До основанья, а затем…

Глава седьмая 12 марта 1917 года

На утреннее построение личного состава приперся гость незваный, гость непрошенный, а именно звездный выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского императорского университета, тот самый тип с белой повязкой. Вел он себя прилично, представился, протянул руку и попросил разрешения выступить перед личным составом отдела.

— Товарищи! — голос у типа был громкий, видимо натренировался на студенческих диспутах и прочих революционных кружках: — Я Прежбымовский Модест Сигизмундович, три назад назначенный начальником Центральной части регулярной милиции, предлагаю вам, кроме, конечно, совсем убогих инвалидов, перейти в мою часть, где вы уже с сегодняшнего дня будете получать положенные пайки и прочие льготы, положенные стражам революции.

В утренней морозной тишине было слышно, как со свистом вырывается горячий пар через крепко стиснутые зубы, да за дворцом Треф скреб мощными когтями столб, с которого на него, с неповторимым презрением, взирал, пришедший на нашу территорию, рыжий кот, пригретый сестрами милосердия из соседнего госпиталя.

— Господин капитан, дозвольте выйти из строя. — жутко прохрипел бывший сибирский стрелок Абатуров, половина легких которого осталась в окопах под Новогеоргивском, выхарканая вперемешку со сгустками крови, во время немецкой химической атаки.

— Дозволяю, Абатуров. А вам, Модест Сигизмундович советую бежать, целее будете.

Абатуров, прихрамывая вышел из строя, и пошел в нашу сторону, скинув винтовку с плеча и поудобнее перехватив ее двумя руками. За пару шагов в академической голове любимца юридической общественности, очевидно, что-то щелкнула, и господин Прежбымовский, совершил немыслимый кульбит, не прощаясь, побежал с внутреннего двора, где проходило построение, в сторону набережной. Хрипя проклятия, максимально ускорившись, Абатуров проследовал за молодым человеком и скрылся за углом, чтобы через пару минут вернуться обратно.

— Не догнал… — виновато доложил стрелок: — а стрельнуть в гада из винтовки не стал. Там барышни в госпиталь на смену идут, неудобно стало их пугать.

Абатуров долго лежал в госпитале за углом, откуда и пришел к нам, отношение к медицинскому персоналу медицинского учреждения он сохранил самые нежные, по выходным возглавляя команду добровольных помощников, ходивших в госпиталь, помогать в разных делах, требующих мужских рук.

— Разрешите вопрос, господин командир? — стрелок не торопясь вставать на место, замер напротив меня, приставив винтовку к ноге.

— Разрешаю, и сразу отвечаю. Этот сопляк видел вчера вашу работу и обзавидовался, поэтому хочет переманить вас к себе. Калечные ему конечно не нужны. Через два часа в Таврическом дворце будет заседание по вашему поводу, думаю, что с сегодняшнего дня мы начнем нормально снабжаться всем необходимым.

— А если откажут господа начальники? — спросил кто-то из строя и тут же засмущался: — Разрешите вопрос? Нам вчерашние чиновники страсть как не понравились. Глаза снулые, как у миноги.

— Уже задал, в следующий раз пойдешь часовым вне графика. — мрачно успокоил я нарушителя дисциплины: — Если откажут, то у нас есть один путь — или пойдем и сменим власть, а на место этих, с снулыми глазами, мы отделение наблюдения посадим. Будут парни в тепле заседать, на кожаных диванах. И каждому в паек на четверть фунта сахарину положено, восмерик чая, и секретарша вот с такой жопой, чтобы хлопать было удобнее. Как вам план?

Судя по ржанию личного состава, план мой был одобрен и признан вполне осуществимым.

