Известному киевскому профессору-палеографу Ивану Терентьевичу Бойко во время одного из его путешествий в Китай китайский академик подарил большой черепаховый щит. На таких щитах несколько тысяч лет тому назад в Китае записывались различные события, подобно тому, как ассирийцы делали это на глиняных табличках, а древние египтяне на листках нильского папируса.
Щиту, который был подарен Ивану Терентьевичу, как утверждали специалисты, было около четырёх тысяч лет. Разумеется, цифра эта была приблизительной, и щит мог оказаться старее в два, а то и в три раза, а мог быть и «моложе». На его выпуклой поверхности довольно отчётливо проступали иероглифы необычной формы, высеченные чем-то острым и разрисованные чрезвычайно стойкими красками, не похожими, как показал химический анализ, ни на какие современные. Краски и линии самих иероглифов были подобраны с таким расчётом, чтобы они полностью совпадали с естественным рисунком щита. Поэтому на некотором расстоянии никакой надписи на щите вообще нельзя было заметить. Зато вблизи каждому становилось ясно, что эти извилистые канавки и прямые бороздки, заполненные затвердевшими на протяжении тысячелетий красками, не что иное, как текст, написанный человеческой рукой. Но что означала эта надпись? В своём старании придерживаться естественных линий щита древний художник в такой степени изменил внешний вид иероглифов, что никто не мог разобрать ни одного слова.
Китайский академик, который подарил профессору Бойко этот щит, рассказал, что, согласно существующим легендам, щит привезён в Пекин из северо-западных областей Китая и что кто-то из специалистов когда-то даже высказал мысль о том, будто бы эта надпись указывает на существование какой-то ещё неведомой старинной культуры в этих местах.
Иван Терентьевич решил раскрыть тайну, которую скрывал старый щит. Он бился над этим несколько лет, пока как-то, совершенно случайно, не обратил внимания на странную форму щита. Собственно, заметил это не он, а его внук Андрейка, который всё время крутился возле деда и тоже мечтал, наверно, в своё время стать палеографом. Андрейка как-то принёс в кабинет дедушки маленькую речную черепаху и, положив её на стол рядом с остатками старинной, вдруг воскликнул:
— Дедушка, да они же совсем непохожи!
Профессор быстро подошёл к столу, посмотрел туда, куда показывал Андрейка, и вдруг почувствовал, что весь холодеет.
Щиты живой и мёртвой черепах имели совершенно различную форму. Над старинным щитом кто-то трудился, чтобы сделать его похожим то ли на цветок, то ли на облачко, то ли на листок лотоса, и он действительно утратил свою естественную форму. Так вот где была разгадка тайны!
Теперь уже профессору легко было расшифровать надпись. Внешние очертания щита точно повторялись в самом центре надписи, а сами иероглифы шли, как теперь нетрудно было увидеть, не по вертикали, не по горизонтали и вообще не по прямой или ломаной линии, а по кругу, огибая со всех сторон и заполняя изнутри этот цветок, облачко или листок лотоса.
На щите было написано:
«Не стоит прыгать в воду, когда чёлн ещё не перевернулся. Но чёлн моей жизни уже шатается над бездной вечности, и потому я решил сказать о том, чего никто не знает. Я проткнул в уши слов китайские украшения и индийские жемчужины, чтобы читатели знали, что в оснащении нет недосмотра, а в положении нет слабости, а помощь и содействие небесных сфер, именем которых и называются цветы. Об этом же говорят и стихи:
Белые цветы
В горах Цун-лина
В этот год
Ещё пышнее стали.
Насбирай их
Полные корзины
И утешь меня
В часы печали.
