Глава семнадцатая 17 марта 1917 года

«И ввел ее Исаак в шатер Сарры, матери своей, и взял Ревекку, и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее…»

Ветхий завет. Бытие. Гл. 24

Я повернулся к судьям, но не успел открыть рот, как на анархистов вызверился заседатель- рабочий с судостроительного завода.

— А ты кто такой есть? — сухонький мужик встал со стула и стукнул по столу мосластым кулаком: — Ты, волосатый, откуда будешь?

— Я член…

— Вот именно, что член! — рабочий повернулся к остальным судьям: — Ну, с полосатым мне все ясно, у нас на заводе такие как он всю войну толкутся, не сколько помогают корабли чинить, сколько пакостят, лишь бы в море, против германца, их не выпихнули…

— Но-но, папаша! — моряк шагнул вперед, но тут же остановился — колыхнувшиеся штыки конвоя воззвали его к благоразумию.

— А вот ко второму у меня вопросы. — не обращая внимания на злобно сопевшего моряка, продолжил заседатель: — Сдается мне, что он и не Бодров вовсе, а Изя Ганиковский из Павлограда… Покажи документы!

— Я с таким обращением со мной мирится не намерен. — Бодров, или как его там, дернул за рукав моряка: — Пойдемте, товарищ Плахов, нам здесь делать нечего. Мы не желаем участвовать в этом позорном судилище и найдем способ выпустить наших товарищей из застенков. Держитесь, братья, час освобождения уже близок.

Когда за анархистами захлопнулась дверь, мировой судья объявил окончание судебного следствия, после чего, пару минут переговорив между собой, судьи встали.

— Суд выслушал представленные доказательств и, с учетом всех обстоятельств дела приговорил….- зачитав фамилии и имена подсудимых, судья: — к девяти месяцам тюремного заключения и выплате денежной компенсации в пользу потерпевших и отдела народной милиции Адмиралтейской части. Приговор может быть обжалован в течении четырнадцати суток путем подачи апелляционной жалобы в окружной суд. Заседание окончена.

В зал заседаний, расталкивая выводящих осужденных конвойцев, ворвалась тетка в нагольном полушубке и сером платке, таща в одной руке большую, плетеную из лозы корзину, а во второй вяло упирающегося мужика в распахнутой на груди поддевке — народ жаждал правосудия.

— Сейчас куда этих? — вахмистр махнул рукой на стоящих в стороне понурых бандитов: — В тюрьму?

— Да сейчас прямо! — я криво улыбнулся: — Чтобы они уже завтра на свободе были? Давай, строй колонну, пулемет на подводе в конце пусть двигается, и направляемся в мастерские Пыжикова. Там им найдется работа.


— Это ваша новая казарма, граждане осужденные — по моему сигналу ворота сушильной камеры распахнулись: — Это доски. В том ящике инструменты и гвозди. Сегодня сбиваете себе нары и в том углу роете яму, сбиваете себе нужник. Времени вам хватит. Завтра начнете работать.

— Пошел на х… — вперед шагнул один из анархистов: — Я ни хера делать не буду.

— Конвой, этого в карцер, на трое суток, остальные приступаем к работе.

К этому времени рабочие мастерских заканчивали натягивать колючую проволоку на столбы, отделившие сушильную камеру от остальной части мастерских. Над забором, окружающим территорию предприятия также натянули колючую проволоку, а по углам поставили, обшитые досками, невысокие вышки.

Когда работы по огораживанию были закончены, а на проходе навешена запираемая снаружи калитка, старший конвоя прибил на стену сушильной камеры, составленные мной правила содержания, главным принципом которых были «Кто не работает, тот не ест»., после чего покинули локальную зону, предоставив осужденных самих себе.


— Здравствуйте, господа. Мадемуазель. — после того, как я закончил с размещением осужденных, ноги привели меня в домик заводоуправления, где в кабинете главного инженера мастерских и пары мастеров, мной была обнаружена и Анна Ефремовна Пыжикова: — Не ожидал вас здесь увидеть.

— Добрый день, господин Котов. — главный инженер, Дольбаго Павел Викентьевич, пожал мне руку: — Анна Ефремовна проявляет удивительный интерес к создаваемому нами новому образцу оружия, и даже вполне освоила стрельбу из него.

— Стрельбу⁈- я был поражон: — У вас уже есть из чего стрелять?