Через пятнадцать минут все обитатели дворца, кроме часовых на постах, были заняты завтракам. Мы с Трефом, по обыкновению, ели в моем кабинете, куда дежурная смена приносила по миске еды из общего котла, а потом мне подавали чаю. Я ел быстро, не замечая вкуса ячневой каши с кусками мяса, думая о планах на этот день. Сегодня у меня начинала работать группа наблюдения, куда я, после долгих раздумий, включил самых калечных- прикалечных бойцов. В эту группу были записаны все безногие, именно безногие. Не те, кто щеголял по столичным тротуарам, отчаянно скрепя, грубо вырезанными, деревяшками, а именно те, кто не имел ни одной ноги. Толстые куски войлока, на которых они проводили время, выпрашивая милостыню на улицах столицы, были заменены скоростными досками с закрепленными внизу колесами, на основе подшипников, честь по чести купленных в представительстве московской фабрики господина Нобеля «Шарикоподшипник». Кроме этого и заседания комиссии, имеющей для всех нас, обитающих во дворце, жизненно важное значение, у меня еще оставались дела, практически личного характера — необходимо было отдать некоторые долги.

На заседание комиссии я прибыл без опозданий, в сопровождении своего начальника канцелярии. На улице, в пролетке, остался мой возница, пулеметчик и «Максим», прикрытый от любопытных глаз куском брезента.

Из членов вчерашней комиссии, в кабинете комиссара Временного правительства по городу Петрограду, рассевшись за приставным столом, присутствовал ее председатель, веселый подполковник и не сводящий с меня ненавидящего взгляда, Модест с польским отчеством и фамилией.

Безликих чинуш не было, очевидно они с утра уже проверяли кого-то или что — то подсчитывали в закромах родины.

— Здравствуйте господа! — увидев злобного поляка, я решил сделать ход первым: — Прошу прощения, но не могу не задать вопрос — этот человек в каком качестве здесь находится?

— Господин Котов! — комиссар грозно смотрел на меня через стекла пенсне:

— Не устаивайте комедию, господин Прежбымовский является членом комиссии, вы с ним вчера весь день должны были совместно работать.

— А еще я видел его сегодня, после чего вынужден заявить отвод этому человеку! — бывший студент был самым ярым моим недоброжелателем в этом кабинете, его надо было нейтрализовать.

— Да что случилось?

— Вы знаете, что мой личный состав я собирал очень сложных людей, прямо скажем — калек, которые отдали свое здоровье за свою Родину, и были выброшены царским режимов на улицу, натурально побираться и подыхать в подворотнях. Я их собрал, обучил, приставил каждого к делу, по его силам. Я каждый день вдалбливаю им в голову, что новой республике важен каждый человек, что каждый гражданин ценен и своих мы не бросаем. Люди только начали отходить, поверили, что их труд будет оценен. — я перевел дух и продолжил.

— И тут с утра заявляется вот это и объявляет, что комиссия уже вынесла решение не в нашу пользу, и он готов забрать к себе тех, кто здоров, ну а калеки ему на хрен не нужны. Сказал, что с сегодняшнего дня будет выдавать паек и денежное довольствие.

В зале повисло недоброе молчание.

— А нам Модест Сигизмундович рассказал совсем иную историю. — протянул жандармский подполковник: — Ну и теперь кому верить.

— Я вам больше скажу, господа. Своими неумными словами господин Прежбымовский спровоцировал волнения инвалидов, так, что его чуть не убили, но молодой человек оказался хорошим спортсменом и смог убежать от одноного стрелка. В приемной стоит мой начальник канцелярии, он, честнейший человек, герой и инвалид войн, присутствовал при утреннем скандале и не станет врать, а на улице стоит моя тачанка, там два человека из нижних чинов, можете их расспросить.

— Тачанка — это что? — заинтересовался незнакомы словом любознательный жандарм.

— Это скоростная повозка с установленным на ней пулеметом. — любезно пояснил я и продолжил: — На основании этого я требую убрать отсюда этого провокатора и шовиниста.

— Да почему провокатора⁈

— Господа, вы вчера характеризовали мне этого молодого человека как яркую звезду российской юриспруденции, соответственно мы должны принять за данность, что господин Прежбымовский человек умный, осознающий, что он делает. Когда умный человек рассказывает сотне увечных воинов, что они скоро вновь окажутся на улице, никому не нужные, просящие подаяние, он должен предвидеть реакцию вооруженного человека с посттравматическим синдромом…

— С чем?

— Нервное состояние людей, вернувшихся с войны. Вы с этим еще столкнетесь, когда война закончится. Так вот, если бы он не убежал, его бы убили, а потом пришли бы сюда, во дворец, спросить с вас о том, сколько еще можно над увечными воинами издеваться? Поверьте, господа, если б они сюда пришли, вам бы это не понравилось.

