепестками.

— Я знаю, — сказал ей Саймон, в ужасе от того, что ему предстояло сказать. Ему пришлось заставить себя сказать это. — Я получил сообщение SWIFT, до твоего прилета.

— От мамы? — дрогнувшим голосом спросила Елена.

— Нет, — солгал солгал он. — Мама… погибла. Ее застрелил пэгэбэшник, когда она пыталась выбраться из космопорта. Они расстреливают мародеров на месте и не утруждают себя тем, чтобы сначала спросить документы. — По крайней мере, последняя часть была правдой, мародеров действительно расстреливали на месте.

Елена, побледнев, пошатнулась.

— Нет…

Он попытался поддержать ее. Она резко отстранилась.

— Это моя вина! — закричала она. — Моя! Она приехала в город только для того, чтобы вытащить меня. Мы всю ночь шли по канализации. Она посадила меня в этот ящик, чтобы спасти мне жизнь! А какой-то вонючий пэгэбэшник… — Она разразилась истерическими рыданиями. Саймон поймал ее, крепко прижал к себе. Звук ее горя, острый, как нож, заставил его захотеть взять свои слова обратно, успокоить ее. Но он не мог — просто не мог — пока доверять ей.

Не тогда, когда она всю свою жизнь преклонялась перед ДЖАБ’ой.

Саймон очень нежно обнял свою обезумевшую дочь и вывел ее из терминала. Она молча села к нему в машину и по пути домой не проронила ни слова, не повернув ни разу головы в сторону окошка и глядя прямо перед собой. Они были почти у квартиры, когда она нарушила свое долгое молчание.

— Папа, — еле слышно прошептала она.

— Да?

— Мне жаль. Я не ожидаю, что ты поверишь мне. Я бы на твоем месте не поверила. Но это так. — Одинокая слеза скатилась по ее щеке. — И я попытаюсь это доказать.

Он наклонился и сжал ее руку.

— Я люблю тебя, Елена.

Появилась еще одна слеза, на мгновение дрогнула на ресничке, затем скатилась по ее лицу.

— За что?

— Вырастешь, поймешь.

— Хорошо, — кивнула Елена и погладила цветы, которые все еще держала в руке. — Они прекрасны…

— Я рад, что они тебе понравились. — Он выдавил улыбку. — Это старый обычай, с Терры. Русский обычай. Всегда встречать любимых людей цветами после долгой разлуки.

Все новые и новые слезы орошали лепестки цветов, как капли дождя.

— Я ничего не знаю о России… Я вообще почти ничего не знаю! — с горечью добавила девочка. — На “Звезде Мали” я пыталась что-то читать в компьютерной библиотеке, но там было так много незнакомых слов. Мне все время приходилось смотреть их в словаре, но я не понимала объяснений, потому что в них тоже были новые слова, и в конце концов я совсем запуталась… Я так ничего и не дочитала до конца. Но я очень старалась. Я ненавижу ДЖАБ’у! — добавила она с дикой яростью в голосе.

— Тебе будет трудно, я знаю, — негромко проговорил Саймон. — Но я помогу тебе. Во-первых, мне нечем занять свое время, а на Вишну открыли специальные классы для беженцев, прибывающих с Джефферсона. Вчера я разговаривал с директором школы и он рассказал мне об этих классах. Я договорился о том, чтобы ты пошла в школу на будущей неделе. Будет нелегко, но ты справишься, если поверишь в свои силы!

— Хорошо, — снова прошептала она.

Весь остаток дня она почти ничего не говорила и очень рано легла спать, сославшись на усталость. Саймон пожалел, что дочка уже слишком большая и девочку нельзя баюкать на руках, тихонько прикрыл дверь в ее спальню и направился в свою комнату. Он вернул свою дочь. Во всяком случае, частичку ее. Он был очень благодарен за это. Но он не мог перестать думать о Кафари и войне, которую она планировала вести. Она готовилась сразиться с опасным врагом, и это будет не ДЖАБ’а. Он думал о машине, которую когда-то называл другом. А если Сынок убьет Кафари…

Тогда Саймон убьет Сынка.

Вот так сейчас все было просто и серьезно.