— Да, вчера еще опробовали ваш пистолет-пулемет, сегодня собирались вам телефонировать. — Павел Викентьевич шагнул в сторону и передо мной, на покрытом дерюжкой, столе главного инженера я обнаружил свою прелесть. Нельзя сказать, что внешний вид оружия поражал своей красотой и лаконичностью, но по сравнению, с так называемым автоматом Федорова, он выглядел миниатюрно. Деревянный приклад с металлической пяткой, прикрученный к водопроводной трубе, из которого на несколько сантиметров торчал обрезок винтовочного ствола. Магазин прямой формы вставлен в широкий зев приемника снизу. Широкие проемы сбоку для рукоятки затвора, с виднеющейся могучей пружиной. Примитивный предохранитель выполнен в виде выреза вверх, напоминает систему запирания оконного шпингалета. Две одинаковые по форме деревянные ручки пистолетного типа, одна у спусковой скобы, а вторая прикручена к кожуху ствола в передней части оружия. Оружие получилось откровенно страшненьким, все в сварочных швах и заклепках.

— Сколько задержек?

— Случаются. На один магазин в среднем три перекоса патрона.

— Понятно. Мы можем пойти, испробовать оружие?

— Безусловно.

Мы все вместе спустились с подвал под мастерскими, где был оборудован небольшой тир и начали стрелять. Сначала, весьма неплохо отстрелялась барышня, единственное, что омрачило — при перекосе патронов Анне не хватало сил передернуть затвор. Ну и очередями чудовище из мастерской пока не стреляло.

— Сколько уже изготовили экземпляров?

— Два. Дорабатываем, надеюсь, что завтра уже предоставим на испытания стреляющий очередями образец.

— Отлично. Дайте мне один из них, а то я без пулемета чувствую в некоторых ситуациях, как без брюк. Прошу прощения, Анна Ефремовна.

— Но…

— Давайте, давайте, мне на первое время и такой сойдет. Вы же продолжайте шлифовать свои самопалы. Меньше заклепок, больше сварки. Теперь давайте бумагу, перо, будем рисовать новые проекты.

Мне нужно было очень и очень много. И если стальные шлемы уже вполне применялись на фронте, то кирасы, способные защитить моих милиционеров от пистолетных пуль всяких разных анархистов и бандитов требовалось уже, как минимум, пара сотен. А еще мне нужны были безотказные автоматы, броневики, способные успешно противостоять бронированным «Путиловцам» и люди, очень много людей. А времени остается очень мало. Очень скоро, в апреле, в Санкт-Петербург прибудет главный большевистский отморозок — «дедушка Ленин», а я еще не решил, что с ним делать. С одной стороны — сколько он сделал во вред России, не каждый может сравнится. А с другой стороны, советское воспитание выворачивает душу, протестуя против уничтожения этого словесного эквилибриста, что прилагал максимум усилий чтобы «действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды».

— Петр Степанович? — я поднял глаза и увидел озабоченные лица Дольбаго и Ани.

— А? Извините, господа, я кажется немного отвлекся. Павел Викентьевич, там в сушилке вам новых работников разместили…

— Павел Степанович, ну куда мне еще работники. Штатные рабочие каждый день к заводоуправлению ходят, донимают вопросами, когда работать начнем…

— Скажите, что скоро. А новые работники особые, им созидательный труд обязателен, иначе они к своей бандитской жизни вернутся. Опять начнут убийства совершать, здания захватывать. Им сегодня мировой судья по девять месяцев отвесил, с обязательным привлечением к труду…

— Это что-же за законы теперь такие, что за убийства девать месяцев тюрьмы только дают? — главный инженер перекрестился: — Это что же на Руси творится…

— Павел Викентьевич, а кто вам сказал, что за убийства всего девять месяцев им дадут? Этих субчиков сегодня судили за захват конторы ломовиков и квартир обывателей, а по остальным делам еще следствие ведется. Просто мировой судья категорически отказался выходить за рамки своих полномочий, а им еще царь-батюшка полномочия урезал одним годом тюремного срока. Как окружной суд вновь начнет работы, мы как раз следствие по убийствам и бандитизму закончим, и пойдут они на каторгу лет на двадцать, и выйдут оттуда аккурат в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. А пока тюрьму еще ремонтируют, они пусть на нашей территории посидят. Вы им определите работу какую, например, курки или спусковые крючки пусть из заготовок выпиливают напильниками.