— А вам не кажется, господин Котов, что такие служащие Республике не нужны? — желчно проскрипел председатель комиссии Сухов-Старовойтов Аркадий Федорович, чиновник от Министерства Финансов.

— И чем мои бойцы отличаются от солдат любого запасного полка? Вас бы за такие слова в любом полку, господин коллежский секретарь, на штыки бы подняли, а потом бы сказали, что вы контрреволюционный элемент. Так что никакой разницы не вижу. Только мои уже успели за Россию-Матушку кровь свою пролить, а остальные пока не очень в этом преуспели.

По морде Сухов-Старовойтова было видно, что ему очень хочется сказать «Я их туда не посылал», но он, подумав, произнес другое, политически грамотное:

— Господа, я чувствую, что не вправе присутствовать в месте, где ведутся разговоры, порочащие революционных солдат нашего героического гарнизона.

И тут меня осенило, я встал, покаянно склонив голову:

— Господа, каюсь, не всегда моя позиция и слова является политически выдержанной, поэтому прошу вас, при принятии решения о принятии на все виды довольствия моего отдела, включить туда дополнительно пункт о назначении ко мне комиссаром правительства коллежского советника господина Сухов-Старовойтова, а то у меня завтра операция крупная намечается, а вдохновлять личный состав не кому. И, кстати, второго номера пулеметного расчета у меня нет.

Я с улыбкой посмотрел на побледневшего чиновника.

— Зачем вам опять пулемет, господин Котов?

— Ну как же? Завтра у Лавры будем брать притон банды Витки Колено. Их там не менее тридцати человек и каждый вооружен, и стрелять очень любят. На прошлой неделе они обыскивали квартиру сенатора Хвостова, погрузили добро на две подводы, а к ним патруль солдатиков из девятнадцатой запасной бригады подошли, попросили поделится, так те солдат в две секунды убили всех, оружие и патроны забрали и укатили. Так что завтра будем их брать, журналистов пригласим, осветим в прессе нашу работу, чтобы население было в курсе, что мы не просто так паек, выделенный вами, проедаем…

— Но позвольте! — возбудился молчавший до сего момента в тряпочку господин польский юрист: — Лавра — это территория моей, Центральной части регулярной милиции. Я требую, чтобы вы не смели производить аресты на моей территории. Мы и сами справимся с этой шайкой.

— Но позвольте…

— Модест Сигизмундович прав, это его территория и право произвести арест этой шайки принадлежит ему. — не терпящим возражения голосом, припечатал комиссар Временного правительства Пущин, и я понял, что мне лучше не перечить: — Соблаговолите сообщить господину Прежбымовскому адрес, где скрывается шайка, и он разработает операцию.

— Как скажете, Лаврентий Иванович. — как я понял, Пущин имел отношение к формированию милиции Прежбымовского и сейчас хотел показать заинтересованным лицам результат своей работы: — Но я настаиваю, что адрес лежки банды я дам Модесту Сигизмундовичу завтра утром, во избежании утечки информации. Банду надо брать утром, после рассвета, но до десяти часов утра, пока они не рассосались по городу. Я сейчас план здания нарисую, со всеми окнами и входами, а адрес завтра вам телефонирую, в семь часов, по номеру, который вы мне назовете. Журналистов я тоже к вам отправлю, а сам обеспечу оцепление окрестностей, чтобы ни один из членов шайки не вырвался мимо ребят Модеста Сигизмундовича. Всех такой вариант устроит?

Главное, что мое предложение устраивало Пущина, поэтому поя просьба — выдать нам снабжение с даты принятия сходом жителей Адмиралтейской части, а не с сегодняшнего дня, подкрепленное решением совета ветеранов моего отдела типа «Слушали-постановил, получить продукты из расчета военного пайка на складе купца Пыжикова Ефрема Автандиловича, на условиях возврата такого же количества продуктов в течении календарного месяца», отторжения у комиссара не вызвало и в решение вошло в моей редакции. В общем, члены комиссии расходились весьма довольные друг другом. Бледный вид имел только Сухов-Старовойтов, но, наверное, что это от кабинетной работы. Ничего, поработает у меня комиссаром, чаще будет бывать на свежем воздухе.

