Мы стояли перед заколоченным трактиром, и на нас смотрели знакомые лица, в которых читалось смятение и робкая надежда. Акулина, Фрол, Геннадий — они были частью той жизни, что осталась позади, но без которой не было бы и настоящего.
— Я не вернусь сюда жить, — сказала я прямо, видя немой вопрос в их глазах. — Но я не могу позволить, чтобы это место умерло.
Я повернулась к Акулине, самой здравомыслящей и предприимчивой из них.
— Акулина, я хочу передать трактир вам. Со всем, что в нем есть. И с одним условием.
Женщина замерла, ее глаза расширились от неверия.
— Мне-то? Да я, Марья… то есть, леди… я не…
— Вы справлялись, когда я лежала без памяти, — мягко прервала я ее. — Вы знаете, как здесь все устроено. Условие одно: вы будете варить мое светлое пиво. Тот самый рецепт. Чтобы люди знали — здесь по-прежнему подают лучшее пиво в округе.
Я достала из складок платья небольшой, аккуратно сложенный листок. На нем был выведен тот самый рецепт, который я когда-то рассчитала с точностью химика. Я вложила его в ее огрубевшие пальцы.
— Здесь всё: пропорции, температура, время. Следуйте ему, и у вас всегда будет очередь.
Акулина смотрела то на меня, то на бумагу, и по ее щекам текли слезы. Она не вытирала их.
— Да я… да я тебя в гробу видела, хозяйка! Думала, сгинула ты в городе… А ты… — она сжала рецепт в кулаке, как драгоценность. — Спасибо. Не подведу.
Затем я повернулась к Геннадию.
— М-р Геннадий, я знаю, что артефакты в трактире давно требуют внимания. — Я протянула ему небольшой, туго набитый кошелек. — Это на реконструкцию. Чтобы починить холодильный камень, освещение… чтобы здесь было светло и надежно.
Артефактчик взял кошелек, тяжело сглотнув. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
Фрол стоял в стороне, его руки были скрещены на груди.
— А мне-то что? Надгробие для трактира заказать? — буркнул он, но в его глазах я увидела не злость, а нечто похожее на уважение.
— Вам, м-р Фрол, — я улыбнулась, — я заказываю новую вывеску. Чтобы была видна издалека. И прочную. Чтобы служила долго.
Уголки его губ дрогнули в подобии усмешки. Он кивнул.
— Сделаю. Не первая.
Кален, наблюдавший за этой сценой молча, стоял чуть поодаль. Я видела его взгляд — он был пристальным и… гордым. Он видел не аристократку, раздающую милостыню, а человека, закрывающего свои долги чести.
Я обвела взглядом собравшихся.
— Этот трактир был моим домом. И я хочу, чтобы он оставался домом для других. Чтобы здесь пахло хлебом и пивом, чтобы здесь находили приют и помощь. Потому что иногда чашка хорошего пива и доброе слово — лучшее лекарство.
Прощание было коротким. Слишком много эмоций витало в воздухе. Когда мы садились в карету, Акулина, все еще сжимая в руке рецепт, крикнула мне вдогонку:
— Приезжай как-нибудь! Угощу твоим же пивом!
Я махнула ей в ответ, и дверца захлопнулась. Карета тронулась.
Мы ехали молча. Я смотрела в окно, провожая взглядом знакомые домики, и чувствовала, как с души спадает тяжесть. Я сделала то, что должна была сделать. Я закрыла круг.
Кален взял мою руку и крепко сжал ее.
— Ты поступила правильно, — сказал он тихо.
— Я знаю, — ответила я, глядя на убегающую дорогу. — Теперь можно двигаться дальше.
Трактир «У Степана» остался позади. Но его дух, его сила и его светлое пиво будут жить. А у меня впереди была новая жизнь, новое поместье, новая лечебница и человек, чья рука в моей была самым верным доказательством того, что будущее может быть счастливым.