Эти цветы прекраснее и белоснежнее хризантем, а растут они в долине Подковы, которая лежит на две тысячи чжанов[1] ниже Великой горы Цун-лина. Это я говорю, Сюан-цзян, великий путешественник и калиграф царства Ся. Долина Подковы укрыта снегами в сторону Солнца и Великой горы, а Великую гору можно заметить только с горы Царей. Цветы Неба дают свои соки в конце лета, и от напитка, который готовят белые братья, мужчины спят по пять лет, а женщины — по четыре. Много будет когда-нибудь слухов о цветах Неба в Небесных горах, но лучше один свидетель, нежели десять тысяч слухов. Есть стихи:
О Яшмовых храмах,
О море снегов необозримом,
О солнце горячем,
О цветах, умытых росою,
Лишь тот расскажет вам,
Кто в горах попробовал горя,
Кто в ночи холодные
Звёзд касался рукою.
В долину Подковы нет пути. Я пришёл туда один. Спутники мои погибли, я тоже едва не погиб, так как отказался от напитка забвения. Белые братья послали за мной в погоню смуглых воинов, но смуглые испугались холодных снегов, которых мы достигли на пятый день, и отстали от меня. Я же снова возвратился домой и увидел своих друзей.
Я оставляю после себя щит — Знак, а также цветок — Знак. И пусть смелые попробуют достичь долины Подковы с Яшмовым храмом, где растут цветы Неба».
После этого профессор Бойко потерял покой. Он был уверен, что та страна, о которой писал на щите великий китайский путешественник Сюан-цзян, действительно существует и ещё до сих пор никем не открыта. Он знал, что несколько тысяч лет тому назад горами Цун-лин в Китае называли современный Тянь-Шань, поэтому страну с цветами Неба следовало искать на Тянь-Шане. Долина Подковы, как утверждал Сюан-цзян, находится где-то между горой Царей и Великой горой, которые, очевидно, являются не чем иным, как высочайшими вершинами Тянь-Шаня — пиком Победы и Хан-Тенгри. Таким образом, поиски ограничивались пока только этим районом. А если знаешь, что искать и где искать, то всегда найдёшь.
Два лета, во время отпуска, профессор Бойко ездил на Тянь-Шань. Он никому не говорил, что хочет найти в горах: боялся, чтобы над ним не смеялись. Он по неделям пропадал где-то в самой зоне снегов, возвращался на турбазу утомлённый, обессиленный, но, отдохнув несколько дней, снова брал с собой проводников-киргизов и отправлялся в горы. Ночью, у костров, он слушал легенды, которые ему рассказывали киргизы, но ни в одной из них не находил даже намёка на существование долины, в которой живут неизвестные никому люди.
В университете над профессором потихоньку посмеивались. Его считали старым чудаком и не больше. Как вдруг этим летом, во время каникул, трое студентов третьего курса, которые работали с профессором над древними рукописями, никому ничего не говоря, поехали на Тянь-Шань. Они поехали туда как туристы, но из Пржевальска Максим Кочубей написал Ивану Терентьевичу письмо, в котором сообщал профессору, что они хотят продолжить начатые им поиски и будут счастливы, если удастся доказать правдивость предположений их любимого учителя.
Получив письмо, профессор немедленно телеграфировал начальнику турбазы Тюйрюк, требуя, чтобы тот запретил его студентам эту опасную экспедицию, но телеграмма пришла слишком поздно; Дмитрия, Максима и Поли уже не было в лагере.
Студенты, намаявшись в горах, спускались вниз, подавленные неудачей, когда случайно встретили Увайса. Они рассказали ему, что ищут цветы Неба, и мальчик охотно согласился проводить их в высокогорную пещеру, где были какие-то цветы, о которых ему рассказывал его дедушка Токтогул. В прошлом году Увайс побывал в той пещере вместе с дедушкой, потому что, как говорил старик Токтогул, каждый батыр должен хотя бы раз в жизни добраться до пещеры с чудесными цветами на её стенах.
И вот теперь круг замкнулся. Максим и Поля увидели наконец цветы Неба, но узнает ли об этом кто-нибудь?