Утро следующего дня.

Трактир, где окопалась банда Колена представлял собой отдельно стоящий двухэтажный бревенчатый дом с мансардой. Согласно вывески, в здании было открыто дав заведения «Трактир Брюханова» и «Экономическая чайная», но последнее заведение явно пустовало. Контингент трактира был рафинировано-специфический, ошибки быть не могло. Вчера с утра с ним плотно работала мой разведочный отдел, который подтвердил ранее полученную информацию. Особой удачей я считал выявленного скупщика, что среди беда дня вывез со двора трактира подводу различного тряпья, утрамбованного в мешки. Подвода, на которой кроме возчика ехал солидный мужчина в франтоватой куртке — венгерке, неспешно докатила от Лавры до магазина готового платья на десятой линии Васильевского острова, где груз был благополучно выгружен на заднем дворе.

За зданием трактира располагался большой двор с хозяйственными постройками, в том числе и конюшнями, где, судя по утренней суете, пара мужиков готовили лошадей к выезду. Очевидно, банда собиралась на очередной «обыск», на чем она и специализировалась с момента начала революции, благо этим процессуальным действием в настоящее время грешили все — от таких вот, каторжных громил до представителей политических партий левого толка. На мое счастье левая стена трактира была глухой, полностью зашитой широкими досками внахлест, что позволяло мне видеть все окрестности лежа на плоской крыше дровяного сарая.

Из соседнего переулка выбежал приблатненого вида паренек и, прыгая через лужи, бегом бросился к логову бандитов. Забежав на крыльцо, парень, тревожно оглядываясь на проулок, из которого он прибежал, стал долбиться в запертую дверь и что-то кричать. Через пару минут его пустили внутрь, а еще через некоторое время в молчавшем после вчерашней гулянке здании раздались злобные крики десятков грубых мужчин. Судя по всему, оставленный на «шухере» наблюдатель либо засек мое оцепление, либо к нам выдвигался для восстановления законности на данном участке Империи отряд милиционеров Прежбымовского, и, судя по отсутствию разбегающихся, как тараканы, бандитов, преступники не испытывали страха перед приближающимися силами правопорядка.

Моя вторая догадка оказалась верной — через несколько минут из переулка показался отряд, двигавшихся не в ногу, людей, абсолютно гражданского вида, изображавших из себя лихих вояк. Два десятка городских милиционеров были, в основном, люди молодые, либо в студенческих пальто или в гимназических тужурках. В качестве принадлежности к карающим отрядам государства, у всех на правой руке была завязана, стандартного вида, белая повязка, с надписью «Городская милиция. Центральная часть».

Выйдя на пустырь, раскинувшийся перед трактиром, колонна милиционеров начала растягиваться в некую цепь, что, осторожно обходя улицы и лошадиный навоз, стали брать трактир в полукольцо. Из переулка, откуда прибыл отряд милиции, высунулось несколько любопытных голов, количество которых с каждой минутой увеличивалось. Телевизоров у населения совсем не было, императорские театры были дороговаты, люди радовались и такому развлечению.

— Граждане бывшие заключенные! — гордо расправив плечи из плотной группы милиционеров в центре пустыря, выдвинулся господин Прежбымовский, и, красиво вскинув к губам луженный раструб, красивым голосом начал вещать: — Предлагаю вам выйти из трактира с поднятыми руками и без оружия. Обещаю, что революционная власть поможет всем оступившимся найти свой путь в жизни.

Когда он начал свое выступление по второму кругу, раздался звон стекол многочисленных открываемых окошек, а затем зазвучали выстрелы. Через несколько секунд все было кончено. На грязном пустыре осталось лежать пять тел, причем двое были тяжело ранены. Один, в студенческой короткой куртке, молча полз в сторону проулка, оставляя за собой темный след. Второй, совсем молодой парнишка, извивался в луже, куда он упал, оглашая окрестности громким криком, который обрывался только на мгновение, пока пацан набирал новую порцию воздуха.

Из трактира раздавались радостные крики и незамысловатые шутки, а у стоящего напротив трактира дома какой-то смелый до безумия фотограф, устанавливал треногу своей фотографической камеры.