Доктор для следователя

Глава 50

Утро застало нас в спутанных простынях, в лучах солнца, пробивавшихся сквозь щели ставней. Кален проснулся первым. Я почувствовала, как его рука, лежавшая на моем бедре, слегка сжалась, а затем он осторожно, почти невесомо, провел пальцами по моей коже, словно проверяя реальность.

Я открыла глаза и встретилась с его взглядом. В его обычно холодных глазах было странное, непривычное спокойствие, смешанное с легким изумлением. Ни тени сожаления.

— Мне нужно в Ковен, — произнес он тихо, его голос был хриплым от сна. — Отчет по делу Лукана. Допросы его сообщников.

Я лишь кивнула, не в силах найти слова. Что можно сказать после такой ночи? Слова казались слишком хрупкими, слишком незначительными.

Он поднялся с кровати, и я наблюдала, как он одевается — теми же точными, экономными движениями, что надевал свой доспех из высокомерия и отстраненности. Но теперь между нами не было стены. Воздух в комнате все еще хранил тепло наших тел и память о страсти.

На пороге он обернулся.

— Я вернусь, — сказал он просто. Не как просьбу. Как обещание. Как констатацию факта.

И ушел.

Я осталась лежать, слушая, как затихает звук его шагов на лестнице, затем — скрип колес экипажа. В комнате пахло им — озоном, кожей и чем-то еще, сугубо его, что теперь навсегда смешалось с запахом моего тела.

Следующие несколько дней я пыталась вернуться к рутине. Встречи с Добсоном, разбор документов, управление поместьем. Но всё было иным. Теперь, когда внутренняя буря утихла, я смотрела на свои владения с новым чувством — не как на бремя, а как на свой дом. Место, где я могла быть собой. Где меня ждали.

Однажды утром, спускаясь по главной лестнице, чтобы отправиться на прогулку по парку перед встречей с управителем, я услышала внезапный вскрик, а затем глухой удар. Я обернулась. Младшая горничная, Элис, лежала у подножия лестницы в служебном крыле, схватившись за ногу, ее лицо было искажено гримасой боли.

Без единой мысли я сорвалась с места. Всего несколько месяцев назад я бы растерялась. Теперь же мой разум автоматически переключился в режим диагностики.

— Не двигайся! — скомандовала я, опускаясь на колени рядом с ней. Девочка, бледная как полотно, смотрела на меня испуганными глазами.

Я осторожно, но уверенно провела руками по ее лодыжке. Деформация была очевидной — закрытый перелом со смещением.

— Добсон! — мой голос прозвучал громко и властно, разносясь по холлу. — Немедленно принесите мне мой хирургический набор! И две ровные деревянные планки, бинты!

Управитель, появившийся из кабинета, на мгновение застыл в изумлении, увидев свою госпожу на коленях перед плачущей служанкой. Но затем он кивнул и бросился выполнять приказ.

Пока мне несли инструменты, я говорила с Элис спокойным, ровным голосом, отдавая распоряжения другим слугам. Мне нужна была чистая ткань, кипяток, отвар коры ивы от боли.

Когда мне принесли мой старый, верный ящик с инструментами Фрола, я на мгновение задержала на нем взгляд. Скальпели, зажимы, иглы… Они прошли со мной через всё. От трактира до особняка. И теперь снова служили жизни.

Я работала быстро и точно, не обращая внимания на перешептывания слуг, столпившихся вокруг. Я вправила кость, зафиксировала ногу шиной и аккуратно забинтовала. Элис, попив успокоительного отвара, уже не плакала, а смотрела на меня с благоговейным страхом.

— Кости срастутся, — сказала я ей, умывая руки в принесенном тазу. — Но тебе нужен покой. Отнесите ее в комнату, — приказала я двум крепким конюхам. — И чтобы никто не тревожил без нужды.

Когда суета улеглась, я поднялась на ноги, вытирая руки о подол платья. Я встретилась с взглядом Добсона. В его глазах не было ни осуждения, ни недоумения. Было глубокое, безмолвное уважение.

— Леди Мариэлла, — произнес он. — Вы… вы настоящая леди. В самом лучшем смысле этого слова.

Я кивнула, чувствуя странное спокойствие. Я не была той беспечной девушкой, что сбежала из этого дома. Я не была и той отчаявшейся женщиной, что боролась за выживание. Я нашла баланс. Силу — чтобы управлять состоянием. И умение — чтобы спасать жизни. И сердце… чтобы любить.

Вечером, сидя в кабинете отца и просматривая бумаги, я думала о Калене. Он обещал вернуться. И я верила ему. Потому что здесь, в «Серебряных Ключах», я нашла не только наследство. Я нашла себя. И была готова разделить это обретение с тем, кто прошел весь этот трудный путь рядом со мной.

тем, как они смотрят? Как эти ничтожные аристократишки готовы лизать твои туфельки за твои деньги и твой титул?

— А ты? — бросила я ему в ответ, не отводя взгляда. — Доволен тем, что наблюдал со стороны? Как верный пес?

Это было жестоко. Но именно это и сорвало последние оковы.

Он пересек комнату в два шага. Его руки впились в мои плечи, прижимая к себе с такой силой, что у меня перехватило дыхание.

— Ты свела меня с ума, — прошипел он, и его губы грубо прижались к моим.

Это не был поцелуй. Это было нападение. Излияние всей накопленной ярости, ревности, страха и того дикого, неконтролируемого влечения, что так долго тлело между нами. Я ответила ему с той же яростью, впиваясь пальцами в его волосы, кусая его губы, позволяя ему чувствовать всю свою ответную боль и страсть.

Мы падали, спотыкаясь о разбросанную одежду, не в силах разорвать этот поцелуй. Он срывал с меня остатки тонкой ночной сорочки, его руки, горячие и требовательные, скользили по моей коже, заставляя ее гореть. Я рвала застежки его мундира, жаждала ощутить жар его тела без преград.

Когда мы оказались на кровати, уже не было ни леди аль Морс, ни следователя ван Моррета. Были только он и я — два одиноких, израненных существа, нашедших, наконец, пристанище в объятиях друг друга. Его прикосновения были то грубыми, то до смешного нежными, словно он боялся, что я рассыплюсь у него в руках. А я, в свою очередь, открывала ему все потаенные уголки своей души, все шрамы и все надежды, что копились все эти долгие месяцы.

Мы не говорили о любви. Эти слова были бы слишком хрупки для той бури, что бушевала между нами. Это было нечто большее. Первобытное. Неотвратимое. Слияние двух стихий, которые слишком долго сопротивлялись друг другу.

Позже, когда буря утихла, мы лежали в спутанных простынях, прислушиваясь к бешеному стуку сердец, постепенно замедляющему свой ритм. Его рука лежала на моей талии, его дыхание было теплым в моих волосах.

Он не извинился. Не сказал ничего банального. Он просто притянул меня ближе и прошептал одно-единственное слово, пропитанное таким облегчением и такой тоской, что у меня сжалось сердце:

— Наконец-то.

И я поняла — это была не победа. Это была капитуляция. Обоюдная и безоговорочная. Долгая, изматывающая битва подошла к концу. И началось нечто новое. Что-то страшное и прекрасное. И мы оба знали — пути назад нет.