— Вы меня как-то ошарашили, Петр Степанович, я право, даже не знаю, что сказать…

— Павел Викентьевич, надо просто дать им урок, исходя из нормы выработки слесаря средней облученности. Через месяц будем начислять им зарплату, которая будет уходить на их питание, охрану, возмещение ущерба. У нас во дворце анархисты все стекла бомбой своей выбили, людей ранили. Так что этим ребятам еще пилить — не перепилить. Ладно, поеду я, не буду вас отвлекать. Если что-то срочное — не стесняйтесь, сразу телефонируйте. Анна Ефремовна, вы здесь останетесь или вас куда-нибудь на извозчике отвести?

— Если можно, до квартиры тетки довезите, Петр Степанович, буду вам очень благодарна. — девушка поему-то покраснела и опустила глаза.

— Конечно можно. — я подал пальто барышне, после чего изъял у недовольного главного инженера автомат и все имеющиеся у него магазины в количестве двух штук, покинул территорию мастерских.

У ворот нас встретила делегация заводского Совета, чей тыл подпирала толпа мужиков и баб, настроенных весьма решительно.

— Барчук! — вперед выдвинулся какой-то мужик лет сорока, с жуликоватыми глазами на круглом лице, вида совсем не пролетарского, которого я ранее никогда не видел: — Когда работа будет?

— Ты чьих будешь, хамло?

— Это товарищ Артем из Совета рабочих депутатов. — вперед вышел один из усатых членов местного совета.

— Правда? А скажи, товарищ Артем, что Энгельс написал Каутскому?

— Э?

— Не знаешь? А еще из комитета! А как хоть Энгельса звали? — я шагнул к растерявшемуся «товарищу Артему», и приставил ему ко лбу ствол страхолюдного автомата: — А вот это инструктор из комитета должен знать. Да и вообще, граждане, сдается это засланный казачок. Смотрите, ручки у него какие мягкие. Документы у него хоть проверили?

— Был у него документ, предъявлял! — заорали из толпы несколько человек: — Опусти ружжо!

— Чуть попозже. Что хотели, граждане? Зачем собрались?

— Хотели мы заявить хозяевам мастерских. — очухался и злобно заорал «товарищ Артем»: — Что если через два дня не начнется работа на условиях, установленных городским Советом, то послезавтра начнется забастовка.

— Пойдем со мной. — я ухватил представителя городского Совета за плечо и потащил к коляске, что стояла поодаль. Сзади, ни на шаг не отставая, попискивая от страха, семенила Анна Ефремовна.

— Граждане! — я поднялся в коляску и встал во весь рост: — Сейчас в мастерских главный инженер, уважаемый Дольбаго Павел Викентьевич, не зная отдыха, готовит производство нового оружия. Как только он закончит эту работу, мы сразу же запустим полный цикл производства и, естественно, призовем всех на рабочие места. Вы думаете, мне нравиться каждый день тратить на еду для вас…

— Ты нам этих хлебом и кашей не тычь! — снова заорал представитель городского Совета: — Ты думаешь, что своими подачками ты откупишься от рабочего человека? Набиваешь карманы золотом, а людей принуждаешь есть хлеб из червивой муки и кашу с сором! Сам жри свои помои!

— Ах ты тварь! — тут уже не сдержался я: — Я сам это ем каждый день, и мои бойцы это едят, с одного склада продукты получаем! Я тебе сейчас…

Наверное он понял меня неправильно, или, может быть я махал автоматом слишком энергично, но, не поставленный на предохранитель автомат вдруг дал короткую очередь над головой агитатора. Несколько человек пригнулось, товарищ Артем, изрыгая ругательства, под прикрытием членов местного комитета, стал отступать назад.

— Вот видите, товарищи, конструкция оружия совсем сырая, сам стал стрелять… — я обескуражено развел руками: — Так что ждем, когда конструкция у оружия будет надежной.

— А скажи, начальник, что за рабочих ты в сушилке поселил? — народ осмелел и вернулся к насущным вопросам: — Вместо нас работать будут, что ли?

— Это, дорогие мои, бандиты, которых милиция поймала. У нас же жизнь новая, революционная. Поэтому, незачем бандитам в тюрьме бездольем маяться, надо работать, в поте лица зарабатывать хлеб свой насущный. Ибо, еще в Писании сказано — «Кто не работает, тот не ест». Правильно я говорю товарищи? Пусть воры и преступники берут в руки инструмент и начинают работать…

— Наверняка опять рабочего человека, что детям малым калач на базаре бес спросу взял, поймали и теперь измываются! — крикнул в середине толпы какой-то провокатор.

— Ты иди, да проверь! Выходи, кто это крикнул. — я пытался рассмотреть среди сотни лиц кричавшего: — Я тебя до утра с ними подселю и даже вечернюю пайку дам. А утром, если живой останешься, сюда придешь и расскажешь честному народу о своих новых друзьях. Ну что, кто смелый?

О никто не вышел, толпа, что-то недовольно ворча, стала расходится, а я сел в коляску, подмигнул испуганной Анне Ефремовне и попросил Тимофея довести нас до дома тетки Пыжиковой.

— Ну что, Анна Ефремовна, ремонт в родительской квартире уже сделали? — старался я развлечь барышню в дороге.

— Благодарю, Петр Степанович, вчера закончили, завтра тетушка маклера из конторы пригласит, чтобы он начинал квартиру жильцам показывать.

— А в домовых обществах вы уже побывали? Где у Ефрема Автандиловича доли в капитале были?

— Я об этом хотела с вами завтра поговорить, Петр Степанович. — опять засмущалась Анна Ефремовна: — Если вы уделите мне время.

— Если с самого утра не придется куда-то ехать, то время для вас выделю. — пообещал я и откинулся на спинку сиденья.

У дома тетки, когда я предложил проводить девушку, она мягко, но настойчиво, отказалась, правда, неожиданно попросила ее совсем недолго подождать. Появилась Аня действительно скоро, буквально через пятнадцать минут, при этом несла с собой два увесистых саквояжа.

— Вы куда такую тяжесть решили отвезти? — я соскочил с коляски, помог юной девушке погрузить вещи и сесть самой.

Девушка пролепетала, что ей нужно в госпиталь, и опять опустила глаза. Я не понимал ее смущения, неужели он везет какое-то дамское белье кому-то в госпиталь и так этого смущается?

— Петр Степанович, скажите, почему люди такие злые? — раздался неожиданный вопрос.

— Гхм, видите ли, Анна Ефремовна… — я задумался: — Если вы про рабочих говорите, то, наверное, от безысходности. Жизнь тяжела, просвета нет. Медицины нет, работа с утра и до ночи, в лучшем случае, казенное общежитие, типа того, что построил ваш отец. Если бы люди видели какую-то светлую перспективу впереди, наверное, им было бы легче.

Представьте, им говорят, что каждый год вы будете получать денег на десять процентов больше, чем получали в прошлом году. Как вы думаете, стали бы люди менее злыми. Или, к примеру, через десять лет у каждого рабочего и члена семь будет по комнате, просторной, светлой комнате…

— Эк, барин, ка тебя разобрало! — крякнул с облучка кучер Тимофей.

— Ты Тимофей, не подслушивай, а управляй своей Звездочкой. — рассердился я: — Ну, может быть не через десять, а через пятнадцать. Но это все рано будет, просто надо верить в светлое будущее. А еще каждой семье нужна машина…

Так мы и доехали под ироничное хмыканье Тимофея, который не верил в радостные перспективы будущего, которые я в красках расписывал своим слушателям. А Анна только восторженно ойкала и пару раз схватила меня за руку.

Приехав во дворец я помог девушке выгрузится, после чего она куда-то убежала со своими кофрами, а я погрузился в ежедневную суету начальника над тремя сотнями служивого люду. И вечер, и начало ночи пробежали очень быстро. После возвращения во дворец вечерних нарядов и патрулей, я пожелал дежурной смене спокойной ночи, выпил на ночь стакан чаю с каким-то бутербродом и улегся спать. А утром проснулся от ощущения, что сплю я не один — горячее и, на ощупь, женское бедро, обжигало мне могу. Я приоткрыл глаза — из-за стола выглядывал, весело скалящийся, Треф, который мне ничего не сказал. Тогда я осторожно повернулся на другой бок. На краешке пуховой подушки лежала головка Анны Ефремовны и, судя по подрагивающим ресницам, она не спала.

* * *
Загрузка...